(Париж, Пиза, Ливорно – 15-25 декабря 2019)
Это был юбилей. Тридцать лет назад, летом 89 года, я впервые попал во Францию. И в капстрану тоже… То путешествие описано в специальной повести. Сочинил я тогда и сонет, посвященный Парижу, который закончил до некоторой степени пророческими строчками. В них я обещал не умирать, пока не увижу опять силуэт Нотр-Дам…
С силуэтом мне на этот раз не подфартило. Путешествие вообще вышло непростое. Об этом я и собираюсь рассказать…
Летели в Париж мы уже привычно через Пизу. В Пизе было солнечно и тепло, +17. И у нас – четыре часа времени. Сдали рюкзаки в местную камеру хранения. Около аэропорта Пеппи ритуально упала в траву. Приятно попасть в знакомое место. И еще воздух! Я сразу узнал его, с привкусом даже в декабре цветущих растений. И близкого моря.
В этот раз Пиза еще больше, чем раньше напоминала Флоренцию: выступающие карнизы, кривые улицы, средневековые дома с зелеными ставнями, руст, мощные наличники в римском духе, мостовые из плит. И приятные, спокойные люди. Кстати, идя по этой псевдо-Флоренции – мы попали к месту, где мы будем жить на обратном пути: старинный дом с фонтаном, рядом с термами Нерона… Вместо того, чтобы идти к башне и собору – пили пиво у терм. У меня похмелье после всего выпитого ночью (а было отчего выпить!)… Все как-то неожиданно: из нашего холода – в средневековый солнечный город! И маленькая Пиза, потерявшаяся в тени увиденного в январе, после нашего героического броска по Италии, – нравится мне все больше.
У башни и собора – городской марафон, бегуны, завернутые в серебристую пленку, у некоторых на груди медали. Шум и толпа. В некоторых местах нельзя пройти: полиция перекрыла улицы. Поэтому назад снова идем новым путем. Полицейский с хаером под фуражкой, собранным в хвост на затылке. Арно в солнце, горы, красивая линия домов вдоль набережной. Шли без навигатора, как по знакомому городу.
Не хотелось улетать из симпатичной благостной Пизы в дождливый Париж, всех засад которого мы даже не предвидели.
Но надо было показать Пеппи Париж. И увидеть то, что я по разным причинам не увидел в тот свой давний визит. Досмотреть этот «сон»…
Мы уже знали, что бастует парижское метро – и, сидя в аэропорту Пизы в ожидании рейса, Пеппи с помощью своего смартфона стала продумывать альтернативные варианты наших перемещений…
В Париже, точнее в Бове, куда мы приземлились, +8, дождя нет. Пеппи обратила внимание на воздух. Он другой, чем в Пизе, нет той сочности и южности. Но что-то в нем все же есть. До Парижа – 90 км на автобусе. И после двух суток без сна меня рубит.
Перед въездом в Париж угодили в огромную пробку. Пеппи проснулась и разглядела Эйфелеву башню, которая отсюда напоминает просто трубу, от которой стреляли лучи прожектора, словно на погранзоне.
Париж даже в темноте не вызывает ложных узнаваний: видно, что это совсем другой город, не Москва, даже не Питер. Тут любят большие окна во всю стену, через которые видна незашторенная комната. Дома ниже, их пластика разнообразнее, с заботой о деталях.
В компании людей с большими чемоданами на колесиках долго искали вход в метро «Порт Мийот» (Porte Maillot). Вообще-то – нам очень повезло: наша линия №1 – работала. Прикол: в парижском метро все те же талончики на турникет, как и тридцать лет назад! Купили их целую кучу – и напрасно, как потом выяснилось…
В специальном лотке Пеппи взяла бесплатную газету, в которой была статья, посвященная нынешней забастовке: «Une gr;ve sans tr;ve?» («Забастовка без перемирия?» – или «передышки»). «Greve» – стало первым новым французским словом, которое я выучил в Париже. В этой бумажной газете, сравнивали нынешнюю «gr;ve» с 68 годом… И с 95-ым… Раз в четверть века французы устраивают у себя развлекуху – и мы в такую попали… Впрочем, упоминалась и еще одна, в 2006-ом…
Изменения: вдоль платформы стоят пластмассовые заборчики. Как потом выяснилось – только на двух автоматических линиях.
Названия станций звучат завораживающе: «Этуаль (Площадь Звезды)», «Елисейские поля», «Конкорд», «Лувр»… Внешний вид платформ стереотипен и ничем не подтверждает пышность названий (для нашего уха). Вышли на «Шатле» – и стали искать переход на еще одну работающую линию, 14-ю. Она новая, ее даже нет в моем путеводителе. И тоже автоматическая (то есть не бастует). И идет условно в сторону Иври-сюр-Сен, где Пеппи нашла нам сравнительно недорогое жилье…
Парижское метро – это почти минойский лабиринт. Эскалатор скрежещет, как несмазанная дверь. Скрежещут поезда на крутых поворотах. Негров много – и один орал несколько станций подряд на весь вагон. Я перевел Пеппи его повторяющуюся фразу: «Меня заставили быть плохим!» (как я ее понял). Пассажиры смотрели в сторону, никак на него не реагируя.
От конечной станции 14-й линии «Олимпиад» надо было пройти всего-то 3,6 километра. Пересекли «Периферик», местную окружную дорогу (она не так далеко от центра, потому что Париж – маленький город) и углубились в пригороды. Двое мужиков вынесли из «пивной» негра и положили на асфальт неподалеку. Он не подавал признаков жизни. Почти все встречные – либо негры, либо азиаты. Хочется купить вина и еды, но ничего уже не работает. На улице Барьбе, прямо за «московскими» многоэтажками, неожиданно попалась мельница. Вышли на авеню де Верден, к кладбищу. Долго шли вдоль ремонтирующегося шоссе: разбитые тротуары, перекопанный асфальт. Ровно ничего красивого или интересного. Классический современный пригород. И не очень чистый. Париж вообще не блещет чистотой и вылизанностью, а тут и подавно…
На другой стороне шоссе разглядел маленький магазинчик. Его держит симпатичная негритянка…
На нашей улочке очень узкие тротуары, и на них стоят машины. Дома в два этажа. Через ограду пробивается бамбук и какой-то род плюща. Во дворе нашего дома обнаружилась даже пальма в кадке. «Наш» дом стоит во дворе, имеет три этажа, по две квартирки на каждом, с наружной лестницей. Вход в квартиру – с открытой веранды. С понтом юг…
От соседа Валида, человека индо-пакистанской внешности с хорошим английским, получили ключ от нашей квартирки. В ней всего две комнаты: гостиная-кухня-прихожая – и спальня. Между ними – коридор с удобствами. Стены обшиты декоративными деревянными панелями… В хозяйстве есть все необходимое, кроме чайника.
Единственное желание – чтобы этот длинный день, наконец, кончился.
Дождь догнал нас ночью и стал барабанить по металлическому подоконнику.
Утром по своему смартфону Пеппи выяснила, что проклятые «метрошники» работают лишь в часы-пик, с 7 до 9 утра и с 5 до 7 вечера (и это с их стороны – большая милость). Ну, а мы вышли из дома в девять (надо было поспать) – и единственная наша перспектива – 3,6 км все до того же «Олимпиад» под дождем, хотя и новым путем.
Улица с промзонным ландшафтом побежала под уклон, мимо нового кладбища – к закрытому (как и ожидалось) метро «Мэри-д’Иври». Рядом с ним – комплекс современной архитектуры «Висячие сады Иври»: серые бетонные геометрические фигуры с острыми углами на ножках. На некоторых уровнях правда есть деревья, вроде елок. Да и сами дома напоминают мокрые серые елки. Но больше они похожи на ежей. Прочел, что когда-то это возводилось с претензией на архитектуру будущего. Свят-свят!..
Перед входом в станцию «Олимпиад» без двух минут десять увидели удручающую картину: сотни людей стоят перед закрытым метро… Потом метро открыли – и толпа ломанулась внутрь… Люди с огромными чемоданами пытаются подняться по лестнице против потока. Эскалаторы не работали. Зато и платить не надо: турникеты открыты.
Доехали до «Шатле», от него по работающей 1-ой ветке до «Понт-Нёф». Наконец, я стал показывать Пеппи Париж…
«Тюрьма» Консьержери, похожая на средневековый замок, мокрый серый Сите. Характерные парижские фасады XIX в., в пять этажей с мансардной крышей – напоминали разностильную мебель, собранную плотно вместе. Голые зимние деревья.
Как и в Риме – необязательность красного света для пешеходов. И для некоторых водителей тоже. В отличие от Рима – на зебре водители все же останавливаются. Выезды через тротуар на главную дорогу либо мостят, либо имитируют мощение.
Нотр-Дам – грустное зрелище!.. Забор, строительные вагончики, леса, ничего не видно. В поисках хоть какого-нибудь приемлемого ракурса обошли его весь. В виде утешения – попали в «часовню» Сен-Шапель, 1248 г. Выстроена Людовиком IX для «тернового венца». Цветущая готика: стен почти нет, одни витражи, причем настоящего XIII в. Вообще-то это здоровенный двухъярусный храм, не фига себе часовня!..
Ящики букинистов вдоль набережной Сены – мешают смотреть на город. Пара букинистов даже работала, несмотря на дождь. Торгуют они не только книжками, но и картинками и просто сувенирами. Многие набережные – двухуровневые, ближе к воде и дальше. По бурной серо-коричневой переполненной Сене плавают экскурсионные кораблики, смело залазя под низкие мосты, словно археологи в гроты.
Красивая желтая не до конца опавшая ива на самом кончике о. Сите – со стороны деревянного пешеходного Моста Искусств, откуда мы на нее смотрим. По обе стороны от нее – два крыла Понт-Нёф («Новый мост» – самый старый (!) мост в Париже), с разноразмерными арочными пролетами.
К пирамидам Лувра я не стал относиться лучше. Иногда французам в погоне за новаторством и «свободой» чудовищно изменяет вкус.
В парке Тюильри сидели на лавочке напротив скульптур Майоля и (украдкой) пили вино под сыр «Бри». За это в Париже никто не напряжет (мы, однако, узнали об этом позже). Дождя уже нет, в тучах – неполный силуэт Эйфелевой башни. На соседней скамейке старушка читает книгу. Пеппи сказала, что, наконец, испытала к Парижу теплое чувство. И мне стало обидно за него. Вот, например: проектированию парков у французов надо учиться: скульптуры на античные темы, фонтаны, боскеты стриженных кустов и деревьев, конусообразные прически вечнозеленых елок, типа тиса, шары еще какого-то «лимона»… Никто не мостит гранитом главную аллею – и все равно хорошо. Замечательные парижские «двойные» скамейки.
Перед музеем «Оранжери» стоит «Поцелуй» Родена – и мы этим удовлетворились. Сегодня – никаких музеев! Мы – только гуляем, смотрим, впитывая в себя топографию.
Площадь Конкорд – излишне велика, и даже луксорский обелиск (на месте гильотины) не наполняет ее. Малый и Большой дворцы – напротив друг друга. Абсолютно классический фасад Большого «увенчан» изогнутой стеклянной крышей и таким же куполом, словно кастрюля крышкой. Сильно напоминает вокзал.
Елисейские поля разочаровывают – и с точки зрение архитектуры и с точки зрения витрин. Оправдание: недавно желтые жилеты устроили здесь «Хрустальную ночь», так что не осталось ни одной целой витрины… «Дубль» у храма Александра Невского, на рю Дарю – через тридцать лет.
(В церкви отпевали Тургенева, Шаляпина, Кандинского, Деникина, Гурджиева, Бунина, Виктора Некрасова, Сержа Лифаря, Тарковского, Окуджаву... Здесь венчались Пабло Пикассо и Ольга Хохлова, свидетелями были Жан Кокто, Макс Жакоб, Сергей Дягилев и Гийом Аполлинер…)
Напротив храма на углу ул. Петра Великого – ресторан «Петроград», русскими буквами.
Подземных переходов в Париже нет, поэтому то и дело приходится стоять на светофорах. Входы в метро – скромны, узки, без пандусов для инвалидов или чемоданов. Вход на многие станции оформлен в знаменитом стиле ар-нуво еще 1900-го года (автор: Эктор Гимар, как гласит подпись под логотипом). Впрочем, на этом прелесть и кончается.
Сидели на лавочке у Триумфальной арки и наблюдали: словно в Индии – Париж пересел на велосипеды. А еще на скутеры, электрические самокаты (на которых иногда ездят вдвоем). Задействован и весь личный автотранспорт, поэтому Париж стоит в бесконечных пробках. Увидел «велосипедиста» в лакированных штиблетах, костюме, белой рубашке и с красным (не пионерским) галстуком.
Парижские девушки – красивы, женственны и часто блондинки. Хорошо одеты, хорошие лица и взгляды. Красивые дети… Однако и местные мужчины вешают недурно подобранную одежду на нерасплывшиеся фигуры – под выразительными лицами, не лишенными до сих пор известной породы… Это я говорю, разумеется, про «европейских» контингент Парижа…
И как принято в этом городе – люди сидят в кафе, в том числе на улице, за маленькими круглыми столиками, пьют кофе, пиво, вино…
Это не по-нашему, поэтому на бульваре Клебера зашли в маленький супер и взяли новое вино и сыр с багетом. Дворец Шайо на Трокадеро. Это что-то советско-германское по духу и архитектуре. Зато отсюда, с высокой террасы, «неожиданно» открывается Эйфелева башня. Здесь сделаны все самые известные и эффектные ее фото. Поэтому нет нехватки туристов, наполовину разбавленных неграми, торгующими этой же башней всех размеров и назначения. И никто их не гоняет, как тридцать лет назад. Под дворцом скрывается небольшой парк – с соснами, пальмами, самшитом, пронзительно пахнущим после дождя. Вообще, это место отчетливо напоминает Севастополь или Ялту, но с силуэтом Эйфелевой башни среди деревьев. Здесь мы в одиночестве культурно отдохнули на лавочке с вином и пр. Такого Парижа у меня не было. И я благодарен Пеппи, которая придумала сюда поехать.
Подойти к башне теперь нельзя: везде заборы и контрольно-пропускные пункты. Забираться на нее – не входило в планы. Во всяком случае, в этот ознакомительный день. И нам хватило Марсового поля с подстриженными платанами, Дома Инвалидов (могила Наполеона) и его огромного замощенного «курдонера» с пушками. И моста Александра III (самого красивого парижского моста, согласно моему путеводителю). Он широкий, как проспект и роскошный, как дворец. Пеппи села на мосту, как бомж, только без шляпы. Я предложил свой берет. Красочный закат со стороны Эйфелевой башни. А потом на ней же замигали тысячи огоньков, что означает, что уже шесть часов. И нам надо возвращаться на Трокадеро, чтобы встретиться с нашей парижской знакомой Аленой (на тот момент еще виртуальной).
Начали встречу в кафе с небезынтересным названием «Le Malachoff». Продолжили в ресторане на бульваре Клебера (искали специально не этнический, а традиционно французский, с французской же кухней). Причем сидели на улице, обогреваемые обогревателями над головой.
Я ждал от нее вопроса: «Как вам Париж?», – но не дождался. У нее самой четкое мнение о теперешнем Париже, в смысле: «Какой ужас! Как вам не повезло!» «Профсоюзу погубят Францию», – был вердикт Алены. Узнал от нее, что слово «gr;ve» (забастовка) происходит от Гревской площади. А она сама – от «гравия», которым в этом месте был засыпан берег Сены. В Средние века сюда приходили люди в поисках работы…
А потом в основном говорили про Столетнюю войну, французских королей, Французскую революцию и т.д. Про многоязычных детей современных европейцев, чьи родители колесят по миру ради работы. Вообще, о жизни с двумя или более языками в голове. Она предупредила о воровстве на парижских улицах…
Про еду: порции здоровые, в мой салат входили артишоки, к которым я до этого относился скептически… Одно вино, второе, третье, четвертое… Еле успели на метро.
…У «Олимпиад» благодаря пеппиной «девочке» (смартфону) удачно вписались в автобус. Он не вез до дома, но неплохо сократил путь. Увидели в одном дворике банан! Банан, пальмы, самшит, бамбук, ограды из вечнозеленых растений, типа лавра и пр.: Париж порой притворяется южным городом.
Итак: в первый настоящий день в Париже прошли 33 км…
Мысли в сторону: непривычно наблюдать, как город не может обеспечить естественную, но и важнейшую вещь: работу транспорта? И как должны существовать в такой ситуации люди? У француза остается одно утешение, что, зато, он живет не при диктатуре, которая все быстро бы организовала, и что такие, весьма частые, обломы – издержки его свободы. Наверное, большинство населения так и думает, поэтому проявляет необъяснимое терпение.
С утра в окне – признаки солнца. До «Олимпиад» снова ехали на автобусе. И я смотрел на утреннюю жизнь предместья. Такая же и в самом Париже: все ездят хрен знает как, словно в Неаполе: гудят, «толкаются», перегораживают улицы на перекрестках, прут на авто и скутерах по велодорожкам, на зеленый для пешеходов. И пешеходы отвечают тем же. И никто, естественно, не платит за проезд.
Благодаря автобусу и «gr;ve» я узнал, что «сильвупле» надо переводить, как «уплотнитесь!»
К Монмартру мы шли от вокзала Сен-Лазар, ибо все более близкие станции были закрыты. Узкие тротуары, дополнительно перегороженные то ремонтом, то мусорными контейнерами, забитая машинами Амстердамская улица, вовсе не блещущая красотой... Все время уворачиваешься: от людей, скутера, велосипеда, бампера авто… Это портило настроение.
Секс-шопы, как и раньше, оккупировали бульвар Клиши и достигают максимальной концентрации на площади Пигаль… Здесь, на бульваре, можно выдохнуть – к тому же на небе уже настоящее солнце. Вино, сыр и багет на лавочке на первой террасе под Сакре-Кёр – для вдохновения. Рисовал Сакре-Кёр, пользуясь почти летней погодой и слушая зазывания и ссоры работающих тут негров и крики туристов. Некоторые лезут по лестнице даже с чемоданами!
После вчерашнего – ноги гудят, но мы упрямо поднимаемся: видали мы лестницы!..
Перед входом в собор толпа. Негр играет «Аллилуйя» из Коэна. Здесь, на ступеньках собора, допили вино: везде теперь контроль. Помимо контроля – то и дело попадаются патрули военных с оружием, словно в Израиле. Под нами панорама Парижа в натуральную величину. Город отчасти в тени туч, отчасти – на солнце. По силуэту, то есть его отсутствию, – он кажется совершенно плоским, без признаков каких-либо холмов. Если что-то слегка и поднимается – то тонет в море серых крыш и бледных стен. Не пойму, что меня так очаровало в этом виде 30 лет назад? (Хотя тогда меня было не сложно очаровать. Ведь я был, наконец, в капстране, еще и такой! Я был настроен всем восхищаться, я за этим сюда и ехал! Мой старый культ Запада и ненависть к Совку подбадривали меня.)
Площадь Тертр, то бишь площадка монмартрских художников. Она небольшая, и художников здесь теперь мало. Туристов в окружающих площадь заведениях – много больше. Мольберты стоят свободно, работы не особо интересные. Поболтал по-русски с сербским художником, который сперва предложил мне портрет.
«Розовый дом», который рисовал Утрилло. Рядом – виноградник Монмартра, единственный виноградник Парижа. Чуть ниже по улице – старейшее кабаре-бар «Проворный кролик» (Au Lapin Agile), с веслом перед входом (знак парижской достопримечательности). Тоже розово-зеленый, мило-нелепый деревенский дом, любимый Пикассо, Модильяни, «обессмерченный» Тулуз-Лотреком и Утрилло – согласно путеводителю Патриции Шульц «1000 мест, которые вы должны увидеть до того, как умрете»… Пикассо, кстати, здесь и жил на Монмартре, в «Бато-Лавуар, «общежитии художников». Осман не коснулся Монмартра, и он крив, горбат, натурален – и для крепости прошит пешеходными лестницами, зажатыми между домов и попадающими во все фильмы о Париже. В нем есть замечательные скверики и садики. В одном, закрытом, на вершине горы стоит Мулен-де-ла-Галетт, одна из двух сохранившихся парижских мельниц. Бюст Далиды с вытертыми до блеска грудями…
От Клиши мы пошли вниз – по карте и рельефу. В маленьком, но милом сквере у храма Св. Троицы, где мы, по парижской традиции, пили вино с сыром и багетом, я посвящал Пеппи во французское savoir vivre: «умение жить», в котором французы, по легенде, превзошли все народы. Сейчас к этому умению добавилось умение жить – несмотря ни на что…
Вообще, парижане весьма мужественно справляются с трудностями. Они не теряют вежливости и нормального выражения лиц. Люди даже улыбаются! Привычка? И при всей сутолоке и суете на улицах – французы мастерски избегают столкновений.
Много бегающих. Много нищих, спящих прямо на улице. Африканских и азиатских лиц полно всюду, особенно на окраине, где мы живем и где «белые» составляют очевидное меньшинство. Но к этому быстро привыкаешь…
Гигантский периптер Мадлен. Это даже не Парфенон, это такой храм Юпитера – почти в центре Парижа. И он открыт, и нет полиции. Впрочем, в нем интересен лишь объем. И неожиданные купола, которые не видно снаружи. И уж никак не дикая авангардная экспозиция из мятой бумаги…
От него – под легким дождем и по так называемым Большим бульварам (Мадлен, Капуцинок), мимо мюзик-холла «Олимпия» – шли до Гран Опера (Опера Гарнье), 1860-75, плафон расписал Марк Шагал (не видел, ибо внутрь мы не зашли). Фасад роскошен и неинтересен. И золото лишь удручает. На месте центра, напрашивающейся доминанты – ничего: плоскость стены, расчлененная проемами и арками. Доминанты находятся симметрично по краям. Это как лицо, где есть глаза и уши, но нет носа и рта. Такое сгодилось бы для бокового фасада, но не для главного. На мой взгляд.
За Гран Опера – Галерея Лафайет, 1912 г., парижский ГУМ – если отбросить, что архитектурно – просто никак. Вообще в Париже мало очевидных архитектурных шедевров. По отдельности ни один его дом не впечатляет. Приятно, скорее, единство его ансамбля, отсутствие кричащих градостроительных уродств, которых хватает в Москве.
На крыше галереи, на уровне 11-12 этажа – смотровая площадка и каток с искусственным льдом из какой-то пластмассы, по которой невозможно кататься. Площадка выше почти всех парижских крыш – поэтому отсюда неплохой вид на город. В одну сторону – Монмартр с белой Сакре-Кёр на вершине, в другую – Эйфелева башня. Крыши Парижа – свинцово-серые. Алена уверяет, что они и правда свинцовые. Свинец в водопроводных трубах погубил Римскую империю, как известно…
Отсюда Париж снова кажется серым, плоским, с редкими вкраплениями неубедительных вертикалей (вроде ужасной башни «Монпарнас»).
Вандомская площадь и когда-то сносившаяся колонна с копией статуи Наполеона наверху попались нам уже в темноте. Вокруг – огромное количество бутиков с дорогой одеждой, драгоценностями… Кому все это нужно? Неужели можно найти столько дураков? Особенно теперь, в эти сложные времена?..
Пале-Рояль и нелепые «колонны Бюрена», мощный массив ц. Сен-Эсташ, торговый центр «Форум-де-Аль», похожий на спортивную арену – на месте «Чрева Парижа», и, наконец, Бобур, центр Жоржа Помпиду (архитекторы Роджерс и Пиано). Когда-то здесь был оплот неформальной жизни, хиппи, музыканты, наркоманы... И я думал показать Пеппи что-то интересное. Увы, это теперь какой-то «завод» в центре города с убогой ночной подсветкой. С никаким фонтаном Стравинского на одноименной площади, дополнительно изуродованным «скульптурами» Жана Тэнгли…
Рядом в дымном небе – скупо подсвеченная башня Сен-Жак, 1523 г. Блез Паскаль проводил в ней свои опыты. Подсвеченная голубым парижская ратуша (а теперь мэрия) Отель-де-Виль. Перед ней – некогда страшная Гревская площадь. Вообще, Париж плохо освещен. Рождественская и новогодняя иллюминация и оформление – бедны и почти отсутствуют. И витрины очень средние. Поэтому гулять по ночному Парижу не шибко интересно. К тому же надо все время помнить, что хорошо бы успеть в метро…
Наконец, попали в обычное парижское метро – до семи оно еще ходило. Это каменный век! Неудобные переполненные вагоны, почти без поручней. Места расположены, как в автобусе, и когда в дверях давка, в центре, в узком проходе – почти свободно. Перегоны – короткие, так что вчера мы, привыкшие к московским расстояниям, проскочили наше «Шатле» аж на две лишних станции. (И чтобы вернуться на встречную линию – пришлось подниматься по лесенкам, ибо платформы в парижском метро, как правило, раздельные.) Линии кривые, нелогичные, постоянно пересекаются, переходы – длинные, узкие, скучные, с кучей лестниц и поворотов. Спасает лишь навигация. Самые современные – это две автоматические линии. Лишь автоматизация всего метро может спасти этот город.
В метро много сумасшедших. А так же поющих-играющих, нищих, собирающих «на еду», торгующих и пр. Хотя, когда оно работало – мы были рады любому!
Доехали до самого близкой к нам станции, Вильжуиф-Лео Лагранж. И тут рядом с метро – работающий супермаркет. Набрали столько еды, словно нас ждет машина. И новым путем пошли домой…
Сорок минут мы ждали во дворе Лувра, около ужасной пирамиды и крыла Ришелье, когда нас начнут пускать. Притом что у нас были заранее купленные билеты, обеспечивающие нам льготный проход. Холодно и непонятно. Я даже пошел объясняться с охранником. И он мне ответил не без пафоса: «Вы знаете, какие трудности у Французской республики?» Я развел руками: похоже, дело далеко зашло! От нечего делать стал рисовать в блокноте корпус Ришелье во встающем солнце…
У Джоконды – специальная очередь по лабиринту из ленточек, как в аэропорту. Долго стоять нельзя, гонят охранники. И много не разглядишь, потому что все равно до нее 9-10 м. Тридцать лет назад все было совсем по-другому. Похоже, что цель 99/100 зрителей – снять селфи на ее фоне – и считать, что Лувром разобрались…
В Лувре пять этажей и три «крыла»: Ришелье, Денон и Сюли – и они плохо корреспондируются друг с другом. Навигация в Лувре ужасна, часть залов закрыта, что-нибудь найти – архисложно. Все открытия и встречи – случайны. Или не совсем случайны, если ты знаешь, что хочешь найти. С определенного момента я стал пользоваться простейшим способом: подходил к смотрителю с купленным здесь же путеводителем, тыкал в картину и спрашивал: «Открыта ли она?» Если – да, то как к ней пройти? Но это была уже наша вторая попытка обойти этот прославленный музей. При первой, кстати, – у нас даже не посмотрели билеты. В конце концов, мы провели в Лувре 7,5 часов! (Мой персональный рекорд!) И прошли почти столько же километров. Так я компенсировался за двухчасовой визит тридцать лет назад. Я восхищен Пеппи, которая все это выдержала! Ибо мы обошли, вероятно, весь открытый Лувр, не пропустив ни египтян, ни сирийцев! Больше всего, кстати, Пеппи понравилось кикладское искусство.
Начав поход рано утром, в 9, вышли из музея мы уже в сумерках. Посидели в Тюильри на любимой скамейке. На площади Андре Мальро зашли в супер. Хочется выпить за искусство, но в более уединенном и спокойном месте. Поэтому переместились в парк Пале-Рояля. Он совсем не освещен и плохо виден, что удивительно, вспоминая количество великих людей, которые его посещали! «Ты, Моцарт, не достоин сам себя»... Жестко постриженные деревья стоят в ряд, как солдаты – в традиции местного паркового дизайна – в жестком каре темных домов. Зато и народа никого. Скамейка в кустах самшита у какой-то полуантичной скульптуры. К вину – вкусный вонючий сыр. Вот и весь день (легко рассказывать!).
Возвращались снова по еще работающей и удобной для нас ветке. Как и утром – лишь со второй попытки влезли в вагон.
Проба французского (нормандского) сидра: яблочный сок с добавлением спирта и пузырьков. Зато французское вино не разочаровало. (С годами становишься требовательней к вину – и смотришь не только на цену.)
Суть Парижа – междумирье. Между севером и югом, между зимой и осенью, теплом и холодом, Римом и варварством, древностью и современностью. Удобством и жопой. Свободой и ее гримасами. Былой славой и теперешней не самой удачной эксплуатацией ее… Европой блестящих воспоминаний – и современной Европой… Несколько дней я боролся с искушением увлечься Парижем – и испытывать от него досаду…
Теперь – левый берег Сены. На удобное метро опоздали – и, поняв безнадежность влезть в автобус, снова шли пешком до «Олимпиад», но новым маршрутом, в котором попался даже небольшой парк, а в нем – каменная скульптура в виде огромной и страшной голой женщины, развалившейся вдоль склона холма. По ступенчатому телу «женщины» в лучшее время, видимо, стекает водопад… Выглядит абсолютно дико (как, собственно, и едва ли не все современные попытки украсить городскую территорию). Шедевр, кстати, находится рядом со школой.
Странная логика: расположить музей Средневековья (в Клюни) в римских термах, где из-за «витрин» со средневековым облачением священников и пр. – не видно самого объема этих терм, а он-то и был мне наиболее интересен. Но есть тут особый объект: шесть больших гобеленов-шпалер, составляющих цикл «Дама с единорогом», конец XV в. Я не люблю гобеленов, но в этих есть что-то таинственное. Хотя они и просто милы, например, своими животными и особенно – зайчиками. Для цикла имеется и толкование: мол, каждый гобелен символизирует какое-то чувство, зрение там, осязание и пр. При этом шестой гобелен подобным образом не расшифровывается, но это никого не смущает. А Жорж Санд, которая первая обнаружила эти гобелены в 1840-х гг., утверждала, что видела восемь, а не шесть штук. Последующие «исследователи» стали уверять, что она «ошиблась»! Несчастная – не отличила шесть от восьми!
Мне стыдно за французов, придумавши такую жалкую интерпретацию. Для меня очевидно, что перед нами сюжет «волшебной сказки», прекрасно разобранной Проппом. Некая девушка попадает в волшебное царство и выполняет некоторое количество задач или испытаний (в «официальных» интерпретациях никто ни слова не упоминает о служанке, присутствующей на всех гобеленах). И она получает от хозяйки царства награду, о чем и свидетельствует «загадочная» шестая шпалера. Для примера можно сослаться на «Госпожу Метелицу» братьев Гримм. Странно, во Франции же были гениальные «мифологи»: Леви-Брюль, Леви-Стросс, куда все делось?..
Об этом говорил с Пеппи на «двойной» парижской скамейке в Люксембургском саду (он недалеко – по бульвару Сен-Мишель), под вино, сыр и багет, наш неизменный культурный набор. На головах цариц вдоль пруда – пена металлических шпилек – вероятно, от птиц (птиц здесь было очень много, а теперь лишь галки и чайки). Я думал, что хорошо помню этот парк – и не могу узнать. Это как два разных сна, претворяющихся воспоминаниями. Сад кажется маленьким, безлюдным, с мрачного неба падает факультативный дождь. Но мне хорошо. Я вижу совсем другой Париж, чем видел когда-то: меньше, понятней, доступней, – при всей его «gr;ve» и декабре. В конце концов, к этому экзамену на Париж – я хорошо подготовился. И со мной наилучший спутник, терпящий и мои километры, и мои словесные пассажи. И способный найти самые короткие и верные маршруты к намеченным мной целям.
Дошли до Сен-Сюльпис, где располагается парижский меридиан (не зашли, спешили). Прошли мимо «Одеона», где играют «Дядю Ваню». И попали в Латинский квартал. Молодые люди курят у дверей университета Сорбонны, едят в скверике у капеллы св. Урсулы, где похоронен кардинал Ришелье. Вокруг – сплошные лицеи и факультеты. Миновав какое-то их количество, мы вышли к громаде Пантеона. Он похож на Исаакий (еще бы: Монферран взял его за образец), но, конечно, не так красив. Похоронены: Дюма, Гюго, Золя, Руссо, Вольтер и пр. На его ограде висят репродукции картин Пюви де Шаванна на тему св. Женевьевы. Не зашли. Зашли в соседний с ним старинный собор Сен-Этьен-дю-Мон. Он имеет занятно несимметричный и обаятельно нелепый фасад – и прихотливый план, переходящий в интерьер. Здесь находится могила Паскаля (что и привлекло меня). И золотое надгробие св. Женевьевы, покровительницы Парижа, V век (прах ее, впрочем, был уничтожен во время французской революции).
Прошли мимо дома, где жил Верлен, – совершенно случайно, но и знаково для Парижа, – и кафе «Soul Kitchen» (тоже знаково для тех, кто понимает). По улице кардинала Лемуана, где в 20-х жил Хемингуэй, и Роллен – попали к другой древнеримской достопримечательности – Арене Лютеция. Она напомнила мне амфитеатр в Помпеях, хотя, конечно, гораздо меньше. Сохранилась часть трибун. В них упирается застройка. Пять мужиков играли на арене в шары (петанк). Вокруг арены – небольшой сквер.
Отсюда удобно наблюдать строение парижской домов и особенности оформления фасадов, как это считалось красивым в XIX в.: два высоких помпезных нижних этажа. Первый, цокольный – кафе, магазины, конторы и пр. Над ним – бельэтаж. Над ними обоими, после горизонтального членения, – три менее высоких и более простых. С «французскими балконами», замечательным местным изобретением. Обычных балконов – почти нет совсем. Новое горизонтальное членение – и/или еще один, самый невысокий этаж, или мансардная крыша – со своими окнами. Приемы стереотипны и, в общем, не хитры, но при тщательной работе с деталями – все это хорошо смотрится. И, конечно, никаких кондиционеров на фасадах. Окна, даже если заменены на пластиковые, – все в одном стиле и не кажутся чужеродными.
Здесь на Роллен лесенками на подпорных стенках, компенсирующих перепад высот, Париж вновь напомнил Севастополь.
Встретились с Аленой перед Пантеоном. И вместо Пантеона – убежали в ближайшее кафе: ее трясет от передвижения по теперешнему Парижу! «Мне надо выпить!» Сели за барную стойку: сперва просто вино, потом «кир». Пеппи удивляется работе бармена, который ни секунды не стоит на месте. Алена рассказывает про римлян, галлов, короле Хлодвиге, св. Женевьеве… Так что в Пантеон мы опоздали. Ладно, к этому я был готов. Новый тур по уже почти знакомому Латинскому кварталу.
Сорбонна больше не престижный вуз (в нашей терминологии), только звучит громко… Об этом нам рассказала Алена. Сюда идут те, кого не приняли ни в какое более крутое место. И вообще, высшее образование во Франции – это что-то ужасно сложное и просто ужасное, согласно Алене. Не буду грузить читателя подробностями ее аргументации. Рассказывала она и про нравы средневековых студентов, и про уничтожение храмов в революцию (их)… Пояснила Алена и про «весло» у достопримечательных парижских объектов. И почему наверху весла – стилизованный кораблик: оказывается, кельтское племя паризиев, первых местных жителей, устроило здесь речной порт (навалив этого чертового гравия!), так как занималось перевозкой товаров по Сене. С него и начался Париж…
После 30 лет во Франции с мужем-французом Алена говорит про французов «они»…
Проходя мимо «Общества французских поэтов», я вспомнил свой старый сонет о Париже – но не осмелился прочесть (я прочту его потом отдельно Пеппи в Иври).
Алена долго водила нас по району – и, наконец, вывела к моей очередной цели, ц. Сен-Жермен-де-Пре (самая старая церковь Парижа) на бульваре Сен-Жермен. Когда-то это было аббатство, от которого благодаря Осману (не к ночи помянутому) остался лишь храм. А в храме похоронен Декарт. Очень скромно, я даже могилу его не сразу нашел (помогла Пеппи). Здесь же могила Иоанна-Павла II.
А напротив собора – еще одна важная цель (едва ли не более важная): кафе Les Deux Magots (Де Маго). Среди знаменитых посетителей: Андре Жид, Пабло Пикассо, Гийом Аполлинер, Фернан Леже, Антуан де Сент-Экзюпери, Жак Превер, Жорж Батай, Уильям Фолкнер, Эрнест Хемингуэй, Жан-Поль Сартр, Симона де Бовуар, Эльза Триоле... Кроме того, здесь часто собирались сюрреалисты Андре Бретона…
Я по скромности думал сфотографировать и уйти. К тому же цены тут, согласно моим изысканиям, – какие-то немыслимые. Но Алена всегда за то, чтобы сесть за столик и выпить вина. И я оказался сидящим под табличкой на двери, посвященной Сартру и его пьесе «За закрытыми дверями» («Huis clos»), сюжет которой я быстро рассказал. К вину, как тут принято, подают крендельки и оливки. Из общения с Аленой (она была знакома с Оскаром Рабиным) я вынес, что теперь у местной «творческой интеллигенции» не принято собираться в кафе. Все это в прошлом, а знаменитые кафе – захвачены туристами… Вообще, привычка собираться в кафе у «творческой интеллигенции» появилась потому, что в парижских домах был дубак… (моя реплика). И тогда они были гораздо дешевле…
Говорили о том и этом, но я не буду вас утомлять.
Цены и правда здесь нехилые, но понты важнее!
А через пятьдесят метров – кафе «De Flore». Завсегдатаями были Аполлинер, Сарт, де Бовуар, Бретон, Хемингуэй, Капоте, Камю, Арагон, Пикассо… Бегбедер (который даже учредил в честь кафе литературную «Премию Флоры»)… А через дорогу – Brasserie Lipp (Брассери Липп – типа пивной): Рембо, Верлен, Аполлинер, Пруст, Жид, Экзюпери, Хемингуэй, Пикассо… – в общем, примерно, все те же. Если бы я стал выпивать в каждом достойном месте, то не хватило бы ни здоровья, ни времени, ни бюджета… (А в моих планах был еще «Куполь»…)
Новый тур по Парижу под предводительством Алены. На рю Бонапарт зашли во двор Высшей школы изящных искусств. Двор имеет фонтан, напомнивший мне тот, что стоял во дворе Архитектурного института. Двор – почти атриум: с тех сторон окружен аркадой со скульптурами. На неаркадной стене – мемориал павшим в двух войнах. На той же улице много небольших художественных галерей, которых я не видел в других местах Парижа. Живопись, впрочем, никакая…
La rue du Chat-qui-P;che («улица Кота-рыболова») – самая узкая улица в Париже, в самом широком месте – 1,80. Пеппи проверяет ее собой, как в Венеции (но там были ;же).
Под деревянным Мостом Искусств со скоростью горной реки бежит бурная Сена. Напротив моста – Институт Франции. Тоже что-то такое крестово-купольное, как Пантеон, с портиком и фронтоном – и даже крыльями. Алена объясняла, что он (институт) стоит на месте Нельской башни… (см. «Дело о Нельской башне»). В двух словах – разврат при французском дворе. А Алена, добровольный историк истории Франции, вспомнила и Французскую волчицу, и неприятные обстоятельства смерти английского короля Эдуарда II и т.д.
Здесь мы вновь углубились в Латинский квартал. Несколько улиц, на которых первые этажи – сплошь кафе и маленькие рестораны всех стран мира (русского не увидел). Алена уверяла, что тут можно получить обед за 10 евро. В поисках подобного места мы вышли в садик-сквер Рене Вивиани. Отсюда, согласно путеводителю – лучший вид на Нотр-Дам. Но, во-первых, на Нотр-Дам отовсюду теперь вид так себе. Во-вторых, весь сквер заставлен палатками с сырами, мясом и пр. Есть тут, за церковью, и огромное старое дерево, которому 600 лет, как сказала Алена. Это робиния-псевдоакация, старейшее дерево Парижа. Посажено оно, впрочем, не так давно, но все же в 1601 году. Его ствол и ветви подперты грубыми бетонными столбами. Купили у негра жареных каштанов. Напоминают недожаренную картошку.
Рядом со сквером, на улице Бюшри 37, – книжный магазин «Шекспир и компания» (1951, версия магазина Сильвии Бич). Его посещали Гинзберг, Берроуз, Корсо, Миллер, Анаис Ним. Фото Гинзберга с фотоаппаратом висит при входе и предупреждает, что снимать здесь нельзя. А зря. Тут в основном книги на английском, и их много. Разные помещения в нескольких уровнях, деревянная лесенка на антресоль, куча народа. Тут мы надолго застряли.
Новый поход по Латинскому кварталу – и крупный мужик в шляпе, уличный зазывала, все же завлек нас в маленький ресторан «Demi Lune» («Полумесяц»), обещавший, вопреки названию, традиционно французскую кухню. Ресторан очень узкий, сравнительно длинный и очень высокий (в высоту – в два раза больше, чем в ширину), поэтому мы в одиночестве разместились на антресоли. Кроме обеда за 10 евро – бесплатный бокал вина. Над нами изъеденные, но хорошо покрашенные деревянные балки, до которых я достаю рукой. Выглядят пугающе. Еда – примерно такая, которую я мог бы сделать себе дома за те же 10 евро…
Снова разговоры на несколько часов – под полтора литра вина: о римлянах и их планировке (Кардо и Декуманус), православии, ужасах Ломбардии, где жила Алена, сложностях Таиланда, где она тоже жила – и т.д. Ну, и о «gr;ve» конечно. Это не самая страшная, в 95-ом было хуже: не работал еще и наземный транспорт.
По дороге к Сите, уже под дождем, Алена увидела свободное такси – и на радостях укатила (такси теперь не поймать!). А Пеппи захотела гулять. Мы спустились на нижнюю набережную Сены, что уже совсем у воды. Подростки под тентом что-то отмечают под громкую музыку. Катается одинокий велосипедист в дождевике. На набережной Лувра увидели падение скутера: сноп искр, как при сварке или работе болгарки. Пеппи вцепилась в меня, чтобы я не бросился помогать. Несчастного, впрочем, сразу окружили другие скутеристы. В парке Тюильри Пеппи пришла свежая мысль – прокатиться на сверкающем Чертовом колесе. Оказывается, его собирают на Рождество (Noёl), а потом разбирают. Вокруг него – рождественский рынок и кафе. Билеты 12 евро, почти как в Лувр. Но: «Живем только раз!» Кабинка почти летняя, холодная, с каплями дождя на стекле.
Последний раз я катался на колесе в Севастополе, лет пятнадцать назад, с маленьким Ваней (сыном). И загрузка в то колесо была незамысловатая: надо было запрыгивать на ходу в кабинку (колесо не останавливалось) и застегивать вход цепочкой. Все очень просто. У этого все не так: оно останавливается перед каждым желающим кататься, и так проходит целый круг. Что немного утомляет. Специальный человек запирает кабинки снаружи – не выскочишь. И потом – три круга без остановки.
Под нами скромно сверкающий, мокрый, ночной Париж (высота – 54 м). Вспомнил советскую песню: «Но ты помнишь, как давно по весне, Мы на чёртовом крутились колесе…» (стихи Евтушенко). На радостях достал книжицу из рюкзака и прочел Пеппи свой стишок: «На Новый каждый непременно Захвачен страстью перемен…», – как иллюстрацию теперешней жизни. Это была акме, высшая точка путешествия…
На этом радости кончились: автобуса у м. «Олимпиад» нет, несмотря на расписание в интернете. И мы идем почти четыре километра под дождем. Это не вдохновляет. К тому же мы проходили здесь уже неоднократно. В конце пути у меня совсем не осталось сил – плохой знак. Повесил мокрую куртку на крючок – и крючок обвалился, вместе с кучей сумок хозяйки… Всего за день – 28 км.
Ночью мне стало худо, поднялась температура. Но делать нечего: у нас билеты в Орсе и встреча с Мариной, моей старой питерской подругой…
Чувствую себя отвратительно. До автобуса шел, как сомнамбула. А на остановке толпа… Как ехал – не хочется вспоминать. Вообще, Иври тех дней, боюсь, будет являться в дурных снах, как устойчивое болезненное воспоминание… (И эти страшные «Висячие ежи» из бетона!)
Музей Орсе прошел в тумане. Это – бывший вокзал, и он сохранил все его признаки. Пять этажей, включая -1 и 0. В центре – дебаркадер, где стоят скульптуры. Картины – в комнатках вдоль стен. Русская речь слышится тут чаще, чем где-либо в Париже. И тут, как и в Лувре, лажа с навигацией, закрытые отделы. Художники и коллекции висят нелогично и рассеяны по разным этажам и помещениям. Чего-то необъяснимо много, чего-то нет совсем. Много Боннара, немало Редона, есть Гюстав Моро (в музей которого мы не попали), Пюви де Шаванн и т.д. Отдельная выставка Дега, но какого-то далеко не лучшего (за исключением некоторых известных вещей). И тут вообще нет Модильяни, скажем, или Утрилло, всего один Пикассо, один Марке. Можно возразить, что Орсе специализируется по другим эпохам, но, в целом, и по импрессионистам и постимпрессионистам – он не производит большого впечатления. Кажется – Пушкинский интереснее. Или все объясняется моим состоянием и ограниченностью времени: на выходе из музея нас ждала Марина.
Марина уже четверть века живет в Бельгии, – и вот ради меня специально метнулась сюда на машине – увидеться после стольких лет разлуки. Неожиданно и трогательно.
Когда-то в 80-е она была своеобразной звездой Питера, человеком XIX-го века в конце XX-го. Она колесила по городу в своей добровольной бездомности, с мешком книг через плечо. Она интересовалась древними языками и Достоевским, она была убежденной православной – и своим обаянием и убежденностью увлекла в него многих людей. Все были в нее влюблены, но ее, казалось, не интересует ничто «низкое» и банальное. Поэтому она никогда не говорила о пустяках, но лишь о важнейших материях: религии, литературе, философии… Она была слита с городом и неотделима от него. Лишь Питер мог породить такого человека, и Марина была его живым символом…
И вдруг в начале 90-х она вышла замуж, причем за человека «не нашего круга», бизнесмена, который увез ее сперва в Германию, а потом в Бельгию, где он купил дом, едва не замок. Питерско-московская тусовка была шокирована… (О том времени и питерской тусовке у меня есть повесть, в которой Марине отведено одно из центральных мест. Повесть даже была напечатана в свое время в толстом питерском журнале.) И мне тоже много лет не давал покоя вопрос: как случилось, что она приняла это решение?
Задать ли его сейчас, через столько лет?
– Марина? – с вопросительной интонацией сказал я…
Она, конечно, изменилась, я даже не уверен, что узнал бы, случайно увидев на улице. Резец времени высек складки на лбу, вокруг носа и рта. Стала носить джинсы, чего никогда не делала в Питере. Но – под коротким черным пальто и длинным черным свитером. И, несмотря на трех детей, не утратила стройность. В ней появилось что-то «европейское» – взамен богемно-монашескому стилю прежней эпохи. Хотя пристрастие к черному она сохранила.
Узнав о моей болезни – повела в аптеку. А оттуда – в пиццерию.
Обменялись подарками. Все трое оказались любителями Рима. Пожилая официантка вцепилась в яйцо из лазурита (с горы Синай), подарок Марины.
– Кто бы мог подумать четверть века назад, что мы встретимся вот так в Париже? – начала Марина.
Возразил, что четверть века назад такое можно было представить: к тому времени я уже побывал во многих странах, даже в Америке. А вот в начале 80-х… Но нам тогда и Питера хватало. И Москвы. Все ходили друг к другу и ездили… Труднее было представить, что мы расстанемся так надолго! Сколько друзей и знакомых умерло за это время!..
…17 лет она преподавала в бельгийской школе, – начала она в ответ на мою просьбу рассказать о себе. Это так не сочеталось с ней, не проработавшей в Советском Союзе и России ни одного дня!.. И тоже стала ругать европейское образование, гибель хороших кафедр… Деньги выделяют лишь на исследование межполовых отношений… Детей ничему не учат, больше развлекают. Образование подстраивается под американские шаблоны, под «болонскую школу»… Сравнила систему тестов с ездой по навигатору в родном городе, по которому ты обязан передвигаться с закрытыми глазами…
Настояла, что платить будет она – в счет старых «долгов», когда мы с Машей принимали ее в Москве… Спросила, куда мы хотим еще попасть? Я предложил Версаль.
Выходя из пиццерии, Марина сообщила парню-официанту, курившему на улице, что в Бельгии его за это круто оштрафовали бы. «Слабо Богу, мы не в Бельгии!», – ответил он.
– Правильно, – ответила Марина, обернувшись к нам. – Во Франции многое можно нарушать. И даже нужно!
И тут же закурила сама, стрельнув сигарету у Пеппи…
У нее – большая серебристая «тойота». Что она будет водить машину – это тоже трудно было представить!..
Как мне современная парижская архитектура? – спросила Марина. Мне она, скорее, нравится...
Марина негодует, что европейским детям навязывают мощное «сексуальное воспитание», к тому же под определенным соусом: то есть объясняют про «родителя №1 и №2», вместо обычных «мама и папа», заставляют их отвечать на анкету, суть которой выяснить, не страдает ли ребенок от своего пола – чтобы в перспективе поменять его… В класс, где учился ребенок ее знакомых, восьми или десяти лет (не помню), пришел стажер-трансгендер (таких берут на работу вне очереди) и дал детям задание написать про «нетрадиционную семью». И все дети написали про семьи собачек и кошечек. Стажер провел разъяснительную беседу и велел написать снова… Но дети упорно писали про животных. Стажер напрягся, но продолжал объяснять и настаивать, но никто из детей так и не мог понять, чего от них хотят? Наконец одна еврейская (!) девочка поняла и объявила на весь класс: «Да это он про пидеров!» (во французской терминологии). И стажер вышел из себя, а в бельгийских школах учитель не может выходить из себя… Пришел директор – убеждать детей, что они не правы…
Все родители этим возмущаются, и все молчат, как это принято в Бельгии. К тому же они очень много работают, чтобы прокормить семьи, им не до того. Медицина – платная, вызвать скорую – 150 евро. Часть сумм, впрочем, компенсирует государство. Налоги огромные. И т.д. В общем – жуткая картина. Примерно тоже во Франции. Плюс мощная эмиграция из Африки. Еще и забастовки. Дикие проекты восстановления Собора Парижской Богоматери: устроить на крыше сад или бассейн! (Я за бассейн!) Французы стали легкомыслены и инфантильны…
– Французы погубят Францию…
Еще ее очень интересует Крым: что там изменилось, не жалеют ли местные о присоединении? Присоединение она одобряет и очень ностальгирует по Крыму. С усмешкой вспоминает неистовство Маши в Фейсбуке.
Ехали долго, говорили много. Появилось солнце, лупит в лобовое стекло. Наконец, остановились у открытых ворот Версальского парка. Мне уже реально плохо, бьет озноб. А тут вода, ветер… Не хочется ни парка, ни дворца.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Марина.
– Комси комса…
Людей – считанные единицы. Нет даже китайцев. Поднялись на эспланаду, откуда открывается вид на дворец.
– Всякому питерцу этот вид должен очень нравиться, – сказал я.
– Да, – ответила Марина. – А москвичу?
Но у меня не было сил ответить, я все истратил.
Марина предложила зайти в местный ресторан и выпить по коньяку. Поэтому дворец мы осмотрели в размере этого ресторана (чему я рад). К коньяку я попросил чай с лимоном. Из одежды я снял только берет…
Марина жалуется, что французы не знают свою историю – и для них бывает неприятным открытием узнать, сколько крови было пролито во время Французской революции! Им об этом не рассказывают… И поделилась планами покинуть Бельгию…
Лишь здесь, в версальском ресторане, я решился вспомнить, как были «все» возмущены ее браком, и как возненавидели В., ее нового мужа, похитившего у нас Марину! И она вдруг рассказала про момент их знакомства, в котором было много случайного…
Тут бы мне и спросить: что же такого было в В., что так покорило ее, окруженную тонкими талантливыми питерскими (и московскими) юношами, поэтами и актерами, краснобаями и наркоманами (тоже, естественно, необычайно тонкими и эрудированными)?.. Но я не нашел силы на это вопрос, предполагавший долгую серьезную беседу. И вообще, не в привычке Марины говорить о личном…
Мы выходили из дворца последними, последними выходили и из парка – уже в полной темноте.
На обратном пути в Иври, куда любезно везет нас Марина (пожертвовав планом навестить православного владыку из англичан, живущего в подворье при кладбище Сент-Женевьев-де-Буа), она говорила про унификацию Европы, разрушение соборов, тиранию толерантности, стирание рамок и границ, деградацию национальных культур… Евробюрократия хочет все сгладить, лишить народы их души… Я предположил, что это делается для того, чтобы в Европе больше не было войн. Да, между европейцами войн не будет, но возможна война с мигрантами.
И я вспомнил «Мечеть Парижской Богоматери» – Чудиновой. В отличие от меня, Марина роман читала, и согласна с его главной идеей. Там по сюжету, кстати, «мечеть» сперва захватывают, чтобы вновь сделать собором, а потом взрывают – дабы он не достался опять чужой религии. Глядя на теперешний Нотр-Дам – ну, вы поняли…
На бульваре Максима Горького разговор принял новый оборот: о русской топонимике Парижа. Мы, например, жили между бульваром Максима Горького и бульваром Сталинград (который, в свою очередь, переходит в авеню Юрий Гагарин).
Продолжение бесед имело место уже в нашей квартирке под чай. Я говорил про религиозное отношение нашей «оппозиции» к Западу и всем его догмам. Это, впрочем, корреспондируется с религией наших «левых», восхваляющих Совок и даже Сталина. Что же им нравилось в Совке? – удивляется Марина. Одинаково ей не понятно, чем «оппозиции» так нравится Запад? Они что – не видят, что здесь творится?
– Но разве религиозное верование можно опровергнуть рациональными доводами? – смеюсь я.
Разницу между «нами» и Западом она, тем не менее, признает. Русский человек глубоко искушен злом. Чего тут нет. Поэтому со здешними людьми легче общаться. И все общаются, но никто ни с кем не дружит… Тут она стала словно заикаться – и я отчетливо вспомнил прежнюю Марину, ее взволнованно-сбивчивую речь о самом важном… Когда не хватает слов…
(Вывод из разговоров с Мариной… и Аленой: «Когда погребают эпоху, Надгробный псалом не звучит…» То есть, Европу надо спасать. Хотя это невозможно. С другой стороны, ее уже давно хоронили, начиная, по меньшей мере, с Достоевского. А она все живет. Но теперь она как-то не поражает. Пресытился?)
Пеппи предложила Марине переночевать, но Марина рвется домой… Мы попрощались – и Марина поехала к себе в Бельгию, 370 км! Туда и сюда – это как съездить из Москвы в Питер. Она герой!
При всех неудачах этого вояжа, встреча с Мариной оказалась одной из главных его ценностей, во многом его оправдавшая. Я лишь жалею, что был в таком отвратительном состоянии…
Несмотря на все лечение Марины и Пеппи – мне все хуже. Болит горло, кашель, сопли… Полощу рот разрыхлителем для теста, который нашла на кухне Пеппи (в нем есть сода). И дальше была ужасная ночь…
Следующий день я провел практически не вставая с постели. Мечтаю, чтобы путешествие поскорее кончилось. Но до этого еще далеко… И жалею о всем том, что планировал увидеть в Париже – и (опять) не увижу.
Зато у меня есть время писать. Но и это только тогда, когда есть силы. Ибо состояние весь день скачет: то почти хорошо, то снова едва дышу.
Пеппи сходила в аптеку – и, пользуясь хорошей погодой, уехала гулять «в город». Там она попала в «гейский» район. Была на ул. Сен-Дени (улице проституток) и на бульваре Севастополь… Видела желтых жилетов в количестве двух единиц (суббота).
Надо мной шум соседей: истерические крики женщины, топот ребенка, чья-то репетиция на барабанах… Весь день лечился – в надежде, что завтра смогу выйти в город … Вечером начался дождь, который шел всю ночь, стучал по подоконнику. Я не спал, вспоминал больницу… В голове – обрывки стихов, песен, мелодий, бредовые идеи. И ни капли сна…
Надежды не оправдались – и второй день я проболел точно так же, уже в компании Пеппи.
– Только полюбила Париж – и вот! – жалуется она. И лечится своим обычным способом – спит.
Лишь хмурое парижское небо в окне. Задумался над верностью поговорки: «Увидеть Париж – и умереть»! Ну, этого мы не допустим!..
У нас куча еды и вина, но никто ничего не ест и не пьет. Только таблетки, сода и лечебный чай. А завтра надо встать и улететь из Парижа. Уже и не надеюсь заснуть, просто коплю силы… В ночном бреду говорил на двух языках, английском и французском…
Встали еще затемно. Уборка дома двумя едва ползающими субъектами. Оставили хозяйке все не съеденное и не выпитое. Героический переход до метро со всей экипировкой. Напоминаю себе больного француза, покидающего Москву в 1812 году.
На этот раз, это метро Вильжуиф-Лео Лагранж, которое работает с 7 до 9. На платформе лом народа, поезда нет больше десяти минут. Обсудили с Пеппи, что в ответ на забастовку транспортников надо устроить забастовку пассажиров – и перестать ходить на работу. Лицемерные объявления на трех языках (французском, английском и немецком), в которых сожалеют о неудобствах и советуют справляться на сайте о расписании работы метро. Вместо слова «забастовка» используется какой-то эвфемизм.
Приехал поезд, но никаких шансов влезть в него. Специальный негр бегает по платформе и доталкивает людей в вагоны, чтобы закрыть двери. И это уважающие себя европейцы! Впрочем, на этой станции «настоящих» европейцев – один на десять.
Дождались последнего поезда. Он оказался неожиданно свободным (сравнительно, конечно). Слева девушка читает по-арабски, справа – по-китайски.
В Париже у нас еще полдня. Оставили вещи в камере хранения Лионского вокзала. При здешней выдающейся навигации эти камеры надо было еще найти, а потом разобраться в их устройстве. Тут с нами по-русски заговорил сосед, испытавший те же трудности. На вокзале толкотня, миллион народа – видимо, обычные поезда тоже не ходят… Выйдя из вокзала – попали в демонстрацию. На тротуарах – вооруженные до зубов полицейские. Снимать нельзя… Судя по национальному составу участников – это правые.
Последний тур по Парижу, уже налегке. Появилось солнце. Малый и Большой дворец, где выставка Эль Греко и Тулуз-Лотрека, опять мост Александра III, эспланада Дома Инвалидов и он сам. Билет – 12 евро. Они одурели! Снял надгробие Наполеона через открытую дверь. Тридцать лет назад меня остановили, надо думать, те же соображения…
Хотели доехать на метро по 1-ой линии до «Отель де Виль», но доехали лишь до вечного «Шатле». Дальше поезд не пошел, какой-то инцидент… По Риволи дошли до Отель де Виль, Мэрии Парижа. Здание имеет убедительно средневековый вид, хотя построено в конце XIX в. Недалеко от мэрии – попали в гейский район, выделенный радугами на асфальте. Пеппи, как гид, показала мне гейский книжный. Это уже – квартал Маре. До геев в «отелях» квартала жили Решилье, Боссюэ, Теофиль Готье, Марион Делорм, Альфонс Доде... Отсюда свернули на «еврейскую» улицу Розье. Оформление кафе в стиле картин Шагала. Несколько фалафельных с ивритскими надписями, одна, видимо, знаменита: в нее стоит длинная очередь. Я очень рассчитывал на эти фалафельные, но теперь ни времени, ни аппетита.
Свернули к дворцу Карнавале (мадам де Савиньон) – и, наконец, оказались на пл. Вогезов. Это, как утверждает справочная литература, самая старинная пл. Парижа (а как же Гревская площадь, например?). Устроена по указу Генриха IV, 140х140 м. Красивая застройка XVII в., совсем иная, чем в остальном Париже, такая «северная», голландская. Красные кирпичные стены, белый декор, серые «свинцовые» крыши. Первый этаж – открытая галерея… Частое «средневековое» остекление окон, ребра высоких труб. Здесь жил Гюго – в отеле «Лаварден»… Но памятник в центре площади – Людовику XIII.
Фонтаны, подстриженная травка, песчаные дорожки, деревья с прической, вечнозеленые и обычные. Везде видна старая эстетическая культура.
Последняя цель – пл. Бастилии, где нечего смотреть, кроме Июльской колонны (1840)…
Среди нищих, просящих денег, то и дело попадаются белые, хорошо одетые молодые люди обоего пола… Может, поиздержавшиеся хитчхайкеры.
Кстати, парковать авто на тротуаре – нормальное здесь явление, за исключением, разве, самого центра. И то, что хозяева «питомцев» педантично убирают за ними их дерьмо с асфальта – благочестивая легенда…
Вдоль канала пошли пешком к Лионскому вокзалу – и опять угодили в демонстрацию. Внутри вокзала люди ждут поезда в огромных очередях или штурмуют вагоны, как в гражданскую войну. А в подземных лабиринтах трех терминалов снова фиг найдешь эту камеру хранения…
Сели в метро – ибо движение, пока мы гуляли, уже восстановили. Но в связи с демонстрацией (видно, не одной) поезд стал пропускать станции (об этом специально объявили по громкой связи). Пропустил подряд четыре или пять, но все же остановился на нашей, Порт Мийот, откуда на автобусе нам ехать в аэропорт Бове. Пеппи страхуется – и мы приехали заранее. Но это правильно: в теперешнем Париже не знаешь, чего ждать…
Так что билетиков на метро у нас осталась целая куча.
Лебеди на Сене – в окружении тучи чаек-нахлебников. Очень красивые парижские живые изгороди – вместо наших страшных заборов! С другой стороны – знакомые помойки вдоль дороги…
Смешно: перелет из Пизы в Бове – 10 евро. Автобус из Парижа в Бове, 90 км, – 17.
Выехали из Парижа: ухоженные поля, огороженные сетчатыми заборами. Буколические деревеньки: одноэтажные каменные дома с белыми стенами и красными крышами – в вечернем солнце. Только не понятно: а есть здесь что-то со свободным доступом: лес, поле, поляна?..
Я покидал Париж с легким сердцем. Он был не очень гостеприимен к нам. Хотелось сразу оказаться дома, без всякой Италии.
В Бове поддерживаю себя чаем с анисовой настойкой. И наблюдаю за пассажирами. Много симпатичных блондинок, но все глядят в свои смартфоны, даже пары. Пар много, и они бесконечно обнимаются и кисаются (целуются) – когда не пялятся в смартфоны… Я не завидую им: все их проблемы только начинаются…
Ха-ха: улетал из Пизы в скверном состоянии из-за похмелья и бессонницы. Прилетаю еще в худшем... И ирландская компания Ryanair, оккупировавшая Бове, традиционно задерживает вылет. Четверо итальянских подростков орут и толкаются, едва не сбивая меня. Их родители совершенно не обращают на них внимания…
Стюардесса с русским именем Светлана в шапке Санта-Клауса.
Всем жарко, я лечу во всей одежде, даже в берете, которым прикрыл глаза. Слушаю плейер. У меня не кончилась вторая пластинка Jarrett’a, а мы уже в Пизе… Хорошо живется паразитам! Поэтому и летают туда-сюда все эти кисающиеся пары…
К этому времени у нас вышли все таблетки, и ясно, что в Пизе аптеки будут закрыты. Ибо уже восемь часов. И на наших глазах закрылась аптека в здании аэропорта. Лишь мой ультимативный жест ладонью по горлу заставил женщину открыть решетку…
Ужасный путь через Пизу с рюкзаками. Плечи ломит так, что я поддерживаю рюкзак сзади руками. Руки немеют. После супера в центре появился еще и пакет. Поэтому у нашего дома у терм Нерона я просто сел (упал) на ступеньку, пока Пеппи искала нужную дверь.
Это очень старый дом, узкая крутая лестница, всего четыре квартиры на двух этаж, причем в трех уровнях. Пол из кирпича увеличенного размера. Открытые балки перекрытия – и даже лаги. И там сверху тоже кирпич. Внутри все аутентично, за исключением части мебели. Даже остекление двери на маленький балкон – одинарное. Никаких батарей (вместо них – кондиционер). Хозяйство крайне бедное, нет даже кастрюли. Закрыл ставни, чтобы стало теплее.
На ночь, ложась в широкую антикварную кровать, Пеппи пожелала, чтобы итальянское солнце вылечило нас.
Это наш последний (полный) день путешествия, 24 декабря, канун католического Рождества.
И это уже наша третья Пиза, в которой мы каждый раз открываем новые места. От via Giuseppe, где наша квартира, стихийно вышли на пл. Кавальери. Здесь стоит памятник Косимо I Медичи и его дворец. Солнце, тепло, в небе ни облачка.
Мне очевидно лучше. Новым путем бредем к железнодорожному вокзалу. Расписание Пеппи контролирует с помощью своей «девочки». На местной электричке поехали в Ливорно. За окном чудесная Тоскана. Впрочем, частично затопленная и заболоченная. Всей дороги – 17 минут. От вокзала пошли пешком к морю, как наметили еще в Москве – мимо рекламы балета «Щелкунчик» и выставки Модильяни. Я забыл, что Модильяни родился в Ливорно, и тут есть его дом-музей. Рекламой этой выставки обвешан весь город.
Вообще, Ливорно – это порт Тосканы. И в нем живет 150 тыс. жителей, против 80-ти в Пизе. Сперва Ливорно не очень интересен. Шли от пл. Данте по главной и достаточно скромной улице. Увы: в Ливорно очень много уже не нужных аптек и в нем совершенно не найти супермаркета. На здоровой пл. Республики стоят два памятника и один арабский халяльный супермаркет, то есть без алкоголя.
Рядом – Новая Крепость из красного кирпича. Она не шибко старинная, окружена каналом, имеет несколько уровней обороны. Но это все сейчас не интересно. Внутри – парк. И почти нет людей. Сели на холме под пиниями, прячущими нас от солнца, с красивым видом на канал и город. У меня лишь французская анисовая настойка, которая хороша для лечения, но не для удовольствия. А жаль, ибо тут вернулась любовь к Италии. Нет, все же эта страна мне положительно нравится! И если еще вчера в Иври я рвался домой, то теперь хочется остаться здесь на неделю.
Воздух Италии действительно лечит: по дороге к морю почувствовал себя почти здоровым. Около рыночной площади, восхищающей грудами овощей и фруктов юга, в маленьком магазинчике с выпечкой нашли пакеты с вином Tavernello. Вкус Италии! Обошли местный Duomo. Но вместо моря – пошли искать дом, где родился Модильяни. Это уже другое Ливорно: старое, пестрое, «итальянское»… Улицы кривые, дома в два-три этажа, почти без декора, но со ставнями и карнизами. И честно облупившимися фасадами. Дом Модильяни – небольшое трехэтажное строение в три окна, в ряду других домов вдоль красной линии. На уровне второго этажа – табличка. В начале улицы – бюст.
Все же дошли до моря. Небольшой парк с южными деревьями (пальмы, тамариск), набережная со скамейками, о которую разбиваются волны. Это что-то вроде бухты рядом с портом, не очень красивой, но мы и такой рады. У нас вино и две маленькие пиццы. Кричат чайки, шумит море, нас тормошит сильный морской ветер. Мощное солнце бьет в лицо. Большие корабли пересекают горизонт. И те же разговоры, что в Гурзуфе, Судаке или Коктебеле… На тему: почему Пеппи так повезло?.. Притом что до 13 года она вообще не была на море. Ей каким-то образом удалось проскочить между Сциллой и Харибдой, через которые практически никто не может пройти, – и очутиться на свободе. И вкушать все ее прелести. И жить своей жизнью.
По каменной лесенке спустились на песчаный берег и зашли в прибой. Вода не показалась ужасно холодной. И это после нескольких дней болезни! «Девочка» сообщает, что вода +13, воздух +14. На Фиоленте соответственно: +12 и +13…
Тут вновь появляется желание жить на юге, если не итальянском, то хотя бы нашем…
Недалеко от моря нашли супер, где купили вино, мягкий сыр Ricotta, французский багет (по которому уже скучает Пеппи) и клубнику. И пальмовую аллею, на лавочке которой мы это употребили. Пеппи пробует подружиться с сухопутными чайками, но они не даются.
Пеппи призналась, что напилась – и в таком состоянии мы пошли на выставку Модильяни в Городском музее. Даже нехилая цена за билеты не остановила нас. Картин как раз, сколько надо, и народу не много. Тут был не только Модильяни, но и Сутин, Утрилло (его было очень много), Сюзанна Валадон (его мать), Кислинг, Вламинк, Марке и пр. В общем, все те, кого я не увидел в Париже. Это был пьяный «Модильяни» – зато мы воспринимали живопись особо пронзительно, лезли носом в картину, махали руками – то и дело вызывая вой сигнализации. То есть вели себя совершенно неприлично, но молодые смотрительницы лишь улыбались нам.
На улице, где пестрые фасады невысоких домов ловили закатное солнце, Пеппи сказала, что ей очень понравилось смотреть искусство пьяной. Совсем другой взгляд...
– Поэтому художники и пили, – подытожил я.
И отхлебнул из пакета.
Мы идем по Венецианскому кварталу. Определенное сходство с Венецией есть: каналы, мосты, архитектура – только без гондол. И теперь через весь город – к вокзалу. Силы постепенно тают… Негр в электричке попытался развести меня на сувениры, но у меня в запасе римский опыт.
Уже третий вариант дороги от пизанского вокзала до дома, с заходом в супер. Как раз пошел дождь, но быстро кончился…
Ночная Рождественская месса в Пизанском соборе. Это практически на нашей улице. И это хорошо, ибо шли туда на автопилоте, давно трезвые и абсолютно вымотанные. Мы явно переусердствовали.
И башня и собор почти не освещены. Я думал, тут праздник отмечают с российским размахом: иллюминацией, фейерверками, петардами, толпой… – ничего подобного. Просто служба в храме. Зато огромный храм забит людьми под завязку. Вообще-то, это почтенная романская базилика аж XI века. Красивый мраморный объем, плоский золотой кессонированный потолок. Мозаика в конхе алтаря – совершенно византийская. Как и полосатость части интерьера.
Очень красивое пение, с сольными партиями, хор и орган. Еще – это место, где можно увидеть людей, смотрящих во что-то, кроме своих смартфонов. Стоячие части службы перемежаются с сидячими. Много рассказов священника нормальным голосом на итальянском, типа лекции. Нет православной помпезности, этих входов и выходов в Царские врата, с дикирием и трикирием, со сменой облачения – и прорвой священнослужителей всех рангов с венцами на головах...
Если православная служба – такой театр без мест, то католическая – больше похожа на оперный концерт. И молодые люди ведут себя вольно: кисаются, сидят, когда все стоят, общаются, встречают знакомых, словно в кафе. Зато именно здесь в соборе можно найти этническое однообразие. Но никто не крестится, даже священники… Облатки редко принимают в рот, а, в основном, в сложенные ладошки. И при этом тоже никто не крестится, не приседает, тем более не целует священнику руку. Облатки раздают сразу много священников, поэтому очередей нет.
Так же тихо, как пришли, люди и уходят, словно стараются не обратить внимание на скандальный факт своей веры.
Это мы и обсуждали под вино у терм Нерона, в нашем любимом месте…
А утром мы улетели в Москву.
С восхищением думаю о Пеппи: она это выдержала! И вообще: ее помощь была беспрецедентна. Она все знает, все может организовать и найти: жилье, маршрут, билеты, рейс, а потом зарегистрировать на его – не сходя с места, хоть дома, хоть в вагоне электрички. Она быстра, внимательна, отлично владеет современной техникой, сходу во всем ориентируется. Она почти не ошибается. Невозможно ни с кем путешествовать удобнее. Увы, ее силы тоже не бесконечны. И болезнь отразилась на ней. И попасть, наконец, в свой дом – это как живым выйти из изрядной передряги…
***
Этот «отчет» дался мне мучительно трудно, как осмысление чего-то незаконченного, непонятного, к чему не знаешь, как относиться? Это путешествие не назовешь удачным, но я не жалею. Оно было, в любом случае, информативным. Количество засад удручало – но в этом тоже было что-то познавательное. Париж стоит соплей... Я увидел страну с непарадной стороны. И свое везение тоже.
«Париж никогда не кончается, и каждый, кто там жил, помнит его по-своему» – написал о Париже не раз упомянутый мной автор.
Париж – старый город. Но и я уже не мальчик, который видел его 30 лет назад. Мы оба изменились. И это было совсем другое путешествие, ибо и путешественник был совсем другой. Тогда, много лет назад, я хоть и увидел Париж, но совсем не так, как надо – как я теперь понимаю. Множество вещей мешало мне увидеть его: и возраст, и обстоятельства, и тысяча пустяков, поражавших человека из Советского Союза, на которые теперь никто и не взглянет!
К этому путешествию я был готов – как можно быть готовым к встрече с таким городом. Это был, наконец, мой Париж, по которому я ходил так, как хотел, словно решал задачу – с помощью заранее придуманных алгоритмов. И, наверное, я, так или иначе, решил бы ее (в моей системе координат), и этому не помешала бы ни gr;ve, ни погода… Все испортила болезнь. А болеть в чужой стране – это гораздо хуже, чем ходить по ней. Мне снова не хватило Парижа, я словно не дорисовал его портрет, лишь набросал силуэт. Но и этот силуэт по прошествии дней нравится мне. И вспоминается с теплым чувством.
Возможно, мы когда-нибудь увидимся снова, и я пойму тебя лучше – и дорисую твой портрет.
15-25.12.19 – 25.01.20