Дядя Женя, Квадратные Человечки, Я и Петербург

Сангье
ДЯДЯ ЖЕНЯ, ТЁТЯ НИНА, КВАДРАТНЫЕ  ЧЕЛОВЕЧКИ  И  СТАРЫЙ  ПЕТЕРБУРГ  С  ЕГО КРЫШАМИ


Онегин, добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы... - Александр Сергеевич Пушкин
____________________

Моя мама любила читать стихи Пушкина вслух: это ей успокаивало нервы. Поэтому я почти с пелёнок знал: я тоже родился на этих самых «брегах Невы» как изящный красавец Евгений Онегин с картинки в учебнике (как я уже в средних школьных классах выяснил). Это льстило. Но я не знал, что имя «Евгений» будет для меня так много значить! Я не знал, что не Онегин, но другой замечательный Евгений станет моим лучшим старшим другом.

 В жизни, знаете ли, иногда случаются такие странные судьбоносные сближения, ставящие под серьёзное сомнение якобы случайность наших встреч. Я, лично, совершенно уверен: даже всего одно с чувством прочтённое стихотворение может изменить жизнь,- честное слово!

Первый раз в гости к дяде Жене меня взяли лет в шесть... Ну, в пять с половиной... (Подумаешь, какие мелочи!). Дело было в  декабре: в этом самом тусклом петербургском месяце около четырёх дня на улице уже темнеет, а в пять вечера так и совсем уже тусклая темнотища. Очень недовольная, что её освещают фонарями, мрачная темнота стремилась заполнить все возможное пространство и даже залезть в душу. Иначе, отчего бы настроение тоже было таким мрачным?! Ведь гланды у меня не вспухли и врач по по вызову не являлся. (Ничего хуже я тогда  не представлял!)

В пять с половиною лет Я был уверен, что темнота живая, со щупальцами наподобие многоногого из мультфильма осьминога. В декабре всамделишная не мультфильмовская темнота недобро клубилась посередине между не слишком частыми фонарями. В то теперь уже не так близкое время конца 1970-х с уличными фонарями в городе Ленинграде дело обстояло хуже, чем теперь, а святящихся уличных реклам и вообще с не было, - представляете?! (И самому мне теперь уже трудновато представить!) Поэтому не слишком изгоняемой темноте тогда во всех смыслах жилось повольготнее. Теперь всех цветов радуги рекламные огни весело режут темноту на части, загоняют в щели, будто бы и нет её совсем: от этого унижения не стала ли опасная темнота ещё более мрачной и злой? Опять же вопрос: темнота - она снаружи человека или внутри?!

Помню, в моей нежной юности в декабре я совсем не желал выходить на улицу, если меня насильно не вытаскивали в эту холодную ветреную мерзость. (Ребёнок должен гулять!)Я не любил холода - не дружил темнотой. Поэтому слабенькие ноги бледного ленинградского ребёнка моментально уставали и не желали никуда идти. Но тем декабрьским вечером в гости с папой и мамой я очень даже захотел пойти по нескольким веским причинам: во-первых, почему это мама с папой везде без меня шляются, когда я давно не маленький?! Во вторых, в этих гостях ещё и торт обещали. Но самое главное-преглавное дело было - на метро прокатиться. Метро - большое удовольствие! До этого раза я в сознательном возрасте только один раз так роскошно катался.

Кто теперь воспринимает поездку на метро как удовольствие? Привыкли все давно. Тем более, если тискаешься в этом метро в час пик каждый день: на работу и с работы. Кто из взрослых вообще воспринимает метро как удовольствие?! Но представьте, что вы только что прилетели с далёкой планеты, где нет никакого метро: тогда, наверное, вам будет интересно в метро, а?!

Ещё лучше представьте, что вам 5 лет и все эти солидные годы вы жили-были в новостроечной тесной квартирке-хрущёвке. И вдруг попадаете в  метро!.. Дворец Шахерезады! Пещера Али-Бабы!.. И вообще всё замечательынейше: всё такое огромное, просторное, в разноцветном  мраморе. Сверкающие окнами поездные вагончики – как с моей под столом железной дороги будто увеличенные волшебником. А в поезде встанешь коленками на мягкое кожаное сиденье (детям – всё можно!) и смотришь в мелькающую за окнами, перед поездом покорно расступающуюся темноту: так её! Пусть знает своё место! Пусть вместе с декабрём поскорее уходит!

Когда поезд в тоннеле между станциями замедлял ход, то видны были на серых тоннельных стенах какие-то бесконечные чёрные кишки – резиновые трубки, уже совсем не красивые, жуткие. Если где и жить разбойникам, то конечно именно здесь!.. Слава богу!  Поезд между станциями не особенно задерживался, и разбойники не успевали на него накинуться.

Потом была последняя именно для нас остановка и длинным ручным удавом  вверх ползущий – нас везущий экс-ка-ватор, тоже замечательный. «Экс-ка-Латор - поправляет мама – а экскаватор не в метро, это машина такая землю черпает». - «Ну и что: там он землю черпает, а здесь – людей:  вон сколько нас здесь уже начерпало и вверх, и вниз!»

Вышли мы из метро на Петроградскую сторону уже в густой злой темноте всё того же декабря. Особенно мрачно было после яркого метрошного света. Может быть, мы вообще вышли на другую планету? Всё вокруг такое непривычное: мрачно обступающие нас дома (хрущовки все светленькие или серенькие) как солдаты стояли единой линией и так прицельно к нам присмативались... Я это кожей чувствовал... Они, точно, кого-то ждут, эти дома. Они смотрят мордами, потому что на многих домах ухмылялись какие-то каменные морды: для охраны охраняют, наверное. Интересно, кормит их кто-нибудь? Голодные они?.. Ну, я, вообще, сюда случайно зашёл, - скоро и уйду. Не поверивший моим словам ледяной ветер злобно дунул в лицо, - пывыветрил радужное метрошное настроение. 
 
Чтобы не попадать от ветра, дома были прислонены - приделаны вплотную друг к другу. То тут, то там посередине домов скалились проверченные большие дырки - арки для входа ещё куда-то в домовое нутро. Когда мы вошли в одну такую как метрошный тёмный тоннель дыру, внутри оказался тесный двор. И него со всех четырёх сторон свысока смотрят освещённые за разноцветными занавесками окна. Это мне понравилось. Это меня чем-то очаровало: стою посередине в центре света и вижу даже у некоторых окон людей: вон там дяденька в форточку курит! А там за стеклом на подоконнике целый газон цветов и даже клетка с какой-то заморскою зелёною птицей. А вон та девочка на подоконнике в куклы играет (что с девчонки и взять!). Над всем этим интересным разнообразием нависал квадрат неба: как кастрюльку крышкой двор закрывал. Эх! если бы сегодня ещё и звёзды торчали на небе! Но звёздей в тот раз не было: они плотно укутались серым одеялом... Или это мы были накрыты-укрыты от звёзд серым одеялом?

 Из парадной вверх бегучая лестница мне ещё больше двора понравилась: такая широкая, перила с хитрыми завитками. Прелесть! А уж какие шикарные двери были на этой лестнице! Все двери были из двух половинок из старого  блестящего дерева с медными ручками: каждую хотелось потрогать - погладить, - с каждой поздороваться. Старый Петербург многих в него впервые попавших сходу в себя влюбляет, и уж потом никакие житейские  неприятности этой любви не изведут. Дети такое вот, странное, из прошлого сквозящее очарование лучше - острее взрослых чувствуют.

 Что скажет взбирающийся на пятый этаж двух векового дома взрослый? Что пятый этаж здесь как в новостройке девятый, лифта нет и лестница слишком крутая: сердце выпрыгивает!.. Зато на одном из пролётов стояло старое кресло и на широченном подоконнике – пепельница и вполне живая пальмочка в кадке. Здесь и телевизор ещё влез бы, и даже я на подоконник помещусь и буду двор наблюдать: всё про всех узнаю. Я даже захлебнулся от восторга. Откуда-то вынырнувшая серая кошка, заняв мой потенциальный подоконник, с презрением зыркнув в оконную темноту, стала тщательно тереть морду лапой, - умывалась. А в нашей хрущобе никакое кресло на лестницу не влезет, подоконников так и почти совсем нет, а уж об обще лестничной дивной полосатой кошке даже мечтать не приходится. Ах!..

На тёте Нининой с Женей двери было целых четыре звонка и под каждым звонком - картонка с фамилией. Просто шик!  У нас так был всего один маленький неинтересный звоночек. Я отчаянно потребовал поднять меня, чтобы самому позвонить. Жалко, нельзя было по очереди понажимать на все кнопочки: послушать, - как они звенят? У звонков, ведь очень разные голоса!.. Дверь открыла тётя Нина... Стоп! Вспоминая о прошлом уже много лет спустя безнадёжно взрослым, считаю, я должен немного рассказать об этой паре: о моих тёте Нине и дяде Жене - свободном художнике. Поэтому подождём входить в квартиру: дверь нам пока ещё не открыли.

Дело в том, что у моей бабушки было много сестёр  – целых четыре, и ещё два младших брата-офицера, которые в гражданскую послереволюционную войну где-то подзатерялись. Как могут взрослые дяди насовсем потеряться?! Непонятно. Жаль, что об этом любопытном случае бабушка что-то совсем не любила рассказывать. Кажется, один из моих двоюродных молодых дедушек (смешно такое говорить про двух безусых подтянутых юношей на пожелтевшем фото!) насмерть пропал в каком-то окопе, а другой после войны затерялся в большом французском городе Париже. Но молодые никогда мной не увиденные дедушки, вообще-то, не участвуют в этой конкретной истории, если не считать их до войны проживания тоже в одном очень старом питерском доме.

Так вот, тётя Нина приходилась единственной любимой дочкой средней бабушкиной сестрее – Зинаиды: Зиночки-Умницы, как её бабушка ласково называла. А тётя Нина была ещё умнее своей мамы: просто жутко какая умная, она прочитала уйму книг, окончила пе...  пе-да-го-гический институт и в школе учила русской литературе старшие классы. В свободное от книг и школы время умная тётя пропадала в театрах, музеях, на выставках и концертах. Словом, тётя вела культурную жизнь. Поэтому тётина мама, Зинаида Васильевна, всерьёз опасалась, что у неё (у Зин-Вас) не будет никаких внуков: «Ведь Нине уже тридцать второй годик. От великого ума и культуры детей не бывает!» - это я подслушал, когда Зина жаловалась бабушке на нашей крохотной кухоньке.

И тогда Зиночка-Умница измыслила хитрый план: у её знакомых был подходящего возраста сын Евгений – по профессии ядерный физик, а по зову души – самодеятельный художник-график. Между физикой и рисованием у Жени тоже совершенно не оставалось времени на личную жизнь: он не особенно ею интересовался, что ли. (Люди частенько совершенно по разному понимают личную жизнь!) И Женины уже немолодые папа и мама тоже боялись остаться без внуков. Всем бабушкам сначала хочется внуков, а потом они ругаются за неубранные игрушки и вообще вредничают!

Так вот, Нинины и Женины родители решили своих детей познакомить и поженить любыми методами. (До сих пор не знаю, - сколько этих методов бывает?) Для этого, конечно, по любому поводу стали приглашать друг друга семьями в гости с пирогами  и всё такое прочее. А поскольку Нина и Женя оба были очень умные и вполне симпатичные, то они и нашли общую тему для разговора и понравились друг другу. К тому же они понимали необходимость какого-то устройства личной жизни: ну и поженились в итоге.

 «Слава богу! Насильно в Загс не пришлось тащить!» - это я опять подслушал от счастья за чашкой чая захлёбывающейся Зин-Вас объяснение с бабушкой на нашей кухне. Хотел бы я посмотреть, кто смог бы тётю Нину насильно куда-нибудь "притащить"?! - скажу я уже после с ней многолетнего знакомства. Изящная фигурка далеко не всегда, знаете ли, соответствует слабому характеру! Так что когда Нина вышла замуж за Женю, это значит, что Женя понравился Нине, а Нина - Жене, - и никак иначе. Потом у Жени с Ниной родится бабу-дедушкин долгожданный внук, тоже очень умный Миша, и я стану его дваро... дрова... дво-ю-родным дядей, но эта отдельная интересная история теперь не входит в план моего рассказа.

Несмотря на большое горячее счастье от свадьбы детей у мамы невесты и родителей жениха случилась одна неприятность из-за суровых, русскими писателями-классиками воспитанных жизненных принципов Нины. И здесь наша домашняя история боком въезжает в политику КПСС: это я – уже слишком даже взрослый – добавляю, потому что пятилетние дети в таких вещах не слишком разбираются. 

Дело было в эхо 1930-х – в наследии сталинских лет: при сталинском режиме вообще уничтожали всех образованных и свободомыслящих, но на евреях лежало ещё и особое клеймо супер врагов народа. Эхо тех кровавых лет нет-нет, да краем доплёскивалось до времени нашей истории. Поэтому евреи не редко меняли фамилии на русские, к чему солидное руководство положительно относилось. Казалось бы: фамилия другая, но человек-то остался прежний, - что же изменилось?!  Ах, тема о формализме и бюрократии заведёт нас слишком далеко от квартиры №46 в доме №** (десять минут от метро, вход со двора) на Петроградской стороне!

Так вот, для  карьеры особенно удобно было еврею жениться на русской: взял фамилию жены, - и дело в шляпе. А дядя Женя как раз наполовину был - по папе Адаму Львовичу - еврей. И дядя Женина и тёти Нинина мамы полагали, что Женя возьмёт фамилию жены – Павлова: мило, хорошо, удобно. Потому как кто же не хочет себе жизнь немного облегчить?.. Другого обе мамы и помыслить не могли в сложных условиях существования Советского Союза. (Вообще, условия существования всегда и во всех временах и странах сложные: у всякого времени свои сложности, - это я вам уже взросло умудрённый опытом скажу!) Тут-то и случилась неожиданная неприятность: тётя Нина решила по-своему.

"Я же за мужчину замуж вышла, а не за пустое место!" – гордо заявила тётя Нина. - Жена испокон веков брала фамилию мужа, - так исторически всегда было принято. С какой стати мы должны жертвовать традициями и честью ради мелочной житейской выгоды?!» И она взяла фамилию мужа - «Файзильнбернг». Именно эта сложная для выговаривания и потому мне интересная фамилия была написана на дощечке под одним из звонков. Держимый папой на весу, я в симпатичный звоночек позвонил: со вкусом, долго жал на кнопочку. И тётя Нина открыла нам быстрее, чем я кнопочку отпустил. Нина не любила заставлять себя ждать и вообще не любила цацкаться.

  До сих пор я горячо благодарен тёте Нине за не тисканье приведённого в гости ребёнка и не восклицание: «У т и-п у т и... Какой уже большой! На маму похож!.. Нет, на папу!». От такого у меня в детстве щипало в носу и хотелось срочно что-нибудь разбить. Но Нина просто сказала: «Т а к  значит, это и есть Вадим! Ну, проходи». И я проникся  доверием к природным легкомысленным кудряшкам и большим голубым глазам.

Нина была, как шептались, человек сам в себе, - со своими собственными взглядами. Взрослым сам попав в эту категорию,  до сих пор не понимаю, - почему это собственные взгляды у столь многих вызывают опасение? Если человек мыслит не фразами из "Новостей", так он уже и опасен?! Ведь мы бомбы не кидаем! Зато с собственными взглядами тётя читала свои толстые умнющие книжки и ни к кому не приставала. Ну, вот, теперь, после необходимой информации к размышлению уже можно входить в квартиру.

Конечно, если на стене рядом с дверью приделано несколько звонков, - то это коммунальная квартира, из которой почти все мечтают переместиться в отдельную. В одной доставшейся по наследству комнатке именно такой квартиры и поселилась молодая пара отдельно от их родителей: «Они нас познакомили, но жить мы будем сами в меру своего понимания!» - Женя с таким твёрдым Нининым заявлением совершенно согласился, поскольку тоже был человек сам в себе - со своими собственными, про себя хранимыми на жизнь взглядами. А когда молодые супруги из папы-маминой отдельной квартиры перебираются в коммуналку, - их внутренние убеждения можно считать супер-серьёзными. И вот, наконец, мы у таких интересных людей в гостях.

От двери к окну Нины-Женина комната вытягивалась длинная – трубой, как многие в старых домах крайние в конце длинного коридора комнаты. Комнатные стены были украшены самодельными полками, совершенно забитыми книгами. Стоящее на середине и поперёк трубы старое пианино – чёрная «Соната» (тётя ещё и хорошо играла!) отгораживало ближе к двери стол от ближе к окну дивана и дядиного мольберта. На верхней крышке пианино рядом с нотами не совсем к месту красовался горшок с круглым, утыканным изрядными пучками колючек кактусом. Он, что, музыку любит? Тогда, почему этот кактус, такой сердитый – весь в иголках?.. Мама говорит, что музыка смягчат душу. Напротив пианино (Нининого) на стене висела ещё и гитара(Женина).

 Где-то совсем уж далеко в конце комнатной трубы на подоконнике громоздилась ещё одна книжная пирамида, а между рамами торчали присылаемые обеими нежными мамами банки с маринованными помидорами, огурцами и вареньем. Как потом выяснилось, Нина и Женя дружно не любили ни помидоры, ни варенье, но не хотели обижать заботливых мам. А банки потом раздавали своим неизбалованным обилием продуктов друзьям. Словом, это была типичная интеллигентская комната: богатая духовно и слегка обшарпанная, бедненькая в прямом смысле, что совершенно не волновало, довольных уже отдельностью своего жилища супругов.

За помидорными банками, за окном начиналась уже совершенно чернильная темнота, сквозь которую видны были только квадратные светящиеся пятна - окна на других дворовых стенах. Позже я днём разглядел, что из окна открывается захватывающий пейзаж на петербургские крыши с подпирающими облака трубами. Этот пейзаж никогда не надоедал, хоть единственным нарушением статики были – дождь или реже - солнце, воркующие или нахохлившиеся голуби и иногда -  рыжий, чёрный или пёстрый кот на крыше напротив. Но эти открытия ещё ждали меня впереди.

В тот первый раз пока за гостевым столом дело не дошло до торта, я отпросился играть в коридор. Такой здоровский был тоже бесконечный коридор с большущим сундуком на повороте и санками, велосипедами и другой всякой занятной всячиной на стенках. Да здесь просто на велосипеде и на лыжах прямо в коридоре можно бы кататься! Пахло в коридоре таинственно: пылью и чем-то древним, подзабытым. Я вскарабкался на сундук и повертел колесо велосипеда: коридор сразу превратился в космический корабль.

Потом из соседней с сундуком  двери появилась симпатичная инопланетянка бабуля и сказала, что сундук вполне крепкий: я могу, на нём прыгать, сколько хочу, если захочу. Это даже ей будет интересно: сломается сундук её прабабушки или нет?  Ну, сломается, - так в коридоре и места будет больше. Должны же быть в жизни какие-то перемены?! И прабабушкина правнучка уже сама бабушка угостила меня вкусной шоколадной конфетой.

Другая местная инопланетянка - толстая тётя тоже оказалась общительной: кабы она знала о моём приходе, то не отсылала бы в гости к бабушке своего Санечку, и мы бы отлично поиграли в коридоре. Ещё один выскочивший в коридор расстроенный и слегка шатающийся дяденька в дырявых синих трениках и линялой тельняшке горько пожаловался мне на совершенно бездарных, опять продувшихся в прах советских хоккеистов и дал мне яблоко. В общем, я неплохо провёл в коридоре время, а потом ещё и торт есть позвали.

 Когда я торт ел, дядя Женя уже сидел за пианино, как за китайкой стеной, за своим самодельным  мольбертом (такая на ножках доска, наклоняемая  вниз и вверх) и рисовал, - он вообще был не любитель застольных разговоров. Зато тётя Нина с мамой нашли общую тему насчёт какой-то выкройки. Ведь моя мама отлично умела шить, а с красивой одеждой в те времена как раз была напряжёнка, поэтому королевами красоты были умеющие шить тёти.

 Папа занялся чем-то в телевизоре. А я, когда уже некуда было в себя впихивать остатки торта (случается в жизни даже и такое!), мимо блестящего бока пианино тоже бочком подобрался поближе к дяде Жене: этот молчаливо чему-то своему улыбающийся, ничего, кажется, вокруг не замечавший человек меня заинтересовал. Самого то Женю со спины я полностью не видел: видел только его с довольно буйной тёмной шевелюрой склонённую над белым ватманом голову. Видел тонкие пальцы с  тонкой палочкой - пёрышком.

Женя был график и рисовал пером и тушью: таким тонким-тонким приделанным к палочке стальным перышком наносятся на ватман чёрточки  не тоньше волоска, и точечки совсем уж крошечные. Это ж сколько надо просидеть – сколько надо чёрточек, чтобы размером хотя бы с обыкновенную книжную обложку картинка получилась? А бумага перед дядей была размером обложек с десять. Но дядя не унывал: аккуратно макая палочку - перышко в  баночку  с чернилами (с тушью), он водил остреньким железным наконечником по бумаге, улыбаясь своим чёрточкам и точечкам.

Размеренные движения дядиных изящных пальцев меня зачаровали: а я так могу? Ведь это совсем другое, чем на сундуке прыгать! Но больше всего меня поразили человечки: то есть то, что в тот вечер рисовалось-возникало из под пёрышка на листе ватмана. А возникали там эти самые несколько квадратные, и даже очень квадратные человечки.

Квадратные человечки были все на друг друга похожие, в похожих костюмах, с похожей равнодушно туповатой улыбкой. Квадратные человечки образовывали на листе ватмана нечто вроде узора из самих себя. То есть, например, один верхний человечек, стоя на голове, руками опирался на головы двух нижних, а на торчащих вверх ногах стоящего горизонтально лежал другой квадратный человечек с квадратной  шляпой в руке, у него на животе стоял ещё один, и так далее и тому подобное. Просто какое-то мессиво или паутина из человечков! Зачем это: разве так бывает?.. А если они все вдруг с листа выскочат?
-Дядя, а что ты рисуешь?
 
Аккуратно отложив перо на подставочку, он погладил уставшие от мелких движений пальцы правой руки левой и обернулся ко мне. Женины лаза были удивительные: про такие говорят - миндалевидные или восточные, ещё и драконьими называют. Как их ни назови, эти бездонные, грустно тёмные глаза тихо и приятно светились. От этого света как-то сразу становилось. А вот рисование дядино было тревожное.
- Как это называется? - я ткнул пальцем в человечков.

- Понимаешь, названия я ещё не придумал. Ну, скажем, называется: «Система» или  «Человеческий муравейник». - Женя был серьёзен: он не шутил со мной - не снисходил свысока старших лет до маленького человечка рядом. Он говорил наравне: что думает, то и говорил.
- А разве так бывает?! Так люди разве живут? Люди живут сами по себе.
- Это только кажется, что сами по себе. Именно в муравейнике люди и живут, когда как следует присмотреться. Вот я дорисую, выставлю картину, - пусть на себя посмотрят.

- Думаешь, им понравится? – спросил я с изрядным червячком сомнения в сердце.
- Факт, -  не понравится!  - обрадовался Женя, - вот, ты сразу это понял! Они думаю, даже ругаться будут и злую рецензию напишут.
- Зачем же ты тогда их так?
- А чтобы они подумали над своей жизнью. Люди, знаешь ли, маловато думают о своей жизни и жизни в целом: люди просто живут, как придётся. Когда бы люди ежедневно больше думали, жизнь была ярче, умнее. Что и есть цель искусства, а выражать её можно по-разному.

- Ну, я прямо с утра уже начинаю думать. Честное слово! - заверил я Женю. - А тебе самому эти такие нарисованные нравятся? – я махнул рукой на человечков. Почему-то мне не хотелось к ним ближе подходить: ещё привяжутся!
- Мне нравится рисовать, понимаешь? (Это-то я уже понял!) Нравится, как на белом листе возникает новый мир. И мне жутко  интересно будет подсматривать лица зрителей на выставке! (Это я даже очень хорошо понимал.)
- А это – твое нарисованное считается красивым?
- Разве цель искусства только быть красивым? Искусство должно обдирать с человека всё ненужное: грубое, грязное.
- Обдирарь?! - я опасливо ещё на шаг отодвинулся от человечков. - Значит, твоё искусство – вроде душа, который грязь смывает?

- Можно и так сказать. Вот, Микеланджело мог эту грязь красиво смывать. Я знаю, - я - не Микеланджело (кто же это такой, - главный художник, что ли?), но я рисую,  как могу, и это очень украшает мою жизнь. И ты тоже старайся делать, что тебе по сердцу, только чтобы это в обыденной жизни не мешало другим. А на выставках... о, на выставках им именно нужно мешать  Т а к  жить! Раз пришёл на выставку, - так и смотри правде в глаза! Кстати, если хочешь дружиться, не называй меня "дядей". Друзья должны зваться по имени. Я буду звать тебя "Вадим", а ты меня просто - "Женя"...

- Женечка! Твой собеседник ещё не совсем полностью взрослый, - ты не забыл? – подала педагогическую реплику тётя Нина: стоит ли так заговаривать ребёнка?!
- Ничего, это – совсем не глупый ребёнок, – от таких приятных мне слов я немедленно загордился: я тоже себя считал умным!
- Он меня не заговаривает: я сам к нему за пианино зашёл, - вступился я за симпатичного дядю.
- Ну, раз вы нашли друг друга, - желаю вам продолжения приятной интеллектуальной  беседы! – в тёте Нинином голосе сквозило некоторое незлое ехидство.

И мы продолжили приятную интеллектуальную беседу. В детстве любитель поболтать, я   объяснил Жене, что его комната - как такое узкое горное ущелье, а сам он за "Сонатой" как в этом ущелье за чёрной скалой притаившийся индеец.(Бабушка мне уже читала про индейцев и я смотрел вместе с папой кино про индейцев с Дином Ридом) Жене это сравнение понравилось: он немедленно и к моему восторгу нарисовал на клочке бумаги себя и меня в виде индейцев - с перьями на голове.

 Тогда я ещё поведал ему, как здорово - прекрасно ездить в метро. Только там, в тёмном тоннеле между станциями, между резиновых кишок точно водятся злые разбойники: я их почти даже видел в окно, хорошо, что поезд они не догнали, - бегают медленнее.
- Да ты рисковый парень! – приятно для меня удивился Женя, и заговорщически подмигнул, - Ведь смотреть в тёмное окно опасно! – мой рот сам собой приоткрылся в немом вопросе, - Потому что увиденное и даже воображённое всегда стремится догнать нас, - можешь не сомневаться.

При этих словах тётя Нина несколько удивлённо посмотрела на отрез на блузку материала, который она исхитрилась купить заранее точно в размер принесённой мамой выкройки.
- Точно! – оторвавшись от хоккея, тоже подал радостную реплику папа (как геолог он считал себя не очень компетентным для литературных разговоров), - у меня есть один товарищ: уж мы его просим-просим держать язык за зубами. А то, как начнёт он в экспедиции трепаться про буран, так жуткий буран всенепременно налетит.  А ещё, когда я подумал, что мне уже не 18 и пора бы семьёй обзавестись, так сразу и встретил Лену...

Лена – это моя мама. Кажется, она не очень обрадовалась папиной реплике: значит, на ней женились не по любви, а по плану? Лицо у мамы обиженно вытянулось, поэтому папа поспешно добавил:
- И я сразу в единое мгновение влюбился и понял, что лучшей жены и товарища мне никогда не найти! - мамино лицо вернулось в нормальное симпатичное состояние.

Потом мы с Женей сошлись во мнении, что звёзды - это хорошо: когда звездей на на небе много, - это здорово! Когда звёзды сверху во двор смотрят, - жить много веселее. И ещё, - какая же жизнь без кошки? Совсем скучная одинокая не-жизнь. И дядя Женя пообещал в скором времени - к следующему моему приходу немедленно завести кошку. Кроме того, лето, всё-таки лучше зимы: летом можно не тратить столько времени на много одевание - раздевание, а сразу так на улицу выскочить. Много ещё о чём мы тогда говорили и сошлись во мнениях.

В тот декабрьский вечер я ещё не знал, что в придачу к замечательным папе и маме  нашёл прекрасного товарища. В тот вечер первого знакомства  Женя (по взаимному согласию дядей я его больше никогда не называл) подарил мне альбом в нём с ещё целой половиной  чистых  листов. Рисовать полезно, потому что нарисованное тебе уже подчиняется, поэтому и не опасно, - так он объяснил.

И простой карандаш Женя мне тоже подарил. Сказал что точить карандаши нужно специальным ножичком. Точёные магазинной точилкой карандаши не дадут нужной тонкой линии. А стальное рисовальное перо  мне ещё всё-таки рановато в руки брать: моя мама Женю за тушевые пятна на мне и везде в квартире не поблагодарит...
 
Через куртку прижимая к сердцу подаренный альбом, я с уже сонной улыбкой ехал в метро домой: разбойники уже точно не могли догнать наш поезд, потому что Женя одним взмахом пера нарисовал в альбоме этих разбойников: очень смешных, небритых и одного с деревянной ногой, - где же ему поезд догнать?!

Так я удачно я на всю жизнь зашёл в гости - подружился с мужем племянницы моей бабушки - Женей, художником – графиком, как многие художники немного рассеянным, и как в системе работавшие физики – по-своему методично аккуратным. Сначала, конечно, я ездил к нему только по случаю с мамой, для чего мне приходилось ныть, чтобы меня тоже взяли, и я никому не буду мешать, только тихо погуляю в коридоре и посмотрю на дядины картины. Но по мере возрастания самостоятельности во втором классе я как то раз сбежал - доехал на метро до Жени сам (это навсегда остаётся одним из самых захватывающих приключений в моей жизни!) Тётей Ниной возвращённый домой блудный сын получил изрядную нахлобучку, но нет худа без добра: меня стали отпускать одного ("Ладно, он уже не маленький!).

Женя оказался другом  лёгким, ненавязчивым, всегда говорившего то самое, что нужно было сказать именно мне, именно в этот момент. Далеко не всегда это были приятные слова: иногда (уже более взрослым) под прищуренным взглядом драконьих глаз я ощущал себя квадратным человечком с его картин. Но я никогда не обижался на Женю: умному человеку на правду не следует обижаться. Но правду надо ведь ещё уметь приемлемо для собеседника подносить! Он умел, мой дядя Женя.

Женя научил меня рисовать: художником я не стал, но умение делать карандашиком беглые зарисовки очень скрашивает мне жизнь. Но и проблемы иногда приносит: как-то  раз моя карикатура на школьную директоршу оказалась на столе у этой совершенно без всякого чувства юмора сильно партийной директорши. В человеческом муравейнике чувство юмора считается опасной роскошью! И родителей вызвали в школу.

Папа тогда был на Севере в экспедиции, а у мамы на руках мой новорожденный братик. Бабушку с её давлением и больным сердцем я вообще не рассматривал как кандидата для свидания со злющей директоршей. Оставался только Женя: лихо домчавшись к нему на метро, его я и попросил сходить объясниться.
- Что ж! придётся мне отвечать за свои поступки. Ведь это я тебя учил шаржи рисовать…
Не знаю, что он сказал директорше, но все последующие мои пять школьных лет она старалась не замечать даже мои опоздания.

- Что я ей сказал? – с хитринкой  удивлялся Женя. – Да ничего особенного! Сказал, что у неё типажно не гуманные методы воспитания детей, потому что творчество надо бы поощрять. И поэтому я непременно её по памяти зарисую именно как отрицательный типаж… - он совсем не был в жизни беспомощным, мой замечательный художник Женя! Просто у него были чёткий взгляды: когда нужно вмешиваться, и когда совсем не нужно.

В другой раз, уже будучи взрослым, я как-то начиркал вредный шарж на моего босса, и кто-то из моих услужливых коллег подсунул ему этот шарж, - исключительно для поощрения моего таланта, надо думать. Но босс, когда первый праведный гнев его поостыл, оказался много умнее директорши: взял да изобразил ответный шарж на меня. Рисовал он не очень что-бы так: никто его не учил, но идея была забавная. Я засмеялся, - босс засмеялся тоже. И мы стали приятелями. И такое бывает в жизни. Но всё это будет - много "потом".

А пока друг из Жени получился требовательный и своенравный. Работая, он не желал болтать с ним и дышать ему в затылок, но позволял тихо сидеть рядом и тоже рисовать. И я быстро измыслил хитрость: вроде нечаянно ронял свой альбом или делал так, что Женя его видел, тогда он сразу начинал объяснять ошибки. Но иногда Женя просто сидел и смотрел в окно. Тут уж делать было нечего:
- Сегодня, Вадим, давай просто помолчим! Сегодня мне слова мешают.

А в следующий раз он вдруг желал вслух читать стихи: то есть попеременно со мной. Мандельштама и Пастернака Женя очень любил. Так я еще до старших классов выучил кучу стихов и понял, что ритм - это красиво.
- В жизни, Вадим, тоже должен быть красивый ритм, а не кастр-у-льные ритмы, - рассеяно изрекал очередной собственный афоризм Женя.

Одним из крупных дядиных достоинств было умение восхищаться малейшими чужими успехами или упорством: не такое уж частое в людях качество. Помнится, как то раз я уже пером - точечками и чёрточками - предолго тщательно изображал танцующую с бубном цыганку Эсмеральду из "Собора Парижской Богоматери" Виктора Гюго (из-за этого даже двойку по химии получил за не сделанную домашнюю работу). Но лицо цыганкино не получилось как следует. Теперь, что, всю картинку перерисовывать?! - я чуть не плакал с досады. И догадался нарисовать отдельно другое - лучшее лицо: аккуратно наклеил его сверху старого, края накленного тщательно загладил ногтем и подрисовал точечками так, что совершенно не было видно никакой подмены.

Женя был в бурном восторге. Временно забрав картину он демонстрировал её всем своим друзьям - художникам:
- Смотрите, какой догадливый юный художник!
- Да, вполне ничего себе для его возраста: пропорции и светотень верные и перо держать умеет. Но чем же он такой уж догадливый?!
- Да ведь личико то приклеено так аккуратно, что совсем и не видно: спас не получившуюся картину.
___________________________


Когда жить в постепенно разваливавшемся СССР в идеологическом смысле стало свободнее, Женя, ушёл из своего института в полностью свободные художники к бурному  ужасу своей мамы Зины-Вас: «Без постоянной работы! В нашей стране!».  Зато тётя Нина только передёрнула острыми плечиками: «Этим всё равно старое должно было кончиться и заново начаться. Он такой, - он всегда об этом мечтал: состояться полностью в одном. Ну, устроится куда-нибудь фиктивно, чтоб штамп только был». И Женя как всегда с Ниной согласился. Кто из них с кем первый соглашался, - я так и не понял.

Напомню: искусство в СССР обязано было быть партийным. Но как, скажите, мы применим партийность к пейзажу? И нельзя же портретисту рисовать одних колхозниц с веслом или на всех надевать красные галстуки?  Хоть рамки партийности и были весьма туманными, но дядя Женя со своей компаний точно попадали в антипартийные хулиганы.  Кроме того, в СССР даже безобидная домашняя выставка картин считалась антигосударственным подпольным сборищем. И вдруг в 1980-х настало послабление: на дома бесплатные выставки стали смотреть сквозь пальцы, - стало можно.

Делались эти мини выставки так: из круга знакомых художников в  самую большую квартиру сносились все картины, так что стены оказывались увешанными от пола до потолка; картины были и на подоконниках, и на диване, и на стульях. Заранее знакомым раздавались пачечки напечатанных бумажек с приглашение посетить выставку в такие-то дни в любое время до 10 вечера (позже запрещали советские законы). Знакомые раздавали бумажки с адресом своим знакомым и т.д. А если кто хотел себе что-то понравившееся с выставки забрать, то потихоньку, «на потом» договаривался о цене в уголку с художником. Так вот у Жени открылся талант к организации таких выставок: что бы и зрители были довольны, и милиция не приставала.

 В итоге народу приходило даже очень много: люди уставали от обыденно видения – люди хотели отдохнуть от официальщины, от обязаловки! А тут на них со стен взирали официально не признаваемые, но занятные и ангелы, и черти, и какие-то инопланетные змеи-горынычи. Люди удивлялись художественно ярко красочной эксцентрике ныне известного художника Кирилла Миллера, люди с интересом разглядывали и Жениных квадратных человечков. Только их плохо покупали. Поэтому дядя ради добывания средств к жизни  рисовал ещё и востребованные пейзажи и натюрморты маслом в стиле экпрессионизма.

 «Настоящий Поль Сезан и Ван Гог!» - бурно  восхищалась дядиными натюрмортами  моя мама Лена. «Вот именно, - мрачнел и сопел Женя, - это Сезан, а не я. Это всё уже было. Ведь каждому хочется быть самим собой, а Лен?! Поэтому друзьям я дарю только своих человечков! Пусть меня вспоминают, а не Ван Гога. Ну, если не нравится, - можете в кладовку запихать». Скажите, как можно запихать в кладовку подарок, в который вбухано столько точечек  и черточек - столько труда?! Моя мама, конечно, была не такая. И никто в нашей семье не такой.

 Лично мне Женя подарил тот самый муравейник из человечков, рисованный в первый вечер нашего знакомства. Человечки висят у меня над столом, и уже давно не кажутся страшными: ведь это Женя рисовал, - я смотрю на картину и теперь так беседую с Женей… Извините, я отвлёкся и опять спутал время: уже многое и многих терявшие в жизни взрослые любят забегать вперёд. Но сейчас пусть мне снова будет 18 лет!

Закрываю глаза и возвращаюсь в прошлое: как бы альбом из прошлого беглых зарисовок - эскизах: вот я – гордый своей эксклюзивной причастностью к высотам культуры студент 1 курса филологического факультета Ленинградского Университета(ЛГУ) тогда ещё имени Жданова. (Теперь это позорное имя гонителя культуры, - слава богу! - сняли.) И я на одной такой домашней очаровательной, замечательной выставке Жениных друзей сижу я на полу – разглядываю нижний картинный ряд. А можно было и лечь на пол: здесь этим никого особенно не удивишь, потому как искусство – это свобода в разумных приделах!

 Дверь в выставочную квартиру обычно оставляли открытой. Люди туда сюда ходят, - зачем же, скажите, дверь без конца открывать и закрывать?! Тогда на фоне КГБ террористов никто не боялся. Тогда ещё не было подобных фантазий, и никакие террористы ни разу ни на одну выставку так и не не пришли. Гидов или смотрителей на домашних выставках тоже не было, и никто не крал ничего. Где-нибудь в завешанной картинами комнате стояла картонная коробка, и туда бросали какие-нибудь деньги за погляд – сколько угодно гулянье среди картин. Но можно было и не бросать: дело совести и никто за руки не хватает. Никто и не ругается, несмотря на оживлённое движение и толкание (квартира всё-таки тесновата для выставки). 

Из кухни с младенцем на руках иногда выходит жена художника. Она  кажется сей момент сошедшей вон с того полотна  средневековой красавицей - принцессой, немного пасмурной (всё-таки тяжело целый день прятаться от такого количества людей на кухне!). Сам художник нередко тут же в углу рисует за мольбертом: не обращая на зрителей никакого внимания он яростно трёт кистью палитру...

Художникова жена-принцесса молча ставит на табуретку у мольберта  кружку чая (а то муж -  художник и поесть забудет!).  Потом прекрасная дама тихо и гордо скрывается из комнаты, оставляя ауру ожидания чего-то хорошего…  А из  квартирных окон виден всё тот же старый Петербург, потому как выставки устраивались, естественно, в старых, самых больших квартирах.

Ах! – это красиво: художник в непонятно какого века рубахе - блузе (питерские художники любят одеваться экстравагантно!) на фоне высокого окна, за которым виднеются всё те же старо питерские крыши и трубы. Сколько художников рисовали их, - сколько людей, подобно мне, глядели на них из окон? И не только глядели: сколько людей с упоением шатались по тебе Петербург? разглядывая лица твоих домов, твои сиротские дворики-колодцы и холодные в своём великолепии площади?!

Когда я подрос, мы с Женей изрядно пошатались породному городу: особенно в знаменитые белые ночи - "Когда прозрачно и светло. Ночное небо над Невою И вод веселое стекло. Не отражает лик Дианы". Тётя Нина не возражала: как раз в это время у неё родился Миша. А комната была всё та же - коммунальное узкое ущелье, где для наших с Женей посиделок теперь не оставалось места.

Бродя по Петербургу (тогда ещё по Ленинграду), мы, конечно, читали стихи в том числе и собственные, и даже в меру нашего таланта сочиняли вместе - строчка за строчку. Поэтому я уже не уверен, где мои строчки, а где Женины:

И смешалися здесь страны и века!
От ворот до комнат тесных чердака
Гул летит - беснуется игра,
Мечут, мечут карты понтера:
Арка. Мостовая. Барельеф.
Улица. Аптека. Дама Треф.
Дом плывёт в канале крышей вниз...

Оглянись, художник, оглянись!
Он не тронут дуновением весны, -
Этот город сны, - лишь только сны!
Ты не верь видениям, не верь, -
Призракам не отворяют дверь.

Что бежать за старою мечтой?
Сотворить и кистью и душой!
Набирай же красок поскорей -
И по серой мостовой разлей.
     ____________________________________________________
                _________________________________________________________


Ленинград – Петербург - туманный город призрак, город вместе – и сказка, и жестокая реальность, как писали Гоголь и Достоевский. Сколько я узнал в тебе Петербург! Сколько перечувствовал и нашёл. Но сколько и потерял за сорок истёкших лет!

 Первой ещё в моём детстве исчезла – перестала приходить и дарить мне большие кульки конфет старшая бабушкина сестра добрая пухленькая старушка Феня Васильевна. Потом исчезла и Зина-умница. Потом, уже перед окончанием университета, я потерял мою любимую бабушку. Она велела схоронить себя вместе со своими родителями и сёстрами на старом кладбище – на Серафимовском. И все документы для похорон у нас были, но за пятнадцать после Зины миновавших лет рядом с могилами вырос изрядный тополь. А когда дерево ближе к могиле трёх метров, - уже нельзя подхоранивать.

Как же нам в этом случае исполнить волю бабушки? Надо было срочно что-то делать: но что? Как всегда в трудных случаях жизни призывали на помощь Женю, только вздохнувшего от нашей излишне интеллигентской наивности. Он взял у отца какие-то деньги и к вечеру вернулся с кладбища с уже подписанными документами: никакого дерева на плане подхоронения вообще не оказалось.

- Если надо дать взятку ради стоящего дела, - значит надо, - шёпотом объяснял мне Женя уже на похоронах. – Такая жизнь: разве всех людей переделаешь?! Взятка, конечно, есть зло, но не для нас в данном случае. А бравшие - продающие даже смерть - пусть сами за себя отвечают. И знаешь, Вадим, я им, этим бравшим, не завидую. Нет, я не о загробной жизни. Просто такие -  те люди не могут не рисовать, ни сочинять: творчество им не доступно. А какая же это жизнь – без творчества?! Кстати, когда я помру, меня тоже давайте  к моим родителям.
- С какой вдруг стати тебе умирать?! - передёрнуло меня: бабушка всё-таки была старенькая и больная, совсем уже не ходила, а что бы вполне бодрый Женя?!

- Закон жизни, - развёл он руками. – Я ведь завтра не собираюсь – не тороплюсь совсем: мне жить интересно. Но если всё обычным ходом пойдёт, ты, конечно, меня переживёшь: просто обязан. Так в случае чего, знаешь, тоже не постесняйся:  деньги я оставлю.

Всё шло своим чередом. Мои мама и папа не прожили так долго, как бабушка, потому что оба были помороженные: мама ещё девочкой-подростком в Блокаде Ленинграда, а папа – в одной из своих северных экспедиций, к тому же он слишком много курил. Кто же меня утешал, как не Женя? Утешал он не прямо, - как то иначе:  «Ты - говорил он, - даже в страшном горе всегда что-то делай. Биться с тоски о стенку лбом - плохая привычка: что и кому ты этим докажешь?! Стенке не больно, а лоб у тебя один».

Но мне всё-равно хотелось биться о стенку лбом, когда умерла мама. Я пришёл тогда к Жене, и он уже совсем ничего мне сказал: посмотрел на меня и молча постелил мне спать на раскладном кресле рядом со своим семейным диваном. А Нина заставила меня выпить горячее молоко. Всё шло своим чередом: всё менялось. И только Женя, казалось, не менялся.

Помню, лет сто назад Зина-Умница говаривала, что её зять Женя не взрослеет, не становится солиднее, и никогда не станет: вечный юноша. По мне, так Жене и не надо было взрослеть: он всегда был – он родился уже мудрым. И всё-таки, не становясь не скучно солиднее, он старел по тому же вечному закону бытия. С начала нашего знакомства пролетели годы – немалые годы пролетели незаметно, как поезд между двумя станциями метро.

 Я закончил Универ, защитил кандидатскую, женился, и дочки мои уже бегали не в младший класс. А мои студенты - представьте! - стали звать меня - относительно не старого преподавателя - "Вадим Сергеевич"! К этому времени у Жени и обрамлённая кудрявым венчиком лысина давно была, и «вообще уже песок сыпется!» - как он сам шутил.

Когда мы последний раз виделись, мне было уже… - нет, я вам не скажу, а то самому страшно! – а Жене стукнуло все 80 с хвостиком. Он давно уже жил тогда не в старой - в другой, отдельной квартире, но тоже в старом Петербурге с видом на крыши. Потому что переезжать в новостройки Женя категорически отказался: «Никакого оригинального лица нет. И вообще, я привык дышать именно этим туманом!» Поэтому Богатый покупатель- старой всего этажа старо петербургского дома оценил дядино несламливаемое упорство, – махнул рукой (такие странные эти художники!) и посодействовал въехать тоже в старую отдельную квартиру, только около Литейного проспекта. 

И вот – как сейчас вижу! - он, мой друг Женя,  сидит в тот последний вечер конечно рядом со своим мольбертом, где на сей раз были изображены не одни человечки, а – представьте! – крыши с гуляющими по ним весёлыми  и даже совсем не квадратными человечками с цветами в руках: человечки дарили друг другу эти цветы. Человечки танцевали на крышах.

- Квадратные, - они по крышам не гуляют, - они всегда внизу, - весело объяснял Женя. – У каждого, знаешь ли, наступает такое время, когда дискуссия с квадратными уже ни к чему. Вот и мне они уже как раз ни к чему:  я с ними не останусь, и они со мной не пойдут.

С годами Женино лицо не то чтобы сделалось морщинистым, но стало похожим на сухие сосредоточенные лица пророков на древних фресках Феофана Грека. Отращенная седая с чернью кудрявая борода довершала сходство с иконами. Драконьи же глаза его были  по-прежнему молоды и тихо светились. Он нежно гладил  кайфовавшую на его коленях светлую лохматую кошку: 

- Я, Вадим, не очень люблю собак: собаки в своей потрясающей верности всегда с тобой: и когда надо, и когда не надо, а прогнать – обидеть их хорошо ли?! Я и сам всю жизнь был самой по себе кошкой. И ты Вадим, такой же: я сразу это понял, с первого на тебя взгляда. Это, знаешь ли, врождённое, исключающее квадратность. Таким и оставайся: есть свои карьерные  минусы, но и духовные плюсы есть.

- А квадратность души, знаешь, тоже чаще бывает врождённая, - тогда уж ничего не поделаешь: как бог или кто там ещё судил. Но бывает и добровольно приобретённая, - что бы не отвечать ни за что. Вот Э т о  то и есть в жизни самое страшное! Страшнее всех в мире разбойников и террористов. Я спорил с  Э т и м  всю жизнь: теперь твоя очередь. Ведь люди просто так не встречаются. А теперь давай ка как раньше просто посидим - помолчим: устал я сегодня  что-то… - Таким я его и запомнил.

И вот я сегодня один дописываю эти так много – всю мою жизнь – значащие для меня строки. Моя последняя и всего вторая в жизни – квартира на Петроградской стороне: не совсем рядом с бывшей Жениной, но не всё ли равно, когда из моего окна хорошо видны  старо петербургские крыши?! Эта моя комната узкая, как труба или ущелье: как та Женина в моём детстве. Выражение моего молчаливого восторга на лице приняв за скепсис отказа (такие в ширину уже 2 метров комнаты считаются нежилыми), продавец квартиры значительно снизил цену, и тогда у меня вместе деньгами за старую хрущовку хватило моих учёных копеек заплатить за этот шикарный вид на крыши! Теперь я здесь живу-поживаю, пишу и думаю о жизни: такие комнаты просто для созданы для думанья, вспоминания, чтения стихов:

Я вернулся в мой город, знакомый до слёз,
До прожилок, до детских припухлых желёз.

Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей...

Бесподобно писал о нашем городе Осип Мандельштам! Хотя я, как и Женя, никуда особенно из Питера не уезжал, не считая отпусков на дачу и на юг. Мне Питер не надоедал и не надоедает, поэтому всё вокруг само собой носит питерский отпечаток: питерские переулки, питерские писатели и книги, питерская интеллигенция...

В моей супер питерской в стиле Достоевского комнате между от пола до потолка книжными битком набитыми стеллажами приютилась и старенькая чёрная «Соната» - та самая, доставшаяся мне по наследству. Дочка моя играет на ней просто здорово и меня научила играть одним пальцем. Жизнь продолжается: она должна продолжаться, - ей нельзя останавливаться! И Женина теория квадратноголовых человечков мне в этой жизни очень помогает: иногда ведь просто нужно уметь посмеяться над квадратноголовостью.

За 50 лет разросшийся до неимоверных размеров жирнейший кактус  - он жив, представьте! - теперь не стоит на пианино: не помещается. Теперь кактус занимает половину подоконника, гордо выпятив иглы на трубы за окном: он завидует, потому что трубы всё равно длиннее.

На верхней крышке  «Сонаты» теперь – фото Нины и Жени в молодости, около времени нашего судьбоносного знакомства. Ведь если бы старшая сестра моей бабушки Зина -Умница не познакомила Нину с Женей, если бы они не поженились, если бы меня не привели к ним в гости в тот замечательный старый дом, и если бы я не позвонил в тот звоночек, если бы… Что могло бы быть тогда с моей жизнью, - подумать страшно! А ещё говорят, - всё мол случайности. Ничего подобного!

Письменный стол мой у окна, а по бокам от меня висят Женины картины: первая – с пирамидой из квадратных человечков, и последняя – с весёлыми милыми человечками на крышах. Жене моей тоже очень нравятся мне моим другом Женей все подаренные  картины с человечками: «Живём с этими квадратными, зато без зелёных чёртиков!» - шутит жена. 

Вот, столько лет мы прожили вместе, и дети наши уже выросли, и вот я вдруг понял, что моя жена потрясающе похожа на тётю Нину, - всегда была похожа. Только без светлых кудряшек. Бывают в жизни такие удивительные люди, за которыми невольно и правильно тянешься. Не говорю уже, что тётя Нина между делом блестяще подготовила меня к университету. Друзей и благодарных учеников у Нины было много, и я тоже часто заходил. Только, оставшись без Жени, Нина, всё равно, сильно загрустила.
- Конечно, он в мыслях всегда со мной, да и книг интересных непрочитанных ещё очень много. И никто меня не забыл: даже удивительно!.. Но как-то всё-таки очень грустно мне… - через пару лет она тоже ушла. Танцевать на крыши к Жене, думаю...

 ...О! какой же я неблагодарный болван! Ведь она тоже была мне верным другом! А я забыл ей сказать – забыл поблагодарить! Простите тётя Нина! Правда, я назвал свою младшую дочку Ниночкой. Вроде, даже и случайно так назвал?..

За истёкшие 50 лет  мне приходилось хоронить друзей, учителей, коллег: «Летят за днями дни, и каждый час уносит Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём  Предполагаем жить, и глядь — как раз — умрём…» - как поэтично сказал Пушкин о печальном законе бытия. Пора, пора  и мне осмыслить свою жизнь. Но что я могу добавить к Жениному последнему монологу?! Да, в принципе, ничего. Всё в главном, вроде, было даже правильно. А о мелочах к чему болтать?!  Надеюсь, что выход на крыши мне будет открыт.

  Жизнь – она как моя в детстве поездка в метро: если киснешь со скукой в тесной раздражённой толпе, - и жизнь такая же квадратноголовая со злыми, выскакивающими из тёмных тоннелей разбойниками. Когда же видишь мраморный дворец, - дворец и будет, не в прямом, конечно смысле. Так и я по прежнему люблю ездить в метро, и предпочитаю видеть не тёмный тоннель, но мраморный дворец.
Те, кто у шёл, - те, кого мы потеряли, на самом деле живы, пока мы их помним: они ходят с нами по тем самым улицам, по которым ходили ещё Пушкин, Гоголь, Достоевский. Пушкин, к примеру, давно умер. Но разве его смерть мешает нам говорить на созданном им языке?! Пушкин бессмертен, пока жива культура. Мы все вместе дышим петербургскими туманами и радуемся осторожному петербургскому солнцу. Поэтому в высшем смысле смерти нет, и нет для причастных творчеству одиночества  на этом свете.
_____________________________

P.S.  Недавно я изыскал и купил на барахолке, на Удельной, окованный по углам медью очаровательный древностью сундук: совсем как тогда у старушки в коридоре! Прыгать на нём мне уже поздновато, надо будет повесить над сундуком на  стену старый велосипед: буду так вспоминать детство. И квартира моя станет для внуков своеобразным музеем. А пока отчего бы мне не устроить квартирную выставку? Я конечно не художник, но кое-что рисовал всю жизнь. Женин сын Миша обещал дать мне на выставку все сохранившиеся Женины работы. Это будет – здорово!

Мы все любим повторять преемственность культуры, преемственность культуры... Что это такое, - память?! Да, и память тоже. Кстати, сегодня теплая ночь. Небо на удивление чистое, и уже виднеются звезды. Вот сейчас допишу и пойду из дворового колодца смотреть на звёзды. Если Миша зайдёт, мы будем смотреть на звёзды вместе.