М.М. КИРИЛЛОВ
ПЕРВЫЕ ШАГИ
Отрывок из неопубликованной повести «Преодоление (Военное детство)»
В раннем детстве я часто рисовал один и тот же придуманный мной пейзаж, в котором где-то на берегу моря, в глубине высокого мыса, словно спрятавшись в его тёмной массе, просматривался домик с единственным освещённым окошком, слабый свет от которого падал вниз на прибрежный песок, на стоявшую у кромки воды лодку и на тёмные, еле различимые, волны. Высокий мыс защищал домик от морского ветра. Мне казалось, что это мой домик. Я представлял его себе, как свой уголок, где я всегда могу спрятаться. Всё было обыкновенно, девчонки ведь играют в куклы, и они для них живые. Мне нравилась уединённость моего уголка. Этот образ волнует и зовёт меня до сих пор, и мне кажется, что это и есть моя суть. Это возникло ещё до войны, и мне было тогда только около шести лет.
Возможно, сказывалась неосознанная тревога, характерная для того времени. Мы часто слышали тогда и в разговорах взрослых и звучавшие по радио сообщения о событиях во франкистской Испании, в Польше и на Карельском перешейке. Надвигалась мировая война.
И действительно, уже в детстве я был мальчиком, склонным к созерцанию и к размышлениям. А верховодой среди подростков я и тогда, и позже никогда не был. Никого не обижал и не дрался. Как-то ещё в детском саду мне подарили пушку и к ней пистоны. Так, когда мой младший братишка Саша, бесстрашно стрелял из неё, я даже прятался в соседней комнате. Он очень завидовал мне из-за пушки, так как ему подарили тогда только оловянного солдатика, а солдатик не стрелял. А запах после выстрела из пушки был таким дразнящим. Наверное, мне нужно было родиться девочкой.
Но иногда уже тогда во мне проявлялся и какой-то другой человек. Так, в пять лет я бесстрашно дёргал за хвост стоявшую передо мной лошадь, не понимая, что лошадь может меня лягнуть и запросто убить копытом. Спасла меня мама, оттащив от лошади.
Как-то, уже в первом классе школы мне отчего-то не захотелось заучивать и читать вслух задаваемые стихи. Даже стихи Пушкина. Когда мне говорили, что это нехорошо, я в сердцах отвечал: «Я не буду читателем, я буду писателем!». Откуда бы мне знать тогда, что я буду писателем? Разный я был человек, и даже упорство было мне не чуждо.
Когда внезапно, 22 июня 1941 года, началась Отечественная война, все семьи военнослужащих из нашего московского двора в Лефортово отправили в эвакуацию, в Челябинскую область, а позже в Казахстан, в Петропавловск. С этого начинается эта моя повесть. В ней всё написано по моей памяти. Я тогда только что закончил первый класс, но помнил всё хорошо.
Помню, в конце июля на полуторках нас отвезли на заводские пути соседнего завода «Серп и Молот» (в Москве). Там мы ещё полдня ждали погрузки в товарные вагоны. Их называли «теплушками». Наш отец, руководя погрузкой, то появлялся, то убегал по делам.
Когда мы погрузились и устроились на нарах вагона, уже вечерело. Из путевой будки доносились по радио песни «На позицию девушка провожала бойца…», «Выходила на берег Катюша…». Наступило время прощанья. Стали прощаться с отцом и мы. Вот тут-то я впервые почувствовал, что война это прощанье, это разлука. Как же было страшно маме с нами тремя ребятишками, младшему из которых исполнилось тогда только 54 дня! Что нас ждало в эвакуации? Война коснулась нас.
В нашей теплушке располагалось несколько семей. Почти все были с детьми. Были и пожилые люди. Многие ребятишки были мне знакомы по играм во дворе. Так что у нас быстро сложился свой круг общения.
В середине вагона была размещена печка–плита, которую топили дровами, заготовленными заранее. Труба от неё уходила в дверь вагона. Под печкой лежал железный лист, на который из топки высыпались угли и зола. Очень скоро стало ясно, что печка нужна не только для приготовления пищи, в том числе нам, детям, но и для кипячения воды (стирка, питьевая вода). Воду вёдрами доставляли на станциях.
Широкие двери вагона были открыты из-за возможности бомбёжек в пути и загорожены только доской, и это было опасно, так как дети заигрывались, бегали, несмотря на небольшое пространство перед дверью, рядом с печкой, посреди вагона. Поезд мчался или ехал медленно, и можно было видеть, как проплывали мимо нас мосты, речки, станции и поля. У открытого проёма, отгороженного доской, всегда дежурил кто-то из взрослых. В составе поезда был старший. На остановках он забегал к нам и объяснял, где мы находимся и что впереди. Ехали рывками, то очень быстро, то подолгу стояли на запасных путях, и тогда нам даже разрешали вылезти из вагонов и побегать по насыпи. Этой радости мы ждали. Несколько раз (до г. Горького и позже) состав попадал под бомбёжки, хотя бомбы цели не достигали. Этим и были вызваны рывки в движении поезда. Ночью печку гасили в интересах светомаскировки. Всё это я очень хорошо помню, как помню и тревогу взрослых.
Наш младший братишка Вовочка вёл себя спокойно, мама кормила его своим молоком и давала жиденькую манную кашку с ложечки. Стираное бельишко сушилось над печкой. Санька (ему было 5 лет) лазил по нарам к своим друзьям. Им было скучно, и они баловались. Однажды он даже упал с верхней полки рядом с раскалённой печкой. Был переполох. Мама испугалась за него, а он чувствовал себя героем: ведь только он из всех мальчишек упал и при этом остался жив. Конечно, он был наказан именно так, как это делают все мамы. Сашка не был похож на меня, он был совсем другой.
Я помогал маме: держал на руках маленького братишку, давал ему попить из бутылочки, высвобождал маму, чтобы она могла поспать хотя бы немного, пока малыш не орал.
Я очень повзрослел в те дни, главным образом, оттого, что почувствовал трудности мамы. Мы стали с ней как бы заодно. Так, из благодушного вчерашнего первоклассника из меня рождался мамин помощник или, по её словам, «палочка-выручалочка». Конечно, мне тоже хотелось поиграть со своими сверстниками-друзьями, но приходилось помогать маме. Такой помощник я был не один, но чаще это были девочки.
На всех, более или менее крупных станциях, на путях стояли бесконечные эшелоны. Одни везли беженцев и заводское оборудование вглубь страны, другие - направлялись на фронт. В теплушках располагались красноармейцы, на платформах, закреплённые тросами, стояли танки, пушки, тягачи и автомашины. Однажды на одной из станций видели пленных немцев под конвоем красноармейцев. Шёл август. Страна была на колёсах.
Приехав на станцию Мишкино в Челябинской области, мы потом долго шли вслед за лошадьми и телегами, на которые были погружены наши вещи и где сидели женщины с маленькими детьми. Я шёл вместе со взрослыми. Я ведь уже перешёл во второй класс. Только когда стемнело, и мы въехали в деревню, я так устал, что подсел к маме.
Много воспоминаний у меня связано с жизнью в деревне, где нас устроили в одной из изб. Там я пошёл во второй класс. Жили на средства отцовского военного аттестата. Голодали. Особенно тяжело было нашей маме с грудным братишкой. Но об этом подробно рассказано мною в книге «Мальчики войны» (2009). Поэтому упомяну лишь об одном из воспоминаний того времени.
Бригада из пяти парней-колхозников на санях, запряжённых лошадьми, отправлялась в дальний лес, за дровами. Мы с Сашкой упросили их взять нас с собой. Сели в последние сани. И помчались. Ночь. Светила луна, снег из-под полозьев серебрился. Огни деревни быстро удалялись. И тут мы вспомнили, что ничего не сказали маме. Надвигался лес. Стало жутковато. И мы, чуть замедлили сани, спрыгнули с них и повернули в деревню по санной дороге. С километр шли. Боялись волков. Пришли домой, мама ещё не успела испугаться. Ну ладно, Санька. А я-то, старший брат, на которого так надеялись и отец, и мама! Так рождалась ответственность.
Через полгода оборонный завод в Москве, на котором начальником производства работал наш отец, в связи с приближением фронта, был эвакуирован в Петропавловск (восточнее Челябинска), и отец забрал нас из деревни. Но уже летом 1942 года, после того, как немцев немного отогнали, завод наш возвратили в Москву, и он продолжил работу. Он и в Петропавловске выпускал противотанковые снаряды и артиллерийскую оптику, нужные фронту. Вновь прощанье, и мы опять остались одни на чужбине, в избе с земляным полом. Война не жалела никого.
Продолжение следует.