Светя фонариками, мы протиснулись в дверную щель. И оказались на лестнице, уходящей каменными ступенями вниз, сырого, пахнущего удушающими запахами плесени, большого кирпичного помещения.
Тут и там виднелись завалы гнилых деревянных балок и досок, по-видимому, оставшихся от отделявших друг друга перегородок.
Груды истлевшего барахла, железные обручи развалившихся бочек, да кадушек валялись по всем углам. А под потолком вдоль толстых каменных стен зарешеченные окна – бойницы с раздавленными стеклами, засыпанными сверху толстым слоем земли.
Походили мы с Егоркой по грудам мусора, перелезая через обрушившиеся балки и, не обнаружив ничего ценного, решили выбраться на свет божий. Тут и услышали сильный грохот.
Огромная глыба, отколовшись от старого фундамента, увлекая за собой тонны земли, свалилась в проём тоннеля, плотно закрыв выход и заживо похоронив нас, словно в могильном склепе.
Бросились мы к двери, пытаясь руками отгрести землю, да все четно.
Ободрав до крови пальцы об обрушившийся фундамент, не в силах его сдвинуть, совершенно выбившись из сил, опустились мы вдоль стены и присели на ступени лестницы.
По началу-то еще хорохорились, мол, сейчас придумаем, как выбраться отсюда. Но, когда сели батарейки и потухли наши фонарики, тут-то нам стало не по себе от этой непроглядной удушающей тьмы.
Ни малейшей щелки, ни просвета, только черная вязкая мгла, да эхо от наших слов, отражаясь от стен, окружали нас.
Сколько времени мы пробыли в этом подвале одному Богу известно. Часов-то у нас не было. И что толку от них, спичек с собой тоже не взяли. Думали, обойдемся фонариками. А оно вон как вышло.
- Пропадем мы здесь, - прошептал Егорка, - никто не видел, как мы пошли сюда, кроме старой бабки Авдотьи, но на нее надежда плоха.
Авдотья, как раз попадалась нам на встречу у колодца, когда мы шли к развалинам, но, мало ли куда отправились молодые ребята, может, в соседнюю деревню, а там малость и загуляли.
Так что надеяться нам оставалось только на чудо.
То ли от спертого воздуха или день на ночь наверху сменился, но впали мы с Егоркой в забытье.
Слышу, словно окрикнул кто нас. Открываю глаза, что за чудо?
Свет падает в окнах, освещая все вокруг, да и в подвале чистота и порядок. Бочки дубовые вдоль стен стоят целёхоньки, и кладовки закрыты на замки амбарные, а перед нами человек стоит. Сам ни молодой, ни старый. Лицо круглое, холёное, на голове белый с завитушками парик. А в руках трость с блестящим набалдашником.
Толкнул я Егорку, а тот спросонья понять ничего не может. Только ртом, как рыба, воздух глотает. Да и я не на шутку испугался.
Увидел все это мужик, расхохотался. Мы, как сидели, так и сидим, словно ноги вросли в землю. Потешился, глядя на нас мужик, да и говорит:
- Чего испугались молодцы, аль чёрта перед собой увидели? Я местный помещик, хозяин этого дома. Добро пожаловать в Иномирье.
Мы от изумления рты так и открыли. А он приглашает к себе в дом:
- Заходите, коль пожаловали ко мне в гости. Да вы поднимайтесь с пола, негоже простолюдинам в присутствии барина сидеть.
- А мы тебя и не боимся, - наконец-то придя в себя, расхрабрился Егорка.
- Тише ты, - толкнул я его в бок, - пойдем лучше посмотрим, куда это он нас зовет.
Барин медленно, словно плывя по воздуху, еле касаясь ступеней, направился к выходу.
Мы, почувствовав необъяснимую легкость во всем теле, поспешили за ним. Только какое-то странное чувство не покидало меня. Словно видел я это все со стороны. Душа моя парила вне моего тела, хотя руки и ноги были на месте, да и Егорку с барином я ясно видел.
Пройдя по длинному узкому коридору с горящими толстыми восковыми свечами в серебряных подсвечниках, очутились мы в большой светлой комнате с высокими ослепительно белыми потолками, украшенными лепниной.
Со стен нежно бирюзового цвета, увешенных картинами в резных позолоченных рамах, глядели на нас лица людей, одетых в старинные богатые одежды.
- Это мои предки, - как-то буднично, словно по-свойски, указывая тростью на портреты, - проговорил барин.
В его словах и манерах, когда проводил он нас по комнатам, уставленным сверкающими лаком шкафами, диванами, резными столиками из отполированного красного дерева и прочими диковинными предметами обихода, проявлялось явное бахвальство.
Наконец, обойдя весь дом, и, получив явное удовольствие от произведенного на нас впечатления, барин провел нас в свой кабинет, обустроенный на закрытой мансарде, из окон которой открывался чудный вид на большой, цветущий и любовно ухоженный умелыми руками садовника сад.
Указав нам с Егоркой рукой на обтянутый черной кожей, отороченный по бокам мерлушковыми кисточками, диван, сам он уселся в мягкое кресло с высокой изогнутой спинкой, стоящее напротив круглого столика, сплошь уставленного каким-то странными круглыми маленькими зеркалами в блестящих металлических оправах.
Помолчав, подумав, внимательно разглядывая нас, барин заговорил:
- Меня можете Филиппом звать. Так меня в братстве «Белой розы» нарекли. А вы мне можете не представляться, я о вас и так все знаю, - и называл нас по именам.
Сидим мы с Егоркой, диву даемся, откуда он нас знает?
А барин продолжает удивлять своим рассказом:
- Ваши предки ещё в старые времена моему батюшке служили, скажу больше, по родству вы мне приходитесь. Папенька-то мой еще тот кобель был, не одну смазливую крепостную девку без своего «благословления» замуж не выдавал. Через его проделки и маменька раньше времени в гроб легла.
Думаю, вот дела, к родственнику в гости попали, да еще в какое-то Иномирье. Мы и слова такого до селе не слыхивали.
А наш новый знакомый словно мысли читает и говорит:
- Иномирье – это параллельный мир остановившегося времени. Человек жить здесь может, сколько душа его пожелает, да немногим открыты сюда двери.
Слушаем мы нового знакомого, а сами думаем, уж не разыгрывает ли он нас.
А Филипп продолжает свой рассказ:
- Про Иномирье-то я узнал ещё в девстве от своего гувернёра – старого доброго дядюшки Ганса. Поведал он мне тогда, что, мол, на его родине есть один мастер по изготовлению зеркал, обладающий тайными знаниями, который унаследовал их от своих предков, принадлежавших когда-то к могущественному магическому ордену, и, что с помощью этих зеркал можно проникнуть в другие миры, и жить в этих мирах вечно в свое удовольствие, ни в чем не нуждаясь. Сильно запали тогда его слова в мою детскую душу. Стал я уговаривать своего гувернёра, чтобы помог он мне, когда вырасту, побывать на его родине, да хоть краем глаза глянуть на эти зеркала. Сдержал свое слово старый дядюшка Ганс. Как исполнилось мне семнадцать, уговорил он моего папеньку отправить меня за границу. Мол, для его пользы дела нужно барчука обучить наукам тамошним, чтобы поднял он, с помощью новых сельскохозяйственных механизмов хозяйство на высокий уровень, и денежки тогда так и потекут к моему папеньки в карман. Батюшка-то мой очень прижимистый на денежки был, но не выдержал сладких посулов и отправил меня под поручительство моего гувернёра в Голландию. Там-то я и свел свое знакомство с адептами «Белой розы». Все они были подмастерьями старого мастера. Четыре года постигал я тайные колдовские науки. Научился и магическим практикам по перемещению во времени и пространстве. Прошло время, получив знания, разъехались мои духовные братья, став мастерами оккультных наук, по странам и континентам нести свое слово другим людям. Поехал и я к себе домой, да батюшка не оценил моего поступка. Жажда наживы полностью поглотила его. Готов он был три шкуры содрать с человека лишь бы побольше набить свою мошну. Не выдержал он такого удара судьбы, посчитав свои убытки от моего обучения, захлестнула его злоба мертвой петлей, и представился он перед создателем. Не знаю, куда попала его душа, в ад или в рай, а, может, зависла между мирами. Мне уж было все равно. Из-за таких сребролюбцев, как мой батюшка, никогда не будет мира на земле. Злоба так и витает в воздухе. Осознав это, стал я с помощью магических практик готовить своё тело и душу покинуть этот враждебный для меня мир. Предвидел я, что добром это всё не кончится. За день до пожара я собрал свой багаж и открыл портал в иной мир.
Закончив свой рассказ, Филипп вдруг предложил:
- А не пора ли, братцы, нам подкрепиться?
Дёрнул он висевший у стены шнур. Где-то в соседней комнате зазвенел колокольчик. Тут же появился лакей, склонивший голову в подобострастном поклоне.
- Чего изволите, барин?
- Накрой-ка нам, голубчик, стол на три персоны, да скажи кучеру, чтобы заложил двух рысаков в бричку, что на мягком ходу, после обеда пусть подгоняет к крыльцу.
Пошли мы за барином в другую комнату, именуемую столовой, а на столе уже яства расставлены с жаренными, да вареными блюдами. Мы такого изобилия разносолов у себя дома и не видывали.
Плотно пообедав, думаем, чем нас хозяин ещё хочет удивить?
Слышим топот конских копыт.
Глянул Филипп в окно и говорит:
- Поедем, покажу вам свои владения.
Вышли мы на крыльцо, а на улице красота. Солнце над головой стоит, а воздух такой свежий и чистый, как после дождя.
Соскочил кучер с брички, снял с головы картуз, кланяется, приглашает на мягкие сиденья.
Сели, едем. Плавно, слегка покачиваясь, катится бричка. Легкой рысью бегут кони.
Вокруг дороги стоят дома, да не такие развалюхи, как у нас на земле, а добротные с украшенными художественной резьбой стенами.
Выехали за деревню, смотрим, с десяток мужиков из речки невод тянут, а в неводе рыбы видимо-невидимо. Увидели мужики барина, головами кивают, приветствуют значит.
Вдоль речки луга заливные, птица плавает, скотина пасётся.
Едем дальше. Бабы из леса идут, песни поют, в руках корзинки с малиной.
Остановились. Спрашивает Филипп:
- Как малина нынче уродилась?
- Хорошо, Батюшка уродилась. - говорят бабы - На вот, попробуй, отец родной, - и наперебой протягивают свои лукошки.
Любят, уважают своего барина крестьяне, отметил я про себя. Да только сидит Филипп, пригорюнился, словно думу какую думает, а сам поглядывает на нас, вроде сказать что-то хочет. И вдруг говорит:
- Всего у меня в достатке, и народ меня любит, да только жизнь мне стала скучна, душе моей тесно здесь, хочется и другие миры посмотреть, да не на кого поместье оставить, а без хозяина мужики перессорятся, передерутся. Рухнет и исчезнет этот мир.
А Егорка возьми, да ляпни:
- Если бы у меня была такая жизнь, я бы душу свою дьяволу заложил.
Глянул на него Филипп, хотел что-то сказать, но промолчал.
Так, молча, до усадьбы и доехали.
Поднялись на крыльцо, а солнце уже за горизонт садится. Засуетился Филипп.
- Домой вам, ребятки, пора, иначе, как солнце зайдет, навечно здесь останетесь.
Достает он из кармана своего сюртука два маленьких зеркальца, подаёт нам, а сам торопится, бормочет заклинания, выкрикивает какое-то странное имя.
Заискрились, забегали по зеркалам искорки. Завертелось, закружилось все вокруг, и полетели мы с моим другом Егоркой в тартарары...
Очнулся я. Кто-то ватку с нашатырным спиртом суёт мне в нос. Смотрю, фельдшерица надо мной склонилась. Рядом Егорка на земле сидит, держится за голову, словно пьяный. Люди с лопатами толпятся. Понять ничего не могу, что случилось, где мы?
Потом уж отец рассказывал, что три дня нас искали. Если бы ни старуха Авдотья, лежали бы наши косточки в подземелье барского дома.
Часто после этого случая задумывался я об увиденном. Что это было, сон или явь? Спрашивал и у Егорки, а тот молчит, словно воды в рот набрал, и странный какой-то стал, все особняком держаться начал.
А вскоре война началась. Егорку с первой командой и забрали. Больше я его не видел. Да и родные от него весточки не получали и так и не дождались Егорки. Исчез, словно растворился.
Я тоже несколько раз просился, чтобы отправили меня на фронт, да по здоровью не прошёл. Приемная комиссия не пропустила. Обойдемся, говорят, без таких воинов.
В войну-то шибко худо жили. Не приведи господь. Ни обуть, ни одеть не чего.
Стал я как-то штопать старый пиджак, тот самый, в котором еще три года назад по подвалу лазали. Чувствую, что-то за подкладкой лежит. Глядь, а там зеркальце! Видимо в прореху в кармане провалилось.
Тут-то меня и осенило, куда делся Егорка.
Много раз я хотел попасть в Иномирье, повидать друга, да запамятовал заклинанье. Больно уж имя у духа времени, которое называл Филипп, было мудреное, не похожее на человеческое, а, когда вспомнил, уж стариком стал.
После этого разговора с дедом Андреем прошло ещё с десяток лет.
Так уж получилось, что жизнь меня закрутила, завертела, понесла. Вспомнил я про зеркальце, когда уже деда не было на этом свете.
Спохватился я, стал искать, спрашивать у матери, не видала ли она маленькое бронзовое зеркало.
- Не знаю, - говорит, - когда деда домик продавали, забрали на память кой-какие безделушки. Да вон в старом комоде, что в сарае стоит, посмотри.
Зашел я в сарай, а ящик у комода открыть не могу, руки не слушаются. А вдруг его там нет?
Набрался духу, дернул за ручку. А нет, вот оно зеркальце, лежит передо мной, только потускнело малость.
Хотел провести по нему ладонью, да, подумав, одернул руку. А вдруг заискрятся, забегают огоньки по зеркалу, и провалюсь я в это таинственное и загадочное для меня Иномирье?