Дядя Володя Петрунин был соседом нашим в родимой деревушке Медведихе. Отчего её так назвали, сейчас уж никто и не скажет. Может быть, в стародавние времена и шумел здесь сосновый бор, зверья всякого, как грязи на просёлке было. Может быть. А сейчас не то что топтыгиных кривоногих в сосняке - перелеска тощенького в округе не сыщешь.
Есть в версте от двух десятков пригорюнившихся изб урочище Опалёво. Вот там курпажины орешника - лещины вцепились корнями в глинистые бугры да склоны оврагов. А в Киселёвском долу летАми ковыль по коленкам метёлками хлещет.
Так вот, сосед по избе, где я вырос, был первым, кто подошёл ко мне погожим и росным сентябрьским утром - ранником, когда растоплял я у нашей бани печку - прачку. В низине, за кривым рядком мазанок, по берегу речушки Курач, медленно проплывали обрывки ночной туманной простынки.
Я кипятил воду для супа на поминки. Накануне поздно вечером мы с братом и сестрой заехали в нашу уже нежилую избу, чтобы справить обряд поминовения по маме, рано ушедшей на Орловский погост.
Это сейчас, при бедах и горестях, обращаясь к облакам, я задаю вопрос:
- Для чего?
А тогда ещё, надо признаться, с горькой обидой вопрошал:
- За что?
Всё потому, что на одном году мы потеряли среднего брата и маму.
Это было время, когда в сельмагах на полках не наблюдалось ни сигарет, ни водки, ни даже стирального порошка. И в помине таких товаров не было. Легче сказать, что было. Мыло, соль и спички. Мыло, кстати, тоже вскоре пропало. Да, иногда ещё баночную кильку в томате завозили. Забыл, ещё рыба, замороженная едва ли не в предыдущей пятилетке, иногда была. Хек называется.
Водку казённую сам первый секретарь райкома распределял. Каждая бутылочка со счёту продавалась. И только по запискам со штампом КПСС оделяли крайне нуждающихся. А тут - поминки. Куда уж крайней? Не нами заведено под стопку спиртного поминать усопших, не нам и нарушать этот порядок. Иначе от людей неудобно будет. Но, видать, не вышла должностью наша мамочка, чтобы на помин её души местные власти милостливо водки продали. Всю жизнь, ей отведённую, резиновыми сапогами и летом, и зимой месила она навоз на колхозных телятниках да свинарниках.
Привезенные нами пяток бутылок крепкой, как гвоздь с наковальни, самогонки под мою ответственность были припрятаны в предбаннике под навесной замок.
- Здорво, Павлух!
Дядя Володя присел на чурбак.
- Что-то ты, шабёр, в последнее время частенько эту печку затаганиваешь, ёшь твою в медь!
Он меня почему-то шабром называл, хотя наши избы и не стояли окна в окна. Родовая изба моя всеми наличниками была выставлена ровно на солнечную сторону и как бы выпадала из общего ряда завалинок. Наверное, поэтому.
Я поручкался с соседом и предложил ему сигарет "Прима». Да ещё назвал его по отчеству. Вместе взятое это и было для него лучшим угощением.
Хотя по помятому обличью земляка, заметному мандражу его отполированных плотницким топорищем огромных ладоней и густо сивушному "выхлопу", усвоил я, что для полного утреннего счастья нужен соседу стопарик того самого напитка банного разлива. Он намекал на то, что в последний год мы только и приезжали в деревню, чтобы помянуть брата, а теперь вот и сорочины мамы подоспели.
- Так ведь, Владимир Фёдорович, надо нам маму помянуть.
- А как же, Алексеич, дело святое! Царствия небесного Нине Сергеевне, покойнице. Чего плохого скажешь, жили мы, как родные, делить нечего было.
Сосед деловито припрятал сигарету куда-то за ухо, под военного образца картуз, оголив при этом большой лысый череп с остатками реденьких пегих волос на висках. А из своей "козьей ножки", свёрнутой переломленным кулёчком из обрывка газетной бумаги и добротно прослюнявленной, он выдал изрядное облачко до удушья ароматного самосада первой нарезки.
- Да уж, - подумалось мне, - это никакая не ножка, а прямо-таки трубка сталинская.
- Оно ведь, Павел Лексеич,- и он меня величать принялся, - оно ведь что обидно? Рано, конечно, рано матушка ваша убралась. Жить бы да жить ещё. Это всё так. А ещё обидней то, что малость и окортомились сейчас колхознички-то, жить посправней стали. Евсей-то Иваныч, председатель нашего "Завета Ильича", хоть и прибористый для себя дядюня, а всё же и нам кормиться дозволяет. Давно ли зарплаты деньгами ни рубля не получали? Правда, в этом годе опять принялись правленцы то овсом, то ещё кое-чем расплачиваться. Пенсии опять же задерживать собес на пару месяцев навадился. А всё одно, я думаю, что в городе вам тяжельше, чем нам в Медведихе.
Я вот, не хвалясь, скажу: два десятка гусей на околицу выпроводил утресь. Хряк опять же вон гнусит, хлевушок на крепость проверяет. С огорода сейчас вот помидоров лукошко принесу. Ага, у нас она ещё на грядах вызревает. Картошку опять же копать начали. Крупнуща! С полугребня по корзинке выходит. И то скажешь, больно-то хорошо не жили и привыкать нЕ хрен. А сами себя прокормим. Только бы войны не было. Слыхать вон, в Москве митинги собирают, на революцию зовут.
А я так считаю: картоху копать надо. А Миша Меченый да "ЕБН" пущай повыкобениваются. (Это он про Горбачёва с Ельцыным.)
Дядя Володя с кряканьем и пуканьем натужно закашлялся. Отдышался немного и слезящимися ещё глазами вдруг глянул мне в глаза чуть по-хулигански и откровенно вопросительно.
- Да есть, конечно, как не быть! - ответствовал я почему-то шёпотом.- Сей момент накапаю.
Мой собеседник виновато засуетился, быстро затушил окурок и на пару шагов отошел было за угол бани.
Ну и хитрован же! Я вышел из предбанника с початой бутылкой самогонки и позвал его. Получалось так, будто я его настойчиво приглашаю. А он будто бы ещё и не сразу соглашается:
- Ну так, говоришь, по маленькой-то можно?
- Можно и нужно, дядь Володь!
- Ну, коли так, давай, взданём на каменку. Только - самую малость. Я ведь с утра никогда ни капли. Ни - ни. Моей-то чай у крыльца не видать? Тогда давай, Лексеич, выпьем за помин души матушки вашей, Нины Сергеевны!
Сам я тоже отхлебнул огненного банного напитка. А он заторопился к дверке своего огорода, сплетённой из орешника и таловых прутьев.
Сестра развесила на бельевую верёвку какие-то одёжки и вновь ушла в избу. Брат уехал в село договариваться с бабулей, которая умела читать Псалтырь. А я оставался кашеварить у печки - прачки.
Не прошло, наверное, и часа.
- Вы - то думали, что свежи, глянь, а это всё те же, - тот же дядя Володя, следуя из огорода, заглянул ко мне на дымок.
Он выглядел повеселевшим, домовитым и заботливым. Казалось, что даже чуть разгладились глубокие морщины на его грубоватой выделки лице. Крупный нос, толстые губы, широко посаженные блёклые глаза со светлыми ресничками - всё в нём источало само благополучие.
- Слышь, Лексеич, вот глянь, картоха какая уродилась.
Средней величины клубни в его корзине с пятнами жирной землицы не вызвали у меня особого восторга, но пришлось согласиться, что урожай отменный. Сосед поставил на брёвнышки корзину и лукошко с помидорами и парой пожелтевших огурцов и присел на тот же чурбак.
- Моя-то в сельмаг по хлеб, вижу, умыкалась,- почти радостно доложил он, - а я вот твою пшенисную примину тут посмолю. Чай не помешаю?
- Да что ты, Владимир Фёдорыч? Ни в коем разе.
По дороге вдруг, истошно сигналя, пропылили увитые цветными лентами и шарами два жигулёнка и чёрная "Волга".
- Ты глянь, Павлух! Женюшка Зёрин из Сквознова сына женит, - пояснил мне дядя Володя.- Сегодня ведь суббота. Ну точно, сынок его к родителям завернул. В райцентре целых три ларька Венька-то Зёрин держит. Жвачкой, "Сникерсами", "Марсами", спиртом "Роялем " и фанфуриками аптечными торгует. Дочку начальника милиции сосватал. Ишь, как разгуделись!
- Лексеич, а у нас с тобой, чай нет ли остаточка? -
- Да как не быть!
Сосед выпил, уже нетаясь, степенно и со вкусом. Закусил огурцом, предварительно обтерев его рукавом болоньевой куртки. Слушать его мне не хотелось, но деваться было некуда. И я поначалу лишь делал вид, что мне интересно всё, что слетало с его порядком развязавшегося языка. А потом смирился и, спасаясь от тягостных своих размышлений, стал нехотя поддерживать его трепотню.
- Нет, Лексеич, мы раньше не так женихались.
- И как же?
- А ты слушай знай!
В голосе его уже появились начальственные нотки.
- Вот, к примеру, это самое слово "секс" мы в свои годы молодые даже и не слыхивали. Это сейчас вон в газете "Спид - Инфо" всё поясняют.
- А ты, Фёдорыч, выписываешь её что ли?
- Да нет, что ты! Так, нечаянно на сдачу в райцентре подали. И ведь что интересно, ёк - макарёк! Названия такого мы и знать не знали, а ребятишки, вот и вы, к примеру, как таракашки плодились. Зато теперь по телевизору сызмальства этому делу обучают. Нет, у нас по- другому всё происходило...
Я следил за варевом, время от времени подкладывая щепок в топку печки - прачки.
Дядя Володя был ещё не пьяный, но уже изрядно "хлестнёный", как говаривали в Медведихе. Речь его ещё не была путаной. Повествовал он вдохновенно и с видимым удовольствием:
- Ну так вот, сенокосничали мы, помнится, на заливных лугах по реке Пьяне. Автобуса в колхозе тогда и в помине не было. Утюкают, бывало, нас,"медведят," в два бортовых "газона" с наставками, и закачаемся мы по кочкам да яминам. Держаться-то не за что. Вот поневоле и приходилось обниматься и прижиматься друг к дружке. А одёжка сенокосная известно какая - почти нагишом и женатики, и холостые, и девки с бабами. Разок, глядишь, съездили, поутряслись, да ещё пару раз…
Фёдорыч хитренько ухмыльнулся, выдержал паузу, прикурил потухшую сигарету и продолжал:
- И весь тебе тут "Спид-Инфом". И всё понятно делается, где чьё место в кузове. Будто бы нечаянно, а так и сбивались по парам девки да парни. Как говорится: "Хороша парочка - баран да ярочка".
И я со своей так же снюхался... С полчасика, может, ещё из сельмага не притащится... Ага, прижался я к ней поплотнее, чем можно, и на ушко кое-чё шепнул.
Собеседник мой задумался и чуть посмурнел лицом. Но только на пару секунд.
- Эх, бляханцы! Вот жись так жись была! И ночевать доводилось на приволье, у стожка да у костерка, после ушицы из карасиков и огольцов. Не то что сейчас! А вечерянкой, после ужина, молодняк, и женатый, и холостой, от стоянки как ветром сдувало. Будто в тумане охлёстки растворялись. По осенЯм, как повелось, свадьбы играли. Ну а к следующему сенокосу в бригаде и пополнение поспевало. Трое - четверо, а то и пяток " сенокосников" лаёжных по крыльцам елозили...
Угощение на поминальный обед между тем сготовилось. Дядя Володя спохватился, посетовал на то, что заболтался совсем со мной, а дел у него непочатый край. Принял на один глоток ещё стопарь и нетвёрдой уже походкой, но с гордо задранной к солнцу головой пошагал к своей завалинке. Картуз он почему-то нёс в руках, наверное, потерять боялся. Голый череп моего соседа, как алюминиевый тазик, блестел на солнце.
И тут из- за закладного бревна бани появилась она - чёрная собака. Подумал я, что это дым глаза защипал. Помигал, нет – стоит, выгнув шею, крупная собака аспидно-чёрного окраса с густой и жёсткой шерстью. Небольшая чёрная же бородка придавала ей неопрятный вид. Широкий череп, квадратная морда. Бровей нет.
И главное, стоит и не двигается, на меня уставилась. Нет- нет, главное то, что словно погнало крупных мурашей по моему телу от левой пятки до самой маковки, - у псины были человеческие глаза. Неистово злобные и беспощадные.
Черпанул я уполовником кипящего жирного бульона и плеснул ей в эти самые гляделки...
Сестра после ещё ворчала и удивлялась, как меня сподобило заляпать супом братову совсем ещё новую рубашку с модными тогда блестящими пуговицами.
Поминальный обед проводили в две смены. Всё в соответствии с местными правилами и традициями. Первое - мой суп из свинины- все ели да прихваливали. Спиртного выпили мало. Лишь один мужичок - бобыль из крайней избы попросил налить по третьей и замурлыкал было припев из песни " Миллион алых роз". Но старушки зашикали на него, и он ретировался на проулок.
Действо подходило к завершению, когда меня кто-то срочно позвал на улицу.
- Паш, там из милиции приехали. Рейд. Самогон ищут.
Я за порог метнулся. Уазик милицейский у крыльца стоит. Мент - мужичок невзрачный, с кобурой на боку. Рядом женщина. Молодая, дородная. Корочками малиновыми размахивает.
Я - к ним. Что, спрашиваю, случилось. Как сейчас помню, у дамочки депутатский значок был приколот не на лацкане кожаной куртки, а там, где как раз титька выперла.
Рейд, говорит, мы проводим. По выполнению антиалкогольного указа Горбачёва. И ещё что- то начитывать мне стала.
Вот тут что-то на меня и наехало. Как осенило: ведь это и есть она самая, собака чёрная утренняя. Глаза - то точно её!
Схватил я в хлевушке вилы навозные и попёр с ними на депутатку. Задеть-то я её не задел, а вот шлепок говённый на беретик ей налепил. А милиционер в сторону отскочил, морду лица от людей всё отворачивал. Говорят, заметно хлестнёный был.
Хоть и визжала эта сучка кожаная, что посадит меня и сгноит в тюряге, ничего мне впоследствии не было. Может, кто слово замолвил. И тогда ведь всякие люди были.
А сосед мой, дядя Володя, на поминки не попал. Тётка Валя, жена его, пояснила, что уработался хозяин на копке картошки, ноженьку правую разломило до невозможности. 26 012020. конец