©Розена Лариса Вениаминовна
Посвящается Самому
дорогому Человеку Б.М.
(ИЗ КНИГИ "ВРАЗУМЛЕНИЕ ГОСПОДНЕ" НА КНИГУ ДАНО БЛАГОСЛОВЕНИЕ ПАТРИАРХА АЛЕКСИЯ 2, КНИГА ОТНЕСЕНА К ЛУЧШИМ, РОЗЕНА Л.В. 2001 ВОРОНЕЖ, РОЗЕНА 2002 ВОРОНЕЖ, РОЗЕНА 2008 Н. НОВГОРОД;)ЕКАТЕРИНБУРГ, 2022, РИДЕРО; канал на Дзэне "Чудачка", см. внизу страницы- другие внешние ресурсы.
ПРОЩЕНИЕ УБИЙЦЫ ГРИГОРИЕМ БОГОСЛОВОМ
Заговор обсуждался в цирке. Чтобы никто из посторонних не заподозрил их, ариане пришли на гладиаторские состязания, куда православные не ходили. Сильный шум заглушал голоса. Все, кроме Демофила, их предводителя, находились в одной ложе. В то время как гладиаторы боролись со львами, они обсуждали свои тайные дела.
– Марк, объясни Марцелу, что ему следует делать, – обратился к длинному сухопарому парню грузный еретик.
– А ты, что же, не можешь сам? – огрызнулся тот.
– Да ты, как я погляжу, высох весь от ехидства, – укорил толстяк.
– Слушай, я не посмотрю, что ты стар и так тебя проучу, смотри!
– О, мы промахнулись, выбирая Марцела на это задание. Вот кто больше подходит на роль убийцы. Одна злость в парне.
– Тише, – назидательно одернул молодой Кассиан, подтянутый и строгий, – драться что ли пришли сюда? Потерпите, завтра будете колошматить православных. А сейчас, чтоб ни шороха, ясно? И – к делу. А ты, если будешь так себя проявлять, без куска хлеба останешься, – обратился он к Марку, – понял?
У того даже желваки на лице заходили. Он открыл широко рот, как бы задыхаясь, глубоко, рывком вдохнул в грудь воздух, пару минут процеживал его сквозь сито легких. И, резко выдохнув, выпалил на одном дыхании:
– Ну вот, Марцел, за хорошее вознаграждение надо убрать православного епископа Григория Богослова.
В это время по цирку прошел гул. Внизу на арене лежал поверженный окровавленный боец. Он нечаянно поскользнулся. Встать почему-то несчастный быстро не смог. Видимо, подвернул ногу. Пока он переворачивался на бок, пытаясь подняться, подбежавший лев, яростно рыча, набросился на него.
– Вот как надо убивать, – процедил цинично Марк, обращаясь к Марцелу, – нет, ты смотри, смотри!
Но юноша, побледнев, отвернулся с отвращением и ужасом. Потоки крови заливали арену. Яростный крик прокатился по головам зрителей:
– Оттащите его, оттащите!
– Нет, до победного! – надрывалась толпа.
У несчастного уже не было правой бойцовской руки. Дико расширив от боли глаза, гладиатор глухо хрипел, стараясь податься назад. Но лев не отрывался от страдальца. Его шерсть, переливаясь на солнце, блестела, принимая всевозможные оттенки, и сияла словно огонь. Он был воплощением хищной силы, победы и ужаса. Огромная передняя лапа придавила грудь поверженного. Гордая свирепая голова со спутавшейся гривой ощерилась в диком оскале. И, казалось, зверь зло улыбался, торжествуя победу...
– Да, учись у джунглей, – раздалось из другого конца ложи.
Марцел, внутренне содрогаясь, бросил взгляд вниз, подбадривая себя:
"Ну же, смотри, неженка! Как же ты собрался завтра прикончить владыку Григория?... Но ведь это бой... И какой ужасный... А в жизни? Выходит, жизнь – то же самое?"
– Почему же Вы хотите его убить? – задохнувшись, возмутился он.
– Григорий – враг. Ему нечего здесь, в Константинополе, делать. А по-доброму убраться в свой Назианз он не желает.
– Но мы же люди и жизнь – не гладиаторские бои... Так почему надо убивать?
–Ой, ли?! Послушайте, что говорит этот мальчишка! Жизнь – не гладиаторские бои! – рассмеялся Марк.
– Вы все верите в Бога, грех это.
– Тебе говорят – он враг! И не верит в Бога, как надо, и мутит народ, – злился Марк.
– Спокойно! Объясняйте парню так, чтоб он понял, – вмешался солидный Тертулий.
– Что тут понимать, всем уже все ясно! Григорий хочет расколоть наше единство, уничтожить нас и нашего патриарха Демофила.
– Своими медовыми речами и их изяществом он вероломно входит в сердца людей. И они начинают верить ему.
– Хуже, любить...
– Да, ничего не скажешь, этот человек умен и образован.
– Не просто образован. Утонченно образован. Все лучшие школы эллинской мудрости раскрыли некогда перед ним и покойным Василием двери. И они собрали богатые плоды.
– О, с ним бороться трудно, почти невозможно, как и с почившим Василием... Они вместе всюду учились и умели давать отпор...
– Да. Недаром того звали Великим, а этого – Богословом.
– Невозможного нет, разве вы не поняли?
– Я понял, так сколько? – смутился Марцел оттого, что губы сами собой, без его воли, произнесли эти слова.
– Вот кошелек, дома пересчитаешь, – но заметив недоуменный взгляд Марцела, Марк добавил, – хватит на всю жизнь. А вот и орудие убийства.
Марцел подхватил полный кошелек, зачем-то приподнял на правой руке. Чтоб получше рассмотреть и понять цену крови праведника?... Потряс кошельком, как бы проверяя – достаточно ли в нем золота. И удовлетворенно спрятал во внутреннем кармане. Затем протянул руку к ножу. Эх, деньги брать приятней, а вот нож... Но придется брать и его...
– Ого, дамасская сталь! Этот будет орудовать безотказно и быстро!
– И молчок... Понял? Или...
– Что – или? – Марцел напрягся. Смуглое красивое лицо покрылось белыми пятнами. Глаза потухли, голос захрипел:
– Что – или? – требовательно переспросил юноша.
– Ну, вот что. Или не или, а молчи! Понял? Деньги берешь! А даром их не дают. Эта работа – не для посторонних ушей.
– Я не убийца и так работать не хочу.
– Ну что ты несешь, Марк? Что же ты делаешь? 3ачем же мальчишку сбиваешь? Конечно, ты не убийца, а за правое дело борешься... Ты – герой, понял, сынок?
– Понял, Кассиан, – нехотя повторил Марцел, – за правое дело...
– Безусловно. Договорились? А теперь расходимся, – заключил тот.
– Пощады, пощады! – неслось по цирку. Но им уже было неинтересно, что творилось на арене. Они сами завтра будут давать показательные гладиаторские бои на весь город.
************
Марцел брел по улице и все думал о полученном задании. Ну почему именно он? Взять хотя бы Марка, Тертулия? Может, они считают его самым подлым и продажным? А разве не так? Как он ловко и с показухой подхватил кошелек! Да, такое поручают не каждому... Конечно, деньги – это хорошо, но не за убийство! Он ощущал невероятную тяжесть в боку, под курткой, там, где лежало золото... Нет, невыносимо. Убить владыку Григория... Неужели это не сон? Совесть говорила ему, что он грязный преступник, а не человек. "Боже, как я смогу загладить перед Тобой такое? Как отмолю? Какой он враг? Всегда смотрит так ласково, по-детски светло и лучезарно, что, кажется, век от него не отходил бы... Как на человека можно поднять руку, а тем более на такого? Ведь отец Григорий – дитя, самое настоящее, беззащитнее, доброе дитя..."
Домой он пришел поздно, бледный, озадаченный. Поспешно стал снимать верхнюю накидку. Из кармана вылетел тяжелый кошелек и предательски зазвенел, выдавая содержимое. Он поспешно поднял его и положил назад. Мать, наблюдавшая за этой сценой, побледнела, пошатнулась и беспомощно оперлась о стену.
Сын догадался, что она многое поняла, и растеряно упал в кресло, стоявшее рядом. Оба молчали до сумерек. Время ползло предательски медленно. Когда он, смущенный, встал, чтоб, наконец, прервать это мучение и уйти к себе в опочивальню, то увидел: старушка беззвучно плакала...
Спать ночью он не мог, ворочался и ворочался с боку на бок. Все ему казалось нынче неудобным. И подушка была низкой и голова затекала. И ложе – твердое, и тело ломило. И, наконец, ноги почему-то не вмещались. Все раздражало. Уснуть невозможно. Медленно встал и принялся расхаживать по комнате, обдумывая завтрашнее убийство. Но мысли упрямо сворачивали в сторону. Конечно, он – негодяй. Был бы порядочным, не пошел бы на такое. Выходит, он сам себя еще не знал до конца. А вот другие-то разглядели в нем убийцу. Они разбираются лучше, эти святоши. Видят на что способен каждый. И если б еще не матушкины слезы... Они насквозь прожгли его душу... Да и Трифена узнает, как он добыл деньги для свадьбы, совсем отвернется от него... И вдруг она как бы ожила перед ним. Грустная и молчаливая, смотрела с укором и жалостью. О, нет, так ее не завоевать... Хоть она девушка и своенравная, но такое не потерпит... Никогда ему не оправдаться ни перед Богом, ни перед матерью, ни перед любимой... Он покрылся холодным липким потом и внезапно приступ сильной тошноты стал сотрясать молодое тело.
Вышел во внутренний дворик. Ночь была мягкой, теплой. Месяц ласково и озорно скользил по небосводу, привлекая косматые звезды. Тихо перешептывались листья оливы, жужжали какие-то неугомонные насекомые. На миг Марцел замер, пораженный красотой окружающего. Нега, разлитая в воздухе, успокаивала. Ему становилось лучше. "Ну почему я должен это делать? – трепетали губы, – ну почему? Все так радует и стремится жить. А я должен оборвать жизнь". Он стоял, обхватив ствол дерева, и все что-то шептал и шептал: "Но ведь за правое дело, за правое..."
************
В эту глухую ночь не спал и владыко Григорий. Днем жара, заботы, а ночью он молится и пишет. Пишет и молится Богу. Никто не тревожит, не отвлекает. При тусклом свете, льющемся от медного канделябра, он откровением Божиим составляет молитвенные песнопения. Как, однако, далеко забросила его судьба! 3десь он почти один и настойчиво воюет против ариан. Уже отошли в вечность самые близкие: отец, друг Василий. Нет никого с кем можно поделиться и порадоваться духом... Может, скоро и он отойдет ко Господу. А сейчас изливает на пергамент в виде чудесных строф горячие, сердечные молитвы. Он спешит, боится, что внезапная смерть прервет неоконченный труд. Господь сказал: "Бдите... Дни лукавы суть." И поэтому спать всегда приходится мало. Даже редко дышит свежим воздухом. Не обращает внимания и на то, как питается. С Василием они никогда не придавали этому никакого значения. Могли пережевывать такой черствый хлеб, который совсем не жевался, а вяз на зубах. Это было давно, там, в Понте, в монастыре, где они вместе писали монастырские правила... Они были так похожи друг на друга, что казалось, у них – одна душа. Такая дружба рождается только по милости Божией. Ее питают чистота, благонравие, общность взглядов, богатство чувств, которые с радостью дарятся другому. Когда-то после дневных трудов он открывал другу сердце, читал свои стихи. Кто же понимал его лучше, чем он сам себя? Как хочется и сейчас распахнуться перед другом. Но, увы, этого сделать нельзя...
Дивный старец откладывает перо в сторону, задумывается. О чем? Разве можно пересказать словами, что чувствует Божественная душа? Она говорит уже на таком языке, для которого слов не существует...
На глаза незаметно набегают слезы. Он смахивает их, отгоняет грустные мысли, благоговейно встает на молитву.
Вот так и проходят ночь за ночью, ночь за ночью, а днем... Утром следует посетить больного одинокого Максима. Ведь он, наверное, голоден. Необходимо поговорить с Симоном и отвести от арианской ереси. Пропадает совсем человек! Да и одинокой старой вдове Анастасии, которую выгоняют из дома родственники, помочь бы... О, днем много дел...
************
Утро вставало праздничным, сияющим. Ясная синь бездонно-глубокого неба, легкий освежающий ветерок с Босфора, дымка нежности и мечтательности – восхищали. Ничто не предвещало ни тревог, ни бурь. Православные большой толпой направились к патриаршему храму через Бычачью площадь. Там завершалось строительство огромной колонны в честь Феодосия Великого. Она уже была почти вся покрыта рельефом, расположенным в виде спирали, изображавшим победы императора. На ее вершине водружалась серебряная статуя царя. Кто-то в сердцах возмутился такой расточительности:
– Вон на что тратят императоры деньги. А тут храма не имеем. Не можем вырвать у ариан свой же храм, который они у нас отобрали.
Из гущи вылетела новая реплика:
– Ты не прав, благочестивый царь заслуживает почестей.
– Да – да, заслуживает. А знаете, что он говорит?
– Что? Ну что? – раздались голоса любопытных.
– Все должны верить, как заповедал это верховный апостол Петр.
– Да, он защищает нас от ариан!
– Он – правильный царь!
– Давайте-ка ускорим шаг!
– Действительно, поспешим, мы должны опередить ариан...
Вдруг они внезапно замерли. Их уже ждали противники, плотным кольцом окружившие храм. В ход сразу же пошли кулаки, палки, камни. Православные растерялись. Раздались первые стоны.
– Дети, без драки! – обратился ко всем, появившийся вдруг, епископ Григорий.
Он был очень худ. Седые волосы и борода слегка вились. Одухотворенное лицо осунулось. И на нем сияли большие, необыкновенно теплые глаза, добрые и грустные. Почти как у невинного, беззащитного ребенка. Все засмотрелись на блаженного Григория.
Внезапно из толпы вынырнул бледный Марцел. Воспаленные и покрасневшие глаза его, казалось, уже почти ничего не видели. Весь он как-то усох и сжался. Со стороны ариан донесся змеиный шепот:
– Живее! Нельзя медлить!
Мысленно подбадривая себя, юноша стремительно бросился к епископу: "Быстрее, быстрее, ну же!" – отдавал он сам себе приказания. Молниеносным движением выхватил нож из-за пазухи, взмахнул, чтобы легче было вонзить. Лезвие блеснуло, запев грозную песнь смерти, рука предательски задрожала, и.., выронив кинжал из-за неожиданно подставленной кем-то подножки, Марцел повалился навзничь, накрывая телом застонавшую сталь. Произошло некоторое замешательство. Раздались испуганные беспомощные крики, всхлипывания, пронзительный свист. Но в то же самое время внимание всех переключилось на другое. В колеснице, во всем сиянии и блеске со свитой приближался император Феодосий, предвидя возможные неприятности от ариан. И вот он, красивый мужественный испанец и доблестный победитель, на ходу выпрыгнул из колесницы. И уже, радостно возбужденный, стоял рядом с Григорием Богословом, обнимая его за плечи и все вопрошая, как он себя чувствует, не пострадал ли от противников? Толпа замерла. Рядом с ними выстроились стройные телохранители готов и Феодосий, увлекая за собой праведника, величественной поступью направился к бронзовым дверям храма. Те были великолепны! Украшенные чеканным изображением и насечкой, блестели под яркими лучами пробуждающегося солнца. Целое произведение искусства! Невольно залюбовавшись работой умельцев, император взволнованно воскликнул, обращаясь к православным:
– Владейте самым красивым храмом в Константинополе, он ваш до скончания века!
– Благодарим, благодарим, благочестивый император! – подхватили со всех сторон.
Растроганный Феодосий назидательно произнес:
– Демофил не захотел отступить от ереси, а я не могу позволить, чтоб патриархом Константинополя был арианин.
Вокруг разносилось:
– Слава Богу, слава Богу!
– Мы вновь получили свою святыню! – оживлялась толпа.
– Ариане владели сорок лет нашим храмом. Наконец-то Господь сжалился над нами! – разливалось, повсюду.
– Да здравствует наш справедливый император! – ликование нарастало.
Миряне плакали, воздевали руки к небу и умоляли Феодосия посадить на патриарший престол Григория Богослова.
– Благочестивый император, хотим на патриарший престол Владыку Григория Богослова! – волновалось живое море.
– Григория Богослова, Григория Богослова, нашего Владыку в патриархи!
Но скромный епископ, не любивший мирскую власть, суету, шум, обратился ко всем с мягким увещеванием:
– Дети, сейчас время благодарить и прославлять Единого в Троице Бога, который даровал нам снова святую церковь...
– Владыко, ну а как же ты? – не унималась толпа.
На это праведник смиренно ответил:
– Сегодня надо славить великие милости Божии, а о патриаршем престоле поговорим позже.
И все, довольные случившимся, скрылись в храме.
Оставшиеся вовне ариане, шептали им вослед со злостью:
– Смотрите-ка, его и нож не берет!
– Зря связались, его и правда спасает Бог!
– Да, чудо, чудо, чудо, – твердили упрямые лбы.
************
Григорий Богослов, устав от непрестанных трудов, почувствовал изнеможение и слег в постель. Сжимало сердце. Даже читать он не мог. Лежал и молился. В узкие окна едва проникал тусклый свет, создавая полумрак. Встревожил шум, раздававшийся за окном. Прислушался. Но вскоре все успокоилось. И вновь тишина. Она убаюкивала, обволакивала, сковывала дремотой. Он спал и не спал. Глаза были открыты. Но он как бы ни принадлежал себе. Ни подняться, ни пошевелить рукой. Это состояние сравнить ни с чем нельзя. Мысли тянулись медленно и монотонно, сил не было. В голове мелькали отрывки фраз, полу стёртые образы. И вдруг на память пришел сон из далекого детства. Как-то ему приснились две прекрасные девы, одетые в белые скромные одежды, без украшений, просто подпоясанные. Головы и лица покрыты покрывалами, глаза опущены долу, уста закрыты молчанием. Он смотрел на них и не мог нарадоваться. Поборов смущение, спросил, как их зовут. И они ответили: Чистота и Целомудрие. И объяснили, что предстоят пред престолом Царя славы Христа. На прощание добавили:
– Будь же, чадо, похожим на нас. Тогда мы и тебя вознесем на небеса и поставим перед Богом.
И больше ничего не сказав, они, словно птицы, вспорхнули и улетели наверх.
Проснулся он тогда с радостью в сердце и долго молился на коленях перед иконой Богородицы. С тех пор он всегда оберегал свои чистоту и целомудрие.
Ах, как давно это было! Он был полон жизненных сил. Тогда еще жили на свете его матушка, отец, брат, сестра... Давно... А кажется, совсем недавно. И будто стоят в ушах наставления дорогой матушки. Как скоротечно время! Оно летит и нет ему остановки. Словно песок в песочных часах. Уплывает, уплывает... Бег времени не замедлить. Так незаметно на его крыльях и прилетит к вратам вечности... Надо спешить. И если Господь разрешит от болезни, он сразу с Божьей помощью примется за свои ежедневные труды.
За окном вновь раздались посторонние возгласы. Толпа испугавшись, что святой умирает, гурьбой направилась к нему в жилище. Когда зашли в его келью, удивились бедности и простоте обстановки. Неужели так живет их любимый отец?! Они увидели иконы, стол, кресло и узенький лежак. Истинное богатство человека в его внутреннем содержании...
Их приходу удивился и больной. Садясь на постели, он спросил:
– Дети, что вы пришли?
– Владыко, услышали, что ты слег... и пришли.
– И спасибо хотим сказать, что воюешь с арианами.
– И нам всем помогаешь, – наперебой раздавалось в ответ.
– Владыко, если ты отходишь ко Господу, то помолись о своем стаде, благоверном царе и обо всей Церкви... – смущаясь, попросил один из них.
Бледный старец обвел гостей своими детски-простодушными глазами, которые могут быть только у ангела и прошептал:
– Нет, я не умираю. Немного устал. А молиться за всех не прекращаю. Не волнуйтесь, дети, спасибо за заботу... Идите с миром, да хранит вас Бог!
Все направились к выходу. Но один смуглый черноволосый юноша и еще двое задержались. Парнишка упал на колени перед Григорием Богословом. Рыдая, цепляясь за ноги, стал целовать их и просить прощение. И так он убивался, что старец с тревогой спросил:
– Что с тобой, за что просишь простить тебя, сын мой?
Но юноша плакал и ничего не говорил.
– Владыко, да это же твой убийца, он хотел тебя убить, – объяснил другой из оставшихся.
Юноша взглянул на праведника и вновь стал неудержимо рыдать, прося прощение.
Шатаясь, Григорий встал с постели, обнял его и начал успокаивать:
– Не плачь. Господь наш Иисус Христос да будет милостив к тебе, возлюбленный сын, и да простит тебе твои грехи... И я прощаю. Только будь с этого времени нашим.
– Я – ваш, навсегда ваш, – лепетал грешник, голосом, прерывающимся от волнения.
– Ну и оставь ересь, и обратись ко Христу, и служи Ему верно, – убеждал кроткий старец.
Марцел задумался: "Вот как оказывается, на все коварные хитросплетения достаточно одного задушевного слова, и зло рассыплется по Божьей воле. О, как он напоминает мне мою матушку! Те же простота, понимание и всепрощение. Но как можно такое простить? Господь, отмолю ли я когда-нибудь то, что посмел поднять руку на святого владыку?"
Марцел, похожий на старика, стоял, потупив взор. Очи же Григория сияли дивным светом. Бледные ланиты порозовели, доброй улыбкой одаривая просящего. Казалось, он стал величественнее, выше. И было непонятно, кто же из них слаб? То ли старец, совершенно не имеющий и тени зла в своем божественном всепрощении и любви, или юноша, которому было трудно и почти невозможно вместить в сердце такое великодушие...