Семя зла

Семя зла (КОНОПЛЯ)

(Повесть основана на реальных событиях)

“Для зло творящих – истинно, мучительная кара”
Коран, 14:22

ПРОЛОГ
Обкурившись, Имран долго и странно хохочет. Затемнение, но всё ещё слышен его голос – то плачет, то смеётся. Пауза, тишина. Возникает слабый, словно во сне, тёмно синий свет, как в летнюю лунную ночь. Выбегают шайтаны, в чудесном женском облике, и начинают кружить вокруг Имрана. Лаская, сажают его за стол и стараются угодить во всём. Вдруг сверкает молния и раздаётся грохот. Все шайтаны падают ниц и увлекают за собой Имрана. Появляется Сатана, громадного роста и в тёмно-мрачном костюме.
САТАНА (коснувшись рукой головы Имрана). Встань, сын мой!.. Я выбрал тебя среди всех, и пусть тебе отныне бьют поклоны.
ИМРАН (поднявшись, говорит тихо, зачарованно и, слегка растерянно). Ты кто, Великий?..
САТАНА. Я тот, кто тебе укажет путь и возведёт на высший трон.
ИМРАН (разинув рот). Не понял я, а как?..
САТАНА. Ты станешь Всемогущим!..
Пауза.
ИМРАН (поперхнувшись, проглотив слюну). Богом?!
САТАНА. Если будешь слушаться меня, будет всё дозволено тебе, но…
ИМРАН (поспешно). Да, Великий, да… (Вздохнув. В сторону.) Кто Всевластен – тот и прав… Власть и есть вся правда и закон, за ней – и сила вся.
САТАНА (улыбнувшись, как отец ребёнку). Главное, ты это уже понял. А теперь, согласие ты должен дать и твёрдо по пути идти, пока всю власть не обретёшь.
ИМРАН. Чтобы стать таким могущим, согласен я на всё. И, что я должен буду делать?..
САТАНА. Сносить… сметать с пути всех, кто мешает!
ИМРАН. Сметать?.. Но, как это понять?.. Я должен буду убивать?!
САТАНА. Другого нет для нас пути… Но, если ты не можешь путь очистить – я ухожу искать другую душу, где себе пристанище найду, власть над душою обрету.
ИМРАН (поспешно). Нет-нет, Великий, я согласен!
САТАНА. Тогда, дай руку, вознесу на трон!
Взявшись за руки, отрываются от земли и парят в воздухе.  Снова сверкает молния и раздаётся грохот. Всё гаснет и меркнет.
…………………………………………………………………………………..
Имран курит, сладостно втягивая в себя дым анаши, по-кошачьи жмурясь и ощущая блаженную легкость, почти невесомость, проникающую в каждую клеточку обмякшего тела. И вот он уже растворяется в окружающем мире, сливаясь с ним в одно нерасторжимое и всемогущее целое.
Возбужденный мозг рисует странные фантастические картины, которые заставляют беспричинно смеяться, сначала легко, по-детски, затем все сильней и сильнее, напоминая временами какой-то безудержный сатанинский лай. Этот истеричный смех овладевает им полностью: валит с ног, и он, словно мяч, катается по земле.
Вначале он ещё прятался от родных, покуривая анашу или в дальнем углу двора, или в подвале, но со временем, осмелев, стал курить в комнате, со свистящим шипением втягивая в себя ядовитый дым.
– Господи! – не раз причитала мать. – Родной, ты... ты не узнаешь меня: я же мать твоя... твоя мама, – но до сознания сына не доходили её слова.
Такое поведение сына мать скрыла от семьи, не придавая ему большого значения. Думала: «Ну, побаловался сынок, посмеялся вволю, отвел душу – с кем не бывает. Наверное, возраст такой…».
Со временем Имран стал осторожнее. Когда же ему становилось невмоготу, и мозг его с новой силой требовал наркотических грез, он уходил в горы. Спозаранку он брал отцовское ружье и, захватив в дорогу хлеб с сыром, отправлялся будто бы на охоту, обещая подстрелить зайца (иногда это ему удавалось). Он поднимался в гору, уже не ощущая в теле былой легкости, с которой когда-то стремительно взбирался по горной тропе.
…Это было так недавно, а кажется, прошло уже много-много лет. Ещё когда он учился в школе, мать с отцом впервые взяли его в горы на сбор конопли: тогда они готовили из нее урбеч. И только позже, когда они стали заготавливать из конопли анашу, деньги потекли к ним рекой. А научил их всему Имран, а его – бывшие  друзья из города.
– Смотри, Исмаил, – радуется мать, – как легок на подъем наш сын... Словно косуля... Будто никакой поклажи за спиной. Тьфу, тьфу... машааллах, машааллах…
– Да-а, Захра, – довольно усмехается отец, – сколько мы трудились, чтобы выйти в люди...
– И получали за свои труды гроши, – вторит мать, – не то что теперь... Разве думали мы, Исмаил, что какая-то трава-вонючка способна нас озолотить?..
– Одно плохо, что из университета его исключили. Какое теперь у него будущее… – вздыхает отец.
– Может, образумится ещё, – обращается к мужу Захра. – Женить бы его надо, Исмаил.
– Я тоже думал об этом.
Сказано – сделано. Засватали сыну красавицу Саиду и назначили день свадьбы.

Село Марчи, окруженное лесистыми горами. Поёт зурна, играет барабан – во дворе Исмаила Ахмедова свадьба в разгаре. Все суетятся, готовясь ехать за невестой. И тут появляется улыбающийся Хасав, которого все принимают за местного дурачка: в старом милицейском кителе и, с милицейской фуражкой на голове. Его тут же сажают за стол, приносят еду, и спешно уходят. К нему подходит Имран.
- О, кто пришёл! Салам, Хасав! - подаёт ему руку.
- Хасав кушает… - кивает он головой, продолжая есть с той же улыбкой. Уступая место, пересаживается на другой стул. - Садись, Имран.
- Ты ешь, ешь, Хасав, веселись, Имран женится, - берёт стул и садится напротив Хасава.
- А что, жениться – это страшно?..
- Да нет, с чего ты взял? – смеётся. -  Жениться – это хорошо…
- На лице улыбка, а внутри… - и, перестав улыбаться, добавляет. - Хмурый ты… - подняв голову. - Что, кайф прошёл?
- Что-о?! -  в недоумении и с удивлением говорит Имран. - Какой кайф, Хасав, ты о чём?..
- Ты же анашу куришь…
- Кто тебе сказал?! Ты…
- Сказал?.. – улыбается Хасав, широко растянув губы. - Люди много чего говорят, но Хасав знает, Хасав больше знает…
- Да-а?! Ну, и откуда?
- А ты не кури, Имран, это плохо… - посмотрев по сторонам, тихо говорит Хасав.
- Нет, Хасав, анаша – это хорошо,  - успокаивается Имран, и с улыбкой добавляет, - это кайф…
- А невеста?
- И невеста кайф… - смеётся Имран. - А вместе – двойной кайф!..
- Тебе так много кайфу… - бросает Хасав, не поднимая головы и продолжая есть.
- А Хасаву ничего, да?.. - смеясь, перебивает его Имран. Хлопает ладонью по своему карману. – А хочешь, дам и тебе затянуться?..  - вытаскивает папироску, набитую анашой.
- Затянуться… - от волнения Хасав прекращает есть, и ёрзает.
- Вот, косяк у меня с собой… - покручивает пальцами папироску.
- Н-нет, Хасаву нельзя… Хасава будут ругать… - нервничает Хасав. - Нет-нет!.. Это плохо… плохо!..
- Хорошо, хорошо, успокойся… - Имран хлопает его по плечу, и улыбается. - А может, вина налить или коньячку?
- Нет, Имран, плохо это, плохо… - отталкиваясь ладонями и отворачиваясь, как будто его принуждают. - Хасав знает… Водка в утробу – ум в небеса. Шайтан тогда проснётся – Шайтан не хорошо… Злой Шайтан и хитрый… Улыбка его – это маска, нельзя ему верить… Я боюсь его, он может обмануть… И тогда Он… обидится и отвернётся… А без Него я не могу – я боюсь Шайтана…
- Кто, Хасав, ты о ком? – смеётся.
- Аллах… Он так велик, что мы не можем Его видеть… - Пауза. Улыбается, разинув рот. - Я молюсь… Иногда и в мечеть хожу… Редко, правда…
- А что так?
- А так… Аллаха я слышу только наедине… Много людей пугают меня. Я теряюсь, и голос Аллаха не доходит до меня…
- Ты и вправду думаешь, что это голос Аллаха?
- А ты думаешь, Хасав дурак? Это Шайтан вселился в тебя, и науськивает… - улыбка сходит с лица. - Имран, гони прочь от себя Шайтана, - странно смотрит Хасав на Имрана. - Вот он!.. Вот он!.. - втягивается в себя и, зажмурившись, машет руками. - Уйди… Прочь!.. прочь!.. Аллахом проклинаю тебя!..
- Хасав… что с тобой, тебе плохо?! - схватив стакан с водой, поит Хасава. - На, выпей воды…
- Ушёл… - отпив глоток, облегчённо вздыхает.
- Кто?!
- Шайтан… Он за тобой прятался… Корчил рожу и обнимал тебя…
- Да ты что, Хасав!.. И ты его видел?
- Он мерзкий… Я боюсь его! - Пауза. Улыбается. - Но Аллах помогает мне, Шайтан боится Его… даже Его имени.
- Аллах сильнее, значит…
- Аллах самый сильный! Он может всё!
- И даже умного сделать дураком, а дурака – умным…
- Хасав не дурак, Хасав умный… Хасав Аллаха слушает…
- Да, да, Хасав, ты умный, - усмехнувшись. - Умнее, чем некоторые…
- Твой отец считает меня своим помощником. Все ко мне обращаются… - широко улыбается. 
- Да что ты!
- Да, да! И Аллах велит мне следить за порядком и помогать людям.
- Ну и как?
- Я всегда там, где Аллах и велит мне быть. Знаешь, как это радует…
- И к нам, значит, Аллах тебя привёл?
- Да, - задумался Хасав. - И не зря! Я чувствую, от тебя зло исходит, а ты о том и не знаешь… Ты должен что-то натворить, так велит Шайтан, который, только что убежал от меня…
- И что же такого я могу натворить? - улыбается. - Я невесту жду, понимаешь, Хасав… -махнув рукой. - Э, ничего ты не понимаешь…
- Нет, Хасав понимает!.. Хасав знает!.. – дуется он. – Не говори ты так.
- Ну, рассказывай тогда, ангел, может, этим мне душу спасёшь…
- Я… я не знаю, пока не знаю… - дрожит. - Но, я чувствую… я могу помочь…
- А-а…
- Я буду охранять тебя, хорошо?
- Спасибо, Хасав, спасибо…  - встаёт, и, похлопав его по плечу, собирается уходить.
- Ты не уходи, будь возле меня!.. - схватив за руку, останавливает его.
- И что?.. – усмехается в сторону. - А силы в нём сколько! Чёрт бы его побрал.
- Аллах скажет, что делать…
- А может, тебя и к невесте с собой взять? - смеётся Имран. И вдруг, увидев двоюродную сестру Зухру из Ленинграда, меняется в лице. Имран провожает её взглядом и вздыхает. Хасав замечает это.
- А что ты на сестру свою двоюродную так смотришь?
- Как? – машинально отвечает Имран, не переставая смотреть на сестру. – Что? – переводит он взгляд на Хасава, всё ещё погружённый в свои думы.
- Жадно… Я видел…
- Что?! – снова переспрашивает Имран, стараясь сосредоточиться.
- Хочешь любить её, да? Красивая… - вздыхает. - Красоту надо любить… Хасав тоже любит…
- С чего ты взял? – говорит Имран, стараясь скрыть раздражение, и думая, как бы от него избавиться.
- Хасав не дурак…
- Не дурак… не дурак… - задолбил уже! Нечего делать, как слушать тебя!
- Нервничаешь… Я мешаю, да? – печалится Хасав. – Зря ты так… Хасава все угощают, своими секретами делятся…
- И вправду, умнее, даже чем я думал. Молодец!
- Аллах меня сюда привёл не зря…
- Аллах или звук зурны?..
- Аллах бы не захотел и зурна бы не звучала…
- А что тогда за мной-то следить? Как Аллах захочет, так и будет…
- Ты с Шайтаном сдружился, он обманет тебя…
- Ах, Хасав, Хасав, к сожалению, в жизни не всё так просто, добро и зло в ней смешаны, как соль в воде.
- Анаша с ума сводит, Шайтан там прячется…
- Ага, в дыме анаши… - смеётся Имран. - Да что ты знаешь…
- Не смейся, Имран, я не щучу… - перестав жевать. - Ты сейчас со мной рядом, разговариваешь, а сам, думаешь, как бы от меня избавиться…
- Да я могу прогнать тебя, если захочу…
- Не можешь, я могу рассказать другим, а это не входит в твои планы. А косяк в кармане жжет тебя, и ты думаешь, где бы спрятаться и покурить, чтобы Шайтан дал волю над всем и над всеми… Я прав, Имран?
- А ты ешь, ешь…
- Хочешь меня выпроводить?
- Да нет, Хасав, за невестой пора ехать, - улыбается Имран.
- Ты же не едешь, Имран, - ответно улыбнулся Хасав.
- Мне готовиться надо… - бросил Имран, пристально вглядевшись на Хасава.
- Не надо, Имран, не кури, анаша это зло – это семя Шайтана, - выдержал взгляд Хасав. - Ты же не злой, Имран, ты хороший, - и улыбнулся. - Я помню, как ты угошал меня... Ты не жадный, как некоторые.
- Ясно, Хасав, ясно… Оказывается, ты самый умный в нашем ауле, - задумался Иран, дружески хлопнув рукой по плечу Хасава и, вздохнув, ещё раз оценив его взглядом с головы до ног, добавляет. - Поезжай-ка ты за невестой, мил человек, и смотри, чтобы всё было о кэй. В общем, Ахмед там главный, а ты – будешь его правой рукой, - улыбнулся он. – Смотри, чтобы был порядок во всём, милиционер. И вовремя доложишь мне обо всём. Ясно?
- О кэй! Хасав отвечает, - радостно восклицает он, широко улыбнувшись.
- Меньше слов – больше дела, Хасав, - веселее улыбнулся Имран, - смотри, как бы без тебя машины не уехали. Проводив его и оглянувшись по сторонам, уходит к подвалу. Спрятавшись в подвале, он раскуривает папироску, со свистом, смачно втягивая в себя дым анаши, как человек, утоляющий жажду. Его хмурое, сердитое лицо растягивается в глупой улыбке; усмехнувшись чему-то, он начинает смеяться. Сначала тихо, прикрыв лицо руками, а потом уже хохочет, держась за живот. Смех так же резко обрывается, как и начался, и он начинает стонать.
– А почему я должен терпеть до ночи, почему?! Я хочу сейчас! Я хочу узнать, что это такое – любовь… Я хочу познать женщину… – томно вздыхая, Имран поглаживает левой рукой пах. – Почему нельзя… почему я не могу делать, что хочу?.. – Раздаются шаги: кто-то спускается в подвал. – О Аллах, неужели слова мои дошли до тебя, и невеста идёт ко мне?.. – улыбается Имран наваждению: «Саида, невестушка моя… жена, ну, иди, иди ко мне, я тебя жду…»
Возбуждённый мозг рисует перед ним разные эротические картины. Вот его невеста – уже жена – скидывает с себя венчальное платье, обнажив своё стройное, пылающее страстью молодое девичье тело. Он, трепеща от вожделения, протягивает к ней руки, и она бросается в его объятия, горячо целуя в губы. От наслаждения он зажмуривается и сладко стонет.
В подвал спускается Зухра, его двоюродная сестра из Ленинграда. Улыбаясь, она подходит к нему.
– А, вот ты где?! А ну, признавайся, ты что это здесь спрятался? – смеётся. – Все тебя ищут, ищут – и не могут найти. А ты ушёл в подполье… А ну!.. – она строго смотрит на него. – Ты что, Имран, напился, что ли?
– Зухра? Хм… Как ты нашла меня? – они смотрят друг на друга. – Да нет, Зухра, ни в одном глазу, абсолютно трезвый. Я так…
– Что, решил детство вспомнить? Помнишь, ещё детьми, когда играли в жмурки, ты любил прятаться в подвале, где было темно и страшно. Вот я и подумала: а давай-ка проверю – может, ты тут.
– Попала в точку.
– Ты же у нас философ, вот я и сделала философский вывод, – смеётся Зухра. – Ты ещё ребёнком задавался вопросами о смысле жизни.
– Я и сейчас об этом думал: в чём смысл жизни…
– И в чём же?
– А ни в чём – суета сует. Шопенгауэр прав. Жизнь – наслаждение, остальное всё суета.
– Я считала тебя оптимистом, а ты вот какой, оказывается, пессимист.
– Я реалист.
– О-у! Вот как? Объясни.
– Вот, я здесь, а мир там – наверху. И ты со мной рядом. Это и есть реальность данного момента. Вот и делай выводы.
– Честно сказать, Имран, не понимаю тебя. Какие выводы?
– Почему весь мир там, наверху, а мы с тобой здесь?
– Потому что я искала тебя – и нашла.
– А зачем?
– Как это зачем? Ты же брат мой, я люблю тебя и…
– Вот видишь… – он прикладывает палец к её губам, прерывая её. Странно улыбается. – И я люблю тебя…
– Ну, вот и славно, – Зухра протягивает ему руку. – Идём, Имран, скоро невесту приведут.
– И ждать до ночи, пока все разойдутся? – хватает её за руку. – А если я хочу сейчас – до смерти хочу?!
– Имран, что это с тобой? – меняется лицо Зухры. – Ты сам не свой… – хочет освободить руку, но он крепко держит её. – Имран…
– Аллах прислал мне тебя, и ты поможешь мне… – с вожделением смотрит на неё.
– Нельзя так, Имран. Ты хочешь, чтобы я привела невесту сюда, как только… А ты не подумал, что это глупо и… не совсем хорошо? – занервничала Зухра и начала кричать. – Да не придёт она! Никто не придёт!..
– Да, ты права, никто не придёт, – он крепко держит её за руку. – Никому и в голову не придёт, что мы здесь…
– Отпусти, Имран, мне больно… – Зухра чуть ли не плачет.
– Ты боишься меня, да?.. – улыбается Имран. – А мужа ты не боишься? – смеётся. – А помнишь, в детстве как часто мы здесь прятались, прижавшись, чтобы унять страх, и обняв друг друга? Давай вспомним, как это было.
– Имран, брат мой, ну отпусти, отпусти меня… – говорит Зухра вне себя от страха. – Я прошу тебя!
– Я знаю каждый штрих твоего тела, где какое родимое пятно, где какой шрам… – он притягивает её к себе. – А если будешь слушаться, я никому ничего не скажу. Грех не в содеянном, а в слове сказанном. Не правда ли, Зухра?.. Да-да… И если никто не знает, какой это грех? Имран держит своё слово, Зухра.
– Имран, прошу тебя… – сопротивляется Зухра и плачет.
– Ничего с тобой не случится, и мне будет хорошо… – начинает он ласкать её. – Неужели ты один раз не уступишь мне то, что годами позволяешь мужу?.. Подумай, Зухра, и не зли меня… - посмотрел он на неё и, раздувая ноздри, вздохнул. – А ведь, я любил тебя, Зухра, очень любил, а ты…
– Прошу тебя, Имран, отпусти меня, – рыдает Зухра. – Я же сестра твоя!
– Ты же не хочешь, чтобы муж прогнал тебя, – Имран прижимает её к себе и целует, – чтобы все тыкали в тебя пальцем?..
– Прошу… прошу тебя… – Зухра пытается вырваться.
– Я всё равно возьму тебя! – жёстко, рывком тянет её к себе. – Лучше по-доброму… – страстно срывает он с неё одежду... Он тяжело дышит и рычит, словно зверь. Она вся в слезах, губы дрожат и… покорно рыдает. Отчаяние разрывает грудь, свет меркнет в глазах её. Он победно стонет и смеётся…

А во дворе и дома не могут его найти. Курбан и Зульфия недоумевают, где их брат Имран. - Да что это с вами? Что это вы все так всполошились? – спрашивает их мать Захра.
- Имрана нигде не найдём… - отвечает Курбан.
- Как сквозь землю провалился, - пожимает плечи Зульфия.
- Как не можете найти – невесту уже вот-вот привезут… Встречать надо идти – за ворота…
- Вот именно, мама, мы его везде искали -  и не нашли, - нервничает Зульфия.
- А где Зухра?
- Я не видел, может, за невестой уехала… - отнекивается Курбан.
- Да нет, она бы сказала нам… - вставляет слово Зульфия. – Наверное, Имрана ищёт, как и все: они же с детства всё время вместе играли…
- Может, ушла переодеваться? – говорит Захра. – Она уже два дня на ногах и даже не отдохнула нормально…
Подъезжает машина, и они выбегают на улицу. Но в воротах их встречает улыбающийся Хасав. Приплясывая, подходит к ним.
- Я обещал Имрану невесту и вот, она уже в пути, - широко улыбается Хасав. – Ахмед оправил меня к вам, передать, чтобы через двадцать минут вышли встречать невесту.
- А не знаешь, где Имран: не можем найти… - спрашивает его Курбан, и даёт ему денег, за новость, что невеста в пути. – Ну, что стоим, проходи, Хасав, за стол…
- Нет, он с нами не поехал, - виновато улыбается Хасав, - он попросил меня…
- Везде смотрели – нигде… Не знаем, что делать, где его искать… - выразила своё волнение Зульфия.
- Нигде… В спальне смотрели? Или в подвале… Он… - перестав смеяться, Хасав меняется в лице.
- Ой, в спальню зайти никто и не додумался… Пойду проверю, может заснул…
- Расслабился я, упустил его… - рассуждает Хасав  вслух. – Пойдём вместе.
- А я пойду, подвал проверю, - говорит Курбан. Но тут появляется Рашид и останавливает их.
- Кого ищем? – улыбается он. И тут же серьезно добавляет. – Что-то случилось?
- Имрана не можем найти… - отвечает за всех Курбан.
- А вот-вот невесту привезут… - подытоживает Зульфия.
- Да он там с мужиками сидит, и отец ваш там, недавно подошёл, -  Мужики лекцию ему читают, коньяком поят.
- Да что же это такое?! Курбан, сходи за ним, пока не споили его, - забеспокоилась мать.
- Нет-нет, он стопку всего выпил и больше не пьёт, наставления всякие слушает, - не скрывает весёлого настроения Рашид.
- Невесту пора встречать… - вздыхает Зульфия. – Ну, Имран, ну, брат, что ты творишь…
- Слава Аллаху, что нашёлся, - хмыкает Курбан. – Ладно, скажу музыкантам, чтобы начали играть, и схожу за ним, - бросает Курбан, уходя в сад за братом, где были расставлены столы для гостей.
- И Зухру приведите… - вслед ему наказывает мать.
- Может, я за ней схожу?.. – вопрошает маму Зульфия.
- А танец?.. – улыбается ей Рашид.
- Рашид прав, - вставляет мать, - надо встречать невесту с танцами и с весельем.
- Сначала со мной, - улыбается Хасав и, высоко подняв руки, встав на носки, выходит в круг, приглашая Зульфию на танец. Захра и Рашид хлопают им.
- Ой, Зульфия, такая ты красивая, такая хорошая!.. Эх, был бы я как все другие, взял бы в жёны я тебя!..
- Ай, Хасав, ты в селе у нас особый, разве кто тебе откажет, можешь свататься к любой.
- Был бы рад я, но больной… Шайтан покоя не даёт, один Аллах меня спасает…
- Но зато ты всех умнее, и красивее ты всех.
- Ты, Зульфия, меня смущаешь… - широко улыбается Хасав.
Появляется Имран, свистит, хлопает: «А-я!.. Арс!.. Арс!..» Стихает музыка и все останавливаются. Только Хасав ещё некоторое время продолжает танцевать.
- Ой, сынок, ты где пропал? Всех на ноги поднял! – не сдержалась мать.
- Хотел от невесты сбежать, да? – с улыбкой добавляет Зульфия.
- А сам отправил меня за невестой… - говорит Хасав, продолжая улыбаться.
- Так, где же она? – вопрошает Имран, уставившись на Хасава.
- Они там ездят – катаются… Я прибежал сказать тебе, скоро уже будут.
- Молодец, Хасав. Ты настоящий друг.
- А то… - подтягивается Хасав.
- А где Курбан? – подаёт голос Рашид.
- Пошёл Зухру искать. Скоро будут. Мама, подождём их? – смотрит на маму Имран.
- Да, конечно.
- Что ты в джинсах? – всполошилась вдруг Зульфия, посмотрев в упор на брата. – Костюм бы одел, твоя свадьба, брат. В зале там, я погладила и приготовила.
- В первую очередь надо Хасава отблагодарить, - отнекивается Имран.
- Хасав сгущёнку любит и лимонад… - вставляет слово Хасав и, глупо улыбнувшись, добавляет, - с пряниками.
- Да, Хасав, будет тебе и лимонад, и сгущёнка…
- И пряники…
- Хорошо, Хасав… - улыбается ему Захра. - А ты, Имран, иди, одевайся.
- Да, мама, иду уже, - отвечает Имран и, приплясывая, уходит, улыбаясь чему-то и, бубня под нос. – Всё чудесно, всё о кэй…
Музыка: барабан, зурна; свист, крики радости, сирены машин. Голоса: «Невесту… невесту везут… Дорогу невесте…»
- Ну что, идём встречать невесту, - улыбается Захра, и все уходят за ворота.

Сумерки. Дом Исмаила Ахмедова. Комната Имрана. На стене часы. Напротив двери кровать с железными спинками. Над ней висит ковёр. В центре ружьё и кинжал. У противоположной стены на тумбочке, справа от двери, чёрно-белый телевизор «Рекорд». Возле окна стол, стул и старое кресло качалка, рядом книжный шкаф, набитый книгами. Имран лежит на кровати и курит. Раскурив папироску, садится, свесив ноги, смотрит на окурок и начинает хохотать. Целуя окурок, он начинает рассуждать, разговаривая вслух.
- Ты моя радость… Ты моя жизнь… С тобою связан я теперь навеки… Ты, как никто, мне даришь наслаждение, его так жаждут мои гости… - тычет пальцем в угол комнаты, где никого нет. Усмехается. - Они так и ждут, тянут руки свои, чтобы отнять тебя у меня. Хотят лишить радости меня… Шиш им! - показывает кукиш и смеётся. - Ха-ха-ха! Прочь! Все прочь! - хмуря брови, грозно. - А ты что задержался?! Вон отсюда! Ха-ха-ха! Ой, умора! Кто в окно, кто сквозь стену! - после небольшой паузы, перестав смеяться, выпучив глаза. - А мне не страшно… Мне совсем не страшно! - улыбается. - И эту силу придаёшь мне ты. Стоит только закурить – и снова я в блаженстве, и страхи, беды позади.
Открыв дверь, тихо входит Курбан, и с удивлением смотрит на брата.
- Имран, ты что, обкурился что ли?!
- А что… можешь присоединиться… - с улыбкой лопочет Имран.
- Нет, брат, и тебе не советую, зря это ты…
- Как хочешь – твоё дело...  – хмыкает он. – А я сам решаю, что мне делать.
- Конечно, ты старше, и должен знать, что это опасно…
- Да что ты!?
- В Махачкале случай был, один парень свою маму придушил, за то, что не дала ему денег на наркотики, - оборвал паузу Курбан.
- Ты думаешь, я… - с обидой посмотрел Имран на брата.
- Извини, я не хотел тебя обижать, просто случай этот всплыл в памяти…
- Да, ладно, проехали… Это я так, решил побаловаться: навалилось всё… Не говори никому… - решил смягчить ситуацию Имран.
- Конечно, Имран, никому не скажу, - задумался Курбан и, вздохнув, добавил. - А что у тебя с Саидой, что не поделили? Красивая, образованная…
- Любовь!.. Любовь не поделили!.. - смеясь, перебил он его.
- Не понял… - в недоумении, вопросительно уставился Курбан на брата.
- Что тут понимать?! - хмыкнув, с усмешкой вставил Имран. - Так не надо, этак не надо… Спрашивается, а что ж ты замуж-то выходила?..
- Ты что, насиловал её?! – чуть не вскричал Курбан.
- Брат, ты о чём?! Она замуж за меня вышла, понимаешь, за-муж!..
- Ну-у… - Курбан хотел возразить, но Имран не дал ему высказаться.
- Что ну?! Жена должна слушаться мужа и делать то, что и как он скажет!..
- Может, помиритесь ещё: пойду к ним, поговорю… - вздохнул Курбан, после небольшой паузы.
- Нет, брат, нет, не стоит… Скатертью дорога, - снова перебил он его.
- Значит, никак?
- Не вернётся она, гордая слишком… - усмехнулся Имран. - Она, понимаешь ли, человек, а не собака…
- Можно же и её понять.
- Я понимаю тех, кто понимает меня… - резко высказался Имран, и добавил. - А не хочет понимать, надо заставить!..
- Нельзя так, Имран, надо уважать друг друга.
- Нет уж, братишка, извини. Равноправия – нет, не было и не будет. Условия надо диктовать с первого дня!
- Я и не думал, что ты такой тиран…
- Я?! – ткнул пальцем себе в грудь Имран, и, покачивая пальцем, усмехнулся. - Жизнь такова, брат.
- Я не спорить с тобой собирался, помочь тебе хотел, - Курбану не хотелось спорить со старшим братом.
- Спасибо и на слове, но, плясать ни под чью дудку не намерен и не буду!.. – скривил губы Имран.
- Что ты сразу обижаешься, брат, мы ж не чужие с тобой…
- Извини, не знаю сам, что происходит, на нервах весь… - Имран не стал растягивать паузу.
- Может, в институте тебе восстановиться? – примирительно высказал Курбан.
- А кто работать будет, если все разбежимся? Родители одни не справятся.
- Тут ты прав: не подумал… - сказал Курбан, как бы извиняясь, и спохватился. - Ладно, пойду я на почту: мама попросила позвонить Зухре.
- А что… что-то случилось?.. – встревожился Имран.
- В последние дни её было не узнать, ушла в себя… замкнулась, как никогда.
- Разве?.. – успокоился Имран.
- Уехала как-то странно, ни с кем не попрощавшись, - вздохнул Курбан. – Может, заболела, или…
- Я не заметил, - перебил его Имран, и улыбнулся, - наверное, я слишком был занят собой, своими проблемами… - Ах, да!.. Что же это я – я же её утром видел, разговаривал! – щёлкнул он пальцами, и уверенно добавил. - Ей срочно на работу надо было: телеграмму получила.
- А что ж ты молчал?! Мы тут переживаем за неё, может, обидел кто, не знаем, что и думать…
- Да как-то из головы вылетело, - нашёлся Имран. - Зухра на шестичасовый автобус опаздывала, но и будить никого не хотела… - Имран посмотрел на брата и, сочиняя на ходу, продолжил. – Посочувствовала мне, просила прощения, что уезжает так срочно. Сказала, что не сможет объяснить в двух словах, но – надо… Видимо, была необходимость: даже родным не скажешь всего.
- Да, брат, тут ты прав.
- Зухра всегда умницей была, разберётся. Нам бы свои дела разрулить…
- Ну, тогда всё ясно… - вздохнул Курбан, и улыбнулся. - Ты тоже молодец, никому не сказал.
- Виноват, навалило всего за эти дни, голова кругом… - улыбнулся в ответ Имран.
- Пойду, родителей успокою, переживают они за племянницу… - обрадовался Курбан поводу прекратить этот спор с братом.
- Да, конечно, и пусть простят мне эту оплошность, - вздохнул с облегчением и Имран.
- Неуспели нарадоваться, и вот те на!..  Столько всего – и коту под хвост… Переживаешь, что так сложилось? – как бы Курбан не спешил, что-то его удерживало, и это было сильнее него.
- Не без этого. Потому и закурил… - радовался Имран, что всё обошлось.
- Наркотик не решение проблемы, а умножение…
- Поучаешь опять? – перебил его старший брат.
- Я же люблю тебя, брат… - заблестели глаза Курбана.
- Прости меня, Курбан, - вздохнул Имран, после небольшой паузы. - Ладно, брат, иди.
- Да, странный ты какой-то сегодня… ты таким не был… - уходя подумал Курбан.
- Ушёл… - облегчённо вздохнул Имран, оставшись один. - Думаю, он никому не скажет, закурил он и задумался. Дым анаши сразу врезался ему в мозг, вызывая галлюцинации.
- Однако, ты подлец, Имран, - явилось перед глазами видение в облике Хасава.
- Да, подлец… - вздрогнул Имран,– я знаю, знаю! – и часто задышал, комкая в кулаке папиросу, набитую анашой.
- Курбан прав, с анашой надо завязывать… - укорял его голос. – Ты уже теряешь контроль над собой.
- А может, застрелиться и не жить?! - громко и нервно закричал он.
- А что, тоже идея! – грустно отчеканил голос.
- Что?! Но… не будет меня – не станет и тебя… Нас не будет!
- Меня ты ещё там в подвале похоронил, когда в день свадьбы своей, Зухру, сестру двоюродную, изнасиловал, - чуть ли не зарыдал в нём голос.
- Так случилось!.. Говорю же, не хотел я!.. Чёрт попутал!.. – не сдавался Имран.
- А каково было ей – тебе, конечно, по барабану… - продолжал наступать голос.
- Нет!.. Нет!! Что ты мучаешь меня?! – обеими руками закрылся Имран.
- Разве?.. Бедный, ты так страдал, что после глумился над своей женой. Не выдержав и она сбежала от тебя… - голос не отставал от него.
- Я обкурился и не ведал, что творил!.. – защищался Имран. Косяк, уже успевший потухнуть, выпал из его рук.
- Браво! Наконец, ты начал оправдываться! Выходит, всему виной анаша?!
- Прости, подвёл я тебя… - вздохнул Имран, ощущая некую пустоту внутри.
- И не раз! И ради чего…
- Да сорвался я! – перебил он внутренний голос. - Что теперь, не жить что ли мне?!
- Сорвался?.. Мало, что мать о том узнала, что ты к анаше пристрастился, сестру унизил до смерти, жена от тебя сбежала, теперь и брат в курсе… - голос загонял его в тупик.
- Он никому не скажет!.. – оправдывал себя Имран. - Пора им на занятия возвращаться, сегодня уже…
- Ах, вот что тебя беспокоит: чтобы всё шло тихо-гладко, и, чтобы никто не мешал продолжать в том же духе…
- Нет, я…
- Да, Имран, да, слишком низко ты упал… Хватит ли сил подняться?
- Я не из слабых, и докажу это!..
- Ты в этом уверен?
- Да!
- Смотри, Имран, без меня не будет ни совести, ни стыда…
- Я найду выход!
- Ты на поводу у Шайтана, Имран.
- Мы ещё посмотрим кто кого!
- Имран, не поддавайся, душу спасай, тащи себя из ямы…
- О Аллах!.. Какой дурак!.. Что я натворил!.. – застонал Имран, почувствовав, как холод пронизывает его, сковывая всё тело. Ноги невольно подкосились. Имран повалился на кровать и зарыдал.

- Что прошлое, что будущее – мираж, жизнь – это только настоящее. Мелькнула мысль – и нет её, всё – сон. Я мыслю – я живу, а нет мысли – нет и жизни. А мысль – это Бог. Значит, я Бог?.. Ха-ха-ха! Я – Бог! Ха-ха-ха! Мне надо будет развить эту мысль, довести до идеи… Ха… Ха-ха! – рассуждал Имран за столом, записывая свои мысли в общую тетрадь, порядочно уже исписанную. – И, если Бог есть вечность, то вечным должен быть и человек, или сделаться таким, ставь Богом…
Захра возвращается с работы домой. Замедлив шаг возле двери в комнату сына, прислушивается. Хочет войти, но, не решившись, уходит. Через некоторое время возвращается и подслушивает, удивлённо пожимая плечами.
– Интересно, с кем это он там? – улыбается она. – Весёлый такой! Неужели невестка вернулась?! – Распахнув двери, входит в комнату. Мать и сын смотрят друг на друга. Она удивлена, увидев, что он один, а он слегка растерян. – Имран, сынок, ты с кем это тут? – мать смотрит по сторонам. – О религии что-то говорил. Я подумала…
– Что? Что ты подумала? О чём? – улыбается Имран. – Да ладно, мама, я сейчас уйду.
– Куда, сынок?
– Да куда-нибудь… Хотя, ты права, куда тут пойти? Аул, зажатый теснинами гор. Урожай конопли пока рано собирать, надо дать созреть ей до ноября хотя бы. Разве только на зайца пойти поохотиться, но скоро уже ночь…
– Ну почему, сынок, к друзьям бы сходил, пообщался бы с ними.
– Другие у них правила и интересы, мама, скучно мне с ними. Не друзья они мне…
– С каких это пор, сынок?..
– С этих…
– В кого ты такой необщительный, сынок? Невестка сбежала в слезах, и слушать нас не стала… – вздыхает Захра. – Чем мы не угодили ей?
– Из разных миров мы с ней… Уровень не тот, мама, ей всё дико…
– Одиноко тебе, я же вижу… Поговорил бы с ней, вернул бы её, – стоит мать на своём. – Хорошая она девушка.
– Смотря для кого… – хмыкает Имран. – Несовременные они все, мама, отстали от жизни. Деревенщина, одним словом.
– Скучаешь по городу?
– С чего ты взяла? Ничего там хорошего. Хотя… – задумывается Имран и вздыхает. – Чужой я там.
– В университете бы тебе восстановиться, учёбу продолжить.
– А кто работать будет, если все возьмёмся за учёбу? Ахмед вот не захотел домой, в аспирантуру подался. Курбану ещё три года учиться, а Зульфия только поступила. Если я ещё уеду, то кто здесь останется? Мало ли работы по хозяйству? Куда вы без меня… – машет рукой Имран. – Нет, мама, я останусь с вами.
– Спасибо тебе, сын мой, помощник ты наш, – обнимает Захра сына. – Хорошо, что хоть ты рядом, но…
– Что, мама?
– У тебя должна быть своя жизнь, своя семья, свой уголок…
– Вы моя семья, мама.
– Да, конечно, но… – тяжко вздыхает Захра. – Больно мне, сынок, понимаешь, больно… – пускает она слезу. – Так хочется, чтобы у тебя всё было хорошо. Я же люблю тебя, сын мой. Я очень люблю тебя.
– Да знаю я, мама, знаю! – раздражённо кричит Имран.
– Сынок, что я такого сказала, чтобы… – глотая слезы, говорит мать, – чтобы ты так накричал на меня?
– Ну, хорошо, мама, – обнимает он её, – прости меня. Ну, прости…
– Вот видишь, сынок, не всё ладно с тобой… – недовольно вздыхает Захра и от обиды снова ворчит: – И чем ты так не угодил жене своей, что она с нами и разговаривать не хочет… Ой беда, беда…
– Жена должна подчиняться мужу во всём! Или я не прав? Ислам тоже подчёркивает это. С одной стороны, вы все вроде бы верующие, а по сути – слова расходятся с делами.
– Это верно. Я тоже подчиняюсь вашему отцу, но жена – тоже человек.
– Конечно, конечно, все мы люди, все мы человечки. Только вот беда-то в чём: душа и тело не всегда между собою ладят. И что делать, когда инстинкты тела берут вверх, да так, что душу затмевают? Я всё понимаю, мама, но ничего не могу с собой поделать. Так что ты прости меня.
– За что прощать-то тебя, сынок? – обнимает Захра сына. – Мне больно видеть, как ты страдаешь. Эх, Имран, Имран, мне так хочется, чтобы ты был счастлив! Я так люблю тебя! – и они молча стоят, обнявшись.
– Знаешь, мама, что больше всего ломает человека? Особенно в том возрасте, когда он пытается войти во взрослую жизнь и осмыслить её… Я не знаю, как тебе всё это объяснить. Понимаешь, мама, у меня тут, – стучит кулаком в грудь, – что-то происходит… – и, замолчав, тяжело вздыхает. – Будто ты – не ты, а сразу несколько разных людей в тебе, и не знаешь, кого из них слушаться…
– Не знаю, сын мой, я выросла в такой бедности, что самая желанная мечта была – наесться досыта. А теперь-то грех жаловаться: трудись, живи…
– Ну да!..
– Да, да, сынок, бедность – страшнее всего. Когда ты не можешь позволить себе…
– Нет, мама, нет!.. – нервно перебивает он её.
– А что же, сынок? Что может быть страшнее, чем ненакормленный ребёнок, когда он плачет, требуя…
– Страшнее, – снова перебивает он её, – когда тебя окружает неправда! Беда, мама моя, не в бедности, а в обмане и лжи, с чем сталкиваешься каждодневно!
– Сыночек мой, когда же было такое, чтобы мы лгали и обманывали? – удивляется мать. – Да мы…
– Ах, мама, мама, ничего-то ты не поняла. При чём тут вы?! Я о другом, мама, о стране в целом, что… – хмыкнув, машет рукой. – Хотя, что тебе говорить, когда для тебя только одно важно – твоя семья, а всё остальное – трын-трава. Чтобы дети были сыты и одеты, получили образование, а после пристроить их, где получше, посытнее.
– Да, конечно. О чём же ещё заботиться матери, как не о детях?
– А зачем, мама, зачем?! Какой смысл, если всё обман и нет будущего?
– Как зачем, сынок?.. Ты удивляешь меня. Чтобы жить, разумеется, чтобы…
– Жить – а зачем, для чего?
– Ради детей, ради внуков, ради их будущего…
– Твоя-то где жизнь, мама? В чём твоя судьба?
– Ну что ты, Имран, что ты говоришь – вы моя жизнь: ты, твои братья, сёстры твои. Разве этого мало?
– Да? Ты так думаешь? А я вот не могу найти ответ. Пройдёт время, каких-то сотни лет, а твои правнуки или праправнуки, может, и не вспомнят о тебе. Им будет безразлично, кто ты и что ты. Они тоже, как и ты, будут думать о своих детях, о будущем, которого нет. Так что дети, мама, не в моём плане…
– Сынок, у тебя плохое настроение, поэтому…
– Настроение, мама, ерунда! Главное – это мысли, они и задают ритм нашей жизни. Мысль, наверное, и есть жизнь. А идея и есть то значимое, что составляет и смысл и цель.
– Ты много читаешь, Имран, ты устал. Отдохнул бы!
– Да, мама, ты права, я очень устал. Но усталость эта моральная, а не физическая. Душа… душа покоя просит, а тело… – и, вздохнув, отвлечённо добавляет. – Пожалуй, мне не помешало бы прогуляться.
– Хорошо, сынок, прогуляйся, иди, а я ужин приготовлю. Живи проще и не увлекайся слишком этими непонятными книгами.
– Ну что ты, мама, книги – это бальзам для души, лекарство для ума.
– Любое лекарство – яд, если злоупотреблять им. Нас ещё родители наши учили…
– Умная мысль, мама, я это запомню, – обняв, целует её. – Философ ты у меня, философ. Вот от кого эта тяга во мне. Гены, мама, гены. Гены – это великая тайна, они, хотим мы того или нет, заставляют нас бороться с самим собой, чтобы выявить себя истинного. И скажу тебе, мама, я пока ещё на пути становления – в поисках своего «Я». Это нам кажется, что человек – вот он, прост, а на самом деле не так всё и просто. В каждом из нас живут разные существа... И вот какое существо в нас победит – тем мы и становимся. Добрыми или злыми. А это, в свою очередь, определяет нашу жизнь, да и жизнь наших потомков, скорее всего. Ничто не проходит бесследно. Это такой трудный вопрос, что… – призадумывается Имран и, вздохнув, продолжает, – порой он сводит тебя с ума… Мыслей много, и надо свести их в одну идею… Одна жизнь, одна идея, один Бог…
– Честно говоря, сынок, я мало чего поняла, слишком умно всё это.
– Да тут и понимать нечего. Своей жизнью мы невольно определяем судьбу наших потомков. А в чём же вина этих людей, ещё и не родившихся? Зачем так? Я не согласен с этим, как не согласен и с тем, как сложилась моя жизнь, моя судьба.
– Что ты, Имран, судьба наша – в наших же руках. Наша жизнь…
– Если бы так… – вздыхает Имран, перебивая мать. – В том-то и дело, мама, что мы в этой жизни никто, и мало что зависит от нас. Какая-то страшная сила управляет нами. А мы, не задумываясь, подчиняемся ей. А я не хочу! Надо самому стать силой… И если Бог и есть сила непоколебимая – надо стать Богом… Или… – продолжает он отвлечённо рассуждать вслух, – а может, ничего и не надо?.. Какой смысл?..
– Ну, зачем ты так говоришь, сын мой, у нас же всё хорошо, и мы ни в чём не нуждаемся. Зумруд замужем, Курбан и Зульфия в университете учатся, Ахмед – в аспирантуре. Да и ты закончил бы университет, если бы…
– Если бы не связался с плохой компанией, – усмехаясь, перебивает её Имран. – Ты это хотела сказать?
– Но – это же так.
– Они мне глаза открыли, мама… – бросает он, и на какое-то время уходит в свои мысли. Встряхнув головой, продолжает: – Да ладно, мама, иди, папа скоро придёт. А я спать лягу да подумаю, как дальше жить. Устал я, мама, мне надо определиться… Я ещё не решил… – неопределённо заключает Имран, продолжая думать вслух. – Впереди долгая ночь…
– Да, да, сынок, полежи, подумай. Мы не будем мешать тебе.
– Спокойной ночи, мама, – выдавливает из себя улыбку. – Извини меня, если что…
– И тебе спокойной ночи, золотой ты наш… – смягчается мать. Хочет ещё что-то добавить, но, прикусив губу, молча уходит.

Утро. Имран весело посвистывая, с улыбкой снимает со стены ружьё и, осмотрев, кладёт на кровать. Надевает пиджак и рассовывает в карманы несколько патронов.
– Вот сейчас ты, Имран, стал похож на себя, – радуется мать настроению сына.
– Ну, пожелай удачи мне, мама.
– Ты уже уходишь? – всполошилась мать. – Подожди, я хоть рюкзак соберу, – бежит она на кухню.
– Ничего лишнего! – кричит он вдогонку. – Кусочек хлеба, сыра и фляжку с водой! – И, подумав, добавляет. – Да ещё, не забудь нож положить.
Оставшись один, Имран присаживается на кровать и, задумавшись, поглаживает ружьё. Прерывисто вздохнув, он проводит по лицу ладонями и тихо стонет. Закусив губу и снова вздохнув, раздувая ноздри, он бьёт кулаком по ладони. А потом грустно усмехается. С рюкзаком в руках из кухни выходит мать.
– Вот, кажется, ничего не забыла.
Закинув рюкзак за спину и повесив ружьё на плечо, Имран целует мать.
– Мама, пока, пошёл я, – улыбаясь, прощается он.
– Счастливо, сынок. И когда тебя ждать?
– Если подстрелю зайца, вернусь к обеду. А если медведь попадётся, и к ужину не успею, – обнимает он мать.
– Ладно, сынок, иди, – целует она его, радуясь, что у сына хорошее настроение.
– Я люблю тебя, мама, – оборачивается он уходя.
– И я люблю тебя, сын мой, родной ты мой, очень тебя люблю, – вздыхает мать, провожая сына. – Я люблю тебя больше всех, – добавляет она, уходя на кухню.

Горы. Лес. Задумавшись, медленно, тяжело дыша по лесной тропе, взбирается в горы Имран. Он проходит уже пологий склон. И вдруг лес резко обрывается. Перед ним – поляна, засеянная от края до края коноплёй, которая только-только начала цвести. Вздрогнув, как будто встретил чудовище, Имран резко останавливается. Стиснув зубы, он делает несколько шагов к цветущим кустам и, судорожно коснувшись их рукой, зажмурившись, шумно затягивает носом знакомый запах дурмана. По телу его пробегает дрожь, дыхание становится частым и прерывистым, кружится голова. Обхватив голову руками, он начинает всхлипывать.
– О Аллах!.. Зачем? Зачем?! Не хочу-у!.. – Имран падает на колени и рыдает. Но через некоторое время он вскакивает на ноги и начинает смеяться. – Вот! Вот оно, семя зла! Нет, не дамся я тебе – я проклинаю тебя! Я уничтожу тебя! – срывает и топчет ногами несколько кустов. И вдруг, резко качнувшись, хватается за голову. – Нет! Н-нет! Иблис проклятый, не дамся я тебе! Не владеть тебе рассудком моим! – он начинает дрожать всем телом и, вытянув кулаки вверх, рычит, словно зверь. – Н-н-нет!..
– Н-н-нет!.. – разносится эхом его вопль. Имран срывается с места и, словно раненый зверь, бежит в лес, ломая ветви деревьев и получая ссадины. Долго бежит, ничего не видя и не замечая, пока снова не оказывается возле поляны. Тяжело дыша, дико озирается по сторонам. И приходит в себя, когда в ноздри бьёт резкий дурманящий запах цветущей конопли. Он взбудораживает нутро, согревая душу...
Стиснув зубы, Имран делает шаг навстречу знакомому запаху. Поляна и лес вдруг начинают кружиться каруселью. Дурманящий запах цветущего зелья пьянят его, как вино, сшибая с ног и лишая рассудка. Как раненый зверь мечется он по зарослям конопли и, не в силах что-либо предпринять, смеётся и плачет, благословляя и проклиная... Он то падает, то кувыркается, бегает кругами по заветной поляне. Горло его клокочет, издавая нечленораздельные звуки, похожие на вой волка, попавшего в капкан. Лишь изредка из этой страшной помеси рыдания и смеха выкристаллизовываются отдельные слова: «О Аллах!.. Зачем?.. Не-е хочу-у!..». Вскочив, качается, будто его толкнули, и падает. В глазах его темнеет, в голове становится жарко-жарко... Тишину леса сотрясает его звериный вопль.
– Я не человек… не человек!.. Нет мне места на земле – тяжкий грех на мне… Лучше умереть, чем… Умереть!.. Это же так просто… так просто… А жить – как жить?.. – и, снова застонав, зажимает лицо ладонями. – Н-нет! Нет! Не хочу!.. – он дышит ртом, глаза его расширены. – Нет! Нет!! Нет!!! – сорвавшись с места, бежит в лес, громко разговаривая сам с собой.
Наконец, уставший, в изнеможении, глотая воздух ртом, останавливается, прислонившись к дереву, потом садится на землю и, устало уронив голову на грудь, засыпает. Просыпается, когда солнце уже закатилось. Открыв глаза, он отрешённо смотрит вокруг. В глазах пустота и боль.
– О Аллах, не могу я больше, не могу!.. Нет сил больше так жить… – сняв со спины ружьё, задумчиво рассматривает его. После чего, прислонив ружьё к дереву, медленно сползает к земле по его стволу. Тяжело вздохнув, бьёт кулаками в землю. – Зачем… зачем ты родила меня?.. Зачем?.. – устало шепчет он и стонет. – Прости меня, мама, прости… – дрожащими руками берёт ружьё и, судорожно приставив дуло ниже подбородка, ставит палец на курок. И тут в глаза ему бьёт луч солнца, вздрогнув, он бросает ружьё в сторону.
- Ты что, Имран, что ты делаешь… опомнись?! – слышит он голос, как будто слева, за плечом, кто-то заговорил с ним. – Посмотри, жизнь прекрасна, Имран!.. А ты что задумал – убить себя?! Что потом?.. Тебя не будет, Имран, а жизнь… жизнь будет продолжаться… Но без тебя, Имран!.. Ты посмотри, какая поляна за этим лесом – сколько там конопли… Это же кайф какой! И ты хочешь оставить всё это другим?! Хочешь убить себя?! Ну, что, стреляй, давай, размозжи себе череп…
- Нет… нет… нет… - безумно повторяет он, зажимая лицо руками. – Я не хочу умереть – я хочу жить!..
- Правильно, Имран, зачем тебе умирать?.. – лучи солнца снова померкли, и лес тут же погрузился в мрачную тишину, будто на миг всё замерло. – Тебе страшно?.. А ты закури, Имран, страх пройдёт, и жизнь снова станет чудесной.
- Да, да… - дрожащими пальцами вытаскивает он папироску и закуривает. Несколько раз затянувшись, облегчённо вздыхает. По лицу расплывается улыбка, и он начинает смеяться. – Умереть?! – удивляется он. – Что за бред, я не хочу умирать!..
- Вот видишь, Имран, всё хорошо… И мне спокойно – и тебе блажь, - Имрану показалось, что за спиной его прячется шайтан. Он хотел обернуться, но боялся напугать его. И что если тот снова убежит, и он останется один? Нет, ему сейчас никак нельзя оставаться одному, а то… - А то, что, Имран? Боишься совести своей? Да? А-а, голос Хасава может в тебе проснуться… Не слушал бы ты его.
- И вправду, что я должен какого-то дурачка слушаться… Сестру соблазнил… Ну и что? Ничего же не случилось.
- Все люди братья и сёстры, Имран… - снова захихикал в нём голос шайтана. – Она – женщина, и должна дарить тебе радость… Ты же философ, Имран, и должен понимать это.
- Да. И мне было хорошо с ней…
- А может… ей тоже понравилось… и, тоже было хорошо… Может, она потому так спешно и уехала, что испугалась своих чувств, которых ты в ней пробудил?
- А что, это вполне вероятно…
- Ты сомневаешься в себе, Имран?
- Нет… нет! Конечно, нет! Просто она не могла мне это сказать!
- Разумеется! Это всё воспитание … Не надо никого слушать, только себя, и тот голос, который дарить радость и наслаждение, а не страдания.
- Да, что же я раньше о том не догадался?!
- Не надо слушать, кого попало, и голос, который они пробуждают, это тупик, так ты свою работу никогда не закончишь. Хочешь что-то доказать – иди прямо, перешагивая через всё.
- Это всё Хасав виноват! Я убью его!
- Верно, Имран, - шайтан взял его руку и провёл им по лицу, протерев ему глаза. – Смотри, Имран, смотри, сколько красавиц жаждут тебя, стоят вереницей в очереди – они твои… Я оставлю тебя наедине с ними.
- Да… да… - прячась за деревья, перебегая от одного дерева к другому, Имрана манили к себе голые женщины, белые, стройные, одна красивее другой. Он часто задышал и в волнении, охватившем всю его плоть, пополз к ним, смеясь и протягивая руки то к одной, то к другой. Тут вдруг появился Хасав и начал их прогонять, накричав, и размахивая руками. – Нет, нет, что ты делаешь… уйди!.. – засуетился Имран. Но Хасав нагнал на женщин такого страха, что они исчезли вмиг, будто за деревья притаились. Имран вскочил на ноги, и стал смотреть за деревьями. Тут он заметил позабытое им ружьё и, схватив его, начал палить в Хасава. – Убью! Убью!..

Дом Исмаила. Захра хлопочет на кухне у газовой плиты. Она о чём-то задумалась и не замечает, как пришёл муж Исмаил и уже с минуту стоит за её спиной, с улыбкой наблюдая за ней. Он нежно обнимает жену. От неожиданности Захра вздрагивает и оборачивается.
– Ой, и напугал же ты меня! Я и не заметила, как ты подкрался.
– Ты о чём-то задумалась, я вижу…
– Да вот, о жизни всё… - вздохнула Захра. - А что ты так поздно? Обед уже давно остыл… Я компот сварила на вечер, сейчас и обед подогрею.
– Собрание у нас было. На пятом участке незаконно лес вырубили.
– Это как?
– Кто-то доложил нашему директору лесхоза, что мол, так и так… – усмехается Исмаил. – А инспектор не поделился с директором, вот он и завелся, – смеётся Исмаил и, иронично подражая директору, продолжает: – «Я хочу раз и навсегда объяснить всем, что никому не позволю предпринимать какие-то шаги в обход закона. О чём и о ком мы говорим тут – пока обсуждать не будем. Пока! – насупившись и вытянув голову вперёд, Исмаил закладывает руки за спину, в точности как это делал директор. – Дадим ему возможность исправиться… Но учтите, следующего раза не будет – будем наказывать по всей строгости закона. Ибо, как я являюсь законом для вас, так и надо мной есть закон, который требует от меня такого же исполнения и отчётности. Так вот, чтобы завтра же каждый в отдельности положил передо мной отчёт о проделанной работе!» Вот как он был строг, – кивает головой Исмаил, копируя обиженного директора.
– И что, завтра снова ему деньги нести? Это же…
– Да нет, – смеётся Исмаил, обнимая жену. – Я-то перед ним уже отчитался. Так что не хмурься, а накрывай стол. Кажется, я и вправду проголодался. Пойду, умоюсь, – ласково проведя рукой по лицу жены, уходит в ванную. Захра накрывает стол. Вернувшись, он с любовью смотрит на жену. И вдруг, резко обняв ее, прижимает к себе и начинает ласкать.
– Нет, Исмаил, не надо, прошу тебя… – пытается высвободиться от его объятий Захра.
– Что с тобой, Захра? Мы разве не одни дома? Чего ты так напряжена? Я же соскучился по тебе… – он крепче сжимает жену в объятиях и целует её.
– Не могу я, понимаешь, плохо мне…
– В чём дело? Случилось что-то?
– Нет, но…
– Идём тогда в спальню, я… я хочу быть с тобой… – тянет он её за руку.
– Нет, Исмаил… Я не могу!.. Плохо мне… Душе моей тяжко что-то…
– С чего это?.. – отпускает он её.
– Не знаю… Но что-то тревожно с утра, – вздыхает Захра. – Как ушёл утром Имран, так я и стала беспокоиться, хотя вроде бы и причины нет. Но только, как сжался в груди комок, так и не отпускает. Как ни успокаиваю себя – всё без толку.
– И всё?! Ну, мать, нашла тревожиться из-за чего!
– Он обещал вернуться к обеду, но обед давно прошёл, а его всё нет.
– Да вернётся он, не хочет, наверное, с пустыми руками возвращаться, вот и задержался. Ты же знаешь, какой он, Захра.
– Может, ты и прав, Исмаил, но мне что-то не по себе, сердце всё щемит, щемит… – в очередной раз вздыхает она. – Не нахожу себе места. Он был как-то подозрительно весёлый и необычайно мягкий, добрый.
– Ты обедала? – хмурит брови Исмаил.
– Нет, – улыбается Захра. – Всё вас ждала…
– Вот и весь секрет! – ответно улыбается муж. – Проголодалась ты, потому и сердце щемит. Всё, садимся обедать…
Садятся за стол. Обедают. Исмаил о чём-то говорит, но Захра не слышит его. Наконец, не выдержав и отодвинув блюдо от себя, она решается рассказать мужу всё, что знает о сыне.
– Понимаешь, Исмаил, с Имраном в последнее время происходит что-то странное. Вот уже несколько раз я заметила, что он иногда говорит сам с собой, то смеётся, то плачет, да так, что, слушая его, сердце сжимается.
– Что?! – Исмаил перестаёт жевать. – И давно ты это заметила?
– С весны ещё, но как-то не придавала этому значения, пока… – задумывается Захра.
– Ты говори, Захра, говори, расскажи мне всё.
– Вот и вчера, я хотела к нему зайти, но, услышав его голос, ушла. Через некоторое время вернулась и решилась войти. Я думала, что к нему кто-то пришёл – он громко с кем-то говорил и даже ругался, но, к моему удивлению, Имран был один. Я поговорила с ним и немного успокоилась. Хотя, как видишь, ненадолго, – грустно заключает Захра и подытоживает: – Мне кажется, что наш сын заболел, а чем – не знаю. Он много думает, но…
– Чего ж ты до сих пор молчала, Захра, не рассказывала мне обо всём? – волнуется теперь и Исмаил, перебивая раздумья жены. – Хотя, – машет он рукой, – что теперь говорить об этом!..
– А что, ты тоже подумал, что он… – Захра уставилась на мужа, так и не высказав, что имела в виду.
– Похоже на то… – говорит Исмаил, почесав голову. – Я слышал, что многие после этого ведут себя так.
– Значит, так и есть, заболел наш сын, головой тронулся… О Аллах…
– Ты о чём это? – не понимает её Исмаил.
– Слишком много он читает, вот мозги его и сдвинулись… – печально заключает Захра. – Ой, горе-то какое!
– Дело не в книгах, Захра, – Исмаил поднимается и нервно ходит по комнате. – Если б это было так – это не беда…
– А что… что ещё может быть? – ещё пуще беспокоится Захра. – Ты подозреваешь что-то другое, да? Что, Исмаил?
– Боюсь, что он закурил эту гадость, анашу…
– Что?..
– То, что мы готовим для других, – грустно заключает Исмаил. – Верно сказано: не рой яму другим...
– Это опасно, да?
– Боюсь, что да, но не могу сказать, насколько… Я знаю, многие этим балуются, но…
– Но… с ним же ничего не будет?.. Он… – Захра в волнении перебирает пальцами.
– Не знаю, Захра, не знаю.
– О Аллах! Бедный наш Имран, золотой наш помощник. Если б не он, мы бы и не добились всего этого.
– Это он научил нас делать анашу из конопли.
– А раньше… Мы столько лет готовили из конопли урбеч, продавая его за бесценок. Сейчас и возить-то товар никуда не надо, клиенты сами приезжают за ним на иномарках. Со всей России! Говорят, что даже в Москве анашу из нашей конопли считают лучше афганской и называют её «марчинкой» по имени аула нашего Марчи.
– Да, Захра, это так. Но, с другой стороны, если бы не конопля, не видать бы нашим детям университета.
– Ты так считаешь?..
– Ну да. Болтались бы, как и многие, по дворам без дела. Или в религию ударились бы, или в бутылку залезли бы. Ничего, когда вернётся, я с ним поговорю. Он парень умный…
– Да, конечно. Но ждать, пока…
– А ты что предлагаешь?
– Не знаю, что и сказать… – нежно смотрит она на мужа. – Может, пошёл бы ты за ним, поискал бы его. Боюсь я, что он какую-нибудь глупость натворит. Уж больно странным мне он показался, какой-то сам не свой, будто шайтан какой опутал.
– Какой ещё шайтан?! Нет никаких шайтанов, нет! Человек – вот самый что ни есть шайтан из шайтанов!
– Астахпируаллах! Не говори ты так, муж мой. Ни в Аллаха не веришь, ни в шайтанов. И детей воспитал в таком же духе.
– Ну почему же, в Аллаха я верую и признаю, что Он – Творец всего. А люди и есть шайтаны, те, что отвернулись от Него и творят на земле зло и всякую нечисть.
– Может быть, Исмаил, не знаю. Меня сейчас больше всего интересует судьба сына, что с ним творится. Ни о чём другом я и думать не могу. Чует моё сердце недоброе, не случилось бы с ним чего...
– Типун тебе на язык, женщина. Он давно уже не маленький, наш Имран. Вечно ты переживаешь… – заметно нервничает Исмаил, хоть и старается не подавать виду. Снова мерит комнату прерывистыми шагами.
– Разве я виновата, что сердце не даёт покоя, – с мольбой смотрит Захра на мужа.
– Тьфу ты! Ну, женщина, ты своё беспокойство и мне передала. Надо же… – вздыхает Исмаил. – А где искать-то его, если он и вправду отправился на охоту?
– На участке, да около… Где же ещё?.. Он первым делом всегда с поляны обход начинает…
– М-да, не скажи, лес-то вон огромный какой – часами можно бродить, сутками... – машет рукой. – Да ладно, пойду я, а то уже и сам начал волноваться. С поляны и начну… – предательская слабость моментально сковывает всё его тело. Но спустя некоторое время он всё же справляется с собой и быстро выходит из дому.
– О Аллах, помоги нам, не оставляй Ты нас, Милостивый и Милосердный! – взволнованно шепчет Захра, провожая мужа.

Горы, лес, солнце клонится к закату и вскоре теряется за горой. Тотчас сгущаются сумерки. Но на поляне ещё светло. Исмаил внимательно обходит поляну и замечает, что кто-то растоптал несколько кустов конопли.
– Имран! Где ты, сынок… Имран!.. Где же ты?.. Ты же был здесь… – в волнении ищет он сына. – Имран!..
В лесу раздаётся выстрел.
– Имран… Имран!.. – падая и вставая, царапая лицо и руки о ветви деревьев и кустарников, Исмаил бежит на звук выстрела. – Имран!..
Наконец, отец находит сына. Долго они смотрели друг на друга, пока Исмаил, осмотревшись по сторонам, не вздохнул с облегчением.
- Ладно, Имран, пошли домой, - и после уже спросил. – Что стрелял то?
- Да вот, заяц пробежал – промазал… - впервые в жизни соврал Имран отцу и улыбнулся, подумав: «И врать, оказывается, не грех... наоборот, иногда это упрощает проблему». – Вот так, целый день насмарку… - вздохнул Имран, продолжая улыбаться, за широкой спиной отца. Хотелось смеяться вволю, позабыв обо всём на свете, но что-то в нём всё ещё сдерживало его. И он только усмехался, молча следуя за отцом.

Как только вошли во двор, они наткнулись на Захру, которая, словно статуя, неподвижно стояла в центре двора с телеграммой в руках, не в силах оторваться от строк в ней.
- Захра… Захра, в чём дело?.. – кинулся к ней Исмаил. - Да на тебе лица нет!.. Что случилось?!
- Да вот, телеграмма… - вздохнув, посмотрела она на них. И только после этого слёзы покатились с её глаз. -  Зухра повесилась…
- Что?! – глухо застонал Исмаил.
- Повесилась?! – побледнел Имран и, почувствовав, как подкосились ноги, схватился за отца.
- Что же так?.. Почему?.. Что случилось?.. – сыпал вопросами жену Исмаил.
- Не знаю, Исмаил… - зарыдала Захра, протягивая ему телеграмму. – Вот…
- «Зухра повесилась. Ждите. Завтра вылетаем»,  - вздохнул Исмаил, прочитав телеграмму вслух. -  Насколько знаю, жили они хорошо и дружно. Что же случилось вдруг, чтобы… - задумался он, и после небольшой паузы, добавил. - Надо будет с утра ребят на кладбище отправить, могилу подготовить, - обнял он жену, и снова вздохнул. - О Аллах, не могу поверить… Такая весёлая была…
- И уехала она как-то в спешке, не попрощавшись ни с кем… Видимо, случилось что-то… - всхлипывая, высказалась Захра. - Ой, беда какая…
- Имран, пойди, предупреди ребят, чтобы с утра пошли готовить могилу, - обернулся Исмаил к сыну, но Имрана рядом не было. Занятые собой и убытие горем, они и не заметили, когда и куда он ушёл. И тут, со стороны подвала раздался выстрел.
- Что?.. – растерянно посмотрели они друг на друга, и, сорвавшись с места, побежали в подвал. Имран лежал на земле весь в крови, лицо его было так изуродовано, что от вида его они на какое-то время потеряли дар речи и, оцепенев, молча смотрели на сына. Пуля, раздробив челюсть, разорвав язык и, выбив левый глаз, застряла в потолке. Застонав, словно раненый зверь, мать схватилась за голову, упав на колени рядом с сыном, рыдая и покачиваясь из стороны в сторону.
– Имран, сынок, зачем ты это сделал?.. – дрожащими руками, осторожно прижав к себе голову сына, не сдержался и отец. – Сы-н-нок!.. Зачем же так?.. Зачем умножил горе наше?.. – затрясся он всем телом от горя. Вдруг, оборвав рыдания, он вытирает слёзы и радостно восклицает. – Что?! Ты дышишь?.. Дышишь?! Ты живой, сын мой?! Живой!..
Смеясь и рыдая как сумасшедший, Исмаил судорожно взваливает сына себе на спину и, спотыкаясь от волнения и тяжести, стал выбираться из подвала. Нежность и любовь к сыну умножают его силы.
- Он живой?.. Он жив?.. – засеменила рядом Захра, ладонями размазывая слезы по лицу.
- Да, живой… - радостно посмотрел на жену Исмаил. – Перестань реветь… Иди за машиной: в больницу его надо, срочно…
- Да, сейчас… - ещё раз обернувшись на них, Захра поспешила к выходу. – Ничего… ничего, сын мой, мы спасём тебя, обязательно спасём… Аллах не оставит нас… Он нам поможет… - шептала она, выбегая на улицу.

От радости, что удалось спасти Имрана и сохранить ему жизнь, Исмаил уже не так, как вчера, переживал за племянницу. Конечно, было больно и жаль, что не стало её, но ей они больше никак не могли помочь и вернуть к жизни, а Имран… Трагедия с Имраном переключила на себя все их чувства, что другая беда, смерть племянницы, оказалась, как бы за стеной. Но, как бы ни было, забыть о том они, конечно же, не могли. И, как только операция завершилась и врачи уверили их, что состояние сына стабильное и никакой угрозы жизни нет, а последующая операция будет уже не скоро, Исмаил с женой и с дочерью, вернулись в аул, чтобы организовать похороны Зухры, тело которой к вечеру уже должны были доставить в аул. Дежурить возле Имрана остались Ахмед с Курбаном.
Похоронив Зухру и отметив три дня (на три дня приехали и Ахмед с Курбаном, которых заменила сестра Зульфия) они тут же, все вместе, вернулись в город. За эти три дня, каких только сплетен не наслышались они в ауле, по поводу этих двух трагедий. То говорили, что Зухру поймали с анашой, потому и повесилась, то – что у неё нашли рак, то – будто Имран и Зухра любили друг друга, потому такое и случилось, что она повесилась, а он – застрелился. А потому и Саида ушла… Да, людям только повод дай – такого насочиняют, что любого в краску введут. А ещё и Хасав подливал масло в огонь, болтая всем, что всему виною анаша, зельё шайтана. Правда, мало кто его слушал, закрепив за ним ярлык дурачка: «полоумный сын – полоумной матери». Но постепенно все слухи улеглись, потеряв свою актуальность.

Прошло время. Махачкала. Хирургическое отделение центральной больницы. На больничной койке лежит Имран, с того самого злополучного дня рядом с ним Захра. Он переносит несколько операций и выживает на удивление даже видавшему виды медперсоналу больницы. Всё это время ухаживают за ним родные, не зная покоя и сна. Они научились даже делать инъекции, ставить капельницы, чтобы лишний раз не беспокоить палатных медсестёр. И вот, наконец, Имран выздоравливает и потихоньку начинает возвращаться к нормальной жизни. Хотя с ним, как и раньше, продолжает происходить что-то странное. Иногда он разговаривает сам с собой, то смеётся неизвестно над чем, а то плачет без видимых причин. Избегает общения с людьми, жалуется матери на своих незваных посетителей, на усталость. В такие минуты мать прижимает его к себе, пытаясь выяснить: как же такое с ним могло случиться? Но сын отворачивается и молчит. Лицо его рассекает шрам, а потерянный глаз заменили протезом. И если у чужих его обезображенное лицо вызывает омерзение и страх, то у родных слёзы наворачиваются на глаза, когда они видят его беспомощность и удручённость.
Имран спит, мать смотрит на него, молча вытирая неудержимые слёзы. Потянувшись к сыну, нежно гладит шрам на лице. Вздрогнув, Имран просыпается.
– Ты опять плачешь?!
– Прости, сынок, прости, – улыбается мать, вытирая слёзы, – это я от счастья, что ты жив.
– Какое это счастье… Лучше бы…
– Не говори так, сынок… – не даёт она договорить, ладонью зажав ему рот. – Прошу тебя, не надо… Главное, что ты жив, что ты с нами, а всё остальное… – рыдает мать, не в силах более сдерживать слёзы.
– Ладно, мама, ладно, не реви, буду я жить…
– Всё… всё… – улыбается мать сквозь слёзы, вытирая глаза.
– Вот и хорошо. Я не могу видеть слёзы…
– Я никак не могу понять, как это случилось, почему?..
– Это всё шайтан, мама, шайтан во всём виноват. Это он усыпил мне мозг и выстрелил. Я хотел убить шайтана в себе, а вышло, что он убил меня.
– Но ты жив, сын мой, ты живой.
– Я не знаю…
– Ничего, сын мой, не думай о том, что случилось. Главное, что ты жив… ты с нами. Вот завтра отвезём тебя домой, а там постепенно всё наладится. Время все лечит, время… – вздохнув, она обнимает сына и прижимает к груди. – Родной ты наш, любимый, кровиночка моя… – она еле сдерживает слёзы. – Мы очень, очень любим тебя.
– Мне плохо, мама, мне очень плохо… Помоги… сделай мне укол…
– Да, сынок, да… Сейчас… – суетится мать.
– Мама, дай мне, я сам… Сам…

- Ну и вот, сын наш, наконец-то ты снова дома, - радостно вздохнула Захра. И дома мать с отцом не отходили от сына.
- Всё, как раньше, будто ничего и не случилось… - высказал мысли вслух Имран.
- А что должно было случиться? Я не пойму тебя, сын… - не понял его отец.
- Да я это, так, мысли вслух… - посмотрел Имран в окно, и вздохнул.
- А хочешь, мы снова тебя женим, ты только скажи… - всполошилась мать.
- Нет, мама, спасибо, я не хочу связывать себя с кем попало… Лучше пожените Ахмеда, пора уже…
- Верно, сын мой, в этом ты прав. Кстати, а где он? – поддержал его Исмаил.
- Ему стало ещё хуже, он пошёл отдыхать, - сказала Захра. – Мучается он, надо бы врача вызвать. Ты что думаешь, Исмаил?
- Наверное, отравился чем-то? – ответил Исмаил, и добавил. – Подождём до утра, там видно будет. А сам… он сам, что говорит?
- Не знаю, выпил каких-то таблеток, и лёг спать.
- Может, проблема с учёбой или, поскандалил с кем-то… - попробовал вставить слово Имран.
- Кто, Ахмед?! Нет, Имран, не знаешь ты брата своего. По такому случаю, он бы нам и виду не подал, - перебил его отец.
- Это да… - заулыбалась Захра. - Помнишь, Исмаил, когда в детстве он ногу порезал, аж страшно было смотреть на рану. А он молчал и скрывал это от всех, пока нога не распухла, как туфля от сырости.
- Он тогда ещё мальчишкой бегал… - нежно посмотрел Исмаил на жену. - Ладно, Захра, я пойду, узнаю, что с ним, может, всё-таки, скорую помощь надо вызывать.
- Имран, ты с нами поужинаешь, или принести ужин тебе в комнату? – спросила Захра сына, взглядом проводив мужа.
- Лучше в комнату, и попозже. Я хочу побыть один, подумать надо, как дальше жить…
- А что думать, будем жить, как жили.
- Нет, мама, как жили, уже не получится…
- Почему, Имран, что изменилось?
В комнату вбегает запыхавшийся Исмаил, и вопрос матери остался без ответа.
- Что с тобой?! На тебе лица нет… - обеспокоенно уставилась на мужа Захра.
- Ахмед… Он… он без сознания… Идите к нему, а я… я побегу за скорым… - без объяснений бросил на ходу Исмаил, и выбежал во двор.

Двор Исмаила. Во дворе на стульях сидят Исмаил, дети его – Имран и Курбан, а также другие близкие родственники. Люди по несколько человек подходят к ним и выражают соболезнование, прочитав суру из Корана «Ал Фатиха». Женщины проходят в дом, откуда доносятся женский плач и причитания. Во двор заходит очередная группа соболезнующих. Исмаил с детьми и близкие им родственники встают. Остановившись метрах в пяти-шести от них, старший из группы, отдав сидящим салам («Ас-салам алейкум» – «Ва алейкум салам»), громко восклицает: «Патихат!» – и, воздев на уровне груди согнутые в локтях руки ладонями вверх (вслед за ним то же самое делают и все остальные), начинает читать молитву. После этого, пожелав усопшему хорошей участи на том свете, а всем остальным – здоровья и терпения, они подходят к близким Ахмеда – они хоронили его – и, пожимая им руки, расспрашивают, как могло такое случится. Исмаил отвечает им, дети стоят рядом, скорбно склонив головы.
– Мы вчера Имрана забирали домой из Махачкалы. С нами в село решил приехать и Ахмед, впереди были выходные дни. Решили вместе отдохнуть пару дней. Кто бы мог подумать, что случится такое… Оказывается, живот у Ахмеда заболел ещё в дороге, но он терпел и не говорил никому. Думал, отравился чем-то, дома вылечится… Но дома ему стало ещё хуже. «Ахмед, может, скорую помощь вызвать?» – спросил я его. – «Да нет, – говорит он мне, – ничего такого, отец, потерплю. Стыдно мне жаловаться…» – и глазами на Имрана показывает. А ночью ему стало совсем плохо, поднялась температура. Вызвали скорую помощь, но они уже, к сожалению, ничем не смогли помочь, – тяжело вздыхает Исмаил. – Оказалось, что у него лопнул аппендикс и от этого пошло заражение. Кто бы мог подумать… – Исмаил никнет, прослезившись.
– Видимо, Аллахом было так написано, что тут поделаешь, мы не в силах спорить с Ним. Это судьба, каждому начертан свой путь. Терпения вам и здоровья!
– Да, одного спасли от такой раны, а другого – не уберегли. От какого-то аппендицита… – сокрушается Исмаил.
– Такова жизнь, Исмаил, что поделать. Сегодня мы есть – ходим, живём, а завтра – один Аллах знает, что с нами будет.
– Да, Касумбек, ты прав, мы не знаем, что с нами через час будет, через минуту… Баркалла вам за сочувствие и поддержку.
Они подходят к другим и, пожав всем руку, садятся на свободные места и, вновь проговорив «Патихат», читают молитву. Двор переполнен людьми, а народ всё идёт и идёт, молодые уступают места старшим. Из открытых окон слышно, как плачут и причитают женщины. Снова прочитав «Ал Фатиха» все уходят, унося покойника. Женщины плачут, причитая им вслед.

Прошло время, и снова близится весна – двадцать седьмая весна в жизни Имрана. Он сидит за столом, читает книгу и что-то пишет. Оторвавшись от чтения и развалившись в старом кресле, он долго думает, смотрит в окно, погружённый в себя. Потом, чему-то усмехнувшись, возвращается к своим записям. Просмотрев их, недовольно вздыхает и вдруг рвёт тетрадь. Встаёт и ходит по комнате, рассуждая вслух.
– Жизнь – это мысль, а нет мысли – нет и человека, и потому всё наше величие и достоинство в мысли. Без мысли нет ни пространства, ни времени, ни материи, ни Бога. Что раньше – идея или материя? Если идея, то, значит, она породила и Бога, и человека. Но если Бог внутри нас, то, если нас не будет, стало быть, и Богу не быть. Мысли-то нет. А нет человека – нет и Бога. Вот где зарыта Истина! Вот она в чём! Человек и есть носитель всего. Но что значит сам человек, тело наше без мысли? Ничто! А смерть – это отсутствие мысли. А что если мысль и есть Бог? Из этого следует, что мысль бессмертна, а жизнь – это частица Духа Божьего в человеке. Нет этого Духа – нет и человека. Вот это и движет нами – стремление стать Богом. Может, это чувство и двигало всеми наполеонами? Убив всех и возвысившись над всем родом человеческим, они хотели стать Богом. И разве Ленину и Сталину не поклонялись, как Богу, отказавшись признавать другого Бога? Вот почему люди ненавидят друг друга! Потеряв Бога, каждый из нас решил стать Им сам. Но для этого надо убить, уничтожить Бога в других. И только тогда ты станешь Богом! Раз я это вычислил, то мне и быть Богом! Я…
Открыв бесшумно дверь, в комнату заглядывает мать и осматривается по сторонам.
– Сынок, ты один?
– Тебе чего, мать? – бурчит Имран, недовольный тем, что помешали ему.
– Ты тут разговаривал с кем-то, и я подумала…
– Как видишь, мама, я один, – перебивает её Имран. – Я тут решал мировую проблему, но появилась ты и сбила все мои мысли. А мне ещё надо их в порядок привести и записать, чтобы после можно было сравнить и вывести истину…
– Прости, я не хотела… я не думала, что помешаю… хотела как лучше… – извиняется мать, не зная, что сказать и с чего начать.
– Ладно, мама, говори, раз пришла. Вижу я, сколько дней уже хочешь поговорить со мной, да не решишься никак.
– Да, это так, я давно хочу поговорить с тобой.
– О чём, мама?
– О жизни…
– Ну-ну… Я слушаю.
– Имран, сынок, золотой ты наш, нельзя же так, всё время сидеть одному да корпеть над книжками всякими. Так недолго и умом тронуться…
– Я не сумасшедший, мама. А книги эти, наоборот, учат уму-разуму. Но ни тебе, ни отцу этого не понять. Вы в своей жизни дальше школьной программы, наверное, ничего и не читали.
– Ой, сынок, до этих книг ли нам, – вздыхает Захра. – Что они, оденут и обуют? Дадут нам денег или хлеб? Главное правило, которому научила меня жизнь, это – чтобы жить, надо работать. А ещё перед Аллахом преклонять колени, чтобы милостью своей не обделил.
– И потому молишься, не зная смысла слов, – усмехается Имран.
– Так меня учила моя мать.
– Хоть раз ты бы прочла Коран и вдумалась в смысл его слов.
– Имран, всё это время ты читал Коран? – радуется Захра за сына. – Я не знала, извини…
– Да нет же, мама, – смеётся Имран, – Коран, как Авесты и Библию, я прочёл давно. Сильнее есть философы на свете – Шопенгауэр, Ницше, Вольтер, Спиноза, – да что мне их перечислять, когда ты о них даже и слышать не слышала.
– Сын мой, не говори так! Книги, подобной Корану, никто не в силах написать – это Аллаха книга…
– Ну что ты, мама… Да что ты знаешь?! Много ли книг ты прочла, чтобы сравнивать… – Имран вдруг успокаивается.
– В школе я все тома Байрона прочла, стихи любила… - улыбнулась Захра, предавшись на миг воспоминаниям молодых лет. И вздохнула. - А что книги, разве они главное в жизни? Да, я мало что в них понимаю. Не книги моё сердце волновали, а мысль, сыты ли дети мои. Когда кишка к кишке прилипает, не до книг бывает в жизни, сын мой.
– Это ещё не беда, мама, когда кишки слипаются, беда, когда твоя голова раскалывается, будто Бог и Дьявол мозги на части рвут. Вот что всего страшнее, мама.
– Потому я и говорю тебе, сын мой, чтобы ты не засиживался за книгами, а на улицу бы выходил, с друзьями бы общался, да мало ли…
– Да ладно, мама, ладно, – не даёт он ей договорить, – ты права. Пойду я, прогуляюсь.

Погруженный в свои мысли Имран выходит на улицу и сталкивается на дороге с одноклассником младшего брата Курбана Рашидом, который быстрым шагом спешит в сторону мечети на пятничную молитву.
– О, Имран, ас-салам алейкум, – задержал шаг Рашид, здороваясь с Имраном за руку.
– Ва алейкум салам, – протянул руку Имран. – Куда это ты так заторопился, в город, что ли, собрался?
– Да нет, в мечеть – на пятничную молитву.
– А что, дома нельзя помолиться?
– Можно, но… коллективная молитва в джума-мечети – это совсем другое.
– Да-а? А я-то думал, что вера – это святое и индивидуальное, что с Богом надо общаться тет-а-тет.
– Наш главный мулла так не считает и говорит, что мусульмане всегда должны быть вместе и чем больше – тем приятнее Аллаху. Поэтому коллективная молитва, особенно пятничная, просто обязательна. Это наша обязанность и это должен знать каждый мусульманин, если…
– А, вот оно что… Но раньше все как-то дома у себя молились и были добрее друг к другу…
– Не знаю, что было раньше… Мулла говорит, что советская власть запрещала молиться.
– Моя мама всегда молилась, и никто ей не запрещал; и уразу держала – даже нас заставляла, и садака  раздавала.
– Имран, извини, я спешу…
– Боишься опоздать?.. Все хотят быть первыми…
– Не в том смысле…
– А в каком? Все хотят показать Богу свою любовь к нему? Он видит всё, не так ли?
– Да, так и есть. Сегодня будет проповедовать сам Осман-хаджи.
– Ну так беги, не опаздывай. А то увидит Всевышний, что ты опоздал, обидится, мол, любишь ты Его не так сильно, как другие, – усмехнулся Имран. И добавил: – Накажет, начнёт палки в колёса ставит, бизнесу повредит.
– А ты не кощунствуй, Имран.
– Никакого кощунства здесь я не вижу, – засмеялся Имран.
– Неужели? А не кажется ли тебе, что рассуждаешь ты не так, как все, и мысли твои сильно разнятся от мыслей других?
– А я и не говорю, что собираюсь быть похожим на других. Упаси Аллах!
– Но считать всех остальных идиотами, а себя самым умным – тоже не дело. Это даже глупо.
– Глупо – уподобляться отаре барашек и вслепую идти за чабаном.
– Зачем ты так? Ты хоть раз пришёл бы на его проповедь, прежде чем так отзываться о нём и его последователях, – обиженно вздохнул Рашид.
– Не думаю, что он смог бы сказать мне о чём-то новом, – сказал Имран и вздохнул. – Боюсь, что слова его разочаруют меня.
– А ты приходи сперва, послушай… Нет, давай, идём со мной прямо сейчас.
– Смотри, я могу и пойти, а если что, могу и раскритиковать лидера вашего. Это для вас он авторитет, но не для меня.
– Имран, не спеши с выводами – не будем бежать впереди паровоза…
– Так и быть, Рашид, идём, – говорит Имран и следует за Рашидом, не переставая тайно размышлять. «Может, Осман-хаджи и вправду знает истину и поможет мне последовать за ней? Может, я и вправду увижу Свет Божий и выйду из тьмы, в которой пребываю? – вздыхал он про себя, стараясь не отставать от Рашида. – Я устал… Я больше не могу так… Я должен найти источник силы, который бы помог мне выбраться из этой паутины, найти свой путь и сделать решающий шаг...».
Когда пришли в мечеть, проповедь уже началась. Они молча вошли в мечеть и сели возле дверей, где нашлось свободное место. Голос у Османа-хаджи был мягкий и негромкий; словно туман, нежно растекался он над головами слушающих, подкупая и располагая к себе их сознание и чувства.
– Братья мои, слуги Аллаха, жизнь на земле подобна сну и так же коротка, как и сон. И Аллах может забрать у нас эту жизнь на земле в любой момент. Это Его приоритет – Он её нам дал, Он вправе и забрать. И как Он это сделает – знает только Он. Поэтому не надо убиваться по мёртвым, плакать и переживать. Значит, так было угодно Аллаху. Смиритесь, братья мои, и будьте покорны Аллаху, деяниям Его. И знайте, наша жизнь на земле – это проверка на испытание, это возможность для нас доказать свою верность и свою преданность Аллаху Великому. Чтобы мы могли своими действиями показать любовь к Аллаху, посвятить Ему себя и, если надо будет, отдать жизни свои и всё, чем мы дорожим, делу Аллаха, имени Его, служению Ему. Вот что в этой жизни самое главное! В этом и есть смысл и больше ни в чём. Ибо наш путь – это путь к Аллаху, и чем раньше Он призовёт нас к себе, тем лучше для нас. Нет большего счастья в жизни, чем смерть на этом пути. Это – сабаб  от Всевышнего. Уверяю вас, наша жизнь на земле – всего лишь миг, и только у Аллаха – Вечность. И только истинный мусульманин, посвятивший себя служению Аллаху, может оказаться в царстве Его – в Раю. А те, которые не разделяют наши убеждения, хоть сами и считают себя мусульманами, на самом деле, поверьте мне, являются заблудшими и неверными. И поэтому нам, как верным последователям и слугам Аллаха, дозволены как жизни их, так и их имущество. Не могу назвать я верными и иудеев с христианами, ибо они ещё раньше сошли с пути истины. Мы, истинные мусульмане, истинно верные, за единую культуру и традиции, за построение мусульманского мира и восхваление Аллаха по всей земле…
«Недалеко же ушли вы от коммунистов, – подумал Имран и, усмехнувшись, незаметно поднялся и вышел из мечети. – Нет, Осман-хаджи, не слышал я никакой благодати из уст твоих, наоборот, слова твои отбили у меня всякое желание следовать за тобой. К сожалению, я не уразумел в словах твоих никакой духовности, никакой веры не почувствовал в них, а только призыв к расколу и к вражде во всём мире. Если Бог один и един, должны быть едины и люди, и должны уважать даже инакомыслящих, а не сеять в сердцах людей вражду, раздор и нелюбовь. Я хотел, но вы не заслужили моей любви… И кого любить?.. За что?.. Нет, не любовь ко Всевышнему движет вами, а страх… А я не хочу бояться, не хочу… Боже, как легко люди поддаются чужим идеям, чужому мнению… Нет, с вами мне точно не по пути. Упаси Аллах! Интересно, сам Осман-хаджи верит ли в то, что говорит? Да, вряд ли… Думаю, что он просто выполняет свою работу, исполняя то, чему его научили. А учили его, по всей видимости, неплохие учителя, да к тому же ещё хорошие психологи. Но ради чего?! Это же бред какой-то!.. – думал Имран, замечая, что настроение его ещё более ухудшилось. – А где же?.. – мысли наплывали, перебивая одна другую. Он вздохнул. – Неужели все настолько отупели, что… – поникнув, он грустно усмехнулся. – Нет, не надо это никому – ни чиновникам, ни ментам. Одни деньги на уме у всех – мани-мани… Доллар – простая американская бумага, которая ничего не стоит! – свёл людей с ума. Будто сам Сатана воплотился в доллар и правит миром. Нет, я не стану пленником этой бумаги, никогда! Я… «А что ты?.. Сатана и без этой бумаги купил тебя…» – усмехался в нём кто-то чужой. «Нет… Нет!» – восставал он против. Но другой голос с усмешкой перебивал его: «Ой, нет ли… А что же ты поступил так со своей кузиной?.. И жена ушла от тебя, не выдержав унижений твоих…».
Но Имран с волнением стал оправдывать себя: «Нет, это не я… это… Я не хотел… Я…». Но другой голос не давал ему сосредоточиться: «Кто «это»? Или что?.. Анаша?..» «Нет-нет… – вздрогнул он. – Анаша – единственная радость, что у меня осталась…» – тяжело задышал Имран. «И что теперь, она – твой Бог? Да?..» – как будто кто другой заглянул в глаза ему. «Нет, нет…» – вспотел он от одной этой мысли. «Ах, ты боишься даже признаться в этом…».
Имран почувствовал себя зажатым в угол и сжал кулаки, готовый сразиться. «Нет, не боюсь я… не боюсь… И докажу это!»
Но кому и что хотел доказать, Имран пока и сам не знал. И тут ему почему-то вспомнился Ибрагим, который и дал ему впервые затянуться дымом анаши. Вспомнил, что тот ещё с прошлого года начал молиться – не курит, не пьёт. А ведь ещё в недалёком прошлом обкуренный и обсаженный по уши Ибрагим взывал ко всем умножить ряды наркоманов, называя их свободными от всех и от всего людьми. А теперь… Теперь он стал шейхом и так же неустанно взывает ко всем умножить ряды слуг Аллаха. Он и Имрана пытался вербовать в свои ряды, показывая ему пачки зелёненьких купюр и говоря:
– Имран, нам нужны такие начитанные и знающие люди, как ты, так что подумай трижды, прежде чем отказаться. И запомни: вступив в наши ряды, ты никогда не станешь бедствовать – мусульмане всегда готовы помочь своим братьям-единоверцам.
Но Имран в ответ ему лишь небрежно усмехнулся:
– Извини, мой бывший друг, я не марионетка и плясать ни под чью дудку не собираюсь.
Это воспоминание ещё более разозлило его. «Нет, господа, не хочу я быть пешкой в чьих-то руках и не буду… – вздохнул Имран. – Неужели в этом смысл жизни?.. А в чём?.. Не знаю… Пока не знаю… Господи, что за страна… Неужели в этой огромной стране не осталось умных и достойных людей, которым не было бы всё безразлично и которые взялись бы за наведение порядка? А нет, живём словно хайваны , тупо следуя в указанном очередным пастухом направлении. А хозяин где?! – застонал он, взъерошив рукой волосы. – А что, Имран, может, ты преподашь им урок и докажешь… Кому?.. Что?.. А чего ты испугался?.. Я… нет, я не испугался… Нет?.. Нет… Да, ты герой… Может, убьёшь Османа-хаджи и докажешь… Нет-нет… Это… Боишься?.. Нет… Я не хочу убивать!.. Не хочешь?.. Нет… Нет!.. А что ты хочешь, Имран?.. Свободы… да, я хочу свободы… «Свободы?.. Ну-ну, – захихикал в нём чужой ему голос, а лоб Имрана покрылся испариной. – Да, конечно, не каждый может убить… Не каждому это дано и не всякому… Смерть, как и жизнь, приоритет Бога… Бога… Хи-хи...».
Ему хотелось освободиться от этих мыслей, хотелось не думать ни о чём, но Имран поймал себя на том, что он уже не раз повторяет про себя слова шейха, словно заевшая пластинка, будто он не человек, а робот: «Смысл жизни – в служении Богу. Бог дарит нам жизнь и Бог же забирает её у нас. Всё во власти Бога. Бог может всё…».

Прошёл ещё месяц. Захра замечает, что с сыном происходит что-то неладное. Имран не всегда выручает за анашу деньги. В последнее время он меняет «травку» на какие-то упаковки. Родители думают, что он меняет анашу на книги, и не обращают особого внимания. И никто не предполагает, что в этих упаковках он получает наркотики посильнее анаши, а упаковки – просто маскировка. Но мать видит, как после очередной сделки меняется сын, становится чужим и далёким, ходит сам не свой. Единственный глаз мутнеет, язык заплетается так, что он еле-еле, с трудом выговаривает слова.
Встревоженная мать решается снова поговорить с ним. Как-то утром она заглядывает к нему в комнату, когда отец уже ушёл.
– Мама?.. – приподнимается Имран в постели и удивлённо смотрит на мать. – Что так рано? Случилось что-то?
– Имран… сынок… – мнётся Захра, не зная, как и с чего начинать. – Мы же любим тебя… мы очень тебя любим… Зачем ты так с нами? Я боюсь… мне больно, когда…
– В чём дело, мама? Ты можешь объяснить толком? – нервно перебивает её Имран и, жестикулируя, добавляет: – Без всего этого… Раздражает меня всё это! – повышает он голос.
Пауза. Какое-то время оба молча смотрят друг на друга.
– Я знаю, что ты снова вернулся к старому, – с упрёком вздыхает Захра. – Зачем, сынок? Неужели забыл, к чему всё это привело? Да, я понимаю, тебе тяжело, но это же не повод, чтобы… – вымученно улыбается мать. И, выдержав паузу, схватив его за руки, радостно добавляет: – А хочешь, мы тебе видео купим? Друзья будут к тебе заходить, начнёшь общаться…
– С долгами разберитесь, – хмыкает Имран, перебивая мать.
– Мы же еле вырвали тебя у смерти, сынок!
– Ах, мама, мама, – вздыхает Имран и чему-то усмехается. – Не вы, мама, она меня спасла…
– А… – открывает Захра рот и тут же замолкает, не понимая, о чём это сын говорит.
– М-да, кто был слепым на этом свете, останется слепым всегда, – он садится, свесив ноги с кровати. – Где ложь, где истина – должны решать мы сами, – продолжает он рассуждать, разговаривая как бы сам с собой. – Да мало ли пишут в этих книгах, чтобы сильней запутать, сводя с ума! – и, засмеявшись, с привычной усмешкой заключает. – О, как глупо всё! Как наша жизнь глупа!..
– Имран, сынок, что с тобой, я ничего не поняла, будто хитрый шайтан завладел твоим рассудком. Не поддавайся ему, сынок.
– Вот и ошибаешься, мама, – он встаёт и надевает спортивную форму. – Это не шайтан, а жизнь – жизнь учит меня, мама.
– Жизнь?.. Ну да! Я и говорю тебе, сынок, что надо жить. Не уходить в себя, не замыкаться, а жить – как живут все.
– Я и живу, мама, живу! А вот как все – я не хочу и не буду.
– Имран, выйди, посмотри, как прекрасна жизнь, какая кругом красота – это же рай вокруг нас. Осмотрись, прислушайся, о чём люди говорят, чем они живут…
– Зачем?
– Как это зачем, сынок? Чтобы понять жизнь и разобраться…
– Ха-ха-ха!.. – смеясь, обнимает он мать. – Ах, мама, мама, ничего-то ты не знаешь, потому и ошибаешься, как и все остальные, кому не дано понять. Жизнь – это мираж, она существует лишь в нашем представлении, а реальный мир у нас в мозгу. Я – существую в мыслях, а если нет мысли, то нет и жизни, есть просто оболочка, как мыльный пузырь. Пустышка! Жизнь, мама, это – мысль, и всё должно служить ей. Богу… – задумывается Имран и, выдержав паузу, размышляя о чём-то своём, несколько раз выговаривает: – Да, Бог… Бог – это могущество… И чувства, порывы сердца, к которым вы так прислушиваетесь, ничто по сравнению с силой ума. Наш рассудок и есть наша жизнь. Поэтому плох мир или хорош – зависит от нашего восприятия. Да, мама, мир таков, каким мы хотим его видеть. Только надо научиться видеть и замечать то, что ты хочешь, – и мир преобразится. Он покорится тебе, станет твоим – мир станет тобой…
Луч солнца, отражаясь в его стеклянном глазу, сверкает красным огнём. Приблизившись к матери, Имран с широко раскрытыми глазами продолжает мудрствовать, сам же радуясь своим внезапным мыслям:
– Мама, могу обрадовать, я давно уже не читаю книг… Ты была права, они мутят нам мозги! Ха-ха-ха! Мутят… как тухлятина воду…
– Что?..
– Да, мама, да! К черту всех! К чёрту книги эти – они теперь твои…
– А… что мне с ними делать?.. – недоумевает Захра, не совсем понимая, что происходит.
– Можешь огонь в печке разжигать по утрам… В Ад всех – ха-ха-ха!.. Философы сраные, мать вашу… Надоели мне они все! В огонь всех! В костёр! Устроим им инквизицию! – подходит к книжной полке и хватает в руки первую попавшуюся книгу. – О, Достоевский!.. Хм… Сжечь!.. – берёт другую книгу и, хмыкнув, тоже бросает на пол, а потом ещё, ещё. – Эпилептики одни… больные все!.. Ну, кто ещё жаждет огня Адова?.. – смотрит очередную жертву. – А, Маркиз де Сад… ещё, пожалуй, пригодится… Хотя к чёрту и его, пусть горит со всеми, в кучу… – с ухмылкой треплет книгу. – Не раз тебя швырял я на пол, плевком своим сопровождая, – смеётся. – Гори огнём, маратель душ!.. Я книги сам начну писать… Да! Это будет сенсацией для всех! Я всех этих философов сотру в порошок! Умники… Ха-ха-ха! Мама, убери всё это старьё – я скажу всему миру новое слово… Людям правда не нужна, и никогда они её не знали. Переделывать имена, переписывать историю, создавать свою религию – это свойственно людям во все века. Настало время дать людям новую религию и открыть страницу новой истории. У меня в голове такие идеи, что…
– А Коран?.. – тихо спрашивает Захра, подняв с пола Коран и, правой рукой прижимая к груди.
– А что Коран?.. И Коран!.. И Библию!.. Всё! Начнём с чистого листа! Устарели все эти пророчества – я скажу миру новое слово!.. И больше никаких книг! Новое пророчество – новый пророк… – и, со смехом поддев ногой разбросанные на полу книги, оборачивается к матери. – А знаешь ли ты, что Коран твой создавался десятилетиями, а писали его, по крупинкам собирая мудрость народов от Алтая до Египта, включая Талмуд евреев и Библию? – и, довольно усмехнувшись, продолжает: – Да нет, конечно… А я скажу тебе ещё больше. Создавая новое, люди всегда старались стереть старое. Так, в кострах инквизиции сгорели книги старой Англии. В угоду христианства греки сожгли книги известных учёных, а в 391 году спалили Александрийскую библиотеку, где сгорели бесценные рукописи. Они хотели лишить египтян источника знаний и показать своё превосходство. Ибо главное – это истина, а в чьих руках истина – у того и власть. И если я раскрою истину – я стану всевластным… – раздувает ноздри Имран. – Всемогущим… – рычит он, сотрясая руками воздух. – Но прежде я должен сокрушить врага…
– Ты о чём, сынок?.. Какой враг?.. Разве у нас есть враги?..
– Да – и много… Любой, кто думает иначе, – это враг. И я его уничтожу, чтобы никто не мог мне помешать… Только устранив с дороги врага и одержав победу, можно стать свободным, а как – это не имеет значения… Мир давно доказал, что в борьбе за первенство все средства хороши, проливая кровь друг друга и убивая брата брат в борьбе за власть. Идея всегда была впереди и стояла выше родства – всегда… И часто отцы и дети стояли по разные стороны баррикад, стреляя друг в друга… – задумчиво сбавляет голос Имран.
– Сынок, не говори так, я боюсь твоих слов, страшно ты заговорил… – падает Захра на колени, целуя ему руки, хватаясь свободной левой рукой за него (правой она всё ещё прижимала к груди Коран). – Мысли у человека бывают разные, но Господь дал нам душу и сердце, одарил нас разумом и чувствами, чтобы мы могли отличать добро от зла. Я не знаю всей мудрости и плохо понимаю всё то, о чём ты тут говоришь, но хорошее от плохого могу отличить. И знаю, что эта гадость убивает тебя, меняет твою душу, отравляя разум и сердце. И поэтому я прошу тебя, сын мой, найди силы в себе, завяжи с этим.
– Вот оно как… – цокает Имран.
– Ну, хоть поговори с нами, родной наш, – трясётся Захра. – Мы поможем. Надо будет – в больницу тебя уложим, вылечим, не пожалеем никаких денег. Имран, послушай меня…
– Мама! Я не болен! Меня лечить не надо! Ишь ты, чего выдумала… – выходит Имран из себя. – И запомни, травка эта здесь ни при чём – она мне просто помогает расслабиться, и…
– Опомнись, сын мой, не сходи с ума… Я же вижу, как ты терзаешься, как страдаешь, то разговариваешь сам с собой, то смеёшься, то плачешь…
– Мама, перестань, не надо! – дрожит Имран, сжимая кулаки.
– Прошу тебя, сынок, – отчаянно взывает она к нему, с мольбой глядя в глаза, – хотя бы ради меня, ради матери своей, которая родила и вырастила тебя! – стоит она перед ним на коленях, целуя ему руки и ноги. – Я боюсь, я очень боюсь… Что будет, если Аллах отвернётся от нас?..
– Аллах?! Ха-ха-ха! – смеётся он ей в лицо. – Какой Аллах, мама? Аллах… Бог… Это всё слова! Называй Его как хочешь. А настоящий Властелин – он внутри нас. Он и есть Бог! Но не все это знают – это секрет. Есть человек – есть и Бог, нет человека – нет и Бога. Вот Истина. Я это вычислил. Да, мама! И не смотри на меня как на дурака! Тот, кто это понял, сам становится Богом. Я, мама, я – я здесь главный! Сам я и есть Бог, мама! – кричит Имран. – И это Она сделала меня им, Она помогла мне осознать это. Она теперь моя жизнь! Хотите вы того или нет! А кто хочет отнять её у меня, тот хочет убить меня, убить Бога во мне. Я никого не боюсь. Никого! – трясётся он в истерике, пугая мать. Но вдруг, чему-то усмехнувшись, успокаивается и затихает, потирая ладонью лоб. – Но тебе это не понять… И не надо… не надо…
– Кто, сынок? – понижает мать голос, потрясённая кощунством сына. – Кто она?..
– Тс-с… – в тон ей шепчет он, приложив палец к губам. – Анаша, мама, анаша… – и грозит пальцем, как ребёнку. – Но знаем о том только ты и я. За измену – смерть! Да, мама, смерть! Это Бог так мне сказал – мой Бог… Я, мама… Этот дурман – мой дарман! Ха-ха-ха! Он и сейчас со мной говорит – мой голос… – вытаращив глаза, он вплотную приближается к матери. – Бог, мама!
– Имран… сын… – отшатнувшись, как от прокажённого, мать ладонью прикрывает себе лицо. – Что с тобой? Ты же болен! Тебя надо лечить… - широко раскрыв глаза уставилась она на сына. И снова завелась, нервно и спешно. – Это Иблис… Иблис… Он всякими способами норовится пленить душу человека и покорить его себе… Но, мы же люди, Имран!..
– Что-о?! Лечить?! Меня?! – встрепенувшись, озлобленно кричит Имран. – Меня не надо лечить! Не надо! Я не болен! – оскалившись, строго, с угрозой смотрит он на мать. – И любого, кто попытается это сделать, я убью, убью своими руками! Задушу! – раздувая ноздри в злости, сверкает он стеклянным глазом. – Я не болен! – сжав кулаки, он снова приближается к матери.
– Хорошо, сынок… Я… я всё поняла… – пятится мать к двери. Шумно дыша, они молча смотрят друг на друга. Наконец, не выдержав гнетущей тишины, Захра первой начинает говорить. – Ты успокойся, сынок, успокойся, я… я сейчас уйду. А ты отдохни, потом подумаешь, ты же умный мальчик – ты всегда был умнее всех…
– Никому, мама! – уже спокойнее выдавливает из себя Имран.
– Конечно, сын мой, никому ни слова не скажу, никому, честное слово… – испуганно улыбается ему мать, бесшумно выскальзывает из комнаты и дрожащими руками закрывает за собой дверь.
– Не надо так со мной, я не болен. Это вы, вы все больны, а хотите обвинить меня. Нет, я не позволю, нет! – хватается Имран за голову и снова начинает рассуждать сам с собой. – А может, мама права и я действительно болен, и мне надо лечиться? Если я болею, то чем?.. Почему я? С какой стати? В чём я виноват, мама? Я же хотел как лучше, хотел помочь, а вы… Вы хотите, чтобы я… Ах, вот оно что… – цепляется Имран за новую мысль. И тут другой человек начинает брать в нём верх, уверенно управляя им и наставляя на свой путь. – Нет, Имран, ты не болен, это они – они все больны. Они хотят тебе зла, хотят отнять у тебя анашу, которая дарит все прелести и радости жизни. Да, да! Хотят лишить жизни! Убить Бога в тебе! Отнять у тебя вечность! Отнять всё и свести на нет все твои достижения… – Имран стонет, держась за голову. – Нет! Нет! Нет другого Бога, Имран, не верь ты всему этому. Где ты видел Бога на земле – он внутри тебя! Я породил Бога в тебе, я тебя и возвеличу над всеми, и дозволено будет тебе на земле всё – всё, что пожелает душа твоя. Это я говорю тебе – твой Шайтан, Иблис. Мы и есть Боги, Имран, и вся власть наша. Я – наверху, а ты – внизу… – от тяжести нахлынувших мыслей, пошатнувшись, Имран валится на кровать. Взъерошив волосы, он дико хохочет. – Ха-ха-ха!.. Ещё немного, Имран, и ты у цели… Осталось только за рога схватить…
Бывшая жена Имрана Саида уехала в Кизляр и там вышла замуж. «Подальше от греха… – отвечала она всем и тихо добавляла, – и от Дьявола…».

Когда Имран возвращался домой, обойдя участок, он в сумерках, лицом к лицу столкнулся с Хасавом, и вздрогнул от неожиданности. Почерневший – с рассвета он выходил на дорогу и возвращался домой поздно вечером – от загара и обросший Хасав, в сумеречной тьме, и вправду мог напугать любого. 
- Имран, на тебе лица нет, что с тобой? Шайтан что ли напугал? – обрадовался Хасав встрече с ним.
- Что?.. Шайтан?.. Ты откуда знаешь?.. – растерянно пробормотал Имран первое, что пришло в голову.
- Только он может так напугать… Я тоже теряюсь, когда его вижу… - сжался Хасав. – Даже коленки трясутся, пока молитву не прочту.
- А ты что далеко так от дома ушёл, ночь уже? – поменял тему Имран.
- Хотел тебя увидеть… - улыбнулся Хасав. - Ты мне должен, Имран…
- Что?.. Ты о чём?.. – не понял его Имран, и слегка забеспокоился, посмотрев по сторонам. На улице они были одни.
- Лимонад и сгущёнку - ты обещал… - глупо улыбнулся Хасав. - Забегались и забыли про Хасава…
- Ах, вот ты о чём… - вздохнул Имран, и улыбнулся. Шайтан так и готов был выскочить из него, и схватить Хасава за горло.
- А ты испугался… Я же не Шайтан… - засмеялся Хасав и, резко оборвав смех, добавил. - Я тебя в мечети видел…
- Да, я был там…
- И раньше всех ушёл…  - А ты молись Аллаху, Имран, и Шайтан оставит тебя.
- О Иблис, наш покровитель, какой опасный тип! – забеспокоился Шайтан внутри Имрана. - Что же делать?.. Что делать?.. Как его отвадить?..
- Да, я хотел служить Аллаху, но… - хватается Имран за голову. - Я не могу!.. Прости, я не знаю, что мне делать… Помоги мне!
- Ты должен сам себе помочь – другой никто тут не поможет.
- Да я знаю это, но… Шайтан хитрый, мне одному с ним не справиться, - напрягся Имран, почувствовав, как его мозг сверлит мысль, что Хасав опасен и его надо устранить с пути, пока не поздно.
- Я что могу…
- Ты же в Аллаха веруешь… - посмотрел на него Имран, и снова услышал, как Шайтан твердит ему: «ты можешь, Имран! Надо быть хитрее…»
- Не кури анашу, Имран… Этим Иблис пленит твою душу.
- Надо разобраться с ним… - снова подал свой голос Шайтан, и хихикнул. – А ты на меня ссылайся, Имран.
- Легко сказать… руки сами тянутся к зелью: когда за спиной Шайтан, забываешь обо всём, -
- А смерть Зухры не твоя вина?.. -  вдруг спросил его Хасав. - Я много думал, и не смог понять…
- И решил, что виноват тут я? Нет-нет, Хасав, ты что!..
- Она красивая была и умная, с чего бы вдруг…
- Нет, не смей о том и думать!.. – перебил его Имран.
- Я даже хотел сказать о том всем…
- Он явно хочет уничтожить нас! Ну, дурачок, тебе не жить! – взвыл Шайтан так, словно кипятком мозги ошпарил, что Имрана бросило в пот.
- Ты бы так не думал, если б знал… - вздохнул Имран, проведя по лбу рукой. Нет, отказаться от анаши он уже был не в силах.
- Что я должен знать?
- Как плохо мне… - поднял глаза Имран, и схватил его за руку. - Ты должен мне помочь!
- Убить Шайтана? Да? – улыбнулся Хасав. - Так, ты того хотел?
- Да! Хотел… Но, я сам чуть не умер…
- Убить Шайтана может только Он…
- Аллах?
- Да. Надо верить в Него… и уповать…
- Иблиса семя оба мы – нас породила анаша. И наша цель, творить и множить зло. Так всем исчадьям повелел Иблис, - натискивал шайтан.
- Мне Шайтан мешает… Его голос обволакивает мозг и пленит душу, - осмелел Имран, почувствовав поддержку, и страх начал отступать.
- А что ты хочешь от меня? Чем я могу помочь? – не понимал Хасав.
- Шайтан Аллаха боится и тебя, а меня – нет… Ты даже можешь видеть его! -  шумно задышал Имран, и подумал: «отныне лишь Иблис один мой покровитель…»
- И что?..
- Мы его повесим… - оглянулся Имран по сторонам, радуясь внезапной мысли.
- Как?.. Разве это возможно?..
- Ты же умный, Хасав… Обманем его…
- Ты так думаешь?..
- Он в сомнении, Имран, дави… дави до конца… - ёрзал шайтан в Имране. – Он может всё испортить и погубить нас. Это шанс – надо покончить с ним…
- Помоги мне! – жалобно посмотрел Имран на Хасава. - Я больше не могу так, я устал… устал… Я один не смогу…
- Я… я не знаю…  - Хасав не мог отказать в помощи. - Что я должен делать?
- Верёвка дома найдётся?
-  Да…
- Мы его повесим!
- Кого?
- Шайтана!
- Но как?!
- Он увяжется за мной, а когда вздумает убежать, ты его схватишь, а я – накину петлю на него…
- Ты так думаешь?..
- Я уверен! Когда ты рядом, я не боюсь!
- Когда кто-то рядом, и мне не страшно…
- Вот и хорошо! – повеселел Имран.
- А…  где повесим?
- Где ты ему петлю приготовишь… Сможешь?
- Смогу, - подумав, ответил Хасав.
- Отлично! – радостно обнял его Имран.
- А если он догадается?
- Кто?
- Шайтан.
- Ну, Имран, ну, молодец! – захихикало нутро Имрана.
- Ты его видишь? – обернулся Имран по сторонам.
- Нет, - сказал Хасав, и тоже обернулся.
- Как хорошо, что ты меня не видал… Ты молодец, Имран! – снова огненной лавой всколыхнул ему грудь шайтан.
- Иди домой и жди меня, Хасав. Я приду и исполню долг свой.
- Принесёшь лимонад и сгущёнку?
- И пряники… - улыбнулся Имран.
- Когда?
- Ночью, когда все уснут.
- После полуночи?
- Да.
- Я буду ждать.
- До конца жизни буду тебе обязан, - Снова обнял его Имран, и улыбнулся. -  Иди, и никому ни слова.
- Хасав не скажет никому, - ответно улыбнулся Хасав и ушёл, с чувством исполненного долга.
- Конечно не скажешь… - засмеялся Имран, и с облегчением вздохнул. - Теперь с шайтаном мы - одно, и я силён вдвойне.
- Вот теперь мы погуляем вдоволь!.. – хихикал в нём шайтан. - Я горжусь тобой, Имран. Ночью мы его повесим.
- Ах, Хасав, Хасав, вечно суёшь нос куда ни надо. Пока ты жив, не знать покоя мне…
- Отныне я твой постоянный спутник – твой дух, твой мозг и твоя тень, - преданно улёгся в нём шайтан.

А утром, когда мать зашла к нему, Имран ещё спал.
- Мама, что так рано? Случилось что-то? – приподнялся Имран
- Хасав повесился! – прослезилась Захра. – А утром мать от горя скончалась…
- Да что ты, мать… И что теперь, дом их опустел?
- Выходить так…
- Как же Всевышний допустил такое? – хмыкнул Имран.
- Имран!.. – строго осадила сына Захра.
- Что, мама? – посмотрел он на мать, как ни в чём ни бывало.
- Как ты можешь так?!
- Как?
- Так … не по-людски…
- Я же просто, мама, мысли вслух…  сказал Имран и поджал плечи. - А что я такого сказал?!
- Ну, всё, сынок, всё… Папа ждёт: оденься, выходи. Надо идти всем…
-Это обязательно?
- Тебе двадцать шесть, Имран… Всем аулом будем хоронить, кому ж ещё…
- Хорошо, мама, хорошо, иду.
- Пойду я. Отцу скажу, чтоб подождал тебя.
- Да-да, сейчас выйду… - бросил вслед матери Имран. Оставшись один, он вскочил и начал танцевать лезгинку. Сделав пару кругов по комнате, улыбнулся, и весело выпалил. - Всё, теперь уж точно будешь ты молчать!

Погожий воскресный солнечный день. Они втроём – Исмаил, Захра и Имран – окучивают картофель в огороде возле дома. Светлые и тёплые весенние дни доставляют всем радость. Даже птички весело чирикают, перелетая с ветки на ветку и выводя мелодичные трели. Уже ближе к обеду настроение, а соответственно и поведение Имрана начинают меняться. Движения становятся вялыми, он часто останавливается и, вздыхая, задумчиво взирает в пустоту, в свой непонятный для остальных мир. Захра замечает это и обеспокоено бросает на него исподтишка робкие взгляды. Не выдержав его мучений, она решает прийти ему на помощь.
– Сынок, что с тобой, голова заболела?
– Да, мне что-то не по себе… Пойду я, полежу полчаса.
– Ну конечно, сыночек, иди… Пусть полежит, да, Исмаил?
– Если плохо ему, пусть идёт, отдохнёт перед обедом, – поднимает голову Исмаил, и, вздохнув, продолжает работу.
Не сказав больше ни слова, Имран, спотыкаясь словно слепой, идёт в дом. В это время во двор к себе выходит сосед Гамзат и, взобравшись на пенёк, через каменный забор начинает разговор с соседями.
– Салам алейкум, Исмаил. Добрый день, Захра.
– Ваалейкум салам, дорогой Гамзат.
– День добрый, сосед.
– Я думал, ты на охоту ушёл, что-то тебя не было слышно, – говорит Исмаил.
– Ладно, Исмаил, вы пообщайтесь, а я пойду, обед приготовлю, – говорит Захра и уходит в дом вслед за сыном.
– Готовился. Вечером идём. С Рамазаном и с Юсупом договорился. Ночами ещё прохладно, так что пойду, куплю бутылку водки.
– На кабана собираетесь?
– Да нет. Рамазан говорит, что у нас в лесу снова медведи объявились. На днях от коровы Юсупа рожки да ножки остались. Думаем, что это медведи постарались, похоже на то.
– Может быть. Хотя, – улыбается Исмаил, – в наше время немало и двуногих зверей, кто не прочь чужим добром поживиться. Анархия! А с другой стороны, скотина должна ночевать в хлеву, а не в лесу.
– Конечно, это так. Но Рамазан говорит, что и сам на днях, когда на кабана пошли, лично видел, как косолапый с семейкой прошли в стороне. От неожиданности он даже растерялся.
– Видимо, в горах кто-то эту семейку напугал, вот они к нам и спустились с высокогорья.
– И я о том же подумал. Ну ладно, пойду я.
– Удачной охоты вам! Если повезёт, угостишь медвежатиной. Давно уже не ел, говорят, для здоровья очень полезно.
– Да, Исмаил, обязательно.

Комната Имрана. Он дрожащими руками достаёт из тайника шприц и ампулу. Его уже начинает колотить лихорадка. Перетянув руку жгутом и набрав в шприц содержимое ампулы, вводит себе в вену. После чего, закрыв глаза, в блаженстве растягивается на полу, начиная грезить.
«Имран… Имран!.. – вокруг него начинают собираться воображаемые друзья. – И куда мы полетим сегодня? На Марс или в другую Галактику? Нет… Ну почему?.. Ах да! Хи-хи-хи… Нам мешает мама. И долго ты собираешься так прятаться? Ты боишься её?..»
«Я?! Боюсь?! Ха-ха-ха! Да я… да я возьму автомат и всех перестреляю! Та-та-та-та-та… – присев и вытянув вперёд руки, как будто держит автомат, изображает стрельбу. Друзья – видения его – в страхе разбегаются в разные стороны кто куда. – Ну как, слабо?.. Куда?! Куда вы разбежались?! – смеётся Имран, радуясь, что напугал их. И долго ещё продолжает смеяться, хватаясь за живот и вытирая слёзы. На какое-то время смех прерывается, и он отрешённо смотрит на свет в окне. Чему-то улыбнувшись, он снова начинает неудержимо хохотать.  И вдруг, его внимание привлекает солнечный зайчик. Переставь хохотать, с улыбкой гонится за ним, ползая на полу: поймаю, поймаю… Но зайчик резко исчезает. Подняв голову, видит, что в дверях, заслоняя свет, стоит кто-то. Вздрогнув от неожиданности, прикрывает голову руками. Как бы тайком выглядывая из-под рук, машет ладонями перед своим лицом. Но тут, сообразив, что это мать стоит в дверях и заслоняет свет, резко встаёт на ноги. В глазах его мелькает страх.
– Мама?.. Ты… ты зачем здесь?..
– Имран… родной наш, любимый, что ты делаешь с собой? Если бы ты знал, как больно мне всё это видеть… Сердце кровью обливается, когда вижу, что ты катишься в пропасть… – заметив брошенные на пол жгут и шприц,  с болью смотрит на сына Захра и плачет. – Очнись, сын мой, очнись!..
– Не надо, мама, не надо… – хватается Имран за голову, сжимая её руками. – У меня болит голова, когда плачут… Не надо!
– А ты не заставляй меня плакать. Не ходи на поводу у шайтана, не поклоняйся Иблису, Имран. Прошу тебя, опомнись, сынок, не иди на поводу у зла… – всхлипывает Захра. – Я буду день и ночь молиться за тебя.
– Мама! – яростно орёт сын. – Ты же знаешь, слёзы меня бесят! Жалость – это слабость, а я хочу как никогда быть сильным!!!
– Твоим рассудком завладел Иблис, а потому желания твои обманчивы, сынок, – она порывисто обнимает сына, прижимает к себе. – Покайся, пока не поздно, Имран, покайся, – умоляет она его. – Я научу тебя молиться – молитва даст тебе покой, вернёт к нормальной жизни, откроет Божий свет...
– Ха-ха-ха! – смеётся он, отталкивая от себя мать. – Да знаю я все твои молитвы лучше, чем ты их читаешь. Но всё это слова, а ими я по горло сыт давно.
– Не надо так, сынок… – хватает она его за руку. – Без Аллаха в сердце не может человек на свете жить.
– Сынок… Сынок!.. – резко вырывает он свою руку. – Хватит, мама! В день сто раз одно и то же! Я не ребёнок, мама, я давно уже вырос! Я взрослый человек! Ты унижаешь меня!
– Побойся Аллаха, Имран, что ты говоришь… Тебе ещё нет и тридцати, но даже и в пятьдесят ты мне останешься сыночком. Я же родила тебя, жизнь дала…
– Лучше б вовсе не рожала! Раз родила, так не мешай – дай жить! Дайте жить, как я хочу, раз так любите меня. Не суйте свой нос в мои дела.
– Зачем ты так, сынок?.. – плачет Захра. – Мой Аллах, прости его грехи, – рыдает. – Он сам не свой, он болен головой. Тавбаастахпируаалах.
– Это вы, вы больны!.. Вы все!.. Уйди!.. Уйди, не хочу никого видеть!.. – заходится Имран в истерике. – Никого!..
– Успокойся, сын мой, успокойся, прошу тебя, – падает Захра на колени, вытирая руками слёзы. – Я ухожу, ухожу, не нервничай только, успокойся.
– Да замолчи ты!.. – трясётся Имран в нервном тике. – Ты зачем пришла? Зачем?! Ты хочешь погубить меня, отцу сказать, да? А я не боюсь, хоть всем скажи! Не боюсь! Никого не боюсь – ни тебя, ни отца! Кто он такой? Кто?! – рычит он. – И Аллаха твоего не боюсь! И никакого Бога! Я сам Бог, слышишь, сам! И потому я бессмертен! И вы бессильны передо мной! Ха-ха-ха! А вы – вы все смертны! Вы никто! Вы не знаете того, что знаю я! И я докажу это, докажу! – глаза его останавливаются на старинном чугунном утюге. Заорав, как сумасшедший, он хватает утюг и, подняв его над головой, тяжело дыша, идёт на застывшую в ужасе мать. В это время открывается дверь, и в комнату заходит отец. Исмаил остолбенел и, широко раскрыв глаза, замер между женой и сыном, растерянно опустив руки. Осклабившись и зарычав, словно зверь, Имран замахивается на отца и бьёт его утюгом. Удар приходится по виску, по лицу струится кровь. Исмаил тихо оседает и, не проронив ни слова, валится на бок. Уронив утюг и растеряв всю злость, Имран успокаивается. Он медленно поворачивается и смотрит на мать. Захра так и замирает, зажав ладонями рот, чтобы не закричать от ужаса, страха и боли.
– Мама… – тихо говорит Имран. – Видишь, как всё просто… – задумчиво хмурится он. – А что он молчит? Не сказал ни слова… – странно смотрит на отца. – Он что, мёртв? Так скоро? Как же это, он… – говорит в Имране человек, но другой голос берёт в нём верх и ликует: «Ты смог, смог!.. Ты жив – он мёртв, а значит, ты бессмертен… Ты бессмертен! Ты стал Богом!..».
– Что ты натворил, сынок?.. – стонет Захра, дрожа всем телом как в ознобе.
– Он… он не так посмотрел на меня… Да, он хотел убить меня, мама! Я не хотел… – вдруг сжимается Имран.
– Исмаил… Исмаил!.. – тихо рыдает Захра, склонившись над телом мужа. – Что же это происходит? Что мне делать? Кто поможет мне? Кто подскажет? О Аллах, за что мне столько горя?
– Мама, я… я не хотел… Я его любил, мама… – отшатнувшись, Имран упирается спиной в дверь. – Н-нет, я убил не отца – я шайтана убил… Я видел его глаза – это был шайтан, Иблис! – вдруг оживает он. – Он хотел стать Богом – я убил Бога… Теперь я сам Бог! Да, мама, теперь я Бог…
– Уходи, Имран, беги… Я не предам тебя, – тяжело вздохнув, лопочет мать, с жалостью взглянув на сына. – Уйди, спрячься где-нибудь на время. И никому ни слова, как всё было, никому... – и застонала устало. – О Аллах…
– Да, мама, да, я сейчас, сейчас, – суетится Имран, не решаясь никак уйти. – А может… может, он придёт ещё в себя? Мои друзья тоже возвращаются иногда, хотя…
– Уйди, Имран, уходи, – рыдает Захра, обнимая мужа.
Имран, ещё раз посмотрев на бесчувственное тело отца, как будто что-то хотел сказать, но, пробурчав что-то невнятное, выбегает из дома. Оставшись одна, Захра встаёт с колен и, постояв с минуту в раздумье, судорожно вздохнув, берётся за дело. Первым делом она, промыв и протерев насухо, убирает утюг в подвальное помещение – подальше от глаз. После чего Захра подтаскивает тело мужа ближе к железной кровати. Ещё раз осмотрев, не осталось ли следов убийства, Захра скорбно вздыхает и с криком выбегает на улицу: «Ой, беда! Ой, беда! Люди, что мне делать?.. Ва-ай!.. Вай-вай-вай!.. » - колотит она себя кулаками по голове и по лицу. – Кто мне поможет?! Ва-ай!.. Вай, Аллах!.. Исмаил!.. Свет очей моих!.. Мой супруг!.. Мой Исмаил!.. Помогите!.. О-о-ой, горе… горе какое!..

Во дворе Ахмедовых снова траур. Хоронить Исмаила собрались всем аулом. Приехали дети из Махачкалы и другие родственники.
– Не знаю, что с ним такое случилось, – в слезах вздыхает Захра, уже в сотый раз рассказывая всем одно и то же. – С утра спокойно работали во дворе, окучивали картошку. Ближе к обеду Имран пожаловался на головную боль и ушёл на улицу прогуляться. Мы с Исмаилом зашли обедать, и я хлопотала на кухне. Вдруг какой-то грохот! Прибежала – Исмаил на полу лежит и ни слова. Я закричала от ужаса, выбежала звать на помощь. На мои крики сбежались все соседи. Они и вызвали скорую помощь, но, увы, ему уже ничем нельзя было помочь. Видимо, он споткнулся и сильно ударился об угол кровати… – рыдает Захра.
Похоронив Исмаила, все разошлись по своим домам. Участковым лесничества теперь выбрали Имрана.
- И что теперь?.. – вздохнул Курбан, когда остались одни, после трёх дней траура.
- А что?.. – поднял голову Имран, и подозрительно посмотрел на брата.
- Как же мы теперь без отца?
- Что делать, будем жить, как жили… - хмыкнул Имран. - Мне уже предложили место отца, так что финансовый вопрос ваш будет решаться также, без изменений.
- Я не о том…
- Так о чём ты?
- Тяжело придётся… Вон мать, поникла вся, осунулась, будто не три дня, а три года прошло…
- Переживает…
- Вот именно… Конечно, мы все переживаем, но мать – больше всех. Молчит, ни слова, не плачет даже…
- Отца уже не вернуть… Я постараюсь успокоить её и буду всегда рядом, так что, можете спокойно учиться.
- Летом и мы с сестрой приедем на каникулы, поможем.
- Всегда будем рады.

Лето прошло без эксцессов. Поведение Имрана не вызывало у родных никаких тревог. Казалось, что работа увлекла его, и Захра наконец-то успокоилась и перестала бояться за непутёвого сына. Дети помогали ей везде и всюду – в саду, в огороде, на поле. А когда дети рядом, и боль утраты не так ощутима. Уезжая в конце лета, Курбан и Зульфия обещали приехать помочь с уборкой урожая в начале ноября – во время праздничных дней.
- Я смотрел сады – богатый урожай выдался в этом году, всего много, - задумчиво вздохнул Курбан, прощаясь с братом после летних каникул.
- Да, расщедрилась природа, как никогда.
- Ты прав, природа щедрее нас.
- Цыплят по осени считают, - хмыкнул Имран.
- Тоже верно, - согласился Курбан с братом, и, вздохнув, добавил. - Я вот о чём подумал: а что, если мы снова, вместо анаши, начнём урбеч делать?
- Я провожу, - проигнорировал вопрос Имран.
- Спасибо, брат, сами дойдём, не маленькие, - сказал Курбан и, настойчиво спросил. - И всё же, что насчёт урбеча?
- Ничего… - улыбнулся Имран и ехидно посмотрел на брата. - Кто привык есть корову, ягнёнком не насытиться.
- От голода не помрём.
- Не знаю, подумаем…
- Боюсь я, как бы мы новое зло на себя этим не накликали… Сказано же, что посеешь, то и пожнёшь…
- По семени и плод… - задумчиво сказал Имран, и вздохнул. - Ладно, иди, заждалась тебя сестра. Пора ехать.

- Больше пяти месяцев прошло, как предали отца могиле… О Аллах, как его не хватает!.. Он мне так часто снится – будто и не умер, а перешёл в мир сна… - вздохнула Захра и, не сдержавшись, заплакала. - Исмаил…
- Мама, не надо… Хватит жаловаться!.. Сколько можно?! Меня это раздражает!.. Так получилось – он сам был виноват!.. Он встал на моём пути!.. Зачем?! – накинулся Имран на мать. - Я же сказал тебе, мама, мне дан меч карающий! Я теперь главный, мама, пойми же ты это, пойми!..
- Да, сынок, да, теперь ты главный…
- И все должны слушаться меня: как сказал – так и будет!
- Хорошо, сынок, хорошо, я поняла… Ты только успокойся…
- Я спокоен, мама, спокоен!.. – строго посмотрел он на мать. – А ты заставляешь меня нервничать… - и, после небольшой паузы, добавил. – Я же стараюсь, как могу, и никто ни в чём не нуждается.
- Ты сильный, ты справишься, я знаю…
- От голода никто не помрёт, поверь мне…
- Я верю, Имран, верю…
- Я знаю, о чём ты думаешь и, о чём беспокоишься… - с хитрым прищуром посмотрел он на мать. - Нынче везде такой урожай всего, что хватит с лихвой и на долю студентов наших. Но, правда, во время каникул придётся и их привлечь к сбору урожая. А то, боюсь, как бы дожди урожай нам не попортили. Нынче погода хорошая, но кто знает, какой сюрприз преподнесет она нам завтра.
- Ой, Имран, не знаю, что и сказать… - вздохнула мать. - Как схоронила отца, так никуда из дома и не выходила ещё.
- В этом году и конопля выдалась на славу, что можно будет баснословные деньги выручить за анашу.
- Если всего будет столько, сколько собрали грецкого ореха, то этот год для нас будет удачным, как никогда.
- Поэтому и говорю тебе, что грех ныть и жаловаться… Радоваться надо, мама, радоваться!..
- Да, сынок, да, я и радуюсь… - улыбнулась она.
- Как закончим сбор яблок, поднимемся на поляну…
- А может, не будем ждать, и надеяться на погоду?..
- Не знаю, подождём, пока приедут наши студенты на каникулы, тогда и решим. Может, я с Курбаном поднимусь на поляну, а ты с Зульфией займёшься сортировкой яблок.
- А я хотела с вами на гору подняться, увидеть поляну нашу…
- Если тебе не тяжело, можешь пойти с нами…
- Когда-то я с этой горы, с двумя мешками грецкого ореха за спиной спускалась… - вздохнула мать и, задумавшись, уставилась в окно.
- Мама, Курбана одного боишься отпустить со мной, да?.. – разрубил паузу Имран. - Боишься, я вижу… Я не злой, мама, я… - задумался он, и, вздохнув, продолжил. - Но, если меня не хотят понимать, то я вынужден наказать их… Любого, мама… И никто не поможет ему избежать этой кары… Я никому не могу позволить перейти мне дорогу, никому… Я диктую правила,  я главный, я…
- Да, сынок, да, теперь ты у нас за хозяина…
- Ты же понимаешь это – и они должны понять, все… - скривил губы Имран, и усмехнулся. - Разве можно перечить Богу, мама?
- Нет, Имран, это грех… - машинально ответила мать.
- И что тогда делает Бог – Он наказывает… - посмотрел он на мать. - Да, мама, Бог наказывает каждого за грехи его… Разве не так?
- Да, сынок, так.
- А что делать, если человек неисправим? – обнял он мать за плечо и прижал к себе. - Бог карает его смертью…

И, слава Всевышнему, ноябрь выдался довольно тёплым. Курбан и Зульфия сдержали слово, приехали в село почти на целую неделю. Закончив сбор яблок, решили помочь в уборке урожая конопли, где пока корпел один Имран. Зульфия с утра пошла к сестре Зумруд, чтобы помочь ей, а Захра вместе с сыновьями – Имраном и Курбаном – отправились на поляну собирать урожай конопли. Придя на поляну, сели завтракать.
– М-м, богатый нынче урожай, – радостно оглядывает поле Имран, запивая бутерброд чаем.
- Да, сынок, богатый, – соглашается Захра и вздыхает. – Хорошие деньги принесёт он нам.
– Мама, брат, смотрите, какая кругом красота, аж плакать хочется – это ж такое счастье… Надо же, уже больше двух лет не поднимался я сюда, а сколько чувств… – задумчиво высказывается Курбан, осматривая красоту вокруг – лес да дубравы, горы и долины, речку, сады, виноградники. -  Господи… да это же рай!..
– А оттуда и трассу видать, и машины – словно игрушечные, – взглядом показывает Имран в сторону обрыва, усмехаясь детской радости Курбана.
– Какое изобилие богатства подарила нам природа, – грустно продолжает Курбан, малыми глотками отпивая чай из старой алюминиевой кружки. – Жизнь прекрасна!
– Она ещё прекраснее, когда осознаешь все её прелести. Но тебе этого ещё не понять, – бросает Имран.
– А рядом с нами нет ни Ахмеда, ни отца… – не слышит его Курбан, думая о своём. – Вот я и подумал: почему, почему так?
– И почему же? – настороженно вопрошает Имран, недовольный тем, что до младшего брата не доходят его слова.
– Это конопля причина всех наших бед – вот откуда всё зло. Я ещё летом думал об этом, а сейчас уверен – зло порождает зло.
– Сынок, Курбан, мы же никакого зла не причиняли никому и не причиняем, – смотрит на него мать, недоумевая.
– Ну, как же, мама, мы и сеем, и пожинаем зло! Наверное, ты и не представляешь, сколько жизней мы погубили этим злом. Подумайте об этом.
– В жизни всё взаимосвязано – и зло, и добро, – прищуривается Имран. – Тебя что, в универе ещё не учили этому?
– Не надо так, Имран, – примирительно смотрит Курбан на брата.
– Не я начал, – отрезает он. – Ещё рано тебе спорить со мной о жизни.
– Почему же мы не знали беды и были счастливы, когда готовили из конопли урбеч, а не анашу? Верно, как перешли на анашу, стало больше денег, но не стало радости: такие деньги не к добру.
– Вот ты как заговорил?! – резко перебивает его Имран, трясясь от волнения. – Зло, говоришь! Да если бы не это зло, ты бы свой университет в глаза не видел. А в каждый приезд домой вам ещё нужны бывают деньги! Скажи, какой добрый дядя даст их нам, а? Президент, за которого ты агитировал с пеной у рта? Или кто-то из его окружения? Чубайс, может быть?! Вот! – показывает кукиш. – Держи карман шире! А теперь слушай. Вот эта конопля, которую ты необдуманно назвал злом, и есть то добро, которое тебя и обучает, и кормит, и обувает-одевает.
– Да?! Это, брат мой, может, ты так думаешь, а я – нет!
– Ха-ха-ха! – смеётся Имран ему в лицо. – Ты толком-то и сказать ничего не можешь и мелешь чепуху.
– Э!.. С тобой, брат, бесполезно говорить, – махнув рукой, Курбан поворачивается к матери. – Мама, нам надо решиться и уничтожить это поле, вырвать с корнями это зло, иначе эти беды нас не оставят в покое, – взволнованно-возбуждённым голосом высказывается он. – Это Аллах карает нас злом за зло, – его уже не остановить, настолько он уверен, что это так, что это правда. – Ты же веруешь в Аллаха, мама, в день пять раз преклоняешь колени перед ним. А ты, Имран, – обращается к брату, – ты же столько всего знаешь, каких только философов не перечёл, Коран изучал, Библию… Вспомни, – грустно улыбается он, – как дружно раньше мы жили, любили друг друга и были счастливы, а теперь…
– Курбан, хватит, остановись! – резко вставляет Имран. – В конце концов, хватит умничать! Надо быть реалистом и смотреть правде в глаза! А если у тебя не хватает смелости, так и скажи.
– Да, ты прав, Имран, прав! Надо смотреть правде в глаза! А правда такова, что ты заботишься не о нас с сестрой, а скорее о себе. Без этой конопли ты не сможешь приобретать наркотики, которые стали смыслом и целью твоей жизни. И мне больно и стыдно признать, что ты наркоман. Да, мама, правда такова, что наш Имран, наш «кормилец», давно стал наркоманом, и все об этом знают, но никто не решается сказать об этом. Все уже знают и про эту поляну, но боятся сказать об этом вслух… Почему? Да потому, что за каждым какой-то грешок – нет-нет да найдётся… Нет, так дальше жить нельзя… И если мы сами не решим эту проблему, никто её за нас не решит…
– Зря стараешься, братишка, мама уже давно это знает, – спокойно улыбается Имран, как будто даже обрадовавшись, что наконец-то об этом сказано вслух. – А ты хоть осознаёшь, что ты сказал? Ты просто произнёс слово, смысла которого ты не знаешь, просто слово. Хм, наркоман… А что это? Ты можешь мне ответить? Нет! Ты не знаешь этого – ты не был им. Пока не вкусил яблоко, ты не знаешь, что оно и какое оно. Любое слово – это тайна, пока ты не осознаешь его смысл и значение. А не зная значения слова, не надо бросаться им – это может быть очень опасно. Я сам никогда не произносил вслух это слово, ибо не вижу в нём никакого смысла. Просто слово. Так что следи за своими мыслями, брат, а то – ой, что будет!
– А ничего не будет! Оставь свою философию, Имран, тебе всё равно уже не стать философом.
– Я им родился…
– В последнее время ты и книги уже не читаешь…
– А зачем? У меня давно уже своя философия…
– Да?! – иронично вопрошает Курбан. – Вот только неизвестно, в чём она...
– В жизни! – нагло, в упор смотрит Имран на брата, готовый раздавить его, если тот посмеет ему возражать и дальше.
– Это тебе так кажется, брат… Но, к сожалению, всё далеко не так… Философия – это мудрость, и когда-то я даже гордился тобой, но сегодня я вижу только одну глупость за глупостью. Может, хватит, Имран?.. Остепенись!
– И это ты говоришь мне?.. Мне?!
– Может, есть и наша общая вина в том, что ты свернул на этот скользкий путь, – с раскаянием вздыхает Курбан. – Это наша общая беда. Надо не ссориться, а вместе подумать, что делать, найти выход из этой ситуации.
– Ну-ну… – хмурит брови Имран.
– Дети мои, прошу вас, не надо спорить, – вмешивается Захра.
– Мама, Имран! Первое, что мы должны сделать, – уничтожить это поле, это семя зла. И тогда, может, закончатся все эти споры и беды. Слава Богу, в этом году в огороде урожай хороший – много всего, так что с голоду не помрём.
– Ха-ха-ха! – дико смеётся Имран. – Это поле – твоя жизнь, Курбан. Я и эта травка, если хочешь знать, и обучали, и кормили, и одевали тебя. Вот чему и кому ты должен молиться и поклоняться. Нет, обязан! – зло смотрит он на брата, и, усмехнувшись, продолжает поучать. – Ты тут говорил про наркотики. Так вот, это всё ерунда перед нашей травкой, и любой умный человек скажет тебе о том. Конечно, кто знает!
– Да ты, брат, я вижу, не в своём уме. Вспомни, как скоропостижно скончался Ахмед, и было бы от чего – от какого-то аппендицита. А смерть отца? Что это, как не кара Божья?
– Я же тебе сказал! – взрывается в гневе Имран. – Я твой Бог! Я – и травка эта! И жизнь твоя зависит от нас! Ах, твари неблагодарные!.. На святое… на кормилицу вздумал руку поднять!
– Опомнись, Имран, что ты несёшь? Да ты и сам жертва этой травы, раз на то пошло.
– Что?! – красным огнём отражается луч солнца в стеклянном глазу Имрана. – Ты… – брызнув слюной от злости, он хватает брата за грудки.
– Имран! Курбан! Прошу вас, только не ругайтесь, Аллахом прошу, – разнимает их мать. – Курбан, родной, это же деньги какие… – вздыхает она. – Как же мы сейчас?
– Вот-вот, – поддакивает Имран.
– Ну, мама, – качает головой Курбан, – нельзя так.
– Хорошо, на этот раз соберём урожай, а там – посмотрим, подумаем. Может, ты и прав, – идёт мать на примирение.
– Да, подумаем, – усмехается Имран своим мыслям.
– Имран, брат, прости, если что, но, честное слово, я не хотел тебя обидеть. И всё же этому должен быть конец.
– Да, если есть начало, то, естественно, должен быть и конец. Это по-философски.
– В единстве мы преодолеем все трудности. Я перейду на заочное отделение и буду работать. Конечно, надо было раньше. Виноват, поздно осознал. А ещё боялся, что не поймёте меня.
– Да и сейчас, боюсь, мы тебя не понимаем.
– Мама, неужели хоть ты не можешь понять меня, понять, что зло не останется безнаказанным? Ты же верующая, мама, вспомни заповеди...
– Ты что, коммунист, сын коммуниста, о вере вспомнил, в философию ударился? – ехидно качает головой Имран.
– Дети мои, только не ругайтесь, придумаем что-нибудь, – никак не может определиться Захра, кого из них поддержать. И этот прав, и тот.
– Мама, прости нас, прости. Мы больше никогда не будем ругаться, никогда, – решительно хватается за лопату Курбан и со всею серьёзностью начинает кромсать коноплю, выкапывая её с корнями и растаптывая.
– Стой! Дурак! Что ты делаешь? Стой! – вопит Имран и, схватив топор, бросается на брата.
– Не кричи, брат, помоги лучше – это же наш враг, – оборачивается Курбан на голос брата.
Имран с ходу бьёт его топором по голове. Потом ещё раз по лицу. Курбан в предсмертных судорогах падает на землю, прямо на коноплю. Фонтаном хлещет кровь, обрызгав Имрана.
– Нет, Имран, нет!.. – подбегает мать и, рыдая, склоняется над телом Курбана. - О, Аллах!..
- Всё – зла больше нет!.. - Имран с окровавленным топором в руках и сам весь в крови, словно упырь, оборачивается к ней. Всплеснув руками, продолжая шумно дышать и, стискивая в руках топор, кричит. - Я ваш Бог, мама, я!.. - разинув рот, скалиться и рычит. - Я главный!..
- Будь ты проклят!.. Убийца!.. Нет пощады тебе, нет!.. – кричит мать, оборачиваясь на его рык.
- Ах, так!.. Ненавижу!.. - хочет ударить, но тут его за руку хватает Хасав и останавливает его.  – Ты?! Кто оживил тебя?.. – тычет в него обухом топора. Но, пройдя сквозь, попадает в висок матери. Захра теряет сознание.
- Смотри, Имран, что ты наделал – ты брата убил… убил отца… Теперь на мать поднял ты руку?! Аллаха позабыл ради Шайтана… - плачет Хасав. - Я же предупреждал, а ты меня за дурака принял… Говорил: не кури, анаша зло…
- Прочь!.. - дико оскалившись, отталкивает его. - Что ты можешь знать, дурак!.. – безумно размахивая топором, Имран прогоняет его.
- Имран – это же мать, она жизнь тебе дала!.. – теперь Осман-хаджи занял место Хасава.
- Осман-хаджи!.. И ты здесь?! Пришёл мне диктовать?! Так получай!.. - размахивает в воздухе топором.
- Имран, на кого ты руку поднял, Имран?! Остановись!.. – встал на пути Рашид.
- Рашид?! И ты вздумал меня учить?! Ты кто такой?! Как букашку раздавлю тебя!.. - топчет ногой и тычет топором в сторону голоса.
- Я же сказала, Дьявол ты, Имран, Иблис проклятый!.. – повисла над землёй Зухра.
- Зухра!.. Ты… ты нужна мне!.. Нужна!.. – кричит Имран и, отбросив топор в сторону, бежит за голосом. - Не уходи!.. Нет!.. - убегает и снова возвращается. - Ушла… Пропади всё пропадом!.. - дико оскалившись и зарычав, словно зверь, начинает ужасно хохотать подняв лицо к небу и воздев руки. - Я могу всё! Никто мне не указ! Я – всевластен! Мне всё дозволено! Всё!.. Ха-ха-ха! - колотит себя в грудь и танцует, взобравшись на широкий пень, что служил обеденным столом, отпихивая ногой, что осталось от обеда: хлеб, сыр, кружки, остатки варённой курицы – всё. Устав, садится на пень и отдыхает, бормоча невнятное и усмехаясь. Поднявшись на ноги, осматривается. - Жить или не жить решаю я, и мне судить, кто прав, кто нет… Хм… слабо теперь?.. Вздумали со мною спорить?! - подходит к телу брата. - Пойдёшь на корм волкам, герой!.. – взяв за ноги, собирается оттащит тело к краю обрыва, но стон матери, которая приходит в себя и хочет встать на ноги, останавливает его. – Что?! Ты снова вернулась?! Ах так!.. - зарычав, наносит топором удар по матери. В бешенстве он бьёт её снова и снова. Искромсав тело матери, он всю свою ярость переносит на брата. Когда кромсать стало уже нечего, он, тяжело дыша, раздувая ноздри, как дикий зверь, одержавший победу, дрожит от ощущения собственного могущества. Ещё раз окинув взором «творение» своих рук, отбрасывает топор в сторону. – Я! Я! Я! – колотит он себя в грудь. – Бо-ог!.. – («О-о-г!..» – отвечает ему эхо.) Победоносно взобравшись на пень, который служил им когда-то обеденным столом, отдыхает, что-то бормоча и ухмыляясь. Потом умывается и, скинув с себя окровавленную одежду, остаётся в одних трусах. Но, подумав и весело хмыкнув, скидывает и трусы. Это его радует и смешит. Успокоившись, он задумывается, а через несколько минут, что-то пробормотав невнятное, берётся за лопату. Выкопав довольно глубокую яму, он сбрасывает в неё искромсанные тела матери и брата. Прикрыв холмик отходами высохшей конопли, он тщательно пытается смыть со своей одежды кровь. Поняв, что одежду ему не отмыть, пробормотав «да хрен с нею», вешает одежду на деревья. Покончив со всем этим, он садится обедать, с аппетитом уплетая за обе щеки холодную курятину. Наевшись, сыто изрыгнув, мочится прямо тут же. После чего, закурив анашу, начинает дико хохотать, прыгая и бегая голышём вдоль созревшей конопли. «Свобода! Ха-ха-ха! Я свободен! Никто теперь мне не указ!»
Весь остаток дня Имран трудился собирая урожай конопли. И только к вечеру, набрав рюкзак, и постелив себе постель из отходов, зажёг костёр и прилёг отдохнуть. Вскоре, убаюканный тихим шорохом леса, Имран начал засыпать. И тут, вдруг, в глазах его мир начал расплываться, будто всё исчезло и потеряло смысл, а образовавшуюся пустоту стал охватывать его тяжелеющий мозг. Голова его росла и росла, раздуваясь за пределы Вселенной, и заменяя собой всё живое и неживое. Мозг его стал настолько необъятным, что разум его не выдержал и отключился. А когда он проснулся мириады звёзд устилали небо, мерцая бриллиантами.
И уже глубокой ночью, с полным вещмешком за спиной, Имран возвращается домой. Крадучись, словно вор, оглядываясь по сторонам, пробирается он к себе. Увидев, что входная дверь закрыта на замок, он радуется и, взяв в тайнике ключ, открывает дверь и проходит к себе в комнату. Убрав вещмешок, он переодевается в спортивную форму, а снятую одежду бросает в железную печь и разжигает в ней огонь. Пройдя на кухню и умывшись, садится ужинать. Вдруг его начинает колотить озноб.
– Не бойся никого, Имран, не бойся, – шепчет он и в волнении ходит по комнате. – Ты выше всех, ты хозяин… Хозяин! – он достаёт начинённую травкой папиросу и страстно, жадно, с шипением затягивается ею, будто отхлёбывает горячий суп. Успокоившись, он улыбается и вздыхает. – Да! Да!! Да!!! – после чего ложится на кровать и спокойно засыпает.
Рано утром возвращается домой и Зульфия. Она зовёт Имрана, но тот крепко спит.
– Вот заснул, не разбудить никак! А где же мама с Курбаном? Почему он один? Что это за царапины на нём? – вздыхает она в недоумении. – Ладно, расскажет, когда проснётся.

Проснувшись, Зульфия сразу же заходит в комнату брата. От скрипа двери тот просыпается и, резко вскочив, садится и в страхе прижимается к спинке кровати.
– Нет! Нет! Не надо! Мне страшно! Страшно! – прикрывается он руками, как будто на него кто-то собирался напасть.
– Брат! Имран, что с тобой? Ты чего это… кого ты испугался? Тебе приснился плохой сон?
– Медведь!.. Он шёл за мной… он гнался за мной по пятам!.. – дрожит Имран, широко раскрыв глаза. – Я боюсь… боюсь!..
– Имран, о чём это ты? Какой медведь? Ты ещё не отошёл ото сна? – подходит к нему Зульфия и обнимает. – Успокойся, брат мой, ты у себя дома, – нежно гладит она его по голове, как маленького. – А где мама? Где Курбан? Почему ты один, Имран? И чего это ты так испугался?
– Медведь… Он хотел меня съесть… – сжимается он от страха, прижимаясь к сестре, как малыш к матери.
– Ну-ну, успокойся… успокойся, Имран. Это я, сестра твоя, и больше тут никого нет, не бойся.
– Зульфия, сестра моя… – склоняет он голову ей на грудь и, зарыдав, всхлипывает, словно малыш. – Сестра, это был ад… Я думал, сойду с ума… Мы были так увлечены и… не заметили, как появились медведи… Курбан с мамой были внизу лесного склона, а я зашёл вглубь рассмотреть лес. Я побежал на крик, и то, что я увидел, было ужасно… – его голос дрожит, губы тоже. – Огромный медведь рвал их тела на части… Я и сам не помню, как оказался на верхушке дерева…
– Нет… Нет!.. Это неправда! Нет! Не могла мама так умереть! Неправда! Нет! Она жива! Жива!.. – рыдает Зульфия, стуча кулачками по груди Имрана.
– Но это так, сестра, это так, их нет больше с нами… – со слезами продолжает свой рассказ Имран. – Медведь был ужасно огромный, а глаза и рот его были красными от крови. Страх мой был так велик, что я долго ещё кричал и плакал. Я просидел на дереве до тех пор, пока не взошла луна, не смыкая глаз и дрожа от страха. А после я спустился и бежал, не зная куда, спотыкаясь и падая, что-то царапало мне лицо и тело, но я этого не замечал. И только поздно ночью я вышел к селу… – словно дитя малое прижимается он к сестре, рыдая и дрожа.
- Мама!.. Нет!.. Нет!.. - вскочив, в волнении озирается она. - Надо найти их!.. Надо…
- Ты… ты куда?! – беспокоится Имран, схватив сестру за руку.
- Пошли, Имран, всех поднимем… найдём их… ты покажешь где… - тянет она его.
- Нет, Зульфия, нет!.. Я не могу… не могу!.. – сжимается Имран. - Пойми же ты: не могу!.. Не сейчас!.. Я не могу!..
- Хорошо, брат, хорошо, успокойся… - плачет Зульфия, обнимая брата. Долго ещё так они сидят в объятиях друг друга...
– Мне страшно… Мне очень страшно, сестра… Мне всё кажется, что медведь придёт к нам домой и съест меня, – и, часто задышав, добавляет, – и тебя тоже.
– Не бойся, брат мой несчастный, не бойся. Ты не один – ты с нами, мы тебя не бросим, – рыдает Зульфия от горя. – Бедный ты наш, несчастный… Я возьму отпуск, а пока буду оформлять его, Зумруд посмотрит за тобой. Одного мы тебя не оставим.
– Дверь! – вдруг вскрикивает Имран. – Дверь надо закрыть!
– Не бойся, Имран, дверь закрыта, никто не войдёт, – успокаивает его Зульфия, думая про себя: «Бедный брат, он тронулся умом».

Поиски Захры и Курбана оказались напрасными. И люди, поверив рассказу Имрана, устроили на медведя охоту. На третий день Гамзат с Юсупом действительно подстрелили медведя. На том и успокоились. Да и ноябрь в том году выдался необычайно тёплым. Даже в ночное время температура не опускалась ниже 13 градусов. Имран почти никуда не выходит. Взяв академический отпуск, остаётся дома и Зульфия.

Звёздная ночь. В небе ярко светит луна. Зульфия спит в своей комнате. Вдруг, распахнув двери, в комнату врывается Имран.
– Я боюсь! Мне страшно! Мне... – дрожит голос Имрана, – мне приснился медведь!
– О, Аллах! – устало, с болью вздыхает Зульфия. – Бедный мой брат… Хорошо, Имран, иди – я сейчас приду и до утра побуду с тобой, вот оденусь только и приду.
– Нет, нет, лежи, не вставай! Я... я хочу лежать возле тебя. Помнишь, как в детстве мы спали вместе, обняв друг друга, и тело твое было таким теплым и нежным.
– Имран! Мы же с тобой давно уже не дети! Неужели ты так напуган?.. Нам никак нельзя лежать вместе. Это нехорошо! Я же почти голая. Дай хоть халат надену...
– Ты... ты не любишь меня! Никто меня не любит! Никто! Никому нет дела до моих страданий, я одинок... – нервничает брат.
– Зачем ты так, Имран, зачем?.. Разве я...
– Молчи, женщина!.. – вдруг взрывается он, хищно раздувая ноздри. – Я больше не хочу! Я устал играть. Теперь пришло твое время платить долги…
– Что с тобой, брат?! Ты что?! – заволновалась Зульфия.
– Не кричи! Что ты орёшь? Я не отдам тебя другим! Не отдам! Как муж с женой хочу я жить с тобой! Я хочу спать с тобой! А ты... ты хочешь прогнать меня?.. – дрожит он, задышав тяжело и прерывисто. – Я Бог, и все должны подчиняться мне! И кто ослушается, тот должен умереть – это враг... Ты... ты не сестра! Ты женщина, и ты должна служить мне. Я Бог – ты раба, и ты должна делать всё, что я скажу тебе! Так слушай! Ты, слуга дьявола, во мне горит страсть: успокой меня, пригрей возле себя...
– Нет! Брат... нет! – слабо и часто дышит Зульфия, и, закрыв глаза, как бы надеясь, что это всё исчезнет как мираж, натягивает на себя одеяло. – О Аллах, сон ли это?..
– Ах, так! – Имран срывает с неё одеяло, а потом и рубашку.
– Н-нет!!! – Зульфия руками прикрывает грудь.
– А-а! – зарычал Имран и стал осыпать её поцелуями. И тут Зульфия в отчаянии кусает его за плечо. Он, завопив от боли, отпрыгивает от неё – такого он не ожидал. Воспользовавшись моментом, Зульфия пытается бежать, но Имран снова бросается на неё, как сорвавшаяся с цепи собака. Рука его, скользнув по спине сестры, цепляется за что-то. Он срывает с неё остатки белья.
В окно холодно глядит луна и застывает, освещая тела брата и сестры, которые сплелись в неравной схватке.
– А-а... – бешено дышит Имран, – спорить со мной вздумала? Убить меня хочешь? Но я бессмертен – убиваю только я! – И он, размахнувшись, бьёт её по лицу: тяжелый и жестокий кулак сразу оглушает её, и невинное девичье тело оказывается в руках дикого зверя. Имран со всей свирепостью и страстью кровожадного зверя накидывается на это тело; он рычит и кусается. Страшный вопль победы нарушает тишину ночи...
Зульфия два дня пролежала в постели. Имран на шаг не отходит от неё. Кормит и поит её, но она отказывается что-либо принимать из его рук и всё время плачет. И вот он решает с ней поговорить.
– Если будешь продолжать вести себя так, то я убью тебя, и сестру твою убью, и детей её всех уничтожу!..
После этого она стала послушной и делала всё, что он приказывал ей. Она похудела и осунулась.
Однажды он ей говорит:
– Зульфия, послушай меня, ты мало что знаешь о жизни, и я раскрою тебе глаза. Наши жизни теперь слились в одну, и ты должна стать Богом, как и я. А для этого надо познать Истину. С сегодняшнего дня я начну учить тебя своей философии. Время у нас есть, я тебя не отпущу ни на шаг от себя, пока ты не станешь такой же, как я. Поэтому, пока никаких связей с внешним миром, пока я не просвещу и не раскрою тебе глаза…
- А если я не смогу стать таким?
- Нет, ты станешь похожей на меня – таким же, как я! Ты должна! Я буду стараться! Иначе…
- Что, иначе?..
- Иначе – смерть… Да – смерть! Или ты – или тебя! Другого выбора нет!
- Лучше смерть!
- Не спеши,  послушай меня. Слушай мой первый урок...
Запретный плод в Библии и есть тот дурман, который открывает человеку Истину.
- Непослушание?..
- Не перебивай меня! – закричал на неё Имран, но тут же успокоился и продолжил. – Любимая, не заставляй меня кричать, хорошо… Я же могу и ударить, убить… Но я этого не хочу, и ты не хочешь… - улыбнулся он, нежно проведя ладонью по её лицу. – Мы с тобой теперь две половинки целого, мне будет больно терять тебя… Слышишь ты меня?
- Да… - задумалась Зульфия.
- Вот и хорошо. Слушайся меня и обретёшь мир, и станем мы с тобой едины, как Бог один.
- Другого выбора ты мне не оставил.
- Для твоего же блага, - вздохнул Имран. –  Так вот, Истина в том, что человек, который познал это, и есть Бог. Мир, в котором мы живём, это – иллюзия, а реальный мир и есть та тайна, которую можно познать только через Истину. Познав Истину, я могу проникать в любой мир, перед моим взором рушатся все преграды. Я могу убивать и оживлять людей, как оживлял когда-то Иисус, – вполне серьёзно говорит Имран и улыбается, о чём-то вспоминая. – А знаешь, кто только не бывает у меня в гостях, какие только личности! – и тихо добавляет, как будто раскрывает великую тайну: – Они все меня боятся. Стоит мне только пожурить их, указать им на их ошибки, как они начинают ёрзать, искать выход из этой ситуации. Прикажу – они сквозь стену проходят, как через игольное ушко, а то бывает, что со страху испаряются бесследно. Бах – и нет! Да-да! Всё это правда! Я не шучу!  Ха-ха-ха! Как крысы разбегаются!  Один раз я в мавзолей Ленина проник и вышел вместе с ним прогуляться. Мы долго разговаривали. Я сказал ему, что он один из нас, тех, кто познал Истину, но так и не смог стать Богом. А чтобы стать Богом, нужно убить Бога. А он не смог. Почему? Вот это я тебе и объясню. Но только не сейчас, а когда ты будешь готова.
– А когда я буду готова? – Зульфия была уверена, что брат сошёл с ума. Она жалела его и ненавидела.
– Когда поверишь в меня, – улыбается он ей.
- Я не знаю…
- Когда я убил себя другого, мне было видение, - разрубил Имран паузу. – Явился мне Дьявол в величии своём, он подал мне руку и обещал подарить мне жизнь вечную, возвеличив над всеми, и сделал это. Он дал мне понять, что человек и есть Бог, а человечество – это западня. Человечество – есть смерть Бога. Для Бога – нет закона, ибо Бог сам и есть закон. Человечеству нужен закон – меч карающий, кем я и должен стать – ЧеловекоБог.
- И ты решил, что имеешь право?..
- Если государство, одним словом, просто машина, вправе наказывать и казнить любого, по своему усмотрению, кого оно считает нужным, то…
- Нет, не любого, а виновного… - перебила его Зульфия.
- Виновного?! – вскричал Имран. – А кто сказал, что он виновен?! Судьи… А судьи кто?! А может, и они виновны в чём-то?..
- Ну, в чём-то может быть виноватым каждый из нас, не казнить же за это…
- Вот именно! Я ж тоже не всех наказываю, а по закону…
- По закону?! – не сдержалась Зульфия.
- Ну да, - ответил Имран, как ни в чём ни бывало, - тех, кто стоит на пути и мешают, кто против меня и идеи моей… - посмотрел он на неё, удивляясь, как можно не понимать такую простую истину.
- А-а…
- Ты обвиняешь меня?! По какому праву?! – поднял глаза Имран, и хмыкнул. – Да, обвинять легко… - задумался он и вздохнул. – Не вышла бы Зухра за другого замуж…
- Зухра?! При чём здесь Зухра?..
- А при том, что нравилась она мне с самого детства… Может, я даже любил её… и она была смыслом моей жизни… - вздохнул Имран. – Выйдя за своего сокурсника Арсена, она убила во мне любовь… Любовь, но не чувство!..
- Но…
- Что, но?.. Ты ничего не знаешь… - снова хмыкнул он. – В день моей свадьбы мы оказались с ней вдвоём в подвале и… я не устоял… Я её изнасиловал, потому она и повесилась…
- Так значит…
- Да, да, да!.. – зажал голову Имран. – И после этого всё померкло в моих глазах, я сделался безразличным ко всему, только в анаше я и нашёл свой покой: она заменила мне всё… Я уже не мог стать прежним – анаша открыла мне другой мир, и я изменил даже учение своё, свои идеи… Я уже и на женщин других не мог смотреть, казалось, что они виноваты в её смерти…
- Ясно… - у Зульфии не было слов, настолько она была шокирована этой новостью.
– Я всё делал ради её памяти, чтобы снова оживить её и… вернуть… Но другой – моей… Иногда мне это удаётся… - странно улыбнулся Имран. – Она приходит, ласкает меня и учит… она на многое открыла мне глаза. Но она не могла оставаться со мной. «Пока не время, милый», - говорила она, и улетучивалась. И я делал всё, чтобы наступило это время, - вполне серьёзно говорил Имран. - Вот, можешь знакомиться с моим пророчеством, – передаёт он ей исписанные им общие тетради. – Эту книгу я пишу под диктовку свыше, а начинал её ещё весной… Я выбираю тебя в спутницы… Я научу тебя. Это сила, которая пробуждает в тебе твоё второе я – это голос тайны… - сказал Имран и, хватая её за руки, радостно воскликнул. - И мир покорится нам!..
- Почему я?
- Ты на Зухру похожа… ты… ты такая же, как она… - часто задышал Имран. – Нет: ты – это она!.. Мне так же хорошо с тобой, и я снова счастлив… С тобой я воскрес… Без тебя мне было очень худо… очень…

На следующий день он снова продолжает беседу с ней.
– Власть на земле принадлежит Сатане и тем, кто это понял и пошёл за ним. А Бога придумал человек, и если убить человека – умрёт с ним и Бог. Сатана и есть сила и власть – вседозволенность. И поэтому, чтобы служить Сатане, надо быть сильным, – так каждый раз он повторяет одно и то же.
Но какими бы страшными ни были его слова, Зульфии они придавали силу и уверенность. Она начинает строить свои планы.
А Имран всё учит и учит её:
– Самая главная заповедь: «Любите друг друга». Любовь – это удовольствие, любовь – это радость, любовь – это жизнь. Сестра, мы должны любить друг друга. Секс – это удовольствие, это радость, это жизнь. А стало быть, любовь и секс – синонимы. И в сексе нет ничего дурного. Его экстаз – это высшее наслаждение. Мужчина и женщина созданы быть вместе, любить друг друга. Они – одно целое, и эту целостность им даёт любовь. Секс… совокупление не есть грех, грех – это отказ женщины мужчине.
Оставаясь одна, Зульфия читала исписанные им тетради, и от его учения волосы становились дыбом…

В последние дни тревога не покидала и Зумруд, странные и пугающие сны преследовали её.  Как будто через сон кто-то хотел ей что-то сказать… Ей всё время снились родные – они постоянно прятались сами и, просили и умоляли и её спрятаться. «Зачем?.. От кого?.. – не понимала она. А они, как только появлялся Имран, исчезали неведомо куда. Имран же обнимал её и странно улыбался. «Знаешь, сестра, я душу продал… Вот она – поймаем её…» И вдруг Имран стал другим, раздвоившись на её глазах. Как только душа покинула его, он исчез, а на его месте оказался Дьявол. Он был таким страшным, что на него невозможно было смотреть без ужаса. Глаза горели огнём и взывали смерть… Зумруд вздрогнула и в страхе закрыла лицо руками. И тут раздался, как из-под земли, голос Курбана. - Нет… нет, сестра, ты должна это видеть!.. ты должна нам помочь!.. Не оставляй нас…
- Помоги… - простонала мать.
- Мама?! – открыв глаза Зумруд увидела брата и маму, а Дьявол исчез. Они стояли в центре поляны, протягивая к ней руки и взывая о помощи. Не слёзы, а кровь застилала им глаза, стекая по лицу – на шею, на грудь… - Мама!.. – снова вскрикнула Зумруд и бросилась к ним.
… И проснулась, дрожа и вся взмокшая. Страх всё ещё не отпускал её. От её крика проснулся и муж Мухтар, который на днях вернулся из Москвы, в связи с событиями, которые всколыхнули не только их аул, но и весь район.
- Что с тобой?! Ты вся дрожишь…
- Сон… Мне приснился страшный сон… Мама и Курбан… они там, на поляне… взывали о помощи…
- Успокойся, хорошая моя, это просто сон… - нежно, ласково привлёк её к себе Мухтар. – Имран же сказал, что они…
- Не знаю… Надо проверить, а вдруг…
- Ты постоянно думаешь о том, что случилось, вот они и приснились. Пожалуйста, постарайся переключить мысли свои на другое… на хорошее… Надо смириться, и жить дальше… - вздохнул Мухтар. – Сейчас налью тебе стакан воды, - поднялся он с постели и направился на кухню. Ночи стояли лунные и в комнате было достаточно светло.  Зумруд тоже поднялась и подошла к окну. За окном было тихо и мирно. Ночной пейзаж успокоил её. Казалось, что на улице не глубокая ночь, а только-только надвигаются сумерки, и всё замерло в ожидании чего-то… Она с благодарностью приняла стакан воды и, слабо улыбнувшись, сделала глоток.
- Спасибо, милый, мне уже легче, - остаток ночи она проспала спокойно, но уже утром мать братья снова приснились ей. Мама и Курбан снова взывали о помощи, но Имран не подпускал её к ним и, преградив дорогу, угрожал ей. Он был похож на зверя, скалил зубы и дико смеялся. Когда она проснулась, его страшный смех всё ещё звучал в её голове. Мухтар уже никак не мог её успокоить и согласился помочь организовать поиски матери и брата. Ещё не было и восьми утра, он уже стучался в двери родного дяди Гамзата, охотника и соседа жены. Имрана решили пока не беспокоить. Зумруд осталась дома с детьми, а Мухтар с Гамзатом поднялись на поляну. Они уже более часа кружились на поляне да около, и всё безрезультатно.
-Вот что, - задумчиво вздохнул Гамзат, - сбегай-ка Мухтар ты в аул и позови сюда Рамазана со своим псом. Без них нам не справиться.

«А что если это он? – терзалась она в сомнениях. – И отца? И мать? И брата? Да неужели он? Он?! Он! Он же на всё способен – это же не человек, а дьявол... Дьявол в обличье человека. А что если я спрошу его об этом, может, в страсти своей он выскажется? Надо притворяться, что я на его стороне, с ним заодно. Я должна войти к нему в доверие, и тогда... А что тогда? Тогда... если это подтвердится, я... убью его! Убью! А что если не смогу? Может, сказать сестре, и мы... вместе!.. Нет, нет! У неё дети и... я не имею права втягивать её в эту грязь, не имею... А мне терять уже нечего... Он убил мою душу, растоптал её. Остается, Зульфия, нести этот крест тебе одной... И ты одна должна уничтожить это зло! Это на твоей совести. На твоей…» – капали слёзы из глаз.
И Зульфия готовилась к этому даже в своих снах. Все дни, часы и даже минуты. Теперь вся жизнь стала для неё одним стремлением во что бы то ни стало уничтожить дьявола.
– Имран... кто сказал, что мы брат и сестра? Родители? А где они – их нет, они мертвы... Нет, мы не брат и сестра – мы муж и жена, а стало быть – одно... Святоша и Сатана! Теперь с тобой я должна бы счастье обрести, но...
– Что? Ты чего-то боишься? Или кого?!
– Нет! Я уже ничего не боюсь. Но... есть одно «но», оно может помешать нам остаться вместе и стать счастливыми навеки...
– Х-ха... Что же это, говори, что?!
– Тихо, тс-с! Не что, а кто – это сестра, да – сестра... Её надо убрать... убить!
– Ты... ты так считаешь?! – глаза Имрана хищно сверкают огнём.
– Но я хочу сделать это сама. Я тоже хочу почувствовать себя Богом, стать частью тебя! Тобой! И... хочу сказать ещё новость, что у нас будет ребенок – это будет сам дьявол, милый… – и, стиснув пальцы в кулак, продолжает: – И только мы имеем право жить. Как ты убил отца... и мать... и брата... так я теперь хочу убить сестру, чтобы стать тобой – стать Богом, мой любимый!
– А-а-а-ха! – хохочет Имран, признав победу за собой. – Да я... я сам её убью и задушу руками всех щенят – как убил отца, и мать, и брата. А-а-а! Ты хорошо сказала: лишь мы с тобой имеем право жить! А-а-ах-ха-ха... – продолжает он хохотать.
– Нет, нет! Ты только не спеши испортить всё, Имран! Милый! – вздыхает она. – Ты прости меня, что я к тебе так холодна. Я вся скована: и виною тому одна сестра! Я боюсь её! Боюсь! Вдруг она узнает... всё! И тогда... тогда она убьёт меня! А я... я не хочу умирать! Я хочу стать такой, как ты – обрести бессмертие! Значит – я должна убить! И... если я убью её, этот холод растает, и моё сердце запылает огнём, и тогда я тебя согрею, нет – обожгу! Сгорим мы вместе в этой страсти – так сильно жажду я... огня! – Зульфия чуть было не проговорилась, сказав «мести». – Только ты не торопи меня, не торопи. Совсем недолго ждать осталось... и лёд растает. Сломя голову мы бросимся в огонь – вот это будет, милый мой, потеха! – дрожит Зульфия от гнева.
А Имрану кажется, что ей не терпится убить сестру, и он доволен.
– Да, да! Я готов потерпеть! Жду не дождусь огня в твоей груди. А-а-а... – довольно рычит он. И улыбается. – Осирис, брат Исиды, был мужем ей. И сына родила она ему. Всё дозволено богам: и сын их стал мужем матери своей. И ты тоже родишь мне сына, и будет имя ему Демон.
– Наконец мы поняли друг друга…
– Вот теперь я могу рассказать тебе обо всём, – улыбается он ей. – Когда человек вкусил запретный плод и познал Истину, узнал, что он и есть Бог, он понял и догадался, кто ему раскрыл глаза и кто есть Творец и Властелин.
– И кто?
– Сатана! Шайтан! Вот кто дал человеку жизнь и раскрыл глаза на всё. Люди неверно толкуют об Иисусе. Его на землю послал не кто иной, как Сатана! Да-да! Именно Шайтан соблазнил Марию, и зачала она ребёнка. Это был человек, познавший Истину, или сказать иначе – Бог. Но люди восстали и убили Бога – они восстали против Сатаны. И теперь тот, кто убьёт врага Сатаны – человека, восставшего против, сам становится Богом. Вот в чём Истина.
– Я вся трясусь – убить готова я! И потому позволь мне сделать это, чтобы увидеть смерть в глазах напротив и обрести бессмертие себе... Но только научи – как убивать, как нож держать, куда его вонзать? – Зульфия была неподражаема, как героини Шекспира, готовая идти до конца, чтобы покончить со злом. Шумно вздохнув, сдерживая гнев свой, она осмотрелась по сторонам и, увидев на стене кинжал, решительно протянула руку. - Дай мне кинжал, освободив от ножен!
- Вот, держи кинжал, моя царица! - Имран, сняв со стены кинжал и, вытащив из ножен, с улыбкой передаёт его сестре.
 – Вот,  в руках моих кинжал, но я не знаю, как его держать, в живот ли в шею наносить удар? О нет, наверное, я не смогу убить и стать тобой... Ах, любимый, встань напротив, хочу попробовать, не дрогнет ли рука, когда я нож наставлю на сестру... Куда мне целиться – в грудь или в живот? Податливей, наверное, живот?.. Проклятый брат – исчезни навсегда!.. – и она со всех сил вонзает лезвие кинжала в его живот, потом ещё и ещё…
Имран, широко раскрыв глаза и схватившись руками за живот, сгибается и падает на пол.
– Мама, как больно… – Имран со стоном корчится и в ужасе смотрит на сестру.
- Зачем?! Как ты мог?! Во имя чего?! – заплакала Зульфия, видя, как задыхается в предсмертных муках брат.
- Анаша… там её много… дай… дай мне закурить… - взмолился он. – И всё пройдёт… анаша – это жизнь, она дарит вечность… - и снова застонал, и закричал на неё. – Ну, что ты стоишь… что стоишь?! Ну, быстрее же – мне больно!..
- Ах, так, анаши тебе?! Ну, получай!.. – и снова полоснула лезвием кинжала по шее брата, задев сонную артерию. Имран сразу затих, последним, судорожным вздохом распрощавшись с жизнью, рот его перекосился, испустив зловонный дух, что Зульфию чуть не стошнило. Ей показалось, что некий бесёнок облачком тяжёлого смрада покинул тело Имрана.
– И мне нельзя на этом свете жить. Пусть тайна вместе с нами и погибнет... – Зульфия по-новому, не так, как раньше, смотрит на окровавленное остриё кинжала, слезы текут из её глаз. – Прости, отец, прости... – простонала она и судорожно вздохнула. – О Аллах!.. Прости меня, Всевышний… - она снова хватает кинжал обеими руками и хочет вонзить его себе в грудь. И тут что-то запротестовало внутри неё, удерживая от рокового шага. – Ты что, Зульфия, испугалась… страшно стало жить?..  Да, ты права, порой легче бывает принять смерть, нежели продолжать жить и бороться… - в сомнении всколыхнулась её грудь, и она часто-часто задышала ртом, словно рыба, выброшенная на берег. – Как жить, когда… - снова простонала она. – Тяжело взвалить на себя такой груз и продолжать жить… Но, какой тогда смысл во всём? И разве ради смерти убила ты брата, а не ради жизни? К чему тогда новая жертва, во имя чего? Ради чего, Зульфия?! Струсила?! И это после всего, через что ты прошла? Ну, так, стисни зубы – и живи! Ради живых, ради памяти родных своих, и, в конце концов, ради жизни самой и всем смертям назло… Неужели ты позволишь злу взять вверх над собой, ибо смерть такая – это зло… - Зульфия выронила кинжал и, медленно опустившись возле тела брата, зарыдала, словно зверь раненный, больно и, тоскливо до смерти. Но теперь она точно знала одно: она будет жить! Зульфия плакала и мысленно хоронила себя вместе с братом, чтобы воскреснуть и жить, ради жизни. Сердце стучало так сильно, что стук этот эхом отзывался в ней. И она ещё долго не могла понять, что это стучат в дверь. Но даже когда Мухтар с Зумруд, да их друзья и родственники ворвались в дом, Зульфия всё ещё не могла придти в себя и осознать, что происходит. Тело колотила дрожь, а сознание было в тумане. Зумруд в слезах бросилась к сестре, и, обнимая и поглаживая её, уже в который раз рассказывала ей, что Мухтар нашёл останки матери и Курбана, и скоро их предадут земле.
Мужчины прикрыли одеялом труп Имрана и вынесли. И тут пошёл дождь, мелкий и холодный, словно снег.