История СССР

"Когда включается сознание" Арина РадиОНОВА

Продолжение главы 26. Тайна пророчества Пушкина. История СССР.

      Но больше всего времени Арины занимала книга об истории современной России и России, начиная со смутных годов начала двадцатого века. Она писала Историю СССР.  Эта книга захватила её сразу, она писалась на одном дыхании. Главы книги кружились перед глазами Арины в вихревом информационном потоке, где отдельные слова отчётливо выступали из общего потока, а Арина видела суть и смысл происходящего в России в те страшные годы, начиная с  1917 года, именно с подачи каждого слова – СЛОВА БОГА!
 
Всё то творила злая рать,
чтоб всю Россию разорвать,
чтобы Империю Руси сломать,
чтоб раздробить и усмирять,
чтоб власть царя уничтожать,
даже в умах не смели чтоб держать,
чтобы не помнили, что даже было
то государство русское, что развалило
собрание заблудших тех умов,
что, якобы, избавит от оков.

Российская Империя до революции была
державой власти лишь царя,
она была мощна и величава,
и в мире том она лишь процветала,
и этим злила те державы,
которые хотели себе славы,
которые решили русский мир
враз превратить в сознанья пыль –
чтоб не было тех городов,
интеллигенции, умов,
дворянства умного б не стало
и русской мысли гордых снов.
Всё то творили, чтоб остов
российский канул в лета,
чтоб множество российских тех умов
забыло б смысл русских слов,
чтоб даже азбуку свою забыли,
чтобы по-новому писали, говорили,
и даже думать чтоб забыли
о русских генах тех умов.

Когда в том ноябре повержен Зимний
Дворец, что был оплотом русских снов,
спустя два месяца большевики всем объявили,
что будет в русской речи меньше слов.

И приняли Декрет об алфавите,
в котором удалили много букв,
считали лишними их, чтоб те элиты
уж не смогли поднять своих голов.

Они убрали букву «ять» и букву «фита»,
«ё», «и десятиричное», чтоб бита
была бы русских речь, и были бы забыты
труды умов из древности, и смыты
все знания Руси и смысл слов.
И поколения, что будут вновь учиться,
уж не способны будут прочитать тех слов,
не смогут знанием умыться,
чтоб вырастить Руси сынов.

И в алфавите том последнею осталась
лишь буква «я», чтобы старалась
вся речь людей напоминать
лишь осознание СВОЁ, чтоб вспять
не думать ни о Боге, ни о вере,
чтоб лишь материально проживать.

И слово «есть», что значило – «существовать»,
во всех предложеньях заменили
на слово «есть», теперь что значило лишь – «жрать»,
чтобы крестьян то слово «есть» томило,
и голодом чтоб только их морило,
а о божественном совсем забыло.

Коварство действий тех умов
распространилось много дальше,
они же влезли в построенье слов,
чтоб в смысле было много фальши.

Они постановили, что приставки «без-»
в русском слове больше нет,
а есть приставка только «бес-»,
и надобно писать, как бред -
«бессердечный», «бесшабашный», «бесприметный»,
так специально, чтобы бес ответный
виток хвалы здесь получал в ответ.

И всё укоренилось то на много лет!
Как страшно осознание, что лестно
мы и сейчас не понимаем, что в ответ
мы беса призываем повсеместно.

А были русские понятные слова –
без сердца, без шабаша, без приметы,
а мы их превратили в призыванье
сил мира Тьмы, которым правит сатана.

И все слова большевики вмиг превратили
в слова, где хвалит беса сатана,
я приведу примеры, чтоб отныне
вы помнили слова те навсегда:

по-русски «безсердечный» – кто БЕЗ СЕРДЦА,
теперь «жестокий» превратился во слова,
что беса прославляет столь сердечно,
что закружилась беса голова.

«Безсильный» – кто БЕЗ СИЛ, уставший,
реформа та перевернула на века,
теперь «БЕСсильный» - прославляет беса,
что сильным стал на долгие года.

«Безстрашный» – кто БЕЗ СТРАХА,
перевернули напрочь в головах,
теперь же это слово гласно
представит БЕСА СТРАШНОГО в умах.

«Безчестный» – значит, кто БЕЗ ЧЕСТИ,
опять перевернули «в пух и прах»,
теперь – БЕС – ЧЕСТНЫЙ и прекрасный,
ждёт прославления в веках.

И все слова, что были в тех умах,
перевернули в корне, чтобы страх
укоренился в русских снах,
сопротивленья б не было в умах.

Меняя весь язык, большевики
смотрели далеко вперёд,
реформы, что они несли –
то был всего переворот.

Они отрезали то поколение умов
от царского наследия, престол
теперь считался пережитком власти,
и канул в лета он без лишних слов.

Они отрезали от книг, что были в прошлом,
ведь прочитать их сложно без тех слов
и букв, что в алфавите уничтожив,
несли большевики для всех умов.

Русский язык был призван превратиться
из языка великих предков всех веков
в язык изгоев,
чтобы Пушкина и Гоголя лишиться,
не возрождая знанья вновь.

Большевики хотели лишь стремиться,
чтобы владеть всем языком
по новым правилам, традициям,
и больше одурманить всех умов…

О, Русь, моя многострадальная, святая!
Тебя тогда не просто рвали,
а изощрённо истязали,
чтобы не знала ты святого рая,
а только муки ада познавала,
чтобы упала и уж не вставала,
о, как же больно за тебя!
Но ты сцепила зубы, и молчала,
ты не кричала, а стонала,
когда те выбивали из тебя
святого лика образа!
Ты понимала, что тебя
те тёмные уж не оставят никогда,
но ты жила, и ты ждала,
когда воспрянет вся Земля,
когда все русские проснутся
и восстановят образа!
Твои извечно чистые глаза
в то время плакали всегда,
когда катилась та слеза,
что орошала города.
Не дождь – то плакала она,
великая, святая и больная,
Русь, ненаглядная моя,
и плача там, она стенала,
как будто миру говоря:
«О, обрати, Вселенная мирская,
своё вниманье на меня,
ты почему покинула меня?!
Зачем те испытанья для меня?!
Неужто всё, что было раньше – зря?!
Неужто Бог не любит уж меня?!
И почему так много зла?!»
Но Высь тогда услышала тебя,
посыл послала, говоря:
«Должна ты вынести все испытанья,
Бог не оставил здесь тебя,
ведь ты – любимое дитя,
как и сама красивая Земля,
зачем ты мучаешь себя
и сомневаешься, любя?
Должна пройти все испытанья,
все муки, смерти, все страданья,
чтобы потом, весь мир любя,
стала б великою Земля
именно благодаря тебе,
твоей измученно-возвышенной судьбе,
чтоб поняли все души в этом свете,
что значит главное в любой судьбе!
Утри глаза, вставай, сопротивляйся,
по всем фронтам иди, сражайся,
и никогда не сомневайся,
что Бог поддержит не тебя!
О, Русь моя любимая, всегда
ты плакала, когда тебя топтали
хазары, половцы и турки,
шведы, монголы и французы,
и все другие иноземцы
которые хотели лишь тебя,
но ты всегда-всегда вставала
и неизменно побеждала,
извечно ты была сильна!
Что ж твоя сила вдруг иссякла?
Что ты уже почти сдалась?»

«Меня гнетёт совсем иное» –
сказала Русь, – «ведь всё другое,
что было в давние года,
то было мне понятно, ведь тогда
меня лишь иноземцы осаждали,
а русские всегда здесь воевали,
я знала – защищаю я себя!
Сейчас – не понимаю я себя!
Как же могли все мои дети,
вдруг резко позабыть себя,
свои традиции, обычаи,
свои извечные мечты
той доброты и красоты,
язык могучий и великий,
забыть о вере и величии?!
О, Бог, как можно без тебя?!
Они же предали тебя!!!
Они же предали меня!!!
Они забыли про Россию,
твою великую Мессию,
уничтожают сами же себя!!!»

А Высь сказала: «Это Тьма,
она усилилась, окрепла
и заморочила умы,
все русские теперь больны
и красным цветом те окроплены,
но ты должна понять, всё то – не вечно,
была Русь, ты и будешь здесь извечно,
и ты должна помочь им, чтоб тебя
те вспомнили, до смерти доходя,
тогда лишь постепенно те забудут,
что здесь главенствовала Тьма.
Должна помочь им и тогда,
когда, казалось бы, безсильна,
когда те убивают здесь себя,
когда умом их овладела Тьма,
и ты для них уж не всесильна,
но ты должна, как и всегда,
восстать, чтобы жила Земля!»

Да, Русь, ты поняла тогда,
хоть сердце ныло и страдало,
что вся судьба твоя играла
роль главную, а Матушка-Земля
ждала лишь сильную тебя.
О, Русь, ты встала, хоть шаталась,
и, гордо вздёрнув головой,
ты повернулась ей навстречу,
судьбе израненной такой.
Ты приняла священный бой,
бой с самой страшной Тьмой земной,
ты приготовилась к любому,
что б ни было бы дальше здесь с тобой.

О, пусть простит меня, любезный мой читатель,
эпоху эту не терплю,
расписывать её детально я не буду,
поскольку не люблю и не хочу.

Не стоят силы Тьмы людей вниманья,
что делали они и как цвели,
в эпохе той не стоит пониманья –
те чёрные страницы все ушли.

У каждой той эпохи есть влеченье,
но чтоб читатель не запомнил образ Тьмы,
ни Ленина, ни Троцкого ученья
не будем воспевать мы. Ты пойми,

большевики — то горе всей планеты,
они нам принесли лишь муки злы,
коль хочешь их увидеть — есть планшеты,
ты мышкой кликни, набери и загляни.

И если умный ты — то ты увидишь,
что это – порожденье сатаны,
а сатану нам воспевать не нужно,
пусть канут в лета эти все умы.

В истории не будет повторенья
всего того, что сделали они,
спираль истории уж не свернёт с творенья –
эпохи новые пришли.

Но дальше я покажу вам страшные страницы
истории российской, где десница
монархии Российской пала,
и всю Россию разорвало
то зло, которое восстало.
А дальше были главы, которые Арина писала абсолютно под диктовку информационного потока, не прибавляя ничего своего. Этот поток, порой, лился так мощно, что она еле успевала записывать. Особенно это были главы книги, которые касались жизнеописания великих личностей истории  – царя Николая II, Колчака, Сталина, Гитлера, Берии.
Особенно невероятно шли главы книги о царе и Сталине. Когда Арина приступила к главе о расстреле царской семьи Романовых, с ней творилось просто что-то невообразимое. Она слышала поток, она хотела писать, но не могла. Она много раз садилась писать, но не могла, она начинала рыдать, её била крупная дрожь по всему телу. Арина видела в своей голове всё, что происходило с царём и его семьей тогда, в том доме Ипатьева и в сам момент казни. Она всем своим телом чувствовала страдания Николая II. Она всем своим телом чувствовала ранения, полученные Александрой Федоровной, дочерьми и наследником Алексеем. ЭТО АРИНА ИСТЕКАЛА КРОВЬЮ ТАМ, В ПОДВАЛЕ ИПАТЬЕВСКОГО ДОМА, ЭТО АРИНУ ДОБИВАЛИ ШТЫКАМИ КРАСНОАРМЕЙЦЫ, потому, что она чувствовала, как лезвие входит в её тело и даже проворачивается в нём! Она была там, в той реальности, она видела всё своими глазами, она чувствовала всё каждой клеточкой своего тела!

Я не хочу писать такое,
рука отказывается водить пером,
и мозг твердит, что вот такое,
ну, не укладывается в него.

Я написать, увы, то не могу,
я собираюсь с мыслями так долго,
что ни о чем другом и думать не могу,
и мыслям о другом нет толку.

Я только сяду написать –
как будто что-то душит горло,
и слёзы льются, не могу,
прости, о, Боже мой, ведь сколько
пришлось им вытерпеть тогда,
в те очень страшные года,
когда по свету Тьма гуляла
и мозг людей дурманом застилала.

Но написать я то должна.
Я сяду прямо у окна,
и, словно вижу я всё это –
как эта царская семья
садится в царскую карету,
как едет в церковь, и по свету
звенит хрустальный колокольный звон;
и их прощальный мученический стон
стоит в ушах, как колокольный звон,
как отзвук выстрелов в былом,
где было много зла при том.

Ну, что ж, мне кажется, я собралась
и свой рассказ я начинаю,
я расскажу вам по порядку,
как то происходило в том былом.

Российский император Николай Романов,
последний в царственном роду,
вступил он на престол в 1894 году,
когда представился отец – Александр III,
наследник должен править по роду.

Он правил до семнадцатого года,
когда пришла та «красная заря»,
двадцать седьмого февраля
случилось вооружённое восстанье,
и в Петрограде нашего царя
принудили ко отреченью.

Как бурных вод той Тьмы теченье
принудило тогда его
ко отреченью от престола –
Божественного промысла всего.

Второго марта подписал
он отреченье от престола
и за себя и сына Алексея,
ему так написать велели
служаки Временного Комитета
той Думы Государственной, когда
пришла кровавая гроза.

Его мгновенно там арестовали
и поместили в Царское село,
со всей семьёй в нём продержали
до августа семнадцатого, но
не обнаружив ни свидетельств,
ни документов от него,
всё обвиненье развалилось,
в предательстве не обвинив его.

А в августе семнадцатого Николая II
вместе с семьёй перевезли в Тобольск,
чтоб не было там никаких геройств,
идей освободить царя святого.

В апреле восемнадцатого года
Президиум ВЦИК принял решение
о переводе всех Романовых в Москву,
чтоб суд судить всему их роду.

За то высказывался Ленин,
но их не повезли в Москву,
ведь, якобы, тогда в Тюмени
белогвардейских заговоров тьму
увидели те «красные», и посему,
чтоб не дать повод похищению царя,
его перевезли в Урал тогда.

Их перевезли в Екатеринбург –
семью царя и его слуг,
в доме Ипатьева всех разместили,
что инженером был, не разрешили
из дома выходить им никому,
чтоб не повадно было, посему
и конвоиров в доме рассадили,
даже в клозет ходить им запретили
без их сопровождения всего.

И в этом доме царь провёл
семьдесят восемь долгих дней.
Как много он не спал ночей,
всё думая о Родине своей,
что выдержать пришлось не только ей,
а русскому народу, что важней.

Он много думал и писал,
дневник вести тогда старался,
он на людей не злился, он пытался
понять их действия, скорей.

Он никогда их всех не ненавидел,
тех «красных» одурманенных людей,
он только их жалел, ведь видел
последствия событий и смертей.

А эти одурманенные «красные»
устраивали западню царю,
его толкали повсеместно,
где проходил он, посему
он там усиленно молился,
но «красные», опять же посему,
частушки матерные пели
под окнами царя в минуту ту.

Ему молиться не давали,
и постоянно оскорбляли,
лишь окрик командира останавливал
бесящуюся черноту.

Ложек, ножей и вилок не хватало
на всю семью царя, бывало
красноармейцы шли к ним на обед,
и лезли в миску к ним безцеремонно,
в борще царя обмакивая хлеб,
могли оставить на полу грязнющий след,
где спали дочери царя,
кроватей же для всех там нет.

Когда княжны шли во уборную,
красноармейцы следовали в след –
для караула, якобы, терпели
княжны без слова им в ответ.

Я снова останавливаюсь здесь,
я, словно, вижу эту взвесь
бесовского отродья с интеллектом
крестьянина, курившего ту взвесь.
Красноармейцы те не виноваты,
они не понимали ничего,
что происходит в мире, виноваты
лишь силы тёмные с названьем «зло».

И император это понимал,
и потому-то обречённо он внимал
действительности, что творилась повсеместно,
в сознании к неприятию зла взывал.

А зло бесилось всё сильнее,
охватывало каждого, главнее
хотел там каждый быть других,
тщеславие охватывало их,
тех молодых красноармейцев,
которым вдруг прислали поселенцев
и самого царя здесь охранять –
в мечтах те не могли того желать.

Но царь ни слова им не говорил,
не обижался, а хвалил,
хвалил за выправку солдатскую,
судьбу красивую сулил,
и лишь с добром он с ними говорил.

Царь понимал, что им не мил,
совсем другим царя был мир,
он слышал Бога, о терпении
своей семье он говорил.

Он лишь Россией тогда жил,
жил Русью, исковерканной войною,
испачканной людскою кровью,
и испоганенной той злою Тьмою.
И Бога об одном он лишь молил,
чтоб тот управил всё, и чтобы жил
русский народ добром и верой,
чтоб Тьму народ в Руси остановил.

И, как бы в довершение всего,
царю-де было послано письмо
от офицера Русской армии,
который, якобы, был предан свите, но
просил в письме быть осторожным,
и ночью с двух до трёх не спать,
что, якобы, спасён де будет царь
и верными людьми перевезён.

И царь поверил о всём том,
он жил в надежде о таком,
и несколько ночей не спал ни он,
ни вся его семья, одевшись,
всё ждали весточки. Потом,
как будто бы очнувшись, о простом
обмане понял царь, и далее
послал им весточку о том:
«Мы не хотим, и мы бежать не можем,
мы можем быть похищены лишь в том,
у коменданта много здесь красноармейцев,
нас охраняют очень и потом,
те обращаются ведь с нами хорошо,
мы не желаем, чтоб им причинили зло,
и Вас молю заради Бога
Вы избегайте пролить кровь,
чтоб из-за нас не пострадали
ни Вы, ни кто-нибудь другой.
Нам разрешили отворить окно,
но мы не можем головы просунуть,
ведь пуля прилетит в окно,
не нужно рисковать без воли».

Он сим письмом всем доказал,
как о всех душах он страдал,
как думал обо всём народе,
и как любви лишь всем желал.

В июле восемнадцатого года,
где было наступленье белых войск
на Екатеринбург, те «красные» уж поневоле
решили завершить сей круг.

Здесь у историков есть много мнений,
что, якобы, Москва тот отдала приказ,
другие были против, что как раз
лишь местный исполком из всех суждений
приговорил царя к расстрелу, и приказ
де, те с Москвой всё ж не согласовали,
поставив перед фактом враз.

И всё ж был Ленина приказ.
Чтоб белые войска царя бы не отбили,
тот приговор решили провести
шестнадцатого июля в тёмный час.

Царю с семьёю приказав одеться,
велели всем спуститься в их подвал,
царь нёс царевича Алексея на руках,
тот болен был, не мог идти,
в тот поздний вечер были на ногах
все стражники на их пути.

Они вошли в подвал, расположились
кто у стены, кто у двери,
Александра Фёдоровна, попросив два стула,
присела с Алексеем, а они –
те исполнители кровавого решения,
лишь быстро зачитали приговор,
не дав опомниться от этого решения,
стали стрелять почти в упор.

Стрельба открылась хаотично,
хоть цель была для них привычна,
хоть роли были распределены,
и цели каждому закреплены –
решили все стрелять только в царя,
затмил глаза размер тщеславия,
ведь каждый там решил убийцей стать царя,
чтоб этим славу возомнить лишь для себя.

Царь Николай II погиб мгновенно,
то имя никогда не будет тленно,
он принял мученическую смерть
от рук безвинно осуждённых
на вечный ад во Тьме во след.

Ему не дали даже помолиться
пред смертью и с семьёй проститься,
как будто надо было торопиться,
чтоб не успел бы сделать он чего.

А далее, последствием всего
стал хаос в комнате –
княжны запричитали,
и кинулись в объятья, чтоб проститься,
но «красные» те продолжали веселиться,
и стали их штыками добивать,
но не смогли пробить их платья,
заставив долго умирать.

Под платьями княжон имелись лифы
из бриллиантов, чтобы та броня,
как панцирь защищала б их, но зря –
те долго истекали кровью
от ран, полученных за батюшку-царя.

Примерно полчаса то было действо,
запечатлилось это лиходейство
даже у «красных»,
некоторых аж стошнило там,
и с этой кровью по пятам
те выползали из подвала «неживые»,
от тошноты белели лица по врагам.

Никто из них не понимал, что там
они убили не царя и женщин,
они убили Русь святую там,
своими же руками ад воздав
для всех своих потомков, поколений,
познавших волю «Аз воздам!»

Давайте помолчим немного там,
и постоим в Ипатьевском том доме,
позволим душам разлететься по домам,
и сверху посмотреть на это там,
в Высокой Выси в поднебесье,
чтоб осознать, что было там.

А дальше расскажу я вам,
как Тьма пошла намного дальше,
чтоб было здесь, как много больше фальши,
решила Тьма воздать всем нам,
потомкам русским, чтобы там
никто не знал, где их могила,
и похоронены вообще ли там.

Внушила Тьма «красным» умам
необходимость скрыть могилу,
забвению предать сего царя
и всю семью его. Тогда
красноармейцы вывезли все трупы,
и, погрузив в телеги, двинули туда,
где глухомань, почти тайга.

Их закопали прямо на дороге,
на старой и проезжей борозде,
а сверху завалили досками,
чтоб проезжали безпрепятственно везде.

Их  лишь спустя полвека откопали,
в Санкт-Петербурге их захоронили,
в Соборе Петропавловском, увы,
ходили слухи, что не все они
были расстреляны в глухом подвале,
что по указке некоторых отобрали,
в живых оставив, чтоб потом
их переправить  в заграничный дом,
что, якобы, жив цесаревич Алексей,
княжна Мария и слуга при ней.

Но мы оставим эти слухи,
давно всё это былью поросло,
так пусть же там и остаётся,
то зло, которое цвело.
Пусть в мире этом много мнений,
а вы составьте лишь своё,
но вспоминайте это зло,
всё, что творило там оно,
чтобы оно не повторялось –
вам знать историю дано.

И здесь упомяну я про одно
событие, которое забыто,
как будто стёрлось с памяти оно,
событие то знаньями укрыто.

Умнейший и воспитаннейший царь,
науки разные он познавал,
юриспруденцию он тоже изучал,
и, как умнейший человек, он знал,
что документ, подписанный карандашом,
и ломанного гроша не стоит в том,
он – недействителен при том.

И, зная это всё о том,
то отреченье от престола
он подписал карандашом,
он, зная, с кем имеет дело,
невежество поставил в службу в том.

Он от престола там не отступил,
монархию, дарованную Богом,
он этим самым сохранил.
Он сохранил для всех потомков
возможность для России возродить
всё то, что было свято и велико,
великую Империю сложить,
царя в России возродить.

Потом Арина писала про советско-польскую войну, про советско-финские войны, про этапы становления советского государства, про кровавый «красный террор», про белое движение, про Колчака и его сподвижников, и многие другие события истории. Как вдруг почему-то пошли главы о Ленине и его мавзолее. Но как!
 
Тьма только разрасталась, запуская
все свои щупальца в умы людей,
и постепенно превышая
порог забвенья, всё темней
сгущалась туча над Россией,
над милой Родиной моей.
Я расскажу, как Тьма осуществила
проект похуже всех чертей.

Смерть Ленина вам расскажу,
как повлияло это на страну,
в двадцать четвёртом было то году.
Не буду я рассказывать, как то случилось,
не в этом суть, что дальше получилось,
я вам подробно расскажу.

Вы помните, как постаралась Тьма
сокрыть могилы самого царя,
его родных и  Колчака?
Всё делала там Тьма наверняка,
ну, а теперь, наоборот,
решила Тьма всем в оборот
пустить в умы сознанье славы
той революции и её вождя,
а потому внушила мысли,
что Ленина похоронить нельзя.

Нужно, чтоб жил он здесь всегда,
и дело Ленина чтоб жило,
чтоб человечество бы не забыло,
что верховодит ими Тьма.

Решили Ленина не хоронить,
и, чтобы имя не забыть,
решили бальзамировать скорей
и дальше — строить мавзолей,
где б тело Ленина лежало,
и напоказ бы выставляло
всю гениальность мысли и идей.
И поместили тело в мавзолей.
Не было разума у тех людей,
никто и не задумался о том,
что этим самым свой разрушим дом,
что медленно и постепенно
то государство новое для поколений
построило молельный дом,
чтоб, восхваляя Ленина при том,
молились Тьме бы в доме том.

Никто не думал о таком
последствии сплошной мумификации,
что это будет сатисфакцией
Тьмы, поглощающей наш дом.

О, хоть бы вспомнила страна
те сказки русские, в которых
живая чистая вода
всегда творила чудеса,
и мёртвых даже воскрешала,
а мёртвая же – убивала.
Всё то не помнила страна,
ведь не было у всех тогда ума.

С глубокой древности народы понимали,
что мертвых нужно предавать земле,
чтобы те поле мёртвое не излучали,
их хоронили, чтоб извне
другие жили в чистоте.

Ведь издавна известно, что на кладбище земля
пропитана всем мёртвым, и нельзя
ту землю с кладбища нести,
иль что иное с него принести.

Энергия умершего человека
иная, по-особому другая,
она влияет на живых,
биологически людских
сил та энергия теряет,
при том другого заставляет,
почувствовать движенье сих,
питается та душами людских
биологических объектов,
и мёртвая энергия при этом
останется живей живых,
коль та останется при них.
Тем более, энергия вождя,
что красных привела тогда
к созданию сверхтирании,
Тьма понимала то всегда.

То тело положили в самом центре,
на Красной площади Москвы,
тем самым в центре всей Руси
создав луч биоэнергетики,
что излучали силы Тьмы,
воздействуя на русские умы,
что к мавзолею шли и шли.

Как страшно пониманье это!
Добавилось впоследствии к сюжету
увековеченье не просто в мавзолее,
а в каждом городе, в любой аллее
был установлен памятник вождю,
что лишь усиливал в том Тьму.

Такой сюжет устроила всем Тьма,
что не забудешь никогда,
питаться будет душами та Тьма
по всей Руси теперь всегда.
Ведь посмотрите, люди, никогда
в Руси не устанавливали мавзолеи,
не приходили мысли никогда,
чтоб бальзамировать тело царя,
в любой эпохе то кощунством было,
теперь же Тьма глаза застила,
в умы людей всем запустила,
что только с телом Ленина живя
здесь будет процветать страна.

Бездушие, безнравственность и чёрствость
мы получили много лет спустя,
воздействием магической энергии
мы дверь закрыли для себя,
ту дверь, что открывала знания
и допускала до познания
глубин всечеловеческого бытия.

Вот так жила теперь страна,
и Тьма была в ней не одна,
имела та своих помощников
повсюду – с верху до низа.
Ещё везде была война,
что нарастала лишь тогда,
война главенствующей стала
в умах людей и на фронтах.

И невероятно странно шла глава о Сталине, особенно о его жене Надежде Аллилуевой, о причинах её смерти. Арина читала разные источники, в которых по-разному излагали причины её самоубийства, но такого она не читала нигде. То, что шло Арине в информационном потоке, было абсолютно новым знанием, новым видением того, каким был Сталин на самом деле, и что происходило с ним в те страшные годы, когда на волю вырвалось бесовское войско Тьмы и заполонило все умы «красной революцией».

Здесь я о Сталине скажу,
и первый том я этим завершу,
я подвожу черту, в которой
увидите вы все свою судьбу.

Вы скажете вдруг – почему?
При чём тут Сталин и мою судьбу
вдруг связывают с ним при этом?

Как в песне, что поётся лишь дуэтом,
услышать можно в разных голосах
то пение по-разному в умах,
так я хочу вам показать то пение,
что хором пелось много раз,
так было много разных всех суждений,
что можно потеряться в них на раз.
Кто был за Сталина, кто – резко против,
кто проклинал его столь много раз,
что в ненависть лишь вылился экстаз,
а я же покажу вам мнение,
которое не слыхивал из вас никто,
и Сталин только в этот раз
добьётся реабилитации,
оттуда, сверху, видя нас,
он, наконец-то, улыбнётся,
и свет души его прольётся,
что люди только в этот час,
спустя больше полвека после смерти,
поймут, что дрался он за нас,
что не тиран он и не деспот,
он просто главный человек,
что переделал этот век,
что главным был в борьбе могучей,
где Тьма пыталась одолеть здесь Свет,
чтобы не жили дальше все потомки
России, всем несущей Свет.
Итак, я начинаю свой завет….

Иосиф Сталин – вождь страны
с фамилией по роду Джугашвили,
родился он в селении Гори
губернии Тифлисской, что отныне
считается Грузинской стороной,
а потому язык грузинский был родной
для мальчика, что рос лишь сам с собой,
везде лишь помня только мать,
которая стремилась опекать,
и, как волчица, защищать
свою отраду, свое чадо.
Отца здесь вспоминать не надо –
он был сапожником и вечно пьяным,
и мать он бил, ну очень рьяно,
и сына тоже не щадил.
Понять любил иль не любил –
сейчас почти уж невозможно,
но мы попробуем всё ж осторожно,
чтобы Иосиф здесь открыл
души той юношеский пыл.

Сначала мать очень хотела,
чтоб сын священником прослыл,
а потому в Горийское духовное училище
директора просила, чтоб определил.
Но сын на русском языке не говорил,
а потому мать попросила,
чтоб сын священника его учил.
Два года русский сын учил,
и, наконец-то, поступил
в духовное училище и там
три года православие учил.

Потом он сдал приёмные экзамены
и был зачислен в семинарию
духовную Тифлисскую, она
тогда была и его домом,
и там же с самым первым томом
марксизма Сталина связал
тот первый революционный вал.
И хоть марксизм пленил,
он всё ж учеником прилежным был,
он получал высокие оценки
по богословию и греческому языку,
и много времени он уделял там языку,
что стал родным как будто домом,
да, русский стал ему родным.
Его любил он молодым,
ему же он остался верен
и в годы всех своих пленений,
и в годы ссылки во Сибирь,
и до забвения могил.
Всю жизнь он русский лишь любил,
хотя поэзию он в юности творил
на языке грузинском, чем прослыл
среди ценителей хорошим стихоплётом,
стихи красивые грузинские сложил.

Но тот марксистско-ленинский порыв
тогда почти что всех заворожил,
застил глаза туманом красным,
хоть понимал и он прекрасно,
что Бог сей мир всё ж сотворил.
Всё ж богословие учил
Иосиф много лет с пелёнок,
когда в нём был ещё ребёнок,
он мать свою боготворил,
её до боли он любил,
и Бога с детства он любил,
ведь мать его тогда растила
во слове Божьем и взрастила
в нём пониманье, что любовь
творит добро. Коль зло сильней,
то нужно думать лишь о ней,
о Божеской любви, что всех важней.

Он с детства знал, что Свет и Тьма –
это извечная борьба,
она была всегда и будет,
но только, «если зла прибудет
намного больше, чем любви –
тогда все силы береги» –
учила мать, – «ты только Тьмы
не бойся, сын, твоей любви
она боится всё же больше,
и если встанет на пути –
её же методом иди,
и этим самым обмани,
ну а потом, поддай ей жару –
любви ей в топку запусти».
Иосиф с детства это понимал,
но этот мир тогда воспринимал
таким, каким его он видел
сквозь призму ветреных забав.
Тогда поддался он теченьям
марксистско-ленинских учений,
и в семинарию ходить он перестал,
а вдруг лишь к физике воззвал –
устроился работать наблюдателем
в Тифлисскую физическую обсерваторию,
планет чтоб видеть траекторию
и фон Земли магнитный изучать.
Попутно стал в маёвках проявлять
безудержный свой юношеский пыл,
ареста он едва ли избежал,
потом подпольщиком прослыл.

Путь к власти был его тернист,
он был, как будто, теннисист,
то он вставал, то падал ниц,
ловя судьбы тот мяч тернист.
Он много раз был в ссылке, был в Сибири,
бежал оттуда пароходом по Оби,
потом был снова арестован,
и вновь отправлен в ссылку, где они,
все каторжане вмиг забыли
про все страданья впереди –
их скоро там освободили
Февральской революции сыны.

Затем тот красный вихрь страны
так закружил, что он не слышал
воззваний светлой стороны,
и лишь потом немного он очнулся,
когда уж стал на пике той страны.
Вершины власти всё ж его влекли,
как и влекут они любого,
поддался он увещеваниям плохого,
как все тогда поддались вехам Тьмы.

Но кто не видел образ Тьмы,
тот не поймёт своей судьбы,
а кто боролся здесь, на воле,
тот сможет чистые увидеть сны.

Сознание всегда сильней,
чем сотни призрачных теней,
чем тысячи той Тьмы чертей,
чем много жизни лет при ней.

И Сталин ею одурманен
был очень много-много лет,
а враг тот тёмный был коварен,
он козни строил там, где нет
сопротивления в ответ.

И в эту пору мысли свет
проник в мозгу у Джугашвили,
ведь встретил он Надежды свет,
свет Аллилуевой отныне
горел всегда в его уму.
Он полюбил, и посему
в том восемнадцатом году
женился Иосиф на Надежде,
казалось, Свет сразил ту Тьму.

Он стал женат во второй раз,
ведь первая жена не покорила,
хоть сына Якова ему родила,
и через год от тифа умерла,
так быстро, будто вовсе не жила.

Теперь была любовь, ему
хотелось защищать родную
Надежду, светлую такую,
безмерно он любил её,
и, подарив ему дитё –
сына Василия и дочь Светлану –
Надежда прочно бросила в окно
его любви тяжёлый якорь –
входить другим запрещено.

Иосиф быстро продвигался
по лестнице той красной власти,
не понимал и он, отчасти,
что борется с самим собой,
когда вдруг пламенный герой
познал тот образ Тьмы лихой.
Представился ему такой
в образе друга, беззаветно
стал преданным ему, порой,
уж слишком сильно, безответно
был рядом он в почти любой
отрезок жизни, поминутно
входил тот в его жизнь, попутно
для тёмных открывая дверь.
А Сталин – тот не понимал, поверь!

Мы плавно перешли теперь
к Лаврентию Берии, который,
как будто спрут всосался в щель,
и проникал везде в ту дверь.
Когда ж он познакомился со Сталиным?
Не помнит то никто теперь.
Как он проник в самое сердце?!
Как стал почти невидимым?! А ей,
той Тьме лишь оставалось
руководить страной идей.

Когда Иосиф Сталин в Сочи прилетал,
от праведных трудов где отдыхал,
туда частенько прилетал и Берия,
всегда он очень точно знал,
когда необходимо появиться,
чтоб в образе вождя мог закрепиться
извечный друг, соратник, чтобы слиться
со славой Сталина всегда,
где б ни была его звезда.

Он стал нашёптывать тогда,
сначала – будто бы слегка,
потом сильней, ещё сильнее,
бурили мозг его глаза
гипнозом Тьмы, он смуту сеял
так, что никто бы не поверил,
что Берия – источник зла.

Он перестроил все умы,
что были рядом в то мгновенье,
его способность – олицетворенье
могущества вселенской Тьмы,
ведь Берии были верны
все те, кто в годы этой Тьмы
писали протоколы, донесенья,
строчили заговоры, исполненьем
любой у Берии мечты
мгновенно занимались те рвачи –
все те, которые урвали
себе часть власти этой Тьмы.

Коварный, наглый, вероломный,
хитрее не было его,
того Лаврентия, который
Сталина заполонил всего.
И лишь Надежда светлая его
интуитивно чувствовала Берию,
она в нём насквозь видела всё зло,
и как питает недоверие
Лаврентий к ней самой. Оно,
то зло, увидев в ней знамение,
и, понимая, что её умение
любить Иосифа – опасность для него –
затеяло игру назло.

Когда Лаврентий Берия
в дом к Сталину входил,
то он с собою приносил
то ощущение коварства,
злодейства, страха, что она,
Надежда, сил лишалась –
так чувствовала то она.
Всю энергетику злодейка Тьма
в образе Берии брала тогда
с чистейшей ауры Надежды,
чтобы лишать её сил и ума,
тем самым, чтобы крепла лишь она –
коварная земная Тьма.

Надежда попыталась устраняться,
но Берия прохода не давал,
он специально появлялся
везде, где в доме он бывал,
и где Надежда проходила
одна. Он специально заставлял
ее насильно ощущать всё это,
касался пальчиком её лица,
как будто обвивала шею
гадюка с жалом. Он тогда
бурил глазами сладострастно,
испытывал на ней все зло,
играл пред нею специально
и задевал её назло.
Она терпела, отстранялась
и не могла поверить в то,
что муж не видит ничего.
А Берия – тот добивал её,
и день за днём, и ежечасно,
он добивал её негласно.
Она пыталась часто уходить
от Сталина, но ведь любить –
то смысл жизни, и забыть,
что муж и дети под прицелом,
она не смела, и всецело
лишь только верила ему,
и возвращалась для сего.

В судьбе ведь всё предрешено,
лишь Сталин сам не видел зло,
он даже не воспринимал фамилию
жены, что это – знак лишь для него.

Божественное слово «АЛЛИЛУЙЯ»
не переведено ни на один язык,
осталось неизменным это слово
во все века изданья книг.

Что значит «АЛЛИЛУЙЯ» в богословии?
То – восхваление Творца,
надежда на осуществление
его великого венца.

НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА (!!!) – его
надежда на божественное просветление,
как ангел, посланный с небес, знамение,
но Сталин – он не понял этого всего.

Жена просила часто у него,
чтоб Берию он не пускал в их дом,
чтобы его не слушал и потом
не принимал решения при том.
Но он был твёрд и неприступен:
«Чтоб Берия вдруг стал лжецом?
Где факты?», - требовал, «Где факты? Чтоб в таком
обмане уличить, да ты вообще о чём?
Как можешь ты о нём такое говорить?»
Какие факты?! – просто жить,
по-женски чувствовать и видеть,
и всем нутром лишь ненавидеть
то ослепительное зло,
что в Берии тогда жило.
Надежду это зло слепило,
ему же лишь глаза застило,
да в мозг Иосифу вползло,
не видел там он ничего.

Она ж в себе всё то копила,
всю боль, которую взрастила
в себе Надежда, видя зло,
как расползается оно,
по всей стране оно уже давно
пустило корни в безконечность,
что столь коварное оно,
а муж не видит ничего,
и ей не достучаться до него,
и, не имея сил сопротивляться –
взвела курок себе в висок,
но выстрелила в сердце, как урок.

Она хотела сим поступком
заставить Сталина понять,
что зло не дремлет и очнуться,
чтобы успеть его унять,
она хотела дать ему понять,
что АЛЛИЛУЕВА НАДЕЖДА умерла
лишь потому, что он не видел зла!

Да, было то самоубийство,
она ушла в тридцать втором году,
а Сталин в шоке был – ну почему?!
Что сделал он такого?! Почему?!
Она ушла, бросив ему,
как будто вызов смертью этой.
За что?! Не понимал он – почему???
Так и не поняв – весь ушёл в ту Тьму.
Даже когда жена была в гробу –
не подошёл и не простился,
так на неё тогда он злился,
что оттолкнул её в гробу.
Он расценил ту смерть – предательством,
ударом в спину лишь ему.
И он ожесточился посему.
Он перестал общаться с близкими,
все опостылели ему,
он запретил в своём уму
упоминать Надежду ту.

И именно тогда, в эпоху ту,
в эпоху олицетворенья
сердечной муки и опустошенья,
и ко всему ожесточенья,
Лаврентий Берия подластился к нему.
Он понимал, у Сталина уж нету мненья,
внушал он в голову ему свои сужденья,
подсказывал, подсовывал ему
то списки, то тома, то протоколы,
ни в чём не знал он там прокола,
и Сталин доверять стал лишь ему.

В начале – слепо верил, посему
подписывал всё то, что подносили,
не проверял, ведь, если дело сшили,
так значит, есть за что – так рассуждал.

Но вот когда пошёл дел целый вал,
однажды Сталин вдруг остановился,
а Берия – чуть-чуть засуетился,
но вновь услужливо молчал.

Берия был озадачен ролью,
которая была поручена ему
грозной вселенской Тьмою,
что думал лишь, как ублажить ту Тьму.

Он развивал в себе коварство,
учился у служак той Тьмы,
и, подобравшись к пику власти,
стал тенью Тьмы для всей страны.

Но Сталин вдруг почувствовал всё это,
вдруг просветление в его мозгах
блеснуло очень ярким светом
так, что издал он возглас: «Аа-х!
Какой же я – таки дурак!
Как я не понял это раньше?!
Не усмотрел, что это так?!»

Он заперся вдруг в кабинете,
долго ходил, стучали в такт
его ботинки на паркете,
из угла в угол он метался так,
уж пять часов прошло и боле,
а он не выходил, что так
испугались поневоле
его работники, что стихли враз.
Боялись дверь открыть, спросить,
боялись что-то зацепить,
чтоб «не дай Бог!» чего не уронить,
чтоб не нарушить тишины,
что там установилась,
о времени почти забылось,
сидели все, как истуканы,
боясь рукой пошевелить.
И каждый подсознательно пытался
понять, что происходит там,
за этой дверью, что случилось,
все понимали, что вот там
что-то такое происходит,
что не понятно всем умам.

Вдруг Берия вошёл в приёмную,
они очнулись будто там,
и словно вихрь прошёл по головам
на тот вопрос, что он задал:
«Что Сталин? Почему так долго не выходит?»
Они безсвязно отвечали,
как будто речи все лишились. Хлам
в мозгах вдруг превратился
в сплошной всего лишь «та-ра-рам».
Берия сильно удивился,
ушёл, но вида не подал.

А Сталин всё метался там,
метались мысли и события,
все факты сопоставив, он вдруг сам
остановился резко и пронзился
той мыслью, что ему вонзилась
и в голове вдруг закрутилась.

Он вспомнил матери слова!
Откуда-то с глубин ума
полезли все события из детства,
когда учил он там весьма
прилежно слово Божье,
и лишь сейчас понял сполна!

Он вспомнил матери слова:
«Чтоб получить помощь с Верха,
ты должен видеть знаки, сын,
открой глаза свои, тогда,
увидишь то, что ты не видел.
Бог посылает знаки всем, когда
уж человек практически ослеп от зла,
ведь знаки есть во всём, но нужно,
взглянуть на вещи по-иному иногда.
И иногда привычные слова,
почти приевшиеся, вдруг тогда
увидишь ты, как будто снова,
и лишь тогда поймёшь сполна.
А чтобы победить врага,
злодейку Тьму, что воеводит,
нужно привычные слова
читать обратно иногда.
В том заключаются ЕГО глаза –
увидеть мир обратный, Темный,
глазами светлыми, прочтя
то имя снова по-другому»

Сталин очнулся, подошёл к столу,
взял лист бумаги, ручку, подошёл к окну,
и крупно написал в одну строку
«приевшееся» слово – БЕРИЯ.
И здесь, на солнечном свету,
он прочитал то, что не видел,
и он почти ослеп, ведь наяву
полз холодочек недоверия,
в спине кинжалом острой боли
он ощутил всю ту подсказку ЕГО воли:

БЕРИЯ – обратно – Я и РЕБ!

Он понял всё почти мгновенно,
ведь РЕБ в иудаизме – то почтенное
название их Учителя всего,
Главнейшего и Старшего. Его
ударило, как будто током,
все мысли полетели вдруг потоком –
что Берия – «помощник для него»
и ставленник той Тьмы коварной,
который подобрался к главной
судьбе страны и с помощью его.
Вдруг завертелось в голове,
зачем евреев не терпел он,
не мог вначале объяснить он
всю ту неприязнь к ним извне.
Теперь же чётко в голове
засела ненависть к евреям,
потоки мыслей в тишине
увидели всё то в окне –
в листке бумаги с словом «Берия»,
где осознал он суть неверия.

Он понял – такова его судьба,
он понял, что злодейка Тьма
здесь не отступит никогда,
что даже убери он Берию –
она пришлёт ему другого,
сценарий выпестован строго,
нет смысла принимать другого,
пусть Берия играет свою роль.
И хоть сильна была в нём боль,
он принял то решенье мудро,
решенье то пришло под утро,
он осознал всю свою роль –
за что он отвечает в Свете,
зачем учился мыслям этим
тогда в отрочестве, когда
учили слово Божье в семинарии.
Теперь же в Берии тот образ твари
он видел чётко, но ума
Иосифу хватило не показывать,
что видит сущность он сполна.

Он снова вспомнил матери слова:
«Не бойся Тьмы, и пусть она
боится лишь тебя. Когда
придёт пора с ней повстречаться –
ты обмани её тогда,
и действуй так же, как она,
и дай понять ей, что меняться
события не будут, и тогда
придёт к тебе помощь с Верха».

В то время помощь он не видел,
он сам себя там ненавидел,
но осознав всю суть вещей,
он понял – помощь ещё будет,
нужно лишь действовать умней.

Решительно он вышел из дверей,
со стульев не упали чуть служаки,
в его глазах было желанье драки,
он шёл навстречу Родине своей!

В мозгу перевернулось осознанье,
он понял по-другому положение вещей,
он по-другому осознал восстанье
и год семнадцатый, что годом был теней
и всех тех «красномыслящих чертей»,
зачем пролилось столько крови,
он понял, что заполонила вдоволь
та Тьма умы всех мыслящих людей,
он понял, что она теперь
распоясалась здесь, на воле,
что служит ей теперь уж более
ста миллионов всех людей.
А он потворствовал ведь ей!
Он понял сущность пролетарского восстания,
что было нации евреев лишь желанием,
что было подготовлено тогда
на средства из-за рубежа,
чтоб русских убивать сполна.
Он понял, что злодейка Тьма
умы затмила каждому тогда,
он понял, почему его Надежда умерла,
что этого не вынесла она,
и что ее чистейшая душа
пыталась это всё сказать ему,
который должен  был остановить здесь Тьму.

Он понял всё. И посему
стал мыслить он в эпоху ту
решительно и кардинально по-другому,
чтоб действиями обмануть ту Тьму.

Чтоб мысль в ней ту укоренить,
что он отныне только с ней,
он Берию приблизил даже больше,
чем это было раньше, дольше
беседы вёл с ним, соглашался,
но, как бы Берия там не старался,
он обгонял его быстрей.
Это ведь он придумал списки,
решил он вычистить Россию от людей,
которые служили Тьме своей –
служили в службе ВЧК,
НКВД и ГУБЧК,
служили в партии так рьяно,
вверх продвигались столь упрямо,
и, продвигаясь, убивали,
что это стало смыслом жизни всей.

Сталин подсунул Берии идею,
что нужно больше всех уничтожать людей,
которые стремятся к власти,
чтоб узурпировать скорей.

Берия за идею ухватился,
ведь он в борьбе своей стремился
убить побольше душ, чтоб ей,
той Тьме любимой и неповторимой,
преподносить больше смертей.

И он заданье Сталина быстрей
стал выполнять и составлять
те списки проклятых людей,
что Тьме продались, кто ловчей
служил, старался и пытался
наверх пробраться поскорей,
кто красною заразою проникся
до самых пяток и костей.

Так проводилась чистка партии,
так шли репрессии в дозор,
так вышел в свет приказ НКВД 00447,
так проводилась депортация народов,
как будто в вихре хороводов
сметала Тьма своих людей
под руководством Берии теперь.

Тому есть много доказательств,
ведь во всех списках Сталина тогда,
всех больше было членов ГУБЧК,
НКВД и всех чекистов,
что ранее людей стреляли быстро,
прогнили души их сполна.

Да, Сталин понимал тогда,
что в списки могут ведь попасть простые,
те люди, что здесь просто жили,
на них навет вдруг просто навели
из злобы, чтобы в лагерях те сгнили,
хоть не виновные они.

Он понимал, он всё осознавал,
он принимал, что, конечно, были
ошибки судопроизводства,
но у зла не может быть лица добра,
зло тут же перевесит чашу,
коль он поблажек даст сполна.
Из двух зол выбирают меньшее,
чтоб победить всё зло тогда,
у Сталина не было другого выхода,
он понимал, что и его душа
будет держать ответ сполна
в высокой Выси поднебесья,
откуда смотрят свысока
божественного лика облака.

Он знал всё то наверняка,
не дрогнула его рука,
когда подписывал расстрельные он списки,
хоть боль была и глубока!

Всё это делал он тогда
не для того, чтобы возвыситься,
и про культ Сталина страна
узнала только лишь когда
после его смерти закружилась
опять борьба за власть с верха.

А культа не было там никогда,
была великая борьба,
борьба, где Свет и Тьма схлестнулись
уже навеки, навсегда.

Да, образ Сталина всегда
был сшит из сплошь противоречий,
но Свет гордится им, а Тьма
же до сих пор его пинает,
когда эпоху вспоминает,
где Сталин обманул её тогда.

Чтобы пришла в дальнейшем навсегда
эпоха Света и Добра,
мы все должны были пройти сквозь это,
чтобы божественному светлому сюжету
свершиться в следующие года!

Вот почему я говорила вам тогда,
что вы свою судьбу увидите при этом,
потомки русские, где Сталина заветы
вам нужно будет помнить здесь всегда,
чтобы божественному светлому сюжету
развиться в этом мире до конца!

Вы далее увидите сполна,
как будет продолжаться та борьба –
борьба мировоззрений и суждений,
что называется здесь Свет и Тьма.

Вся эта книга ей посвящена,
и вся история творится
именно так, а не иначе,
в борьбе закручена она –
спираль истории Вселенной,
спираль истории нетленной
планеты с именем Земля,
спираль истории России,
страны той светлой, что Мессии
ей уготована здесь роль –
сценарий выбран не простой,
ведь в ней – источник Света, силы,
и центр всей духовности Мессии
находится лишь в ней самой –
в той территории России –
находится в ней центр земной.
И потому такая роль
отведена ей в этом мире,
вы далее увидите то в лире,
когда прочтёте том другой.

Ну, а пока продолжу я о Сталине,
о его личности, чтоб понимали вы,
что было главным
в руководстве той страны.

Сталин был очень аскетичен,
вёл образ жизни – проще некуда,
уклад всей жизни был привычен
с годов младенчества. Оттуда
Иосиф ждал, как будто чуда,
когда мать принесёт конфет,
или нажарит вдруг котлет.
Он ел всегда лишь то, что было,
был по-простому он одет,
его нисколько не томило
во что обут он и одет.
Когда к вершинам власти поднимался,
не обращал вниманья он на то,
как в «кожанки» НКВД весь одевался,
всегда носил он лишь пальто.
Не обращал вниманья и на то,
что ел, что пил, как будто то
не важно было для него,
всё то материальное звено.

Когда он встал в главе страны,
по должности ему должны
были достаться привилегии,
но он – приверженец стратегии
отсутствия особых благ, увы.
Он отвергал предметы роскоши,
которые дарили там ему, они
ведь не были ему нужны.
Особенно он не любил из подношений
дары грузинской стороны.
Дарители считали, что они
задабривать его должны,
что раз он в Грузии рождён,
так, значит, Грузию и должен он
любить намного больше,
и почести оказывали дольше –
дарили красное грузинское вино,
мёд, мандарины, но всё то
вмиг отправлялось на задворки,
ведь Сталин не терпел сего.
Он не любил грузинское вино,
Россию он любил больше всего,
любил её рассветы и закаты,
и грома летнего раскаты
над Матушкой-Москвой его.
Любил он русских песен звук,
не выносил он ни на дух
других народностей напевы,
даже грузинский гордый звук.
Он только русское предпочитал,
и иногда украинское напевал,
любил он мягкую украинскую мову,
всё то – славянами он звал.
Единый звук любимого народа –
он в генах Сталина взыграл,
он пересилил гены мужа,
который Грузию лишь знал.

Всей роскоши он потому не признавал,
что он Россию лишь желал,
он жил Россией, ею он дышал,
и, как никто, её он понимал.
Ведь кто богаче во всём мире?
Не описать всё это даже в лире!
Страны богаче, чем Россия – нет,
и чем богаче русские, тем больше бед
обрушивается на голову России,
которая должна нести всем свет.

Сталин любил Россию страстно,
и потому-то громогласно
он дал в душе своей обет –
жениться больше он не будет,
женат он на России много лет.

Немного отклонились мы от темы,
ведь мы хотели Сталина узреть
в его быту, чтоб посмотреть,
каков был Сталин в самом деле.
А он работал на пределе
возможностей и своих сил,
ведь каждый день преподносил
проблем страны огромный ворох,
и, чтоб ему не слышать шорох,
что ветер с кухни доносил –
ковёр на дачу попросил.

Из всех роскошнейших предметов
на даче Сталина лишь был
ковёр персидский, что он постелил
в углу своём, где у камина
на кресле с пледом он любил
сидеть и мыслями радеть,
всё думу думая о милом.
Любил он тихо посидеть,
да поразмыслить о текущем,
и думая о том грядущем,
что мозг его заполонил.
Он много думал и курил.
Его любимая подружка,
особо вычурная трубка,
пускала в мир особый дым.
Тот дым был Сталиным любим,
он видел в нём события и вехи,
он видел в нём ошибки и прорехи,
он видел в нём всё то, что говорил
его безудержнейший пыл.
Он очень-очень страстным был!
Но он скрывал свои эмоции,
ведь мир той Тьмы тогда был злым,
и он питался, между прочим,
эмоциями, что очень – очень
лишь выдавали человека пыл.
Чтоб человек душою не скорбил,
чтоб не сгорел и не сдурил,
не каждый понимал, что его пыл –
питание для Тьмы могучей,
но Сталин это не забыл,
он в семинарии всё то учил,
и потому он весь свой пыл
скрывал на людях, говорил
он очень тихо, монотонно,
чем создавалось впечатленье, что грозил.
И лишь когда один курил –
он выпускал эмоций пыл,
который уходил в пространство
и к Тьме тогда не доходил.

Никто не видел, чтобы Сталин вдруг ругался,
или повысил голос на кого,
все думали наоборот, что это зло –
тишайший голос из него,
уж лучше бы кричал,
все б понимали,
и это лучше – так считали.
Лишь Сталин был знаток сего,
он понимал – не всем дано,
почувствовать всё это зло,
увидеть Тьму, её лицо.

Чтоб не задела никого
та Тьма в присутствии его,
он специально так старался
вести себя, чтобы остался
осадок тихого всего.
А посему всей роскошью его
и был ковёр, камин, кресло да трубка,
и более – уж ничего!
Чтоб все предметы обихода
не вызывали б зависти иль злобы,
чтоб человек не чувствовал сего –
он приказал всё удалить то от него.

Да, но у Сталина была прислуга –
уборщик, повар, экономка, это всё
положено было по должности его,
и люди, что работали там на него
числились в штате аппарата,
зарплату получали и когда-то
боялись пуще прежнего всего
увидеть Сталина даже в окно.
Но, став работать вместе с ним,
бояться перестали, сим
заслужил он уважение
служителей по даче. Он один
часами мог сидеть в уединеньи,
работники всё понимали в то мгновенье,
не безпокоили его. Он с ними был един,
их уважал, им говорил
своё приветственное «Здравствуйте!»,
кивком главы лишь уловим
был настроенья ход, и с ним
работники  могли и пошутить,
он отвечал им пониманьем,
он видел каждого старанья,
ведь в душу проникал он к ним.

Он видел насквозь каждого тогда,
когда раскрылись Сталина глаза,
он видел то, что недоступно взору,
хитросплетения той Тьмы узоры
он видел у людей всегда.
Стоило лишь взглянуть в глаза.
Он видел струнки всей души,
он понимал, где хороши,
а где коварны мысли люда,
где может человек тот сделать худа,
на что способна здесь его душа,
и поработала ль над ней здесь Тьма.

Об этом вы увидите сполна
в других частях огромного романа,
где он встречается с людьми, и странно
вдруг их не трогал никогда,
иль пропадала та душа,
оказываясь в лагерях тогда.

Писать об этом будем долго,
ведь было много в этом толку,
что Сталин, якобы, он убивал тогда,
лишь людям посмотрев в глаза.

Непонимание людское
застило всем тогда глаза,
и, чтоб увидели вы все такое,
я покажу вам на примерах, но когда,
в процессе всей истории событий
увидите вы Сталина глаза.

Всё это будет дальше, а пока…
я расскажу вам увлеченье
германским лидером, сплетенье
всех дум Иосифа ума
с теорией нацизма, что тогда
так явно процветала в той Европе,
что даже Сталина «взяла в уздцы» сполна.

Сталина действительно прельщала
теория нацистская о том,
что нация евреев – та неполноценна,
их нужно убивать при том.
Он ненавидел всех евреев
после Октябрьского переворота,
есть множество свидетельств в том,
что в лагерях советских находилось
огромное количество евреев,
и Солженицын всем писал о том.

Сталин и Гитлера поддерживал лишь в том,
теории его во всём остальном
считал преступными, но всё же
Гитлеру симпатизировал он тоже.

Он не понимал, что при всём том,
что Гитлер территориально отдалён,
что Пакт ненападенья заключён,
что шлёт поставки соглашенью в тон,
что Гитлер вот при всём таком
способен к вероломству он.
Не верил Сталин донесеньям,
хотя об этом думал он,
и всячески войну там отдаляя,
надеялся на Гитлера при том.
О, как же заблуждался Сталин!
Он не подозревал о том,
что Гитлер – это новое созданье
вселенской Тьмы, которой к поруганью
была представлена Европа в унисон.
Ведь нет коварней Тьмы ни в чём,
ведь ей в злодействах равных нет,
и как бы Сталин не продумывал о всём,
у Тьмы на всё есть свой ответ.
Она, как будто заподозрив,
что здесь в России, всё ж остался Свет,
что Сталин в пику ей в ответ
своими действиями открывает Свет,
та Тьма решила здесь подстраховаться,
увещеваниям сомнений не поддаться,
она решила параллельно развязать проект
в Германии, страдающей от бед,
чтоб обезпечить там приход фашизма,
чтобы открыть дверь смерти механизму,
чтобы Россию уж убить наверняка
и изнутри, где Берия работал,
и чтобы Гитлер добивал с верха.

И потому-то именно тогда,
спустя три месяца от смерти жены Сталина
именно Тьма взвела к престолу власти
Адольфа Гитлера. Она всегда верна
самой себе, та Тьма Вселенной,
подстраховавшись, как всегда,
она не изменила бренной
истории Земли. Во все века,
где Тьма вдруг перевешивала чашу
весов тех равноправия до дна,
она стремилась к совершенству
и поступала так всегда,
что развивала несколько этапов
стремительного наступления в те года.

Не мудрено, что Сталин заблуждался,
не мудрено, что хоть понять пытался,
но не сумел постичь то до конца –
предательство союзника тогда.
И потому, когда Германия напала,
Иосиф растерялся, ведь война
была, словно кинжалом в спину,
как и сама Вселенская та Тьма...

Германия… Странное ощущение. Арина ловила себя на том, что когда она писала про Германию, она смутно чувствовала свою какую-то привязанность к ней, но не к той страшной нацистской Германии, а к Германии доброй, умной, к той, Германии, глаза которой не были застланы Тьмой, к той Германии, которая дала миру гениальных мыслителей и учёных, гениальных композиторов и писателей. Вдруг Арина вспомнила картинки из своего детства. Тогда она не понимала, почему она видит это. И только сейчас стала что-то осознавать.
Там, в далёком детстве Арина часто видела в своих картинках, всплывающих в её сознании, города Германии, видела мирный Берлин конца девятнадцатого века, площадь цветов и море роз, хотя никогда не была там. Почему-то часто видела какого-то светловолосого немца по имени Гюнтер, который везде сопровождал её. Когда Арина читала в детстве книги о Великой Отечественной войне, она, конечно, была на стороне её страны, но каким-то подсознательным чувством она знала, что немцы не все такие звери, что что-то заволокло их сознание, поэтому и началась такая страшная война. Она не могла тогда объяснить все свои чувства, тем более, воспитываясь в советской действительности, она даже не могла вслух сказать такое, она носила это в себе, и поняла только сейчас, когда стала писать главу книги о Гитлере, считывая информацию из Вселенского информационного портала.

Здесь, в этих главах я должна
вам рассказать о той Германии,
чтоб понимали вы сполна,
как действовала та страна,
и как советские мечтания
вдруг превратились
лишь в бомбометания,
и началась великая война.

События истории в том веке
крутились, словно по спирали,
в которой смысл человека
не виден был нигде и далее.

Толь сам чего-то он достиг,
толь помогли ему при этом,
то лишь в один прекрасный миг
вдруг человек поёт дуэтом.

Вы скажете, что вычурно и сложно
я изъясняюсь? Осторожно
я попытаюсь рассказать,
как Гитлер к власти шёл упрямо,
когда один шёл очень рьяно –
то не достиг чего хотел,
когда же КТО-ТО подрадел,
то Гитлер вмиг на верх взлетел.

Я расскажу издалека,
чтоб поняли наверняка,
как же случилось,
что Германия свалилась
до самого страшного дна,
и как в ее главе вдруг оказалась
столь удивительная личность,
в которой даже необычность
была мистической весьма.

Я расскажу вам как она,
та необычность Гитлера ковалась,
и как она преподавалась
в столь необычном пареньке.
Чтобы увидеть всё в венце,
где апогею Гитлера досталась
Германия, которая вниз мчалась,
и чтоб понять всё в пламенном конце,
я расскажу вам всё о Гитлере,
как в этом маленьком юнце
сложилась личность психопата.
А кто был в этом виноватый –
вы все увидите в конце.

Итак, ХХ-й век, начало,
Адольфа школа привечала,
где шёл тогда он в первый класс
в году девятисотом, где тотчас
ему категорически всё не понравилось,
что было видно сразу всем,
ведь семилетний Адольф ел
назло учителю на всех уроках,
и даже фотографируясь со всеми
скрестил он руки в самом центре
и подбородок вверх задрал.

Плевать хотел он на весь класс,
учил лишь то, что ему нравилось –
историю и географию, и класс
стал постепенно изменяться,
подстраиваясь под Адольфа враз.

Особенно любил он рисование,
он рисовал везде тогда,
ругая это воспитание,
его бранили все учителя,
и потому оставили тогда
на второй год в начальной школе.

В 15 лет он был всего лишь в третьем классе,
ходил он в школу с отвращением,
терпеть не мог французский он язык,
учителя сдались, почти что сник
Гемер – его учитель, что когда-то
о Гитлере такое говорил:
«Гитлер был несомненно одарённым,
но как-то уж односторонне, вмиг
мог вспыхнуть по любому поводу,
упрямым был и своевольным,
собой владеть он не умел,
хотя прилежен был и смел».

Как видите, уже тогда
в чертах у этого юнца
прослеживалась психопатическая личность,
мечтам которой не было конца.

Его перевели в четвёртый класс с условием,
что тот покинет школу
и перейдёт в другую, чтобы класс
мог отдохнуть от этих буйных глаз.

Четыре класса кончил за шесть лет,
которые добавили лишь бед
той школе, где Адольф учился,
ведь из него не получился,
увы, прилежный ученик,
вы посмотрите на дневник –
одни сплошные только двойки,
он не учил там ни один язык,
математика, французский и немецкий
заброшены были под стопку книг.

Зато была огромная пятёрка
по рисованию, она
всю душу Гитлеру согрела,
была заслужена она.

Рисунки Гитлера были невероятны,
как и мечты в нём были необъятны,
он голых женщин так красиво рисовал,
и их глазами будто  раздевал.

Но, чтоб не видели то дети,
уговорили мать перевести
Адольфа в школу в Штейре  и в дуэте
в художественную школу юного определить.

Пока учился он наукам этим,
умер отец, а позже умерла и мать,
его характер стало не унять,
он был с товарищами «на ножах»,
и ненавидел всё, что окружало,
как будто в мозге Гитлера блуждало
и выход странное искало
то чувство, что потом лишь стало
на Гитлера особенно влиять.
Он стал картины рисовать.
В начале – копии из почтовых открыток,
потом гравюры стал изображать,
и стал картины продавать.

Искусство то могло влиять,
ведь Гитлер языки стал изучать,
военную стратегию, политику,
и много денег за картины получать.

Лишь только в армии повоевать
он не хотел,
ведь были там евреи с чехами,
он не хотел себя марать,
что будет рядом с ними спать.

И лишь когда он переехал в Австрию,
решил за Людвига  повоевать,
ведь началась огромная война,
известие обрадовало то весьма.

Адольф зачислен был в Баварский полк,
надеялись все – хоть может выйдет толк,
и, как ни странно, Гитлер воевал,
в первых рядах тогда он наступал
в боях на Марки и в Шампани,
и воевать он не устал,
и даже он награду получал
за службу III степени, но дальше
под Ла-Монтень он ранен был,
тогда взорвался рядом с ним
химический снаряд. Он угодил
в Баварский лазарет с потерей зрения,
где врач его в больнице выходил
и зрение почти восстановил.

Но тут же Гитлер угодил
в психиатрическое отделение
Прусского тылового лазарета,
ведь после взрыва он не видел света,
и очень не понятно говорил.

Там он узнал о капитуляции Германии
и кайзера  свержении, там же и остыл
его психопатический порыв
повоевать на Первой Мировой войне
в угоду своей тёмной стороне
того характера, который развивался,
когда он к пику власти подбирался.
 
В то время в Мюнхене уж начинался вал
марксистско-ленинских учений,
но Гитлера он не прельщал,
наоборот, из всех гонений
он понял главное тогда –
чтобы добиться впечатлений,
и, чтобы глупая толпа
пошла б за ним «глаза в глаза»,
он должен стать оратором искусным,
чтоб увлекать собою массы. Да,
он записался на ораторские курсы,
во время многочисленных дискуссий
своими монологами он поражал,
он никому не подражал,
он ярким был и сам ваял.

В то время он евреев изучал,
и книги пачками он поглощал,
всё, в основном, об антисемитизме,
терпеть не мог он и марксизма,
он ненавидел всё и вся,
и потому подался восвояси
в новую партию НСДРП.
За ней он следовал везде,
и постепенно подбирался
к своей мистической звезде.

То пораженье в Первой Мировой войне
поставило огромный крест на всей Германии,
которая платила репарации
тем победителям извне.

Двадцатые года в Германии
были особенно ужасными,
ведь бедствия там были ежечасными,
Германия жила тогда
под гнётом всех ограничений,
наложенных там на неё
Версальским мирным договором,
что было тяжким бременем всего.

Была страшнейшая гиперинфляция,
когда дойчмарки обезценивались ежечасно,
работодатели выплачивали гласно
зарплату гражданам за один день.
Всё, что получено за этот день,
ты должен был потратить тут же,
чтобы успеть купить продукты,
пока не обезценились бы те.

До Первой Мировой войны
курс марки был стабильным,
где 1 доллар – то 4 марки,
теперь же даже контрамарки
на эти деньги не купить,
соотношение валюты там считалось
на миллионы, и тогда б досталось
за 1 доллар – почти 3 миллиона
дойчмарок, и безценным лишь осталось
сырьё немецкое, что славилось давно,
в том было и порешено –
выплачивать те репарации
поставками сырья:
товаров, стали, древесины и угля.

Версальский мирный договор
в условиях поставил свой затвор –
коли Германия нарушит график
всех выплат репараций, то тогда
Франция получает право
на оккупацию всего и вся.
Именно так сложилось в январе
двадцать  третьего лихого года,
когда Германия нарушила поставки,
и оказалась вновь в огне.

Франция взяла Германию извне,
и оккупировала центр района Рура,
тем самым немцев всех унизив, и вдвойне
позволив экономике на дне,
упасть всё ниже, чтобы не подняться.

Гнев населения Германии
тогда был искренне силён,
чтобы убавить этот тон,
его возглавило правительство,
призвав всех оккупированных
к всеобщей забастовке в том.
Но для правительства была та грань,
которую переступать нельзя,
иначе можно оккупировать
страну практически зазря.

Но Гитлер враз смекнул всё это,
и для развития сюжета
привлёк сторонников тогда,
чтоб власть привлечь лишь для себя.
Он обработал генерала Людендорфа,
героя Первой Мировой войны,
который поддержал нацистов
в их выступлении, увы.
В Баварии случилась заварушка,
в пивных митинговали все тогда,
но ведь Германия – не та старушка,
которая не видит ни черта.

Нацисты одобренья не имели,
хотя смели Баварию тогда,
в Берлине те премного присмирели,
и разбежались кто-куда.
Их всех блокировали войска
полиции, которые арестовали
зачинщиков «пивного путча»
и лидеров пивного мятежа.
Адольф попал в тюрьму тогда.
Ему и лидерам пивного мятежа
дали 5 лет, но в декабре двадцать четвёртого
Адольф уж вышел на свободу.
В тюрьме он дал зарок – народу
он не простит то никогда,
предательство священнейшего рода
он больше не допустит. Голова
Адольфа переполнена была
лишь книгою «Моя борьба»,
которую в тюрьме он написал,
когда там от безделия страдал.

Та книга стала здесь «нацистской библией»,
её цитировали многие тогда,
её создатель по крупицам
авторитет свой восстанавливал. Года
те были очень сложными,
и, хоть суждения те были непреложными,
не получилось у Адольфа в те года
прорваться к власти навсегда.
И лишь в последующие года
то получилось, много позже.
А вы задумайтесь пока,
а почему всё так произошло тогда?
А потому, что Гитлер был один.
Тогда ему не помогала Тьма,
случилось то намного позже,
и примечательно весьма.

Расскажем дальше. Как всегда
инфляция в стране всё пребывала,
депрессия Великая  настала,
когда германской экономики глаза
всё округлялись, будто говоря:
«Откуда деньги? Нету денег!
Побойтесь Бога, господа!».

Сплошное разорение всех немцев
по всей Германии в тридцатые года
можно увидеть было повсеместно,
последствия войны сказались и тогда.
В двадцать восьмом году за «наци» голосовали
лишь 2,3 процента голосов,
казалось, Гитлер со товарищами
не сможет уж поднять голов.
И как случилось, что остов
нацистской партии держался
на низких рейтингах, старался
здесь Гитлер? Как же! Вуаля!
Карман держите шире, господа!

Как получилось, что 14-го сентября
спустя два года от того порога
на выборах в Рейхстаг они набрали
невиданное место для себя?
Второе место те заняли
в Рейхстаге, ведь тогда набрали
до 18 процентов
всех голосов тех думающих немцев?

Германия всегда была страна,
которая миру дала
мыслителей и гениальных личностей,
куда ж все делись, господа?
Никто не мыслил вдруг тогда?

Пойдёмте дальше разбираться.
Как получилось, чтоб остаться
не только в той политике, а и взобраться
на самый верх в истории, когда
весной тридцать второго года
взлетела Гитлера звезда?

Никто не может то ответить,
слагали мысли в свете этом
историки уж многие года,
да так и не ответили. О, да,
в те очень странные года
Гитлер идёт на выборы рейхпрезидента,
и вслед за Гинденбургом  он тогда
набрал аж 37 процентов.
Откуда эти голоса?
Пойдёмте дальше, господа.
И снова выборы в Рейхстаг
летом тридцать второго года,
и снова 37 процентов,
как будто выборов природа
зациклилась в процентах того года.
Опять не видите, глаза?
Я покажу вам дальше всё тогда.

Дорвавшись до истоков власти,
чтобы не рвать все партии на части,
Гитлер потребовал у Гинденбурга
его назначить рейхканцлером страны,
но получил отказ. Были горды
тогда элитные круги Германии,
им Гитлер неприятен был, увы.
И Гинденбург сказал уничижительно:
«Он мог бы стать министром почт,
ну, уж никак не канцлером». Внимательно
запомните поступки этих «дойч».

Рейхстаг опять качает в стороны,
и он выносит вотум недоверия
правительству, которому неверие
поставил главному при том,
после чего парламент вновь распущен,
и снова выборы при нём.
Но почему-то голосов
Адольф получит много меньше –
лишь 33 процента, и успешнее
окажутся лишь коммунисты в том.
Страна переставала понимать,
что происходит в ней опять,
где красные, а где нацисты,
народ не может то понять,
и нечего на выборы пенять,
коль перестали понимать.
И, тем не менее, опять
Гитлер старается шагать
и нагло подбираться к власти,
не претендуя и отчасти
на большинство в парламенте.

Как происходит всё такое
в стране, где демократии устои,
казалось, были совершенны?
Но действия Адольфа неизменно
лишь приводили к усилению
и подавлению сопротивления.
Опять же, как это понять?

Извольте далее шагать.
Как получилось, что опять
всё тот же Гинденбург,
который Гитлеру понять
дал то, что он всем неприятен,
вдруг абсолютно нелогично
назначил Гитлера рейхканцлером,
причём внезапно, некритично,
в году том тридцать третьем,
как будто, завершая лихолетье?
Откуда смена вдруг мировоззрений?
Всё было словно наважденьем,
не поддаётся логике всё то,
что привело в Германии то зло
к истокам власти. Всё оно
уже давно было предрешено.
Январь, тридцатое число,
(прошу, запомните это число!)
открыло двери всем оно,
то нескончаемое зло,
которое тогда росло.
Росло в Германии, росло в России,
росло в Европе, во всём мире
лишь потому, что Тьма тогда
перевернула чашу равновесия
и напустила мракобесия
на все умы всех мыслящих. О, да
ей не поддаться было очень сложно,
умы людей всех осторожно
могли лишь мыслить иногда,
не поддавалась та зараза
искоренению никогда.
И только чистые глаза,
и только чистая душа
могли сопротивляться Тьме,
но в одиночестве. Вполне
та Тьма сгубила всю природу
германского, советского народа,
искореняя в них приверженность
борьбы святого против зла,
и потому она цвела,
огромная земная Тьма.
Вы далее поймёте всё сполна.
Я же хочу вам рассказать пока,
как Гитлер шёл к своим истокам,
как подвергался он порокам,
и как цвела его звезда.

О Гитлере продолжу я.
Гитлер заботился о своём здоровье,
не ел он мяса, не курил,
борьбу с курением он породил
во всей Германии нацистской,
курить везде он запретил,
чтоб нации здоровье было чистым.
Панически заботился о чистоте,
боялся насморка людского,
с порога выгонял любого,
кто насморк в кабинеты приносил.
Как будто и начитанным он был,
но к чтению он относился по-иному,
книгу он начинал читать с конца,
и, если книга нравилась ему,
прочитывал её он избирательно,
и никогда он не читал внимательно,
всё это – лишнее, считал.
Он поражал своим непостоянством,
то говорил одно, потом другое,
и каждый раз он находил такое,
что из контекста вырывал.
С религией он так же поступал.
Вначале он считался христианином,
потом католиком себя назвал,
а после – вовсе был деистом.
Он в Бога, как бы, верил, но не в карнавал
религий тех, что утвердились на планете,
иудаизм – порочным он считал,
и Библию он всю переписал,
Иисус – считал, не Бог евреев,
с евреями боролся тот,
за то и на кресте страдал.

Ещё чертою отличительною стало,
что Гитлер – он везде кричал,
он постоянно голос повышал,
и иногда переходил на визг,
поэтому записывать тот визг
бывало вовсе невозможно.
Стенографисток содержал – орду,
но никогда не вызывал одну,
не успевали те записывать его,
когда он речь толкал в предшествии чего.
Оттягивал диктовку до последнего,
перед диктовкой ходил долго взад-вперёд,
и, гнева набирая в оборот,
он диктовал, жестикулируя при этом,
так, что аж пар валил из-под сапог.

(Теперь вы сопоставьте это
с прошедшей линией сюжета,
где Сталин был показан в развороте
характеристик личностных о всём.
Но здесь продолжим мы о Гитлере,
чтоб рассказать уж обо всём.)

Как только к власти он пришёл тогда –
он обещал всем всё и вся,
при этом сразу, навсегда.
Всех ветеранов Первой Мировой войны
привлёк он красочными маршами,
парадами, увлёк со стороны
в сопровожденьи музыкальных маршей.
Всем пролетариям он обещал
полнейшее отсутствие безработицы,
он обещал о всех заботиться,
крестьянам – земли в Польше и России обещал,
всем женщинам – мужей раздал,
а в армии он всем наобещал
победу лишь германского оружия
и славу воинам земли.
То было ложью грозной Тьмы,
окутала что все умы,
готовила что всем сумы
и лихолетие войны.

Тьма избирательна всегда,
она подыскивает души,
в которых заткнутые уши,
не слышат Бога те. Она
рассматривает их сперва,
изыскивает в них пороки,
кто не усвоил Света здесь уроки,
изобразителен весьма
и может быть полезным в те года.
Кого же в Гитлере та Тьма нашла?
О, то – безудержная личность,
имеющая идентичность
и всех пороков голова:
она тщеславна и горда,
психопатична и весьма
безудержна в своих стремлениях,
подвержена всем наваждениям,
она – стремительная в мыслях,
извечно ищущая истин,
и подкупаема она.
И потому-то эта Тьма
Адольфа Гитлера приметила,
и Тьма решила здесь ему помочь,
чтоб смог себя он превозмочь,
взлетели чтоб его амбиции,
порушил чтоб он все традиции,
чтоб он войною зашагал,
неся с собой кровавый вал,
чтобы на Русь он надвигал
машины смерти карнавал,
чтобы он грабил, убивал,
чтобы реликвии все смял,
чтоб уничтожил всё святое
и царство Тьмы в земле создал.

И Гитлер вместе с грозной Тьмою
Второю Мировой войною
по Земле-Матушке шагал.
Но, прежде, чем войну начать,
он начал смело выступать.

Как только он вступил на должность,
на третий день провозгласил
он тот поход на весь Восток
к завоеванию народов
и германизации породы.

В начале февраля Гитлер издал декрет
о защите, якобы, немецкого народа,
в котором ограничил все свободы:
свободу прессы, слова и собраний,
и увеличил численность своих воззваний
к немецкому народу, где почти кричит,
что он всё увеличит и умчит
Германия к высотам благоденствия,
народ германский будет знаменит.

Того же февраля двадцать седьмого
поджог Рейхстага был произведён,
были обвинены лишь коммунисты в том,
и Гитлер шёл теперь уж напролом –
на выборах в марте того же года
нацистская партия набрала результат
43,9 % голосов, но всё же
не набрала столь нужный результат.

Нет большинства у них в Рейхстаге,
но Гитлера уж не остановить.
Что делает он? Он просто убирает флаги
и отнимает все мандаты коммунистов,
и что бы это закрепить –
он оформляет отзыв депутатов,
и коммунисты – «приказали долго жить».

А далее он упраздняет флаг Германии
и вводит вместо оного их два –
черно-бело-красный бывший флаг Германии
и флаг со свастикой – их гордость и хвала.

13-го марта создает
он министерство просвещения и пропаганды,
20-го числа он оформляет
создание концлагеря «Дахау»,
потом лишает власти он парламент,
все полномочия ему передают,
он разгоняет профсоюзы,
и в мае он устраивает тут
безпрецедентный акт, в котором жгут
те книги, что Адольфу были чужды,
кричал он: «Пусть их все сожгут!»

Горели книги в Дрездене, Ганновере,
Берлине, Бремене и Нюрнберге,
и радовались немцы той победе,
и руки потирали над огнём.

О чём все думали при том?
О том, что здесь горят произведения?
О том, что будут далее гонения?
Увы, все думали там вовсе не о том!

Они сжигали том за томом,
но думали те о другом,
все думали спалить огнём
всё, что неправильно здесь дышит,
чтоб быть служителем при нём.

Сознание умирало постепенно,
оно уж не сопротивлялось в нём –
в том человеке, что живёт здесь бренно,
и может думать о другом.
Но мыслей не было уж в нём.

Сознание, затуманенное дымом,
сознание, затуманенное Тьмой,
оно не жило, ведь его убило
могущественное земное зло.
Оно всё крепло и росло,
теперь немецкими людьми то обросло
и в душу каждому вползло.

Вот так в Германии окрепло зло,
то зло, что и в Россию наползло,
оно всё расширялось, укреплялось,
но больше всех ему мечталось –
чтоб стать всемирного масштаба,
чтоб всю планету закружить
в кровавом вихре хоровода,
где только главный воевода –
Вселенская ужаснейшая Тьма,
что служит ей сам Сатана.

Второе августа, год тридцать четвёртый,
в девять часов утра
скончался Гинденбург,
а три часа спустя
было объявлено, что в соответствии с законом,
принятым всего лишь за день (!)
до этого рассматриваемого дня,
функции канцлера и президента совмещаются,
чтоб власть объединила новая стезя –
Гитлер Адольф теперь глава
и государства, и вооруженных сил,
и он себя вождём провозгласил.

Сначала фюрер занялся другим.
Во внутренней политике он наводил
порядок, чтобы дом един построить,
ведь Третий Рейх в мечтах он возносил.
Планировал он Рейх тысячелетним,
о, слава Богу, что не удалось!
Был Третий Рейх двенадцатилетним,
и этого хватило, на Земле отозвалось
всё это чудище во всех концах планеты,
даже до дальних стран то добралось.

И, как уж говорилось, но нашлось
у Гитлера смекалки разобраться
с проблемами внутри страны –
по безработице направить авиацию
и ликвидировать почти.
В Германии, увы,
вдруг обнаружились болезни,
все немцы стали вдруг больны,
и фюрер занялся здравоохранением,
генетикой заполонив умы.
Культуру – в массы, физкультуру
должны все немцы полюбить,
и чтоб детей здоровеньких родить –
должны все только в браке быть.
Он объявил создание семьи
важнейшим делом государства,
издал закон об узах брака,
который там понятие вводил –
свидетельство пригодности для брака,
и в ранг политики то возводил.
Все консультации по браку
теперь организовывало государство,
где женихи с невестами без драки
на консультацию к генетику лишь шли,
и, только в случае, если наследственно здоровы,
могли те узы брака заключить.
Гитлер готовил нацию к захвату,
порабощению других народов, и, увы,
все немцы этому поддались
и без сопротивления с ним шли.

Арина видела начало войны, видела страдания каждого человека. Она писала книгу и рыдала над каждой главой. Все людские страдания Арина пропускала сквозь себя, она не могла иначе, ведь все они были частичкой её – и русские, и украинцы, и белорусы, и евреи, и калмыки, и грузины, и армяне, и киргизы, и все-все-все остальные народности, населяющие её любимую Русь испокон веков.

Теперь я расскажу про Украину,
моя родная, как страдала ты,
когда фашистской Тьмой проникновенной
заполонялись все умы.

Ты в годы той войны
попала первой в плен звериный,
сопротивлялась, но, увы,
смирилась, словно погребенный
марш слушала те звуки Тьмы
и возгласы: «Шнель, русиш швайне!»,
«Хенде Хох!», «Хайль Гитлер!» Боже, ты
слышишь сам? Иль в этой тайне
язык уж позабыли мы?
Одно арийское рычанье,
а как же милые писни
та радисть мила недзвичайно?

О, Украина, все мечты
ты погребла под то рычанье.
Колонны немцев, их посты,
чужая речь и боль разлуки
с любимыми, где те фронты?
Ну, почему ушли все вы
так далеко в ту глубь страны?
Вы почему нас не спасли?

Так думали  и жили мы
в те годы страшные войны,
а немец забирал твой дом,
и свой постой устраивал он в нём,
вповалку спали те солдаты,
и жрали всё, что было в нём:
«Мамаша, млеко, яйки, сало!»
И каждый день им было мало,
потом и баб им подавай,
и песни с ними распевай.

А Украина лишь стонала,
но с немцем всё ж она не стала
те песни хором распевать –
там партизанов встала рать,
ушли в леса все воевать.
На Украине лишь остались
старухи, дети, да та часть,
что немцам в лапы отдалась,
да в полицаи подалась.
А дети всё не понимали,
глазёнками голодными стреляли,
и подбирали крохи под столом,
не понимали, где ж их дом?

Я расскажу про зверства в нём,
про Бабий Яр,
урочище, где Киев,
два с половиной километра вся длина,
как много смерти видела она,
Земля, что так стонала,
когда тела те поглощала.

Там немцы в годы той войны
почти что двести тысяч расстреляли
и в том овраге закопали,
чтоб замести свои следы.

То было в сентябре, год сорок первый,
когда впервые в том овраге привезли
752 всего лишь пациента
психиатрической больницы. Все, увы,
в овраге том пристанище нашли.

Расстреливали там евреев,
цыган, караимов и пленных,
притом цинично кинув весть,
чтоб все евреи знали честь,
как нация элитная должны явиться
и, взяв с собой теплую вещь,
чтобы потом там в поезд пересесть,
как будто вывезут отсюда всех.

И все явились, словно стадо,
с вещами ценными, что здесь
тот немец отобрал, чтоб взвесь
еврейская там голою лежала,
чтобы потом утилизировать на сало
и мыловарню строить здесь.

Увы, мне не понятно стало,
что ж то за нация такая,
что все, как стадо собрались?
Что, думать головой устала?
Или война совсем достала,
что шли туда они устало,
им все равно, что будет здесь?

Поверьте, не судить я стала,
наоборот, я всех призвала
на Бабий Яр лишь посмотреть
глазами ясными, чтоб впредь
ошибок тех не повторяла
история планеты, что устала
оплакивать своих детей,
хоть русский ты, а хоть еврей.

А дальше расскажу я про детей,
что жили в оккупации немецкой,
познали очень рано тех смертей,
что детство прекратилось в той мертвецкой.

О, дети, дети, понимали ль вы,
что вас ведут на смерть у речки,
вы вместе с мамой просто шли,
не спрашивая, что за речкой.

О, немцы, не понятны вы:
детей еврейских – убивали,
славянских же детей могли
подкармливать конфетой. Не устали
рассказывать им сказки о войне,
что Гитлер – воин века главный,
что он несет нам лучшие умы,
чтоб лучше жить мы вместе стали.

Все те последствия войны
аукнулись потом, где стало
жить поколение сумы,
которое так жить устало.

Хотели вы свернуть умы
славянские, да не пристало
советским людям свет из тьмы
рассказов ваших доставать устало.

И Украина перестала
после войны той видеть сны,
лишь ждать с фронтов не перестала,
мужей, отцов, ведь все сыны
за Родину до смерти воевали,
чтоб видела страна те сны.

А теперь о любимой светлой Беларуси, которую Арина никогда не отделяла от Руси. Это одна ветвь славянского народа, это одни и те же гены, это одна и та же с русскими радость, и одна и та же с русскими боль.

Шёл сорок третий год, война в разгаре,
враг чувствовал себя, как в том угаре,
безчинствовал на нашей он земле,
там, где захватывал себе.

Я расскажу про Беларусь,
про эту солнечную Русь,
как много вынесла она страданий,
не хватит всех, увы, воспоминаний,
чтоб описать всю грусть,
которая приходит в те минуты,
когда я вспоминаю Беларусь.

Хатынь – в том слове столько муки!
Хатынь – разорванные звуки!
Хатынь – как грома звук с небес!
Хатынь – услышь страданья здесь!

Они звенят, и эта взвесь
витает очень долго здесь,
они летают в Поднебесье,
все души, что погибли здесь!

Здесь жили давние роды Руси,
где семьями селились до войны,
у каждого по несколько детей,
особенно по - многу сыновей.

Новицкие и Желобкович,
Барановские и Жыдович,
Каминские, Иотка и Кункевич,
Рудак, Дражынские и Миранович,
Яскевич, Карабан и Федарович.

Фамилии, что вычертаны здесь
в граните векового камня,
чтобы потомки помнили, что здесь
деревня белорусская звучала.

Двадцать второе марта, сорок третий год,
ничто беды не предвещало,
лишь только птица верещала,
как будто вестью извещала.

За помощь партизанам наказать
решили немцы всю деревню разом,
в сарай их деревянный всех согнать,
и подпалить, как будто нечисть, сразу.

149 было там людей,
из них 75 детей,
и пламя вспыхнуло так быстро,
что все столпились у дверей.

И двери рухнули, в дыму,
и в самом огненном аду,
те люди там метались, задыхаясь,
горели заживо. Уму

здесь не подвластно пониманье,
что сделали те немцы в том дыму,
расстреливали всех, кто бежать пытался,
бензина подливали в то страданье,
чтоб больше пламя то горело, как в аду.

Я помолчу немного здесь и прошепчу:
«Остановись, о, время, на мгновенье,
почувствуй запах гари за версту,
звук колокола, умиротворенье…»

Я снова дальше лишь шепчу.
Я не могу нарушить то мгновенье,
вас призываю к тишине, и я молчу,
и молча разговариваю с тенью…

Тень кузнеца, что выжил в том аду,
очнулся ночью он под грудой трупов,
весь обгоревший, раненый, в чаду,
он плакал над телами другов.

И вдруг увидел сына, и в уму
его мелькнуло, вдруг и он живой,
но осознание его не принимало:
«Ты лишь дыши, родимый, дорогой,
я отнесу тебя домой», –
но глянул – дома-то не стало.

Сын умер на руках отца,
и жизнь, что берёт своё начало,
перевернула мысли на века,
и старика-отца давно не стало,
да только памятник стоит в веках –
отец, что с сыном на руках!

Хатынь – здесь больше не живёт тот страх!
Хатынь – здесь память предков на веках,
и колокол надгробный во главах,
и слёзы – в наших стариках!

Всё понимают старики,
они, как воды той реки,
что увлекла с собой все души
водовороту вопреки.

Лишь молодость то горе глушит,
и пламя в той душе не тушит,
мой юный друг, ты помолчи,
ты в этом месте – не кричи,
ты просто стой – и помолчи,
и низко голову склони
пред памятью веков, пред горем этим,
не повторялось чтоб на свете,
всё то, что заживо зажглось
и к светлой Выси унеслось,
чтоб больше не кричало, не стреляло,
чтоб больше не стонало, не звучала
чужая речь в твоём дому,
в захватническом том плену.

Ты здесь послушай, что тебе скажу –
фашисты, начиная ту войну,
шли в Беларусь, чтоб выжигать все сёла,
включая даже новосёлов,
чтоб выжженной земли там было много,
чтобы исчезла Беларусь,
чтобы потом там взяться за всю Русь,
чтоб перестала быть, и пусть
все будут здесь рабами тех хозяев,
которые топтали нашу Русь!

Моя святая Беларусь!
Меня охватывает грусть,
когда я цифры вспоминаю
сожжённых деревень. Та грусть,
она томится, только пусть
деревни те услышат грусть,
пусть знают, что мы помним это,
что не забыли мы ничуть,
и воспеваем всё поэтом.

За все три года той войны
там, в Беларуси, сожжены:
9 200 населенных пунктов,
деревень и сёл, как будто
всё с землёй сравнял тот враг,
не забыть нам то никак!

Три года оккупации и тьмы,
три года самой страшной той войны,
погиб там каждый третий в Беларуси,
2 230 000 жертв войны!

А сколько неизвестной той судьбы?
Где сгинули наши сыны?
Где наши дочери сгорели
иль заживо погребены?

О, Беларусь, ты лишь прости,
прости, что сразу не успели мы
врага прогнать и Русь спасти,
что долго воевали мы.

А наши армии всё шли,
всё понемногу двигались они,
и шли ожесточенные бои,
к победе шли наши сыны.

Но не простили им они,
все эти выжженные сны,
все эти всполохи, огни
запечатлились в их умы.

Копилась сила против тьмы,
копилась месть за те умы,
что не дошли к концу войны,
не выжили в дыму всей Тьмы.

И воевали все сыны
так, словно эхо всей войны
гремело даже в той Европе,
и отзывалось отголосье
в Берлине гулкой мостовой,
и нации, но уж не той…

Странно было и то, как Арина описывала бои в Великую Отечественную войну. У неё было такое ощущение, что она сверху видела все события, все бои, расстановку сил, слышала мысли солдат, как русских, так и немецких. Но сама она помогала только русским, потому, что понимала, что там шла величайшая война, в которой бились светлые и тёмные силы в жесточайшую эпоху Тьмы.

Год сорок третий –
год сражений,
великих битв осуществлений,
он шёл уверенной тропой,
нарушив немцев весь устой,
где уж смогли сложить фашисты
в земле советской свой постой.
И он разбил весь образ твой –
немецкий западный устой,
разворошил осиный рой,
который думал, что он вековой.

Год сорок третий – год героев,
и в августе, что пятого числа,
в Москве был дан салют героям,
освободившим на века
большие наши города –
Орёл и Белгород. Ура!
Мы будем помнить то всегда!
Ведь год тот начал продвиженье
к победе над фашистами тогда.

И дальше были города
на протяжении Днепра.
О, Днепр – могучая река,
о, Днепр – бурная вода,
ведь ты не смог никак смириться
с фашистской речью никогда,
ведь ты – славянская река,
ты любишь русские слова
и мягкую украинскую мову,
твои приворожила берега
чистейших мыслей водная строка,
ты жил под гнётом и не видел солнца,
и ощущал, как горечь глубока!
Ты ждал, когда советские войска
уж, наконец, дойдут доселе,
ты помогал им, чтоб тогда
форсирование всего Днепра
прошло как можно ловче и быстрее.
Все понимали, что воюет и река.
Неведомо то ощущенье немцам,
когда садишься вдоль плота,
и понесла тебя река
уверенно и осторожно,
как будто веря, что возможно
свой вклад внести в сражение, и грозно
на немцев выплеснуть свой гнев
за эти годы, плен и хлев –
во что вы превратили Украину,
как будто в западную сверх чужбину.
О, милый, добрый, светлый Днепр,
спасибо, что ты не ослеп,
спасибо, что помог солдатам
осилить свой кровавый брег!

Здесь я вернусь назад немного,
к той Курской битве, что тогда
повергла вермахт в пораженье.
То предыдущее сраженье
для немцев показало, что движенье
советских войск уж не остановить,
позиции им нужно защитить.
И к середине лета Гитлер понял,
что наступленье – не остановить,
пора с союзниками переговорить,
а до тех пор он дал приказ, чтоб вермахт
позиции в Днепре мог закрепить.
Он требовал, чтобы его солдаты
«Восточный вал» смогли соорудить.
И немцы возводили укрепленья
вдоль всего берега Днепра.
Сильнее укрепленья были
у Запорожья и Кременчуга,
а также Никополя. Но, увы, и да –
приказ был вермахтом получен
в той тактике, что «выжжена земля».
О, бедный Днепр, он выжигал тебя!
Везде, где вермахт отступал,
он всё вокруг себя сжигал,
горели города и сёла,
поля, сжигал он всё дотла,
и мирных граждан расстрелял сполна.

Он вероломен был всегда,
но здесь – он превзошёл себя,
он убегал сплошной лавиной
и всё сжигал после себя.
Тот бег в истории так и назвался –
«бег к берегам Днепра»,
ведь правый берег нашего Днепра
был занят повсеместно немцами тогда,
он  выше был и круче, чем тот левый,
там были немцев укрепленья, иногда
для русских создавалось впечатленье –
не переправиться им никогда!
И Гитлер хвастался тогда:
«Скорее  Днепр изменит вод теченье,
чем русские те сплавятся сюда…»
Но ты, Адольф, ошибся и тогда,
ты не учёл, что русская река
им будет помогать, чтобы плывя,
солдаты жаждали убить тебя.
Ты вновь забыл о русской силе воли,
ты вновь забыл, что в русском том просторе
им будет помогать даже Земля,
им будет помогать даже вода,
чтобы освободить те города,
что ты спалил почти дотла.

Немного отвлеклась здесь я…

Очередное заседание
Госкомитета обороны,
август, что двадцать пятое,
год сорок третий. Да, в обойму
как никогда нужен заряд,
чтоб дальше шёл тех битв парад.

«Днепр силён, – так думал Сталин,
река сильна, как никогда,
она мощна и глубока,
и по себе сама страшна,
страшна ещё и потому,
что немец укрепил по рву
всё побережие Днепра,
возможно ль с ходу взять? Она
укреплена резервами Манштейна,
нет, надо что–то делать, просто так
не справиться с той силой нам никак».

Он разворачивал все карты,
выслушивал доклады и кивал,
смотрел на генералов Ставки,
что говорили, сам молчал.
Он думал, взвешивал, сличал
доклады всех фронтов и понимал,
что фронт советский весь устал,
устал, измотан и изранен,
солдат не может быть без грани,
появится когда–то эта грань,
что перевесит духа брань,
и поле брани остановит
стремительный поток их ран.

Он посмотрел на Жукова и Конева,
Антонова  послушал и сказал:
«Нам очень нужен этот вал –
Днепра весь гитлеровский вал,
что он так сильно укреплял,
нам нужен выход на реку Молочную,
чтоб с ходу захватить плацдарм.
Я вас прошу, нам нужно действовать быстрее,
ведь гитлеровцы разрушают всё,
где, отступая, всё сжигают,
особенно в Донбассе – просто всё:
заводы, шахты, города и сёла,
расстреливают тысячи людей,
пожалуйста, прошу вас, нужно чтобы
к Днепру мы вышли поскорей!»

Все понимали – это нужно,
а он усиленно просил
всех генералов поразмыслить,
как сделать, чтобы фронт здесь был един.
«Просьбу о пополнении Ватутинского фронта
мы выполним, но нужно много сил,
ведь этих сил весь фронт просил,
нужно придумать кое-что другое,
здесь просто так не победим» –
Сталин опять ходил
из угла в угол в кабинете,
и понимал, что мысли эти
не просто так пришли к нему,
он понял – духу русскому
здесь нужно героически помочь,
он понял, что поможет превозмочь
такое укрепление Днепра.

Он вызвал личного секретаря
и приказал писать приказ
о том, что Ставка в этот раз
солдатам гарантирует награду
самую высшую тому,
кто переправится по самому Днепру
и сможет удержать плацдармы
на противоположном берегу.
Он обещал всем звание Героя
Советского Союза, и тогда
он приказал всем рассказать об этом,
чтоб знали все советские войска.

И слово он своё сдержал,
через три месяца он награждал
две с лишним тысячи Героев,
что переправились на этот вал.
Форсирование нашего Днепра
задача сложная невероятно,
не меньше, чем пролив Ла-Манш –
тогда казался необъятным,
союзники те не решались сделать
вот уже несколько кровавых лет,
лишь только русские сражались
без званий и медалей, лишь бы Свет
увидел украинский Днепр,
и чистым стал от этих бед.

В низовьях ширина Днепра
была три километра, и река
была запружена во многие места,
что увеличивало шансы для разлива
и сдерживало переправу. Все войска
готовились к масштабному удару
по всему фронту вдоль Днепра,
чтобы не дать закончить «вал Восточный»
и отразить удар по берегам Днепра.

Стремительный выход к реке,
фронт более 750 километров,
захват плацдармов, что уже,
казалось, было невозможно,
но русские всё ж сделали всё то,
да так, что запустили по сюжету
такой испуг в фашистское командование,
что к ним сам Гитлер прилетел.
Он прилетел в штаб группы «Юг»,
с Манштейном долго говорил,
хотел присутствием своим
воздействовать на немцев пыл.
Немцев, как будто, восхитил,
те мощные атаки проводили,
но русские тогда заговорили,
что близко Гитлер, то, увы,
лишь послужило главной целью –
рвались те в бой и не жалели головы.

И вот началось форсирование Днепра.
Советские войска переплавлялись
по нескольким позициям Днепра,
что даже не хватало им тогда
плавсредств, использовав что было –
на лодках или на плотах
из брёвен, бочек и стволов деревьев,
им было всё равно, но лишь бы это плыло,
так велико было желание тогда,
чтоб оказаться по ту сторону Днепра.

И всё ж мы долго брали  берега,
почти три месяца горел весь берег,
ожесточённые бои вели сполна
войска Союза, чтобы эта битва
освободила б Украины берега,
чтоб Украина вновь смогла
раскрыть объятия святые,
чтоб русские сыны лихие
шли б дальше, на Германию, туда,
откуда вышла вся гроза,
чтоб уничтожить то гнездо раздора
и всей Европы страшного позора.

Но это будет много позже, а тогда
все берега красивого Днепра
лишь оправлялись от боёв кровопролитных,
залечивали раны у себя.
Хоть победили – раны всё ж болели,
и многоликая река
ещё на долгие года
выбрасывала на брега крутые
немецкие и русские тела,
что затонули в тех боях тогда…

Невероятную боль испытывала Арина, когда писала эту книгу, боль за свою любимую Русь, боль за своих чад, воевавших до последней капли крови. И испытывала невероятную радость от побед советских войск в боях, капля за каплей, шаг за шагом. Она знала, как помогала русским природа, вода, звери, даже камень, горный щит. Она невероятно ощущала Кавказ! Она вместе с солдатами лезла в горы, погибала там и вновь вставала.

Немного я назад вернусь,
в тот год сорок второй кровавый,
где воевали мы устало,
лишь защищая свою Русь.

Здесь расскажу вам про Кавказ –
как лев сопротивлялся наш,
измученный, истерзанный Кавказ,
пытаясь Тьму остановить не раз.

Но вермахт был силён тогда,
шла напролом его гроза,
а лев, хоть царь зверей, но всё же
вооружение царя
не позволяло наступать тогда.

Весь август поэтапно мы сдавали
гордость Кавказа – города:
там быстро пали Ставрополь, Майкоп,
пал Краснодар и Элиста,
мы сдали Армавир, Моздок,
и даже вермахта шесток
был на Эльбрусе водружён –
немецкий флаг сооружён,
где долго развивался он.

Анапа и Новороссийск
познали немцев рёв и визг,
сражаясь до последней крови,
не слыша криков, стона, боли,
мы воевали, как могли,
а немцы шли лавиной, шли,
и только возле Туапсе
остановили вермахт те,
кто бился с ним за наш Кавказ,
и проклинал в который раз.

Да, вермахт шел лишь на Кавказ,
он был им будто одурманен,
и вермахт был там не сминаем,
ведь Гитлера звучал приказ –
немедленно прорваться на Кавказ,
что был его важнейшей целью,
Москву готов взять не за раз,
лишь только взять Кавказ прицельно.

О, Гитлер долго изучал Кавказ,
он знал всю местность, все легенды,
он понимал, что только раз
даётся в жизни шанс победный.
Он шёл к мечте, которую лелеял –
ворота Шамбалы найти,
секреты всех цивилизаций мира
познать в кровавом том пути.
И армия готовилась к походу,
была оснащена аж «до зубов»,
их не страшил ни холод рвов,
ни высота Эльбрусских точек,
в спецснаряженьи знали толк,
в их ротах было много очень
и альпинистов-снайперов,
и егерей, обученных настолько,
что местный житель знает только
где этот ход, чтобы быстрей
пройти дорогу всех хитрей.

Идеология нацизма
вела к Эльбрусу, вермахта войска
всё шли и шли только туда,
источник снов и высших мыслей –
Гитлер хотел туда всегда.
Он знал, что там есть города,
что спрятаны от высшей расы,
что было столь неведомо тогда,
а знанья — то источник власти.
Он слишком многого хотел тогда,
и силы Высшие уж понимали сами,
как не пустить его туда,
что остановит только камень.

А вермахт — он почти дошёл,
в те горы всё же он поднялся,
их флаг в шестке там развивался,
но дальше вермахт не прошёл.

Немецкий фронт встал к обороне,
двигаться дальше он не мог,
ведя бои в Кавказской зоне,
Кавказ он взять так и не смог.

Наш Закавказский фронт
сражался страшно
на перевалах
Главного Кавказского Хребта,
лишь много дней спустя
всем стало ясно,
что не продвинуться
тем немцам никогда.

Соотношенье сил всё улучшалось
в пользу советских закавказских войск,
хоть вермахту оружье поставлялось,
то не сыграло главных в битве свойств.

Мы стали к обороне Закавказья,
и в конце августа в Тбилиси прилетел
Лаврентий Берия, который усмотрел
армейской всей верхушки передел.

Он заменил командующего армией,
ведь Сталин там прекрасно понимал,
что все бои за главный перевал
ведутся здесь особенно тревожно,
и не понять то – невозможно,
ведь здесь решался главный бал –
судьба народов Ближнего Востока
и Азии, граница – главный вал.

А русские всё понимали проще,
что вермахт рвался на Кавказ,
чтобы к Бакинским нефтяным районам
был доступ только немцев глаз,
и добывать чтоб нефть вагоном.

Пересмотрев этапы обороны
наш Закавказский фронт задачу получил,
чтоб авиация вела разведку ежедневно,
всех перевалов и дорог чтоб изучил
наш фронт и этим чтобы жил.
И по приказу стали строить оборону –
сооружали загражденья вдоль дорог,
на всех дорогах направленья
вершить работы с обрушеньем
тех скал и затопленья
дорог, где был опорный вал.
Сооружались доты, дзоты,
окопы рылись, как привал,
противотанковые рвы, чтоб боты
тех танков немец там порвал.
И создавались спецкомендатуры,
имевшие резервы главных сил
сапёров и радистов, чтоб структуры
снабжение солдат осуществив,
решали главную задачу для манёвра,
и вермахта войска тем упредив.

Все тропы, что войсками недоступны,
минировали, чтобы в этот раз
не дать противнику ни шанса,
чтоб захватить Кавказ сейчас.
Там создавались специальные отряды –
горнострелковые,  в составе каждой роты,
и получали специальные наряды
инструкторы, для альпинистов тропы
должны закрыты быть от взоров
любого опытного дота.

Стоял сентябрь сорок второго,
и на Кавказе было много
и войск немецких, и советских войск,
и действовали все там очень сложно,
в горах, увы, не до геройств.
Под Сталинградом шли бои лихие,
и вермахт понимал, что даже горсть
резервов им не выпросить, а Гитлер
им приказал ударить вновь.

Сентябрь, двадцать пятое число,
17- ая армия тех немцев
ударила в районе Туапсе
и завертела наступленье быстро,
но Флота Черноморского весло
вертело море столь пречисто,
не забывая про то зло,
что немцев привело так быстро
к Эльбрусу. Им не повезло,
октябрь сорок второго – в обороне,
но вермахт стал хитрее брони,
он перегруппировку войск провёл
столь скрытно, что почти нашёл
большую брешь в советской брони.
И в октябре двадцать седьмого,
прорвав плохую оборону,
немецкий фронт взял с ходу Нальчик,
и Гитлер, вверх вздирая пальчик,
от восхищения кричал,
что он Кавказ почти что взял.

Его большие танковые силы,
пытаясь совершить прорыв
второго ноября почти прорыли –
взяли Гизель. Движенья срыв
всё ж был достигнут,
и спустя три дня
Гизель отбили. Их броня
ушла за реку Фиагдон,
копили силы немцы в том,
чтоб вновь прорваться к Туапсе,
и наступать уже везде.
Но в ноябре, двадцать шестого,
советский фронт, усилив много
войска свои, пошёл в прорыв
и в наступление, брушив
немецкие войска, отбросив
остатки войск за реку Пшиш.
То удивительный бакшиш,
как говорят на том Востоке,
ведь показали немцам «шиш»,
а не Кавказские истоки.

Но дальше наступленье притупилось,
на всём Моздокском направлении вершилась
лишь оборона главных войск
до января. Усталых войск
всё больше ощущалась уязвимость,
но Сталинград добавил всем геройств,
и немцы поняли, что их непогрешимость
повержена – они слабы,
всё больше чувствовали то они,
а посему, устав сражаться,
просили Гитлера признаться,
и отвести все войска
от северного склона вдоль хребта.
И Гитлер разрешил.
Он подписал приказ 28-го декабря
с условием, чтобы броня
их танков там не ослабела,
после отхода вновь успела
сосредоточиться, сравняв весь фронт,
и выровняв потерь урон.

Но наши не позволили им слиться,
и в контрнаступление пошли
в Ростовско-Сальском направленьи,
отбив Моздок на том пути.
И к середине января
освободили города:
Георгиевск и наш Минводы,
и горный Пятигорск, и Кисловодск,
и шли, и шли вдоль горных вод,
неся в душе всех гор тех зов.
Долины горного Кавказа
лежали в смоге и дыму,
лишь шапки гор покрыты снегом,
не видно неба в эту мглу.
Кавказ – восточный принц России,
он воевал, неся в душе
приверженность любви к тебе,
великой, раненой Мессии,
где враг расстреливал в тебе
всё, что так дорого душе.
Кавказ шумел хребтами камня,
гудела горная Земля,
и отголоски гула камня
услышал немец у себя.
Он воевал там, озираясь
на горы Главного Хребта,
он понимал, что задираясь,
и в великана упираясь,
воюет здесь он всё же зря.
Преграда горная твоя
их не пускала, говоря
им только страшное то слово:
«Уйди, я раздавлю тебя!»
И немец воевал так, словно
давили камни на него,
не чувствовал он ничего,
лишь только в воздухе витало,
что сил осталось очень мало,
и не понять, откуда то,
то чувство, что его свело.

Ну, а бои всё продолжались,
мы на Кавказе вновь сражались
столь долго. Сорок третий год
стремительно нас унесёт
к тем битвам, что велись в лихую
пору, где был тот немцев гнёт.
Кавказ – пока он не цветёт.
Зима покрыла немцев, лёд
сковал все горные дороги,
затормозив движенья ход.

Под маскировочным халатом
со снаряжением наперевес
всё шли и шли наши солдаты
сквозь горы, перевалы, лес,
и воевали, как когда-то
в тех Альпах. Каменный навес
всё чаще снился тем солдатам,
и, как послание с небес,
шептал Кавказ всем тем, кто лез,
что он поможет, ты лишь лезь.
И каждый лез и верил в чудо,
хоть не показывал сего,
чтоб командир не думал, что с причудой
солдаты в подчинении его.
А Бог смотрел на них оттуда
и видел в душах русских свет,
свет удивительного чуда
борьбы за Родину в ответ,
свет мира, солнца и свободы,
и Матушки-России главный свет.
И каждый дал себе завет –
дойдут к Берлину или нет,
но Родину уж отвоюют,
и даже, если силы нет –
найдутся силы им в ответ.

Зима вела советских к упрежденью,
она готовила прорыв,
ведь их вела к осуществленью
мечта, чтоб вскрыть врага нарыв.
Январь – начало наступленья,
советский фронт рвался вперёд,
враги же бились в исступленьи,
пытаясь тормозить их ход.
Почти весь сорок третий год
те продолжали главный ход –
освободив Осетию, где Север,
Ростовску область, Ставропольский край,
и Кабардинку – солнца рай.
Мы нефтяные промыслы вернули
и зерновых плантаций урожай,
но край Кубани всё же был у немцев,
те отошли на Крым, окрепли,
и чётко окопались здесь.
Итог той битвы – весь Кавказ стал нашим,
мы не позволили засесть
врагу, устроив месиво и «кашу»,
и измотав здесь эту взвесь.

Отдельно расскажу вам про десант,
который был в район Новороссийска
направлен, чтоб усилить шанс
для наступленья войск российских.
О, Русь моя святая, сколько силы
потребовалось, чтобы там понять,
что планы Ставки «Горы», «Море»
все будут грудью защищать.
Десант воздушный и морской
вёл этот самый страшный бой,
пронизан воздух был той пулей,
летела что на них стеной.
Десант всё вёл и вёл тот бой,
назвавшись «Малою Землёй»,
плацдарм боёв держался долго,
почти до самых холодов.
Малюсенький клочок земли
обороняли так, что пули
вгрызались в той родной пыли,
оставив след в земле из крови.
Мы оборону там вели
почти три месяца. О, море,
вздымались волны, как могли,
чтоб помогать боям тем долгим.
Там даже воздух говорит:
«Послушай, как тоскует море
по той мелодии души,
что русских здесь вела так долго
к победе над врагом». Увы,
здесь море тоже видит сны
кровавых рек, впадающих как Волга,
в его измученный тот брег,
забрызганный солдатской кровью.
Где Малая Земля? Где этот брег?
Достался он невыносимой болью,
и разъедаемый той солью,
что море вынесло на брег.

Новороссийск – усталый свет
светил солдатам из тумана,
где твой маяк стоит сто лет
и светит кораблям упрямо
сквозь пули, дым, стрел арбалет
и всех событий грозных лет.

И что ж, бои сошли на нет?
Увы, война всё продолжалась,
всё так же Русь с врагом сражалась,
и в волнах моря отражалась
мечта победы, как завет.

Арина всё писала и писала историю страны, и её не покидало ощущение, что и Пушкин всё это видел оттуда, из потусторонней реальности, видел все бои, так остро он воспринимал всё, что происходило в стране. Но удивительно было и другое. Какие-то главы Арина писала сама, были главы, которые она писала именно с подачи Пушкина, Арина это всегда чувствовала. В главах, где она описывала сражения Великой Отечественной войны, особенно битву за Москву, стихи лились просто потоком, она еле успевала записывать, причём в тех стихах было столько Пушкинского стиля, что дух захватывало:

Москва! Ты слышишь канонаду,
разрывы бомб и звук сирен,
тебе не так уж много надо,
лишь не попасть бы к немцам в плен.
Одно желание святое,
чтоб племя русское лихое
бы защитило этот Кремль.
«О, горе, горе, горе мне!» -
Москва стенала и рыдала
у великана на плече,
а великан стоял и молча
взирал на реку и в тоске
он думал только о Москве.
Великий Кремль – тот великан извечный,
где русский дух всегда был вечный,
он защищал всегда Москву
в каком бы ни было году,
те каменные стены помогали,
чтоб отстоять любимую Москву.
Ну, а теперь – ему невмоготу!
Летели самолёты в ту Москву,
и великан уже не мог
покровом камня защитить порог.
Москва стояла беззащитной,
и Кремль стоял у тех ворот,
где может быть разрушен весь оплот.
А дальше опять пошло про мавзолей. Информационный поток про мавзолей и тело Ленина просто преследовал Арину.
Эвакуация шла повсеместно,
эвакуировали всё, что могли –
заводы, фабрики, семьи с детьми,
шли поезда в ту глубь страны,
чтоб разворачивать тылы,
чтобы заводы выпускали
снаряды, мины для войны.
А в это время из Москвы
шли директивы для заводов,
для учреждений – ценности спасти
должны были те русские тылы.

В начале месяца июля,
ещё в самом начале той войны,
правительство советское решило,
что тело Ленина должны везти
в эвакуацию. В глуши
его хотели спрятать ото всех,
чтоб не достали б бомбы тех
достижений их социализма,
тело вождя – ценнее всех.

Сталин решил тогда за всех –
тело вождя везти в Тюмень.
То было судьбоносное решенье,
и даже Тьмы б земной прозренье
не выдавало замысла тогда –
казалось, нужно от врага
спасти любимца Ильича.
На самом деле Сталин понимал –
что Главный пункт всей Тьмы он убирал,
раньше он сделать то не смог,
ему бы не позволили другие
помощники той Тьмы, что говорили
лишь то, что хочется стране и Тьме.
Он принял то решение вдвойне –
сердце Москвы тогда освободили,
и то сыграло роль в войне.
Стало дыханье легче в той Москве,
когда она в огне стояла,
божественная сила помогала,
o чём расскажем позже. Мне
лишь хочется сказать, что именно в Тюмень
Сталин сказал везти то тело
не просто так, ведь это дело
могли бы по-иному провести,
ведь всех тылов там было много,
куда могли то тело отвезти.

Сталин решил воспользоваться и везти
то тело в те места святые,
откуда русские умы лихие
вела та армия святого Колчака,
что воевала с красными тогда.
Он думал, что эти места
ослабят силы Тьмы в том теле,
что в чистом месте тело зла
очистится немного, а та Тьма,
пока идёт эта война,
забудет о влияньи тела.
О, как мечтал он, чтоб забыла и страна!
Но всё же было очень рано,
чтоб прогнозировать тогда…

Невероятно странно себя ощущала Арина, когда описывала события, предшествующие битве за Москву и саму битву за Москву в страшном 1941 году. У неё было такое ощущение, что она видела всё, что происходило тогда на самом деле. Видела откуда-то сверху. Её сердце неимоверно болело за Москву. Она плакала и своими слезами омывала этот город. Она сама защищала его всем своим сердцем. Она готова была грудью встать на пути у врага и собой защитить Москву. У Арины было такое ощущение, что это она сама дала себе слово там, над Москвой, что в Москву она не пустит врага ни при каких обстоятельствах, ни за что!

Да, память была главной в битве,
а почему – я расскажу,
ведь дело главное было в молитве,
солдаты от которой так отвыкли,
что удивленью не было предела,
когда Москву вдруг весть та облетела.

Москва – древнейшая столица,
ты повидала всё, и удивиться
ты можешь только в редком случае,
когда всем есть к чему стремиться.

Москва уже привыкла к этим звукам –
к вою сирен и взрывам бомб,
и всё ж она ждала, что тромб
из ноющего сердца всей столицы
развеется. Она ждала,
она смотрела в эти лица,
и верила, что будет биться
здесь каждая советская душа.

Да, но она ждала ещё иного,
того невероятного такого
воспоминания святого!
Она ждала, что вспомнят все потомки,
она ждала, что вспомнят москвичи,
как предки воевали их и громко
молитвы пели перед боем на пути.

Она ждала ее – икону,
прообраз Матери святой,
она ждала, чтобы над домом
Москвы пронёсся лик земной!

Она ждала, чтоб генетическая память
взорвала мозг у всех солдат,
и эта восхитительная давность
врага бы повернула здесь назад!

Москва! Как страшны эти звуки –
гром пушек, канонада по утрам,
и как страшны все эти муки,
что почему-то достаются только нам,
израненным Руси сынам
и плачущим извечно дочерям,
всей русской нации, которой
пришлось изведать столько горя,
столько мучений, боли, воя,
что хочется воззвать к Богам!

О, Бог, спаси и сохрани!
О, Матерь Божья, помоги!
Не дай всем этим ворогам
вступить ногой в Москву, а нам
дай силы, мужества, терпенья,
любви и одухотворенья!
Ты помоги лишь только нам,
хоть чуточку, чтоб ворогам
уж больше никогда бы не хотелось
на Русь шагать с мечом! Дай нам
то пониманье всем умам!

И Высь услышала всё это
стенанье мук перед Москвой,
и Сталин резко встал при этом,
и в кабинете за столом
отдал тайный приказ, чтоб срочно
готовили к полёту самолёт,
который в воздух повезёт
особый груз в этот полёт.

Пока готовили к полёту самолёт,
Сталин ходил по кабинету,
его пронзила мысль, что где-то
его лишь действий в Выси ждёт
тот, столь необходимый всем, полёт.

Он думал, как бы Берия при том
про сей полёт бы не узнал, потом
его с заданием он отослал,
чтоб про полёт тот не прознал.

Иосиф Сталин точно знал –
ему помогут только ТАМ,
он очень долго это ждал,
но он получит, что желал.

Вот она – помощь свысока,
он снова вспомнил матери слова:
«…тебе придёт помощь с Верха,
ты только Тьмы не бойся никогда».

В тот день была сплошная мгла,
что снега сыпала с верха,
и лётчик на аэродроме удивился,
когда приказ услышал, усомнился,
что сможет он лететь тогда,
но ещё больше удивился,
когда священника увидел
с иконой Божьей Матери в руках
и женщин-певчих во платках.

«Ты заводи, сынок, не бойся,
мы полетим на облаках,
ведь с нами Всенебесная Царица,
здесь неуместно слово страх».

И лётчик полетел. Вдруг в облаках
образовался чистый коридор,
и вдруг не слышен стал мотор,
а только пение тех певчих
да батюшки молитвы чистый звон.

Своим глазам, ушам не верил лётчик,
щипал себя он за нос, за щеку,
но самолёт летел так чётко –
то не понятно никому.

Три раза облетел так над Москвой
тот самолёт с иконой дорогой,
с реликвией великорусской и святой
молитвой над людскою головой.

И сказывали, дальше, под Москвой,
пред тем, как всем идти в тот бой,
все генералы выстроили строй,
солдаты ждали с непокрытой головой,
когда священник им прочтёт молитву,
и лишь тогда пошли в священный бой.

*****
Москва в осаде. Боль и отупление
закрались тихо в их сердцах,
солдаты рвались в наступление,
им не известно слово страх.
В груди у каждого болело так,
что разрывалась грудь от муки,
и сердце их стучало так,
не ощущали и разлуки
с любимыми. Была Москва –
столица Родины, те звуки
ласкали слух, и эти муки
невыносимы стали вдруг.
Всего лишь 30 километров до Москвы –
сознание русских то не принимало,
готовы были драться до зари,
и лишь бы та заря мерцала,
и освещала верный путь,
тот путь, что шли они устало,
и, наконец, Земля восстала,
проникнув в души их и суть!
Наша Земля мороз послала
на головы тех немцев! Пусть
они пощупают Россию,
пусть ощутят её стихию!
И стужа грянула туда,
где немцы и не ждали никогда,
и все войска их были не готовы
к такому повороту, ведь тогда
не только армия Союза воевала –
там воевала вся Земля!

Палили все орудия и пушки!
Палила Матушка-Земля
за нашу Русь, за эти муки,
и грохотала Высь, звеня!!!

Сплошным потоком лились стихи Пушкинского стиля, когда Арина описывала уже 1944 год и шествие пленных немцев по Москве:

Москва! Как много в этом звуке –
и боль войны, и возглас муки,
и радость от побед людских,
и звук молитвы всех мирских!
Ты воевала против них –
Зверей в обличиях людских,
Москва, теперь ты видишь их!
Ты видишь их так, как и надо,
и ты не слышишь канонады,
ты смотришь сверху вниз на них.
Твои дома, колонны, шпили
ликуют в том, что мы разбили
стремленья Тьмы войти в Москву,
чтобы убить здесь душу ту,
что сердце есть для всей России –
великую и древнюю Москву!

Москва! Смотри и улыбайся!
Ликуй! Кричи и возвышайся
над гордой Родиной святой –
здесь, на московской мостовой,
когда солдаты в сорок первом в бой
шли, чтоб Звери те не овладели бы тобой –
теперь по гулкой мостовой
идут они – те Звери.
Вой раздаётся над страной,
то воет Тьма – она безсильна,
не овладела та тобой,
не будет нечисти земной
в стране, где русский дух святой!

Москва! Люблю тебя такой,
красивой, гордой и свободной,
великой, звёздной и родной!
В каких веках бы ты не воевала,
в каких бы муках не страдала,
но с непокорной головой
всегда ты победительницей стала,
ты будешь ввек для нас святой!

Когда Арина описывала 1945 год, ей опять пошла глава о мавзолее. Арина уже чётко понимала, что именно то обстоятельство, что в мавзолее не было тела Ленина, было отправным пунктом победы советского народа в этой войне. Эти строки шли невероятно ясно.

Советский фронт уже в Европе,
идёт к Победе русская страна,
все понимали, что Победа близко,
столь долгожданною она была.

А в это время в городе Москве
на совещании ВКП (б)
был поднят тот вопрос, который,
казалось, что забыли все.
Оказывается, не забыли. Огорчился Сталин,
но спорить с ними всеми он не стал,
кивком главы он утверждал
вопрос, что там заглавным стал.
Постановили
вернуть тело Ленина с Тюмени
обратно снова в мавзолей,
и вновь открыть его для всех людей.

Ровно три года девять месяцев
пробыло тело Ленина в Тюмени,
и находилось оно в тёмном здании
сельскохозяйственного техникума, в те года
никто не знал, что было в нём тогда.
Все окна заложили кирпичом,
заштукатурили, закрасили,
то здание специально не украсили,
чтоб не было бы доступа туда.
Мумифицированный труп
лежал один в том тёмном склепе,
как никогда нуждался он в опеке,
энергетической подпитки не было тогда.
А посему, когда те привезли его в Москву,
и поместили снова в мавзолее,
луч тёмных сил там стал значительно слабее,
и потому–то Сталин это допустил.

Он понимал, что всем не станет мил,
если решит закрыть вход в мавзолей,
он приказал лишь оградить сильней,
подальше от вождя держать людей.
Он понимал, войны сейчас главней
события, что происходят в мире,
но будет день, когда в подлунном мире
сраженья будут всё сильней
с силами Тьмы, где будет там важней
влиянье Света на умы людей.
Но это будет чуть поздней…

Арина написала первый том Истории СССР с 1917 по 1941 год. Потом последовал второй том Истории СССР с 1941 по 1945 год. Потом Арина  приступила к третьему тому о послевоенной Руси, но поняла, что акцентироваться только на событиях в СССР в то время она не может. Информационный портал диктовал гораздо большее. Арина теперь видела весь мир, всё, что происходило со всеми странами, народами, как в годы Второй Мировой войны, так и после неё. Она видела все хитросплетения Тьмы и как она манипулирует народами, как она играет людскими судьбами. Арина уже не просто плакала, она билась в истерике, когда ей пошли стихотворные строки об атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки. Она всё пропускала сквозь себя, боль каждого человека сливалась в ней мощнейшей информационной болью, что хотелось только кричать!!!

Я расскажу вам о грибах,
но не привычных, не обычных,
что отмечались словом «страх»,
несущим смерть во всех умах.

Гриб ядерный впервые в этом веке
познало человечество, в ответе
за то все те, кто воевал,
ведь те, кто от разрыва бомб страдал,
давно уж там, в потустороннем Свете,
под куполом, подвластным небесам.
Я расскажу о бомбах вам,
последовательно и поэтапно,
как США их сбрасывали там,
по тем Японским мелким островам.
Остров Хонсю и город Хиросима
были поставлены для цели тем умам,
что над Японией несли бедлам.

Тот город был на плоской местности,
располагался в устье реки Ота,
шесть островов было в окрестности,
соединённых восемьдесят одним мостом.
Седьмая префектура той Японии,
по величине, тем более вдвойне
была та важной базой для снабжения
Японской армии в той Мировой войне.

Все цели выбирали США
с позиций силы в той войне,
чтоб доказать всем странам, что они
зависят все от США вдвойне.
Те первыми создали атомную бомбу,
и испытали первую ещё в июле.
На конференции в Потсдаме Гарри Трумэн
похвастался пред Сталиным о том.
Он заявил, что новое оружие
США разработали невиданнейшей силы,
но Сталин не заинтересовался в том.
И Черчилль говорил потом,
что наблюдал за Сталиным внимательно,
но, как бы не хотел увидеть он старательно
реакцию советского вождя,
он не увидел, и не зря.

Сталин всё знал уже давно,
разведка доносила постоянно,
и Сталин понимал, что не пространно
расхваливает бомбу та страна,
что называлась США.

Он понимал, что ядерный тот бал,
который в воздухе витал,
уж набирает обороты,
и постучится к нам в ворота,
когда свернёт войны запал
Японский тот рубежный перевал.

И Сталин только лишь кивал,
как будто, и, не слыша вовсе,
что Трумэн ему рассказал.
Он даже вида не подал,
что заинтересован он, а сам
после той встречи Молотову  дал
он порученье, чтоб советский бал
от США б не отставал,
чтобы Курчатов вновь ускорил
наш русский ядерный запал.

И вот он тот рубеж, что главным стал.
Шестое августа, год сорок пятый,
бомбардировщик США крылатый
взлетел, и страшный тот запал
над  Хиросимой запылал.

Тех самолётов было шесть –
бомбардировщик, три разведчика, два контролёра,
японцы, обнаружив их, признали,
что мало их, те не стреляли,
а, следовательно, что и угрозы нет.
Но запылал весь белый свет
от бомбы той, что им в ответ
взорвалась в небе Хиросимы
метрах в 500 от той земли.
Всё видели те лётчики, они
смеялись там и всё шутили,
ведь на себе не ощутили
все те последствия извне.
О, Бог мой, как же в той войне
ты допустил такое горе?!
Ты видел это в вышине,
где на Японском том просторе
взметнулся гриб сильнее боли,
что можно ощутить в себе.
Как можно в звёздной тишине
услышать взрыв, что нёс в себе
запал в той Мировой войне
подобно звёздной темноте?!

Да, Бог всё видел и молчал,
и он один лишь понимал,
что нужно показать то людям,
чтобы потом по пересудам
те ощутили всё в себе.
Тот страшный апогей в любой войне,
что отзовётся в вышине,
должны увидеть все земляне,
чтоб в той кровавой Мировой войне
все осознали, что в любой войне
Земля теперь стоит на грани
и борется за выживание,
что хрупка жизнь на всей Земле,
где не стремятся к доброте.

Он преподал урок Земле,
чтобы задумались все люди,
что может и не быть божьего чуда,
остановились чтобы все.

А там, в Японской вышине,
взорвалась аж в пятнадцать килотонн
та атомная смерть, что дальше
там пожирала всё кругом.

Волна взрывная всё снесла,
и вспышка ослепила всем глаза,
взметнувшись грибом в унисон,
легла та смерть в Японский дом.

Она, как языком слизала
мгновенно тысячи людей,
от них осталось облако теней,
что на фасады налипало.

Был человек – и нет его,
нет даже праха от него,
испепелён почти мгновенно,
а сколько взрывом оглушён
и за сто вёрст перенесён
взрывной волной, которая летела
пока душа японцев тлела
в пространстве, раньше где был дом.

Как страшно понимание в том,
что взрывом тем не всё сгорело,
от радиации сомлела
Земля, которая там тлела,
она кричать уж не умела,
она горела и смотрела,
как умирает её дом
на острове красивом под огнём.

Она кричать пыталась, но хрипела,
она же выжить лишь хотела,
потом и вовсе засипела,
да и умолкла под огнём.

Она смотрела, как потом
с японцев кожа обтекала,
и с рук, и с ног она стекала,
как лёд растаял под огнём.
Потом  та кожа просочилась в почву,
Земля почувствовала воочию
как смрад проник в её же дом,
палёным пахло здесь во всём –
в земле и небе, где горело
то месиво огня, и в нём
цепь атомная пожирала дом.

А Смерть смеялась надо всем,
косила своим огненным мечом
под корень весь японский дом
и голосила при всём том.
Та выла громко, выла звонко,
как контрабас гудела, тонко
та выводила голосом потом,
что очень любит весь японский дом.
Смерть замахнулась далеко,
в объятия раскрыла свои когти,
да выворачивала кости
без кожи, спалённой огнём.
Она плясала при всём том,
Тьма помогала ей при том,
они дуэтом там косили
души японцев в унисон.

Слеза катилась из красивых глаз,
Земля не видела до нас
такого полного уничтоженья
всего Божественного проявленья.
Она хотела лишь веленья
Божественных чистейших глаз,
но Бог тогда не видел нас,
Земля покрылась дымом с пеплом
и чёрной копотью влекли
воды Японии в те реки,
что вышли с Матушки-Земли.

Вода была отравлена везде,
сгорели птицы в вышине,
изпепелились звери в чащах
лесов, что были в той Земле.
Да, БЫЛИ. Не было нигде
и ни травинки, ни былинки
на этой выжженной Земле.

Осталась лишь камней гора
на много сотни километров
от эпицентра, чернота
покрыла всё собой тогда.

Потери были колоссальны,
а разрушенья таковы,
что не сравнятся ни с одной бомбардировкой
в годы той Мировой войны.

Японцы долго вызывали станцию,
но Хиросима лишь молчала,
эфир был пуст, ничто не предвещало
таких событий. Для начала
японцы выслали туда
лишь одного штабного офицера,
чтоб разузнал он всё, беда
таких масштабов им не представлялась.
Никто не представлял, что гОрода
уж больше нет. Как было всем сказать тогда,
что Хиросима выжжена?!
Американцы же тогда
планете заявили, что гроза
из этих бомб лишь будет продолжаться,
пока японцы не начнут сдаваться.
Но в их правительстве, увы, считали,
что не во всём те проиграли,
хотели выйти без капитуляции,
иметь какую-то хоть сатисфакцию.
Но Трумэн во всеуслышание заявил,
что «…мы сейчас готовы уничтожить
Японский дом аж до самих Курил,
ещё полнее и ещё быстрее
на много-много сотни миль.
Не будет никакого недопонимания,
мы уничтожим просто всё,
если Япония не проявит понимания,
не остановит нас ничто!»

Японское правительство всё же надеялось на то,
что СССР допустит здесь переговоры,
но все пустые разговоры
вмиг превратили в прах надежду ту.

9-го августа СССР вступил в войну
с Японией, что с Гитлером связала
свою трагическую, страшную судьбу,
теперь её война настала.
Манчжурской операции начало
с второй бомбардировкой здесь совпало,
21 килотонну страшного запала
США над Нагасаки разорвало!

Это так страшно! Ни сказать,
ни в сказке словом описать!
Не поддаётся то страдание,
что в Нагасаки, описанию.

И снова там планета-мать
могла беззвучно лишь кричать,
ведь в её чрево там вонзилось
то, что в Японии так чтилось
и называлось «харакири»,
да с проворотом раз на пять!!!

О, как страдала Земля-Мать!
Ей было некуда бежать,
она могла только страдать
и от безсилья завывать!

Она пыталась защищать детей,
японцев мирных, пусть лишь ей
здесь будет в много раз больней,
только б закрыть своих детей. .

Душа японская сомлела,
из чрева та не улетела,
а там осталась умирать
и чрез века осознавать,
что натворила тёмных рать,
что и японцев стала наставлять
на то, чтоб только воевать
и больше смерти доставлять.

Душа японская сгорела,
в том месте пекла всё истлело,
и снова плакать захотела
моя душа, что это всё узрела!

О, Отче, ты прости нас всех
за то, что предки нерадивые
здесь допустили этих вех!
Ведь живы мы Земле на диво!
Пожалуйста, молю, не допусти
всего того, что видишь ты,
пусть эти взрывы в Хиросиме, Нагасаки
не повторятся больше в мечтах Тьмы!
Молю, Всевышний, защити,
мы – не разумны, но ведь ты
всё видишь сверху, дай нам, Боже,
не видеть больше черноты,
руин, убийств, любой войны,
спаси нас, Бог, и сохрани!

И снова Высь услышала всё это,
и предсказала по сюжету,
что здесь в Японии сыны
не будут больше злом больны.

Вся нация японская проснётся,
и следствие войны той обернётся
прогрессом в этих островах,
и всех Японии умах.

Арина всё писала и писала. Она поняла, что её стихотворных книг об истории будет так много, что только бы ей хватило её лет жизни, чтобы написать всё это, и только бы Тьма не нашла её и не помешала бы этому. Арина поняла, что будут книги об истории каждой страны. Вселенское начало хотело, чтобы стихотворные книги об истории Земли в двадцатом и двадцать первом веке остались бы для последующих цивилизаций. На Земле будут иные цивилизации, иные формы жизни, и только СЛОВО начально и вечно. Будут цивилизации, которые будут учить историю по этим книгам. Поэтому работы у Арины предстояло – просто непочатый край.
И именно сейчас Арина очень остро нуждалась в изучении слова Пушкина, в прочтении его произведений. Она попутно изучала его творчество. Ведь раньше, во времена борьбы со своей Тьмой,  у Арины не было на это времени. Сейчас же, каждое утро она брала томик стихов и поэм Пушкина и с них начинала свой день. Когда она читала Пушкина, она понимала каждое его слово, каждую запятую. В вихре всех тёмных событий, происходящих с Ариной, именно Пушкин был, словно, глоток чистого живительного горного воздуха, которым наполнялась Арина.
Как-то в своём чтении стихов и поэм Пушкина Арина дошла до поэмы «Полтава». И в самых первых строках его «ПОСВЯЩЕНИЯ» перед поэмой Арину, словно током ударило. Бог мой! Да ведь эти строки посвящены ЕЙ, именно ЕЙ:

Посвящение

Тебе – но голос музы темной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет, не признанное вновь?
 
Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало, милые тебе —
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.

Голос музы тёмной коснулся уха Арины тогда, ночами сентября 2017 года! Это ей он посвящает и свою любовь, и свою поэзию, и самого себя! Значит ещё тогда, почти двести лет назад, он знал, что через двести лет родится она, Арина, которой он посвящает свое «Посвящение» перед поэмой и, значит, саму поэму «Полтава». О чём же эта поэма?
Когда Арина прочитала поэму «Полтава», её на мгновение просто парализовало. Этого просто не может быть! Он знал всё ещё тогда! Как такое возможно?! Он воистину пророк!
Весь главный сюжет поэмы основан на том, что у Гетмана Кочубея была дочь, которая полюбила своего крестного отца – старого, годящегося ей в отцы, гетмана Мазепу, и с ним сбежала от родителей. Арину пот прошиб! Ведь у дочери её мужа Михаила абсолютно такая же судьба! Получается, что Кочубей – это прообраз Михаила, или наоборот. А бывший друг Михаила  Палей – это, как бы, прообраз Мазепы. Более того, в «Полтаве» Пушкина четыре раза упоминаются полтавские сердюки, и вообще весь сюжет битвы на Украине чётко перекликается с событиями, происходящими на Украине сейчас, в Донбассе – Новороссии. Петр Дорошенко – Петр Порошенко, Палей, Кочубей, всё так переплелось. Арина вспомнила – Палей, Кочубей – это фамилии, которые носили ещё и знатные княжеские особы эпохи императора Николая II.  Информация вихрем завертелась в голове, и  Арина услышала, как идут стихи:

Сентябрь, две тысячи осьмнадцатый,
начало спецпроекта Тьмы
с названием порочным, где умы
автокефалией станут больны.
Проект по Украине в самом центре,
достигнет апогея он тогда,
когда все русские и украинцы
рассорятся уж раз и навсегда.
А камнем преткновения станет Церковь,
которой предрекли раскол,
всё для того, чтоб в эпицентре
был в русское сознание укол.
Ведь вот уж несколько веков
входили вместе под покров
святой обители патриархата
Московского, и был здоров
славянский дух наших родов –
и русские, и украинцы –
все жили рядом мирно испокон веков.
Всё то затеяно, чтобы свалить остов,
остов Руси, её святыню,
чтоб говорили, что отныне
Россия – больше не покров.

В истории Руси событий было много,
когда на Русь шагали, да с мечом,
и воевали мы премного
и только вера помогала в том.
Русь побеждала в всех боях,
в народе воевал не страх
пред  иноземными полками,
там вера в Бога в всех умах
вела к победе в тех боях
за справедливость и за правду,
за веру в Русь во всех веках.
И сколько бы веков Тьма не старалась,
не удавалось ей убить в Руси
всё то, что дорого и свято –
«иже еси на небеси!»
И в этом веке Тьма решила
на веру замахнуться, чтобы жить.
О, люди, вдумайтесь теперь – как быть,
как Тьме бы невзначай не подсобить,
от каждого зависит просвещенье –
славян всечеловеческая нить.

Автокефалия для Украины –
сценарий Тьмы, но вот вопрос –
на что похоже это ныне?
Виток истории здесь перерос
события в Германии нацистской,
когда хотели те нацисты
свою религию сложить,
когда хотели в Вевельсбурге
замок для оргий Тьмы переложить,
построить свой отдельный «Ватикан»,
сложить религию из «могикан»,
и управлять умами повсеместно
накрыв печатью много стран.
Так и сейчас на Украине
внушают затуманенным умам
необходимость отделения от Церкви
Московского патриархата, чтобы нам
отозвалось по всем делам;
чтоб русский дух уснул навеки,
чтоб переделать в человеке
сознанье Бога, чтобы Тьма
одна заполонила всё тогда.
А кто же движет сей проект?
А движет Церковью Украйны Президент –
зовётся Петр Порошенко.
Вам ни о чём всё то не говорит?
Здесь столько параллелей жизни,
что удивленью место жить
не просто открывается движенье,
а словно лиры наважденье.
Вы вспомните «Полтаву», господа!
Да-да, «Полтаву» Пушкина, когда
расписан был сценарий в Украине
за двести лет ещё тогда.
И Пушкин пламенным преданием
передаёт забытое сказание
для нас, потомков, чтоб всегда
мы чтили Русь во все года.
Я передам вам Пушкина дословно,
чтоб параллель вы увидали, словно
для всех потомков в Украине
была написана поэма та,
и чтоб раскрылись чистые глаза,
хоть даже и через века:

«Была та смутная пора,
когда Россия молодая,
в бореньях силы напрягая,
мужала с гением Петра.
Суровый был в науке славы
ей дан учитель: не один
урок нежданный и кровавый
задал ей шведский паладин.
Но в искушеньях долгой кары,
перетерпев судеб удары,
окрепла Русь. Так тяжкий млат,
дробя стекло, куёт булат.

Венчанный славой безполезной,
отважный Карл скользил над бездной,
он шёл на древнюю Москву,
взметая русские дружины,
как вихорь гонит прах долины
и клонит пыльную траву.
Он шёл путём, где след оставил
в дни наши новый, сильный враг,
когда падением ославил
муж рока свой попятный шаг.

Украйна глухо волновалась.
Давно в ней искра загоралась.
Друзья кровавой старины
народной чаяли войны,
роптали, требуя кичливо,
чтоб гетман узы их расторг,
и Карла ждал нетерпеливо
их легкомысленный восторг.
Вокруг Мазепы раздавался
мятежный крик: пора, пора!
Но старый гетман  оставался
послушным подданным Петра.
…
«Что ж гетман? Юноши твердили –
он изнемог, он слишком стар;
труды и годы угасили
в нём прежний, деятельный жар.
Зачем дрожащею рукою
ещё он носит булаву?
Теперь бы грянуть нам войною
на ненавистную Москву!
Когда бы старый Дорошенко
иль Самойлович молодой,
иль наш Палей, иль Гордеенко
владели силой войсковой;
тогда б в снегах чужбины дальней
не погибали казаки,
и Малороссии печальной
освобождались уж полки»

Так своеволием пылая,
роптала юность удалая,
опасных алча перемен,
забыв отчизны давний плен,
Богдана счастливые споры,
святые брани, договоры
и славу дедовских времён…»

Наш Гений Пушкин, понимая
событий ветреных разлёт,
и, в те года уже осознавая,
что будет битвам новый взлёт,
для нас, потомков, предопределяя,
он описал весь тот полёт,
полёт всех мыслей и событий,
в которых младые юнцы
вершить решили лишь войны
с истоком русской старины,
а чем окончились мечтанья –
в конце «Полтавы» видим мы.

Так знайте вы, заблудшие умы,
чтоб понимать – знать надобно немало,
нам всем история урок преподавала,
да Гений русского ума!
Прислушаться вам всем пора.
Прочтите классика, поймите,
всем не нужна ваша война –
война в Донбассе, в Украине,
война за Церковь, где она
вдруг станет от Руси отдалена.
Поймите – не пройдёт здесь Тьма,
сюжет закручен хоть весьма
продумано и очень сложно,
но то не будет непреложно,
не будет та война в умах,
и Русь не будет в дураках,
и Украина вновь проснётся,
и пересилит главный страх.

Недаром Пушкин написал
то «ПОСВЯЩЕНИЕ» потомкам
перед «Полтавой», очень громко
криком души своей воззвал
к потомкам, терпящим провал.
О, Украина, перевал
сражений будет грозным,
но Русь нигде не будет тёмной,
и Украина – часть Руси
и чистой пламенной души,
должна понять, что мысли тёмны
только для Тьмы здесь хороши.
Очнитесь, гордые умы,
и пересильте смуту Тьмы,
пусть чистые увидят сны
все затуманенные Тьмой умы.
«Что происходит?» – Мысли Арины снова вертелись в бешеном круговороте – «Почему всё это происходит только со мной? Кто я? Почему другие люди спокойно живут в этом материальном мире, растят детей, покупают недвижимость, обставляют её мебелью, покупают автомобили, ездят на курорты, веселятся и ни о чём подобном не задумываются? Почему такая сложная жизнь только у меня? С самого юного возраста – столько испытаний и столько волшебства? Вот теперь великий Гений Пушкин – русский пророк, что он хочет мне сказать? Ведь это витает в воздухе, до этого можно уже, наверное, даже дотронуться, оно уже стало почти материальным это что-то, но оно опять от меня ускользает! Может он хочет, чтобы его новые произведения узнал мир? Но я же выкладываю в Интернет все стихи, но их не то, чтобы не покупают, их даже безплатно никто не читает! Что мне делать? Заплатить круглую сумму на раскрутку рекламы своего имени? Но у меня и денег на это нет, я вся в кредитах из-за покупки участка и строительства дома. Коробку и крышу поставила, и всё. Денег на достройку нет. Зачем мне нужен этот дом? Почему пришла информация, что у меня обязательно должен быть свой дом на берегу озера, и что он – важная составляющая часть чего-то? Кому он нужен? Родственникам? Они даже не знают, что я строю этот дом для них! Кто будет в нём жить, если сын постоянно твердит, что он будет жить в другом месте, а не в этом доме?
Какая сильная связь с Пушкиным! Нет, это невообразимо! Постоянно в голове крутится связь: любимая няня Пушкина Арина Родионовна – и моя любимая бабушка Людмила. Фамилия жены Пушкина – Гончарова. Боже мой, да ведь только  одних моих родственников и друзей с такой фамилией вокруг меня – 10 человек. Фамилия дедушки Гриши – так вообще почти абсолютное созвучие старославянского названия красивого города, только в прочтении наоборот и если слегка переставить буквы. Каждая фамилия окружающих меня людей определённо несёт огромный смысл! Сколько божественных знаков вокруг! Для чего? Зачем? Что я должна увидеть благодаря этим знакам?»
Думая так, Арина в изнеможении заснула тяжёлым, изнурительным сном. Но когда она проснулась, то поняла, что все предыдущие мысли – это были цветочки. Потому, что проснулась она совершенно с другими мыслями. Мыслями об её личном былом.