…Что за дом притих,
Погружён во мрак,
На семи лихих
Продувных ветрах,
Всеми окнами
Обратясь в овраг,
А воротами –
На проезжий тракт?
Ох, устал я, устал, – а лошадок распряг.
Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!
Никого, – только тень промелькнула в сенях,
Да стервятник спустился и сузил круги…
(© В.Высоцкий, «Старый дом», 1974)
Старый дом… Матушка-Россия на семи ветрах…
Не о ней ли думал Владимир Высоцкий, когда писал эти стихи в счастливом для него 1974 году, пережив шок после посещения сытой и благополучной Германии? После того, как увидел побеждённую страну, живущую лучше победившей её России – великой Державы, тысячелетия матереющей усилиями народов, носимых по Великой степи ветрами-самцами и омываемых дождями туч, гонимых ветрами-самками. Да, да! Именно так разделил ветры сербский писатель Милорад Павич, и у нас нет оснований не довериться восприятию истории человеком, живущим в центре древней Руси, как называл Балканы князь Святослав Игоревич.
А ветров наш герой, стремившийся за пределы горизонтов, познал немало. И байкальский «Баргузин» отведал он, и северный «Бора», обожающий черноморские бухты в горах. И на степных ветрах «Суховей» и «Южак» побывал, да и французский с крымским «Бриз» не раз приветил Владимира Высоцкого. Обо всех походах найдутся строки в его стихах:
По горячим следам мореходов живых и экранных,
Что пробили нам курс через рифы, туманы и льды,
Мы под парусом белым идём с океаном на равных
Лишь в упряжке ветров, не терзая винтами воды.
Это о морских ветрах сказано, а есть ещё знойные степные ветры, например, «Астраханец» – безудержный, порывистый он треплет травы и те, перекатываясь волнами, уподобляют степь морю.
И летят по морям и по суше послушные ветрам иноходцы – без узды, не как все, лишь в упряжке ветров, не дерзая чужой колеи – только вперёд своей колеёй – к мечте! Они – не рысаки, скачущие к сытой и спокойной жизни, они – иные, а вернее, ина'кие, безудержно несущиеся вперёд.
Я скачу, но я скачу иначе, –
По камням, по лужам, по росе.
Бег мой назван иноходью – значит:
По-другому, то есть – не как все.
Мне набили раны на спине,
Я дрожу боками у воды.
Я согласен бегать в табуне –
Но не под седлом и без узды!
Ну, и к чему такие гонки спросит меня читатель? Ради какой цели ветры тешить? А это смотря по обстоятельствам и целям. Об одной из них эти строки:
...Меня ведь не рубли на гонку завели, –
Меня просили: «Миг не проворонь ты –
Узнай, а есть предел – там, на краю земли,
И – можно ли раздвинуть горизонты?»
Об остальных путях-дорогах иноходцев знают попутные ветры…
«Какие паруса? Какие горизонты у ветров? Иноходцы какие-то… причём тут они? – слышу я голос своего виртуального читателя. – Вы же обещали нам рассказать про „двойки“ и „пятёрки“!» – подхватывает протест неизменная подруга его.
А я про что? Ведь именно „двойка“ и „пятёрка“, соединившись, дают нам число „семь“! Не простое число, а совершенное, как сказано в Священном Писании. Это число правит временем и пространством. Потому и в народе – да и по словарю Ожегова – «на семи ветрах» означает «на юру, то есть в месте, открытом всем ветрам». А ещё так говорят о поселениях, раскинувшихся на бойких перекрёстках дорог или на открытом, продуваемом всеми ветрами, месте. Относительно конкретного человека говорить, что он живёт на «семи ветрах», можно о тех, кто умудряется всё время находиться в центре каких-то событий, кто не любит оседлости, «лёгок на подъём» и склонен к частой перемене мест. А разве не это свойственно нашему герою? К тому же и число жизненного Пути Высоцкого, равное 11-ти, таит в себе „двойку“ – то есть «дуаду». Более того, она присутствует и несёт особый смысл в его базовом числе 29, условно читаемом, как 2+9, что означает «движение к совершенству».
О том, что люди с числом жизненного Пути «11» иногда уподобляются «дуадам», было сказано раньше на примере Евгении Степановны Высоцкой, и здесь мы ниже ещё коснёмся этого благоволения в судьбе «скалолазки» Ларисы Лужиной. Классическая же «двойка» с базовым числом «20» среди близких друзей Высоцкого была только у одного человека. Речь идёт о талантливом и удачливом сценаристе Эдуарде Володарском, приютившем некогда Владимира и Марину у себя на даче.
Наблюдения показывают, что люди числа «2», в большинстве своём, открыты и дружелюбны, в общении почти все они дипломатичны, убедительны и стремятся к справедливости – таковым, в основном, и был Эдуард Володарский. Кинорежиссёр Никита Михалков, прощаясь с ним 8 октября 2012, назвал его выдающимся сценаристом и человеком, добрым и отзывчивым товарищем и надёжным партнёром, а также личностью совершенно удивительной и знаковой, способной браться за то, чем другие не рискуют заняться. Разве что, будучи цельным и очень естественным, Володарский бывал обидчивым и потому не всегда справедливым.
Нет смысла спорить с очевидцем, добавим лишь, что Эдуард Яковлевич был редкостным трудоголиком, талантливым и необычайно плодовитым писателем, оставившим богатое наследие. Фильмы, снятые по его сценариям маститыми режиссёрами, не теряют актуальности и любимы народом. А всего из-под пера Володарского вышло около сотни сценариев и один из них, «Каникулы после войны», написан им в соавторстве с нашим героем – более того, идея и разработка сюжетной линии, основанной на реальных событиях, принадлежат именно Владимиру Высоцкому.
Приобщилась к ним и Марина Влади, переведя сценарий на французский язык и показав его Жерару Депардье, которому тот настолько понравился, что актёр заявил Владимиру о готовности сниматься в «Каникулах после войны» без гонорара. Понравился сценарий и Даниэлю Ольбрыхскому, и тот изъявил желание присоединиться к товарищам, но… продюсера они не нашли – фильм обещал быть очень затратным и авторы спрятали своё детище до лучших времён. А таковые настали только в наши дни: снимать кинофильм с бюджетом 750 миллионов рублей взялся Фёдор Бондарчук «со товарищи», премьера его планируется на 2020 год – правда, под другим названием – «Венские каникулы».
Был ли Эдуард Володарский «иноходцем»? Скорее «да», чем «нет». Особенно в юности, когда с фиксой во рту и ножиком в кармане считался заводилой округи, носил блатное имя Эдюля и даже побывал в тюрьме, после которой круто изменился. О той поре Володарский написал сценарий фильма «Прощай, шпана замоскворецкая», вышедшего в 1987 году. А в 1962 году он поступил на сценарный факультет ВГИКа, будучи уже знакомым с Высоцким с ноября 1961 года. Встретились и подружились они случайно в ресторане ленинградской гостиницы «Советская», когда Владимир снимался в фильме «713-й просит посадки».
Случайно? Ой, так ли это! Вспомним высказывание Александра Грина, покинувшего этот мир задолго до рождения нашего героя: «Каждый день полон случайностей. Они не изменяют основного направления нашей жизни. Но стоит произойти такой случайности, которая трогает основное человека, – будь то инстинкт или сознательное начало, – как начинают происходить важные изменения жизни или остается глубокий след, который непременно даст о себе знать впоследствии. Всё, что неожиданно изменяет нашу жизнь, – не случайность. Оно – в нас самих и ждёт лишь внешнего повода для выражения действием».
Прав был, Александр Грин, ох, как прав! И ведь «случайности» имеют свойство «кучковаться», то есть притягивать другие случайности, особенно если те являются встречами и знакомствами. Именно так случилось в 1962-м году, когда в одно из посещений новоприобретённого друга Володарского в общежитии ВГИКа Высоцкий познакомился с Ларисой Лужиной. Ни он, ни она не подозревали тогда ни о совместных съёмках в «Вертикали», ни о Театре на Таганке, где через четыре года появится их общая подруга Татьяна Иваненко – до этого было относительно далеко. Но фильм «На семи ветрах», сделавший студентку Лужину кинозвездой, был уже снят. Счастливый случай или планомерное посвящение в избранницы советского кино?
Как бы там ни было, но в «Вертикали» Лариса снималась в звании Лауреата премии «Золотая ветвь телевидения ГДР», полученной ею в Германии, где она за четыре года успела сняться в шести фильмах и откуда летала на съёмки в «Вертикали». Кстати, это она приодела «радиста Володю» в немецкие джинсы и свитер, в которых тот щеголял не один год уже признанным актёром «Таганки». А в горах совместные сцены давались их дуэту легко, поскольку общаться Лариса и Владимир начали задолго до выхода фильма «Вертикаль» – ведь Высоцкий был другом первого мужа Лужиной – Алексея Чардынина.
Тесная дружба длилась до 1968 года, перейдя в мимолётное общение в коридорах «Мосфильма». Причиной тому было появление в жизни Высоцкого Марины Влади – Лужина была и осталась верной подругой Татьяны Иваненко, к тому же и сама она к тому времени развелась с Чардыниным. Тем не менее, тепло этой незабвенной дружбы сохранилось в душе Ларисы, в чём она призналась в одном из интервью уже в новом столетии. Рассказав, что Высоцкий недавно ей приснился, она добавила: «Я проснулась среди ночи и до рассвета не могла сомкнуть глаз. Вспоминала Володьку. Все-таки это огромное счастье, что наши судьбы пересеклись…».
Судьба вообще благоволила к Ларисе Лужиной: лишь ей с матерью из большой семьи удалось пережить ленинградскую блокаду и голодное послевоенное десятилетие, вовремя встретиться с мастерами драмтеатра актёром Иваном Россомахиным и Сергеем Герасимовым, учиться профессии с потенциальными коллегами Виталием Коняевым, Игорем Ясуловичем и Владимиром Кореневым. С последним – будущим Ихтиандром, у неё, кстати, был трогательный школьный роман ещё в 10-ом классе. Успех сопутствовал Лужиной во всём, вплоть до того, что в начале 2012 года она была доверенным лицом будущего Президента РФ Путина.
Реализовалась она и в своём главном, актёрском, деле, сыграв разноплановые роли более чем в восьмидесяти фильмах, среди которых образы матерей Юрия Гагарина и Гули Королёвой. Заслуженной артисткой РСФСР она стала через три года после премьеры «Вертикали», а через двадцать лет получила звание «Народная артистка». Да и яркими событиями в личной жизни Лариса не была обделена: красивые романы, четыре замужества – всё было…
И настал день, когда на пороге восьмидесятилетия она призналась Борису Корчевникову в передаче «Судьба человека» в том, что всегда ждала большой и светлой любви, уверенная, что это в жизни главное, а не так давно поняла, что любви-то у неё не было…
Получается, это не только о себе, но и о Ларисе Лужиной сказала в 1961 году Сильва Капутикян в своей «Песне песен»:
Судьба мне всё дала, что я хотела,
И лишь любви счастливой не дала,
Чтоб я не остывала, чтоб горела,
Чтоб вечно беспокойною была,
Чтобы меня закаты и рассветы
Тревогами несбывшимися жгли,
Чтоб голоса надежд моих неспетых
Звенели колокольчиком вдали…
Кстати, стихи эти перевёл с армянского языка на русский Булат Окуджава, с которым, по странному стечению обстоятельств, наш герой познакомился в Ленинграде, во Дворце работников искусств – в том же ноябре 1961-го года, когда подружился с Володарским. Именно Окуджаву он уважительно называл своим духовным отцом, а в 1977 году посвятил ему свою знаменитую «Притчу о Правде и Лжи». Сам же Булат Шалвович на вопросы журналистов о своём влиянии на факт явления Владимира в качестве поющего поэта скромно отвечал, что не будь его, Высоцкий всё равно был бы тем, кем он стал, благодаря своему недюжинному таланту.
Конечно, в момент знакомства молодого и зрелого поэтов творческий багаж за плечами обоих был адекватен их разнице в возрасте равной четырнадцати годам. Это позже, в 1966 году, драматург Николай Эрдман – соратник Юрия Любимова со времён их службы в ансамбле песни и пляски НКВД, с восторгом скажет тому о Высоцком: «Это, Юра, чёрт знает что... Я ведь видел поэтов. Среди них были люди с блёстками гениальности. И всё-таки я понимал, как они работают... Как работает Высоцкий, я понять не могу, откуда извлекает свои песни – не знаю... Его секрета я постичь не могу». А не ведающий об этих словах композитор Альфред Шнитке фактически дополнит высказывание: «В чисто музыкальном отношении я бы поставил музыку Высоцкого выше, чем музыку Окуджавы, хотя она тоже никак не совпадает с нотным стандартом. Песни Высоцкого намного интереснее, изобретательнее».
Однако вернёмся в 1962 год, когда «на семи ветрах», управляющих движением народов и погодой души, и у Лужиной и у Высоцкого случились знаковые встречи с интересными людьми.
По-разному начался 1962 год у будущих соратников в покорении гор в фильме «Вертикаль». Пока Владимир после разрыва брака со своей Изулей в смятении мечется между Театром миниатюр и Театром имени Пушкина, Лариса знакомится с Булатом Окуджавой и, оставив того в мечтах о ясноглазой студентке, сразу после успешной премьеры фильма «На семи ветрах» уезжает в Канны на кинофестиваль. Франция, конечно, впечатлила молодую советскую кинозвезду: новые знакомства, приглашения в гости к знаменитостям, дорогие подарки, в том числе рисунок от художника Марка Шагала… но это не всё! Случилось у Лужиной и неожиданное общение «вне программы» нашей делегации – более того, знаковое знакомство с Робертом Оссейном, который пытался соблазнить Ларису, зазывая в свой номер, а в процессе обольщения сообщил ей пикантные подробности о своей бывшей жене – Марине Влади, сломавшей жизнь Татьяны Иваненко. Темпераментный француз был настолько настойчив, что пришлось режиссёру Ростоцкому спасать актрису, которая была ему далеко не безразлична. Самой же Лужиной и в голову не могло прийти, как тесно связано новое знакомство с надёжностью её дружбы с Высоцким…
А тем временем будущий муж Марины Влади знакомится с «иноходцем» Петром Вегиным – поэтом, оставившим нам весьма знаменательное высказывание: «История нашей страны настояна на водке. От водки – и кровь, и буйство, и тюряга, и все прочие беды. От неё, милой, от неё единственной. И Высоцкий стал современным Ключевским этой истории». Тут уместно заметить, что и сам Вегин напишет немало страниц отечественной истории поэзии и в переносном смысле, и в прямом: плотно приобщившись к водке, издаст книгу мемуаров «Опрокинутый Олимп».
«Это – исповедь о моём времени, о людях, с которыми мне выпала честь идти рядом по жизни, о друзьях и товарищах, художниках и поэтах, о наших хитромудрых отношениях с властями, о тайном и явном противостоянии», – пояснит он. Именно в этой книге Пётр Викторович напишет следующие строки о своём соратнике, с которым познакомился весной 1962 года: «То, что сделал Владимир Высоцкий, положивший жизнь свою на струны, не сделал ни один современный поэт России, ни самые именитые и они же вкупе взятые, никто другой».
А встретились они с Высоцким на одном из сборных концертов в московском ЦНИЭИуголь – Центральном научно исследовательском институте экономики и научно технической информации угольной промышленности. Заметим, что Вегин в отличие от Высоцкого к тому времени уже печатался, но разница в статусе не помешала им сразу почуять друг в друге родственную душу и «обмыть» знакомство по русскому обычаю. Виделись они нечасто, в основном, на концертах и у коллег – но всегда с обоюдным удовольствием, а, бывало, и с пользой. Например, в середине 70-х, когда готовился выпуск сборника «День поэзии», в который, благодаря ходатайству вполне успешного в то время Вегина, удалось включить подборку стихов Высоцкого из «Дорожного дневника» – и это была его единственная „легитимная“, то есть в компании с признанными советскими классиками, публикация при жизни.
Любопытно, что в памяти автора «Опрокинутого Олимпа» осталась тельняшка, в которой наш герой явился на тот знаковый концерт перед закатом хрущёвской оттепели. Уж не та ли это тельняшка, в которую Высоцкий был одет, когда вживую увидел первого в мире космонавта? Случилось это в Севастополе во время съёмок фильма «Увольнение на берег» на борту крейсера «Михаил Кутузов», куда в августе 1961 года с неофициальным визитом явились Юрий Гагарий и Герман Титов, отдыхающие в Крыму после космических побед.
Вот как он сам рассказывал о том случае: «Я жил там целый месяц... учился драить палубу… и жил там вместе с ребятами в кубриках. Всех киношников выгнали, а меня забыли, потому что я был тоже в форме, одет, как все, ко мне уж привыкли на корабле. Так что я первый из очень многих гражданских людей видел в лицо и разговаривал с Титовым и с Гагариным». Отметим, что этот контакт нельзя назвать знакомством – это был всего лишь голос из толпы, каковым он был и в конце 1963 года, когда Левон Кочарян пригласил Гагарина к себе в Большой Каретный переулок после съёмок новогоднего «Огонька». Встречались ли Высоцкий и Гагарин в дальнейшем? Встречались – и не один раз! И познакомились, и даже обнялись и за общим столом сидели, и пели вместе, и танцевали.
Об этом свидетельствовали крымчанин и друг Высоцкого по Школе-студии МХАТ Георгий Епифанцев и руководитель подготовкой летчиков-космонавтов Николай Петрович Каманин, написавший мемуары «Скрытый космос», а также евпаторийские краеведы Валерий Алексеевич Мешков и Владимир Михайлович Заскока. Да, Евпатория – край, где обитает немало почитателей Высоцкого, но далеко не всем известно, что в округе этого курорта располагался Центр дальней космической связи – а оттуда космонавтам грех было не отправиться в прогулки по Крыму, воспользовавшись любой паузой в работе. Да и в Москве с Подмосковьем немало поводов и мест для прогулок и неожиданных встреч.
Есть очевидцы того, что наши герои познакомились благодаря одному из новогодних подарков Гагарину – кассеты с записью песен Высоцкого. Он показал кассету своему соседу в Звёздном городке – инженеру Валерию Сергейчику и тот после прослушивания заявил, что знаком с певцом. Гагарин попросил отвезти его к Высоцкому – и встреча состоялась в мае 1965 года в московской квартире Сергейчика.
А вот ещё одно из свидетельств того, что наши герои были хорошо знакомы. Однажды Гагарин предложил навестившему его в Звёздном городке евпаторийскому партийному деятелю Петунову отправиться с ним в гости к Высоцкому. «К моменту нашего приезда там уже собралось человек двадцать Володиных друзей и небольшой цыганский ансамбль, – рассказал Валентин Васильевич. – Был накрыт стол с выпивкой, закуской и фруктами. Вот так совершенно неожиданно я встретился с Владимиром Высоцким, слушал его песни в домашней непринуждённой обстановке. Ночь прошла интересно и весело. Юра шутил, веселился, танцевал, пытался петь дуэтом с Высоцким. Уже утром мы были в Звёздном. Настроение у Юры было приподнятым…». Тут замечу, что встреча эта вероятней всего прошла либо в доме Всеволода Абдулова, либо в Большом Каретном переулке у Кочаряна, поскольку Владимир тогда ютился «по углам» у родни, а то и чужих квартир.
Были ли Гагарин «иноходцем»? Без сомнения был! Бурная жизнь, встречи и застолья, быстрая езда, партизанские вылазки в море или на охоту и, вообще, всяческое противостояние ревнителям порядка доставляли немало хлопот наблюдателям за благонадёжностью «лица мировой космонавтики». И ведь логично, что первым в космосе побывал «иноходец», а каково оно там человеку первым написал в своей песне другой «иноходец». Речь идёт об изумительно глубокой и чувственной поэме Высоцкого: «Я первым смерил жизнь обратным счётом…», рождённой в 1972 году. Стихи эти посвящены Юрию Гагарину, а гораздо раньше, в 1966 году, под впечатлением его рассказов Владимир пофантазировал в «Песне космических негодяев», в «Песне парня у обелиска космонавтам» и «В далёком созвездии Тау Кита».
В целом, судьбоносный для Высоцкого 1962 год, когда он сменил театры и жён и впервые стал отцом, был весьма плодотворным. Вышли в люди два фильма с его участием – «713-й просит посадку» и «Увольнение на берег», между гастролями театров он успел сняться в эпизодах фильмов «Штрафной удар» и «Живые и мёртвые», написать десять новых песен, включая знаменитый «Большой Каретный»… в общем, неплохо поносили его быстрые ветры по стране.
А где же мы потеряли его будущую соратницу по скалолазанию?
После возвращения из Франции Лариса Лужина попала под пристальное внимание знаменитого барда Булата Окуджавы. Два года, пока училась во ВГИКе и в паузах между поездками в Европу, она была его музой, он всюду брал её с собой и, представляя Ларису своим друзьям и знакомым, он называл её не иначе, как «мой талисман». Это ей, своей очаровательной музе, прощаясь в связи с её замужеством, посвятил Окуджава стихи «Море Чёрное», заканчивающиеся такими строками:
…Я все думаю об одном, об одном,
словно берег надежды покинувши.
Море Чёрное, словно чашу с вином,
пью во имя твоё, запрокинувши.
Неизменное среди многих морей,
как расстаться с тобой, не отчаяться?
Море Чёрное на ладони моей,
как баркас уходящий, качается…
Но это будет позже, в богатом событиями 1964 году, а пока вспомним, что мы в непростом и судьбоносном 1962 году – году перемен и соприкосновений судеб современников. По предопределению свыше или повинуясь капризам „семи ветров“?
Ветры, ветры… как любы они были Высоцкому!
В своих стихах он ходил в леса, которые „гнулись по ветру“, или поднимался на „ветром выбритые скалы“ и качался на ветру, ощущая озноб, „будто ветром задуло костёр“. Играл против ветра на футбольном поле и летал туда, где „ветер живой – и кричит, а не шепчет тайком“, а затем снова мчался „лишь в упряжке ветров, проделав брешь в затишье“, вспоров его „заострёнными струями ветра с упругими тугими мышцами…“
И не только ветры у него живые – даже брошенный корабль в балладе 1970 года очеловечен и жалуется: «Ветры кровь мою пьют, и сквозь щели снуют прямо с бака на ют, – меня ветры добьют: я под ними стою от утра до утра, – гвозди в душу мою забивают ветра». И там же: «…и гулякой шальным всё швыряют вверх дном эти ветры – незваные гости, – захлебнуться бы им в моих трюмах вином или с мели сорвать меня в злости!»
В 1973 году Высоцкий „ветер пил“, гоня коней привередливых, а в «Дуэте разлученных» ветер был его другом: «Волжский ветер хмельной и вязкий, шепчет в уши одной подсказкой: „Время мало, торопись и не жди конца пути“. Кто же первый рискнет перейти?». Помощником ветер был ему и в 1977 в песне о пожарах, отпылавших над страной:
Увёртливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы и мысли на бегу, –
А ветер дул – и расплетал нам кудри,
И расправлял извилины в мозгу…
И там же в финале:
Пел ветер всё печальнее и глуше,
Навылет Время ранено, досталось и Судьбе.
Ветра и кони – и тела и души
Убитых – выносили на себе…
Всякие ветры испытал наш герой в своей жизни: и привередливые, и попутные, которые не бьют, а „ласкают спины“, и встречные, которые „слёзы оботрут“. А были ветры, ведающие о многих тайнах и смыслах перекрёстков жизненных путей наших героев, но не спешили они шепнуть об этом кому-либо до поры, до времени…
Ветры, ветры! Верните нас в начало 1962 года и покажите судьбоносные перекрёстки и русла текущих от них троп…
Незадолго до премьеры фильма «На семи ветрах» и рождения новой кинозвезды по имени Лариса Лужина, в Московском театре миниатюр ставился юмористический мини-спектакль «Благородный поступок», где Высоцкий участвовал в массовке. Автором этого спектакля был Александр Галич – тот самый преуспевающий драматург, который в соавторстве со Станиславом Ростоцким написал сценарий звёздного фильма, и знал его Владимир с лета 1957 года. По свидетельству Таисии Додиной, с которой он учился в Школе-студии МХАТ, с Александром Галичем они познакомились во время репетиций его пьесы «Матросская тишина» на сцене студии. Уже тогда Высоцкий активно общался с драматургом, а через три года они встретились в Прибалтике во время гастролей Театра Пушкина и очень неплохо спелись в гостинице. Правда, как поведала Додина в интервью журналисту Валерию Перевозчикову, пели они пока не свои песни…
«Причём тут Галич! Он не был другом Высоцкому, потому как они из разных поколений!» – имеет полное право возразить мне скрупулёзный читатель.
Да это так, отношения у нашего героя с Александром Аркадьевичем были неоднозначными, и не только из-за разницы в возрасте в двадцать лет, о чём мы ещё поговорим. Но их сближала гитара и поэзия – как и с Булатом Окуджавой, которого Высоцкий считал своим духовным отцом. Что касается Галича, то его он называл своим учителем по отработке чёткости стихов. При этом уточнял: «Я пою о том, что меня интересует, и никогда никому не подражал ни в выборе проблем и идей, ни, конечно, в подражании голосу». И кстати! Обоим старшим товарищам Владимир посвятил великолепные песни: Булату Окуджаве, как упомянуто выше, – «Песню о Правде и Лжи», Александру Галичу – «Штормит весь вечер, и, пока...».
Относительно Галича есть немало свидетельств того, что тот очень тепло относился к творчеству Высоцкого. Особенно высоко он ценил его „Баньку по-белому“, написанную в трудном для них обоих 1968 году, и „Охоту на волков“, хотя и позволял себе иногда обронить, что Владимир «не очень заботится о тщательном отделывании своих стихов». В книге Михаила Аронова «Александр Галич: полная биография» есть глава о взаимоотношениях его героя с Высоцким, где автор цитирует дочь Галича – Алёну: «Я думаю, что отец не раз встречался с Володей Высоцким. Во всяком случае, папа очень любил его и не раз говорил о нём как об интересном актёре и поэте».
О ещё одной знаменательной встрече Высоцкого и Галича имеется опубликованное Марком Цыбульским свидетельство фотографа Валерия Нисанова, рассказанное тому Ольгой Ивинской – возлюбленной музой Бориса Пастернака. Причём наши герои не просто встречались, но и по очереди пели у неё в кухне свои песни. Когда это случилось – не указано, однако, зная некоторые факты непростой биографии хозяйки, можно предположить, что эта радужная встреча произошла в период между весной 1965 и осенью 1968 годов. Именно в этот период Галич был ещё в фаворе, а все потрясения Ивинской остались позади – и два ареста с четырёхлетними заключениями и потеря любимого. Заметим, что Александр Аркадьевич и познакомился-то с Ольгой лишь в 1965 году, нередко бывал у неё, и даже посвятил ей стихотворение «Памяти Живаго» – персонажа романа Бориса Пастернака, из-за которого они оба пострадали.
В первый раз Ивинская была арестована в 1949 году за «антисоветскую агитацию» и «близость к лицам, подозреваемым в шпионаже», затем, в августе 1960-го, когда по воле Пастернака стала получать его зарубежные гонорары – «за контрабанду». Это она, Ольга Всеволодовна, стала прототипом Лары, ей посвящал свои стихи доктор Живаго в одноимённом романе Пастернака, погубившем поэта, признанного классиком и современниками, и последующим поколениями. О нём, поэте, умеющем виртуозно „подбирать слова к музыке мира“, написано неисчислимо много воспоминаний, а стихи его можно найти почти в каждом доме поколения «шестидесятников». Был и у Высоцкого сборник поэзии Пастернака в суперобложке, изданный в 1961 году – наверняка подарок Всеволода Абдулова, с которым он познакомился после похорон Бориса Леонидовича и который без страха всенародно декламировал стихи опального кумира у памятника Маяковскому.
О Пастернаке, хотевшем жить „в отличье от хлыща в его существованьи кратком, труда со всеми сообща и заодно с правопорядком“, часто упоминается в биографиях его современников – и далеко не всегда с добронравием. Мы не станем касаться ни шекспировских страстей, ни мелочности разбирательств его родных с Ольгой Ивинской по поводу наследства, ни прочих неразумений, а обратимся лишь к персоналиям и фактам, касающихся судьбы нашего героя. А таковых немало и ведут они к плеяде «иноходцев», так или иначе повлиявших на явление людям «русского Гамлета», есенинского Хлопуши, брехтовского Галилея, Свидригайлова от Достоевского, оперативника Жеглова и других воплощений всенародного артиста. Мы постараемся проследить предопределённость сплетений кружев судьбы и логику вязки узелков на нити жизненного пути Владимира Высоцкого – «петелька к петельке», как учил актёров общению на сцене Театра на Таганке Юрий Любимов.
Именно он и Пастернак явились первыми раппортами в узоре судьбы нашего героя – и не только творческой. И да простит меня читатель, что Пастернак будет упоминаться в сжатой информации почти о каждом давно почившем иноходце, так или иначе повлиявшем на уникальность актёра, барда и поэта – Владимира Высоцкого, ратующего за человечность…
Прежде чем приступить к знакомству со сплетениями троп «иноходцев» и узелками в кружеве судьбы нашего героя заглянем в 1956 год. Именно в течение этого года Высоцкий, решительно бросив инженерно-строительный институт, поступил в Школу-студию МХАТ – то есть определился в выборе Дела всей жизни. И в это же лето в Берлине умер «самый советский немецкий писатель» Бертольд Брехт, который год назад получил в Москве Сталинскую премию, – кстати, его благодарственную речь за премию переводил Пастернак, поскольку в совершенстве владел немецким языком. Надеюсь, читатель помнит, что Борис Леонидович в юности учился в Марбурге и чуть не стал философом, но безответная любовь к дочери чаеторговца Иде Высоцкой разбудила в нём поэта. Разве это не знаковый поворот его судьбы в грядущее – на театральную тропу в качестве переводчика «Гамлета»? Ведь именно поэт-философ и композитор способен не только сохранить мелодику произведений Шекспира, но и постичь их глубину – не зря же заметил в бытность свою Василий Жуковский: „переводчик в прозе есть раб, а переводчик в стихах – соперник“.
В списке переводчиков пьесы «Гамлет, принц датский» Пастернак числился двадцать первым, а напечатана она была в журнале «Молодая гвардия», когда будущему русскому Гамлету исполнилось всего лишь два года, однако, узелок его судьбы был уже намечен и будет крепко завязан в библейском возрасте 33 года. Переводил Пастернак и пьесу «Ромео и Джульетта» – правда, седьмым из плеяды поклонников Шекспира. Доподлинно известно, что именно в его переводе шла она в 1956 году в театре имени Вахтангова, где в дуэте с Людмилой Целиковской, играющей, Джульетту, в роли Ромео выступал будущий главный режиссёр «Таганки». Именно тогда Юрий Любимов познакомился с Борисом Леонидовичем – и случилось это весьма необычно, о чём он не единожды вспоминал в интервью газетчикам и в своих мемуарах: «…В сцене поединка кусочек моей шпаги отлетел в зал и вонзился в ручку кресла, где сидел Пастернак. После спектакля он пришёл ко мне с этим кусочком: „А вы меня чуть не убили“».
Вот так знаково и решительно было припечатано предназначение Любимова: озаботиться сотворением новой театральной системы в результате общения с Пастернаком. Поспособствовала этому и Целиковская, бывшая в 1956 году ещё женой архитектора Каро Алабяна: они уже крепко «дружили семьями» с Пастернаком, Любимов же был вхож в дом коллеги и наверняка общался там с поэтом. Заметим, что Борис Леонидович весьма трепетно относился к звезде советского кино, тем паче, что Людмила Васильевна всячески поддерживала его в тяжкие годы отчуждения от советских «классиков». В свою очередь Целиковская очень ценила и хорошо понимала поэта-философа и чуяла его сущность: «Это был человек, живущий в мире ассоциаций, – вспоминала она. – В нём было много детского, когда он внимательно слушал собеседника, и в нём было что-то от проповедника и пророка, когда он читал стихи».
Это впечатление актрисы можно дополнить свидетельством литературоведа Льва Озерова, часто общавшегося с Пастернаком: «…воодушевляясь, сияя и усиливая действие речи ему одному присущей юношески непосредственной и всегда неожиданной жестикуляцией, много и охотно говорил о жизни и о Шекспире, о Шекспире, вошедшем в его жизнь… Можно сказать так: он был обуреваем Шекспиром, как бывал обуреваем музыкой, философией, грозой, любовью. Перед Пастернаком был не автор, который восхищал и звал к переводческому верстаку. Нет, это была одна из стихий мира, это было второе имя творческого начала жизни».
Что касается Любимова, то ровно через 50 лет в беседе с журналистом «Новой газеты» тот сказал, что был счастлив знакомством с Пастернаком, и что оно в чём-то повернуло его к поэзии. «…Когда я его увидел, – признался Юрий Петрович, – меня покорил его образ. Как он в том тоталитаризме сохранил себя, свою свободу, артистическую раскованность. А ведь его обливали в то время помоями…». Умение сохранить себя и свою свободу, увиденное в Пастернаке, и подтолкнуло Любимова не упираться в систему Станиславского, а создать иную театральную систему, единящую артистов со зрителями, подобную эпическому театру Брехта.
Тропу к успеху любимовской задумки расчистило начало оттепели, датируемой 25 февраля 1956 года, когда на XX съезде компартии прозвучал доклад Хрущёва «О культе личности и его последствиях». Фактическое «весеннее потепление» наступило 4 апреля, после прекращения «дела врачей». И ведь, если вдуматься, в этом же году был «зачат» Театр на Таганке: Высоцкий приступил к постижению актёрской профессии, а Любимов к созданию уникальной театральной системы.
И пусть недолго общались Пастернак и Любимов, но то, что встречи их были наполнены глубоким содержанием, бесспорно. И не важно, где они встречались – в Переделкино ли у Бориса Леонидовича, в семье ли Целиковской или в доме Юрия Петровича, когда через три года, овдовев, Людмила Васильевна стала женой Любимова – важно, что темой их живого общения были театр, поэзия и благодатный опыт предшественников. А таковых у весьма зрелых и вполне состоявшихся собеседников было немало и имена их в разных контекстах уже упоминались в предыдущих главах. Среди них почти ровесники и друзья Пастернака: Цветаева, Паустовский и Маяковский, более молодые Брехт, Есенин и Эрдман, а также их соратник Всеволод Мейерхольд – самый старший из перечисленных «иноходцев». Все они, так или иначе, причастны к творчеству Юрия Любимова и Владимира Высоцкого – да и к судьбам их тоже!
Как именно? А вот сейчас и разберёмся в этом в процессе знакомства с некоторыми подробностями и фактами биографий персон влияния на судьбу нашего героя – и начнём со «старейшины» группы наших «иноходцев».
Всеволод Мейерхольд – театральный режиссёр, актёр, педагог и старший друг Пастернака – тот самый «иноходец» в театральном Деле, чей портрет красовался в тройке кумиров Юрия Любимова в фойе Театра на Таганке с момента его открытия. Кроме него к таковым относятся Бертольд Брехт и Евгений Вахтангов. Всех троих современники величали «столпами театра», что было вполне заслуженно, а Мейерхольда и вовсе – Мастером. А ведь он и рождён-то был, чтобы стать мастером – у него число жизненного Пути «22» – число Мастера! Не потому ли и нити судеб наших героев сошлись в его «узелке»?
Вот что говорил о Мастере Вахтангов: «Все театры ближайшего будущего будут построены и основаны так, как давно предчувствовал Мейерхольд. Мейерхольд гениален. И мне больно, что этого никто не знает. Даже его ученики… Мейерхольд дал корни театрам будущего, – будущее и воздаст ему». И это признание было дано при существенном различии в методах работы! Ведь Вахтангов был убеждённым последователем системы Станиславского, а Мейерхольд – самобытным новатором, чутким к специфике современности.
Видимо это его чутьё и поспособствовало тому, что ему доверили художественное руководство в Государственных высших режиссёрских мастерских. Любопытно, что там среди многих прочих учились у Мейерхольда мастерству будущая жена Паустовского Татьяна Евтеева-Арбузова и Сергей Эйзенштейн – тоже «иноходец», владеющий тремя иностранными языками. Полиглотами были и поэт-футурист, а также драматург Сергей Третьяков, и нарком просвещения Анатолий Луначарский, который в статье «Театр Мейерхольда», опубликованной в апреле 1926 года, назвал Всеволода Эмильевича „самым чутким и артистически многосодержательным директором-режиссёром“.
Интернационалист и убеждённый марксист, однокашник философа Николая Бердяева и богато одарённая натура Анатолий Луначарский ещё до рождения в 1917 году будущего директора-режиссёра Юрия Любимова успел не только получить всестороннее образование и объездить всю Европу, но и побывать в тюрьме и в ссылке. Привлекая интеллигенцию России на сторону большевиков, он сотрудничал с Мейерхольдом, Эйзенштейном и Третьяковым. Собственно, благодаря этому тандему, и взошло в русском небе театральное светило по имени Бертольд Брехт, пьеса которого «Добрый человек из Сычуани» способствовала появлению Театра на Таганке.
А началось это судьбоносное переплетение событий с демонстрации в Германии понравившегося Брехту фильма Эйзенштейна «Броненосец Потемкин», снятого в 1925 году на первой Госкинофабрике, где председателем художественного совета был Сергей Третьяков. Сближение с немецким драматургом-новатором состоялось после того, как наркомпрос Луначарский, будучи в 1928 в Берлине, побывал на премьере спектакля «Трехгрошовая опера», который позже посмотрел советский режиссёр Александр Таиров и решил поставить его в Москве. В начале 1930 года Брехта пригласили в СССР на премьеру его детища под именем «Опера нищих» в Камерном театре – там и перезнакомились перечисленные выше персоны и очень может быть, что был с ними и 40-летний Пастернак.
В этом же году в Германию на гастроли выехал ГосТиМ – театр Мейерхольда со спектаклем «Баня» по пьесе поэта-футуриста Маяковского – и Брехт стал «своим» для московских коммунистов. Через два года по приглашению советского Общества культурной связи с заграницей он побывал в Москве, где под кураторством Сергея Третьякова общался с рабочими, литераторами, актёрами и наркомом просвещения. Обоюдное приятие увенчалось изданием сборника пьес Бертольда Брехта – но это произошло уже без Луначарского, сердце которого остановилось в 1933 году. Третьяков же – один из первых переводчиков Брехта на русский язык успел поспособствовать учреждению в Москве в 1936 году ежемесячного немецкого журнала «Дас ворт» с участием Брехта и Фейхтвангера – через год он был арестован и расстрелян. А в начале 1940 года по нелепому обвинению в шпионаже в пользу Японии был расстрелян и Мейерхольд…
Чую, чую, дорогие читатели, что утомила вас штормовыми вихрями революционных ветров, вносящих сумятицу, восторги и беды в жизни народов и выталкивающих на скользкие тропы из толп и табунов иноходцев всех мастей. Чую это и читаю в укоряющем взоре своего оппонента немой вопрос: «Ну, зачем нам эти подробности из времён, ушедших до рождения Владимира Семёновича?»
А как же иначе-то, мои хорошие? Ведь я не биографию Высоцкого пишу – их и так уже неисчислимое количество написано, причём далеко не все они объективны. Я пытаюсь разобраться в его и нашей эпохе, в условиях и причинах явления народу нашего героя! А истоки эпох прячутся глубоко во времени – и Высоцкий, если и не осознавал этой глубины, то чуял связь времён и поколений! Это подтверждается его публичным признанием о цели своего творчества: «Главное, что я хочу делать в своих песнях, – я хотел бы, чтобы в них ощущалось наше время. Время нервное, бешеное, его ритм, темп». В контексте этого высказывания Высоцкого его эпоха, а душой каждой эпохи является её культура: литература, музыка, живопись и духовные традиции. Именно они наполняют тот Грааль духовности, из которого пьёт каждое новое поколение, поддерживая связь времён – некую «суровую нить», вяжущую узелки на судьбах современников. Применим эту метафору к жизненному Пути Владимира Высоцкого хотя бы на отрезке от трёх предлежащих его рождению поколений до наших дней – да, да! Ведь он ещё жив в памяти последующих после его короткого века поколений.
В начале обозначенного периода оказались родившиеся в 1874 году иноходцы Всеволод Эмильевич Мейерхольд и Анатолий Васильевич Луначарский – он же однокашник философа Николая Бердяева, посещавшего «сходки» футуристов «серебряного века», знакомого с Ницше, Шпенглером и Пастернаком. Именно они, не ведая того, проложили тропу к будущему Театру на Таганке, приветив Бертольда Брехта.
Догадываетесь, дорогие читатели, какая ниточка протягивается в судьбу Высоцкого? Разумеется, к театру – об этом прямо сказано, но это всего лишь место встречи, которое изменить уже нельзя. Главное это люди, творящие культуру, вдохновители и соратники нашего героя, а они-то и сошлись в упомянутом сообществе футуристов: словесников, художников, композиторов и философов. И похожа была эта «могучая кучка» иноходцев на дельту реки Волги, разбившуюся на множество течений. Но не будем отвлекаться на перечисление всех потоков и персоналий, а упомянем лишь тех живописцев Словом, цветом и нотами, которые, так или иначе, повлияли на творчество нашего героя.
О Пастернаке – поэте, философе и музыканте в одном лице, подарившем «Таганке» самый со-времённый – то есть на все времена – перевод «Гамлета», сказано уже немало. Добавим немногое о некоторых персонах влияния на его личность. В детстве это был композитор Скрябин – друг его отца, «родитель» цветомузыки, символист и ницшеанец. «Больше всего на свете я любил музыку, больше всех в ней – Скрябина» – написал Борис Леонидович в своей «Охранной грамоте». Там же он признался в своём отношении к Маяковскому: «Я его боготворил. Я олицетворял в нём свой духовный горизонт». А вот как написал Пастернак в автобиографическом очерке «Люди и положения» о Есенине: «То, обливаясь слезами, мы клялись друг другу в верности, то завязывали драки до крови, и нас силою разнимали и растаскивали посторонние».
О непростых взаимоотношениях этой троицы иноходцев разговор продолжится в следующей главе, а пока отметим любопытное признание Бориса Леонидовича о главном герое его романа «Доктор Живаго»: «…Герой должен будет представлять нечто среднее между мной, Блоком, Есениным и Маяковским, – сообщает он в письме молодому литературоведу Михаилу Громову в апреле 1948 года, – и, когда я теперь пишу стихи, я их всегда пишу в тетрадь этому человеку…». Сублимация лучшего в своём окружении – это ли не главный итог общения далеко не публичного Пастернака с эпатажными молодыми футуристами 20-х годов? Здесь уместно сделать оговорку, что термином «футуристы» я обобщаю все течения авангардистов культуры и иже с ними искателей славы, смысла и места в жизни художников звука и цвета.
В принципе и символисты, и имажинисты, и акмеисты, и футуристы всех мастей смотрят в будущее. Вспомним упомянутое в четвёртой главе откровение Велимира Хлебникова, которое, по сути, итожит все потоки поэтических течений: «Родина творчества – будущее. Оттуда дует ветер богов слова!» – заявил он, объявив всех будетлянами. Тот самый поэт-футурист, всего одна строка которого „Русь – ты вся поцелуй на морозе!“ заставила трепетать сердце Владимира Высоцкого. Это идеи Хлебникова отделили от «реки футуризма» течение «кубофутуристов», среди которых был Борис Пастернак.
Заметим, что упомянутые выше Хлебников, Маяковский и Есенин погибли раньше, чем на свет появился Владимир Высоцкий. Однако современные литературоведы находят в его стихах и чеканные «маяковины», и страстную есенинскую напевность, и осязательную образность Хлебникова, и штрихи „философии победы истинной жизни над смертью“ Пастернака, которую тот почерпнул у Бердяева. Есть даже доказательства, что образ дяди главного героя романа «Доктор Живаго» – Николая Николаевича Веденяпина, списан Пастернаком именно с Николая Бердяева.
Вот так, вбирая в себя энергетику и ритмы преходящих эпох, и полнится, и взрослеет русский язык, наполняя культуру новых поколений особым, национальным содержанием. И совершенно прав отметивший это Константин Паустовский: «По отношению каждого человека к своему языку можно совершенно точно судить не только о его культурном уровне, но и о его гражданской ценности». О том же сказал и Высоцкий в своей «Балладе о борьбе», написанной в 1975 году:
…Если путь прорубая отцовским мечом,
Ты солёные слёзы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал, что почём,
Значит, нужные книги ты в детстве читал…
Ритмы, ритмы времени и революций да ещё неуёмные ветры всех со сторон света из века в век наполняют поэзию. И художники, и философы, и артисты, и технари становятся поэтами. А знаете, сколько среди них математиков?
– Ой, только не надо больше математики! – слышится мне испуганный голос подруги моего оппонента. – Зачем нам всякие разные цифры и числобусы? Лучше про сказку расскажите, про Алису, или про музыкантов и художников. Что-нибудь весёлое, пожалуйста.
– Ну, о чём ты, дорогая, какие сказки, – мягко возразил друг любительницы сказок. – Мы с тобой хотели послушать про какие-то пятёрки, которые «пентадами» зовут…
Будут, будут вам, уважаемые, и песни, и художники, и «пентады», и сказки в стране чудес, и музыка! И всё «в одном флаконе». Как можно обойти вниманием музыкантов, какой театр без музыки? Да и Пастернак, взявшись за «Гамлета» и будучи музыкантом, фактически, «спел» трагическую оперу. А как иначе? Ведь шедевры Шекспира наполнены музыкой. Именно Шекспир сказал, что „тому, кто не любит музыки, нельзя доверять – такой человек способен на подлость и убийство“. Среди наших «иноходцев» таковых нет и быть не может, иначе не появился бы советский фильм «Летучая мышь», признанный одной лучших в мире экранизацией оперетты Иоганна Штрауса, сотворённой режиссёром Яном Фридом по либретто Николая Эрдмана и Михаила Вольпина. Кроме того Эрдман был одним из сценаристов известных музыкальных фильмов «Весёлые ребята» и «Волга-Волга». Думается, что, если бы он не заикался, то вполне мог бы стать артистом – настолько он любил театр. Тем более что, как свидетельствовали его современники, „помимо блестящего владения словом, знания законов драматургии, Николай Робертович обладал актёрским даром“.
Эрдман и поныне считается одним из самых гениальных драматургов ХХ века, но главное относительно нашей темы то, что он был мэтром худсовета Театра на Таганке, помогал конкретными советами сценариста и сочинениями интермедий режиссёру и искренне восхищался всей труппой, явно выделяя из неё нашего героя. Однажды Любимов повёл Высоцкого и Смехова в гости к Эрдману – собственно говоря, это Николай Робертович пожелал послушать Владимира. Вот как об этом визите вспоминает Смехов: «Высоцкого слушали долго, с явным нарастанием удивления и радости. С особым удовольствием принимали знаменитую стилизацию лагерного и дворового фольклора. Автор по просьбе хозяина дома бисировал: „Открою Кодекс на любой странице и – не могу – читаю до конца... “». Это было в 1966 году, а в 1969 Николай Робертович в присутствии Юрия Любимова сказал: „Знаете, В-володя, вы м-могли бы с-сыграть современного Гамлета“ – то есть заронил в душу актёра искру, из которой возгорится пламя судьбоносной роли.
Надо сказать, что с Эрдманом никому не приходилось скучать – он был ещё тем иноходцем! Нет, он ни с кем не воевал за свои права, не противоречил притеснениям и не пытался никого поразить своим творчеством. И смирением это тоже нельзя назвать – он просто принимал всё как есть, даже с юмором, и был воистину свободен и очень надёжен и верен друзьям и самому себе. Пережив революцию, успех, ссылки, он покружился среди имажинистов и сценаристов артистических кабаре и мюзик-холлов, отслужил в армии и, как говорится, в рабочем порядке, влился в общество театральных и кино-деятелей. Всю тоску о запрещённых Главреперткомом спектаклях, о не написанных пьесах и несвершённых мечтах он выплёскивал на бегах – играл азартно и не очень успешно, насмешливо называя себя «долгоиграющим проигрывателем». Однако дальше насмешки он не распространялся и скорбеть не собирался – не таким приземлённым он был человеком. Как сказал о нём литературовед и философ Юрий Карякин „Николай Робертович Эрдман – человек просто гениальный: и состоявшийся, и несостоявшийся Гоголь. Человек поразительного ума, остроумия и мудрости“. Уважал его и Маяковский, который учился в одном классе московской 5-й классической гимназии вместе с младшим братом Пастернака – Александром, будущим художником и архитектором. Заметим, что и Николай Робертович влился в общество футуристов вслед за художником-имажинистом Борисом Эрдманом – своим старшим братом. И наконец, вспомним, что поэт Маяковский был профессиональным художником!
Недаром творческих людей нередко обобщают одним словом: художник. Все они обладают особой чуткостью к звуку и цвету, их ритмам и гармоничной композиции – в стихах ли, на полотне, в партитуре – не столь важно, сколь важно воздействие художественного произведения на чувства и побуждения людей….
А теперь, уважаемые читатели, нам самое время соприкоснуться с творчеством Архипа Куинджи – любимого художника Владимира Высоцкого, указанного им в анкете-интервью от 28 июня 1970 со знаковым названием «Хочу и буду». В качестве любимого творения там указана картина «Лунный свет». Случаен ли выбор нашего героя? Отнюдь. Луна – издревле считается планетой поэтов, она читает тайнопись души и высвечивает неявное в природе и в подсознании. Лунные ночи – самые плодотворные у творческих людей. Вот и Куинджи с Высоцким Луна вдохновляла. Они во многом очень похожи: оба делали то, что считали нужным, то, что хотели. Оба были иноходцами – искренними, трудолюбивыми, щедрыми и ни на кого похожими самородками.
Куинджи, осиротев в возрасте трех лет в детстве пас гусей, заниматься родовым ювелирным ремеслом не пожелал, потому как ничего кроме рисования его не интересовало. Очарованный картинами Айвазовского юношей он дерзнул отправиться к мастеру в Феодосию, но там ему позволили лишь растирать краски и молча наблюдать, как работают более взрослые и опытные ученики. В Академию художеств его взяли только с третьего раза – и то лишь вольнослушателем после того, как он представил картину «Татарская деревня при лунном освещении на южном берегу Крыма». Тем не менее, это был уже прорыв, поскольку появилась возможность тесного общения с такими Мастерами, как Репин, Крамской и Васнецов. В результате Куинджи ненадолго приобщился к передвижникам и сделал свой выбор в пользу новаторства и полной независимости. И он не ошибся в выборе! Тридцать лет упорной и плодотворной работы помогли ему не только прославиться и укрепиться материально, но и помогать молодым талантам – щедро и бескорыстно.
В творчестве Куинджи был новатором, не вписываясь в академическую классику, он сочетал романтику, импрессионизм, символизм, экзотичность и реалистичность – непостижимый другими формат произведений! Так и стилю песен Высоцкого доныне не подобрали адекватного его выразительности названия. Крамской писал о Куинджи: «...У нас в России, в отделе пейзажа... никто не различал в такой мере, как он, какие цвета дополняют и усиливают друг друга». Современники отмечали и музыкальность куинджиевской живописи, и поэтическую ритмичность его цветомузыки – разве они не знали, что он, как и Айвазовский, великолепно играл на скрипке? И Куинджи, и Высоцкий – оба, может быть не вполне осознанно, созвучно Велимиру Хлебникову чувствовали, знали, что „родина творчества – будущее“, потому и волнуют их творения народ поныне, утверждая торжество духа над плотью. О светоносном творчестве Куинджи можно писать книги, но нам, дорогие читатели, пора перейти к профессиональным музыкантам – тем самым обещанным «пентадам», поспособствовавшим явлению всенародного актёра, поэта и «шансонье» в одном лице – Владимира Высоцкого.
Пентада символизирует единство пяти основных стихий – земли, воды, огня, дерева и металла. Это «число судьбы» предполагает духовную целостность и многогранность человека, обещая успех при условии самоотдачи в труде посредством «движения и развития». В нашем случае под этой «пятиконечной звездой» родились Фредерик Шопен, Исаак Дунаевский, Дмитрий Шостакович и Александр Вертинский.
Шопен, упомянутый Высоцким в анкете «Хочу и буду» и дополнивший «Лунный свет» просветления «Революционным этюдом», родился в семье музыкантов. В раннем детстве он не только без нот, на слух, исполнял творения Баха и Моцарта, но и с увлечением рисовал и сочинял стихи. И всё же музыка захватила его полностью – с семи лет он начал заниматься композицией танцев и маршей и выступать с ними на публике, а в пятнадцать лет ему доверили выступить перед высоким гостем, коим был Александр I. С восемнадцати лет Шопен уже гастролировал по Европе, где познакомился с Мендельсоном, Беллини, Берлиозом, Шуманом, Листом и другими виртуозами. Известно, что Шуман, прослушав вариации молодого Шопена на тему Моцарта в авторском исполнении, воскликнул: «Шляпу долой, господа! Перед вами гений». Там же, вдали от бунтующей родины, Фредерик встретил Аврору Дюпен, она же Дюдеван и Жорж Санд – очень «революционную» даму-иноходца, с которой он прожил десять неспокойных, но плодотворных лет, не переставая тосковать по Польше.
Будучи любим многими, Шопен был пронзительно одинок – возможно, это и «сблизило» с ним Высоцкого и Пастернака, тоже обожавшего Шопена и посвятившего ему стихи: «Опять Шопен не ищет выгод,/Но, окрыляясь на лету,/Один прокладывает выход/Из вероятья в правоту». Был ли он «иноходцем»? В этом пытался разобраться и сам Пастернак, написавший о Шопене, что « его творчество насквозь оригинально не из несходств, с соперниками, а из сходства с натурой, с которой он писал. Оно всегда биографично…Шопен смотрел на свою жизнь как на орудие познания всякой жизни на свете… Главным средством выражения, языком, которым у Шопена изложено всё, что он хотел сказать, была его мелодия, наиболее неподдельная и могущественная из всех, какие мы знаем…».
О Дунаевском мы не раз упоминали ранее в разных контекстах и весьма подробно поведали о сходстве их с Высоцким судеб и отношения к творчеству в пятой главе – «Нити судьбы». Прославился он среди современников и как редкостно влюбчивый человек. Одной из муз Исаака Осиповича несколько лет была актриса Лидия Смирнова, пережившая его на 37 лет и мистически приобщившая к дате поминовения обожающего её композитора и нашего героя – 25 июля.
По свидетельству отца Владимира Высоцкого его сын нередко наигрывал мелодии песен Дунаевского – да и как их не наигрывать, если их пела вся страна? Некоторые песни стали воистину народными, например, «Ой, цветёт калина». Не менее популярными были «Песня о Каховке», «Каким ты был, таким ты и остался…», «Марш весёлых ребят», «Летите, голуби, летите…». А под «Школьный вальс» отправилось во взрослую жизнь не одно поколение, включая нашего героя и его соратников – всего же Исааком Осиповичем написано более ста песен, почти все они звучат в кинофильмах, а их в активе Дунаевского шестнадцать. Кроме того на его счету одиннадцать оперетт и музыка к спектаклям «Тартюф», «Женитьба Фигаро», «Принцесса Турандот». Кто знает, сколько ещё мог сотворить шедевров трудолюбивый композитор при такой большой востребованности, если бы он не покинул нас слишком рано – в 55 лет. Не выдержало сердце, остановилось. Толи от нагрузки, толи от напряжённых условий работы, скованной давлениям властей, негласными запретами публикаций его партитур, унизительными фельетонами в газетах и клеветой, о чём написано в предыдущей главе.
Следующим представителем к группе «пентад» был Дмитрий Шостакович – такой же «успешный» фанат высокого искусства и трудоголик, как и его старший коллега. Они оба раздражали власть предержащих чиновников своим авангардизмом, ина'ковостью в творчестве и популярностью в народе – ведь народная любовь всегда указывает на противостояние властям. Как уже упоминалось, Дмитрий Шостакович входил в состав худсовета Театра на Таганке – это под его музыку шли звёздные спектакли «Галилей» и «Гамлет», главные роли в которых гениально сыграл Высоцкий. Но какой сложной и изнуряющей была его жизнь, сотканная их противоречий! Слабые ноги и тело и мощные крылья таланта, пожизненное противостояние модернизма и формализма, властные тиски назначения быть «своим» и вечный страх отлучения от музыки смертью!
Шостакович талантом своим был будто приговорён властями к славе под надзором, но случись беда в тяжкие военные годы, одна лишь «Ленинградская симфония» сделала бы его имя бессмертным! В ней вся его жизнь, ибо чем сильней давление на сильного духом человека, прессуя в энергетический сгусток его волю, тем мощнее, ослепительнее взрыв её. Тогда и музыка может стать участником войны. А была ещё и Пятая симфония, о которой сам Шостакович сказал, что „её основная идея – переживания человека и всеутверждающийся оптимизм“. Этой музыкой он показал, как „через ряд трагических конфликтов большой внутренней, душевной борьбы утверждается оптимизм как мировоззрение“. Поводом для оптимизма были у Шостаковича и такие счастливые дни, как 12 апреля 1961 года, когда Юрий Гагарин пел в космосе его песню «Родина слышит, Родина знает, где в облаках её сын пролетает»…
Прежде, чем перейти к иноходцу Вертинскому, вспомним, что музыка в жизни Высоцкого появилась раньше поэзии. Ещё в Германии он впитал в себя ритмы и мелодику его и Дунаевского творений, песни которых частенько наигрывал на фортепиано и напевал его отец в кругу друзей-фронтовиков. Кроме того, с дочерьми Вертинского он общался на всевозможных капустниках и прочих театральных мероприятиях и был вхож в их дом. В одном из интервью Анастасии Вертинской на вопрос журналиста, как Владимир отзывался о музыке и стихах её отца, она ответила, что „он его просто обожал“ добавив, что Высоцкого и Вертинского „роднила творческая опала“. Оба они, будучи уже популярными в народе, не упоминались ни в печатных изданиях, ни по радио, ни по телевидению. Их песни тиражировались и распространялись подпольно, о сборниках стихов и говорить нечего – на них было наложено «табу».
Как всё-таки тесен мир творческих людей! Рано или поздно, но соприкасаются и вяжутся в узелки их жизненные Пути, как это случилось с Вертинским и Паустовским, учившихся в одной киевской гимназии, и с москвичами Любимовым и Высоцким. Это и шекспировская Офелия, сыгранная Анастасией Вертинской в фильме Козинцева, и песня её отца, спетая крутым опером Жегловым, и спасение Театра на Таганке одним звонком умирающего Паустовского в Политбюро ЦК КПСС Алексею Косыгину, предотвратившим увольнение Любимова из-за не глянувшегося Главреперткому спектакля «Пугачёв». Того самого спектакля, где Высоцкий сыграл свою звёздную роль есенинского Хлопуши, очаровав Марину Влади! Советский союз… страна советов… вот уж воистину «страна чудес»…
Кстати! Именно, благодаря «стране чудес», пересеклись судьбы музыкантов Евгения Геворгяна и Стаса Намина с Высоцким – а точнее, благодаря озвучиванию сказки Льюиса Кэрролла о приключениях девочки Алисы в стране чудес. Геворгян сотрудничал с ним при записи в студии фирмы «Мелодия» популярного дискоспектакля, о чём уже рассказано ранее, а Намин, которого его дед Анастас Микоян в отрочестве водил в Театр на Таганке, первым в России поставил мюзикл про Алису. Что их сблизило? Да то, что оба они иноходцы и музыканты-авангардисты – то есть «неформат». Ещё студентом Стас Намин создал рок-группу и сумел не только выстоять под давлением управленцев, но «повзрослеть» настолько, что 50-летие его ансамбль «Цветы» отметил в Кремле. А Геворгян, оставив престижную должность главного инженера компрессорного завода, стал первым исполнителем фри-джаза в России, а затем и композитором – и это без должного музыкального образования! Кроме того, как уже упоминалось ранее, он сочинил музыку к 32 кинофильмом, включая несколько картин Говорухина, где пел и снимался Высоцкий.
Кто такой Льюис Кэрролл? Иноходец, как и другие о ком мы тут говорим. Вообще-то он был учителем математики, который мечтал выйти за пределы реальности в некую чудесную страну, где можно быть свободным и делать всё, что придёт в голову. Однажды, будучи профессором в оксфордском Крайсчёрч-колледже, он провалился в яму – и у него родился замысел совершенно необычной сказки, героиней которой он сделал десятилетнюю Алису Лиделл – дочь ректора. Себе он отвёл роль Чеширского кота… а почему нет? Ведь автор родился в графстве Чешир в большой семье сельского священника и предоставленный самому себе в детстве соорудил театр марионеток и принялся выдумывать для него пьесы и сочинять стихи. А потом увлёкся математикой, но мечта его жила и ждала своего часа…
Выйти за пределы реальности… – разве не о том же мечтал Владимир Высоцкий? И путешествовать они оба любили. Правда, наш герой объездил полмира вживую, а Кэрролл, будучи диаконом, лишь однажды вырвался за пределы Англии, чтобы почить митрополита Филарета в связи с 50-летием пребывания его на московской кафедре. По пути к русским красотам диакон посетил Кале, Брюссель, Потсдам, Данциг, Кенигсберг, Вильно, Варшаву и Париж – а в России он гостил почти месяц и был потрясён её просторами и величием, о чём поделился со своими современниками. Из его статей можно понять, почему этот странный человек, получивший прозвище «сумасшедшего математика», захотел стать Чеширским котом в стране чудес. Да потому, что в нём жили те же чувства, какие он увидел в своей маленькой музе Алисе Лиделл! Раскрылся он в одной из своих статей. Это любознательность до крайности, вкус к жизни, который „доступен только счастливому детству, когда всё ново и хорошо, а грех и печаль всего лишь слова – пустые слова, которые ничего не значат! “
Прав был Борис Пастернак, написав в своей «Охранной грамоте», что детство – это «заглавное интеграционное ядро» всей жизни. Рискну дополнить его: там и тогда всё переживается впервые и оттуда восходит и расцветает Личность. Именно в детстве в Высоцком крепкими всходами из родовых генов проклюнулись чувство локтя, ответственность, самостоятельность и коллективизм. И всё это слилось с врождённым любопытством, детской доверчивостью и верой в Добро.
Вот что заметил сосед Высоцкого с Малой Грузинской улицы режиссёр Митта: «…все проявления его личности были столь естественны и простодушны, так располагали к нему людей! Он любил нравиться, но в этом было что-то чисто детское. Я думаю, что в каждом человеке живёт, спрятавшись глубоко, ребёнок, которым он был когда-то. У некоторых этот ребёнок сморщился, как карлик, у других раздулся как капризный дебил»…
Судьбы, судьбы… как неожиданно порой сплетаются яркие нити жизненных путей-дорог и как прочно завязываются они в узелки предопределённости встреч в свой срок, в свою минутку.
В начале войны Нина Максимовна с трёхлетним сыном уезжает в эвакуацию – и не в Среднюю Азию, не в Сибирь или Казахстан – а в Оренбуржье, где в истоках XVIII века укоренились предки будущей жены Володи Высоцкого. Да, да, уважаемый читатель! Мы идём к родословной Марины Влади.
Краеведы Оренбурга выяснили, что дед и другие её родственники имеют прямое отношение к Неполюевскому кадетскому корпусу, где служили многие Энгвальды, ведущие род свой от шведского офицера, перешедшего после Полтавской битвы на службу в русскую армию. Именно там, в Оренбуржье, родился Евгений Васильевич – отец матери Марины Влади. Потомственный военный, он больше десяти лет прослужил офицером-воспитателем в Неполюевском кадетском корпусе прежде, чем его перевели в пехотный Воронежский пехотный полк. Старший брат будущей тёщи нашего героя – Борис успел родиться ещё в Оренбурге, а сама Милица Евгеньевна появилась на свет уже в Курске, откуда через год её отец был переведён в Харьков, где она росла и взрослела до поступления в Смольный институт благородных девиц.
Но заглянем в Оренбуржье 1941 года, когда туда приехала Нина Максимовна Высоцкая с маленьким Вовой, и обратим внимание на другие судьбоносные детали их жизни в эвакуации.
Во-первых, по свидетельствам очевидцев в интернате для эвакуированных детей, в который поселили Володю, его кровать стояла на сцене. Да, да – на сцене, поскольку под интернат обустроили бывший клуб села Воронцовка, где поселили Высоцких.
Во-вторых, старожилы села в интервью газете «Комсомольская правда» поведали, что именно в Воронцовке Владимир впервые взял в руки гитару. Это бывало, и не раз, когда он гостил вместе с матерью у её подруги. Об этом есть даже запись рассказа очевидицы женских посиделок – Александры Кондратьевой в краеведческом музее Бузулука: «…К нам в гости они <Высоцкая с сыном> заходили частенько. У нас, конечно, свои разговоры – про фронт, потом споём под гитару. И опять разговоры. А Володе, чтобы не мешал, я как-то дала гитару, поскольку он наши песни слушал чрезвычайно внимательно. Он сидел на полу, и что-то тренькал на инструменте. И оторвать его потом от гитары было довольно затруднительно»…
И, наконец, в-третьих, существует детский рисунок Высоцкого, который сохранил оренбуржец Владимир Иванович Горячок, много лет активно занимающийся высоцковедением. Этот рисунок не только глубоко символичен и не по-детски профессионален, но и пророчески многозначен. При внимательном рассмотрении на нём можно увидеть и врождённые таланты мальчика, и цельность его натуры, и особенности его мировосприятия, и глубоко затаённое предчувствие своей судьбы. Рассмотрим подробнее мистические знаки рисунка пятилетнего ребёнка.
Композиция. Она безупречна, мало кто из детей так пропорционально и полностью заполняет формат листа, соблюдая перспективу и демонстрируя цельность содержания картины. Есть первый, второй, третий и даже четвёртый планы и глубина «за горизонтом». На первом плане две девочки в красном и синем платьях, лодка с двумя рыбаками и две дороги, ведущие к двум красным домам, умело размерами и изображением дорог, расставленным на два плана. Более того, дымящейся трубой показано, что в отдалённом доме тепло, а в ближнем – холодно. Видимо, дальний дом – это тот, куда маленький Володя ходил с мамой в гости по выходным. Удивляет неожиданное решение пятилетнего художника треугольными крышами параллельной синей улицы третьего плана оформить плоский красный забор за красными домами на первом плане – это почти гениальная находка будущего поэта! Не менее удивительно изображение деревьев на заднем плане с красными кронами. Не для того ли чтобы уравновесить краски?
Цвета на рисунке Володи «звучат». Не по возрасту продуманно чередование красочных пятен по всему «холсту», причём без использования чёрного карандаша и с соблюдением определённого направления уверенной штриховки: параллельной по центру, скошенной по краям под углом, единым с наклоном реки и дорог, и «квадратной» – на стенах домов. В целом же, всё на рисунке связно и ритмично, что указывает не только на цельность натуры и на особенности мировосприятия юного Высоцкого, но и на его врождённые таланты поэта и музыканта. И ещё – на одиночество: улиц и дорог две, домов два, девочки две, рыбаков в лодке двое… и несвойственно для детского рисунка крохотное и почти коричневое солнце…
Да, налицо одиночество мальчика, одетого в тёмный сиротский халатик, какой носили все дети интерната – и девочки, и мальчики, одиночество ребёнка живущего в чужом доме без отца, и, фактически, без матери. Одиночество на всю жизнь, когда в юности он будет слоняться по чужим квартирам и странам, по бескрайним просторам Отчизны, дороже которой у него ничего не было; когда позже будет наталкиваться на острые взгляды или гробовое молчание завистников, на отчуждение друзей и на бдительность «чёрного человека в костюме сером». Свой среди чужих, чужой среди своих… он и последний вздох свой испустит в одиночестве.
«Володя был потрясающе одинок – он принадлежал миру и Богу…» – слышится мне в ночи голос актрисы Нины Ургант.
Мои друзья ушли сквозь решето.
Им всем досталась Лета или Прана.
Естественною смертию – никто,
Все противоестественно и рано.
Иные жизнь закончили свою,
Не осознав вины, не скинув платья.
И, выкрикнув хвалу, а не проклятья,
Спокойно чашу выпили сию.
Другие знали, ведали и прочее...
Но все они на взлёте, в нужный год
Отплавали, отпели, отпророчили.
Я не успел, я прозевал свой взлёт.
Друзья… все ли они были таковыми? И что они вспомнят о нём, спустя годы после его ухода? Искренне ли?
…Средь суеты и кутерьмы –
Ах, как давно мы не прямы! –
То гнёмся бить поклоны впрок,
А то – завязывать шнурок...
Стремимся вдаль проникнуть мы, –
Но даже светлые умы
Всё размещают между строк –
У них расчёт на долгий срок...
Стремимся мы подняться ввысь –
Ведь думы наши поднялись, –
И там царят они, легки,
Свободны, вечны, высоки...
Эти строки одни из многих в стихотворении «Мы все живём как будто, но…», жёстко раскритикованном «поэтами в законе» – то есть признанными классиками 60-х годов. Написано оно Высоцким в счастливом для него 1973 году, когда наш «иноходец» на полном ходу устремился покорять горизонты, и до последней черты оставалось жить ему семь ёмких и тревожных лет…
Примечания.
Коллаж и автора очерка.
– между Пушкиным (худ. Пётр Кончаловский) и Кэрроллом слева направо: Паустовский, Лужина, Окуджава, Стас Намин, Шопен, Шостакович, Дунаевский и Геворгян;
– вокруг Пастернака: Луначарский, Мейерхольд, Шекспир и Цветаева;
– над Высоцким (худ. Владимир Батура): Брехт, Маяковский, Гагарин, Есенин, Эрдман, Хлебников и Эдуард Володарский.
– в центре: Юрий Любимов с сыном Петром от Каталин Кунц; Пётр Вегин, Архип Куинджи, Вертинский, Галич, пятилетний Высоцкий (снимок в эвакуации), а также его рисунок. На палитре картина Архипа Куинджи «Лунная ночь над Днепром».
2. Числа судьбы. На кругах с синим фоном с красной каймой – самоубийцы; с красным фоном с золотой каймой – «самосожженцы»: Пушкин – «наше всё» и Высоцкий – «всё наше». На светло-голубом и синем фоне с золотой, белой и коричневой каймой – относительно благополучные «иноходцы». Остальное – по тексту.
3. Ссылки на видео и стихи по теме приведены в первой рецензии.
Начало:
Высоцкий. Глава 1. Приговорённый к жизни – http://www.proza.ru/2018/01/25/132
Продолжение:
Высоцкий. Глава 2. Вертикаль – http://www.proza.ru/2018/04/11/61
Высоцкий. Глава 3. Горизонты – http://www.proza.ru/2018/07/03/989
Высоцкий. Глава 4. Быть или не быть самим собой – http://www.proza.ru/2018/07/24/295
Высоцкий. Глава 5. Нити судьбы – http://www.proza.ru/2018/11/26/1651
Высоцкий. Глава 6. Числа, звёзды и орбиты – http://www.proza.ru/2019/01/25/24
Высоцкий. Глава 7. Алгебра судьбы – http://www.proza.ru/2019/07/09/964
Следующая глава:
Высоцкий. Глава 9. Место встречи изменить нельзя – http://proza.ru/2020/07/25/217
Внимание! Можно увеличить картинку. Для этого зажмите одним пальцем клавишу Ctrl и осторожно покрутите колёсико мышки вперёд. Вернуть в исходное положение можно покрутив колёсико назад.