Дом Натальи Юрьевны представлял собой, если можно так выразиться, настоящие тропики. Вечно зеленая растительность благоухала едва ли ни в каждом углу, одним словом, повсюду – на окнах, тумбочках, на полу и даже на стенах в подвесных кашпо.
Это был ее рай на земле.
И в этом раю она чувствовала себя богом.
Однако бог ты над всем этим или раб всего этого, но ухаживать за созданным тобой раем или миром обязан.
Вот Наталья Юрьевна этим «день через день» и занималась.
Рыхлила.
Садила и пересаживала.
Подкармливала и поливала.
И в обязательном порядке свои тропики проветривала.
И конечно, больше всего, в этом влажном тропическом царстве, доставалось окнам. То вдруг, с какого-то перепугу, на оконных стеклах холодный пот выступит, то по подоконнику грязная лужа из переполненного водой поддона кашпо растечется…
Одним словом, какая-нибудь старенькая да мягонькая тряпка всегда была у Натальи Юрьевны под рукой.
***
Так вот, в таких тяжких трудах она как-то и заметила, что темными безлунными вечерами оконные стекла, без всяких сказок, превращаются в самые обычные, отливающие серебряным светом зеркала.
То есть. Что получалось?
С одной стороны, из любого внутреннего помещения Наталья Юрьевна могла смотреться в оконное стекло как в зеркало и любоваться в нем своим прекрасным отражением, зато другая его сторона, внешняя, лишенная амальгамы и обращенная на улицу, выставляла на показ все, что там происходило.
Это открытие взбудоражило исследовательский дух Натальи Юрьевны и незаметно для себя самой она как бы прикипела к оконному стеклу, проникая в чужую жизнь за окнами все глубже и глубже.
И все, что прежде ускользало от ее внимательного взгляда, с этого момента вышло на передний план. Складывая отдельные, выхваченные из повседневности разрозненные детали той или иной человеческой жизни, она научилась соединять их в единое целое, и это целое было более говорящим, более откровенным, чем все то, что сам человек мог сам о себе рассказать.
Но каким бы интересным делом человек ни занимался, в гуще его всегда найдется какая-то изюминка, особинка или, если дело большое, то и целый элемент, с которым творческому уму взаимодействовать особенно приятно.
И поскольку Наталья Юрьевна даже в своем собственном домашнем дендрарии ничего с этим «бессознательным» поделать не могла, то имела пару-другую любимчиков, которых и холила, и лелеяла, и пеклась о них с большей нежностью и с большим отдохновением.
***
Появились у нее свои любимчики и там за окном, в области, которую она, не расширяя границ своих примитивных познаний о ней, называла зазеркальем.
Это была странная на вид пара.
Мужчина и женщина.
Хотя нет!
В данном варианте все наоборот – женщина и мужчина.
А если еще конкретней, то белый огромный респектабельный, будто надутый воздухом, Джип и старенький маленький зелененький, почти игрушечный по сравнению с джипом, Рафик. Утром и вечером, проезжая по дороге мимо дома Натальи Юрьевны, они всегда следовали друг за другом. Первым шел Джип, вторым, соблюдая дистанцию, Рафик.
Сначала, впервые натолкнувшись взглядом на этот нелепый автомобильный дуэт, она ничего особенного, кроме курьеза, за ним не разглядела. Правда мелькнула где-то в ее голове мелкая мысль о том, что каждому свое:
«Мужику - авто, бабе – игрушка».
Но потом, присматриваясь к незнакомой парочке с особым интересом, она с удивлением обнаружила, что рулит джипом, не мужик, а крепкая, здоровая, приземистая баба.
И по тому как эта баба всякий раз, заглушив мотор у расписной в цветах и птицах кованой ограды своего замка, резко выкидывала из глубины салона автомобиля обутую в кожу ступню, а потом с силой опускала ее на землю, как широко, по-мужски расставляя ноги, откидывала в сторону створку незапертой калитки, из Натальи Юрьевны, вдруг, неожиданно для нее самой, однажды вырвалось:
- Да, это же не баба, а крестоносец какой-то.
***
Зато к мужичку с тех самых пор, которого она иначе, как Рафиком и не называла, Наталья Юрьевна прониклась жалостью.
«Одно слово, страдалец, - всматриваясь время от времени в ночную жизнь зазеркалья и наблюдая за тем, как Рафик, загнав хозяйскую машину в гараж, пристраивает свою под одиноко стоящую березу, размышляла она о насущном времени, - раздавили бабы своей эмансипацией мужиков, совсем раздавили. Вот и сохнут они, и мрут как мухи».
Однако хоть и сострадала Наталья Юрьевна этому бедолаге, но как-то не до конца, не на все сто. Что-то смущало ее в этом Рафике.
Но вот что?
Понять не могла.
И до того ее эти загадки замучили, что, встретив однажды по дороге в магазин соседку, не удержалась и, кивнув головой в сторону Рафика, который протирал влажной тряпкой лобовое стекло хозяйского джипа, как бы между прочим заметила:
- Мелкий какой-то мужик пошел нынче, на все согласный, во всем покорный… Вот и этот при своей бабе оруженосцем служит. Поди – пойми, кто из них в доме больше хозяин.
Соседка, перехватив взгляд Натальи Юрьевны, удивленно вскинула брови и, покачав головой, возразила:
- Да какой же он хозяин? Да и баба это не его.
- А кто же он? – растерялась Наталья Юрьевна от неожиданности ответа.
- Ну, Наталья, - беззлобно, коротким смешком поперхнулась соседка, - совсем ты от жизни отстала. Заблудилась, видать, в своих тропиках.
- Так кто же он? – не поддержала Наталья Юрьевна шутку.
- Кто? Кто? Известно кто! Холоп ее! Трудяга! И днем, и ночью на службе.
***
После этого случайного разговора с соседкой всю жалось к незнакомцу, прозванному ею самой Рафиком, с души Натальи Юрьевны будто рукой сняло.
Перестала она и в зазеркалье сквозь стекла оконные заглядывать. И с первыми признаками темноты плотно занавешивала окна глухими шторами.
Не хотела она больше ничего знать и о тайнах человеческих отношений, в которых на ее взгляд, было все перевернуто, перепутано и поставлено с ног на голову.