ВИТЬКА ДЕКАБРИСТ.
Громче фанфары. Скрипки рыдают.
Флейты и трубы тревогой звучат.
Боги могильные плиты сдвигают.
Ангелы крылья от горя влачат.
В городе здешнем, заросшим крапивой.
В молитвенном хоре местных актрис.
Был похоронен старик горделивый.
Бравый гвардейский солдат декабрист.
1868 год Н.А.Крюков
Эпитафия на плите возле Спасского собора.
В Минусинске всё никак у людей. Кругом в отрогах Саян метели бушуют, снег заваливает ущелья и перевалы, а немногим ниже, всего-то на 300-400 м, в широкой котловине, со всех сторон окруженной горами, солнце заливает леса и поля. С мягким морозцем и пушистым снегом. Недаром, когда в 30 годах XIX века царь пригнал сюда декабристов, они прозвали здешний край сибирской Италией. Ссыльных было много, дошло более тысячи душ и расселялись они, строя избы вдоль Минусинской протоки. Там и возник поселок Топольки на окраине города. По преданию жена декабриста привезла из-под Киева саженцы тополя и рассадила вокруг изб. Название сохранилось, а потомки декабристов разбежались по Сибири. Потомки были шустрые, задиристые. Дух предков не давал им покоя и когда в Москве грянули бои 1905 года, революционный ветер быстро донес их до Минусинска, странным образом минуя большие города. На улицы высыпала молодежь под красными знамёнами. Даже газету выпустили - “Телеграф и почта”. Вся редакция, вплоть до уборщицы тёти Фроси, шныряла среди толпы, призывая к свержению кровавого Николашки. Здорово напугали именитое купечество и городские власти были вынуждены вызвать на подмогу казачков. Ныне ветер забвения качает одуванчики на костях революционеров.
В том поселке, с краю примыкающим к последним пятиэтажкам города, снимала полдома семья. Мать и дочка. Суровая, молчаливая мама, работавшая лаборанткой в санэпидстанции и жестоко страдающая бронхиальной астмой, тихая и послушная,16-летняя дочка Виталина. Нежная, красивая. Густые длинные пепельные волосы и большие голубые глаза. Когда выходила на улицу парни во все глаза смотрели, а бабки на скамейках шептались … гляньте, бабоньки, прямо
ангел летящий, ей богу Матрена, неземная она…
Мать и дочь были друг для друга единственным светом в окошке, если не считать случайных мужчин, внезапно появляющихся у мамы и столь же внезапно исчезающих, гонимых суровым, злым нравом женщины. А ещё приходил Витька Крюков, друг Виталины, хромой горемыка, немногим старше подруги, с трудом переставляющий ноги, вывернутые в коленных суставах от рождения. Они не могли друг без друга жить и даже суровая мамка, прибегая на обед, всегда улыбалась, заставая в доме Витьку и забываясь, порой гладила его плечи, словно сыну.
В школу они ходили не часто. То её мучили приступы удушья, одышки, обильное выделение мокроты и тогда пот в три ручья стекал на подушки. Но более всего боялась шустрых учениц, беспричинно обижающих. Просто так, мимоходом.
То Витька мучился от болей в коленях и не мог ступить на ноги и только бабушка, единственно оставшийся близкий человек, мужественно отпаривала ноги и когда откуда-то из тайги ей приносили травы, варила густые и горькие настойки. Здорово помогало, отпускала боль. Но стоило ему забыться на улице, приятелей-то не было, а с играющими мальчишками так хотелось носиться с мячом, ну хотя бы стоять на воротах, как нога или обе сразу подворачивались и соседям приходилось тащить его домой… к одинокой бабушке. Порой надолго.
Боль стихала и тогда бабушка тащила его в храм Спаса, молится, просить у Бога спасения от хвори. Но долго в храме Витька не мог находится, становилось скучно и он выходил во двор, заросший кустами.
Там-то однажды, в ожидании бабушки, он и наткнулся на замшелую, всю в трещинах, мраморную плиту с чуть видными буквами. Шло строительство теплотрассы, прокладывали трубы рядом с храмом. Ну и видимо задели древнее давно забытое кладбище. Ковш экскаватора поднял потресканные, в трещинах, плиты, наверное надгробные и отбросил в стороны.Так они и валялись вдоль траншеи в ожидании перевозки на свалку. Ну а куда ещё. Кому нужно с ними возиться…
От любопытства, увидев буковки, Витька стал расчищать, с трудом ковыряя куском фанеры внизу плиты. Ковырял долго и наверное бросил бы это занятие, но наткнулся на свою ...фамилию. И оторопел. Подошел старик.
Эх ты болезный. Отошел бы, а то придавит плитой.
Да тут, дед, увидел однофамильца и вот решил прочитать…
Тут мальчиш, по преданию захоронены декабристы, жившие в Минусинске. Однофамилец, говоришь. Ну давай подмогу. Интересно.
Принес лопату. Сноровистый был старик. Вдвоем они быстро справились и Витька списал текст с плиты. Он был поражен.
Стихи! И моя фамилия в конце текста. Вот чудо!!!
Воображение захватило душу. Вспомнил, как пару лет назад учительница по истории водила весь класс в краеведческий музей на Снайперскую улицу в центре города и там Витька узнал о декабристах братьях Крюковых, проживших в городе до 1868 года. До своего освобождения императором Александром II.
Может родственник - спросила учительница - ты же из местных.
С трудом тогда дождался бабку, статную 70-ти летнюю старушку и пристал к ней, как с ножом к горлу.
Расскажи, да расскажи. Сейчас придём в дом, сядешь и будешь вспоминать… Всё как есть. Кто мы и откуда родом?
Бабушка улыбалась, довольная любопытством внука.
Ну я же тебе говорила. Мы здешнии, коренные, Витюша. По мужской линии. Мало что помню. Со слов твоего деда Александра Крюкова. Была у нас своя изба, пятистенка, ещё до прадеда построенная. Знаю только, что его расстреляла советска власть в 1938 году, обозвав этим, как его... ну как Витька… троскистом.
А через полгода родился твой дед, его сын. Он и привел меня в эту избу уже в 70-тые годы. Дом ещё крепким был и когда стали предлагать переселиться в пятиэтажку, мы наотрез отказались. Ну потом всё же пришлось. А тут ещё дед возьми да утони на Минусинской протоке на рыбалке. Вот я с малым дитём, твоим непутёвым отцом и перебралась в каменные хоромы. А потом он привел шалаву, которую подобрал на трассе. Она вскоре и родила. Тебя. Очень больного. Родила, промаялась пару годков и померла от туберкулёза, оставив на меня и отца тебя, мой Витюшенька. Ох и тяжело было. Голодно. Папаша твой и не выдержал. В 2003 году сбежал. И пропал, как камень в реке. Ни слуху, ни духу.
Бабусенька, родная. Вспомни. Когда ломали дом, были ли какие-то документы…..
Да что-то было, помнится. Отец твой вертел, вертел их в руках, а потом куда-то дел. Наверное отдал или сжег. Он ведь малохольный был. Нервный. Чуть что орал как оглашенный, бегал…
Витька, в ту пору 14-летний пацан, был упорный малый. Пошел в музей на Снайперскую, потом в собор к отцу Никодиму и общими усилиями добился, чтобы плиты декабристов (их было четыре) очистили и с почестями перезахоронили возле храма Спаса. Его поначалу везде хвалили, даже в газете прописали, а потом забыли. И только старенький отец Никодим, изредко встретив возле декабристов ковыляющую фигуру, страшно умилялся, читал молитвы и приглашал горемыку в гости, угощая чаем из таёжных трав.
Витька, конечно, всё рассказывал подруге и с той поры, вот уже более двух лет они предавались мечте, что вот почтальон принесёт Витьке дневники отважного декабриста, обязательно предка по мужской линии. Без сомнения. И Витька, единственный живой потомок, опубликует в Москве книгу и прославится на весь мир. Он стоял у окна и держась левой рукой за подоконник, правой отчаянно махал, громко трубил, как непременно вдвоём, будут ездить по странам и рассказывать людям о декабристах … о Минусинске. И всегда бесстрастная Витка загоралась и мечтательно расспрашивала друга о жизни … в Индии, о прыгающих кенгуру и огромных китах в океанах.
Они не уставали мечтать всё это время и тщательно записывали в особую тетрадь название стран и городов, куда поедут по приглашениям. А ещё Витька часто приносил интересные книги. Он был умный, по словам мамы много знал и очень добрый. После открытия плит декабристов Витька возгордился и теперь выступал в роли учителя. Громко рассказывал, сопел, размахивал руками, таращил глаза и приказывал запоминать, а лучше задавать вопросы, чтобы наперед знать что запомнила Витка или пропустила мимо ушей. И если пропустила, то страшно возмущался и грозился больше никогда не приходить…
Но на второй день возникал смущенный, виноватый со странным взглядом черных, черных глаз. Они пронзительно смотрели на Витку, особенно в первую минуту появления. И тогда острая, проникающая сквозь Виткино сознание, молния высвечивала её простенькие мысли. Она боялась этого взгляда. Потому как порой мысли были не простенькие. О нем!!! О Витьке. Ведь каждый день ждала его появления, мечтая - вот сейчас откроется дверь и он...Нет, ещё рано. Через часик. И не отрывала глаз от будильника. Вставала, шла на кухню, подолгу смотрела во двор и задыхалась от волнения, увидев знакомую ковыляющую походку. А он начинал прямо с двери.
Ты знаешь, Витка. Был такой император, римский, Диоклетиан. Повтори!
Она покорно повторяла, боясь взглянуть в глаза и выдать мысли…
Молодчина. Оказывается страшно любил капусту. Да, обычную капусту. И всех заставлял жрать капусту. А я её терпеть не могу. А бабка часто делает щи и если они пустые, то ни прикоснусь. Противно. Склизкие какие-то. Ну, ладно. Чо делала? Витка! Ты опять в пол уставилась…Чо не смотришь-то. Боишься...
И они медленно, гуськом, двигались на кухню.
А вообще-то - продолжал Витька - мы живём в страшно интересном месте. В котловине. Кругом, понимаешь, горы до 1 км. над нами, а мы внизу и потому совсем другой климат, мягкий и более теплый. Это вот заметили ещё древние люди 2-3 тысячи лет тому назад. Они жили здесь. Даже каменные дома строили. Представляешь.
А ты откуда знаешь.
Ну я же теперь могу бесплатно ходить, сколько захочу, в наш краеведческий музей. Страшно интересно. Древние люди оставили могильники. Там их кости и глиняная посуда. Вот мол помните о нас, потомки.
А что от нас останется, Витка. Да не фига. Пыль одна. Ты вот что знаешь о своих родичах. А! Да смотри ты на меня. На меня!
Девушка смущенно посмотрела и покраснела вдруг.
Да ничего не знаю. Отец погиб страшной смертью до моего рождения.
Как это? Страшной... Расскажи.
Мамка-то молчит, как её не пытай. Рассказала её подруга, давно, когда мамка уезжала в командировку и оставила на её попечение. Не, Витька. Не хочу говорить. Страшно!
Но Витька пристал и ей пришлось рассказать. Как могла, со слов этой женщины.
Мы тогда только поженились, Виточка. Твоя мать взяла тощего лейтенантика, не по любви. У него отец был генералом, а я капитана, которого безумно любила.
И вот вчетвером ехали на новое место службы. Сюда, в Минусинск. Мой-то всегда был бабником и я за ним смотрела в четыре глаза. Но тут чего смотреть. Твоя мать беременна. Так что я была спокойна и сидела себе в углу и читала. За тонкой стенкой было купе проводников. Слышались переговоры по громкой связи. Отрывалась от книги и смотрела на пейзаж за окном и на сидящую возле окна подругу. Завидовала. Вот ведь только поженились, а уже беременна. А я пятый год сплю с этим котом в открытую и ничего. Ни разу не попалась.
У твоей мамы тогда было такое простое миловидное лицо крестьянки, пышные льняные волосы, как у тебя и огромный свисающий живот. Ладонями обеих рук она поддерживала живот, стараясь уберечь ребёнка от тряски. Изредка виновато, как все беременные, оглядывала меня, но более тупо смотрела в окно на безотрадный пейзаж ровной как стол необъятной Барабинской степи. Поезд, нещадно качаясь, нёсся как оглашенный. Жара немыслимая. Рядом с ней сидел мой капитан. Китель расстёгнут. Босые ноги. Привычный наглый пьяный взор. Напротив, возле меня, твой отец. Худенький, с маленькой головкой, прикрытой со лба косым коротким чубчиком, маленькие глазки. В белой майке и длинных чёрных трусах. На вешалке китель со сверкающими новенькими звёздочками старлейта. Помнится они отмечали повышение. Играли в карты. На столе водка и немудреная домашняя закуска. Громкий смех, басовитый у моего и визгливый у старлейта. Возгласы, взмахи руками, пританцовывания визгливого. Играли по маленькой, пили давно и по большому. Естественно предлагали и мне. Я и выпила немного, но сославшись на боль в животе отказалась от более тесного сотрудничества. Они вскоре забыли про меня. И про беременную тоже. Да и она не обращала на них внимания, привычная к таким застольям. Лишь изредка бросала взгляды. Неприязненные на белые тонкие волосатые ноги мужа и с тёплой улыбкой на широкоплечего капитана. Так мне стало казаться. Потом зачиталась, задумалась…. В какой-то момент ощутила, что стало значительно тише в купе. Недоумевая, пристально вгляделась и чутьём бывалой военной бабы поняла, что мужики играли уже по крупному и что визгливый старлейт проигрывал. Он нервничал, обильно потел, шея покрылась красными пятнами. Искоса и боязливо поглядывал на жену и чаще хватался за стакан. Видимо чувствовал, что дело принимало трагическую окраску. Только вот масштабы трагедии старлейт предвидеть не мог.
Беременная подруга кажется и вовсе спала с открытыми глазами. Вдруг сонно повернула морду круглого лица и посмотрела на меня. Красивые бессмысленные коровьи глаза. Пухлые губы. Чистая кожа. Так и казалось, что вот-вот высунет длинный розовый язык, а с краешка губ повиснет пучок травы. Улыбнулась, счастливая и вновь углубилась в осмотр Барабинской степи. Окна закрыты. В купе стало совсем невыносимо душно. Воздух перенасытился специфическими запахами российского вагона, водки и русских солений.
Смысл читаемого я уже не воспринимала, почему-то напряглась, инстинктивно ожидая развязки событий. Вскоре они наступили. Худенький старлейт вдруг вскочил и с криком - “я сейчас, сейчас”- исчез в ближнем тамбуре.
Михась, три пальца и поглубже - издевательски пробасил вдогонку мой капитан.
Дальнейшие события, Виточка, остались в памяти невероятно чётко и ярко.
Вдруг возникло резкое торможение поезда. Оно прижало всех к стенке купе. Жуткий скрежет тормозных колодок, дым, запах гари. Крики и стоны людей в вагоне. И над всем пронзительный вопль проводницы.
Верка, звони старшому. Тут лейтенантик похоже выбросился. Кажись поскользнулся. Нога застряла. Болтается за вагоном. Похоже уже без головы. Кругом кровища…
Я не могла подняться, придавленная упавшими чемоданами. Сидела, словно пригвождённая с мученической страдающей улыбкой. И вдруг заметила через открытую дверь купе, как напротив, по окну, веером расползались и дрожали от ветра обильные капли крови и белые шарики… мозгов старлейта. Точно мозгов. Я онемела. Подкатила тошнота. Мне увиделись в каплях и шариках очертание лица и... глаза несчастного старлейта. Они пристально смотрели на нас. Злорадствовали.
Я отомстил всем вам... Всем. Сволочи! Особенно тебе, треклятая женушка.
Сдавило от ужаса дыхание, не могла раскрыть рта. Перевела глаза на сидящих и с омерзением заметила … улыбку на лице беременной подруги. Её взгляд был пристально устремлён на капитана, рука поглаживала его колено. Счастливый взгляд, словно говорящий.
Вот и освободилась. Нежданно - негаданно... Тогда, ты уж извини девочка, мелькнула мысль -
а кто же отец ребёнка? Нет, нет! Я ничего не утверждаю, да и незачем. Мой котяра вскоре ушел от меня, слава Богу. И сейчас где-то служит в Таджикистане. Да и с мамой твоей имела серьёзный разговор. Она отрицает. Клянётся. Ей можно верить. Она у тебя хороший человек.
Виталина долго молчала. Сильно закашлялась и ушла на кухню пить лекарства, без которых не могла спокойно дышать. Ей вслед донеслись слова Витьки.
Да, одни умирают как декабристы, а другие по пьяни - философски изрёк друг.
Он тоже пришел на кухню и долго, как-то по особенному нежно, всматривался во вздрагивающие от кашля плечи с худыми, острыми лопатками. Потом осторожно дотронулся рукой и погладил. Она не оборачиваясь, прильнула к нему спиной, положила голову затылком на плечо друга, словно ища защиту, а рукой шарила по столу в поисках баллончика с аэрозолью.
Вот ведь, закатился куда-то- подумала Витка - ну да ладно стерплю...
Чувство было сильнее болезни и она перестала искать баллончик, обернулась и что есть сил обняла Витьку и тихо сказала.
Я люблю тебя, Витенька. Как женщина.
И я тебя, моя Виталина, исполненная яркой жизнью. Так мне сказали в храме - шептали его губы.
Они целовались. Но ему было неудобно стоять и тянуться к её губам.
Пойдём в кровать - шепнула Виталина. Они медленно переступая, не отрываясь друг от друга, двинулись в её комнату.
Ты посиди, а лучше ляг. Я на минуту в ванную зайду. Мне надо. И исчезла.
Потянулись мучительные секунды. Витька, к своему удивлению, ощутил как набух член и как приятно в эти минуты его трогать… Ощутил её появление по запаху духов, которыми пользовалась Виткина мама. А потом руки заскользили по его груди и стали медленно укладывать на подушки. Он не сопротивлялся, отдаваясь невыносимо сладкому чувству.
Послышался её шепот.
Витенька! Ну куда он у тебя толкается. Мне ведь больно. Не туда. Не туда. Ты посмотри вниз между ног и увидь куда надо.
Как это посмотри? Неприлично туда к девчонкам смотреть, да и что я там увижу в темноте.
Как что? Отверстие... Ты пальцами, Витенька. Поищи его и направь… Вот! Правильно…Ну! Толкай.
Этому учить не пришлось. Природой было заложено и Витька, обуреваемый неистовой страстью, стал быстро двигать членом.
Стой, Витенька! Больно.
Но было поздно. Она не поняла, что с ней случилось, но обрадовалась, почувствовав внутри что-то теплое, обволакивающее. Оно двигалось куда-то вверх, растекалось… щекотало. Захватывало дух.
Витенька! Господи! Как хорошо-то… Как я люблю тебя, мой декабрист.
А Витька словно закусил удила. Неистовое чувство заставляло безудержно любить, любить и любить. Так продолжалось кажется вечность.
В какой-то момент вдруг почувствовал, что Витка замолчала и вместо слов стали слышаться громкие хрипы, тонкие свисты, стоны.
Он остановился, замер и услышал, точнее почувствовал слова подруги.
Слазь… не могу дышать… быстрее ... ингалятор… на столе… быстрее…
Он резко соскочил на пол, неловко ударился и невероятно острая боль пронзила тело. Двинуться уже не мог.
Всё! Как же я помогу.
Превозмогая боль, пополз на кухню. Достать выключатель не смог. Как не старался. Подтянувшись к столу стал шарить рукой в темноте. Ничего не нашел. Подполз к кухонному буфету. Стал подтягиваться к верхним ящичкам и опрокинул всё на себя. Потерял на секунды сознание. Очнулся и продолжал поиски. Не нашел. Прислушился. Хрипов, показалось не было. Тогда испугался и пополз в спальню. Вспомнил о нижнем выключателе для настольной лампы. Дополз.
Включил. Увидел белое голое тело, безвольно раскинувшиеся по постели.
И только тогда осознал ужас случившегося.
Дополз до телефона. Схватил трубку и снова замер.
Кому? Виткиной маме. Она на дежурстве. Ночью. Нет! Страшно. В скорую. Но что
я буду говорить? Из чужой квартиры. Оба голые…Не знаю что с ней, как объяснить…
Он дополз до Витки. Подтянулся что есть сил и приложил ухо к боку. Выше не смог. Ничего не услышал и оттого волосы встали дыбом.
И всё же позвонил в скорую. Они приехали быстро. Виталина давно была зарегистрирована и потому у них лишних вопросов не было.
Быстро везём на вентиляцию. Может успеем. Эх ты горемыка - на прощании услышал Витька - нельзя ей этим заниматься. Слишком острый стресс. Что ж мать не предупредила...
Топольки замерли в горе. Жаркий июльский день провожал Виталину в последний путь. Витька не смог присутствовать. Был в больнице. Бастовал. Ничего не ел и не пил и даже бабкины отвары не принимал.
Народу было мало. В основном бабки из соседних домов. Когда открыли крышку для прощания, отец Никодим отпрянул, читая заупокойный канон и прервавшись оглянулся. Думая ему показалось. Нет! Мать покойной и самые близко стоящие старушки в страхе смотрели на Виталину. Её глаза были открыты. Они сияли и улыбка приоткрыла белоснежные зубы.
Господи! Ангел над нами. Ангел!
И опустились на колени.