Полы темной мантии неслышно шелестели в тишине собора. Она здесь безразмерно властвовала, проникала в посетителя через рот, уши, нос, через поры на теле. Всякому, кто осмелился нарушить ее покой, она грозилась лишь мучениями, ибо в этом месте обретались лишь они. Во-шедшему в собор казалось, что тишина настойчиво и неумолимо затягивает его тело. Было ни с чем несравнимое ощущение вязкости и болотистости окружающего пространства. Такие чувства овладевали посетителем тюрьмы-собора Сибрит.
Замок, высеченный в скале великими зодчими Эры Процветания. В учебниках по истории Сан-Терры этот период часто называют Вторым Золотым Веком человечества. Это, с виду неотесанное и такое неуместное среди вечной мерзлоты сооружение, воздвигнутое немым памятником человеческому величию, колоссом, чей купол неумолимо царапал днем холодное северное солнце, а ночью – колючие звезды, вызывало страх и трепет у всех, кто знал о его существовании. Здесь, в сырых камерах одиночного заключения коротали свой век те, что переступили дорогу нынешнему правительству, те, что не смирились со своей судьбой нищенского существования в городах-куполах и те, кто ждал билета в Залы Огня.
Один из сотен тысяч коридоров был настолько огромный, что по нему можно было свободно проехать на бронированной машине, проглатывал в свое чрево двоих людей. Одним был юноша в темной мантии элегантного покроя, с короткими темными волосами, живыми карими глазами. Он шел по коридору, опустив взгляд в мрамор пола. Чем дальше шли эти люди, тем холоднее становилось, юноша плотнее закутался в мантию с белыми нашивками на рукавах в виде креста, оплетенного виноградной лозой. Пройдя еще с десяток шагов, он кашлянул и покосил глаза на своего провожатого. Молодой человек был уже здесь не раз и не два и мог бы найти дорогу к нужной ему камере с завязанными глазами, но капеллан Норэн настоял на сопровождении.
Недоверие… отличительная черта четвертого тысячелетия. Люди перестали доверять друг другу. Семьи распадались из-за того, что отец доносил на сына, а на последнего в свою очередь доносил его родной брат. Огромный по своей силе враг, его газетчики «Божественного Вестника» уже сравнивали с многоголовой гидрой, бросил вызов Сан-Терре, пустил корни в инфраструктуру, уничтожал тот мир, который так долго строился на кладбищах, костях и боли, и закалялся кровью.
Знаки отличия на мантии посетителя из Сан-Терры гласили, что он являлся инквизитором. Сопровождал его бравого вида гвардеец в форме сибритской гвардии.
Стражи этого ужасающего места не выказали своего удивления по поводу эскорта гостя к его месту назначения. Подчинение... еще одна черта людей четвертого тысячелетия.
Оба спутника шагали молча. Лишь инквизитор иногда кашлял и косился на железные двери камер. В Клире были наслышаны об этом месте, ведь зачастую преступники предпочитали отправиться на костер, чем быть заточенными в скале на берегу одного из безымянных норвежских фьордов. Место, где температура ниже нуля, а вся округа закована в панцирь вечных льдов, райским назвать было сложно. Природные условия и изнурительные работы делали свое дело: освобождали отчаявшихся, обезумевших заключенных. Через смерть. Ссылка в Сибрит была смертным приговором, но исполнение было гораздо мучительнее и более затянутым. Святой Престол пытался вытащить хоть какую-то выгоду из тех, кто противостоял ему.
Одна из дверей камер внезапно распахнулась, когда спутники подходили к ней. Клирик сбавил шаг. На него пахнуло сыростью, безнадежностью и… смертью. Из темной пасти дверного проема два медика вынесли носилки с безжизненным телом. На них лежал совсем молодой человек, его лицо было синим, словно у снежного демона из скандинавских мифов, глаза блестели стеклом, как лед за стенами этого проклятого замка. Священник содрогнулся. Смерть в Сибрите всегда щедро собирала урожай из душ. Она освобождала, живые завидовали мертвым, безумие и отчаяние не оставляли места в душе человека для других эмоций. Ватиканские миссии в своих отчетах описывали жуткое безразличие со стороны заключенных во время профилактических бесед. Иногда преступники не могли вспомнить своих имен и чем занимались до того, как попали сюда. Сибрит забирал все. Если человек попадал в него, то сбежать уже не мог: во-первых, он был заточен двадцать четыре часа в сутки один на один со своими мыслями, а во-вторых, бежать было некуда – вокруг ледяная пустыня. Поэтому все, кто сюда попал, был обречен на бесславный конец: крематорий в подвале собора. Без близких и отпеваний. Над усопшими пели свои молитвы только языки пламени.
Белый мрамор под ногами инквизитора играл с его воображением, коверкал отражение: вместо пустого коридора и холодного камня ему виделась глубокая и чистая река. Он вздохнул и, не сбавляя шаг, закрыл глаза.
Видение прошло также быстро, как и началось. В школе Веры образы инквизитора посещали очень часто. Слишком часто. Наставнику это не нравилось. Он учил, что нужно было сосредоточиться на трудах, где описывалось, как перебороть свой внутренний страх и как использовать его против своего противника. Учитель надеялся, что долгие тренировки могут избавить юношу от видений, но старик ошибся – он стал воином Бога, инквизитором двенадцатого градуса ордена Храма, но воспоминания о прошлой жизни не оставляли.
Священник, приложив немалые усилия, оторвал взгляд от орнамента на мраморе пола. Коридор все не заканчивался и, чтобы отвлечься, клирик взглянул из-под капюшона на своего спутника. Гвардеец в белой камуфляжной форме, что резко контрастировала со смуглым лицом, от самых ворот Сибрита не проронил ни слова. Даже не подавал признаков интереса к странному гостю. А священнику так хотелось выговориться, прежде, чем он предстанет перед тем, к кому пришел, но, увы, солдатам и инквизитору было запрещено общаться вне стен медитационных камер.
Тишина, которая ранее нарушалась лишь звуками шагов двух пар ног, стала отступать. Они приближались к административной части тюрьмы. Здесь было значительно теплее, чем в пустых коридорах. Но не успел священник насладиться этим, как его провожатый открыл одну из дверей, ведущих в подвал. Пройдя по ней, спутники еще раз завернули налево. Вдруг провожатый клирика резко остановился.
Невзрачная дверь камеры освещалась четырьмя газовыми факелами. Ее ничто не отличало от остальных камер Сибрита. Почти ничто… на ней был выжжен герб Ватикана – два скрещенных ключа на фоне папской тиары, а также отсутствовала такая же, как и на других дверях, замочная скважина.
За этой бронированной дверью начиналась непосредственно территория Ватикана. Кто и при каких обстоятельствах попадет в эту камеру, чаще всего решали в Верховном Совете. Стены камеры повидали всяких людей: от бродячих философов до политических врагов того или иного кардинала.
Личная тюрьма в тюрьме. В Клире шепотом звали эту камеру именно так.
Здесь было очень холодно. Инквизитор унял предательскую дрожь в руках и сильнее надвинул капюшон на глаза, надеясь на то, что гвардеец не увидел в них маниакальный и лихорадочный блеск. Клирик приезжал сюда с целым ворохом вопросов, но задать их заключенному, который содержался в этой камере, он то ли не хотел, то ли не мог.
Гвардеец справился с кодами разблокировки и магнитными засовами: двери с неодобрительным шипением отворились. Гвардеец, почтительно опустив взгляд, вниз пригласил священника войти в следующий коридор. Дальше клирик должен был идти сам.
Дверь закрылась за ним с таким же неодобрительным, почти змеиным, шипением. Быстрым шагом, преодолев небольшой коридор, инквизитор замер у второй двери, гораздо менее массивной, чем первая и снабженная одним лишь электронным замком. Подавив судорожный вздох, который больше был похож на всхлип, он ввел пароль и вошел в камеру.
- Клод, мой мальчик. Ты все-таки пришел. Решил проведать одинокого, больного старика? Или же соскучился по моей пустой болтовне? - старческий, надломленный голос отозвался эхом в смрадной дыре два на два.
По телу инквизитора пробежали мурашки – и не от холода. Осмотрев грязные стены, не менее грязный пол, он сморщил нос от запаха мочи и крови. Священник уселся на единственный стул, более мебели в камере не было. Только сырой, безразличный, холодный камень. Несомненно, и этот стул уберут после его визита.
- Здравствуй, отец. – Виктор снял с головы капюшон и вцепился глазами в бесформенную груду тряпок в дальнем углу камеры. Постепенно в ней материализовались контуры тела. Донесся сжатый хрип и ругательство.
После долгой возни человек, наконец, поднялся со зловонного пола. Это был глубокий старик, в лице, его изборожденном траншеями морщин, можно было увидеть глубокую печаль, смешанную с удивлением и веселым недоумением. В каждом движении его проскальзывало былое величие. Тюремщики сломили тело этого человека, но не дух, в прошлой жизни, до попадания в застенки Сибрита он имел немалую власть, и это не могло просто выветриться из его разума. Это невозможно было выбить никакими пытками и мучениями. Благородные черты лица и глубокие глаза цвета морской волны выдавали человека железной воли, сквозь многочисленные гематомы и кровоподтеки можно было разглядеть лицо человека непримиримого, сильного духом. Даже Сибрит не сломал Оскара де Моро – экс-магистра инквизиторов Ордена Храма.
Клоду вновь стало не по себе. Ему всегда было не по себе, когда он входил в эту маленькую камеру. Всегда разговор начинал старик.
- Знаешь, мой мальчик, здесь совсем недурно в последнее время кормят. – Де Моро выдавил жалкое подобие улыбки и с тяжелым вздохом вновь рухнул на тряпье, которое, несомненно, служило ему постелью.
- Они тебя били?
- А ты не знаешь? Охранникам плевать, кем ты был в прошлой жизни. Им нужно мое признание, но они его не получат. Они вчера отлучили меня от церкви. – Старик рассержено фыркнул. – Приходил этот глупец, Винсент, местный капеллан. В мою бытность магистром он был обычным священником, регистрировал умерших заключенных, но когда Орден принял старик Сантьяго Праскес, парень быстро выслужился в капелланы. Он всегда знал, к какому столу подползти, чтобы получить объедки по-сочнее.
Наконец старик уселся. Он выглядел хуже, чем обычно. Тяжело дышал. Похоже, было сломано несколько ребер и вывихнута рука, на лице Клод разглядел в тусклом свете факела свежие следы от побоев.
- И еще… - начал было старик, но тут же зашелся в приступе кашля и осекся на полуслове.
- Ты не должен здесь больше появляться… - сквозь кашель продолжал он, дышал прерывисто. На лбу выступили капельки пота. – Это может сказаться на твоей карьере, ты еще молод, а меня уже эти ребята из Верховного Совета давно списали со счетов. Я слышал, охранники шептались обо мне. Дело мое передали под контроль Борхеса…
И Оскар зашелся в новом приступе кашля.
При упоминании кардинала Винченцо Борхеса Клод виновато заерзал на жестком стуле. Если в дело начал вмешиваться этот человек, то все гораздо хуже, чем он предполагал, и план, который вынашивался несколько лет, придется воплощать в жизнь в крайне сжатые сроки.
- А ему, ты знаешь, отправить человека на костер ничего не стоит… Даже если у церковников закончится топливо, он приобретет его у перекупщиков за собственные деньги или заставит слить горючее со скайпланов.
Старик невесело засмеялся, оскалив практически беззубый рот.
- Мы это сотни раз обсуждали отец, - Клод поднялся с теперь почему-то ненавистного стула. – Вас не сожгут. И потом, Вы слишком упрямы, чтобы вот так просто умереть.
- Тогда я рад, что ты перенял от меня самое лучшее. На упрямстве в этом мире – мире жестокости, где давно уже стерто белое и черное, можно уехать намного дальше, чем на самом быстром воздушном поезде или военном скайплане, помяни мое слово.
Клод усмехнулся. Затем, расстегнув внутренний карман мантии, извлек оттуда два складных железных стакана и бутылку красного вина.
Старик с силой хлопнул по цементному полу камеры.
- Я же совсем забыл, Клод! Повышение?! Двенадцатый градус?!
Клод со смущением в лице боролся с пробкой на бутылке.
- Да. – Наконец, после почти минутного молчания сказал он. – Как только в школе Веры закончилось посвящение, сразу отправился к Вам. Пришлось нанимать скайплан – поезда сюда не ходят, а появление моего имени в регистре пассажиров отправляющихся в Сибрит может вызвать ненужные вопросы.
Старик поднял указательный палец.
- Ты слишком рискуешь, Клод Виктор. Чему я тебя учил? Если твои враги в покое – не означает, что они вовсе спят. Если они не спят – значит, они могут тебя поймать, а если они тебя поймают – твоим замыслам конец, если твоим замыслам конец, то смысл твоего существования поставлен под сомнение. Ты это помнишь, Клод Виктор?
Лицо молодого священника залила краска. Он мысленно поблагодарил тусклое освещение камеры за прикрытие его стыда. Да, он помнил. Он помнил все. Начиная с того дня, как молодой священник с лучезарной улыбкой и голубыми глазами подобрал его на темных, пропитанных голодом и злобой, улицах Париж-Минима. Отец Оскар грел его своей мягкой, ворсистой мантией, пока воздушный поезд нес их в Ватикан. Он заставил Клода извиниться за кражу и отдать кошелек какому-то важному господину, одетому с иголочки – в элегантном сером костюме. По приезду в Ватикан их пути разошлись: инквизитор отправился с докладом в Клир, а Клода отдали в школу Веры, там обучали будущих Воинов Бога – инквизиторов. Первым настоящим наставником Клода стал отец Мауро Панджани – однорукий старик со скрежещущим голосом (такой звук издают шестеренки, если их вовремя не смазать). Он обучал мальчика теологии, физике, математике, астрономии, боевым искусствам. По ночам они запирались в огромном зале с колоннами. Легенда гласит, что именно в этом зале Четверо Основателей дали начало Клиру и инквизиции. Они медитировали. Мауро обучал юношу использовать особенности своей психики, обучал убивать страхом, не прибегая к физическому насилию. Когда Клоду исполнилось шестнадцать, отец Мауро получил уведомление о том, что его сын погиб на дальних заставах где-то в Новой Азии, защищая интересы Святого Престола. Старик не выдержал горя и наложил на себя руки прямо в саду школы. Его имя забыли, о нем помнил лишь шестнадцатилетний мальчик: он помнил его разрушенным, опустошенным человеком, горько рыдающим над клочком пергамента. Остальные воспоминания об отце Мауро были стерты, словно его и не существовало вовсе. Воины Бога не должны ступать на тропу самоубийства, как бы ни была тяжела их ноша. Умирай ради Веры и Святого Престола либо не умирай вообще – альтернатива небольшая.
В восемнадцать Клода распределили в Орден Храма. Через шесть минут после того, как он принял инквизиторскую мантию из дряблых рук главы Клира – Нэда Коулмана и гордо прочитал все шестнадцать пунктов Кодекса Клира, он мчался на скайплане выжигать огнем и мечом еретический культ в Париж-Минима.
Выжигая отступничество огнем, шагая по трупам еретиков, превращая нижний уровень некогда прекрасного европейского города в продезинфицированную пустыню, Клод очищался сам.
Везде его сопровождал ангел-хранитель – магистр Оскар де Моро. Они множество раз спасали друг другу жизни, выручали из великих бед среди нищих лачуг Новой Азии и богатых особняков Искусственных Островов. Клод никогда не сомневался ни в святости Оскара, ни в соблюдении Кодекса, но, видимо, сомневался кто-то другой. По-другому объяснить попадание магистра Ордена Храма в тюрьму невозможно.
В этой тюрьме и навещает его Клод вот уже три года.
Хриплый кашель старика вытащил Клода силой из омута сознания. Он мельком взглянул в единственное окно, в нем виделся клочок неба с хмурыми облаками. Светало. Клод наполнил оба стакана и, подав один из них старику, шепотом произнес:
- За свободу.
- И за Папу, да будет он здоров и невредим. – Приняв из рук Клода стакан, Оскар осушил его, вытер рукавом губы и подмигнул юноше.
В этот миг у священника пискнул коммутатор. Не убирая от губ стакан с вином, он свободной рукой нажал на кнопку ответа. На экране появилось взволнованное лицо гвардейца связи.
- Инквизитор, - гвардеец не смог скрыть своего удивления, он наверняка не ожидал, что застанет воина Божьего со стаканом выпивки в руках. – Вас ожидают. Кардинал Борхес. Он требует Вас к себе немедленно.
Взгляд солдата из-под козырька красноречиво говорил вместо сотни слов, что разговор будет важен и неприятен для Виктора. Инквизитора вдруг посетила неприятная мысль о том, что, не приготовлена ли и для него в Сибрите одиночная камера.
Клирик кинул взгляд на своего наставника. Пустые глаза Оскара смотрели в железную дверь камеры. Уж не ожидает ли старик, что они вот так просто вломятся сюда и арестует Клода? Юноша едва заметно кивнул коммутатору, гвардеец на экране приободрился.
- Вас ожидают. В Палатах Прокаженных.
В этот раз Клод даже не взглянул на экран. Выключив коммутатор, он поднялся со стула и подошел к старику. В нос ударил запах давно не мытого тела и крови. Обняв наставника за плечи, Клод шепнул ему на ухо:
- Они знают, клянусь, они что-то да пронюхали.
Совладав со слезами, что подступили сухим комком к горлу, он продолжил:
- Я тебя вытащу. Слышишь? Не теряй в меня веры…
Оскар поднял глаза, в которых стояли слезы, на своего названного сына.
- Никогда мой, мальчик, никогда.
Резко развернувшись, Клод выскочил из камеры, стараясь не смотреть на изможденного старика. Руки его сжимались в кулаки. Перед глазами стояла пелена ненависти. Забежав за угол, он сделал резкий выдох. Успокоившись, Клод зашагал по пустым коридорам.
Путь к Палатам был недолог. Коридоры сжимали инквизитора в свои тиски, лифт дважды проглатывал его в свое чрево. В начале коридора Мучений Клод сначала почувствовал, а затем увидел многочисленную охрану, облаченную в красные шинели с громадными воротниками и нашивками на предплечьях - в виде змеи, обвивающей перевернутый крест.
Кардинальская стража. Высшие чины Клира вот уже несколько лет ратуют о роспуске этого сброда и возвращении элитного статуса швейцарским гвардейцам. Кардиналов нисколько не занимало то, что оберегают их покой насильники, адепты различных оккультных сект, которые были захвачены во время рейдов и подвергнуты перевоспитанию, их командиры были зачастую неуравновешенными людьми. Вот кто составлял костяк Кардиналес Прайзидио. В отличие от швейцарских гвардейцев, эти воины были, в первую очередь, наемниками. Они не воспитывались в элитных школах-монастырях, им были чужды такие чувства, как долг, честь и сострадание. В Клире втайне очень жалели, что кардиналы решили отказаться от швейцарцев, как от личной охраны.
Нередко в тавернах и харчевнях Рима-Минима происходили стычки между швейцарской гвардией и «Сангвинум» - так в народе шепотом называли кардинальскую стражу. И это прозвище прицепилось к ним не только из-за цвета униформы, но и из-за кровожадности на поле боя. Сперва официальный Ватикан закрывал глаза на эти стычки, но стоило в конфликт вступить неосторожным воинам Клира, как полетели головы.
Клод помнил, как на одном из заседаний Верховного Совета отец Коулман и отец Кверк устроили судилище над двумя совсем юными неофитами, еще даже непосвященных в сан инквизиторов. Последние перебрали в таверне у южного лифта Рима-Минима и по глупости затеяли драку со стражей кардинала Кверка. Суд не разбирался в мотивах их поступка, ибо любое нападение на сангвинум кардиналы рассматривали, как личную угрозу.
Неофитов казнили. К ним применили «Прикосновение Создателя» - заморозили заживо перед резиденцией Клира – огромным стеклянным зданием, на его месте когда-то красовался собор Святого Петра. Эта казнь у церковников считается весьма гуманной: во-первых – костры для еретиков, во-вторых – запасы топлива не безграничны даже у неокатолической церкви.
Глядя на стражников, Клод не чувствовал ничего, кроме омерзения и глубокого презрения. У него на это были свои мотивы. Ведь именно из-за сангвинум попал в Сибрит его наставник. Но юный инквизитор не сомневался, что это был лишь повод, своеобразный знак, для применения жестких санкций к Ордену.
Неизвестный капитан, который состоял на службе у кардинала Суоми в приступе бешенства или просто в алкогольной горячке начал избивать на улице яруса Минима нищенку. Молодая женщина осмелилась попросить у бойца милостыню. Случайными зрителями этого действа оказались свита Оскара де Моро. Просьбы и угрозы пыл капитана не остудили. Тогда де Моро применил силу.
Капитан скончался в Храме Тела от травм несовместимых с жизнью, Верховный Совет, ухватившись за возможность упрятать магистра храмовником за решетку, лишил последнего сана и отправил до суда в Сибрит. Нищенку сожгли вместе с ее ветхой лачугой за провокационные действия. Все счастливы.
Клод поморщился. Истинность учения и догмы неокатолицизма он никогда не подвергал сомнению. Но арест отца де Моро только усилил сомнения по поводу того, что кто-то в Верховном Совете начал игру против Ордена Храма. Противник наверняка очень силен, ведь орден неоднократно пользовался поддержкой Клира и предыдущего Папы (нынешний был выходцем из Розы). Экс-магистр явно что-то знал, но полагал, что информация либо навредит Клоду, либо не считал нужным ею делиться.
С такими мыслями молодой инквизитор оказался у двери, ведущей в Палаты Прокаженных. Его с опаской, если не сказать – с боязнью, остановили у нее. Сангвинум побаивались клириков, ведь один инквизитор стоил порядка сотни бойцов кардинальской стражи.
- Кардинал Борхес Вас ожидает. Вы заставили его ждать. – Голос из-под маски утратил оттенок страха, сменился ехидством; такой тон, присущий только сангвинум – растягивая слова, словно говорившему бойцу было лень извлекать их из своей гортани.
Страж дважды обошел инквизитора, затем шепнул пару отрывистых фраз в переговорное устройство. Получив ответ, он повернул лицо, облаченное в маску, к Клоду.
- Кардинал настоял на стандартной процедуре. Руку! – Голос стал звучать грубо и насмешливо одновременно.
Осознавая странность своего положения, Клод вытянул руку. Страж схватил ее железной хваткой за запястье и прислонил к пальцам считывающий прибор. Через несколько секунд все было кончено – страж вводил команды в свой коммутатор, а Клод разминал пальцы.
Прибор в руках стража издал щелчок:
- Луи, этот парень имеет награды за Сифирский инцидент.
Страж, не проявляющий интереса к ситуации до этого момента, резко подошел к командиру, взглянул на коммутатор, затем – на инквизитора и резко хохотнул:
- Если бы медаль давали за каждую азиатку, что я там трахнул, у меня грудь вся была бы в орденах.
Из-под масок эхом на эти слова отозвался гортанный, злобный смех.
В жилах Клода вскипела ярость. Сейчас эти ребята зашли уж слишком далеко. Сифирский инцидент – самая кровавая операция за все время служения Клода в Клире. Два полных Ордена: Храма и Гроба Господня, тридцать две тысячи человек, при поддержке восемнадцати тысяч швейцарских гвардейцев и кардинальских стражников должны были выжечь еретический культ недалеко от монгольского поселения Сифир. Культ настолько разросся, что власть имущие кардиналы всерьез опасались за влияние неокатолицизма в этом регионе. Решение этого вопроса стало первоочередной задачей.
Полгода еретики сдерживали натиск Крестового Похода. Орден Гроба Господнего был полностью уничтожен в жарких схватках среди руин домов и фонтанов. Неизвестные болезни, лекарство от которых неокатолики не знали, терзали армию Церкви.
Наконец, как часто это бывает, в рядах защитников оказался предатель. Он-то и открыл ворота, шесть месяцев сдерживавшие церковников на пути к главной цитадели. Армия неокатоликов ворвалась в город. Два дня смерть пировала душами погибших жителей и уцелевших воинов-оккульститов. Два дня крики, стенания и столбы дыма наполняли пустое, антрацитовое небо. Зарево пожаров не угасало ни на минуту, кровь лилась рекой по улицам Сифира.
Мечи и пули инквизиторов уничтожали лишь оккультистов, чего нельзя было сказать о кардинальских воинах. Их мечи несли смерть всем – от грудных детей до немощных стариков. Сангвинум полностью оправдывали свое прозвище. Они подожгли несколько храмов, набив его до отказа людьми: не только теми, кто отринул веру, но и обычными гражданскими, которые имели неосторожность остаться в городе, понадеявшись на крепкие ворота, или не смогли уйти в горы.
Командир швейцарской гвардии Дюбуа Шерад был поражен такой бессмысленной жестокостью. В своем отчете он указал, что «сангвинум вели себя неподобающе воинам Христа, уничтожали беженцев, сея страх, панику и разрушения». Официальный ответ из Ватикана намекнул, что в том регионе есть только еретики, про так называемых «беженцев» никто и не слыхивал. Через месяц Шерад перевелся в Северо-Американский регион.
В ушах Клода еще стоял смех, когда он схватил за горло того самого стража, что мечтал о наградах на своей груди. Смех мигом прекратился, стражники ощетинились тепловыми ружьями. Целились в лицо инквизитору.
- Отпусти его! Живо! – Голос капитана стражей срывался на визг. - Отпусти его, иначе мы из тебя решето сделаем!
Страж, чье горло крепко сжал Клод пальцами, начал задыхаться. Инквизитор разжал пальцы, боец упал на мрамор, словно мешок с грязным тряпьем.
Капитан дышал настолько судорожно, будто это его горло сейчас почувствовало хватку Клода. Он хотел было что-то сказать, но помешало переговорное устройство. Воин нажал на кнопку ответа:
-Нет… Все в порядке… Небольшой инцидент… - бормотал в него боец.
Закончив разговор, он дал знак своим людям, кардинальская стража расступилась. Затем, смерив инквизитора взглядом разъяренного носорога, капитан отчеканил:
- Тебя ждут.
Пройдя мимо охающего, все никак не приходящего в себя, стража, Клод приблизился к дверям и открыл их. Массивные, дубовые с позолотой, они казались райскими вратами в царстве обреченности и мучений.
Клод вошел. Его глазам открылось внутреннее убранство Палат Прокаженных. До этого он только читал о них, бывать здесь ему не приходилось. Он находился в круглой комнате с шестнадцатью колоннами. Потолок терялся в сумраке, свет свечей к нему не доходил. Свечей здесь было ровно триста, и они никогда не угасали, в неокатолической доктрине говорилось, что когда угаснет последняя свеча, на неокатолический мир падет сумрак бесконечных войн и невежества. Клод не совсем понимал сути этой фразы, войн, насколько он знал, неокатолическому миру и так хватало сполна. По окружности зала, в точности за колоннами, находились ниши. В них располагались статуи, изображающие врачевателей, которые почти полвека назад спасли Землю от синтетической проказы. Вакцина досталась им дорого – они отдали за нее свои жизни.
Клоду стало не по себе. Во рту пересохло, дыхание участилось. В центре комнаты он увидел богато украшенный алтарь с огромным серебряным перевернутым крестом. У его подножия, преклонив колени в немой молитве, медитировал человек в красной сутане с позолотой.
Винченцо Борхес. Глава Неокатолической церкви Церкви в Южной Европе. Главный радикал в составе нынешнего Верховного Совета. Единственный противник присоединения к неокатолическому миру Княжества Российского, все помнят его пламенную речь об этом и неприкрытые намеки о варварстве этого народа. Злые языки поговаривали, мол, кардинал одной рукой приумножает богатства церкви, а другой отдает часть этих богатств на развитие культов и сект, а также на дестабилизацию ситуации в том или ином регионе. Ходили даже слухи, что он финансировал переворот протестантов в Великобритании. Те, кто делился неосторожными мыслями по этому поводу, не оперировали весомыми доказательствами. Любое публичное выступление против политики Борхеса наказывалось билетом в тюрьму-собор.
Невзирая на свои радикальные политические взгляды, отец Борхес отговорил Верховный Совет от вмешательства в гражданскую войну в Северной Америке. Благодаря этому жесту он обзавелся армией поклонников, которые провозглашали по всему неокатолическому миру величие кардинала.
Услыхав шаги инквизитора, кардинал окончил медитацию, поднялся и поправил полы сутаны. Несколько секунд он стоял спиной к Клоду, затем повернулся. На юношу смотрел шестидесятилетний старик. Фигура его не утратила атлетизма, грубые черты лица подчеркивали густые темные волосы, а глаза его были словно мертвы. Кардинал выглядел весьма уставшим.
По роду своей деятельности, а также благодаря высокому статусу среди инквизиторов Клоду доводилось довольно часто бывать на аудиенциях кардиналов из Верховного Совета. Чаще всего диалог выводился к просьбам о шпионаже, запугивании или применении крайних мер к неудобным для церкви людям. Кодекс Клира четко гласил, что воинам Бога запрещено «пятнать себя грязным бельем политики, они должны стоять выше всех интриг», но многие ордена за звонкую монету или за будущую поддержку помогали кардиналам в их играх.
Молодой инквизитор терялся в догадках, раздумывая над тем, зачем кардинал вызвал его для конфиденциального разговора. Борхес был однозначно самым сильным и харизматичным политиком в нынешнем правительстве, не исключено, что у старца появились недоброжелатели, но, насколько был наслышан Клод, лидеры Нижней Палаты, которая представляет интересы простых граждан Сан-Терры, хотели бы видеть Винченцо своим другом, нежели врагом. Ведь именно он, по многочисленным прогнозам был фаворитом на следующее папство.
Если здесь не личные интересы, то что? Неужели Борхес узнал про план?
Оценивающе взглянув на инквизитора Борхес, произнес:
- Благодарю, что решили составить мне компанию. – Борхес позволил себе улыбнуться, но улыбка вышла какой-то хищной.
- Мои люди перестарались на входе, им сделают выговор. – Кардинал говорил шепотом, не стирая с лица свою гадкую улыбку. Клоду стало не по себе, в висках начало стучать, пульс не желал успокаиваться.
В ответ на слова инквизитора Клод смиренно опустил голову.
Винченцо Борхес жестом пригласил инквизитора за стол. Юноша задержал свой взгляд на огромном экране, который висел на массивных цепях. Они терялись из виду под круглыми сводами Палат. Его тут не должно быть, значит, его сюда перенесли из другого места.
- Кардинал, простите…
Но Борхес поднял правую руку, призывая Клода к молчанию, после судорожно откашлялся и начал говорить:
- Я прибыл в Сибрит вчера ночью. У меня был назначен допрос заключенного, который своим поведением опозорил неокатолическую доктрину и бросил тень на саму Церковь. Подумать только! В высших эшелонах Клира произрастало семя ереси! – голос кардинала раскатывался под сводами Палат, метался эхом от монументальных стен. Голос старика превратился в голос самого Создателя. – Я полагаю, вы знакомы с Оскаром де Моро? Можете не отвечать. Ваши братья поведали мне о Вашей взаимной привязанности друг к другу.
Кардинал еще шире улыбнулся.
- Я ценю такую преданность, это очень-очень похвально, но времена, когда Оскар был первым лицом Ордена, завершились. – На секунду Борхес замолчал, переводя дух. – Так как же назвать Вашу привязанность к преступнику, инквизитор Виктор? Кроме как «предательством»?
Выплевывая эти слова, кардинал поднялся и включил экран.
Его взгляд пересекся на долю секунды с взглядом инквизитора. По телу Клода словно пропустили электрический ток, даже если бы он хотел, он бы не мог подняться из-за стола. Такой направленной ярости и властности Клод не встречал. Старик-кардинал направлял эмоции инквизитора против него самого. Теперь яснее ясного он понимал свою роль в страшной игре Борхеса. Его вызвали не чтобы арестовать, не чтобы предъявить обвинения. Его вызвали смотреть.
Кардинал не замечал изменений в лице инквизитора. Он постукивал пальцами по столу и говорил, словно сам с собой, но психические путы, которыми он обхватил разум Клода, не ослабевали, а только набирали силу.
- Война стала поглощать слишком много ресурсов. Нынешнему правительству нужны реформы, и как можно быстрее. Сан-Терре нужен новый лидер. – Кардинал поднял голову и заглянул в глаза Клода. Инквизитор отпрянул и едва не упал со стула. – Верховный Совет и нынешний Папа пошли на трусливый договор с подлыми протестантами. А ведь все ради того, чтобы остановить заразу в самом сердце Святой Земли, чтобы остановить разложение, которые несут еретические культы и такие, как Вы.
Кардинал зашелся в новом приступе кашля.
- Как ты не понимаешь, - воскликнул он. – Такие, как ты, уничтожают все то, что строилось годами, нет, не годами, но тысячелетиями.
Психические путы ослабли. Клод был изможден, голова гудела, словно звонница кафедрального собора во время службы. Руки его не слушались, он попытался встать на ноги, но новый психический удар швырнул его на стул с такой силой, что вмонтированные в мрамор чугунные ножки жалобно звякнули.
Голос кардинала Борхеса доносился до него ясно, словно говоривший шептал ему все на ухо. Он чувствовал гнев кардинала, и чувствовал страх, который неумолимо захлестывал его мысли. Так неумолимо надвигаются волны на одинокий плот в океане: одна за другой, одна за другой, пока плот не разломится, а его храбрый кормчий, который бросил вызов стихии, не уйдет на дно морское.
- Вы нарушали Кодекс, молодой инквизитор. Вы ведь знали, прекрасно знали, что посещение преступника без ведома Клира может повлечь за собой особые последствия.
На слове «особые» кардинал сделал гадкое ударение. Клод почувствовал, что к гневу и возбуждению кардинала стало примешиваться удовольствие. Старик даже не пытался его скрыть. Терпеть более пытку стало невыносимо. Эмоции хлестали по черепной коробке раскаленной плетью. От боли в голове Клод почти ослеп.
Внезапно все закончилось. Клод обнаружил, что лежит на полу. Мрамор пола показался ему холоднее льда. По лицу бежал пот, с губ стекала струйкой слюна, перемешиваясь с кровью, видимо он прикусил их, борясь с психикой Борхеса.
- Мы будем добры к тебе, инквизитор. – Кардинал стоял над Клодом и с интересом рассматривал юношу, который не мог понять, жив он или мертв. – Добры настолько, насколько возможна буква закона.
После этих слов он услышал шаги, скрип древних дубовых дверей, лязг цепей. Он заперт!
Вспыхнул экран. Кое-как Клод поднялся. На экране был виден задний двор тюрьмы, установка «Прикосновение Создателя», ряды гвардейцев, капеллан с громадным фолиантом и в парадной темно-синей одежде. Ошибки быть не могло, намечалась казнь.
Ввели преступника. Если бы Клод мог ворваться сквозь экран и помешать казни, он бы так и сделал. Но его сил хватило лишь на звериный вопль, который разнесся эхом по Палатам Прокаженных. Оскар де Моро не мог идти без помощи, его поддерживал другой заключенный, но даже таким его боялись стражники и тюремщики Сибрита, в частности, поодаль находился капеллан.
В центре двора конвоиры приковали экс-магистра к железному столбу. Оскар рухнул бы на мерзлую землю, но цепи удержали его, он беспомощно повис в воздухе.
Капеллан открыл фолиант и, водя пальцем по страницам, принялся нараспев зачитывать приговор:
- Оскар де Моро, экс-магистр Ордена Храма, кавалер Лаврового Венка II степени, - капеллан смаковал каждый слог и букву. – Вы признаны виновным в нарушении Кодекса Клира, ереси, отступничестве от неокатолической доктрины. Ваша вина доказана, приговор не подлежит обжалованию.
Капеллан с силой захлопнул фолиант:
- Но все же, Оскар. – Капеллан покачал с чувством головой. – Жаль видеть тебя в таком положении, старина. Покайся и прими свою судьбу.
Старый инквизитор поднял лицо к судье и невесело рассмеялся:
- Покаяться? А ты не стал умнее, Винсент! Раньше ты годился, лишь чтобы записывать время смерти преступников, теперь ты выслушиваешь их последние слова. Небольшое продвижение по службе, но… как раз для тебя. – Де Моро выплюнул кровь на снег.
- Моя вина в том, что я спасал из лап Ваших безумных судилищ, из лап этой безумной войны несколько десятков тысяч невинных… - ему не дали договорить. Сработал ошейник-шокер. Де Моро взвыл, его тело выпрямилось, несколько солдат из караула переглянулись и взвели тепловые ружья. Даже раненый инквизитор являлся для обычных людей смертельно опасным противником.
Но старик не обратил внимания на солдат, сквозь боль он зашипел:
- Все, за что мы боролись, было обругано. Старые святыни сменялись новыми, старые законы канули в лету, мы написали новые. Старые войны завершились, мы начали новые. Мы переписали Библию. Мы сказали, что Иисус был простым смертным, а не сыном Бога, мы совместили науку и религию, мы поклоняемся нашему сознанию, как божеству. Но есть кое-что важное – то, что мы забыли. Настолько заврались, что забыли про это. Власть нас развратила. И, чтобы держать массы в своих железных лапах, церковь возродила из бездны веков старые легенды: О первородном грехе, Рае и Аде. Но нет того Ада, которым мы пугаем простых прихожан, тьма ведь в каждом из нас. Наш мир, капеллан Винсент Норэн, - Оскар уже почти шептал эти слова, но Клод их отчетливо слышал, - наш мир… Мы сами превратили его в Ад.
Капеллан Норэн болезненно поморщился, словно сама мысль о падении его личного мира в Ад приносила ему глубокую боль. Он взмахнул своим жезлом.
Двое гвардейцев покинули общий строй. На минуту они скрылись от глаз Клода. Пока их не было, Оскара освободили от цепей и приковали к небольшому железному ложу. Гвардейцы вернулись. Они катили перед собой небольшой аппарат. Клод видел такие в штабе Швейцарской гвардии.«Прикосновение Создателя» - принцип его работы заключался в том, чтобы вводить в вены преступника разжиженное вещество, которое при контакте с кровью затвердевало. Человека буквально замораживали изнутри.
Клод, как завороженный смотрел на гвардейцев, которые подсоединяли де Моро к аппарату. Не отвел он свой взгляд и тогда, когда аппарат начал работать. Лишь когда магистр дернулся в предсмертной конвульсии, и изо рта у него вышла кровавая масса, Клод закрыл глаза.
Экран погас. Замки на дверях неприятно звякнули. Он был свободен. Свободен ото всех оков.
В это самое время у подножия Сибрита одинокий монах-тевтонец боролся с холодом. Он проникал сквозь его легкие одежды и царапал ледяными когтями кожу.
Когда коммутатор пискнул, он удовлетворенно улыбнулся и пробежал глазами сообщение.
Да, ради этого стоило мерзнуть на холоде. Еще раз пробежав глазами сообщение, монах накинул на голову капюшон и растворился во мраке воющей ночи.