Этот свет, записки матери 1 Идите на голос
«Огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Ис. 6,10).
Навестила с утра сына в больнице. Смотрю – стоит у двери в свой кабинет процедурная сестра и кричит: «На уколы! Идите на голос!» А в другом конце коридора – сын Виталий бредет, среди других пациентов, натыкаясь на стены, приоткрытые двери палат, идущих навстречу больных с повязками на глазах (они после операции, в основном по замене хрусталика, и в общем вполне зрячие, а у сына все намного сложнее,- подозрение на глаукому, или атрофию зрительных нервов, не то ещё что- то): все это стало для него в одночасье почти невидимым, когда несколько дней назад вдруг исчезло зрение, пелена упала и накрыла колпаком, отделив от всего остального мира.
«Куда испарилась сестричка?»
Беру его за руку – вздрагивает от неожиданности моего появления в зоне его видимости и осязаемости. Веду до процедурной.
«Скажите, а вы всех, всегда так "сопровождаете"?» «А пусть привыкают ориентироваться!»
Да уж... Неделю назад Виталю, как слепого кутенка, выкинули на произвол судьбы врачи "Скорой помощи»(после десяти дней блуждания по поликлинике, где без записи принимать никто из врачей не хочет, и всем глубоко плевать, что у человека буквально на глазах стремительно исчезает зрение, глазники, не пытаясь понять, что происходит, отправляют к неврологам, а те - обратно к глазникам, и тд) - в ГБ №3, куда привезли его по вызову, а уже там добрый дяденька доктор отправил его еще куда подальше: «Пропало зрение? Не наш больной! Ну и что, что в офтальмологии не принимают? Диагноза, показаний нет для госпитализации в неврологию. Идите, идите, молодой человек, обследуйтесь,и не морочьте мне голову!»
И он пошел. Среди корпусов больницы, высящихся каменными джунглями кругом, ступенек, лесенок, ведущих в никуда, веревочек – лиан, ограждающих глубоченные провалы, вырытые троглодитом-трактором поперек дороги, на улице Островского, среди пучеглазых чудищ – машин, с рыком проносящихся мимо...
Ничего, пусть привыкает, ориентируется!
Дальше снова пошли долгие дни и недели больничных мытарств, но благо, что все же удалось кое- как добиться госпитализации в офтальмологию...
И вот, каждое утро приходя в больницу(чтобы трясти трудноуловимых, вечно куда- то бегущих лечащих врачей, заведующих отделениями, постоянно занятого начмеда и приставая ко всем с вопросами, просьбами, требованиями объяснить, что происходит с моим ребенком, уточнить наконец диагноз, причину болезни, лечить его, вернуть ему способность видеть!),- смотрю я на этих людей, бредущих наощупь по длинному коридору, идущих на голос – «глас вопиющего в пустыне». Присяду в изнеможении и усталости у дверей отделения, где лежит сын, и через какое- то время где-то в душе зарождается ощущение, что все это уже было…
Вот также брели когда-то люди к купели на маленькой речке Иордан, шли, надеясь на исцеление – первые христиане, - те, кто сердцем почувствовал, потянулся душею, почуяв новое веяние: дуновение ли ветра перемен грядущих, свет ли истины почудился им, - встрепенувшийся на крыльях голубя – уже летящего к ним из длани Отца Небесного. Шли на голос, зовущий их, и ожидал их не человек в белом халате, а Предтеча, в звериной шкуре на голое тело и крестом в руке – прообразом прошлых и будущих страданий и искуплений…
«Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное!» - взывает он. А где-то в далеке шествует приближающийся Спаситель.
Это ощущение возникло и начало формироваться не сразу. А после того, как я, уже в полном отчаянии, проведя очередной день в беготне по кабинетам, в ходьбе вместе с сыном из корпуса в корпус больницы ( сама водила его на платные дорогостоящие анализы крови, МРТ и другие обследования, не доверяя уже никому и ни в чем), возвращаясь домой в полумертвом состоянии духа, узрела наконец перед собой церковь. Небольшая белая церковка с одним синезвездным куполом, она всегда тут стояла и раньше, но увидела я её только теперь: вот, она есть. Она зачем-то стоит тут, возле самой ограды Областной больницы. Зачем?..Ведь для чего- то же она нужна здесь, раз стоит, и люди заходят в неё.
Вошла и я. И сразу попала в иной мир. В тишину и покойный полумрак, освещаемый золотистым сиянием свечей и их отражением в иконах, в него вливалось откуда- то сверху негромкое стройное пение. Такое нежное, жалостливое, как показалось мне, идущее именно ко мне, в мою бедную истерзанную, недоумевающую душу входило оно, вливалось тоненьким ручейком, журчало что- то непонятное, на каком- то странном языке что- то говорило оно, текло сквозь меня, сквозь боль и страх, омывая, очищая, унося их куда- то вдаль, выворачивая душу наизнанку, вынимая из неё то, что, оказывается, осело там, угнездилось, прижилось и размножилось, копясь годами, наслаиваясь, зашоривая глаза, уши, ум и дух, - и вот вдруг все открылось, осветилось, стало явным и расставилось все по своим местам. Но все ещё как- то смутно, неопределенно, как мир, видимый сквозь запотевшие от слез очки...
Не понимая ровным счётом ничего, что происходит вокруг, что делает и говорит священник, почти ничего не видя и едва сдерживая давящие горло и грудь рыдания, отстояла я первую в своей жизни службу, чувствуя себя истаивающей свечкой, готовой вот- вот угаснуть. Потом взяла несколько свечей и поставила их перед ликами Спасителя, Матери Божией, святого Пантелеимона. И все лики смотрели на меня, в них было такое з н а н и е и понимание, какого я не видела нигде и никогда прежде. В прежней жизни, которая ушла навсегда.
Осталось только предчувствие нашего будущего крестного пути, который начинался здесь и сейчас...
Сейчас, когда время наше остановилось, Вселенная жизни моей и моего ребенка встала, замерев на пике максимума, решая: не сжаться ли мгновенно, обратившись обратно в точку сингулярности, в крошечный нолик меж временем и пространством упавшей восьмерки-бесконечности бытия? Ибо казалось, что все кончено.
Мир рухнул. Сначала он пошел волнами и покрылся мелкой рябью, словно испорченный телевизор. Все окружающее исказилось, предметы начали терять очертания, цвета исчезали, тускнели, перетекая один в другой и сливаясь, обманчиво меняясь местами; ярко-красные стали почти черными, зеленые – серыми, свет солнца покрылся сплошной коркой, остались только бледно-синий и тускло-желтый, с багровым отливом: цвет вечно грозового неба и тонущего в нем дневного светила; но и они подернулись пеленой тумана, из которого еле пробивается иногда слабенькой искоркой далекий свет звезд и луны; купол неба потемнел, сузился до пределов и упал, накрыв собою как колоколом, отгородив от всего окружающего.
Небесная трансляция дала сбой, и отныне нам предстояло с этим жить. Мир стал другим, для моего сына и для меня.
...Мир для него сузился до пределов и стал призрачно невидим. Земля, по-прежнему гостеприимно открытая для всех, стала предательски неровной, норовящей уронить и ударить тебя лицом в грязь, скрывая всякие препятствия, ловушки и ямы; трава, словно живая, может запутаться в ногах и опрокинуть; кусты – неожиданно схватить в свои колючие объятия, а деревья – выколоть глаза веткой…
Бордюры преграждают путь, ступеньки сбивают с ног; дороги, кишащие чудищами, зияющими пожрети все и вся, вдруг стали непроходиммыми; дома – темной массой нависающие, колеблющиеся исполины... Двери. Ау, двери, где вы?! А они не откликаются. Они играют в жмурки, и их надо отыскать в ставшем полупризрачным пространстве окружающего мира: куда-то спешащего, едущего, идущего, снующего, мерцающего, сверкающего, вибрирующего, кричащего, смеющегося, толкающегося, сливающегося в одно шумное бестолковое нечто, живущее по своим непонятным законам, - за пределами его собственного мирка, сжавшегося до пределов ауры, биополя, физической оболочки, в которой застыла, съежилась от страха и боли душа…
Он снова стал беспомощным и полностью зависимым от мамы, как и двадцать четыре года назад, когда был с ней одним целым: сначала внутри ее, в тесном и уютном мирке ее тела, потом – приникая к теплой груди со сладким молочком… Детство и юность прошли под сенью ее оберегающих крыл, все крепли собственные крылышки, но вот, - на пике взлета, когда весь мир у твоих ног и все дороги открыты – кто-то или что-то вдруг развернуло вспять и понесло, потащило, бросило оземь, разбив в пух и прах, заставляя все переосмыслить, переиначить, переиграть заново… А мама стала единственным проводником в его новую жизнь, его сталкером в ставшем виртуальным пространстве. Сталкер… Это была его последняя любимая компьютерная игра. И она стала непонарошку реальной…
А вокруг по-прежнему сияет и шумит необьятное и непознанное Нечто…
И вот, взявшись за руки, идем,-дальше. Ведь не идти невозможно...
Никогда раньше я не имела представления о том, сколько у нас слабовидящих, полуслепых и совсем незрячих. Толпы в поликлиниках офтальмологий, в приемных отделениях больниц: в Кемерове, в Уфе, в Москве – повсюду! Сотни, тысячи их!.. Идут, едут, ищут хороших врачей, могущих сотворить чудо: сделать так, чтобы глаза снова обрели способность видеть – хотя бы свет. И в глазах, неподвижно устремленных в небо, так и читается: «Свет! Господи, это же такая малость, даруй мне радость видеть его, - ведь это же первое, с чего начал Ты творить мир. Сказал Слово, и одним движением звука все начало быть, пространство-время сдвинулось и закрутилось, завертелось все в колесе бытия на свете этом… Но ни свет э т о т, ни даже т о т свет – не виден слепому…»
Свет полуматериален: фотон может мгновенно рождаться и умирать: переходя из «того света» в «свет этот». Вот так и незрячий: просыпаясь, он может только чувствовать прикосновение этого рождения-умирания чего-то вокруг себя, находящегося как бы меж двумя мирами, не ощущая границ между миром окружающим и миром своим собственным. Но тогда его внутренний взор, не имея никаких умозрительных иллюзорных ограничений, может напрямую обращаться к Богу: и Бог смотрит прямо на него, и освещает лицо, грея душу; и просвещает сердце; и освящает всего его Собой – Светом Истинным, посредством Слова Своего! И даже если не произойдет чуда, и не начнут снова передаваться зрительными нервами импульсы-отсветы от предметов, делая их видимыми, - для человека сего станет это уже не таким уж важным, второстепенным чем-то перед тем, что открылось ему за гранью мира видимого: познание Истины и Любви в их первозданном, вечном естестве, что пребывать будут в мире, даже если он рухнет в одночасье в небытие.
Мир рухнул. Ибо что может быть страшнее для парня двадцати четырех лет отроду, хорошего сына, примерного студента, спортсмена – чем внезапная потеря зрения, сразу и навсегда сделавшая его инвалидом?
Да, мир рухнул, но не исчез.
И жизнь не закончилась. Вселенная в точке своей сингулярности постояла, качнулась маятником времени, и вот снова оно потихоньку пошло, расширяя границы пространства. Свет снова начал быть. Но не тот свет – что в каждое мгновение рождается и умирает физикой фотона, а Свет другой – настоящий, извечный Свет Слова Божия.
После первой службы в церкви во мне что- то произошло, что- то сдвинулось с мёртвой точки. Для меня стал ясен смысл фразы "свет в конце тоннеля". Я поняла, что путь обратно из больницы в мир теперь для нас лежит только через церковные ворота.
Так оно и получилось. И теперь, когда прошло уже несколько лет с тех страшных дней, мне становится не по себе, когда думаю: а что, если бы я тогда прошла мимо храма? Мимо Бога. Неужели мы также и ходили бы мимо Него до сих пор, как ходили и раньше? И к а к бы мы смогли тогда преодолеть тот ужас отчаяния, как смогли бы перешагнуть через пропасть, разверзнувшуюся под ногами между прошлой и будущей жизнью нашей? Да никак! А только таким вот образом, - через веру, молитву, покаяние, - ведь именно к этому и привёл нас Господь, через несчастье и страдание ведя к очищению, - в мир Свой горний, полный Его света.
...Я принесла в больницу Священное писание, положив его на журнальный столик в фойе отделения глазников. Но кто возьмет его в руки, кто откроет и прочтет? Из этих больных многие уже потеряли зрение навсегда: не поздно ли? Ведь если бы они раньше обратились к вере, если вели бы более здоровый, нравственный образ жизни,как подобает истинному христианину(так же, как и мы, и все остальные),возможно, и не пришли бы к такому печальному результату?
Слово Писания они сами уже не увидят, не прочтут. Разве только кто-то из близких озаботится, раскроет его и произнесет: «В начале было Слово, и Слово было Бог…»
Но все также бредут люди мимо с повязками на глазах, видя лишь слабый отсвет в конце тоннеля и слыша: «Идите на голос!..»