5
На следующий день, 8 августа, Савинков стал настаивать, что бы Керенский подписал записку Корнилова и представил её Временному правительству.
- Я никогда, ни при каких обстоятельствах, Борис Викторович, не подпишу эту записку, - упорствовал Керенский.
Он стоял, опираясь кулаками на стол, и из-под лобья смотрел на своего заместителя по военным и морским делам.
- Но почему, Александр Фёдорович?
- Вы хотите, что бы я собственноручно дал добро на установление диктатуры Корнилова? Вот здесь написано: «Введение на всей территории России в отношении тыловых войск и населения юрисдикции военно-революционных судов, с применением смертной казни за ряд тягчайших преступлений, преимущественно военных». И что это, по-вашему, как не установление диктатуры?
- Мы собираемся наводить порядок в России или ну его на фиг?
- Что за выражения, Борис Викторович? Собираемся, но не такими методами!
- А какими?
- Демократическими.
- Если не будет кнута – пряник не поможет!
- Тиранию мы не допустим!
- Тогда я подаю в отставку, Александр Фёдорович!
- Не имею ничего против, Борис Викторович!
Савинков по-военному развернулся через левое плечо и вышел из кабинета.
Керенский смотрел ему вслед и думал, что предложение Корнилова правильное, что так и надо действовать, но Советы не одобрят, а воспримут как наступление на завоевания февральской революции. А это-может стоить ему кресла министра-председателя.
Керенский был прав – Советы меньшевиков и эсеров были против любой диктатуры. В результате они дождались диктатуры пролетариата, в лице его передового авангарда - Российской Социал-Демократической Рабочей партии (большевиков).
Утром, 9 августа, Савинков связался по прямому проводу с Корниловым и предложил ему немедленно прибыть в Петроград.
- Я вам докладывал, что положение на фронтах сложное, и я бы предпочёл остаться в Ставке, - возразил Корнилов.
Положение на фронтах действительно было сложное, но причина отказа была не в этом. Доброжелатели уже успели нашептать Корнилову, что вагонетка со шпалами была не просто так: а если это неудавшееся покушение? И что дыма без огня не бывает, если говорят, что снимут с должности, то снимут и снимут именно в Петрограде. А могут после, и убить там же. Корнилов был храбрый человек и смерти не боялся, но хотя бы знать: откуда пуля прилетит!
- Лавр Георгиевич, если тыла не будет, то армию ничего не спасёт. Порядок в стране наводить надо, а Керенский осторожничает. Надо, что бы надавили на него своим авторитетом.
Главнокомандующий нехотя согласился и в тот же вечер уехал.
Телеграмма от Керенского, сообщавшая, что правительство не видит необходимости присутствие в столице верховного главнокомандующего, его в Ставке не застала.
Утром 10 августа по улицам Петрограда в направлении Зимнего дворца двигался открытый легковой автомобиль с вооружёнными текинцами, далее закрытый автомобиль с главнокомандующим и свитой, а замыкал колонну грузовик с пулемётами. У Зимнего дворца текинцы как в бою заняли вестибюль, и установили два пулемёта и только потом во дворец вошёл сам главнокомандующий в сопровождении охраны.
Керенский встретил Корнилова холодно и прямо с порога заявил, что он лично не приглашал главнокомандующего и, поэтому, не ожидал его увидеть здесь.
- Но если вы уже всё равно здесь, Лавр Георгиевич, то в 6 часов вечера состоится заседание правительства, где вы можете изложить свои предложения по реорганизации армии.
Корнилов уехал на Мойку к Савинкову. Там главнокомандующий ознакомился с переработанным вариантом своей записки.
- И что вы думаете по этому поводу, Юрий Николаевич? - обратился он к генерал-квартирмейстеру Плющик-Плющевскому, первому автору этой записки.
- Здесь не хватает главного, господа… пардон… товарищи, нет мер, способствующих повышению власти командиров. Не будет этих мер, воинские начальники просто-напросто не смогут командовать. Сознание солдатами своего долга перед родиной, революционное сознание это, конечно, хорошо, но должен присутствовать и страх наказания.
- Я согласен: армия всегда держалась на дисциплине ещё со времён Древней Греции и Рима, - сказал Корнилов.
- Лавр Георгиевич, - взмолился Филоненко, - вы подпишите этот вариант. А в процессе обсуждения, ознакомите правительство с первым вариантом. Всё на словах им объясните.
- Зачем же такие сложности, Максимилиан Максимилианович? Проще сразу показать первый вариант.
- Вы солдат, Лавр Георгиевич, примой и честный, - ответил Филоненко, - а здесь политика. А политика - дело тонкое! Где-то надо уступить в мелочи, что бы сохранить главное, а где-то надо так подстроить, что бы оппоненту казалось, что это не ваше решение, а его. Главное – добиться требуемого результата.
После нескольких часов уговоров Корнилов согласился подписать переделанный вариант записки.
К 6 часам вечера все отправились в Зимний дворец. Но оказалось, что заседание правительства Керенский отменил, решив обсудить записку в узком кругу. В этот круг он пригласил министра иностранных дел Терещенко и министра финансов Некрасова. А Савинкова на совещание не пустили.
- Вы в отставке, Борис Викторович, - крикнул ему Керенский из глубины кабинета.
Савинков был искренне удивлён: он не писал заявление об отставке, а значить, соответственно, Керенский его и не подписал.
Генерал Плющик-Плющевский зачитал текст записки, составленный Филоненко. Керенский молчал, а Некрасов, как бывший инженер-путеец очень возмущался. Ему не понравилось предложенная милитаризация железных дорог.
- Это может привести к развалу транспортной системы и забастовкам путейских рабочих, - сказал он и потом долго и обстоятельно объяснял почему.
Корнилову сложно было, что-либо возразить, поскольку он сам только недавно ознакомился с этим разделом записки и не успел ещё выработать своё мнение о нём.
Предложения о промышленности и транспорте были жёстко раскритикованы, зато военные меры были встречены благосклонно и Корнилову пообещали, что изучит первоначальный вариант записки. С чем Корни-лов и отбыл в Могилёв.
Утром 11 августа Савинков принёс Керенскому прошение о своей от-ставке. Министра-председателя это никак не устроило.
- Вы – террорист, Борис Викторович. Ленин, но с другой стороны! Вы намереваетесь меня убить. Вы выходите из правительства? Ну, что же, теперь вам открываются огромные возможности для независимой политической деятельности. Мы с вами будем соперники.
- Нет, Александр Фёдорович, я уж лучше добровольцем на фронт.
- Ну, конечно! Будущий русский Бонапарт должен сначала заработать воинскую славу.
- Откуда такие фантазии?
- Фантазии? А где вы были сегодня ночью? Корнилова провожали? И что вы ему обещали? Слушаете своего Филоненко, он вам и нашёптывает всякое. Слушайте, слушайте – Наполеоном станете! Терпеть его не могу! Против меня замышляете! Избавьтесь от него!
- Зачем? У меня своя голова на плечах, почему я должен кого-то слу-шать? А Филоненко человек дельный и расторопный, зачем мне от него избавляться?
Керенский слушал и что-то черкал на листке бумаги, оторвался от своего занятия и показал две большие буквы «КС».
- Вы этого добиваетесь, Борис Викторович? – спросил он и показал буквы.
Не дожидаясь ответа, Керенский перечеркнул косым крестом буквы и сказал:
- Не будет этого! Не будет ни Корнилова, ни Савинкова!
Он перевернул лист и нарисовал на обороте огромную букву «К».
- Будет только Керенский.
Договариваться стало больше не о чем, Савинков ушёл.
Для Керенского утро только начиналось.
Члены правительства из газет узнали, что Савинков подал в отставку, Корнилов вечером был в Зимнем дворце и ночью уехал. Возмущению не было предела: Керенский, опасаясь диктатуры, ведёт себя как диктатор.
Наиболее обиженной посчитала себя группа конституционных демо-кратов (кадетов), входивших в правительство. Кокошкин, лидер этой группы, занимавший должность государственного контролёра в прави-тельстве, ворвался в кабинет к Керенскому.
- Что вы себе позволяете, Александр Фёдорович? Корону на себя примеряете? Александр IV?
- Да вы что, Фёдор Фёдорович? Какая корона?
- Вы вчера отменили заседание правительства, а сами принимали Корнилова. О чём вы с ним договорились?
- Я был не один, а с Некрасовым и Терещенко. Корнилов зачитал нам текст своей записки Временному правительству.
- Вы должны немедленно ознакомить с ней правительство, а иначе фракция кадетов в правительстве, мы, все четверо, подаём в отставку!
Ссориться с крупнейшей правой партией в планы министра-председателя не входило, и он сказал спокойным голосом:
- Разумеется, ознакомлю. Должен я был всё обдумать, составить своё мнение, прежде чем представить её Временному правительству? Мы с вами юристы, Фёдор Фёдорович, мы не можем и не имеем права всё решать с кавалерийского наскока. Сегодня вечером правительство ознакомиться с этой запиской.
Керенский был зажат между эсеро-меньшевистским Советом (будучи сам эсером, став членом этой партии не так давно), кадетами и союзниками. Эсеры – самая большая левая партия в России в случаи чего легко могли вывести на улицы Петрограда возмущённые, революционно настроенные народные массы. Кадеты поддерживались буржуазией, это была её партия, а это - деньги. Они могли их дать, а могли и не дать. У союзников бывшего царского правительства тоже были деньги, и они были заинтересованы в продолжение войны и прямо это требовали. А как воевать с разложившейся армией? У союзников, если что пойдёт не так, можно будет укрыться и, поэтому приходилось соглашаться с их требованиями. Да и Савинкова он не мог прогнать в стан своих врагов.
Вечером, как и было объявлено, состоялось заседание Временного правительства. Зачитали первый вариант записки Корнилова. Керенский дал краткое пояснение, по поводу смертной казни в тылу, он сказал:
- По сути, всё верно. Саботаж в тылу – это преступление, это пособничество врагу. Но обстановка в стране накалена и вводить её сразу преждевременно. Завтра откроется в Москве Государственное совещание, которое, я надеюсь, разрешит все противоречия и сплотит партии. И после этого, когда подтвердятся наши полномочия, можно вернуться к вопросу о смертной казни в тылу в частности и о поставленных Корниловым вопросах, вообще.
В это время в Могилёве Корнилов рассказывал Лукомскому о результатах своей поездки в столицу:
- Алексеев абсолютно правильно называет Керенского болтуном всея России. Говорит много, обещает ещё больше, только ничего не делает. Выжидает что-то. Хитрец из хитрецов. Того и гляди сам себя обхитрит. А время болтовни прошло. Контрразведка мне докладывает, что в конце августа большевики готовятся захватить власть.
- Но их мало. Это не самая популярная партия в России.
- Горстка храбрецов вполне способна опрокинуть полк, если они сплочены в едином порыве. России не везло с правителями. Царь-батюшка был мягок и не решителен. Керенский болтлив и столь же не решителен. А большевики, как я понимаю, собраны в кулак и подкреплены немецкими деньгами и не побояться пролить кровь. А на удар лучше всего ответить ударом. Если выступление большевиков состоится, то я расправлюсь с предателями Родины как следует! Керенский не хочет, что бы я ехал в Москву на совещание. А я поеду и, надеюсь, чего-нибудь добьюсь.
Корнилов не верил Керенскому, Савинков тоже не верил Керенскому. Керенский не верил ни Савинкову, ни Корнилову.
6
Керенский, говоря современным языком, был не легитимным правителем. Его никто не выбирал. Впрочем, и Временное правительство тоже никто не избирал. Оно временно руководило страной до созыва Учреди-тельного собрания. Вот на Учредительном собрании избранники народа и должны были решить, какой будет Россия: конституционной монархией или республикой. И какой республикой: парламентской или президентской.
Но что бы довести страну до Учредительного собрания, требовалось навести в стране порядок. А что бы навести порядок, требовалась общественная поддержка. Вот за этим Керенский и затеял это Московское совещание. Москва считалась спокойным местом и давление «улицы» там исключалось.
На собрание пригласили всех, кого было можно: бывших членов Государственной Думы всех четырёх созывов и представители Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета рабочих и солдатских депутатов, представители торгово-промышленных объединений и крестьянские депутаты, научные общества и депутаты армии и флота.
Государственное совещание открылось в помещение Большого театра 12 августа 1917 года. Здание оцеплено тройным кольцом юнкеров, учащимися московских военных училищ. Другой надёжной охраны у правительства не нашлось.
Накануне газета «Московские Ведомости» писала:
«В помещении Государственного Большого театра в Москве открывается всероссийское совещание, созванное по инициативе Временного Правительства. Нам уже приходилось высказываться, что на данном совещании лежит отпечаток известного политического дилетантизма. Государственный деятель, принимая какое-нибудь важное решение, прежде всего, представляет себе с полной определённостью те цели и задачи, которые он желает осуществить в своём действии.
Но, положа руку на сердце, никто из населения не может сказать, что именно должно дать стране Московское совещание.
Но, может быть, правительство собирается осуществить какие-либо известные ему одному задачи, пока остающиеся скрытыми для посвящённых, и Большой театр – это грандиозная коробка с сюрпризом. Тогда этому можно порадоваться. России нужно теперь только одно дело, и время, потраченное на слова, как бы хороши и красноречивы они не были, следует считать потерянным.
У нас много ораторов, но что-то не видать деятелей».
За несколько дней до этого на Моховой улице в Москве собралось «малое» совещание. Кроме представителей промышленно-финансовых кругов и членов Государственной Думы всех четырёх созывов во главе с её бывшим председателем Родзянко, присутствовали известные боевые генералы: Алексеев, Брусилов, Юденич и донской атаман Каледин. После обсуждения положения в стране, приняли резолюцию: в России кризис власти, разруха в экономики и разложение армии. То есть всё очень плохо и поэтому медлить нельзя, надо действовать и надежда только на одного человека. Корнилову послали телеграмму:
«Совещание заявляет, что всякие покушения на подрыв Вашего авторитета в армии и России считает преступным и присоединяет свой голос к голосу офицеров, Георгиевских кавалеров и казачества. В грозный час великого испытания вся мыслящая Россия в Вашем великом подвиге на воссоздание армии и спасения России»
В день открытия большого совещания московские рабочие и транс-портные служащие приветствовали делегатов массовой забастовкой. Делегатам от вокзалов до Большого театра пришлось добираться пешком.
Театральный зал был забит до отказа. Слева от центрального прохода, если смотреть от председательского места на сцене, были отданы представителям левых движений, справа располагались члены бывшей Государственной Думы и представители финансово-промышленных кругов, то есть делегаты правых взглядов.
На сцене появились члены правительства во главе с Керенским, председателем собрания. За спиной министра-председателя стояли мичман Кованько и поручик Виннер.
Керенский, бледный и усталый, открыл собрание вступительной ре-чью. Речь была путанная, порой бессвязная, полная непонятных угроз и картинных поз:
«И какие бы кто бы ультиматумы ни предъявлял, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне, верховному главе ее».
Впечатление глава правительства произвёл удручающие. Стало ясно, что он и всё Временное правительство обречено на поражение, опереться, по большому счёту, им не на кого. Власть есть, а силы у этой власти нет. Весь вопрос был в том, в чьих руках в будущем окажется власть и сила?
В перерыве Керенскому пришла записка от неизвестного. В ней говорилось: «По уставу, парные часовые возможно только у гроба главы правительства. Это репетиция?»
Керенский прочёл и побледнел ещё больше. Мичман и поручик после этого всё дальнейшее совещание скромно просидели в уголке сцены.
Последующих ораторов собрание слушало уже не внимательно. Ждали приезда Корнилова. Что он скажет?
Корнилов приехал в Москву 13 августа. В этот день на совещании пленарных заседаний не было. Делегации обсуждали доклад Керенского. А сам министр-председатель принимал парад войск московского гарнизона.
Встреча Верховного главнокомандующего была обставлена излишне театрально. Сам Корнилов говорил потом: «Это какое-то сплошное сумасшествие!» Почётный караул из юнкеров Александровского училища, дамы в светлых нарядах бросали цветы к ногам генерала, восторженные крики, корреспонденты, фотографы. Наконец, офицеры подняли Корнилова на руки и вынесли на привокзальную площадь. Главковерх к такому не привык и был крайне смущён.
Собрался как бы импровизированный митинг.
- Вы символ нашего единства! Вы наша надежда! Мы верим, что именно вы во главе обновлённой армии поведёте России к победе над врагом! Спасите Россию, и благодарный народ увенчает вас!
Но в толпе находились и скептики:
- Надеюсь, у генерала хватит ума не верить всему этому. Если что, его никто не поддержит, все попрячутся, - шептались они.
Весь день к Корнилову шли на приём далеко не последние люди Рос-сии к невероятной досаде Керенского. Его, лидера революции стали забывать. Ещё по дороге в Москву министр-председатель направил к Корнилову министра путей сообщения Юренева с просьбой: ограничится в своей речи только армией и её проблемами.
Регламентом проведения Московского совещания заведовал министр почт и телеграфов меньшевик Никитин. Полковнику Пронину, присланному Корниловым уточнить время своего выступления, он сообщил:
- В последний день совещания выступают только представители общественных организаций. От какой организации будет выступать генерал Корнилов?
Эта колкость разозлила Корнилова, и он решил, что, во что бы то ни стало, будет выступать на совещании.
В 11 часов вечера позвонил Керенский и сообщил, что время для речи главковерха будет предоставлено и ещё раз уже лично попросил генерала не касаться политических вопросов.
- Я буду говорить то, что сочту нужным, - резко и холодно ответил Корнилов министру-председателю.
Взаимная неприязнь двух лидеров стало непреодолимой.
Корнилов появился в Большом театре в двенадцатом часу. Его появление было встречено бурными овациями правой половины зала. Левая половина сосредоточенно молчала. Корнилов тут же, через адъютанта был вызван к Керенскому.
- Лавр Георгиевич, ещё раз настоятельно прошу не вносить раскол в наши ряды. Положение архисложное. Только единство спасёт Россию. Все наши с вами разногласия мы решим в Петрограде, так сказать, в рабочем порядке.
Керенский говорил ещё что-то очень убедительное. Корнилов не слушал, он смотрел на министра-председателя, и ему его было жалко. Понятно, что у правительства вообще и у Керенского в частности положение более чем шаткое. Да, наверное, лучше не усугублять положение, не радовать врагов России.
- Хорошо, Александр Фёдорович, политические вопросы затрагивать не буду, - с неохотой всё же пообещал Корнилов.
Около двенадцати часов на сцене Большого театра появилось правительство во главе с Керенским.
Левая часть зала рукоплескала им и криками бурно выражала свои эмоции. Правая часть зала молчала.
Корнилов выступал пятым. При его появлении зал встал, аплодируя главнокомандующему. Но в левой части зала группа солдат в небрежных позах, развалясь в креслах и мусоля папироски в зубах даже не пошевелилась. Справа раздались возгласы: «Позор!» «Встать!» Солдаты презрительно улыбались. Возмущение правой стороны нарастало, левая сторона вступилась за своих. Шум стоял невообразимый.
Керенский неистово звонил в председательский колокольчик. Шум постепенно стихал, Керенский прокричал в зал:
- Предлагаю собравшимся сохранять спокойствие и выслушать первого солдата с долженствующим ему почтении и уважением к правительству.
Публика успокоилась, Корнилов начал читать свою речь.
- Как Верховный Главнокомандующий я приветствую Временное правительство, приветствую все Государственное совещание от лица Действующих Армий. Я был бы счастлив добавить, что я приветствую вас от лица тех Армий, которые там, на границах, стоят твердой и непоколебимой стеной, защищая русскую территорию, достоинство и честь России
Но с глубокой скорбью я должен добавить, и открыто заявить, что у меня нет уверенности в том, что Русская Армия исполнит без колебаний свой долг перед Родиной.
Здесь он красноречиво посмотрел на солдат слева. Раздались крики «Позор!»
Корнилов продолжил:
- Несколько дней тому назад обозначилось наступление немцев против Риги. 56-й Сибирский стрелковый полк, столь прославленный в прежних боях, самовольно оставил свои позиции и, побросав оружие и снаряжение, бежал.
Возгласы с правой стороны зала: «Позор!»
- И только под давлением оружия, после того как по телеграфу я приказал истребить полк, он вернулся.
Возгласы справа: «Правильно!», аплодисменты.
Керенский прерывает выступление:
- Простите, генерал! Я прошу собрание выслушать те места, которые говорят о великом несчастии и страданиях нашей земли, не сопровождая их недостойными знаками внимания.
Зал недовольно загудел, Корнилов продолжил:
- Таким образом, с анархией в Армии ведется беспощадная борьба, и анархия будет подавлена, но опасность новых разгромов еще висит над страной. Армия должна быть восстановлена, во что бы то ни стало, ибо без восстановленной Армии нет свободной России, нет спасения Родины!
Тем, кто целью своих стремлений поставил борьбу за мир, я должен напомнить, что при таком состоянии Армии, в котором она находится теперь, если бы даже, к великому позору страны, возможно было заключить мир, то мир не может быть достигнут, так как не может быть осуществлена связанная с ним демобилизация, ибо недисциплинированная толпа разгромит беспорядочным потоком свою же страну.
Необходимо поднять престиж офицеров. Офицерский корпус, доблестно сражавшийся за все время войны, в громадном большинстве сразу ставший на сторону революции и оставшийся верным ее делу и теперь, должен быть вознагражден нравственно за все понесенные им не по его вине унижения и за систематические издевательства.
Корнилов говорил, зал слушал и понимал правоту генерала. Слушал, но воспринимал по-разному. Если правая сторона зала с надеждой, то левая – с досадой. Было ясно, что если Корнилов наведёт в стране порядок железной рукой, то о революции и справедливой жизни для всех можно будет забыть на долгие годы.
- Я верю в гений русского народа, я верю в разум русского народа и я верю в спасение страны. Я верю в светлое будущее нашей Родины, и я верю в то, что боеспособность нашей Армии, ее былая слава будут восстановлены.
Но я заявляю, что времени терять нельзя ни одной минуты. НУЖНА РЕШИМОСТЬ И ТВЕРДОЕ, НЕПРЕКЛОННОЕ ПРОВЕДЕНИЕ НАМЕЧЕННЫХ МЕР!
Зал, правая сторона, проводил Корнилова аплодисментами. Говорил Корнилов, конечно, всё правильно, но кто это всё будет исполнять, проводить в жизнь, не сказал ни слова. Чувствовалось лёгкое разочарование от речи верховного главнокомандующего.
Но донской атаман Каледин, выступивший после Корнилова решительно, по-казачьи потребовал от правительства упразднить Советы и комитеты, восстановить в армии дисциплину.
- В грозный час испытаний на фронте и внутреннего развала страны, нас может спасти от окончательной гибели, - говорил он, - только действительно твёрдая власть, находящаяся в опытных, умелых руках лиц, не связанных узкопартийными программами, свободных от необходимости после каждого шага оглядываться на всевозможные комитеты и Советы.
Это уже был явный намёк на Корнилова. Правая часть зала взорвалась громом аплодисментов, а левая возмущёнными криками и свистом.
Дальше выступало много ораторов, наконец, ближе к полуночи этот поток иссяк. Совещание закончилось, пора подводить итоги. Слово взял министр-председатель.
- Я минут на десять, - сообщил он, но увлёкся, речь затянулась надолго.
Заключительная речь получалась всё более и более эмоционально, Керенский уже мало и сам понимал, о чём он вещал. Но заявил, что правительство не поддастся давлению ни слева, ни справа.
- Пусть будет то, что будет, - кричал он. - Пусть сердце станет каменным, пусть замрут все струны веры в человека, пусть засохнут все цветы и грезы о человеке, над которыми сегодня с этой кафедры говорили презрительно и их топтали. Так сам затопчу!.. Я брошу далеко ключи от сердца, любящего людей, и буду думать только о государстве!
С галёрки, где находилась любопытствующая публика, испуганный женский голос воскликнул: «Не надо!» Зал, правая и левая части, заулыбались.
Керенский закончил речь и обессиленный свалился в своё кресло.
Совещание окончилось, люди стали расходиться.
Всё задуманное Керенским провалилось, ни какой поддержки он не получил. Страна жаждала твёрдую руку, и это был не Керенский.
7
Несколько дней по окончании Московского совещания в российском обществе, в правой его части, кипели страсти. Кричали, разговаривали, спорили и делали вывод, что Корнилова поддержат с удовольствием, если он одержит победу над правительством. А так – нет. Корнилов же понял, что его поддерживают безоговорочно.
В Москве в свой вагон Корнилов пригласил создателей и руководите-лей «Общества экономического возрождения России» крупных финансистов и предпринимателей Путилова и Вышнеградского.
Корнилов приступил к делу сразу, не изворачиваясь и не лукавя, как казак:
- Я решил послать в Петроград корпус разогнать большевиков. Но разогнать мало, надо арестовать. Чтобы большевики не разбежались из Смольного и чтобы избежать уличного боя, нужно организовать внутри Петрограда выступление… Для этого потребуются средства. Нужно со-брать офицеров, юнкеров. Нужны деньги, чтобы разместить людей перед выступлением, кормить. Можете ли вы мне дать деньги?
- Вот так сразу? – спросил Путилов.
- Что-то смущает? – ответил Корнилов.
- Да нет, на доброе дело денег найдём, - сказал Вышеградский. – А что Керенский?
- А что Керенский? – не понял Корнилов.
- Как он относиться к вашей инициативе, генерал? – пояснил Путилов.
- У меня сложилось впечатление, что большевиков он опасается, - сказал Корнилов. – Какие у него могут быть возражения?
- Да, это верно, - сказал Путилов. – Только не мы одни распоряжаемся деньгами. Но, думаю, с этим проблем не будет и ваши посланцы, генерал, могут в Петрограде зайти за деньгами.
- Куда именно, сообщим дополнительно, - сказал Вышеградский.
Почти весь год в офицерской среде, да и не только в ней, тлели заговоры. Там, где собирались больше двух человек и шли разговоры о будущем России, участники считали себя заговорщиками.
В августе 1917 это усилилось. Нашлось знамя контрреволюции – генерал Корнилов. И все как-то инстинктивно боялись большевиков. Сравнительно не большая фракция партии социал-демократов, по сравнению с миллионной партией социал-революционеров внушала опасения. Большевики не только говорили, они ещё и действовали. И этой силе надо что-то противопоставить. Но кроме разговоров противопоставить было не чего. И все дружно надеялись на Корнилова, вольно или не вольно, подталкивали его к решительным действиям. А в чём должны были заключаться эти решительные действия главнокомандующий и сам не знал. Ни какого плана по установлению военной диктатуры у него не было. Но все думали, что есть, не может не быть.
Ждали выступление большевиков с целью захвата власти в конце ав-густа начало сентября. Газета «Русское слово» 19 августа писала:
«По имеющимся в распоряжении правительства сведениям, большевики гото-вятся к вооруженному выступлению между 1 и 5 сентября. В военном министерстве к предстоящему выступлению относятся весьма серьезно. Ленинцы, по слухам, мобилизуют все свои силы»
Ленин из своего убежища в Финляндии писал, что это чудовищная провокация.
В воскресенье, 20 августа, в Петрограде состоялись выборы в город-скую думу. Большевики получили треть голосов. Это ещё больше под-хлестнули слухи о большевицком выступлении.
Наконец случилась всеми ожидаемая трагедия – 21 августа пала Рига. О немецком наступлении, где, когда и какими силами начнётся, знали все. Солдаты на фронте митинговали: воевать или нет. Когда началось наступление, просто побежали. Командование пыталось организовать контрнаступление, но армия плохо управлялась. Это обошлось России в 25 тысяч русских жизней.
Всё это вместе убеждало главнокомандующего в правильности его выводов и побуждало к действию.
Керенский с Московского совещания вернулся подавленным и совершенно разбитым. И тут же вызвал к себе Савинкова.
Савинков по-военному вытянулся в струнку, щёлкнул каблуками, кивнул головой и хмуро сказал:
- Кому прикажите сдать дела?
- Какие дела, Борис Викторович? О чём это вы?
- Вы приняли мою отставку.
- А… Вы об этом, - вяло, безразличным тоном сказал Керенский. - Кто это знает кроме нас с вами? Забудьте. Вы ничего не подавали, я ничего не принимал.
- Но как же…
- Правительство никто не поддерживает, - перебил его министр-председатель с горечью в голосе.- Московское совещание меня в этом убедило. У Временного правительства нет опоры. Опереться не на кого. Это вы, Борис Викторович, подсунули мне этого Корнилова. Теперь он уверовал в свою силу и шантажирует правительство. Это ваша ошибка, Борис Викторович, ваша. Проще всего подать в отставку, так сказать, сигануть в кусты, как у нас в народе говорят. А вот исправить её – это сложней. Положение надо исправлять.
- Я готов продолжать работу, Александр Фёдорович, но требую полного доверия не только к себе, но и к моим людям.
- Филоненко? Бог с ним, пусть остаётся, - устало махнул рукой министр-председатель.
- А наши с вами расхождения по поводу наведения порядка? Вы обвинили меня в попытке узурпировать власть!
- Вас это обидело?
- В некотором роде.
- Забудьте. На меня нельзя обижаться. Я умер там, на совещании в Москве. Я уже никого не смогу оскорбить и меня уже ни кто и ни что не может оскорбить.
В этот же день состоялось заседание Временного правительства. В Казани 15 августа произошёл пожар на пороховом складе. Имелись человеческие жертвы и уничтожено огромное количество боеприпасов и вооружения. Савинкову поручили разобраться в этом на предмет вражеской диверсии. И ещё Савинков зачитал телеграмму от генерала Корнилова, где он требовал, наконец, начинать применять меры по наведению дисциплины в армии. Керенский не возражал: пора наводить дисциплину в армии и не только.
После Московского совещания министр-председатель был тихим и задумчивым. Его охватывало отчаянье за неудачи последнего времени. Но это скоро пройдёт, верило его окружение, и он опять будет готов к борьбе.
За два дня перед падением Риги Керенскому от Корнилова пришла телеграмма: «По имеющимся данным противник готовит десантную операцию по захвату архипелага Моозунд и побережья Финляндии. Предлагаю объединить Северный фронт, Балтийский флот и части петроградского гарнизона в Особую армию и подчинить её непосредственно верховному командованию».
Керенский вызвал Савинкова, ознакомил с телеграммой.
- Езжайте в Ставку, Борис Викторович, - сказал Керенский. – По существу я не возражаю, против предложения генерала, но собственно Петроград должен быть выведен из состава объединения. Всё-таки это не прифронтовой город. И, главное, неизвестно как к этому отнесётся Петроградский Совет.
- А если сведения о выступлении большевиков правдивы? А нам не чем им ответить.
- Можно ввести в городе военное положение. И попросить Корнилова направить сюда кавалерийский корпус. Он уже вывел два корпуса с Румынского фронта и расквартировал в Великих Луках и Невеле, - Керенский усмехнулся. – Только не Кавказскую туземную дивизию и во главе корпуса не ставить генерала Крымова. Кстати о Крымове. Организация «Союз офицеров» должна быть выведена из Могилёва.
- Как?
- Как угодно. На то ваша воля, Борис Викторович. Я боюсь, что «Союз офицеров» подталкивает Корнилова к неосмотрительным действиям. Вы меня поняли.
- Понял.
Савинков намеревался немедленно выехать в Ставку, о чём уведомил главнокомандующего, но Корнилов возразил, что в связи с наступлением германцев на Ригу, не до заместителя военного министра. Поездку отложили до 23 августа.
И в этот день Савинков в сопровождении полковника Барановского прибыл в ставку Корнилова. Предварительная встреча состоялась с глазу на глаз.
- Опубликование ваших требований, проводимое через Временное правительство, - начал Савинков, - конечно, послужит толчком для выступления большевиков, если бы последние почему-либо задержались. Хотя в нашем распоряжении достаточно войск, но на них мы полностью рассчитывать не можем, тем более что еще неизвестно, как к новому закону отнесутся Советы рабочих и солдатских депутатов. Последние также могут оказаться против правительства, и тогда мы рассчитывать на войска не можем. Поэтому прошу вас отдать распоряжение, чтобы 3-й конный корпус был к концу августа подтянут к Петрограду и был предоставлен в распоряжение Временного правительства. В случае если кроме большевиков выступят и члены Советов рабочих и солдатских депутатов, нам придется действовать против них.
- Я, собственно этого и добивался, - сказал Корнилов.
- Да, и Керенский считает, что «Союз офицеров» не должен находить-ся при Ставке.
- Они мне не мешают.
- Но лучше будет, если он будет находиться в Москве.
- Да пожалуйста. Только не в этом дело. Я должен вам сказать, что Керенскому и Временному правительству я больше не верю. Во Временном правительстве состояли членами такие люди, как Чернов – министр земледелия, у которого, как вы говорили, есть друзья немцы. И такой министр внутренних дел, как эсер Авксентьев. Стать на путь твердой власти — единственный спасительный для страны — Временное правительство не в силах. За каждый шаг на этом пути приходится расплачиваться частью отечественной территории. Это — позор. Что касается Керенского, то он не только слаб и нерешителен, но и неискренен. Меня он незаслуженно оскорбил на Московском совещании…
- Сейчас, когда отечество в опасности, не до личных обид, Лавр Георгиевич. И строить козни за спиной Керенского я не намерен. Александр Фёдорович признанный вождь революции.
- Согласен с вами, Борис Викторович. Правительство должен возглав-лять Керенский, но Керенский нерешителен. Он колеблется, он обещает, но не исполняет обещаний.
- Александр Фёдорович очень надеялся получить поддержку на Мос-ковском совещании. И не получил её, как вы знаете. Он очень расстро-ен. Это выбило его из седла. Но он соберётся, уверяю вас.
- Правительство надо менять. Там слишком много левых, включая самого Керенского. Он в своих решениях оглядывается на них, а это вредит делу.
- Вы хотите сказать, Лавр Георгиевич, что члены правительства слишком подвержены влиянию Совету рабочих и солдатских депутатов?
- Да. Советы не могут оборонять страну или, что ещё хуже, не хотят.
- Поменять их не так просто. У нас нынче демократия, - Савинков усмехнулся. – Но в будущем – почему нет?
Корнилов посмотрел на Савинкова и тяжело вздохнул.
- Я уверяю вас, Лавр Георгиевич, что Керенский в ближайшее время подпишет закон о мерах наведения порядка на фронте и в тылу. Я при-ложу к этому максимум усилий.
- Я вам верю, Борис Викторович, но я не верю в твёрдость Керенского.
План Савинкова медленно, но верно начинал претворяться в жизнь. Ни Корнилов, ни Керенский без него обойтись не смогут.
На вечернюю встречу Савинков пришёл с Филоненко, а рядом с Корниловым был генерал Лукомский.
Савинков ещё раз изложил просьбу Керенского и добавил:
- Александр Фёдорович просит не посылать Кавказскую туземную дивизию. Неловко поручать утверждение русской свободы кавказским горцам.
- Почему? Разве они, не подданные Российской империи? – удивился Корнилов. - Или Российской республики, не знаю, как Россия сейчас называется.
- Керенский на этом настаивал.
- Настаивал? Попробую, ладно, хотя и считаю, что это глупо.
- И ещё. Я надеюсь, Лавр Георгиевич, что назначенный вами начальник отряда сумеет решительно и беспощадно расправиться с большевиками и с Советом рабочих и солдатских депутатов, если последний под-держит большевиков. Но командовать дивизией не должен генерал Крымов.
- А это-то почему?
- Вы знаете его репутацию. Это может вызвать раздражение в левых кругах.
- Да, но именно их мы и собираемся подавлять!
- Не совсем. Эсеров мы не трогаем. Вы, наверное, забыли, что я сам являюсь членом партии социалистов-революционеров, и Александр Фё-дорович тоже к ним принадлежит с недавнего времени.
- Да, действительно, забыл. Ну и кого мне назначить?
- Краснова, например.
- Хорошо, но Пётр Николаевич пока приедет… Попробую, но…
- Но вот и отлично, - обрадовался Савинков. – Осталось на карте размежевать границы Особой армии.
Были приглашены генерал Романовский и полковник Барановский.
- Петроград мы выделяем в особую зону, а Временное правительство сумеет самостоятельно навести порядок? – засомневался Романовский.
- В городе будет введено военное положение, - ответил Савинков.
- И какие же войска будут в городе и кому подчиняться?
- Это ещё решим, - ушёл от ответа Савинков.
- Финляндская группа войск тоже войдёт в Особую армию? – влез в разговор Барановский.
- Разумеется, - ответил Корнилов.
- А кому будет подчиняться петроградский железнодорожный узел, мы не знаем. И как будет осуществляться связь с данной группой?
Все посмотрели на шурина Керенского с удивлением, а Савинков по-думал, что Барановский, наверное, сам не против командовать гарнизоном Петрограда.
- Я тоже в этом сомневался, Борис Викторович, - сказал Корнилов.
- Всё уже решили, - недовольно произнёс Савинков, – зачем ещё раз поднимать этот вопрос?
На следующий день состоялось совещание представителей армейских комитетов и фронтовых комиссаров. На нём был отклонён проект положения о новом статусе комитетов и комиссаров, где их функции сводились лишь только к хозяйственной и культурной деятельности. Постановили ничего не менять.
- А вот это я никогда не подпишу! – вспылил Корнилов. – В армии, как и на корабле должен быть один командир! Один! Он должен отвечать за всё! В боевой обстановки он не должен терять время на споры с комиссаром!
Корнилов решительно встал и вышел из помещения. Комиссары растерянно смотрели на закрытую дверь.
- А это пахнет заговором и контрреволюцией, - сказал комиссар 8 ар-мии Вянзягольский.
Савинков покидал Могилёв, Корнилов его провожал.
- Как вы всё-таки относитесь к Временному правительству, Лавр Георгиевич?
- Я буду всемерно поддерживать Александра Фёдоровича. Это нужно на благо отечества. Передайте это ему. Пусть ни в чём не сомневается.
Для Савинкова всё складывалось как нельзя лучше. В дороге к нему подсел комиссар Вянзягольский и сообщил о заговоре против правительства, что зреет в Ставке. Савинков отвечал уклончиво. Заговор против правительства его не интересовал, его интересовал складывающийся в будущем триумвират: Керенский, Корнилов, Савинков.
Корнилов пригласил к себе Лукомского, Крымова, Завойко и Аладьина. В Ставке были уверенны, что Аладьин, десять лет, проживший в Англии и носивший погоны лейтенанта английской армии, в сущности, шпион этой самой армии. Что ж, пусть союзники знают, что происходит в Ставке русской армии.
Корнилов радостно сообщил, что дальнейшие действия согласованны с Временным правительством и никаких препятствий, быть не должно.
- Всё складывается хорошо, - констатировал он.
- Даже слишком хорошо, - хмуро сказал Лукомский, - так хорошо, что даже не по себе становиться.
- Не надо быть таким мнительным, Александр Сергеевич, - весело ему ответил Корнилов.
- А почему они не хотят, что бы корпусом командовал Александр Михайлович? – Лукомский кивнул на Крымова.
- Савинков боится, что Александр Михайлович слишком решительный и может повесить лишних 20-30 человек.
- Лишних вешать не буду, - мрачно пообещал Крымов.
Генерал Крымов человек упитанный, если не сказать – тучный. Обычно люди с такой комплекцией флегматичны и малоподвижны. Но Крымов кипел энергией. Его любя прозвали «Бешеный слон». Глядя на него, Корнилов говорил: «Бедные лошади, как они его выносят? По опыту моей жизни, господа, Крымову лучше всего ездить на верблюде».
8
Владимир Николаевич Львов входил в состав первого Временного правительства под началом его однофамильца Георгия Евгеньевича Львова. Он занимал должность обер-прокурора Святейшего синода, так как был известен как крупный специалист по делам Русской церкви. Свою работу на этом поприще он быстро превратил в ад для архиереев русской церкви. Больше мешал, чем помогал в работе Предсоборного совета.
Владимир Николаевич был человеком не далёкого ума, но сам себя считал прозорливым и хитрым. Он никогда не доводил начатое дело до конца. Начал одно, потом увлекался другим, бросив первое. Окружаю-щие считали его человеком безобидным, но страшным путаником. Всё, что можно перепутать, а за одно, что и нельзя, он обязательно перепутает.
В новое Временное правительство в июле 1917 года Керенский его не включил. Львов не то, что бы обиделся, а впал в бешенство. Он всем и каждому, на каждом углу кричал:
- Керенский теперь мой смертельный враг!
Многим он казался не вменяемым и действительно «одержим дьяволом», как утверждали архиереи церкви.
Но через некоторое время настроение у него переменилась на противоположенное. Теперь он опять на каждом углу всем и каждому доказывал, что министр-председатель его друг, и даже больше: его старший друг, хотя Керенский был его младше на девять лет.
В результате о нём не забыли и пригласили на Московское совещание.
Иногда складывается впечатление, что высшие силы ведут человека по определённому маршруту к цели, известной только им.
Надо же было так случиться, что в Москве, в гостинице «Националь» Львов встретил своего знакомого некого Добрынского, такого же пустобрёха.
- А вы знаете, Владимир Николаевич, - сказал он Львову, - только что вернулся из Могилёва. Из Ставки.
Добрынский многозначительно посмотрел на Львова и продолжил:
- С одного совещания на другое. Но там секретное. Да, секретное.
Добрынский действительно был в Могилёве по своим делам. По дороге он познакомился с Аладьиным. И каково же было удивление, что Аладьина встречали и препроводили в Ставку. Добрынский страшно завидовал: «За что людям такое счастье?» Его никуда не приглашали, с ним никто не советовался, но так хотелось. Ведь время царедворцев кончилось. Не так ли? Демократия! А разве он, Добрынский не народ?
- Вам, милейший Владимир Николаевич, я могу рассказать, но под большим секретом, потому что вы человек честный и порядочный. По-клянитесь, что вы никому не расскажите.
- Клянусь. Даю честное слово дворянина.
- Решили, там… - Добрынинский перешёл на шёпот, - объявить Корни-лова диктатором. Над Россией нависла большевистская угроза. А за большевиками знаете, кто стоит? Немцы! И ваш Керенский ничего сделать не может! Или не хочет! В Ставке его все ненавидят!
Добрынский вспомнил, как в ресторане, в Могилёве, где он обедал, подвыпившие офицеры костерили Керенского. Понятное дело: что у пьяного на языке, то у трезвого …
- Его хотят убить. Да, Владимир Николаевич, убить, как не печально это звучит. Пригласят в Могилёв и убьют. В лучшем случаи – арестуют. Но я, правда, упросил Корнилова повременить с этим. Я, знаете ли, имею кое-какое влияние. Но, я здесь, а плохие советчики у Корнилова там, в Могилёве. Тот же Аладьин. Он же английский шпион. Это все знают, – доверительно сообщил Добрынский, - а иначе зачем он носит английский мундир?
Львов побледнел, лихорадочно теребил бороду. Что же делать?
- Что же делать? – спросил Львов.
- Ждать, - снисходительно сказал Добрынский. – А Керенскому я бы посоветовал взять, в конце концов, власть в свои руки и самому стать диктатором! Окружить себя надёжными советниками, нас с вами, на пример. Вы же ему плохого не насоветуете?
- Разумеется.
- Ну вот.
В голове у Львова сразу же закружились различные планы и проекты. Как хорошо бы было стать советником при диктаторе Керенском. И тут же пришло решение: ехать в Петроград.
И вот 22 августа Львов в Зимнем дворце на приёме у Керенского. Министр-председатель ещё не отошёл полностью от шока, вызванным Московским совещанием, министров-то не очень и принимал, а Львова почему-то принял. Возможно, ему захотелось услышать лесть в свой адрес и немного отойти от впечатлений Московского совещания.
После взаимных приветствий Львов сразу перешёл к делу, Керенский заметил, что он очень волнуется и насторожился.
- Я к вам, милейший Александр Фёдорович, по поручению.
- От кого? – недоверчиво, но с интересом спросил Керенский.
- Этого я не могу вам сказать. Пока. Но я же ваш друг, Александр Фёдорович, неужели вы мне не доверяете? Если я пришёл, значить всё серьёзно. Просто так не пришёл бы, поверте. Я не решился бы отрывать от государственных дел такого великого человека, как вы, Александр Фёдорович.
«Кто, интересно, прислал этого дурака?» - подумал Керенский, а вслух сказал:
- Что ж, я вас слушаю, Владимир Николаевич.
- На кого вы намерены опереться в своей борьбе, Александр Фёдорович? Петроградский Совет против вас. Он насквозь большевицкий, и все его постановления против вас.
- Мы игнорируем все эти постановления. Мы народное правительство, мы опираемся на народ.
- Да, негодование на Совет растёт и может выразиться в резне.
- Ну и отлично! – обрадовался Керенский, вскочил с кресла и заходил по кабинету. – Народный гнев! Мы тогда снимем с себя всякую ответственность!- Керенский правой рукой изобразил красивый жест. - Наша вина будет лишь в том, что мы не смогли сдержать общественное негодование. Если нашему народу надоела это двоевластие, то мы умываем руки!
- Но первая кровь может быть ваша, Александр Фёдорович.
Керенский остановился и заметно побледнел:
- Моя? Что вы имеете в виду, Владимир Николаевич?
- Во всём, что происходит в стране, обвиняют вас. Стране нужен порядок. И вся надежда только на вас, милейший Александр Фёдорович. Но, к сожалению, не все так считают.
«Они, что предлагают мне стать диктатором?» - думал Керенский. – «От кого, всё-таки, он послан?»
- И что вы мне предлагаете, Владимир Николаевич?
- Порвите с Советом!
- Вы хотите, что бы я предал революцию?
- Нет. Я желаю, что бы вы подумали о России. Мы желаем!
- И кто же это мы? – улыбнулся Керенский. – Союз георгиевских кавалеров?
- Патриоты России, общественные деятели.
- Общественные деятели бывают разными.
- Это, во-первых, конституционно-демократическая партия, во-вторых, торгово-промышленники, в-третьих, это казачество, в-четвёртых, армия, верная вам, и, наконец, союз офицеров и многие другие.
- Я не могу понять, Владимир Николаевич, кого вы представляете и что вы от меня хотите?
- Протяните руку тем, которых вы от себя отталкиваете.
- Я не совсем понимаю вашу мысль.
- Могу ли я начать переговоры от вашего имени с теми, с кем сочту необходимым?
- Я не знаю, от кого вы посланы. Они вам, наверное, делегировали некие полномочия.
- Разумеется.
- Вот в рамках этих полномочий и действуйте. А я вам ничего поручить не смогу.
- При следующей встрече, я вам сообщу, от кого я послан.
- До свидания, Владимир Николаевич.
- До встречи, милейший Александр Фёдорович.
Львов этим же вечером уехал в Москву, где встретился со своим старшим братом.
- Коля, - заявил он ему, - меня вызывал к себе Керенский. Я только что из Петербурга. Из Петрограда. Александр Фёдорович решил, что для борьбы с большевиками нужно опереться на общественных деятелей правого толка. И создать новый кабинет правительства он поручил мне. Я надеюсь на твою помощь, на твои связи и твой вес в торгово-промышленных кругах. Всё-таки ты входишь в руководство Торгово-промышленного союза.
Львов-старший решил, что кто-то из двоих сошёл с ума: или Керенский или его несчастный младший брат. Скорее всего, младший брат.
Вечером в гостиницу, где проживал Львов, зашли Добрынский и Аладьин. Владимир Николаевич встретил их в приподнятом настроении духа.
- Ну-с, друзья мои, всё складывается как нельзя лучше. Моя миссия у Керенского прошла успешно. Александр Фёдорович согласен изменить состав правительства. И, при необходимости, даже уступить своё место министра-председателя тому же Корнилову.
- Ну, слава Богу, - вздохнул Аладьин, - мы можем избежать крови.
Аладьин недавно вернулся из-за границы и толком не знал, что представляет собой Владимир Николаевич Львов.
- Да, и всё благодаря мне, а вы не верили.
- Хорошо, что Керенский уступит своё место, - сказал Добрынский, - и, может быть, его не убьют.
- Это вы к чему? – спросил Львов.
- В Ставке склоняются к военной диктатуре и многие настаивают пу-стить Керенского в расход, а может быть, ещё и Савинкова.
- Откуда такие сведения? – насторожился Аладьин.
- Из надёжных источников, Алексей Фёдорович, из надёжных, - сказал Добрынский и победоносно посмотрел на своих собеседников.
- Я немедленно еду в Могилёв, - сказал Владимир Николаевич.
- Я с вами, - поспешно сообщил Добрынский.
На следующий день, 24 августа, генерал-майор Половцев, командующий войсками Петроградского военного округа, видел Львова и Добрынского на перроне в Могилёве, но не предал этому ни какого значения: мало ли зачем люди приезжают сюда. Могилёв фактически стал второй столицей России.
С вокзала приятели направились в гостиницу «Париж», где их ждал писатель и журналист, донской дворянин, есаул Родионов Иван Александрович.
Беседа разгорелась довольно таки бурная. Пятидесятилетний есаул сразу же стал обвинять правительство вообще и Керенского в частности.
- Царя слабого, безвольного свергли. Нет, правительство получили себе такое же во главе с болтуном всея России! За что России такое наказание? Он дождётся: его большевики пристрелят. Они ребята серьёзные, они болтать не будут! Ленин у них фанатик, он своего добьётся. Умный, расчётливый и твёрдый как кремень, этот Ленин.
- Говорят, что он трусливый, - сказал Добрынский.
- Кто? Ленин? Пустое, - отмахнулся Родионов.
- Говорят, Половцев гонял его в прошлом месяце по всему Питеру.
- Гонял, да не догнал. Умный человек, если не может справиться с угрозой, от неё уходит. Это не трусость. Врага опасно недооценивать, тем более, такого как Ленин!
- Как же спасти его? – сказал Львов
- Кого спасти? – не понял Родионов.
- Керенского. Вы же сами сказали, Иван Александрович, что больше-вики его могут убить.
- Как? – развёл руками Родионов. – Только в союзе с Корниловым. Пусть даже в подчинённом положении.
- Он согласиться. Я немедленно иду к Корнилову. Прямо сейчас.
Но «прямо сейчас» Корнилов не принял Львова.
- Уже поздно, Владимир Николаевич, - устало сказал Корнилов. – Давайте завтра на свежую голову.
Утром в 10 часов Львов был в кабинете Корнилова. В углу на стуле, стараясь быть незаметным, пристроился адъютант Завойко.
- Прежде всего, Владимир Николаевич, - сказал Корнилов, - кто вас уполномочил? Кого вы представляете?
- Я от Керенского.
Корнилов нахмурился:
- Так. Хорошо. Внимательно слушаю вас, Владимир Николаевич.
- Я имею честь сделать вам предложение, Лавр Георгиевич. Напрасно думают, что Керенский дорожит своим местом. Отнюдь. Если, по вашему мнению, дальнейшее участие Александра Фёдоровича в управлении страной не даст необходимой твёрдости и силы, то он готов выйти из состава правительства. Но власть должна быть законно передана из рук в руки. Власть не должна быть захвачена! Если же вы его поддержите, он готов продолжать работу. Керенский пойдёт на реорганизацию правительства в том смысле, что бы привлечь к управлению все общественные элементы. Вот вам моё предложение, генерал.
Корнилов тяжело посмотрел на Львова и заговорил спокойным твёрдым голосом:
- Положение в стране архи тяжёлое. Немцы взяли Ригу, а это прямой путь на Петроград. По сведениям контрразведки большевики готовят восстание с целью захвата власти. А действия большевиков на руку немцам. В стране разруха, полная анархия. По моему глубокому убеждению, единственным выходом из тяжёлого положения является установление военной диктатуры и немедленного объявления в стране военного положения. Дальше медлить нельзя! Да! В виду грозной опасности, надвигающейся на Россию, я не вижу другого выхода, как немедленная передача власти Верховным правителем Верховному главнокомандующему.
- Всей власти? – с тревогой спросил Львов. – Или только военной?
- Всей! И военной и гражданской.
- И гражданской?
- И гражданской – твёрдо ответил Корнилов.
- Но Керенского вознёс революционный народ! Что скажет он?
Корнилов посмотрел на него задумчиво и произнёс несколько фраз на не знакомом языке.
- Простите, генерал.
- Это на фарси, - сказал Корнилов и тут же поправился, - на персидском языке. Это стихи Фирдоуси, «Шахнаме».
И он перевёл на русский:
- Скажи: что такое народ? - Это сброд.
Толпа обезьян, что на подлость идет,
Послушна тирану - так что есть народ?
- Да, сброд, если он за тираном идет.
Но если за правду стоит он горой
Стремленьем к свободе горит, он – герой!
Львов закончил историко-филологический факультет Московского университета и о Фирдоуси и его «Шахнаме» он, конечно, слышал, но ближе ему была церковно-славянская литературу, недаром он был вольнослушателем Московской духовной академии. Стихи он не понял и к чему их произнёс генерал тоже.
- Может быть, будет лучше совместить должность Верховного главнокомандующего с должностью Верховного правителя.
- Можно и так, - согласился Корнилов, - конечно только до Учреди-тельного собрания. Я сам лично не стремлюсь к власти и готов немедленно подчиниться тому, кому будут вручены диктаторские полномочия, будь то генерал Алексеев, генерал Каледин или другое лицо.
- Раз дело идёт о военной диктатуре, то кому же быть диктатором, как не вам? А Александр Фёдорович может занять какой-нибудь министерский пост.
- Что ж я могу предложить Савинкову портфель военного министра, а Керенскому портфель министра юстиции. Хотя я уже не верю ни тому, ни другому. Но прошу передать Керенскому, что не зависимо от моих взглядов на его характер, личные его свойства и его отношение ко мне, я считаю участие в управлении страной Керенского и Савинкова безусловно необходимой.
- Хорошо, - ответил Львов.
- И ещё: возможно на Керенского готовиться покушение. Гарантировать его безопасность я могу только здесь, в Ставке. Его и Савинкова. Поэтому прошу их обоих приехать сюда. Ну, и договоримся окончательно о дальнейших наших действиях.
- Непременно передам, Лавр Георгиевич.
- Вот и хорошо. Я распоряжусь им выделить по комнате, рядом с моими покоями.
Аудиенция закончилась, Львов вместе с Завойко вышли из кабинета Корнилова. В комнате дежурного генерала их ждал завтрак, Добрынский и полковник Голицын. Но обсудить разговор с Корниловым не успели: к ним за стол подсел некий профессор Яковлев. Он сходу стал излагать свою аграрную реформу.
- Я предлагаю каждому солдату пообещать дать по 8 десятин земли. Это сразу же снимет напряжение между властями и армией. Солдаты будут поддерживать власть.
- Ловко, - сказал Голицын. – Большевики обещают по 7 десятин всем крестьянам, а вы, значить восемь? И где вы возьмёте столько земли?
- У меня всё подсчитано.
- Ну, не знаю, - усомнился Голицын. - Большевики честно говорят, что отнимут её у помещиков. Россия страна аграрная и поддержка большинства населения им обеспечена. Причём это будет не просто ограбление, а научно обоснованное. Ленин утверждает, что пролетариат и беднейшее крестьянство это прогрессивный, передовой класс общества, а помещики и промышленники, соответственно регрессивный, эксплуататорский. И передовой класс просто обязан, смести со своего пути эксплуататоров трудового народа. А что бы совесть не мучила – Бога отменили. А вы, значить, всё рассчитали? Все будут довольны?
- Не извольте сомневаться, - уверенно сказал Яковлев.
От Яковлева еле избавились. Завойко достал чистый лист бумаги.
- И так, - сказал он, - заместителем председателя правительства будет Керенский. А кто будет министром внутренних дел? Может быть вы, Владимир Николаевич?
- Я не на что не претендую, - замотал головой Львов.
Кабинет министров у Завойко получился довольно-таки пёстрым. Портфель министра юстиции Завойко скромно взял себе, Аладьину отдал портфель министра иностранных дел. А что? У англичан он свой человек, ходит в английской форме, кому же, как не ему быть министром иностранных дел? В кабинете министров у Завойко были представлены как социалисты (кроме Керенского, ещё и Савинков), так и капиталисты – крупный предприниматель Третьяков, не забыли и военных – Алексеева, Лукомского, Колчака и даже граф Игнатьев. Такое правительство было бы ещё менее дееспособно, чем нынешнее. Но этого никого не смущало.
Львов прихватил листок с собой. Завойко проводил Львова на станцию. Прощаясь, Владимир Николаевич спросил:
- Василий Степанович, Корнилов точно гарантирует безопасность Керенскому.
- Ну как можно, любезный Владимир Николаевич, чего-то гарантировать?
- Но он же сказал!
- Да мало ли чего сказал Главнокомандующий! Он же не может контролировать каждый шаг Керенского. Выйдет из дома, а его убьют.
- Да кто его убьёт?
- Почём я знаю? Тот же Савинков! – Завойко явно издевался над недалёким Львовом.
Но Львов этого явно не замечал.
- Но это же ужасно! – в голосе Владимира Николаевича звучала тревога.
- Ничего ужасного. Такова жизнь!
- Так для чего же Корнилов зовёт Александра Фёдоровича к себе?
- Он его хочет спасти, да сможет ли?
В голове Львова всё перепуталось: «народ это сброд», «гарантирую безопасность», «кто-нибудь да убьёт». Как во всём этом разобраться?