Несостоявшийся банкир лихих годов

 
                Железнодорожная 12
Неоновая надпись кафе «Встреча», словно включило голову. Убогая стекляшка времён раннего Брежнева. «Встреча»!  Тысячи типовых убогих заведений построили во всех населённых пунктах возле вокзалов и вдоль больших союзных трас.  Половина назывались обнадёживающее - «Встреча». Проезжающий народ мог в них перекусить. Работяги неподалёку  уставшие производить материальные ценности, пили пиво с чебуреками, согласно народным традициям, как правило, не одно пиво они потребляли. В некоторых было вкусно и чисто, где-то, наоборот.
 Около двух часов я бесцельно бродил вокруг вокзала, тупо отмечая, как дождь сменился снегом, снег опять дождём. В туфлях хлюпало, джинсы липли к ногам, пиджачок, выданный, из сострадания, давно промок насквозь.
Кислотно-голубая надпись вернула меня в суровую реальность. Откуда вернула? Да ниоткуда. С тех пор, как месяц назад меня арестовали, в голове плотно обосновалась пустота. Картины из прошлого, давно ушедшие люди. Вспоминались забытые имена, лица и обстоятельства. Вопросы следователя о банке, каких-то исчезнувших миллионах за пару дней допросов, погрузили меня в такую стройную апатию, что следователь приводил ко мне психиатра. Впрочем, разговор тридцатилетней давности о популярной тогда группе «Пинг флойд» с Генкой Куром, я помнил лучше, чем тупые вопросы этого гэбешного лепилы.
 Я вспомнил и Генкино звание, и специальность и что по национальности Генка был цыганом. Старший лейтенант инженер ВВС СССР - цыган! Сейчас смешно.
В голове закрутились какие-то цветные образы. Яркие цветастые юбки, жёлто-красные осенние листья, поднимаемые ветром с ещё зелёной травы. Ныне ушедшие, мама с тётей Олей. Ещё молодые весёлые, кружащиеся передо мной и друг другом в новеньких, только сшитых крепдешиновых платьях, - голубом и нежно зелёном.
 Стоп! Опять меня уносит в счастливое прошлое. Давай, возвращайся.
Второй час в голове звучала одна фраза: «Сволочь, ворюга, не звони никогда!»
Месяц в камере, я тысячу раз проигрывал разговор с самым близким, как я думал, человеком. Только с её помощью надеялся как-то выпутаться.
Клавдея (с ударением на «е»), так звал ее только про себя. Женщина – монумент. При живом муже, жила открыто со мной. Единственный профессиональный экономист, с которым я мог поговорить откровенно о банковских делах.  Она мне всё объяснит, поможет доказать, что  к деньгам никаким боком и вдруг:
«Сволочь. Ворюга!».
Она точно знает правду и вдруг: «Вор»!
 Следователь на второй день понял реальную ценность меня, как банкира и особо не досаждал. Даже старался помочь мне понять, что меня подставили, как последнего чудака на букву «М». Подтолкнуть к размышлениям. Но я сотрудничать не горел, и надеялся только на верную любящую женщину, которая только что, почему-то отреклась от меня.
Потрясение было сильнее, чем внезапный арест.
Может, боится? Чего ей бояться, если сижу я?
Мысли о предательстве я гнал подальше, шлёпая по лужам и почему-то не удаляясь далеко от следственного изолятора ФСБ.
 Надпись «Встреча» мигнула, словно приглашая войти.
Ну, я и вошёл. Чтоб закрепить связь с реальностью, обрезая дорогу назад, потянул из кармана скомканные бумажки. Хватит ли? Хватит на что? Квартиру, машину, счёт в банке, арестовали, да и сам банк приказал долго жить. Эти бумажки, лежали в кармане, когда фэйсы взяли меня прямо в кабинете, вот они и остались да именные часы «Командирские» с гравировкой «За образцовое выполнение важного государственного задания».
Денег на месяц всё равно не хватит. Разве перекусить и на троллейбус. Только куда ехать?
В кафе тепло, в меру чисто, кроме двух «синяков» за дальним столиком никого.
В тепле внезапно я понял, что замёрз, промок и страшно хочу чего-нибудь общепитовского.
 Буфетчица, отложила чтиво, поднявшись со стула, рассматривала, слегка подняв бровь.
Видок ещё тот! Дорогущие шведские туфли размокли, потеряли форму, пиджак неопределённого цвета на три размера больше по объёму на два меньше по росту.
Когда выпускали из изолятора ФСБ, прапор, выдававший отобранные вещи видно только что выходивший на улицу покурить, оценив мою рубашку с коротким рукавом, скривившись, задержал:
«Погоди, тут у меня клифт завалялся, тоже очень богатого музчины. Если через месяц не вернёшь, жалеть не буду». Человек, посвятивший жизнь хранению чужих вещей, не сомневался, что дней через тридцать, сперва вернут сюда, потом суд, обычная тюрьма, зона.
- Сто грамм и чего-нибудь горячего.
- Из горячего только моё радушие.
- И этого совсем не мало. Чай-то хоть найдётся?
- Чай с водкой?
- Извозчики когда-то так грелись.
Из бутылки с блёклой картинкой женщина, возраста тридцать плюс, булькнула в гранёный стакана на два пальца чего-то пахнувшего ацетоном, на мою гримасу, извиняюще негромко произнесла: пшеничная, хозяин откуда-то таскает. Присядь, разогрею чего-нибудь.
В жидкость, порочащую славное название «водка» насыпал молотого перца, поболтал, чтоб кусочки намокли и одним глотком выпил как лекарство.