Комитет национального наследия / rusheritage.org
Сергей Есенин. Все автобиографии
/ Есенин С.А. Полное собрание сочинений: В 7 т. / Гл. ред. Ю.Л.Прокушев; ИМЛИ им. А.М.Горького РАН. — М.: Наука; Голос, 1995—2002.
===== Автобиография. 1916.
Есенин Сергей Ал‹ександрович›, сын крестьянина Рязанской губ‹ернии› и уез‹да›, села Константинова Кузьминской волости. Родился в 1895 г. 21 сентября.
Образование получил в учительской школе и два года слушал лекции в Университете Шанявского. Стихи начал писать с 8 лет. Печататься начал 18 лет. Книга вышла через год, как появились стихи, под назван‹ием› «Радуница», изд‹ание› Аверьянова 1916 г.
‹1916›
===== Автобиографический набросок. 1915-1916.
Родился 1895 г. 21 сентября в селе Константинове Кузьминской волости Рязанской губернии и уезда. Пробуждение творческих дум началось по сознательной памяти до 8 лет. Напечатался впервые в журнале «Новый журнал для всех» и «Голос жизни» с сопроводительной статьёй Гиппиус. К стихам расположили песни, которые я слышал кругом себя, а отец мой даже слагал их.
‹1915—1916›
===== Автобиографический набросок. 1916.
Крестьянин села Константинова Кузьминской волости Рязанского уезда и губ‹ернии›.
Родился в 1895 году 21 сентября. Окончил учительскую школу. Учительствовать не пришлось.
‹1916›
===== Автобиография. 1922.
Я сын крестьянина. Родился в 1895 году 21 сентября в Рязанской губернии, Рязанского уезда, Кузьминской волости.
С двух лет, по бедности отца и многочисленности семейства, был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей, с которыми протекло почти всё моё детство. Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трёх с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку.
Потом меня учили плавать. Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня белье и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и, пока не захлёбывался, он всё кричал: «Эх, стерва! Ну куда ты годишься?» «Стерва» у него было слово ласкательное. После, лет восьми, другому дяде я часто заменял охотничью собаку, плавая по озёрам за подстреленными утками. Очень хорошо я был выучен лазить по деревьям. Из мальчишек со мной никто не мог тягаться. Многим, кому грачи в полдень после пахоты мешали спать, я снимал гнёзда с берёз, по гривеннику за штуку. Один раз сорвался, но очень удачно, оцарапав только лицо и живот да разбив кувшин молока, который нёс на косьбу деду.
Средь мальчишек я всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах. За озорство меня ругала только одна бабка, а дедушка иногда сам подзадоривал на кулачную и часто говорил бабке: «Ты у меня, дура, его не трожь! Он так будет крепче».
Бабушка любила меня изо всей мочи, и нежности её не было границ. По субботам меня мыли, стригли ногти и гарным маслом гофрили голову, потому что ни один гребень не брал кудрявых волос. Но и масло мало помогало. Всегда я орал благим матом и даже теперь какое-то неприятное чувство имею к субботе.
По воскресеньям меня всегда посылали к обедне и, чтобы проверить, что я был за обедней, давали 4 копейки: две копейки за просфору и две за выемку частей священнику. Я покупал просфору и вместо священника делал на ней перочинным ножом три знака, а на другие две копейки шёл на кладбище играть с ребятами в свинчатку.
Так протекало моё детство. Когда же я подрос, из меня очень захотели сделать сельского учителя и потому отдали в закрытую церковно-учительскую школу, окончив которую шестнадцати лет, я должен был поступить в Московский учительский институт. К счастью, этого не случилось. Методика и дидактика мне настолько осточертели, что я и слушать не захотел.
Стихи я начал писать рано, лет девяти, но сознательное творчество отношу к 16—17 годам. Некоторые стихи этих лет помещены в «Радунице».
Восемнадцати лет я был удивлён, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и неожиданно грянул в Петербург. Там меня приняли весьма радушно. Первый, кого я увидел, был Блок, второй — Городецкий. Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта. Городецкий меня свёл с Клюевым, о котором я раньше не слыхал ни слова. С Клюевым у нас завязалась, при всей нашей внутренней распре, большая дружба, которая продолжается и посейчас, несмотря на то, что мы шесть лет друг друга не видели.
Живёт он сейчас в Вытегре, пишет мне, что ест хлеб с мякиной, запивая пустым кипятком и моля Бога о непостыдной смерти.
За годы войны и революции судьба меня толкала из стороны в сторону. Россию я исколесил вдоль и поперёк, от Северного Ледовитого океана до Чёрного и Каспийского моря, от Запада до Китая, Персии и Индии.
Самое лучшее время в моей жизни считаю 1919 год. Тогда мы зиму прожили в 5 градусах комнатного холода. Дров у нас не было ни полена.
В РКП я никогда не состоял, потому что чувствую себя гораздо левее.
Любимый мой писатель — Гоголь.
Книги моих стихов: «Радуница», «Голубень», «Преображение», «Сельский часослов», «Трерядница», «Исповедь хулигана» и «Пугачёв».
Сейчас работаю над большой вещью под названием «Страна Негодяев».
В России, когда там не было бумаги, я печатал свои стихи вместе с Кусиковым и Мариенгофом на стенах Страстного монастыря или читал просто где-нибудь на бульваре. Самые лучшие поклонники нашей поэзии — проститутки и бандиты. С ними мы все в большой дружбе. Коммунисты нас не любят по недоразумению.
За сим всем читателям моим нижайший привет и маленькое внимание к вывеске: «Просят не стрелять!»
14 мая 1922
Берлин
===== Автобиография. 1923.
Родился 1895 г. 3 октября. Сын крестьянина Рязанской губ‹ернии›. Рязанского уезда, села Константинова.
Детство прошло среди полей и степей. Рос под призором бабки и деда.
Бабка была религиозная, таскала меня по монастырям. Дома собирала всех увечных, которые поют по русским сёлам духовные стихи от «Лазаря» до «Миколы». Рос озорным и непослушным, был драчун. Дед иногда сам заставлял драться, чтобы крепче был.
Стихи начал слагать рано. Толчки давала бабка. Она рассказывала сказки. Некоторые сказки с плохими концами мне не нравились, и я их переделывал на свой лад. Стихи начал писать, подражая частушкам.
В Бога верил мало. В церковь ходить не любил. Дома это знали и, чтоб проверить меня, давали 4 копейки на просфору, которую я должен был носить в алтарь священнику на ритуал вынимания частей. Священник делал на просфоре 3 надреза и брал за это 2 копейки. Потом я научился делать эту процедуру сам перочинным ножом, а 2 коп‹ейки› клал в карман и шёл играть на кладбище к мальчишкам, играть в бабки. Один раз дед догадался. Был скандал. Я убежал в другое село к тётке и не показывался до той поры, пока не простили.
Учился в закрытой учительской школе.
Дома хотели, чтоб я был сельским учителем.
Когда отвезли в школу, я страшно скучал по бабке и однажды убежал домой за 100 с лишним вёрст пешком.
Дома выругали и отвезли обратно.
После школы с 16 лет до 17 жил в селе. 17 лет уехал в Москву и поступил вольнослушателем в Университет Шанявского. 19 лет попал в Петербург проездом в Ревель к дяде. Зашёл к Блоку, Блок свёл с Городецким, а Городецкий с Клюевым. Стихи мои произвели большое впечатление.
Все лучшие журналы того времени (1915) стали печатать меня, а осенью (1915) появилась моя первая книга «Радуница». О ней много писали. Все в один голос говорили, что я талант.
Я знал это лучше других.
За «Радуницей» я выпустил «Голубень», «Преображение», «Сельский часослов», «Ключи Марии», «Трерядницу», «Исповедь хулигана», «Пугачев». Скоро выйдет из печати «Страна Негодяев» и «Москва кабацкая».
В революции был отмечен Троцким как попутчик.
Крайне индивидуален.
Со всеми устоями на советской платформе.
————
В 1916 году был призван на военную службу. При некотором покровительстве полковника Ломана, адъютанта императрицы, был представлен ко многим льготам. Жил в Царском недалеко от Разумника Иванова. По просьбе Ломана однажды читал стихи императрице. Она после прочтения моих стихов сказала, что стихи мои красивые, но очень грустные. Я ответил ей, что такова вся Россия. Ссылался на бедность, климат и проч‹ее›.
Революция застала меня на фронте в одном из дисциплинарных батальонов, куда угодил за то, что отказался написать стихи в честь царя. Отказывался, советуясь и ища поддержки в Иванове-Разумнике.
В революцию покинул самовольно армию Керенского и, проживая дезертиром, работал с эсерами не как партийный, а как поэт.
При расколе партии пошёл с левой группой и в октябре был в их боевой дружине.
Вместе с советской властью покинул Петроград.
В Москве 18 года встретился с Мариенгофом, Шершеневичем и Ивневым.
Назревшая потребность в проведении в жизнь силы образа натолкнула нас на необходимость опубликования манифеста имажинистов. Мы были зачинателями новой полосы в эре искусства, и нам пришлось долго воевать.
Во время нашей войны мы переименовывали улицы в свои имена и раскрасили Страстной монастырь в слова своих стихов.
19—20—21 ‹годы› ездил по России: Мурман, Соловки, Архангельск, Туркестан, Киргизские степи, Кавказ, Персия, Украина и Крым.
В 22 году вылетел на аэроплане в Кёнигсберг. Объездил всю Европу и Северную Америку.
Доволен больше всего тем, что вернулся в Советскую Россию.
Что дальше — будет видно.
‹1923›
===== Автобиография. 1924.
Я родился в 1895 году 21 сент‹ября› в селе Константинове Кузьминской волости, Рязанской губ‹ернии› и Ряз‹анского› уез‹да›. Отец мой — крестьянин Александр Никитич Есенин, мать — Татьяна Фёдоровна.
Детство провёл у деда и бабки по матери, в другой части села, которое наз‹ывается› Матово.
Первые мои воспоминания относятся к тому времени, когда мне было три-четыре года.
Помню: лес, большая канавистая дорога. Бабушка идёт в Радовецкий монастырь, который от нас верстах в 40. Я, ухватившись за её палку, еле волочу от усталости ноги, а бабушка всё приговаривает: «Иди, иди, ягодка, Бог счастье даст».
Часто собирались у нас дома слепцы, странствующие по сёлам, пели духовные стихи о прекрасном рае, о Лазаре, о Миколе и о Женихе, светлом госте из града неведомого.
Нянька, старуха-приживальщица, которая ухаживала за мной, рассказывала мне сказки, все те сказки, которые слушают и знают все крестьянские дети.
Дедушка пел мне песни старые, такие тягучие, заунывные. По субботам и воскресным дням он рассказывал мне Библию и священную историю.
Уличная же моя жизнь была не похожа на домашнюю. Сверстники мои были ребята озорные. С ними я лазил вместе по чужим огородам. Убегал дня на 2—3 в луга и питался вместе с пастухами рыбой, которую мы ловили в маленьких озёрах, сначала замутив воду, руками, или выводками утят.
После, когда я возвращался, мне частенько влетало.
В семье у нас был припадочный дядя, кроме бабки, деда и моей няньки. Он меня очень любил, и мы часто ездили с ним на Оку поить лошадей. Ночью луна при тихой погоде стоит стоймя в воде. Когда лошади пили, мне казалось, что они вот-вот выпьют луну, и радовался, когда она вместе с кругами отплывала от их ртов.
Когда мне сравнялось 12 лет, меня отдали учиться из сельской земской школы в учительскую школу. Родные хотели, чтоб из меня вышел сельский учитель. Надежды их простирались до института, к счастью моему, в который я не попал.
Стихи писать начал лет с 9, читать выучили в 5. Влияние на моё творчество в самом начале имели деревенские частушки. Период учёбы не оставил на мне никаких следов, кроме крепкого знания церковнославянского языка. Это всё, что я вынес.
Остальным занимался сам под руководством некоего Клеменова. Он знакомил меня с новой литературой и объяснял, почему нужно кое в чём бояться классиков. Из поэтов мне больше всего нравился Лермонтов и Кольцов. Позднее я перешёл к Пушкину.
1913 г. я поступил вольнослушателем в Университет Шанявского. Пробыв там 1 1/2 года, должен был уехать обратно, по материальным обстоятельствам, в деревню.
В это время у меня была написана книга стихов «Радуница». Я послал из них некоторые в петербургские журналы и, не получая ответа, поехал туда сам. Приехал, отыскал Городецкого. Он встретил меня весьма радушно. Тогда на его квартире собирались почти все поэты. Обо мне заговорили, и меня начали печатать чуть ли не нарасхват.
Печатался я: «Русская мысль», «Жизнь для всех», «Ежемесячный журнал» Миролюбова, «Северные записки» и т. д. Это было весной 1915 г. А осенью этого же года Клюев мне прислал телеграмму в деревню и просил меня приехать к нему.
Он отыскал мне издателя М.В.Аверьянова, и через несколько месяцев вышла моя первая книга «Радуница». Вышла она в ноябре 1915 г. с пометкой 1916 г.
В первую пору моего пребывания в Петербурге мне часто приходилось встречаться в Блоком и Ивановым-Разумником, позднее с Андреем Белым.
Первый период революции встретил сочувственно, но больше стихийно, чем сознательно.
1917 году произошла моя первая женитьба на З.Н.Райх.
1918 году я с ней расстался, и после этого началась моя скитальческая жизнь, как и всех россиян за период 1918—21. За эти годы я был в Туркестане, на Кавказе, в Персии, в Крыму, в Бессарабии, в оренбургских степях, на мурманском побережье, в Архангельске и Соловках.
1921 г. я женился на А.Дункан и уехал в Америку, предварительно исколесив всю Европу, кроме Испании.
После заграницы я смотрю на страну свою и события по-другому. Наше едва остывшее кочевье мне не нравится. Мне нравится цивилизация, но я очень не люблю Америки. Америка — это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще лучшие порывы человечества.
Если сегодня держат курс на Америку, то я готов тогда предпочесть наше серое небо и наш пейзаж: изба немного вросла в землю, прясло, из прясла торчит огромная жердь, вдалеке машет хвостом на ветру тощая лошадёнка. Это не то что небоскрёбы, которые дали пока что только Рокфеллера и Маккормика, но зато это то самое, что растило у нас Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова и др.
Прежде всего я люблю выявление органического. Искусство для меня не затейливость узоров, а самое необходимое слово того языка, которым я хочу себя выразить. Поэтому основанное в 1919 году течение имажинизм, с одной стороны, мной, а с другой — Шершеневичем, хоть и повернуло формально русскую поэзию по другому руслу восприятия, но зато не дало никому еще права претендовать на талант. Сейчас я отрицаю всякие школы. Считаю, что поэт и не может держаться определённой какой-нибудь школы. Это его связывает по рукам и ногам. Только свободный художник может принести свободное слово.
Вот всё то короткое, схематичное, что касается моей биографии. Здесь не всё сказано, но, я думаю, мне пока ещё рано подводить какие-либо итоги себе. Жизнь моя и моё творчество ещё впереди.
20 июня 1924
===== Автобиографический набросок. 1925 («Нечто о себе»)
1
Родился 1895 г. 21 сентября в селе Константинове Рязанской губ‹ернии› Рязанского уезда.
Детство такое же, как у всех сельских ребятишек.
До 12—13 лет жил с дедом и бабкой. Дед был зажиточный.
2
Читать начал с 5 лет под руководством дяди. Стихи с 8 лет. Учился много, но ничего не кончил.
3
В Университете Шанявского в 1913—14 г. столкнулся с поэтами. Узнал Клюева, Клычкова, Орешина и Наседкина. Печататься начал в «Русской мысли» и «Голосе жизни».
‹Сентябрь-октябрь 1925›
===== Автобиография. 1925 («О себе»).
Родился в 1895 году, 21 сентября, в Рязанской губернии, Рязанского уезда, Кузьминской волости, в селе Константинове.
С двух лет был отдан на воспитание довольно зажиточному деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей, с которыми протекло почти всё моё детство. Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трёх с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку. Потом меня учили плавать. Один дядя (дядя Саша) брал меня в лодку, отъезжал от берега, снимал с меня бельё и, как щенка, бросал в воду. Я неумело и испуганно плескал руками, и, пока не захлёбывался, он все кричал: «Эх! Стерва! Ну куда ты годишься?» «Стерва» у него было слово ласкательное. После, лет восьми, другому дяде я часто заменял охотничью собаку, плавал по озёрам за подстреленными утками. Очень хорошо лазил по деревьям. Среди мальчишек всегда был коноводом и большим драчуном и ходил всегда в царапинах. За озорство меня ругала только одна бабка, а дедушка иногда сам подзадоривал на кулачную и часто говорил бабке: «Ты у меня, дура, его не трожь, он так будет крепче!» Бабушка любила меня изо всей мочи, и нежности её не было границ. По субботам меня мыли, стригли ногти и гарным маслом гофрили голову, потому что ни один гребень не брал кудрявых волос. Но и масло мало помогало. Всегда я орал благим матом и даже теперь какое-то неприятное чувство имею к субботе.
Так протекло моё детство. Когда же я подрос, из меня очень захотели сделать сельского учителя и потому отдали в церковно-учительскую школу, окончив которую, я должен был поступить в Московский учительский институт. К счастью, этого не случилось.
Стихи я начал писать рано, лет девяти, но сознательное творчество отношу к 16—17 годам. Некоторые стихи этих лет помещены в «Радунице».
Восемнадцати лет я был удивлён, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и поехал в Петербург. Там меня приняли весьма радушно. Первый, кого я увидел, был Блок, второй — Городецкий. Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта. Городецкий меня свёл с Клюевым, о котором я раньше не слыхал ни слова. С Клюевым у нас завязалась, при всей нашей внутренней распре, большая дружба.
В эти же годы я поступил в Университет Шанявского, где пробыл всего 1 1/2 года, и снова уехал в деревню.
В Университете я познакомился с поэтами Семеновским, Наседкиным, Колоколовым и Филипченко.
Из поэтов-современников нравились мне больше всего Блок, Белый и Клюев. Белый дал мне много в смысле формы, а Блок и Клюев научили меня лиричности.
В 1919 году я с рядом товарищей опубликовал манифест имажинизма. Имажинизм был формальной школой, которую мы хотели утвердить. Но эта школа не имела под собой почвы и умерла сама собой, оставив правду за органическим образом.
От многих моих религиозных стихов и поэм я бы с удовольствием отказался, но они имеют большое значение как путь поэта до революции.
С восьми лет бабка таскала меня по разным монастырям, из-за неё у нас вечно ютились всякие странники и странницы. Распевались разные духовные стихи. Дед, напротив, был не дурак выпить. С его стороны устраивались вечные невенчаные свадьбы.
После, когда я ушёл из деревни, мне долго пришлось разбираться в своём укладе.
В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал всё по-своему, с крестьянским уклоном.
В смысле формального развития теперь меня тянет всё больше к Пушкину.
Что касается остальных автобиографических сведений, они в моих стихах.
Октябрь 1925
————————
• Комментарии и пояснения: http://feb-web.ru/feb/esenin/texts/es1/es1-385-.htm?cmd=p