Большинство людей любит говорить, и очень немного тех, кто готов слушать. Синегин был из тех, кто любил слушать, а говорил только по мере необходимости. При этом он не был молчуном. На производственных совещаниях вёл себя активно, но говорил всегда по делу, коротко и очень не любил, когда кто-нибудь «растекался мыслью по древу». Эта особенность странным образом уживалась в нём с любовью к литературному творчеству. где, как известно, невозможно ограничиться только сухим изложением фактов.
Алексеев тоже не был говоруном и предпочитал конкретику. Но в застолье после нескольких рюмок у него обязательно возникало желание говорить, и, если не было предмета для злободневного обсуждения, он ударялся в воспоминания.
Эти человеческие особенности друзей способствовали их частым встречам, поскольку для обоих они были интересны. Начиналось всё с обсуждения насущных производственных вопросов, которые пока что не ясно было, как решать, а сроки поджимали, и они буквально пробовали на ощупь возможные решения. Когда решение находили или когда обсуждение заходило в тупик, переходили к разговорам на вольную тему. Здесь, как правило, инициативу брал на себя Алексеев, а Синегин только время от времени поощрял его своими вопросами.
В очередную встречу непрофильный разговор, как ни странно, начал Синегин:
– Серёга, мы с тобой одни из немногих могикан, которые ещё остались. Ты посмотри, сколько ушло наших друзей, приятелей, соратников, просто знакомых. Почти все уходили неожиданно. Казалось бы, у человека всё благополучно, чувствует себя хорошо – и вдруг! Это проклятое вдруг либо сразу уносит человека, либо максимум за полгода.
Алексеев согласился:
– Ты прав. Совсем свежие потери: Царёва не стало за несколько минут, Фетров тяжело болел неделю, но был ходячим. Бекетов ушёл за три недели, до этого был абсолютно здоровый.
Он задумался и сказал:
– А Серёги ведь нет уже сорок лет, а кажется, ещё вчера мы с ним сражались в футбол.
Синегин продолжил:
– Ты знаешь, по-моему, особенно много ушло в девяностые годы. И ведь не от голода, я думаю, это нервное напряжение убивало, вся эта совершенно гнусная обстановка. По крайней мере Кузнецов Анатолий Васильевич и Слободенюк Анатолий Юрьевич точно по этой причине ушли один за другим, ведь им было всего примерно сорок лет. В девяностые годы главным экономистом предприятия был сначала Кузнецов, а после его неожиданной смерти Слободенюк. Да и было отчего нервничать – долги по зарплате доходили до полутора лет, счета за электричество, воду, газ не оплачивались месяцами, предприятие было на грани банкротства. Слободенюк проработал главным экономистом всего несколько лет и почти мгновенно сгорел.
Алексеев добавил:
– Помнишь совершенно кошмарную историю с Димой Орловым? У него заболела рука, он лёг на обследование в нейрохирургию. Мы его с тобой там навещали, и он нам, довольный, сказал: «Хорошо, что я сюда попал, здесь специалисты классные и оборудование зашибись. Результаты обследования показали, что у меня всё чисто, а ведь было подозрение на рак. Теперь я спокоен». А через месяц выяснилось, что у него всё-таки онкология. Он помучился три месяца, а потом застрелился из своего охотничьего ружья.
Синегин горестно вздохнул:
– А сколько в те годы ушло мужиков из нашего отделения: Саша Маслов, Саша Чупрынин, Саша Ефимов. Сразу всех и не вспомнишь. А из нашего физтеховского выпуска осталась ровно половина.
Помолчали, потом Алексеев продолжил:
– Ты знаешь, у меня такое чувство, что я всю жизнь иду по краю пропасти. В пять лет у меня образовался рахит, я загибался, и меня спасла старшая сестрёнка, Галина. Она меня просто выходила – поила, кормила, заставляла принимать солнечные ванны. В двадцать я попал в аварию, потерял половину всей своей крови, меня спас Иван Денисович, наш зеленодольский врач. Затем у меня стали нелады с сердцем – ишемия, трепетание. Это продолжалось долго, пока мне не сделали два раза операцию на сердце, продырявили стенки, справа и слева. Правда, полностью трепетание не прошло, но стало намного реже. И почти сразу после лечения проблем с сердцем ещё одна операция, обнаружили рак простаты. После операции сказали, что гарантия жизни – пять лет. Прошло уже семь. Так что я всю жизнь иду по краю пропасти.
Синегин дополнил:
– Да все люди идут всю жизнь по краю пропасти. Ты посмотри на судьбу наших родных и друзей. Я очень люблю маминых братьев, один из них умер в пятьдесят три года, а второй попал в тяжелейшую автомобильную аварию в шестьдесят лет. А Серёга Бекетов? Кто мог думать, что в тридцать четыре года он умрёт после примитивной операции по удалению аппендицита. Все мы каждый день идём по краю пропасти – транспортная авария, камень с крыши, нож грабителя в любую минуту могут сбросить нас в пропасть. Но если об этом всё время помнить, то лучше и не жить.
Алексеев согласно закивал головой:
– Самое поразительное в этой ситуации, что ты совершенно не знаешь, что надо делать. Когда идёшь по краю реальной пропасти, то понимаешь, что нельзя оступиться, один неверный шаг – и ты можешь улететь в тартарары. А в жизни вроде всё благополучно, ты здоров, бодр, жизнерадостен. Вдруг твой неверный шаг или кого-то другого – и ты под колёсами и уже летишь в пропасть.
– А на всё накладываются почти сплошные войны, которые ведёт человечество с самого своего зарождения, – Андрей поджал губы, – и конца и края этому не видно.
Оба надолго замолчали. Наконец Алексеев встряхнулся:
– Кто-то так жизнь устроил. Если задуматься, то понимаешь, насколько это жестокая штука. Ведь все знают, что конец у всех один, но стараются об этом не думать. Грустят или печалятся совсем по другому поводу, а нечаянная радость может вообще сделать человека счастливым. Хотя бы на время.
Он покачал головой:
– Одно несправедливо. Любящие друг друга люди должны уходить вместе.
Синегин добавил:
– Я по этому поводу даже стихи написал. Вот послушай.
Какой чудак придумал этот мир,
Листая календарь, зачитанный до дыр,
И намечая сроки судных дел?
И он настолько в этом преуспел,
Что человек, родившийся вчера,
Уже убийством занялся с утра…
И для того познавший жизнь и смерть,
Чтобы родившись, тут же умереть.
Но в этот краткий миг его судьбы
Он переполнен радостью борьбы,
И торжеством одержанных побед,
И горечью утрат и новых бед.
Как многому свершиться суждено
За то мгновенье, что гляжу в окно
Своей судьбы на бесконечный свет
В надежде тщетной там найти ответ,
Зачем же я теряю столько лет
На поиски неведомого смысла
Моим надеждам, поискам и мыслям.
Но я взгляну в любимые глаза
Бездонные, как наши небеса,
Той, что смогла любовью и теплом
Мой краткий миг наполнить волшебством.
И мне открылись тайны бытия,
Всему опора – дружба и семья.
И, значит, тот чудак был мудрецом,
Он сделал меня мужем и отцом.
И я его восславлю вновь и вновь
За то, что создал дружбу и любовь,
И есть у нас – ты только позови –
Опора дружбы и огонь любви.