Та обстановка, что царила в Сашиной бригаде, позволяла тем, кто не был знаком с работой архитекторов, делать выводы о том, что профессия эта не просто интересна, но еще и очень сильно сплачивает коллектив, превращая работу в игру, а праздники в неповторимые события.
Чего стоил только один новый год, когда, вот уже лет шесть, или восемь подряд, он делал у себя в комнате ёлку из бумаги. Она была не простая, а тематическая. Каждый год, именно той, в честь кого и был по китайскому календарю, наступающий год.
На год дракона он сделал дракона из простой белой бумаги от плоттера. Он получился длинной одиннадцать метров, и расположился в подпотолочном пространстве комнаты, которая имела, метров пять в длину. Поэтому дракон вышел извилистый и очень тревожный, словно перед нападением, но без крыльев, чтобы не улетел. Так же, в эти предновогодние дни, он вместе со всем коллективом, делал ёлку в виде японской пагоды.
Весь проектный институт ходил к ним смотреть на «чудо», как они это называли.
Елки, делаемые Сашей, постепенно превратились в традицию.
Но каждая из них, лишь наступало тринадцатое января, резко начинала собираться на помойку, куда и попадала в итоге утром четырнадцатого. Дворники сбегались смотреть и фотографироваться на их фоне каждый год.
Все это его увлечение вошло в силу после две тысячи восьмого года, когда в стране начался легкий кризис, который коснулся и их института. Денег стали платить гораздо меньше. И тогда они, всей комнатой решили сделать парашюты, спускающиеся над каждым из сотрудников, с прикрепленными к ним, снизу пачками денег, набранные тысячными купюрами, отсканированными и распечатанными большим тиражом на плоттере. Изображающими, судя по своей толщине не менее ста тысяч в каждой пачке.
И надо сказать, что это мероприятие им помогло. Следующий год оказался денежный.
Все эти традиции брали свои корни от Стасова.
Он был настоящий архитектор, старой закалки, умеющий сделать из бумаги всё, что угодно. Любой знак зодиака, макет, или поделку. Саша научился у него многому, связанному не только с профессией. Но, самое главное, что удалось ему у него перенять, это чувство лаконичности самого изделия. Минимализм форм и их выразительность.
Тогда мастерская отмечала праздники шумно и весело. Недаром её номер был первый. Тот обьём проектных работ, который она производила, был не просто велик по отношению к другим мастерским, он ещё и приносил хорошие деньги в институт.
Они задавали тон, своим подходом к работе, умея хорошо поработать и не менее хорошо отдохнуть. Тогда было принято отмечать праздники всем коллективом. Работа для людей являлась чем-то, отдалённо напоминающим семью. Дни рождения, юбилеи, 23 февраля, Новый год, 8 марта, не обходили стороной.
Саше запомнился тот день, когда много лет назад праздновали двадцать третье февраля, Михалыч, как называли Стасова за глаза все в мастерской, придумал сценарий самого праздника, с конкурсами и развлечениями. Все это рождалось буквально на ходу. Он всегда был автором таких праздников, потом инициативу у него перенял Саша, так же оформляя мероприятия, проводимые в мастерской, сам, добровольно взваливая на себя обязанности организатора.
И тогда, словно по мановению волшебной палочки, втягивались и остальные. И в основном, конечно же, это была молодёжь. Каждая комната, вырезала, что-то из бумаги, превнося тем самым и свою лепту в общее дело.
Кажется, это был девяносто шестой год.
Михалыч разработал дизайн лошадиных голов, прикинув его сначала на маленьких эскизах, а затем уже вычертив шаблон на покрашенных гуашью, смешанной с клеем ПВА, листах ватмана. Ведь каждая лошадь, хоть и была совершенно идентичной с другой, головой, имела полное право на собственную масть.
Изготовление шлемов Стасов поручил Саше, так, как отчасти уже доверял ему, но и не мог охватить один изготовление всего того, что было придумано им для рыцарского турнира.
Саша не пошёл по пути своего начальника и подошёл к изготовлению шлемов индивидуально, делая на каждый свою собственную раскройку. Но, он ленился эскизировать, в отличие от Стасова. Поэтому всё продумывал в голове, прежде чем переносить сразу на белоснежный лист ватмана. Он не хотел красить шлемы, посчитав, что они и так хорошо будут контрастировать весёлым лошадиным головам, со счастливыми улыбками, так искусно вырезанными Михалычем.
Намечался поединок, где рыцари, сидя на конях, должны были сбить надувными, длинными шариками оперение на шлемах друг у друга. Размеры шлемов Саша снял непосредственно с голов тех ГАПов, и ГИПов, которые, как руководители своих бригад, словно богатые вассалы, должны были являться представителями родовых общин. Саша придумал сделать их так, чтобы они повторяли особенности этих самых сотрудников мастерской.
Надеждин вызвался быть лошадью и на нём скакал не кто иной, как сам Михалыч. И, конечно же, всё это было более, чем символично. Правая рука начальника мастерской, Стасов, восседал именно на нём, уничтожая всех конкурентов, поднявших руку на главного феодала, под чьим началом он и творил.
Дело в том, что тогда, в мастерских, несмотря на то, что соблюдалась строгая субординация, во время праздников наступало некое равенство. Среди тех, кто был в ссоре, приходило перемирие, которое позволяло такие вольности, которые нужны были по самому сценарию, его логикой построения событий. Те же, кто был старше, превращались в таких же детей, как и та молодёж, что только начинала свой путь проектировщика в избранной ими профессии. Ради исполнения общей идеи отпадали все условности. Словно сам сценарий превращался в великую цель, для достижения которой требовалось всем объединиться, забыть об обидах и распрях, хотя бы на один день, только ради того, чтобы составляющие предстоящего мероприятия, работали слаженно так, как и было задумано.
Кто знает, но видимо без этих перемирий, объединяющих в себе всех, и друзей, и врагов, довольных и не очень, не могло существовать той атмосферы творчества, в которой люди были способны на многие смелые решения, а порой даже открытия в своей профессии.
Родштейн не стал лошадью, видимо посчитав, что ею и так является, чрезмерно взваливая на себя рабочие проблемы своей должности, постоянно переживая за процесс проектирования, не меньше чем Надеждин. И, если Александр Анатольевич был в душе большим ребёнком чем Родштейн, то Григорий Эрихович, считал, что детство давно прошло и второй раз он на одни и те же грабли не наступит, как опытный и серёзный человек.
Не стал он и рыцарем, выбрав должность покруче.
Поединок начался.
Григорих Эрихович был королём и руководил мероприятием.
Первыми сражалась пара Надеждин, Стасов, с парой Майоров, Мишарин.
Выступающий лошадью для Майорова, Мишарин вполне подходил под эту роль своими немалыми размерами, а невоплотившиеся амбиции делали его ещё и строптивой, трудноуправляемой лошадкой.
Даже сама бригада Мишарина состояла из таких же, как и он, неспешных, но, при этом, колоритных личностей. У него не было много людей, впрочем, как и самих объектов. Он не спешил жить, хватаясь за всё подряд. Скорее он мирно плыл по течению, словно огромное бревно, обронённое в реку жизни. Ему нравилось плыть по течению, и он старался обходить все пороги, видневшиеся на горизонте.
Майоров был старше своей «лошади», будучи уже пенсионного возраста. Опытный ГИП, проработавший много лет в первой мастерской, он отличался спокойствием и умением принимать правильные решения. Его холодный северный облик внушал доверие окружающим. Голобые глаза, короткие, ёжиком подстриженные, светлые волосы, придавали ему схожесть с рыцарем Тевтонского ордена.
Вся мастерская собралась в одной из самых легко перепланируемых, в случае праздника комнат, вдоль накрытых столов, выстроенных в форме каре.
Сходитесь! Скомандовал Родштейн в рупор, скрученный из листа ватмана.
Корона, сделанная для него Стасовым в последний момент, была к лицу Григорию Эриховичу. Выкрашенная в золотой цвет, она выглядела настолько минималистично, что невольно привлекала к себе внимание окружающих. Он в ней выглядел самым настоящим, а не сказочным королём.
Сходитесь! Прокричали все на разные голоса.
Турнир начался.
Стасов, сидя на своей послушной и безропотной лошадке, нещадно рубил врага двуручным мечём, которым в его руках выглядел, как простой, надувной шарик, продолговатой формы, голубого цвета.
Враг же, в лице Майорова, не сдавался. Удары Тевтонского рыцаря (по шлему, которого можно было определить его принадлежность, благодаря форме), были просчитаны и отточены всем тем холоднокровным презрением северного воина, знающего себе цену и хорошо понимающего, какие именно богатства стоят за его победой. Но, его «мечь» был розового цвета и не так плотно надут, как у Михалыча. От этого он изгибался в его руках, словно размороженная сосиска.
Сражение шло не на шутку. Только лишь лошадь Майорова, не походила на лошадь воина. Скорее в её глазах светилась полная кормушка сена, тёплый сарай и много, много счастливых, зимних дней впереди, когда только плохой хозяин может выгнать свою скотину на улицу.
Целью Стасова, впрочем, как и любого другого учавствовавшего в турнире воина, было срубить со шлема противника все, неимоверно мохнатые, благодаря умелым рукам Саши, вырезанные из ватмана – перья.
Майоров рубил метко, рассчитывая каждый удар.
Стасов же нервно и как-то с ожесточением.
И вот уже на голове у Тевтонского рыцаря пало первое перо, а затем, практичесски сразу загнулось набок второе. Но, условия игры требовали именно срубленных перьев. Сломаные считались ещё целыми.
Может быть, именно поэтому Майоров и старался целиться своим «клинком», как можно точнее? Кто его знает!? Но он всё же добился своей цели, наотмаш срубив первое перо у Стасова.
- Врёш! Не возьмёш! – прошипел ГАП, и засветил от отчаяния шаром-мечом прямо в глаз, стоящему рядом королю, который от неожиданности чуть не потерял свою корону, по залихватски сдвинувшуюся на макушку, словно шапка у дембеля.
- Нет, ну, это уже не в какие правила не идёт! – пожаловался король, и посадил корону на место.
От возникшего замешательства, конь Тефтонца только ещё больше распрямился, словно проснувшись ото сна, встреноженный всадником, желающим отомстить за своего короля, понимая, что, потеряв его, он лишится, как корма, так и тёплой конюшни.
Но, Михалыч, воспользовавшись замешательством Майорова, отвлёкшегося не на долго на Родштейна, тем временем срубил второе перо с его шлема. И теперь на нём красовалось лишь загнутое набок, жалкое подобие былой роскоши, в виде ободранного, трепещушего на сквозняке проходящего боя, бумажного пёрышка.
- Лёша, ты не прав! Это не по-мужски, добивать сходу замешкавшегося противника! – вмешался Родштейн.
- Всё по-честному! – запыхавшись, оправдывался, разгорячённый Стасов.
- Михалыч, пощади моего молодого архитектора! – взмолилмя его конь, голосом руководителя проектной мастерской.
- Анатолич, ты конь! Веди себя, как подобает животному! – огрызнулся Михалыч.
- Эх! – явно смирилось под всадником, не лишённое чувства справедливости животное.
Решительным ударом, соскользнувшего с Тевтонского шлема меча, Стасов сбил остатки одиноко торчащего, обтрёпанного пёрышка с головы противника.
- Урааа! Урааа! – закричали те представители мастерской, которые были на стороне архитекторов.
- Нееет! Это не честно! Архитекторы опять мухлюют! – закричали конструкторы.
Майоров, застыв на мгновение, с недоверием наблюдая за тем, как медленно, словно на волнах океана, падает, расскачиваясь из строны в сторону, планируя всё ниже и ниже к полу, его последнее пёрышко. Его глаза были растерянны и в них Саша заметил не только удивление, но и страх перед проигрышем. Ему показалось, что Майоров очень серьёзен сейчас, в этот момент праздника, будто происходит, что-то очень ответственное, важное в жизни. Но, что же это могло быть Саша тогда не понимал и даже не догадывался о том, как важно быть не сломленным перед своей бригадой, даже если это всего лишь игра.
Стасов же был рад, словно маленький мальчик, выигравшый у отца в морской бой.
И, чем больше веселился Михалыч, тем больше уходил в себя Майоров.
Это была победа в игре, всего лишь в шутку и даже без намёка на серьёзность. Но Стасов радовался настолько искренне, что раздвигал тем самым ту трещину, которая всегда существует между архитектором и конструктором в процессе проектирования. Майоров понимал, что это всего лишь игра, но не мог ничего поделать со своими эмоциями, хлынувшими из него наружу от долгого сдерживания во время поединка.
- Да не расстраивайся! Это же всего лишь игра! – прокричал разгорячённый от пыла сражения, весь красного цвета, Стасов.
- Иди ты! Ей Богу! Так не играют! Не на жизнь, а на смерть! Вот ты прям, как машину проигрываешь! Честное слово, какая же это игра? – пробурчал Майоров, спешившись и снимая с головы, сильно помятый шлем, благородно прижав его левой рукой к своему поясу, придерживая снизу, положив свой, несколько сдувшийся во время поединка «мечь» на стол, между тарелок.
Мишарин распрямился, тем временем, словно встав на дыбы и поправлял себе задравшийся свитер, стоя в сторонке.
- Да не обижайся ты на него! Его же, даже в работе никто не победит! Сам же знаешь!? – сказал конь Стасова, Майорову, поправляя себе волосы и расчёсывая пшеничные усы, маленькой расчёсочкой.
- Вот и в теннисе он так же! Как начнёт бить в угол, так и не остановишь! Отчаянный ты Лёша какой-то стал! – поддержал конструктора Родштейн, достав платок и протирая лысеющую голову, приподняв корону.
Как-то, на юбилее, Родштейна Михалыч сделал из бумаги, имитирующей по своему цвету человеческую кожу – стилизованную кисть руки. На неё были надеты часы – подарок на юбилей. Чтобы добиться волосатости, Михалыч натыкал в неё много, много канцелярских булавок. А для того, чтобы просто повеселиться, под это всё было сделано огромное блюдо, накрытое такой же не «маленькой» коробкой. Внутри её было еще, как минимум, коробок пять, шесть, размерами одна меньше другой. Всю эту конструкцию вносили в зал, где проводилось само мероприятие, два человека, несмотря на то, что её вес составлял не менее полутора килограмм. Это было проделано ради веселья, чтобы заморочить голову Родштейну, думающего о том, что ему собираются подарить что-то очень большое. Хотя он и догадывался о том, что должны были подарить просто часы, но не понимал, долго снимая коробку одну за другой, сколько же их там будет всего, и начинал нервничать от того, что все могли прочитать эмоции, непроизвольно выступающие на его лице в этот момент.
Таким образом, Стасов, как человек творчесский, хотел несколько реабилитироваться после победы на турнире, в глазах главного инженера мастерской, сравнивая его, правда, опять же, в шутку, с криминальным авторитетом. Тем самым он показывал, что уважает и ценит его.
Саша тогда так напился, что уронил связку ключей от своей, рабочей комнаты, и заодно, квартиры и дачи, в щель между кабиной лифта, и полом второго этажа, где собственно располагался конференц-зал института.
Следующий день для института начался с того, что останавливали лифт между этажами, чтобы вытащить из лифтового приямка злосчастную связку ключей.
Такой стиль работы, когда праздник можно было устроить в любой день, час и миг, исходил из опыта прошлого. Так жили проектировщики раньше и десять, и двадцать и тридцать лет назад. Но, задавали тон в этом, всегда именно архитекторы.