Надеждин ходил к Пристроеву очень редко. Только лишь по большой надобности, когда все сроки подписания буклета, или обложки проекта былы не просто сорваны, но и опасно просрочены.
Он думал, что, если он придёт в последний момент, Пристроев может смилостивиться, и всё же подписать без особых изменений. Да и сама проектная документация была, практически всегда в том, требуемом директором стиле. И думал он, так, несмотря на то, что каждый раз Игорь Артамонович устраивал акты воспитательной «трёпки» строптивого «сына», не только ничего не подписывая, но и внося такие серьёзные изменения, которые исполнить-то было уже невозможно из-за полностью сорванных сроков.
Заказчики знали нрав директора института, но проще им было давить на Надеждина, выпивая его кровь, чем на самого Пристроева.
Тот же, в свою очередь, зная это, всегда пытался воспользоваться воспитательными средствами, которые сами шли в его руки. И только в самых исключительных случаях, когда ни Надеждин, ни упрямство заказчика не могли ничего решить с упёртостью Пристроева, только тогда снаряжалась экспедиция в святая-святых – кабинет директора, от самого заказчика, с главными его представителями.
Надеждин знал все эти аппаратные игры директора, который был, прежде всего, на половину чиновником, а уж потом архитектором. И, хотя первая половина его была падка на вознаграждения, вторая никогда не отрекалась от барочной архитектуры, такой близкой его любящему сердцу.
Надеждин ходил к директору с полными руками, которыми они у него становились сразу же после того, как его сотрудниками изготавливался буклет. Один – хорошо. Два – ещё лучше. А уж, если три, то и вообще не стоит ни о чём безпокоится! На их основе может родиться четвёртый, самый лучший, объединивший в себе, всё самое худшее из всех представленных, и станет бестселлером, среди равных.
В этот раз идти было с чем. Целых два буклета Надеждин сжимал в своих руках, подходя к приёмной директора. Он думал показать директору сначала тот, что был хуже и безполезнее, но так, при этом нужен городу, а уж затем тот, что городу был совершенно не нужен по причине своей простоты, логичности и малой цены.
Надеждин взял с собой Сашу, на всякий случай. Во-первых, чтобы было спокойнее. Во-вторых, если новая архитектура не покатит, то можно будет представить всё так, что он вовсе и не виноват в этом, потому, что вот, пожалуйста, есть буклет с тем, что вы хотели. А тот, второй – это всё происки империалистов. Ничего не знаю. Саша сам сделал, хотел, как лучше, а вам не нравится. Ну, и не надо тогда его смотреть вовсе.
Но, если Пристроев, вдруг начал смотреть второй буклет, и не дай Бог, заинетересовался им, то можно было, наоборот, подыграть, и похвалить Сашу, как молодого, но уже самостоятельного архитектора.
- Добрый день Алечка. А Игорь Артамонович на месте? – поинтересовался он у секретаря.
- Да, он на месте, только занят. Подождите, я сейчас свяжусь с ним по внутреннему телефону, - предупредила она, сверкнув своими сумасшедшими глазами, и взяла в руки трубку внутренней связи.
Надеждин встал у пустующего диванчика для таких же, как и он посетителей, принявшись разглядывать что-то на картине, какого-то известного художника, подаренной автором Пристроеву лет десять назад.
Это была акварель, все пространство полотна, которой занимало непроходимое болото. По которому, проваливаясь выше колена в грязную жижу, шёл путник, опираясь на слегу, та, довольно-таки глубоко уходила при этом в воду.
Данный вид живописи, всегда успокаивал Надеждина, в минуты ожидания аудиенции. Но сегодня он как бы сам шёл по этой шаткой, выпускающей пузырьки с вонючим, болотным газом, поверхности, в сторону своей гибели, опираясь на длинную, но такую хрупкую, никак не достающую до мутного, илистого дна слегу.
- Сказал, что минут через пять освободится, и чтобы вы подождали его тут, - ответила Аля.
В этот момент, со страшным треском подломилась слега, на которую и опирался мысленно Надеждин.
Надеждин присел на дермантиновый диванчик, чтобы не упасть на самое дно, который от неожиданности данной стремительной на него посадки, неопознанного тела, издал долгий, и тревожный свист, как бы выражая всю беспомощность перед данным человеком.
Саша упал рядом с ним. Так они и сидели рядом, закинув ногу на ногу, поочерёдно меняя их местами, друг с другом, время от времени.
Прошло пятнадцать минут. За это время, в кабинет к Пристроеву входил и Сиротин, главный инженер института, который бегло, на ходу, кивком головы, поприветствовал Надеждина. И Лосихин, руководитель пятой мастерской, который поздоровался с Надеждиным на ходу, за руку, и так же молча, видимо, будучи вызванным Пристроевым по телефону, юркнул к нему в кабингет. И Мандаровская, руководитель четвёртой мастерской. Она, несмотря на немалые размеры, опиралась об пол посредством двух миниатюрных шпилек. И тому, кто это видел, становилось страшно за судьбу напольного покрытия.
Каждый решал свои вопросы, удалялся восвояси, а Саша с Надеждиным оставались ждать в приёмной своего часа.
Надеждин не выдержал и обиженно произнес:
- Алечка я, пожалуй, пойду к себе.
- Стойте сейчас же! Ну, как же вы не понимаете, что это он вас так воспитывает. Подождите, я сейчас ему напомню о вас, - сказала она и взяла телефонную трубку в руки.
Так она простояла примерно шесть, семь гудков, которые громко были слышны в тишине секретариата.
Пристроев, словно догадывался о цели этого звонка, и пытался воспитывать даже ни в чём не повинную Алю.
Наконец он взял трубку.
- Але-ё-е-ё-е-ё, - послышалось в телефоне. Этот звук был произнесён так, словно исходил либо с того света, либо от сильно уставшего от жизни человека.
- Игорь Артамонович, тут у вас Надеждин уже двадцать минут сидит. Приглашать его?
- Зачем он сидит? Я его не звал, - ответил, искусственно умервщлённый голос.
- Я же вам докладывала, помните? – улыбаясь, как ни в чём ни бывало, словно разговаривает с ребёнком, продолжила Аля.
- Не помню. Ну, пусть заходит, раз пришел.
- Проходите, он вас ждёт, - сказала Аля Надеждину, всем своим видом показывая, как она была права, уговаривая его остаться и подождать ещё чуть-чуть.
- Знаешь Саш, на вот, держи его сам. Я скажу тебе, если можно будет показывать. Сам понимаешь, - нервно выдавил из себя Надеждин, прежде чем ступить в пропасть, передавая буклет Саше.
- Значит, я за вами захожу?
- Да, иди за мной. Только молчи, ради Бога, я тебя прошу.
Надеждин на прощание посмотрел на картину, как бы провожая мужчину в болоте, в последний свой путь, и вошёл в кабинет директора, слегка поднырнув, пригибая голову, перед второй его дверью, словно боялся задеть ею за притолоку. Которая, следует отметить, была расположена на достаточно высоком уровне.
За ним прошмыгнул и Саша.
У себя за столом, склонившись над, какой-то, требующей особой кропотливости и внимания, работой, сидел директор института.
- Добрый день Игорь Артамонович, - поздоровался Надеждин, в надежде на ответ.
- Здравствуйте, - поздоровался и Саша, заранее понимая, что ответа не последует.
Он не сразу поднял голову и отреагировал на приветствие вошедших, а только через три, четыре секунды, приподняв слегка голову над разложенными на столе перед ним листочками, формата А4.
- А, проходите, - ответил он, лишь слегка качнув своей головой в сторону Надеждина, тем самым показывая, что на Сашу приветствия не хватило, и ему пришлось удовлетвориться второй частью слова «проходите», которое, как он надеялся, всё же, хоть на половину, относилось к нему.
- Вот Игорь Артамонович. Мы тут принесли вам наше решение по санации девятиэтажек, - положил на стол, перед директором, буклет Надеждин.
Стол Пристроева представлял собой нечто среднее между столом чиновника, и маститого архитектора, Сталинского периода.
Среди расбросанных по нему различных документов, по самому центру распологался канцелярский набор, выполненный из какого-то камня. Он торжественно занимал весь край стола, имея в длину, около семидесяти сантиметров, состоя из массивной чернильницы, стакана для карандашей и ручек, некого подобия пепельницы, и массивной вазы, неизвестно для каких целей, так же вошедшей в весь этот гарнитур.
С самого левого края, практически в его углу, всегда томилась огромная коробка цветных карандашей Фабер-Кастел. Она была многоуровневой, этажей в пять. И, несмотря на то, что на каждом этаже было, не менее шестидесяти, её разноцветных жителей – количество всех оттенков еле-еле размещалось в этом здании.
И только один из всей этой команды, был удостоен особого внимания директора. Его-то он и держал в правой руке, что-то правя, и подчёркивая в разложенных перед ним, печатных листах. Карандаш был кислотно-зелёного цвета.
- Его любимый цвет, - шёпотом, настолько тихо, что Саша даже и не понял, о чём именно он шепчет, пояснил Надеждин. При этом его пшеничные усища, несколько всколыхнулись, словно по ним прошла лёгкая волна.
Саша, еле заметно кивнул головой, в знак того, что понял его слова, хотя напряжённо с помощью аналитического мышления, пытался понять смысл сказанного.
Тем временем Пристроев, взял в руки буклет, и медленно, словно он переворачивает могильные плиты, принялся листать его, не выпуская из рук, свой любимый карандаш, который был заметно короче всех других его братьев.
Надеждин, и Саша, стояли рядом, и смотрели на то, как директор листает буклет. Они вдыхали тихо, и сдержанно, осторожно, медленно выдыхая.
Пристроеву нравились фасады. Они напоминали ему многоэтажные поместья Российских, провинциальных помещиков. Это успокаивало его и давало несколько отвлечься от всей той чиновничьей рутины, в которой приходилось находиться половину дня, когда он уезжал из института в москомархитектуру, где являлся по совместительству заместителем главного архитектора Москвы.
- Приенесли мне интервью моё проверить, которое я вчера давал Вечерней Москве. Ни одного слова правды. Всё переиначили журналюги проклятые! Ложь одна! Не говорил я ничего подобного. Вот смотри Л ёша, что выдают:
- «…вся эта попытка приукрасить архитектурный облик города, возможна только лишь с помощью обновления архитектуры прошлого, придания ей современного вида, благодаря использованию новых отделочных фасадных материалов…»
А не в этом заключается весь смысл работы! Как я мог такое сказать!? Ведь меня мэр не поймёт. Смысл в том, что мы утепляем существующие здания – экономя на отоплении! Ведь обьяснял им всё! Как об стенку горох! – возмутился Пристроев, тем самым, какбы показывая серьёзность проделываемой работы по санации существующего жилого фонда города.
- Да, Игорь Артамонович, им верить нельзя! Глаз, да глаз нужен за ними! – подыграл Надеждин, не сводя глаз с буклета.
Директор, тем временем, подобрался к фасадам, и внимательно разглядывал их, водя по этажам своим любимым карандашом.
- Хорошо, я вот тут начеркал им всё. Но, ведь это никуда не годится! Легче мне заново за корреспондента написать! А ведь девушка такая милая!» Улыбалась всё время. Вот она, где женская суть! В обмане! – плавно, всё ближе и ближе, подбирался к архитектуре Артамоныч.
Кислотно-зелёный цвет карандаша полз по окнам лестничной клетки, то ли машинально, то ли умышленно, пририсовывая к ним какие-то замысловатые завитки, и загогулинки. Потом, упершись в чердак, пошёл параллельно земле, пытаясь изобразить некий фриз, явно скопированный из засыпанных наполовину пеплом Помпеев.
Что он делает! Это же стыдно будет потом подписывать своей фамилией, думал Саша.
Надеждин стоял, попрежнему молча, только еле заметно кивал головой, и улыбался одними глазами, глядя на Сашу, тем самым, какбы успокаивая его, пытаясь изобразить всем своим видом одно лишь слово, возможно, и повторяемое им про себя: - «Ничего. Ничего. Ничего»
- Вот говорю же вам, чтобы вы не рисовали все эти огромные фрамуги! Людям нужны маленькие форточки. Помню одна бабка писала в москомархитектуру всё время, что у неё форточка маленькая. А это письмо, как водится, всё время мне и приносили, чтобы я ей ответ готовил. В этой серии, как её? Забыл совсем, ну, что Лосихин делал. Да и хрен с ней! Но, нельзя делать заведомо то, что не понравится людям. Им нужно погадостнее и пострашнее! Поверьте, мне, я прожил большую жизнь, и знаю многое.
- Хорошо Игорь Артамонович, мы всё подправим, - стандартно, для таких случаев, отвечал Надеждин.
- А это, что? – остановил свой, идеально отточенный карандаш на остеклении балконов директор.
- Это лоджии остеклённые, - ответил Надеждин, предотвратив жестом руки, попытку ответить за него Сашу.
- Знаешь, что? Я не осёл, и сам вижу, что это такое. Я спрашиваю, почему нельзя было тут нарисовать хоть что-нибудь?
- Так, вот же, уже нарисовано. Горизонтальня отдавлинка, - словно ребёнку, указал Надеждин.
- Это! Я такое в детском саду рисовал ещё! – открыл тайну директор.
- А, что бы вы хотели тут увидеть? – войдя в образ официанта, спросил Надеждин.
Но Пристроева и не нужно было спрашивать об этом. Его рука рисовала завитки на девственно чистых плоскостях фасада.
- Из чего мы будем всю эту красоту делать? – шёпотом спросил Надеждина Саша.
Но тот, только посмотрел на него сумасшедшими глазами, которые говорили сами за себя:
«Саша, я тебя умоляю! Дай ему наиграться, а уж потом, всё что угодно сделаем! Лишь бы подписал сволочь такая!»
- В общем и целом нормально. Подправьте это, и всё, - заключил директор.
- Может, авансом подпишите? – проявил необузданную смелость Надеждин.
- Авансом я не работаю. Знаешь же прекрасно Лёш! - начал демонстративно раздражаться опытный руководитель.
Саша показал Надеждину в этот момент второй буклет, который он держал у себя в руках.
Надеждин, понимая, что раз Артамоныч всё равно не подписал им ничего, то можно и усугубить и без того плохую ситуацию, показав ему неприятную для его взора, архитектуру. Ведь, кто его знает, может быть, после её просмотра, он возьмёт, вдруг, и подпишет им то, что они так старательно делали для него?
- Игорь Артамонович, мы тут, как вы просите всегда, сделали для вас ещё и второй вариант. Будете смотреть? – с хитрым взглядом, произнёс Надеждин.
- Что там у вас ещё! Давайте скорее! Мне надо статью редактировать. В двенадцать уже придут за ней.
Надеждин положил перед директором второй, современный вариант буклета.
У Саши замерло сердце.
- Что это вы мне принесли!? Зачем вы тут офисное здание прокетируете!? Нет, так дело не пойдёт - говорил Пристроев, по мере того, как Саша сам, переворачивал ему страницы, сделанного его бригадой буклета.
Казалось, что у директора от избытка негативных впечатлений, даже онемели руки. Сила ушла из них, и он превратился в немощного старика, не понимающего ничего, как в жизни, так и в этой, проклятой архитектуре, которая встала ему поперёк горла за все годы такого тесного контакта с ней.
- Нет, ребятки! Не морочьте мне голову! Идите вы с этим, знаете куда?
- Знаем, - подтвердил Надеждин.
- Вот и славно! А мне это плоскомордье больше носить не надо! Я его не люблю, и не понимаю. Как вообще можно такое придумать!? Ни низа, ни верха! Можно ставить на землю чем угодно! Мне людям в глаза стыдно смотреть будет после этого!
- Игорь Артамонович, так мы пойдём тогда править буклет, по вашим замечаниям? – спросил из вежливости Надеждин, ретируясь при этом назад, к выходу из пещеры дикого, средневекового зверя, пытаясь спасти и своего подчинённого, ещё слегка упирающегося, в попытке выхватить из рук неандертальца, фрагменты современного исскуства.
- Ты жив? – спросил Надеждин Сашу, когда они вырвались в приёмную.
- Да. Но, каков! Вот сволочь!
- Тише! Тише! Ты! Услышит!
- Да пусть слышит! Нет, ну, это же надо так!? Вот гад какой! Действительно, теперпь это уже какая-то санация Бонифация получается!
- Почему Бонифация?
- Потому что кастрация это, а не никакая не санация! – метал искры Саша.
Надеждин вывев Сашу из приёмной, буквально тащил за собой, схватив за руку, на лестницу.
- Вот! Говорил же я тебе, что не надо никому ненужной работой заниматься! – уже не на враждебной территории, отпевал его он.
- Ну, хотя бы люди потренеровались у меня, - уже спокойно, ответил Саша.
Им навстречу шёл Кириллов, руководитель седьмой мастерской. Человек немалых размеров, и солидного возраста, внушающий доверие к себе, не только, как опытный архитектор, но и, как много видевший в жизни.
Его привлекала их оживлённая беседа, издалека напоминающая наставление нашкодившего сына, возмущённым отцом.
- Вы что такие взъерошенные оба? – не поздорповавшись, спросил он их.
- Да вот от Игоря Артамоновича идём, - ответил Надеждин.
- Проектировать учит? – с лукавой улыбкой спросил Кириллов.
- Не без этого. Своим любимым цветом фасад подкрашивает, - вздохнув, признался Надеждин.
Саша молча, стоял в строне, оттуда наблюдая за спонтанным развитием беседы.
- Кислотным, зелёным, что ли!? – догадался Кириллов.
- Да, - тихо, словно сделал выдох, произнёс Надеждин.
- Это его любимый карандаш! У него давно любовь к этому цвету. Раньше одни фломастеры были. Так он всё равно, только зелёным и красил. Все фасады мне испоганил, в проекте автомобильного колледжа! Я его и упрашивал, и хитростью пытался! Ни в какую! Тогда я и говорю:
«Игорь Артамонович, а что это у вас так мало цветов у фломастеров, что вы только одним зелёным пользуетесь? Давайте я вам карандаши подарю? Там выбора больше».
- Так это ты ему купил весь этот набор проклятый, Фабер Кастел? – догадался Надеждин.
- Нет, кто-то опередил меня, - задумчиво сказал Кириллов, и словно, вспомнив, что-то важное, оживлённо добавил:
- Так он всё равно, и там свой любимый цвет нашёл! Ничего его не берёт! Упрямый, старой школы ещё! Говорят, Жолтовский такой же был! - сказал Кириллов, и пыхтя на каждой ступеньке, пошёл спускаться дальше, в сторону третьего этажа, где был кабинет Пристроева, стараясь ступать боком, на всю свою большую ступню.
* * *
Где-то, примерно в этот период времени и появился в институте Донов.
Пристроев помогал своим соратникам, как мог. Ему нужны были специалисты не только в области проектирования, но и те, кто способен обладать определённой коммуникабельностью среди других проектных институтов. Кто мог находить общий язык среди таких же, как он чиновников и управленцев, в других организациях.
Таким образом, и был принят на работу Донов.
Пристроев, думал повесить на него работу, которую мог бы выполнять главный архитетор института. Не столько отвечающий за архитектурный облик выпускаемых институтом объектов, сколько ведущий переписку с другими проектными институтами, сочиняя ответы на многочисленные письма, таким образом, чтобы в первую очередь, сохранить интересы своего института.
Ему-то Пристроев, и поручил курировать работу Надеждина по Санации серии II 49.
- Всё, собирай вещи, и пошли, - сказал Надеждин Саше по внутреннему телефону.
- Куда!? – упёрся Саша, так хорошо пригревшийся у себя в комнате, перед монитором компьютера, врисовывая очередной барочный завиток на ещё, совсем недавно имевшим современный вид, фасаде девятиэтажного дома.
- К Донову.
- Какому ещё Донову!?
- К такому. Зайди ко мне, и я тебе всё расскажу. Только материалы возьми по II 49.
Через пять минут, Саша стоял перед Надеждиным, с парой буклетов, у себя под мышкой.
- Зачем два? – спросил Надеждин.
- На всякий случай, - ответил хитро, улыбнулся Саша.
- Э-э-эх! – махнул рукой Надеждин и продолжил.
- Понимаешь Игорь Артамонович, наверно уже замучился с нами бороться и решил себе в помощь Донова призвать. Знаешь, это, как раз тот, которого он недавно на работу взял.
- Нет, не знаю я, что там на третьем этаже творится у руководства, - сказал Саша, делая вид, что после того, как Пристроев и на этом объекте запретил современную архитектуру, ему всё стало безразлично.
- Ну, вот теперь заодно и узнаешь. Пошли скорее. Он начальник архитектурного управления называется, - на ходу договаривал Надеждин.
- То есть он управляет всей архитектурой?
- Правильно догадался. Далеко пойдёшь.
Донов сидел в самом конце длинного коридора третьего этажа, в достаточно просторном кабинете, один. Но ему, скорее всего не было там скучно в его одиночестве, так как постоянно, кто-то приходил в гости. И не для того, чтобы поговорить с ним за жизнь, а именно для координации действий по каким-то архитектурным проработкам.
Надеждин, постучал в дверь, где, следует отметить, уже имелась металлическая табличка с фамилией Донов, его инициалами, и занимаемой, созданной специально для него, должности.
- Да-да! Кто там? – спросили за дверью.
- Это мы. Алексей Анатольевич и Александр, - вежливо сказал Надеждин.
- Входите, - послышалось с той стороны.
- Добрый день Виталий Илларионович, - поздоровался Надеждин с человеком, который был короткое время до него руководителем первой мастерской, Саша кивнул головой.
- Добрый день ребятки. Присаживайтесь.
Это был уже пожилой мужчина, старше Надеждина лет на десять, как минимум. На нём хорошо сидел отглаженный костюм, поверх светлой рубашки. Подстрижен он был коротко и не носил, в отличие от Надеждина, похожего на Чапаева, никаких усов. Лицо его было гладко выбрито и отдавало некой, хорошо скрываемой тайной.
Они присели подле его письменного стола.
- Ну, что вы там такое напроектировали? Показывайте. Показывайте, - попросил их вежливо Донов. Ему не терпелось взглянуть на их, ещё не знакомую ему архитектуру. Он волновался, словно перед ним сейчас должны были развернуть, купленную в Елисеевском магазине, слабосолёную Горбушу. И он, тогда бы отрезал от неё маленький кусочек, попробовав на вкус. А затем, посмаковав пару мгновений во рту, пережёвывая, проглотив – сказал:
- Ничего себе рыбка! Где поймали? Неужто у нас?
- Вот-это Санация, - сказал Надеждин, наконец, справившись с закрученными Сашей в тугую трубку, буклетами.
- Так, так, так! Замечательно! И, что же тут не нравится Игорю Артамоновичу? По моему всё прекрасно у вас! Вы не находите? – спросил он Надеждина, перелестав первый, подсунутый им буклет.
- Но, у нас есть ещё вот этот вариант, - сказал Саша, и положил перед ним второй, принесённый им буклет.
- А, это, что за архитектура такая? Нет, ребятушки, так дело не пойдёт. Что это такое вообще!? Ни низа нет, ни верха! Нет, давайте знаете, что? Уберите её подальше от меня, и больше никогда не показывайте, а вот в том, в первом варианте, нужно… - сказал он, и принялся листать буклет, пока не добрался до фасадов, где ещё оставались следы намустрёпленных Пристроевым, завитушек.
- Тут, Игорь Артамонович нам нарисовал, но мы ещё не успели поправить на компьютере, - пояснил Надеждин.
- Ну, вот! Вот же всё, как надо! Так и делайте! Я вообще не понимаю, почему Игорь Артамонович попросил меня помочь вам с фасадами? По моему вы прекрасно его понимаете, и сделали замечательный вариант. Вот только надо ещё чуть до ума довести, и он всё вам подпишет. И я в этом помогу вам.
- Хорошо Виталий Илларионович, мы всё доделаем и покажем вам, через пару дней, - пообещал Надеждин.
Саша же, сидел молча, уставившись в потолок, словно там он мог разглаядеть ту дату, когда власть в Москве изменится и наступит рай для архитекторов.