Делай, что должно. По курсу - звезды

Направленность: Джен
Автор: Дэлора и Таэ Серая Птица

Рейтинг: R
Жанры: Романтика, Фантастика, Фэнтези
Предупреждения: Гендерсвап, Элементы гета, Элементы слэша

______________________________

               
Пролог


Мы — дети героев. Нам тянуться, чтоб ровнею стать,
Неустанно и рьяно. Пред нами живой эталон.
Тем, кто хочет добиться, достичь, осветить, перегнать,
Не вкушая успех, почивая на лаврах отцов.

Нам искать свои карты, пути, паруса, покорять океан,
Вместо волн и земли мы расчертим небесный простор.
Мы ведь дети героев, их победами импульс нам дан,
Их дела как ступени. Их слова — как напутственный хор:

«Ты сам выбираешь свой путь,
Ты в ответе за каждый свой шаг.
Пусть хватает сил не свернуть,
Зоркости сердца — увидеть свой знак,
Твердости рук — крепче держать штурвал,
Чести и верности — другом кому-то стать.
Стойкости — выдержать зной и шквал.
Мечтай! И сумей мечту не предать.
Ты сам выбираешь свой путь.
Но помни: всегда у тебя за спиной
Будем мы, чтоб поднять, подтолкнуть,
Поддержать, стать надежной стеной,
Стать трамплином, разбегом, опорой,
Попутным ветром, несущим ввысь.
Дерзай! С земным притяженьем споря,
К звездам душою и телом рвись!»

Мы дети героев, мы внуки и правнуки ярко горевших легенд.
Мы сможем все то, что они не сумели, и перешагнем рубежи.
В наших душах их память. Их имена — наш путеводный свет.
Покоряя вершины свои, мы словно бы им возвращаем жизнь.
(Таэ Серая Птица)



      Жать кому-то руки под вспышки фотокамер было привычно, нехин анн-Марун делал это иногда по несколько раз на дню. Но сейчас его ни капли не волновали собравшиеся вокруг газетчики, потому что это рукопожатие было особенным. Он жал руку тому, кто преодолеет последний барьер. Тому, кто взлетит выше, чем возможно даже самому сильному и умелому воздушному.
      Жал руку обычному человеку.
      — Я буду надеяться, что Стихии не забудут о вас там, наверху, — слова отчасти протокольные, заученные, напоминание всему миру, что нэх и этины — по-прежнему одно единое целое, неделимое и нерушимое.
      Но вот тепло в глазах никакой протокол не поможет подделать. Тепло и искреннюю надежду, что у следующего — получится. Что разожмутся ладони Стихий, бережно держащие планету, и этин окажется там, где ни одной из них нет места.
      В космосе.
      Космос. Та черная бездна, что так манила подмигивающими огоньками далеких звезд мечтателей всех времен, но до последнего времени была недоступна никому — ни нэх, ни даже удэши. Да, даже удэши воздуха, сильнейшие из них — Янтор, Эллаэ — не сумели преодолеть размытую границу атмосферы, потому что там, наверху, воздуха не было. Им попросту не на что было опереться, нечем толкнуть себя еще выше, к звезде. Но стремление оставалось, тянуло, манило познать — что там, вне границ привычного и до последней песчинки изученного мира?
      Нэх спасовали. Сдались, могли лишь мечтательно смотреть вверх. И только люди, которых не коснулись Стихии, не отчаивались. Они думали. Изобретали. Техника все усложнялась, становясь чем-то на грани магии. И простые амулеты теперь превращались в такое, что иные старики качали головами: во времена их молодости все было так легко, вот тебе машина, вот ее сердце, сел да поехал. А тут — многослойные, из разных пород камня, да так хитро сложено и спаяно... Да что там — машины уже думать научились! Не так, как разумные существа, конечно, но без них теперь было не обойтись ни в ставших совсем сложными делах Счетных цехов, ни даже в обыденной жизни.
      Люди, обычные люди придумали сперва крылатые машины — и открыли новый материк на другой стороне планеты, заселенный только животными. Абсолютно девственная природа, словно только-только завершилось Творение Стихий. Удэши разводили руками: пустые земли не были им интересны ранее, ведь там не было людей. Люди, нэх — вот была та точка преломления, в которой сходились Стихии, чтобы породить что-то новое. Человеческий разум был тем, что двигало вперед не только развитие техники, но и эволюцию. Именно стремление человека к новому заставляло Стихии подстраиваться, меняться, не стоять на месте, расширять границы познания. Эволюционировать. Удэши, нэх, Хранители, Стражи, Крылатые — все они появлялись именно тогда, когда случался качественный скачок в сознании.
      И почему-то нехину анн-Марун казалось, что сейчас он тоже случится. Если не подведут машины. Если не подведут расчеты. Если, если, если... Если этот этин поверит в себя и сможет.
      И совершенно вразрез со всеми протоколами, со всеми обычаями, писаными и неписаными, приобняв его и хлопнув по плечу, нехин пожелал:
      — Удачи, брат.

               
Глава первая


      Когда пришла пора искать место для опасных экспериментов, думали недолго. На обитаемых землях никому и в голову бы не пришло проводить такое, на нетронутом континенте — тоже. Его берегли всеми силами, стараясь не вмешиваться в естественный ход вещей, лишь изучая незнакомые растения и животных. Хватило, за глаза хватило понимания, как безумно можно исказить природу неосторожным вмешательством. Земли Ворчуна тому примером, до сих пор там порой случалось такое, что только за голову хватайся.
      Именно поэтому в качестве испытательной площадки выбрали Искаженные острова в Теплых водах.
      Когда-то там жили нэх, извратившие саму суть стихий, горевшие Темным огнем и отравлявшие все вокруг Мертвой землей. И если северным Тающим островам их аматанские приспешники не смогли так сильно навредить, там уже много лет как спокойно селились люди, то этим островам пришлось гораздо хуже. Земля здесь пропиталась искажением настолько, что столетие за столетием выжигали, выкорчевывали заразу, пока не остались одни лишь голые, безжизненные камни, ни на что непригодные. К ним даже морские звери не приближались, не садились птицы. Вычищенное силами нэх и удэши место оставалось пустым. До тех пор, пока не потребовалось людям.
      И его — этого места — было достаточно для размещения огромного комплекса, включающего тренировочные центры, лаборатории, центр управления, сборочные цеха — на острова доставлялись детали будущей ракеты-носителя, которые изготавливали, конечно же, на крупнейших заводах Ташертиса и Аматана. И уже здесь из разрозненных частей, от крохотных заклепок до огромных пластин обшивки, создавалась она: монументальная, внушающая сейчас трепет и гордость за достижения человеческого разума, замершая в объятиях стальных ажурных ферм.
      Ракету и возвращаемый модуль, который в итоге от нее останется, было решено назвать «Мечтатель». С этим названием была связана забавная история, которая наверняка войдет в учебники потом, когда первый этап эксперимента успешно закончится. Разработчики в конструкторском бюро, которые занимались ракетой и модулем, раза четыре переругались насчет того, как проект назвать. А это не слишком хорошая примета: доказано всеми масштабными проектами человечества, от строительства трансконтинентальной железной дороги до последних моделей самолетов. В общем, переругались настолько, что проекту грозил срыв. И тогда самый младший член команды, буквально вот только что закончивший обучение в Счетном цеху и выполнявший по большей части референтские задачи, проще говоря «принеси-подай-сгинь-не мешай», предложил: «А давайте объявим конкурс в школах? Пусть дети решают, какое имя будет носить наш проект».
      В общем, теперь на ракете красовалось гордое и немного детское «Мечтатель».
      Мечтатель...
      А ведь слово-то какое, верное. Анэу, узнав о выбранном названии, только улыбнулся светло: да, мечтатель. Тот, кто стремится вверх, к звездам, к мечте. Ныне — достижимой.
      Он верил в это всем сердцем. Верил, что достигнет звезд, взглянет на них, верил с того момента, как впервые вышел ночью во двор, еще ребенком — и они мерцали сверху, громадные, переливающиеся на небесном бархате, будто невиданные драгоценности. И тогда у него впервые появилась мечта.
      Мечта, которая вела ребенка, а потом и юношу. Сначала — в небо, на крыльях самолета. Потом — все выше и выше, туда, куда не могли добраться другие пилоты, не выдерживая перегрузок. Организм горца справлялся с ними — и потому из пилотов, отобранных для эксперимента, выделили именно его. Анэу Атаная. И он с честью выдержал все тренировки, доказав, что достоин. Что может. Что попробует — и сделает, что должен. Оправдает надежды всех этинов, нэх и удэши, что с нескрываемым напряжением ждали его полета. Наверное, не зря имя его рода корнями уходило к слову «спокойствие». Ожидая, пока будет построен его «Мечтатель», Анэу был спокоен. Ждал. Мечтал. Тренировался, улыбаясь, как бы тяжело ни было.
      
      На стартовой площадке лишних не было. Газетчики, провожающие, даже его семья остались там, на Гостевом острове, а здесь, на острове, который все называли просто «Центр», были только те, кто отвечал за старт.
      «Мечтатель» в чаше отсекателей пламени казался огромным пестиком цветка. Или семечкой? Семечкой, первой и пока единственной, которая скоро устремится вверх, преодолевая притяжение планеты. Маленький, похожий на алого жука «Фоад» принял в свое чрево инженеров предстартовой подготовки, врача и самого Анэу, бесшумно и неторопливо пополз по отполированным до зеркальной глади лепесткам отсекателя, остановившись у лифтовой кабины на одной из опор. Врач в последний раз проверил пульс, давление, кивнул:
      — Вы готовы, этин Атанай. Теперь я буду ждать данных телеметрии в Центре, как только подключите скафандр к пульту.
      — Будет сделано, — кивнул Анэу.
      И, прежде чем сомкнулись створки лифта, позволил себе на секунду задержаться, бросив взгляд вверх, в безоблачно-голубое небо. Там наверняка кружили ветра взбудораженных удэши воздуха, там наверняка одергивали молодняк самые старшие, Янтор и Эллаэ. Следили, чтобы ничто не могло помешать старту, чтобы небо оставалось таким же: свободным и высоким.
      Он был знаком с обоими — Эллаэ работала с летчиками-испытателями, вела курс аэродинамики и была беспощадна в своем стремлении довести каждого курсанта до совершенства. Анэу тогда считал, что ее имя не слишком подходит этой суровой и жесткой удэши: ну какая же она «Беспечная»? Правда, уже гораздо позже, после окончания обучения, Анэу познакомился со второй ее ипостасью. Очень неожиданной лично для него, хотя он хорошо знал историю. Второй раз они «познакомились», когда Анэу, поддавшись на уговоры друзей, в короткий отпуск отправился на один из мото-дистантов. И вот там-то он увидел ту самую Эллаэ, о которой читал в учебниках новой истории. Вот ей имя подходило.
      Но все равно в серых глазах удэши пряталась глубоко затаенная, все еще не пережитая и не отпущенная боль потери. Такую же боль он видел в глазах других удэши, связавших себя узами любви с нэх: у Керса, который курировал разработку движителей для «Мечтателя», а потому часто появлялся на Искаженных островах, у Риада, который вел у него программу подготовки к условиям невесомости.
      Анэу усилием воли отодвинул все лишние мысли: лифт остановился на площадке перед люком ракеты. Инженеры засуетились, проверяя последние датчики, наконец, убрали приборы и торжественно кивнули.
      — Удачи, этин Атанай!
      — Да не оставят вас Стихии!
      — Они всегда со своими детьми, — улыбнулся он и шагнул в приветливо распахнутый люк.
      На тренировках это отрабатывалось столько раз, что движения были доведены до автоматизма. Но он все равно проверял каждое, не доверяя себе. Знал: нет права на ошибку, нельзя расслабляться. И методично проговаривал про себя все инструкции, устраиваясь в кресле, подключая системы, щелкая, наконец, тумблером системы связи.
      — «Мечтатель» — Центру.
      — Центр принял. Связь — норма, даю разрешение на предстартовую, — прозвучал в шлемофоне голос руководителя проекта, этина Санаро.
      — Вас понял, Центр, начинаю прогон систем.
      Пульт, которым он мог бы управлять с закрытыми глазами, послушно расцвечивался огоньками, вспыхивавшими один за другим. Россыпь зеленых огоньков, ни одного красного. Все в порядке, и сердце невольно замирает: вот уже. Сейчас. Еще чуть-чуть.
      — Центр — «Мечтателю». Системы в норме. Приготовиться к запуску. Начинаю отсчет. Десять. Девять. Восемь.
      Ракета слегка завибрировала: включились стартовые двигатели, на пульте высвечивалась шкала разогрева.
      — Семь. Шесть. Пять.
      Вспыхнул последний зеленый огонек, обозначая готовность, вибрация стала сильнее: разогрев достиг полной мощности.
      — Четыре. Три. Два. Один.
      Снаружи, щелкнув захватами, поплыли в стороны фермы опор.
      — Старт!
      Где-то там, внизу, рвущийся из дюз огонь мгновение подержал ракету — и в следующее швырнул вверх, к замершему в ожидании небу. Небу, именно в этот миг ставшему до невозможности близким.
      Потом репортеры спрашивали Анэу: в какой момент он понял, что все получилось? Когда увидел космос? Когда сообщил Центру, что достиг заданной точки? А он только с улыбкой качал головой: нет.
      Когда разжались ладони Стихий, отпуская «Мечтателя».
      Этот момент он, лишенный магических способностей, на удивление ощутил очень ясно. Вот еще мгновение назад хрупкую скорлупку, созданную руками людей, властно обнимали силы, пропитывающие каждый атом Элэйши, — и вдруг исчезли, словно в самом деле раскрылись бережные ладони, отпуская бабочку в полет. Вопреки опасениям, он не почувствовал паники, которую прогнозировали психологи в центре подготовки. Он ощутил... восторг? Надежду? Будто Стихии действительно не оставили его, свое дитя. А лишь коснулись на прощание, даря свое напутствие.
      И пусть его полет, самый первый, был до безобразия короток — но что-то изменилось. Что-то стронулось в сознании всех детей Стихий, сколь бы они не были наделены силой. И все чаще по ночам задирали головы, вглядывались в небеса.
      В небеса, в которых буквально через какой-то десяток лет прочно обосновалась орбитальная станция с нежным названием «Бутон». Станция, к которой каждые полгода стартовали трудолюбивые «Пчелы», пополняя познания людей в строении их солнечной системы, как соты медом.
      
***


      
      — Итак, на сегодняшний день мы столкнулись с такой проблемой, — Керс обвел собравшихся в огромном конференц-зале людей пронзительным взглядом янтарных глаз и повернулся к экрану. — Мощности ракетных двигателей последнего поколения недостаточно, чтобы обеспечить существование даже самого слабого огненного удэши на орбите, во время перелета и на планете. Расход ракетного топлива слишком велик, прогнозируемые затраты превышают бюджет проекта в десятки раз. Мы сумели воссоздать условия для поддержания жизнеспособности воздушных, водных и земляных удэши на срок, достаточный для работы на Торе и Келле. Но отсутствие у этих планет горячего ядра делает невозможным поддержание жизни в таких как я, и работу огненных нэх.
      — Я все еще предлагаю идею атмосферных разрядов, — подал голос этин из отдела погодников. — Да, это повлечет за собой большее напряжение удэши Воздуха и Воды, но...
      Керс прикрыл глаза, молча предлагая высказаться и остальным. Пока это было всего лишь обсуждение, мозговой штурм, которые так любили этины. Собраться кружком и выдвигать даже самые бредовые идеи, которые нет-нет, да натолкнут на мысль... Нэх и удэши на таких собраниях обычно слушали, высказываясь уже после, когда требовалось обсудить жизнеспособность предложенной идеи — если ее не отметали раньше.
      — Народ, народ, — вверх взвился молодой и полный задора голос, Керс опознал кого-то из отпрысков многочисленного семени Солнечных и чуть улыбнулся: горячий и ждать привычной очереди не желает. — А чего мы все зациклились-то на этом? А солнечная плазма — это уже не Огонь? Первоэлемент ведь! Имитировать условия...
      — Понадобятся мощные амулетные установки...
      — Ладно, это нужно тащить земляных...
      — Кто мешает? Вон, лаборатория исследования Тора рядом.
      — А защита?..
      — А пусть Керс протестирует! Если его силу выдержит, то там и подавно!
      Голоса притихли, и Керс невольно усмехнулся. Действительно, молнию попробуй сдержи. А он ведь не совсем молнией был, чем-то большим... Почти большим. Отмахнувшись от не вовремя нахлынувших воспоминаний, он обернулся, поправляя привычно закрывающий шею платок.
      — Протестирую. Сделайте сначала. Еще предложения?
      — Ядерный реа...
      — Нет! — оратора заткнули в десять рук.
      — Реакция распада ядра — это, конечно, энергия, но совсем не та, что требуется, да и Совет пока еще не снимал вето с этого направления исследований.
      — И не снимет, — весомо поставил точку в разговоре Керс. — Пока не убедится, что Искажения в этом нет.
      Выкристаллизовавшаяся идея прямо там же, в конференц-зале, начала обрастать мясом расчетов и пока еще только набросков чертежей. Керс смотрел на то, как обманчиво-хаотично снуют по залу люди, то выбегая, чтобы притащить кого-то из неторопливых земляных из соседней лаборатории, то, пыхтя, принести ящик с образцами амулетных камней, немедленно породивший спор о сочетаемости. Смотрел и почему-то вспоминал о давно уже ушедшем друге, который, наверное, сумел бы объединить этих людей, молодых и умудренных годами, нэх всех стихий и этинов, пропустить через себя, как через алмазную призму, их идеи, собрав в единый острый луч, в живой поток. Этот поток и сейчас журчал, струился, но... Чего-то не хватало. Или все дело было в его тоске, с которой потихоньку сжился, но не смирился — да и вряд ли когда-нибудь смирится?
      Глядя на суету, Керс перебирал шнуровку рубахи — так и не смог переучиться, привыкнуть носить приличествующие статусу, на мелких пуговках — и невольно думал, что им бы понравилось. Тем нэх, которые защитили мир, отдали ему всех себя до капли. Понравилось, что родилось из их стремления. Единство этинов, нэх и удэши, в слитном порыве устремленное к одной цели.
      — Керс, идите к нам, нужно ваше авторитетное мнение, — выдернул его из размышлений голос того самого Солнечного. Намар, кажется? Да, Намар*. И имя-то какое говорящее.
      — Да, Намар, я весь внимание.
      — Мы пришли к выводу, что ограничители для плазменного потока придется делать только из ункасского алмаза.
      Моргнув, Керс абсолютно неприлично присвистнул. Во-первых, представив объемы сырья, какие потребуются, во-вторых, прикинув, как с ним намучаются, пока сделают все желаемое. Останки Ворчуна даже после его гибели были весьма своевольны и поддавались не всякой обработке.
      — Расчеты набросали? Давайте сюда... Гм... — Керс принял исчерканные простым карандашом листки бумаги, уставился на нестройные ряды цифр, местами трижды перечеркнутых и выписанных заново.
      Сам не заметил, как принялся грызть кисточки шнуровки, — завелась в последние лет пятьдесят такая мерзкая привычка, помогала вникать в цифры, — потом качнул головой, опомнившись.
      — Совет нас за такие траты испепелит на месте, — заключил он. — И угольков не оставит.
      — Но попробовать нужно! Ну хотя бы создать работоспособную модель в лаборатории, — Намар умоляюще сцепил ладони у груди и посмотрел на Керса так, как будто тот был живым Аватаром, способным переспорить Совет. — Ну, Керс, вы же можете! Там потребуется всего около полутора килограммов... гм... хотя это вес стабилизаторов потока в готовом виде...
      — Я ж тебя лично пошлю это все по лесам выковыривать, — пригрозил Керс, но по появляющимся на обращенных к нему лицах улыбкам понял: все, видят, что сдался, вытрясет из Совета нужное, пусть даже с него потребуют ближайшие сто лет обычным кочегаром работать, печи на заводах накаляя.
      И, несмотря ни на что, ему это нравилось. Нравилось даже то, что приходилось стучать кулаком по столу — после одного такого разговора с Советом им пришлось заменить деревянный стол на каменный, закаленный самой Акмал, — выбивая финансирование, разрешения, людей, материалы. Нет, все-таки власть развращает и заставляет костенеть даже самые гибкие умы. Может быть поэтому он терпеть не мог, когда перед ним начинали лебезить, а в своем коллективе старался поддерживать отношения, примером которых были когда-то «Ночные всадники». Они, вместе с Белым, многому его научили. Очеловечили так, как не смогли ни долгие годы жизни рядом с людьми, ни побратимство с Фаратом, ни даже удар того древнего нэх, изрядно поставивший голову на место. И теперь Керс только довольно усмехался, глядя, как ликуют его подопечные.
      — Все, повеселились и будет! Чтобы завтра мне принесли черновые расчеты, с документацией по всем правилам! А как вернусь от Совета — чтоб были готовы.
      Ему ответил дружный нестройный хор, сводящийся к «всегда готовы!»
      
***


      
      Полтора года работы. Черновые расчеты, которые переделывали и пересчитывали еще раз десять, задействуя вычислительные мощности Центра, Фаратского и Эфарского Счетных цехов, перепроверяли так скрупулезно, как до этого — все расчеты по космической программе. Впрочем, и этот проект «Солнечный жар» относился к ней же и частично финансировался оттуда. Чистовые расчеты — и очередные проблемы: исходных материалов понадобится на сорок процентов больше. Керс выжимал из Совета все, что мог, но в итоге спасли проект Ниилиль и Янтор. Просто появились однажды в лаборатории, грохнули на стол гигантский кусок чего-то бурого и бесформенного. Под наросшей коркой породы оказался осколок алмазного сердца Ворчуна.
      — Ну, мы мимо пролетали... — мило улыбнулась Ниилиль.
      Керс, к тому времени уже готовый то ли убивать на месте, не разбираясь, то ли лечь и потухнуть, завопил в голос и сначала ее подхватил и закружил, а потом и Янтора обнял так, что тот только крякнул, потирая после бока. А уж сбежавшиеся на вопль начальства люди смотрели на наряженного в неизменные белые горские одежды удэши, как на саму Стихию, внезапно явившуюся в лабораторию и мило решившую все их проблемы.
      — Знать не знаю, где вы летали, но это... Намар! Намар, где тебя ветра носят! — заорал Керс.
      Надо ли говорить, что доделывали все так, что буквально искры летели, на подъеме и энтузиазме?
      И естественно, что спасших проект удэши Керс всеми правдами и неправдами протащил на испытания, хотя они и считались секретными. Совет не торопился делиться радостью от того, что решение проблемы найдено — все еще сто раз могло пойти наперекосяк, а затраты на это в самом деле были почти непосильные. Добывать ункасские алмазы, как теперь именовались осколки сердца Ворчуна, было все еще смертельно опасно, а человеческие жизни ценились гораздо дороже любых камней.
      В момент запуска в лаборатории, за толстым стеклом, сделанным совместными усилиями Акмал, Фарата и Керса, с напылением из того самого злосчастного алмаза — ни крошки просто так не растратили! — собрались почти все причастные. Кто знал и смог явиться.
      Янтора с Ниилиль Керс пристроил в относительно тихом и свободном уголке, подальше от пультов управления, за которыми в полной готовности расселись его подчиненные.
      — Вы постойте тут, хорошо? — попросил он и, когда Ниилиль закивала, убежал к стеклу. Именно ему, единственному способному совладать с пламенем такой мощности, предстояло страховать эксперимент. Конечно, были и другие предосторожности, но все же никакая электроника не могла лучше удэши уловить момент, в который что-то пойдет не так. Вот и видеть ему все своими глазами, вслушиваться чутко, пока последние настройки делают. Хотя Керс не был уверен в том, что сумеет остановить плазменный поток, если что-то случится. Один... Он решительно оборвал мысль, отдающую ядовитой тоской.
      — Намар, что там с готовностью?
      — Все, уже все. Готовы к запуску, Керс. Можно начинать отсчет до подачи импульса на пластину.
      Там, за стеклом, был полный вакуум, имитация безвоздушного космического пространства. И если у них все получится, то в нем сейчас вспыхнет крошечное рукотворное солнце. Которое будет гореть, пока не иссякнет сила алмаза, а ее, порожденной Ворчуном, хватит на тысячи лет. Возможно, даже на десятки тысяч.
      Керс смотрел на два металлических тора, наполненных внутри тщательнейшим образом отполированными пластинами алмаза, складывающимися в круг. Торы поддерживали опоры из того же сплава — Керс помнил, как на него смотрели земляные, получившие расчеты с нужными параметрами и задание «нужно еще вчера!». Пожалуй, если не приказ Совета — утопили бы в литейке. И он не особо бы сопротивлялся: заслужил.
      А теперь совсем по-человечески задержал дыхание, слыша обратный отсчет, видя, как медленно стекается сила, чтобы первым делом ринуться по тонкой металлической пластине, испаряя ее. Испаряя — и рождая то, ради чего они все это затеяли. Поток чистой, лучащейся Огнем плазмы.
      — Намар, данные!
      — Мощность растет стабильно, выход на заданные параметры через двенадцать секунд. Десять. Девять. Восемь.... Керс, скачок мощности! Превышение на тридцать проце... Сорок шесть... Шестьдесят!..
      Белый поток, закольцованный между торами, ослеплял даже через защитные очки. Потом Керс ощутил, как Огонь ринулся прочь из тесной клетки, в которую его хотели заключить люди. Он уже вскинул руки, готовый остановить стихию даже ценой собственной жизни, но... Плазменный поток разделился на три части, и Намар голосом, потерявшим всякую эмоциональную окраску от шока, зачитывал цифры, говорящие о быстрой стабилизации системы и выходе на расчетную мощность. А два сгустка плазмы, нестерпимо сияющие буквально в паре метров от стекла, медленно меняли форму, пока Керс не понял, что это. Кто это.
      Два новых, едва рожденных Стихией удэши мягко парили в безвоздушном пространстве камеры.
_____________________________________
* Намарэ — светоч, сияющий (горск.)

               
Глава вторая


      Сказать, что поднялся переполох... Пожалуй, это как сравнить пятиглавую громаду Янтора с каким-нибудь плешивым холмиком. В общем, ничего не сказать.
      На уши встала не только лаборатория, но и все присутствующие удэши, едва осознав, что случилось. Потому что старшие дети Стихий не приходили в мир уже очень и очень давно, чуть ли не столетие. Понародились в тот момент, когда Стихии создали Крылатых — и как-то на спад пошло, а потом и вовсе малыши исчезли. Даже у тех пар, где удэши с удэши сошлись, детей не появлялось, как не старались.
      Керс вовсе онемел, пялился, не зная, что делать. Потом пришел в себя, схватился за голову и в числе первых побежал командовать: нужно было извлекать новорожденных из камеры, пока не случилось чего. Потому что едва появившийся на свет удэши — это, считай, чистая Стихия, ни соображения у него, ни понимания. Бед натворить неловким движением — раз плюнуть.
      — А я говорю, нельзя их далеко! — надрывалась Ниилиль, заламывая руки. — Керс, они же только-только появились, куда их без подпитки оставлять?
      — Да знаю я, знаю! — огрызался тот: помнил, как сам молнии поначалу притягивал, вызвав жуткие пожары.
      Хорошо, совсем рядом была вторая камера, дублирующая, полностью замкнутая и без обзорного стекла. Ее отвергли как раз из-за невозможности визуального контроля, ну не получалось у Керса на одном чутье работать. А тут пригодилась. Воздух оттуда, конечно, выкачивать не стали, наоборот, подали побольше, чтобы не погас огонь в здоровенной горелке, куда плеснули чего-то горючего, спешно притащенного земляными. Керс даже не поинтересовался, чего именно: главное, чтоб горело пожарче.
      Это был единственный вариант, как перенести удэши, не вскрывая камеру с работающим плазменным генератором. Можно было, конечно, его остановить, нагнести воздух, но... Это требовало времени и могло непоправимо навредить. А потому Керс взмолился Стихиям, чтобы все закончилось удачно — и скользнул в вакуум сам, теряя физическое воплощение.
      Он мог продержаться на подпитке из плазмы — но четко осознавал, что это будет очень недолго. Этот Огонь был очень странным, он был... одновременно и чуждым, и притягательным. Словно породили его не здесь, не на Элэйши, а уже там, далеко за пределами надежной защиты ее атмосферы.
      Новорожденные удэши, опять же, вопреки привычному, не казались детьми. Они еще не приняли физической формы, так и пылали двумя человекообразными, но пока еще не воплощенными сгустками. И, кажется, соприкасались, словно боялись отпустить друг друга. Керс сказал бы — держались за руки. И охотно потянулись к нему, будто сами не знали, куда податься и что делать. Пользуясь выпавшей удачей, Керс осторожно поймал их, своим теплом указывая дорогу, помогая первый раз перенестись от одного источника огня к другому. И упал на голый пол, почти задыхаясь: отпустить подпитку оказалось странно тяжело, будто кусок себя отрывал. Почти как тогда, когда ушел в Стихию Белый...
      Нужно было подняться, выйти... Рядом с ним на пол опустились огненные силуэты, две руки, как два пламенных луча, коснулись головы.
      «Жди».
      Это не было голосом, не было треском пламени — этому не было аналогов в привычном мире. Керс искал сравнение, пытаясь вывести себя из шока, и даже нашел его: голос звезд. Так пели чужие светила. А следом пришел ужас: как подобное вообще возможно? Что это за существа, откуда, почему?!
      Он даже не понял смысла сказанного, так рванулся вовне, прочь, куда угодно, лишь бы подальше от... этого. Очнулся только когда понял, что понятия не имеет, где находится, что метался с одного места на другое, будто пытался запутать следы. А потом — осознал. «Жди».
      «Чего ждать?!» — захотелось заорать в ответ, но выдохшийся удэши был вынужден вместо этого искать огня, чтобы побыстрее вернуться в лабораторию, он уже и думать боялся, что там успело произойти.
      Когда Керс огляделся и сориентировался, куда именно занесло его поспешное бегство, за которое теперь было стыдно до желания рассыпаться в пепел, ничего кроме ругани, привычной и беспомощной: «Яскравку ж тебе в дупу!» на ум не пришло. Он умудрился оказаться аж на другом конце Горелки — островка, где располагались теперь его экспериментальные лаборатории. Маленький и слегка обособленный, он был выбран именно за то, что от остальных островов Искаженного архипелага его отделял широкий пролив. Ну а лаборатории были тем более построены подальше от пристани и дока для транспортных катеров. Вот у дока-то Керс и оказался, вынырнул из костра, рядом с которым сидели кружком охранники. Хвала Стихиям, что не кинулись с оружием.
      Возвращаться пришлось на машине. Рисковать и перемещаться пламенным путем Керс не стал, самым мощным источником огня сейчас было плазменное солнышко, а туда он соваться боялся. Пока объяснился, пока подогнали машину, пока доехал до стоянки, пока добежал, петляя между многочисленными постройками и отмахиваясь от охраны — собственная перекошенная рожа была лучшим пропуском, — прошло, наверное, часа полтора. Несясь по коридорам к лаборатории, Керс уже просто не знал, чего ждать, и только по ближайшей стене облегченно сполз, увидев, что все в порядке, все по своим местам, следят за приборами, а посреди зала нерушимо и спокойно возвышается Янтор.
      — Что там? Намар, данные? — спросил Керс, отдышавшись и кашлянув.
      — Судя по датчикам, идет стабилизация, Янтор говорит, очень быстро. Через полчаса максимум они смогут обрести материальное воплощение, — оттарабанил молодой нэх.
      — Что случилось, Керс? — Янтор опустил ладонь ему на плечо. — Ты все ветра растрепал.
      — Я бы сам знал, — он прикрыл глаза, собираясь с мыслями. — Они... Странные. Очень. И велели ждать.
      — Велели? — округлила глаза подскочившая с другой стороны Ниилиль, тоже поглаживавшая по плечу, помогая прийти в себя и успокоиться.
      — Так и сказали: «Жди», — буркнул Керс.
      А что еще он мог ответить? Что одурел до полной невменяемости, услышав это? Потому что обычно удэши поначалу могли высказать свои стремления только эмоциями. Радость, боль, гнев, страх... Человеческой речи учились потом, быстро, но не сразу же!
      — Значит, будем ждать. Намар?
      — Скорость изменений температуры и плотности потока стабильна. Двадцать две минуты по расчетам.
      — Керс, мне кажется, тебе было бы нелишне выпить горячего и что-то съесть. И нам всем — тоже.
      — Да, пожалуй... — растерянно отозвался тот.
      Правда, уходить никто не рискнул. Слишком опасались не успеть прибежать, когда все закончится, и в камере окажутся... Кто? Лично Керс не был уверен уже ни в чем. И потому только крепче вцеплялся в стакан с травяным настоем, притащенный кем-то из младших сотрудников, не замечая, с чем булочка, которую жует.
      Время тянулось слишком медленно и одновременно очень уж быстро. Только что — пятнадцать минут, а вот уже десять, семь, две...
      — Все, — тихо сказал Намар, не дожидаясь вопроса.
      В соседней камере больше не было плазменного потока. Там были двое получивших телесное воплощение удэши.
      — Янтор... — Керс с отчаянием заметил в голосе умоляющие нотки, но ему было слишком страшно идти туда одному. Или не страшно? Он не мог подобрать определения.
      — Хорошо, идем, — без уточнений все понял старейший удэши Воздуха в мире.
      Сурово глянул на Ниилиль — не суйся! — и первым пошел в коридор. Дверь нужной камеры выходила в соседний аппаратный зал, сейчас какой-то нежилой, гулкий. Только огоньки на пультах перемаргивались, когда вошли, да с тихим гудением сработали запоры на двери. Та открывалась безумно медленно, толстая, способная выдержать огромные температуры. А когда открылась — двое удэши сами шагнули навстречу, по-прежнему крепко держась за руки.
      На губах Янтора медленно появилась улыбка, зародившись в изменчивых, как небо, глазах, морщинками проступив на лице. Он мягко скользнул вперед, приглушая, пряча свою силу, чтобы не заледенить едва-едва воплотившихся.
      — Здравствуй, рысенок. И тебе привет, пернатый.
      Вместо ответа они рассмеялись — звонкими, чистыми, юными голосами. Керс смотрел на них — и не верил. Глазам своим не мог поверить, потому что узнал даже не лица, помолодевшие почти неприлично — смех, этот искренний смех, чуть клекочущий у одного и с приглушенными порыкивающими нотками у другого. Слушал его когда-то, таясь в пламени очага, слушал и радовался, как и многочисленным легендам и сказкам, которые эти двое приносили в Фарат, в дом хранителей, щедро делясь со всеми, кто хотел услышать.
      — Но... Как? — только и спросил растерянно, а сердце вдруг зашлось, затрепыхалось, так что аж больно в груди стало, будто совсем уж в человека превратился. Потому что надежда — безумная, ни на чем не основанная, а от того еще более обжигающе-злая — вспыхнула внутри, не желая исчезать.
      Они шагнули к нему и опустили ладони на плечи. И боль утихла, будто выжгло нервные окончания.
      — Керс. Наберись терпения, — говорили отрывисто, словно привыкали заново к тому, что могут это делать. И — в один голос, будто еще не могли осознать себя отдельными личностями, или же за время своего не-бытия привыкли сливаться в одно целое. — Он вернется. И не только он.
      И Керс поверил. Сразу, безоговорочно. Вернется, да. И будет как прежде, будут пылать одним огнем, неделимым никак и никем. Поверил, потому что, глядя на этих двоих, понял: вот почему так больно. Вот почему не утихают потихоньку печаль и тоска, как у других, вот почему не помогает заглушить боль даже забота о многочисленных потомках.
      Потому что от сердца к сердцу — золотая цепь, что крепче алмаза, потому что связало что-то их, нэх и удэши, еще даже раньше, чем столкнулись на пустынной трассе. Стихии ли, судьба или еще что... Они были связаны воедино, и он медленно гас, сам не понимая этого, стремясь следом за своей половиной. Как когда-то не смогли жить друг без друга эти двое.
      — Ну-ка давайте, прикройтесь, — строго велел Янтор, выдергивая из этого понимания. — Одежду вам сообразим, а пока хоть этим.
      И накинул на плечи одному свою отороченную белоснежным мехом уну, в которую худенький тонкокостный подросток мог закутаться целиком. Отмерший Керс торопливо сдернул кожаный спаш, больше приличествующий какому роллерщику, чем уважаемому удэши, руководителю лаборатории, помог надеть его второму, вжикнув застежкой. И снова увидел, как, стоит отступить, притягиваются друг к другу эти двое. Как намагниченные части одного целого.
      — Нам нужно отправиться...
      — ...в Совет Стихий. Он все еще есть?
      И две пары глаз, разных и вот буквально миг назад выглядевших совсем обычными, внезапно засветились, словно белые, острые, пронзительные звезды. Аж продрало дрожью по хребту, заставив понять, что они не просто так вернулись из Стихии, что оттуда неизменным не вернуться.
      — Есть, есть, — успокоил их Янтор. — Куда ж он денется. Только вам хорошо отдохнуть бы сначала.
      — А то и их напугаете, — бормотнул себе под нос Керс, поежившись.
      — И поесть, — рассмеялся Аэно. — Очень хочется!
      — Чего-нибудь горского... или пустынного, — кивнул со всей серьезностью Кэльх.
      Так их и отвели в комнату отдыха, кутающихся в одежду с чужого плеча, любопытно косящихся по сторонам. Можно было понять: изменилось ведь все, даже стены коридора — и те, наверное, вызывали вопросы, что за странный материал, почему не камень. Но вопросов пока не следовало, хотя можно было бы ожидать, тем более, от подростков. Они выглядели лет на шестнадцать, будто только-только приняли Стихию. Их телесные воплощения, вернее. А вот сколько тем, кто сейчас родился во второй раз... Наверное, потому и были настолько спокойны, хотя вокруг суетились так, что и взрослые разумные нэх с ума посходили. Намар чуть в обморок не упал, углядев, кто вышел из Стихии, его пришлось сажать в уголок, под опеку Ниилиль, тоже растерянной и не очень понимающей, что происходит.
      Спокойным оставался лишь Янтор, но на то он и Отец Ветров — буйный и нетерпеливый лишь в гневе, льдисто-спокойный в другое время. Он немного приглушал общее смятение, заставлял думать о деле: где поискать нормальной одежды; кому сбегать в столовую, попросить приготовить еды посущественней булочек, кому вернуться в лабораторию, присматривать за плазменной установкой. Уговорил всех оставить новорожденных удэши в покое, чтобы те не только тела, но и разум в порядок привели, вспомнив, как жить и как быть.
      — Успеете еще, полно, — негромко звучал голос Янтора в коридоре, когда отгонял от дверей последних любопытных. — Дайте им собою стать.
      — А это правда они? — и это «они» звучало так многозначительно, так веско. Хотя прошло больше чем полтысячи лет с того момента, как эти двое совершали свои подвиги во имя мира и единения, их все еще помнили и любили. Ну а про «Сказки Аэньи» и картины Кэльха-Хранителя и говорить нечего, это все было народным достоянием.
      — Они-они. Марш отсюда, ну! Намар, тебя особенно касается. Ты сам-то сперва успокойся, чтоб их не баламутить.
      — Да я уже...
      — А то я не вижу, — насмешливо шелестели ветра Янтора. — Ступай, талэй, ступай.
      Пищу двум новорожденным удэши принесла Ниилиль. Она не знала ни одного, ни второго при их людской жизни, ведь в то время еще спала глубоким сном под каменной коркой в Оке. Но и ей было любопытно: Янтор смотрел с гордостью и радостью на обоих, а мужу Лиль доверяла в суждениях полностью. И потому всматривалась, искала, что же такого важного и особенного в них, сидящих бок о бок, так и не разнимая рук.
      — Спасибо, Родничок, — улыбнулся Аэнья, узнав и поняв как-то мигом, с одного взгляда.
      — Ты меня знаешь? — удивилась она.
      — Я знаю горские легенды о тебе и о Янторе, о Матери Гор. Но вас самих я не знал. В наше время удэши считались злобными созданиями — тем удивительнее было узнавать, что это не так.
      Кэльх пододвинул ему тарелку с жарким:
      — Рысенок, ешь.
      — И ты тоже. Птаха длинноногая, — Аэно смешливо фыркнул.
      Ниилиль улыбнулась: они были такими... Забавными. Молодыми и горящими, а еще, стоило им глянуть друг на друга, глаза просто вспыхивали, что небесно-синие, что янтарно-рысьи.
      — Ешьте, ешьте, если что — зовите!
      И утекла, чувствуя, что даже ее чистая горная вода здесь и сейчас лишняя.
      
      — И будто можно было подумать, что Янтор с кем-то еще будет, — заметил Кэльх, когда дверь за оказавшимся девушкой Родничком закрылась.
      Потянулся, с удовольствием вытягивая действительно длиннющие, тощие ноги, принюхался. Жаркое пахло непривычно, но изумительно вкусно. Или это он просто вспомнил, что такое «вкус» и «голод»? Или и не забывал? Ох, прав Отец Ветров: собою стать надо, прежде чем все остальное делать.
      — Люди и время исказили легенды, вспомни сам: какой вариант рассказывал вам я, и что мы с тобой уже слышали там, — откликнулся Аэно, и «там» тоже вышло веско и значительно, заставляя вспомнить многое, от самого конца, который внезапно стал началом.
      Ни Кэльх, ни Аэно не чувствовали больше боли, вспоминая самые тяжелые моменты своей первой жизни. Стихии постарались на славу, сгладив, утишив остроту воспоминаний, стерев эмоции, да и сами воспоминания чуть приглушив. Битва при Ллато, ункасская бойня, стычки с искаженными — все это они могли вызвать в памяти и рассмотреть подробно — и бесстрастно. Остальное Стихии не тронули: их любовь, их стремление помогать людям, жажду познания нового.
      — Интересно, а рисовать ты еще не разучился? — подмигнул Аэно, у которого аж руки зудели — схватиться за перо и книжку.
      — Найду грифель — узнаем! — усмехнулся Кэльх. — Должны же сейчас чем-то писать...
      И он задумчиво провел ногтем по краю тарелки, то ли стеклянной, то ли глиняной — поди разбери. Или и вовсе что-то иное? А уж куртка, которую ему отдал тот огненный удэши, и вовсе вызывала недоумение: зачем такое? Для чего?
      — Столько всего нового, рысенок...
      — Давай-ка есть, пока не остыло.
      Жаркое оказалось вкусным. Может, не как готовили в Эфаре, но явно по тем рецептам, и повар специй не пожалел, во рту так и горело. И это было правильно, острые ощущения напоминали, как это: жить, а не пребывать в странно дремотном состоянии, где единственно надежное — тот, кто рядом, кто не может не быть рядом. И когда принесли одежду, разномастную, явно наспех и на глаз подобранную, они опять сидели, обнявшись, прижавшись и не желая оторваться друг от друга даже на мгновение. Только Кэльх то и дело фыркал, сдувая лезущий в нос пушистый мех, от которого пахло снегом, яблоками и свежим ветром.
      Объяснять, что к чему, пришлось Янтору. Он единственный смотрел понимающе, ухмылялся в усы, когда моргали, пытаясь понять, как совладать с незнакомыми застежками.
      Керс, бывший тут же, только развел руками:
      — Я бы свои сорочки дал, да вы...
      Они переглянулись и рассмеялись. Нет, может, Кэльх, долговязый, как цапля, и уже сейчас ростом сравнимый с Керсом, не утонул бы в его сорочке, но вот болталась бы она на нем, тощем, еще не нарастившем мясца на костях, как на пугале. Про Аэно и вовсе промолчать можно: на том бы она платьем до колен выглядела.
      Наконец, с помощью старших товарищей кое-как оделись.
      — Я сообщил в Совет. Сказали везти вас незамедлительно. Сейчас подгонят машину — и поедем.
      — Как, письмо долетело так быстро? — заморгал Аэно, потом вспомнил, что показывали Стихии. — Или у вас теперь есть другие способы?
      — Есть, этины чего только не напридумывали, — кивнул Янтор. — За время пути-то расскажем: мы с Лиль с вами поедем.
      Выбор спутников объяснялся просто: рядом с молодняком удэши, как и в случае с не закончившими обучение нэх, обязаны были находиться старшие товарищи. Ладно незнакомые вещи, но если кто из них разозлится и форму не удержит? А с учетом того, какое они Пламя?
      Керсу уезжать было нельзя. Не сейчас, когда еще не ясно, что с установкой, когда нужно довести запланированную серию экспериментов до конца, чтобы представить отчеты о выстраданном — и так внезапно полыхнувшем проекте. Удэши огня был гарантом безопасности здесь, на Горелке, и только хмурил густые брови, прикидывая, когда и он сумеет выбраться. По всему получалось, что не раньше, чем через неделю-другую. Возможно и попадет в Льяму к тому времени, как туда остальные доедут.
      Именно доедут: можно было, конечно, доставить двух удэши самолетом, была на Центральном острове небольшая взлетная полоса для малой авиации. Но предугадать, как поведут себя шокированные полетом не на воздушном шаре или силой воздушного нэх выходцы из прошлого... Нет, так рисковать не стоило. Поэтому первым делом их повели к катеру, который уже вывели из доков к причалу. Два катера сопровождения покачивались на воде неподалеку.
      Катера не вызвали особенных эмоций: лодки и корабли за время своей жизни оба новоявленных удэши видели. А вот когда поплыли, скорость моторных суденышек вызвала такой восторг, что Янтору с Ниилиль пришлось окружать полыхнувших удэши стеной ветра и воды. Правда, те быстро взяли себя в руки, слегка сконфуженные вспышкой, а люди поняли, что решение везти их на поезде, возможно, предстоит пересмотреть: если уж скорость катера так восхитила, то «Шайхадд-экспресс», у которого она выше по определению, и вовсе может привести в неконтролируемый восторг. Или испугать в равной вероятности. Как бы ни пришлось вместо комфортабельного вагона брать караван дракко.
      Но обошлось. После огромного порта, шумного, суетливого города, полного машин, людей и высотных зданий, рядом с которыми даже Эфар-танн казался бы крохотным, поезд не произвел на юных удэши такого сокрушительного впечатления. Скорей уж, они с радостью спрятались в относительный покой и тишину вагона, а там забились в угол на одном сидении, крепко обнимаясь, словно удерживая один другого. И только перед самым отправлением пришли в себя настолько, чтобы выбраться и посмотреть на гигантский вокзал снаружи, на другие поезда, на людей, торопящихся по своим делам и не обращающих внимания на странную пару.
      — Кэлэх амэ, ты заметил, как изменился язык? — тихо спросил Аэно, прислушиваясь к разговорам стоящего возле соседнего вагона семейства. Мало того, что здесь, на побережье Теплых Вод, говорили с еще более чудовищным акцентом, чем в пустыне, так еще и значение некоторых слов ускользало, а у других явно изменилось за столетия. И даже Кэльх, привыкший говорить быстро, сейчас казался бы уроженцем Эфара: люди тараторили так, что поди пойми, о чем они!
      Чтобы разобрать хоть пару слов, приходилось напрягаться, вслушиваться. Хотя одно узнавали безошибочно: «Янтор». Его имя все произносили с уважением, поглядывая на мирно стоящего возле вагона удэши. Привычный взгляду Аэно и Кэльха, тот казался совершенно чуждым здесь в своем белоснежном наряде, таком же, как и многие столетия, нет, тысячелетия назад — в том самом, в котором выходили год за годом в круг горцы, изображавшие злобного духа. Ниилиль казалась странным мостиком между ним и остальными: тоже в горском, но каком-то попроще, помягче, не так резко и остро отличном. Ее наряд был традиционный, но мужской, чуть перекроенный под тонкую девичью фигурку, с затейливо вихрящимися вышивками, будто струи воды по уне бежали. Люди вокруг смотрели на пару древних удеши, явно узнавая и ни капли не обращая внимания на встрепанных юнцов за их спинами. Лица со страниц учебников истории помнили далеко не все, а вот Отца Ветров, что с супругой по всей Элэйши метался, знали все до единого.
      За время пути к порту Кэльх с Аэно узнали, чем занимаются старшие. По сути, их просто отвлекали разговорами, но интересно все равно было, так что слушали внимательно. Оказывается, Янтор и Ниилиль курировали экологическую безопасность планеты. Да, вот прямо так — всей Элэйши. Слова «экологическую» Аэно с Кэльхом не знали, но когда разобрались — лишь ошалело моргали: эти двое лично мотались по всему шарику, проверяли производства. Кому как не водной и воздушнику сходу сказать, не превышена ли концентрация опасных веществ в воздухе и воде? Не нарушен ли баланс, что нужно поправить, что изменить, чтобы все стало хорошо. И оба огневика прониклись к ним огромным уважением — сразу, мгновенно. И вот теперь пользовались тем, что никому нет дела до каких-то там юнцов, прятались за монументальную фигуру Янтора и смотрели во все глаза, слушали во все уши, старались запоминать, анализировать.
      Люди... Даже они изменились. Окончательно перемешались, растворились друг в друге. Нэх-то узнавались только по отголоскам силы, а так — поди отличи от этинов. Вот еще одно различие: теперь этинами звали всех не наделенных силой, независимо от уважения. Просто удобное, всем привычное слово. И как отличить, не слушая силу, если у этина в косы вплетены ленты, а воздушник сбрил волосы с головы напрочь, и теперь она, лысая, как коленка, весело бликует на солнце? А уж одежда... Куда подевались такие привычные высокие сапоги, уны, штаны — хоть горские, хоть ташертисские? Да хоть и пустынные! А спаши? А куртки-плащи-чампаны? То, во что были одеты люди, заставляло широко-широко распахивать глаза. А иногда — прикрывать их, если наряд был уж больно откровенным. Здесь, на побережье теплого океана, люди не торопились накручивать на себя кучу тряпок, наоборот, открывали тело солнцу и теплу. Особенно женщины. Короткие подолы, узенькие лямочки вместо рукавов, у кого и вовсе только тонкими лоскутками грудь прикрыта да на бедрах платок повязан. Мужчины тоже не отставали: то, что они носили, во времена Хранителей сочли бы в лучшем случае исподним.
      Аэно с Кэльхом переводили взгляды на Янтора, отдыхали, рассматривая его белоснежный наряд, любовались Ниилиль — и снова смотрели на толпу, потихоньку рассасывающуюся по вагонам длинного скоростного состава. Эти люди возвращались с отдыха, если они правильно понимали.
      — Пора, скоро отправляемся, — наконец окликнул Янтор. — Идемте в вагон.
      — Хорошо, только... — Кэльх пошевелил пальцами, понимая, что больше терпеть не может. — А чем сейчас пишут? Мне бы грифель и хоть листочек!
      — И тетрадь! И хоть какое перышко! — взмолился и Аэно, ругая себя мысленно, что не догадались попросить раньше.
      — Ну, пишут нынче уже давно не перьями, — усмехнулся Янтор. — В головном вагоне есть все нужное, я схожу, когда поезд тронется. А теперь идите внутрь. Выбирайте себе купе.
      — Спасибо! — выпалили хором и убежали, только длиннющие волосы плеснули.
      — Ой, хоть бы действительно писали-рисовали, — покачала головой Ниилиль. — Иди, я присмотрю за ними.
      И за терпеливо ожидавшими в стороне нэх и этинами, на которых Кэльх с Аэно как-то внимания не обращали. Может, не понимали, что они тут забыли, сочли, что это просто вместе с ними кому-то в Совет надо, может, просто слишком много всего, чтобы о таком думать. Но охрана — а это именно охрана и была — и везущий расчеты Намар, которого просто распирало от желания пообщаться с предками, терпеливо ждали, где устроятся удэши, чтобы занять соседние места.
      Они выбрали то же купе, где отдыхали. Правда, слегка поворчали на то, что нельзя устроиться у окна рядом друг с другом, потом прилипли носами к стеклу, глядя, как сперва медленно, потом все быстрее поплыл назад перрон, развернулось всеми своими крыльями здание вокзала, как бегут прочь, сливаясь в буро-серебристую ленту, соседние колеи. Отшатнулись, когда со свистом и ревом мимо пролетел встречный. Снова прильнули, когда поезд выехал на насыпь, и стало видно бескрайний океан, в который готовилось упасть пылающим угольком солнце. Глядя на расцвеченные самыми чистыми, самыми яркими цветами заката облака и волны, они сплетали протянутые друг другу руки, пальцы, крепко-крепко, наверное, до боли.

               
Глава третья


      «Мир изменился — и это так странно, словно мы не в новом времени, а в совершенно новом мире. Столько всего — непривычного, странного, пугающего и приводящего в восторг — что держать себя в руках нам с Кэльхом в первые часы было невероятно тяжело. Попробуй-ка справиться с подаренной силой! Мы больше не нэх, к этому тоже пришлось привыкать. Мы удэши, и по силе равны самым древним из них: Янтору, Акмал, Фарату, Керсу... Некоторых, пожалуй, пока что превосходим, и в этом нет самолюбования, клянусь Стихиями, только констатация факта. Причем, высказанного именно Керсом. Янтор подтвердил. Но это было понятно еще там. Там... за гранью привычного мира — или в его сердце? В Стихиях, принявших наши души, очистивших их от всей той боли и горечи, что налипла за срок первой нашей жизни. Узнав, сколько времени прошло, мы были в шоке. Там времени не было — только знания, вплетающиеся в память, знания, которые нам еще придется научиться применять.
      Нам многому предстоит учиться, не зря же нас вернули такими... Зелеными юнцами, едва перешагнувшими рубеж совершеннолетия по людским меркам. И вернули именно сейчас, когда до начала нашей миссии еще многие годы слаженного труда всех людей и удэши мира.
      Поезд мчится, словно стрела... Быстрее, много быстрее. Какая стрела способна развить такую скорость? Его название рождает в нас грусть и радость одновременно: Сатор не забыт. И еще надежду: если понадобится его сила, его мощь — он, как и многие другие нэх, достойные этого, будет возвращен в этот мир силой Стихий».
      Аэно отложил ручку, которую ему выдали вместе с тетрадкой в жесткой обложке, покосился в окно. За ним было темно, только переливалось вдали мягким свечением море. Железнодорожные пути, как объяснил Янтор,  вели вдоль береговой линии через множество мелких городков, как древних, выросших из рыбацких поселков, так и новых, построенных, чтобы людям было куда приехать отдохнуть. Вскоре, если верить словам удэши, они должны были приехать в самый крупный из них, а потом поезд свернет и помчится сквозь пустыню.
      Пустыня в рассветных лучах должна выглядеть прекрасно, сколько бы лет ни прошло. Аэно был уверен в этом. Как и в том, что Кэльха она не оставит равнодушной — вон, уже сейчас сидел, уткнувшись в такую же тетрадь, только с неразлинованными, белыми листами, по столу рассыпаны разноцветные грифели, вытащенные из коробки. «Детские цветные карандаши» — значилось на ней.
      Аэно улыбнулся и заметил:
      — Намарэ, оторвись на секунду. Янтор сказал, скоро будет долгая остановка в большом городе. Я думаю, сейчас ночь, там не будет так шумно, как днем, и мы сможем прогуляться и осмотреться. Что скажешь?
      — Что это сильно похоже на побег, — опустив тетрадь, усмехнулся Кэльх. — И Янтор нам потом много чего выскажет... Но я всецело за!
      Заговорщически переглянувшись, они рассмеялись, и Аэно откинулся на спину, вытягиваясь на чуть жестковатой, но все равно удобной лежанке. Поезда ему уже нравились: ощущение скорости, мелькающие за окном пейзажи, эти крохотные, но уютные комнатки на двоих, со столиком у окна. За стеклом проносились первые огоньки, мягко мерцавшие в темноте: окна домов. Домов, в которых жили люди. И эти окна горели теплым неярким пламенем, не имевшим ничего общего с обычным светом. Аэно прижмурился: он еще и поэтому хотел в город. Вслушаться. Почувствовать. Поглядеть на тех, кого им с Кэльхом хранить ныне.
      Вдоль путей замелькали фонари, все больше и больше, да и поезд стал замедлять ход. Аэно не улежал — подхватился, снова утыкаясь носом в стекло.
      — Ох... Сколько света! Но это... не совсем огонь?
      Фонари — стеклянные колпаки на высоких столбах — горели, казалось, сами по себе, ярким бело-голубым огнем, но тепла от них исходило совсем-совсем мало. Зато оба удэши чувствовали силу сродни той, которая наполняла Керса.
      — Эле... эклетрика? — Аэно повернулся к открывшимся дверям и Янтору, зашедшему узнать, выйдут ли подышать воздухом на перрон.
      — Электричество, — поправил тот. — Прирученные молнии.
      — А! Я помню! — просиял юный огненный. — Это уже при нас было — первые опыты!
      — Счетный цех тогда и не думал, что из этого что-то получится! — подхватил Кэльх, пригребая к себе белый и голубой грифели, а после решительно отложив их в сторону. — Нет, потом, а то увлекусь... Янтор, поезд здесь как долго будет?
      — Час стоим. Не отходите далеко — здесь много народу выходит и садится, потеряетесь в толпе.
      Аэно из-за его спины подмигнул Кэльху, скорчив рожицу примерного нехина.
      — Недалеко, Янтор!
      Совсем-совсем недалеко, действительно. Только чтобы ощущение силы Отца Ветров не мешало искать горящий где-нибудь в городе огонь. Крепко сжав руки, они дождались, пока Янтор отвлечется на щебет выпорхнувшей из вагона Ниилиль, переглянулись со значением — и шагнули вперед.
      Это все еще было непривычно: огненный путь. Завертело, закружило, и из пламени они вывалились кувырком, хохоча и обнимая друг друга. Хорошо хоть одежда осталась цела и на месте. И только после, сев и ощупав себя, сообразили осмотреться. И извиниться перед таращившими на них глаза людьми. Они выпали где-то на крыше, чудом не свернули стол с расставленными на нем столовыми приборами и, судя по окружению, нарушив уединение двух влюбленных: множество свечей горело на столе и по периметру крыши, по узкому бортику, огражденному перилами.
      — Мы не нарочно, честно! — выпалил Кэльх.
      Сидящая за столом женщина только лицо руками закрыла.
      — Когда-нибудь нам повезет, Арни... И у нас действительно получится романтика, — то ли всхлипнула, то ли хихикнула она. — Идите, дети, вон там — спуск во двор. И не помните ограду, перелезая!
      — Простите-простите!
      Аэно смущенно потупился, вздохнул и выпустил из ладоней рой крохотных искр-светлячков и бабочек — память об Амаяне, научившей отцов этому простенькому заклятью, всколыхнулась в сердце светлой печалью. Мотыльки и светлячки, взлетевшие вверх, зависли над людьми огненными кружевами.
— Вот, наши извинения и чуть-чуть романтики!
      И сцапал Кэльха за руку, бегом-бегом, куда сказано было. Только не вниз, а выше — на соседнюю крышу, по тонкому мостику, перекинутому над самой настоящей пропастью, на дне которой тек огненный поток: машины, вспыхивающие и гаснущие таблички, бегущие строки букв и символов. Там же спешили и люди, не ведая, кто над ними.
      От высоты захватывало дух, но было почему-то совсем-совсем не страшно. Не так, как раньше, когда взмывали в небо в корзине воздушного шара или сжатые ветрами нехо Аирэна, нет. Просто все казалось не больше чем веселым приключением, и даже если упасть — ничего не случится. Они ведь теперь могут летать. Кажется... Наверное. Ни Аэно, ни Кэльх не были уверены, случая проверить как-то не выпало, но что-то такое Стихии обещали...
      Они замерли на самом краю крыши, впитывая это все: город полыхал, лучился, искрился огнем человеческих душ, и этот огонь затмевал для юных удэши все светильники разом.
      — Как красиво, кэлэх амэ! — Аэно вскочил на бортик, потянулся к Кэльху — первым поцелуем в их новой жизни.
      Таким головокружительным, что Кэльх не выдержал, прижал к себе, жарко отвечая, а потом запрокинул голову, понимая, что еще немного, и натворит дел: или чего непотребного, или плохого. А так — в подсвеченное городскими огнями небо со вскинутых ладоней с криком взмыл Чи’ат, огромный, ликующий, и рассыпался ворохом медленно гаснущих перьев. И по этим перьям запрыгал Уруш, оглашая воздух победной песней. Взвился вверх, ловя последнее перо — и тоже растаял, рассыпался искрами.
      А Кэльх и Аэно уже снова целовались, не так огненно, выплеснув силу и теперь стараясь добрать нежности, напомнить друг другу, как сливается тепло с теплом, пламя с пламенем, окутывая дрожащим ореолом даже не Белого — Чистого огня. Огня, что разошелся незримым кругом, даруя умиротворение, заставляя двух людей на соседней крыше качнуться друг к другу, выговаривая одновременно слова, которые они так долго не решались сказать.
      
      Обратно добирались уже своими ногами, плутая по людным улицам и узким переулкам, проходя под кронами деревьев, усыпанных крохотными фонариками, между зеленых оград, цветущих сладко пахнущими цветами — и снова выныривая на оживленные дороги, стараясь не потеряться в толпе. Шли на ясно ощутимую впереди силу Янтора, прохладный ветер, несший запах меда и яблок. И к поездам вышли как раз к концу отмеренного на стоянку часа. Вернее, Янтор лично встречал их у здания вокзала, чтобы провести внутрь мимо охранников. Хмурился, дергал себя за усы недовольно — а во взгляде плескалось веселье и в чем-то даже понимание.
      — Ну мы же не опоздали? — оба смотрели в ответ так невинно-невинно, ну чисто цветущие «снежные поцелуи»! А губы у обоих — зацелованные вусмерть. Отодрать бы за уши, да только Янтор на память не жаловался и себя прекрасно помнил в первые дни после свадьбы.
      — Не опоздали, только потому ничего не скажу.
      — Обещаем до конца пути сидеть смирно! — выпалил Кэльх уже в купе, когда плюхнулись на свои места. — Разве что... Мы ведь через Эфар поедем?
      — Через Эфар, но там вокзал в горе. Потерпите уж до после Совета? Я вас сам перенесу в Эфар-танн. Ну? — вздохнул Янтор.
      — Хорошо, — закивали оба, хотя было видно: если и дотерпят, то с большим-большим трудом. Но раз слово дали — сдержат, потому что даже сейчас помнят, что сначала — дело.
      
      «Шайхадд-экспресс» несся через медленно отступающую ночь. Аэно еще немного написал о прожитом дне, с юмором описав их выходку, впечатления от ночного города. Потом устроился рядом с Кэльхом, который торопился зарисовать то же самое. Спать не хотелось, сидеть через стол от любимого — еще больше, поэтому он решил пожертвовать возможностью смотреть в окно и лег головой на колени Кэльха. Тот не возражал, только немного рассеянно погладил по укрывшим ноги, словно покрывало, кудрям.
      — Рисуй-рисуй, леа энно. Я тебе не мешаю?
      — Ничуть. Устал?
      — Нет, просто...
      Кэльх улыбнулся и вернулся к своим наброскам.
      Аэно лежал и думал. Они оба знали замысел Стихий и знали, кто придет следом. Это радовало, и Аэно надеялся, что он, тот, кто придет, в новой жизни будет счастливее, несмотря на свое предназначение. Кого еще вернут Стихии, Аэно не знал, но надеялся, что все они будут рады. Керс так точно, Стихии не могут оставить огненного удэши без его пары, помня, что они связаны столь же неразрывно, как были связаны он сам и Кэльх.
      За окном потихоньку светлело, и он все-таки завозился, сел. В дверь деликатно постучала Ниилиль, они оба чувствовали ее, как и Янтора, издалека узнавая ее силу бурной горной воды. Может быть, в прошлой жизни им было бы тяжело рядом с ней, но у удэши не возникало никаких проблем с тем, чтобы находиться близко с противоположной силой. Все-таки они были куда ближе к Стихиям, чем нэх, и вода Ниилиль не тревожила их огонь.
      — Аэно, Кэльх, идемте, я провожу вас в вагон-ресторан. Нужно поесть.
      Ее слова заставили обоих прислушаться к себе и согласиться: последний, вернее, первый раз в новом воплощении они ели еще в лаборатории Керса. Даже Кэльх без особого сожаления отложил почти законченный рисунок и грифели.
      Вагоны-трактиры, вернее, как их теперь называли, рестораны, были прицеплены через каждые два вагона второго класса. А они ехали именно во втором: вагоны первого класса находились в самом хвосте поезда, и доступа туда не было. Те места все так же предназначались для нэх и удэши, желающих путешествовать как можно более уединенно. Там было всего четыре купе, и у каждого — свой отдельный вход с перрона, и тем, кто там ехал, зачастую не было дела до окружающих и желания с ними сталкиваться. В вагоне же второго класса было шесть купе, выходивших в общий коридор, и, насколько понимал Аэно, выбор на них пал именно потому, что Янтор и Ниилиль хотели иметь возможность приглядывать за юными удэши, едва-едва получившими телесную форму. Это было оправдано.
      Сейчас Лиль и Янтор провожали их, по пути объясняя правила поведения. Ничего особенного: просто сесть за столик, дождаться, пока им принесут еду, поесть и уйти.
      — Об оплате не беспокойтесь, все расходы на время пути берет на себя Совет.
      Они синхронно кивнули и вошли в вагон-ресторан, любопытно осматриваясь. Здесь не было ничего похожего на памятные им трактиры. Десять столиков подле окон, таких же, как в купе, но пошире и накрытых скатертями, цветы в крохотных стеклянных вазочках, прикрепленных к держателям, чтобы не упали при рывке или торможении. Разноцветные стеклянные плафоны и эти вазочки, а еще отделяющие столики ширмы в виде стеклянных витражей напомнили им первую поездку на Ассат-айя-Орат в пустыню. Аэно сжал пальцы Кэльха, ощутил в ответ полное понимания пожатие и волну тепла. Как обещание: «вспомним позже, поговорим обо всем в тишине». В дальнем конце зала располагалась стойка, за ней скучали два сонных этина. Наверняка в такую рань остальные пассажиры предпочитали спать, а не питаться, потому их и вывели перекусить именно сейчас. Янтор отправился делать заказ, а Ниилиль устроилась за соседним столиком.
      — Смотри, как красиво, — Аэно глянул в окно, прикрытое кружевной занавесью, ахнул и подтолкнул Кэльха локтем.
      Поезд делал разворот по широкой дуге, и из их окна было видно головную часть. И ту гигантскую махину, что его двигала. Чем-то она в самом деле напоминала голову песчаного червезмея: вытянутая, словно вылизанная песком. Только впереди, насколько они успели заметить, были широкие окна и «глаза», которые пока еще, в утренних сумерках, бросали вперед мощные пучки света.
      Это было... непередаваемо. Именно сейчас почему-то, не в городе, не в порту, а сейчас юные удэши полностью прочувствовали ту гигантскую пропасть времени, труда и сил, что отделяла их от современных людей Элэйши. И испытали гордость за них — преодолевших все трудности, прошедших через горнило страшной войны, чтобы спаять воедино и этинов, и нэх, и удэши. Сотворить из них настоящую силу — ту, что станет движителями кораблей, пожалуй, в большей мере, чем солнечное пламя.
      — Лиль, — позвал Аэно. — А как это называется?
      — Что? — та пересела к ним, и юный огневик кивнул за окно:
      — Ну, то, что движет поезд?
      — А. Сушка.
      Рты открыли оба.
      — К-как?
      — Силовая установка «Шайхадд», сокращенно — СУШ, в просторечии — «сушка».
      — Бедный Сатор, — прыснул Кэльх. — Хотя-я...
      — Ния бы смеялась до слез, — согласился Аэно. — Нет, разберемся с делом — засядем за книги. Сколько же всего надо узнать!
      — Сейчас гораздо проще получить информацию, — Лиль покровительственно потрепала юношу по кудрям. — Есть Инфосеть, а с портативными информаториями я вас обращаться научу, это просто.
      Вернулся от стойки Янтор, следом за ним шли оба этина-подавальщика, или как их теперь называли? Аэно не знал, но собирался узнать позже, сейчас их с Кэльхом больше привлекали принесенные людьми блюда. Янтор явно заказал то, что не слишком отличалось от привычного им: жаркое, запеченные овощи, фруктовый салат. Но больше всего их обрадовал графин с самым настоящим медовым квасом по эфарскому рецепту.
      — Так странно... — Кэльх смотрел на налитый в прозрачный стакан квас. — В смысле — все так перемешалось.
      — Тебе не нравится? — осторожно спросила Ниилиль.
      — Нет, это скорее здорово! Просто очень уж непривычно — все равно что в Неаньяле раньше встретить южан в дахатах.
      — Теперь кого и где только ни встретишь, — Лиль рассмеялась, пододвинула ему тарелку с ягодными пирожками. Аэно на них почему-то даже не посмотрел, вернее, глянул и загрустил, это очень хорошо почувствовали все вокруг.
      — Что такое, рысенок?
      — Так, нэтэн-са... Просто вспомнилось, как в восемнадцать уезжал из Эфар-танна. Этна Лаана тогда для меня напекла таких пирожков...
      Нет, боль от разлуки со всеми, кого они знали, Стихии убрали. Но память оставалась и вызывала светлую печаль. Наверное поэтому они наконец немного притихли. Поели, поблагодарили Янтора, попросили Ниилиль отвести обратно. Та понимающе кивнула, показала, где на полках над койками лежат подушки с одеялами.
      — Мы в соседнем купе, если что-то нужно будет — зовите. А так вас никто не потревожит.
      — Спасибо, — кивнул Кэльх.
      Рисовать не хотелось, он сложил грифели в коробку, чтобы не раскатывались, прибрал аккуратно обе тетради, приводя столик в порядок, и привычно нырнул в объятья Аэно, уже устроившегося и ждавшего только его.
      Лежанки в купе были, конечно, достаточно широкими для одного, но вместе им пришлось тесно прижиматься друг к другу. Впрочем, это совсем не было плохо. Сплестись в крепком объятии, вдыхать запах друг друга, слышать биение сердца, кутаться в огненные перья-шерсть... Буквально через пару минут Аэно заерзал, задышал быстрее. Легли-то они одетыми, словно в походе, но Стихии явно пошутили, даровав им тела шестнадцатилетних юнцов в самом расцвете чувственности.
      — Кэльх...
      — Спи, — откликнулся тот, не открывая глаз. — Спи, рысенок. Иначе вагон расплавим.
      — У-у-у, — тихонько пожаловался Аэно, утыкаясь носом ему в грудь.
      Вагон плавно покачивался, постукивали колеса на стыках рельс. Усталость от долгого и очень насыщенного дня вскоре пересилила желание тела, а это покачивание, словно колыбель, убаюкало обоих.
      За тонкой стенкой облегченно выдохнул Янтор.
      
***


      Раньше дорога через весь материк занимала много времени. Сейчас от берега Теплых Вод до Эфара было всего пять суток пути... Ну или целых пять суток для тех, кто никакого терпения не имеет.
      Рисовать Кэльх забросил уже на второй день, Аэно свои дневники — еще раньше. Их никто не трогал, не тревожил, хотя наверняка и хотели. Но Янтор бдел, не позволяя приблизиться к купе никому кроме себя и Ниилиль. Даже еду им носил сам, потому что огненные удэши, понимая свое состояние, всеми силами старались сдержаться, практически вогнав друг друга в полусонное оцепенение. Пламя, нетерпеливое, жаркое, пылавшее в обоих, улеглось и лишь едва-едва тлело, вдобавок выстужаемое силой Отца Ветров. Это было общим решением, потому что иначе куда-нибудь да рванули. Или в окрестностях Фарата выскочили бы погулять, даром что вокзал располагался довольно далеко от города, или, что еще хуже, удрали бы в Эфар, вот прямо с подземной станции — и наверх. И ищи потом дорогу назад, а Янтору— соображай, где ловить беглецов. А так продремали почти все время, свернувшись одним клубком и лишь изредка косясь в окно с лениво-сонным любопытством: где уже, что там? Вяло удивились подземному пути, пробитому через Граничные горы — и опять уснули, чтобы проспать все время до остановки в Льяме.
      Ниилиль слегка тревожилась за них: не станет ли плохо от такого долгого для едва-едва стабилизировавшихся удэши полусна? Янтор постарался ее успокоить, хотя и сам тревожился немного. Обычно-то засыпали взрослые, уже умеющие обращаться со своими силами удэши. И угораздило же этих двоих воплотиться именно на Искаженных островах. Впрочем, где же еще? Испытывать установку Керса в самом сердце густонаселенного региона было бы самоубийственной и убийственной халатностью, так что тут оставалось только терпеть. И он гордился мальчишками: они терпели. Правда, как он подозревал, терпение это будет на исходе уже ко времени Совета. Придется поторопить народ, чтоб не затягивали с заседанием. В их же интересах: не придется потом отстраивать Алмазный Сад.
      Из поезда огневиков выводил он сам. Те были сонными, квелыми, даже не обратили внимания на красивейший вокзал Ллато. Но к тому моменту, когда их подвезли к комплексу Сада, ожили, любопытно выглядывали в окна машины.
      — Лиль, присмотри. Прогуляйтесь по парку, посмотрите на выставку достижений науки. Мне нужно буквально десять минут. Не натворите ничего, ладно?
      Огневики в один голос пообещали быть послушными и тихими.
      — А можно нам потом в купальню? Мы быстро справимся.
      Ниилиль хлопнула себя по лбу ладошкой и первым делом потащила обоих в рекреационный комплекс при Саде. Там были просторные душевые для персонала. А прогуляться они еще успеют, Совет все равно раньше, чем через час-полтора не соберется.
      Пока Аэно и Кэльх плескались под душем, Ниилиль озаботилась нормальной одеждой для них. Уж здесь-то, в городе, за какие-то полчаса купить нужное не составляло труда. Даже те самые сорочки на шнуровке, горские сапожки, штаны и уны — правда, в сувенирном магазине, а не в обычном, но кого это волновало?
      Одежде они обрадовались. Еще как! Чуть не полыхнули, но все-таки сдержались. Это было словно привет из их прошлого, их времени. И в горских нарядах оба казались именно что выходцами из него, даже несмотря на непривычную для горцев тех столетий внешность Кэльха. Сейчас-то, когда перемешались все со всеми, никого не удивил бы высоченный горец с внешностью пустынника или светловолосый житель северного побережья, на поверку оказывающийся урожденным южанином с берега Теплых Вод.
      — Ну вот, красавцы какие. Идем, покажу вам самое интересное.
      — Лиль, а... монумент Единства Стихий... Он еще цел? — тихо спросил Аэно.
      — Цел, конечно. На века делался ведь. Настоящая реликвия. Идем! — и она потащила их в центр парка.
      Туда вела аллея древних-древних, кряжистых и неохватных дубов, перед которыми Аэно и Кэльх невольно сбавили шаг, глядя во все глаза.
      — Я их вот такими деревцами помню, — выдохнул Кэльх, неверяще касаясь жесткой коры. — Мне по плечи были, только посаженные!
      — Время неумолимо, кэлэх амэ, — Аэно тоже погладил дерево. — Но я рад, что хоть что-то остается неизменным. И хочу на это посмотреть.
      Монумент стоял там же, где они запомнили: посреди небольшой площади, сейчас ставшей скорее полянкой. Прозрачное, начисто вымытое стекло все так же отбрасывало разноцветные блики, все так же кружили, перетекая, Стихии внутри стеклянного алмаза. Даже постамент, кажется, был тот же самый — чуть растрескавшийся от времени, светлого камня.
      Вокруг чувствовались защитные плетения — всех четырех Стихий. Значит, это место было все еще символом, его берегли. Они постояли рядом, крепко сплетя пальцы. Воспоминания накатывали валом, перемешивались, и взять себя в руки стоило немалого труда: Ниилиль аж отшагнула назад от растекающегося от этих двоих жара, который, впрочем, не причинил вреда ни единой травинке.
      — Ты говорила о выставке? У нас еще есть немного времени?
      — Минут сорок, — прикинула она. — Так что просто пройдемся, внимательно посмотрите потом, хорошо?
      — Хорошо. Потом.
      Они снова казались одним целым, говорили в унисон, двигались синхронно. Это было странно. Словно готовились к чему-то. Ниилиль тряхнула головой: да понятно же, к чему! К выступлению в Совете. Ох, не завидовала она им, в смысле, Совету. Особенно потому что понимала: Янтор что-то задумал, что-то, чтобы явление древних героев было еще более впечатляющим.
      Он нашел их сам, когда брели по широкому проходу между огромными станками. Сюда потянул Кэльх, когда разглядел табличку, что это все — для сталелитейного дела. Аэно не возражал, шел рядом с ним, держась за руку, косился по сторонам, чутко обернувшись, едва дохнуло ветрами.
      — Идемте, — позвал Янтор. — Совет уже готов.
      
      Здание Совета высилось в самом центре комплекса. Круглое, легкими светлыми стенами взмывавшее ввысь, оно немного напоминало древний Круг Чистых: под самой крышей тянулись ряды арок, в которых поблескивали окна. Массивный же низ напоминал о Совете Чести, но перетекал в легкий верх так плавно, что не возникало никакого диссонанса; здание было абсолютно цельным.
      Янтор повел не к главному входу, сейчас закрытому, а в сторону, к неприметным дверям, за которыми пришлось поплутать по лестничным пролетам. Зато потом они наконец вышли на открытую галерею, и Аэно с Кэльхом распахнули глаза, с изумлением понимая: зал Совета — это на самом деле огромный зал Стихий!
      Гигантское круглое помещение могло вместить, наверное, население небольшого городка — ну, городка их времени. Вниз кольцами спускались ступени сидений, под потолком белели обращенные к сидящим экраны, на которых сейчас бежали вереницы каких-то цифр. Но главное было не это. Вокруг галереи непрерывным кольцом, перетекая друг в друга, вели свой хоровод Стихии. Каменные наплывы как-то легко и непринужденно становились ложем для звонко журчащих водяных струй, которые трепал ветер — и ветер же раздувал весело пляшущее пламя, осторожно касающееся язычками камней.
      — Когда заседания открытые, тут собираются зрители и газетчики, — тихо пояснила Ниилиль. — Ну а в остальное время может прийти кто угодно, некоторые считают особым шиком приезжать в шестнадцать лет именно сюда.
      — Удивительно, — снова в один голос прошептали оба, переглянулись и качнули головами.
      — Но я никогда бы не променял Зал Стихий Эфар-танна ни на что иное.
      — Как и я — Ткеш.
      И снова в унисон:
      — Дома и стены роднее, и Стихии ярче, — и тихо рассмеялись.
      — И то верно, — Янтор потрепал их по плечам, невольно гордясь своими землями. — А теперь — подождем. Смотрите.
      Смотреть было на что. На сиденьях устроилось не так уж много народу — Ниилиль пояснила, что заседание Совета не полное, собрали только тех, кто причастен к ситуации. И лица у сидящих были крайне скептические. Но голос стоящего далеко внизу, на площадке в самом центре зала Намара все равно был уверенным и горячим. Ну не мог он иначе рассказывать о деле, которым горел всю свою жизнь. А уж тем более о деле, которое завершилось успехом: ведь солнечная плазма была получена! Ну а перерасход средств... С кем не бывает?
      Совет так не считал. Совет изначально был настроен на провал проекта, а лучше на отмену. Источников энергии хватало, а что касается работы огненных удэши вне Элэйши — так наверняка должен быть менее дорогостоящий выход.
      — Все это прекрасно, — выразил общие настроения Голос Совета, который, по неизменной традиции, тоже присутствовал в круге и занимался тем же, чем и полтысячи лет назад, — но вы так ничего и не сказали о выполнении основной задачи проекта.
      — О ней я...
      — Лучше я, — перебил Намара соткавшийся в круге Керс, одернул полы очередного кожаного спаша, откинул со лба волосы. — Прошу прощения за опоздание, Совет, заканчивал последнюю серию экспериментов.
      Голос Круга окинул его ну о-о-очень неодобрительным взглядом. Нет, понятное дело, что никто этому удэши не указ, в чем являться и как выглядеть. Но... но все же роллерный спаш и сапоги — это уже как-то чересчур. Мог бы и переодеться. Впрочем, были более насущные вопросы, например, услышать наконец, увенчался ли труд сотен людей и гигантские затраты на проект успехом? И словами попонятнее, желательно. Не все члены Совета разбираются в терминологии ученой братии!
      — Совет с нетерпением ждет вашего доклада, Керс, — подчеркнув интонацией это «с нетерпением», Голос отошел в сторону.
      Условно, конечно, никаких особенных мест для выступления в пустом центральном круге не было. Разве что стол стоял, если кому бумаги положить потребуется — каменный, тот самый — да скромно приткнулось в сторонке полуутопленное в пол место инженера связи, заведовавшего выводом информации на верхние экраны. Это было куда как удобней, чем часами надрываться Голосу, вот и ввели подобное новшество, в остальном следуя традициям.
      Керс тоже традициям в целом следовал. Традициям нетерпеливых огневиков, потому что хлопнул на стол пачку бумаг, прижав ее сверху ладонью, оглядел ярусы сидений, хмуря брови, и рубанул с плеча:
      — Полный провал. Огненные удэши Элэйши черпать энергию из плазмы не могут.
      Потрясенное молчание продлилось недолго, буквально минуту спустя все повскакивали с мест, загомонив разом, так что и разобрать нельзя отдельные реплики. Голосу Совета пришлось напрячь горло и рявкнуть:
      — Тишина в зале!
      Керс глядел на суету невозмутимо, ухмылялся уголком рта в своей вечной кривой усмешке.
      — То есть, вы хотите сказать, уважаемый Керс, что все затраты, все работы были зря? — поинтересовался Голос, когда наконец воцарилась относительная тишина.
      — Если касаться первоначально поставленной задачи — то да, — ухмылка стала еще шире.
      — Но есть кое-что другое, — прогрохотал, перекрывая голосом все шепотки и прочие звуки, Янтор. Он спускался по проходу между сидениями, как всегда — внушительный, сейчас, пожалуй, даже почти пугающий в своем неизменном белом облачении. — Другой, и не менее важный результат эксперимента. Я сказал бы — даже более важный, чем первоначальная задача. И дающий нам гораздо больше, чем было запланировано.
      — Да, Совет помнит: вы передавали сообщение о каких-то новых удэши, — дернул щекой Голос, быстро сориентировавшись в ситуации. — Это они?
      Двое встрепанных подростков, шедших за Янтором, были почти и незаметны. В первый момент на них вообще не обратили внимания, решили: удэши с сыновьями пришел. Но, приглядевшись, опознали огненных — а кто-то уже хмурился, наверняка пытаясь вспомнить, где же видел эти лица.
      Янтор кивнул и... отошел в сторону, позволяя им пройти в круг. Юноши шли в ногу, не размыкая рук, и развернулись так же слаженно, плавно. На них смотрели все более недоуменно.
      — Представьтесь, пожалуйста, — попросил Голос, как-то невольно заговорив мягче. Видел: по меркам удэши перед ними почти дети.
      — Я Аэно Аэнья.
      — Я Кэльх Хранитель.
      На зал Совета рухнула потрясенная тишина, и в ней они заговорили в один голос, негромко и спокойно:
      — Стихиям известен замысел людей Элэйши — достичь звезд и новых планет за границами обжитого мира. Мы пришли, чтобы выразить Их волю: Стихии одобряют ваше стремление, люди. Там, за пределами нашей системы, есть другие миры, сотворенные иными Стихиями. У каждого мира они были свои, но все вышли из единого источника в Хаосе Изначальном. Со временем связь между ними потерялась. Стихии Элэйши привязаны к нашему миру, и только вы, люди, можете проторить путь, наладить утерянную связь. Мы пришли, чтобы стать вашими помощниками и проводниками на этом пути. Стать сердцами тех кораблей, что пронзят пространство и время. Тех кораблей, что еще не построены — но будут вами созданы. Мы — Звездные. Первые из многих, кто придет вам на помощь.
      Когда они замолчали, стало слышно журчание воды на галерее.
      Подобное просто не укладывалось в головах, на удэши смотрели, медленно моргая, пытаясь осмыслить, понять, что вообще сейчас услышали. Веря — такому нельзя было не поверить. Потому что в Совете были одни нэх, умеющие чувствовать чужую силу. А подобную силу нельзя было не почувствовать: глаза Аэно и Кэльха горели ярким, звездным огнем, горели так, что даже Керс попятился, отступая к Янтору и Ниилиль.
      И в этой тишине раздался робкий голос инженера связи.
      — Я прошу прощения, нехэи... Но мне переслали информацию... У нас Архив Чистым пламенем горит!
      
***


      Мемориал Аватаров в Ллато был особенным местом. Если Алмазный сад был популярен для прогулок, притягивая своей красотой гостей со всего мира, вдохновляя художников и влюбленных, радуя глаз всевозможными изысками, то мемориал Аватаров был почти до безыскусности прост.
      Чаша серого гранита с пологими склонами. На дне — кольцо древних камней, в котором навеки отпечатались следы того, кто ушел в Стихию. Черный провал в центре, из которого денно и нощно рвался к небу светлый, яркий огонь. И все.
      Сюда приходили не полюбоваться — подумать. Вспомнить, осознать что-то, принять решение или отдать дань памяти. Здесь никогда не звучали громкие голоса, а вниз, к огню, не спускались даже удэши. Смотрели с краев, не подходя ближе, не тревожа покоя этого места.
      Именно поэтому чей-то негромкий вскрик, раздавшийся у мемориала, заставил остальных повернуться к кричавшему, пытаясь понять, что случилось. А молоденький нэх тыкал пальцем в сторону чаши, указывая на...
      На медленно вспыхивающие над следами язычки прозрачного, едва заметного огня. Будто кто-то шел там, внизу, повторяя последний танец Аватара, и искры рассыпались из-под его ног, все гуще и гуще. До тех пор, пока Чистое пламя не соткалось в зыбкий, дрожащий силуэт.
      Подняв голову, он огляделся, на глазах становясь все четче, обретая форму. И вот уже на древних камнях стоял сотканный из Чистого огня мужчина. Развернувшись кругом, он кивнул чему-то — и шагнул вперед... Нет, громадная пламенная змея скользнула по стенам чаши и ринулась прочь, легко обползая замерших в шоке людей.
      
***


      — А вот и третий, — весело заметил Аэно, глядя, как степенные серьезные дядьки в костюмах вскакивают, а потом выбегают из Зала, чтобы своими глазами увидеть горящий Архив.
      — Идем? — Кэльх кивнул остальным удэши, и они с Аэно зашагали к выходу, следуя за последними нэх Совета.
      Архив за более чем пять столетий работы разросся и полностью занял старое здание Совета. К нему вела достаточно широкая аллея, и она сейчас была забита народом. А само здание... Оно полыхало Чистым огнем — целиком, от подвалов до крыши, и выдавшийся пасмурным день позволял увидеть этот бездымный и почти прозрачный огонь. Это было красиво. Жутко — но красиво.
      — Аэно, Кэльх! Кто — он? — Янтор предполагал, но хотелось услышать подтверждение.
      — Ну кого же еще сразу потянуло бы разбираться с информацией, в обход всякой официальщины? — два лукавых взгляда были ему ответом.
      Архив высился все так же неколебимо, до тех пор, пока они не подошли ближе, протолкавшись сквозь бестолково суетящуюся толпу. Впрочем, нет, какое-то внятное оживление уже начиналось: прибывшие по тревоге охранники осторожно оттесняли собирающихся зевак назад, оставляя на площади перед зданием только членов Совета, которые, по идее, головы на плечах имели и соваться куда не надо не стали бы . Вот только что делать с происходящим, они не знали.
      А Чистый огонь вдруг колыхнулся, взял — и схлынул, разом, воплощаясь в белоглазого мужчину, невозмутимого даже несмотря на свою наготу.
      — Здесь много работы, — с легким оттенком недовольства сказал он подошедшим Аэно и Кэльху. — Все не на местах. Мне потребуется неделя, чтобы навести порядок.
      — Что-то еще нужно? — уточнил Кэльх.
      Удэши замер, задумавшись.
      — Двое-трое помощников. Воздушников, аккуратных. Нужно перенести много бумаг.
      И снова растаял, расплылся стихией, окутывая собою Архив.
      — Что? — развел руками Кэльх, оборачиваясь к молча глядящему на него Совету. — Он и в прежние времена такой же был. Замса даже Стихии не исправят.

               
Глава четвертая


      Для большинства закрытое заседание Совета стало знаковым. Пылающий Архив мигом  разлетелся по всем новостям, как и лица Аэно с Кэльхом, которых кто-то умудрился заснять в суматохе. А уж слова новых, Звездных удэши... Их передавали без искажений, как есть. Таить не стали, понимая: если Стихии решили заговорить с людьми настолько напрямую — своевольничать не следует. И так одновременно восхищением и дрожью пробирало от одних только фото.
      Самих виновников переполоха никто не трогал. Двоих огненных Янтор сгреб в охапку и спрятал в Эфаре, Замс... Замс был настолько себе на уме, что с ним вообще не знали, как говорить. Только иногда из дверей Архива вылетала очередная порция ненужных с его точки зрения бумаг, на лету сгорая в пепел.
      На этом фоне про неудавшийся — или превзошедший все ожидания эксперимент с плазмой просто забыли, даже насчет перерасхода материалов Керса не трясли. Чему он был крайне рад: сейчас не сдержался бы, разлетелся молниями в ответ на любое резкое слово.
      Именно поэтому опустела Горелка. Всех, кто оставался в лабораториях, он просто выгнал, некоторых особенно упрямых выволок за шкирку, запретив и близко подходить. Глядя на перекошенное лицо удэши, желающих спорить не нашлось. А он, ввалившись в ту комнату, которую привык считать своей, скорчился на полу, пытаясь не закричать, не сорваться безумной лавиной огня, уничтожая все вокруг.
      Кто бы знал, что надежда может быть такой мучительной.
      По ощущениям, он сходил с ума. Керс уже ни в чем ни был уверен; с того момента, как услышал «жди», внутри что-то сломалось. Настроение плясало так, что он порою обнаруживал взятые в руки вещи расплавленными или сожженными, хотя искренне считал, что контролирует свое пламя. Или наоборот — накатывало так, что дрожал, забираясь в самые дальние и тихие углы, пытаясь не кричать от холода и пустоты.
      Эксперименты он все-таки завершил, хотя в финальных почти не понимал, что творит, ориентируясь на сухие строки в подготовленных заранее документах. Вылазка в Совет была последним проблеском здравого смысла. Хотя нет, предпоследним — последним услал всех, оставшись на Горелке только потому, что здесь не навредил бы, даже сорвавшись.
      Оставшись наедине с неутомимо горящим плазменным солнцем.
      Оно в самом деле не могло подпитывать обычных огненных. Но он-то обычным не был, и поэтому все чаще приходил в себя именно в этом зале, где за стеклом пылала раскаленная бездна, рукотворные врата в Стихию. И боялся, что однажды не выдержит — шагнет туда. Поэтому поворачивался спиной к стеклу, обхватывал себя руками, не соображая, то ли ему холодно, то ли так жарко, что непонятно, как одежда еще не сгорела напрочь.
      Он и сейчас сидел на полу, закрыв глаза, раскачивался из стороны в сторону, сдерживаясь, чтобы не завыть. В последние сутки было особенно плохо. Внутри тянуло что-то, словно зацепило крюком за сердце — и вытягивало из него раскаленную золотую цепь, туда, в плазменное сияние. Сидел, не замечая, что губы искусаны в кровь, что непрерывно шепчет только одно слово, словно зов, отчаянный и горький, держащийся на тонкой ниточке надежды.
      — Лено... Лено...
      Он называл так Белого только в самые интимные моменты их жизни. Белый не любил свое имя, но ему — ему он позволял себя так называть. Говорил, что в устах Керса это имя не звучит по-девчачьи.
      — Лено...
      Он поверил, что окончательно свихнулся, когда на лицо легли ладони, закрывая глаза, а голос, который не слышал уже десятки лет, шепнул на ухо, взъерошив волосы горячим выдохом:
      — Веришь мне? Керс, ты доверяешь мне? Не открывай глаза.
      — Верю, — выдохнул едва слышно, послушно зажмуриваясь еще крепче.
      И — стало восхитительно все равно. Может, действительно сошел с ума. Посмеялись Стихии, поманили этим «жди», а он и поверил, глупый. А если не сошел — тогда тем более все равно, потому что сердце на куски рвется, вот прямо сейчас, и это уже даже не больно.
      — Вставай. Давай же, — его потянули вверх, подперли плечом, когда покачнулся. — Идем. Я поведу тебя, не бойся.
      Бояться? Чего тут было бояться? Керс тихо рассмеялся, послушно зашагал, даже не пытаясь отследить, куда. Знал все коридоры наизусть, но не хотел и думать. Хоть в остановившиеся плавильни, хоть с обрыва — и в море. Пускай. Только бы эти руки не исчезли.
      — Ступеньки, Керс. Обними меня, я понесу.
      Он сомкнул руки, чувствуя под пальцами гладкий, жесткий и непослушный шелк волос. Мгновение невесомости — и подхватили на руки, прижали крепко и так знакомо. В висок ударил порыв теплого соленого ветра. Неумолчный шум волн не мог заглушить тихий шепот:
      — Хорошо, что здесь нет ничего живого. Правда, и травы нет, зато песок мягкий. Ну, я надеюсь, что мягкий.
      — Да хоть какой!.. — вырвалось полубезумным стоном. — Лено...
      Только белого огня рядом почему-то нет. Руки — вот, сжимают, грива в пальцах путается, попробуй кто отнять — не отпустит, а огня — нет. Того, которого так не хватает, чтобы заполнить пустоту в разорванном сердце, собрать его заново и наконец согреться.
      — Хоть какой... Мне холодно...
      — Сейчас, Керс. Потерпи. Будет больно, только терпи. Слышишь?
      В тихом шепоте — почти отчаяние.
      — Потерпи, любимый. Верь мне.
      Песок под спиной показался ледяным, хотя был согрет южным солнцем до обжигающего жара. Ветер прошелся по беззащитной шее, с которой сдернули платок, по груди и животу — одежда словно испарилась в одно мгновение. К груди напротив сердца и к солнечному сплетению прижались жесткие ладони, надавливая, заставляя лежать смирно.
      — Керс, помни — я тебя люблю.
      И пришла сила. Сила, тысячекратно превосходившая тот поток молний, что бил в алмазное сердце Ворчуна. На крик не осталось голоса. Керса вообще не осталось, он не помнил себя, испарившись, растворившись в этом потоке огня... нет, плазмы. И, каким-то уцелевшим краем сознания поняв это, захохотал, осознавая: да, обезумел. Потому что нет ни берега, ни Белого — это просто он поддался зову, шагнул наконец туда, куда так влекло с самого первого раза. В Огонь, который не был предназначен для удэши Элэйши. Только для Звездных.
      Сознание милосердно погасло. И он не знал, сколь долго это продолжалось, но в себя пришел от... выплеснутой на лицо пригоршни горько-соленой воды.
      — Керс, Ке-е-ерс, ну же! Давай, открывай глаза. Уже можно.
      Губы жгло, и он невольно облизнул их, скривившись от привкуса крови и морской горечи. Ресницы слиплись, глаза все никак не хотели открываться, пришлось потереть лицо рукой, и только после этого получилось проморгаться. И замереть.
      — Белый?..
      — А ты кого ждал? Эй, мне уже ревновать начинать? — знакомо щурились темные глаза, знакомо расползались в усмешке губы. И тут же нахмурились в притворно-озабоченном выражении густые брови: — Слушай, я не знаю, может, этот кусок пляжа был кому-то особенно дорог... Нас за стеклянный бережок по головам не погладят, да?
      — Это Горелка, — медленно произнес Керс. — И всем на нее наплевать. Даже если она закипит.
      И схватил не ожидавшего такого Белого за руку, дернул на себя. Потому что сердце в груди билось все быстрее и быстрее, а смотреть на возвращенного Стихиями любимого и не прикасаться было решительно невозможно.
      А что на другой оконечности, кажется, еще остался пост охраны... Ничего, увидят зарево — успеют в катера погрузиться и отплыть. Керс им когда-то сам инструкцию по технике безопасности писал. Справятся.
      
***


      — Нехин Вайнар, ну как так можно? — строго-печально спросила Амлель, глядя на стоящего перед ней мужчину. — Ну вы же знаете, что за молодыми пригляд и пригляд нужен, они со времен мастера Яра норовят за дело не по силам взяться!
      — Он поправится, мастер Амлель. Я обещаю! — тот не знал уже, куда деваться. А что — виноват, да, недоглядел. Но попробуй-ка угляди за всеми птенцами гнезда анн-Теалья; тут и ста глаз и тысячи рук не хватит, каждого за шиворот удержать да носом натыкать. И ведь столько раз повторялось: без консультации с куратором — ни-ни, никаких процедур и рискованных экспериментов, даже если с пациентом договорился, даже если на совете лекарей одобрено!
      Ривеньярская высшая школа целительства вообще славилась своевольными учениками с давних пор, да что там - с самого основания. Сам Аэньяр Эона был тем еще попирателем запретов, и учеников выбирал себе таких же - дерзких искателей, новаторов, готовых рисковать собой. Амлель вздохнула: бедного нехина уже прополоскала, как могла, впредь будет осмотрительней. А с учеником она и сама поговорит, как тот немного оправится.
      — Ладно, все закончилось хоть немного хорошо, и... А? — она заморгала, насторожившись. Потом прислушалась — и бросилась к окну, распахивая створки.
      Ледяная, рушась с высоты водопада под мост, не ревела привычно — она пела, как может петь только чистая Стихия. Так, как может петь вода, рождая удэши: ликующе, радостно, мощно. Так, как уже давно не пела, с того страшного для Амлель дня, когда ушел брат. И пусть минули тысячи лет, она помнила этот день, словно все случилось только вчера. Удэши вообще не забывают важные вехи в своей жизни.
      — Нейха? — охнули за спиной, но Амлель не слышала. Зов воды заглушил все, и она, торопливо сбросив туфельки, вылезла на подоконник — а потом сиганула вниз, мигом канув из виду.
      Нехин Вайнар бросился к окну, с открытым ртом глядя, как несутся по волнам Ледяной водные кони, целый табун, с радостно-приветственным ржанием. Хлопали другие окна, слышались невнятные восклицания, но все заглушал голос воды: рвущейся вперед, к водопаду, прозрачной, чистой-чистой Живой воды.
      
      Их выловили рыбаки, куда ниже по течению, уже на озерах. Заметили, что в сетях что-то запуталось, начали вытаскивать — и только вытаращились, когда из воды вынырнула звонко хохочущая девчушка, повисшая на шее у юноши, похожего на нее, как две капли воды.
      
***


      Кэльх с Аэно даже мяукнуть не успели: жесткие, но жаркие, согревшиеся от их огня ветра подхватили, словно громадные ладони, закружили и понесли — над Льямой, Вельей, Тиадом... Над Эфаром, встретившем их валом тепла — словно давно уехавших и долгожданных детей, вернувшихся домой. Оба ждали, что Янтор отпустит их во дворе Эфар-танна, но башни замка промелькнули далеко внизу, ветер перемахнул через узкие долины и скальные стены и растаял на берегу Ока Удэши.
      — Домой — после, как остынете малость, — сурово сдвинул брови Янтор, глядя на них, еще покачивающихся от непривычного ощущения полета. — Или мне с Акмал потом Эфар-танн отстраивать заново? Нехо Айэнар рад не будет!
      Закивали, соглашаясь, только бы поскорее остаться одним. И схлопотали по легкой затрещине с двух рук:
      — За мной идите.
      К потаенной пещере, открывшейся по мановению руки Отца Ветров, бежали бегом, подгоняемые вихрями. И внутрь, в уютный теплый полумрак, разгоняемый мерцанием драгоценных кристаллов, влетели кубарем, чуть не врезавшись в стену.
      — Здесь есть все, что нужно для жизни. Огонь сами разведете. Еду принесу и снаружи оставлю. Все, — Янтор круто развернулся и выметнулся ветром из пещеры.
      А им уже не было дела. Одни? Да! В безопасном месте? Наконец-то! Можно отпустить себя, полыхнуть во всю силу, сливаясь, сцепляясь — руками, губами, пламенем, теплом душ, одним на двоих пульсом. Целоваться, вжимаясь в стены и не чувствуя острых граней кристаллов, не чувствуя, как те плавятся, стекая рдеющими потеками по камню. Упасть на пол, мгновенно раскаляющийся от слитного жара, вспомнить, изучить заново друг друга — угловатых, нескладных, разом забыв обо всех привычках и опыте...
      Надолго терпения не хватило, но полыхнули так, что вмиг сгорело все, что было в пещере не каменного, оплавились стены, лишившись нарядного убранства из кристаллов и друз. И снаружи Янтор порадовался, что не успел улететь далеко — кружил над озером, прикидывая, как скоро сможет вернуться. Успел прикрыть выход валуном, о который расплескался поток огня, не добравшись до зарослей «солнечной крови».
      — Ох, дети-дети...
      А они уже снова горели друг другом, не так бешено, но не менее жарко. Сколько провели так — не поняли. Слишком важно было добрать, стряхнуть последние ошметки сонной одури, вспомнить и узнать заново, слиться воедино уже такими, чтобы запомнить и сохранить эти воспоминания, заменить ими все-таки чуть потускневшие, оставшиеся от прошлой жизни. И когда пришли в себя, одним клубком, перепутав руки-ноги, спутавшись даже волосами — сначала не поняли, что вообще произошло.
      — Ох. Это мы все? — вытаращился Аэно, глядя вокруг.
      Потому что от пещеры осталось одно воспоминание. В смысле, каверна-то в горе осталась, хвала Акмал, выдержала. Но оплавилось все так, что как будто в центре полого стеклянного шара лежали, еще горячего, все стены — в потеках, раскаленные, буквально светящиеся изнутри. А пола вообще не было, вместо него слой расплавленного камня растекся, в котором то ли лежали, то ли плавали — и чувствовали себя при этом абсолютно замечательно! Будто в тепленькую водичку окунулись, не больше.
      — К-кажется... — аж заикнулся Кэльх, который тоже как-то не ожидал подобного. Одно дело помнить заверения Стихий, а другое — на собственном опыте убеждаться в своих новых силах.
      — Ой, Янтор рад не будет... Мы же, наверное, его дом... так? — Аэно завозился, поднимаясь из потихоньку густеющей и берущейся коркой лавы. — Давай, хоть немного тут... приберемся? Ассат-айя-Орат помнишь? Пока горячее, можно.
      — Скорее уж сталеплавильни Чемса, — с некоторым недоверием отозвался Кэльх, потыкав пальцем в стенку.
      Но спорить не стал, обнял Аэно со спины, позволяя ему направлять силу, а сам зажмурился, представляя, как мог бы выглядеть дом Отца Ветров до их вторжения. Именно представляя — потому что, когда влетели сюда, вообще ничего не заметил кроме разноцветных бликов.
      Что сказать... Более-менее стены и пол, каменное ложе, каменный же стол и лавку они сделать сумели. А вот кристаллы, которыми внутренности пещеры были изукрашены, уже не вышло. Вместо них получились наплывы, похожие на древесные грибы. Разноцветные, полупрозрачные — но никак не кристаллы. Нет, это тоже вышло красиво, но оба подозревали, что получат от Отца Ветров по шеям, а то и по чему-нибудь другому, что пониже спины.
      — Кэльх, мы идиоты-ы-ы... — когда закончили, огляделись и выдохнули, констатировал Аэно. — Одежда! Почему я не выспросил у Янтора, как удэши себе одежки создают!
      — Нет, не идиоты. Это как-то иначе называется... Может, он догадается и принесет? Не думаю, что мы первые, — задумчиво отозвался Кэльх, изучая ближайший наплыв. — А пока... Нам все равно тренироваться надо.
      — Помнишь, нам говорили, что физическое воплощение можно поменять на огненное? — Аэно задумчиво потянул себя за уши, словно пытался вырастить на них кисточки, как на той картине, что когда-то нарисовал Кэльх.
      — Давай попробуем.
      И попробовали. Да так попробовали, что плакали и смеялись одновременно, дивясь: это сколько же тренироваться надо, чтобы получалось легко и непринужденно, как у Янтора своими ветрами управляться? Или дело в том, что он удэши родился, а они лишь пытались освоить вложенные знания, еще до конца не понимая своей сути?
      Потому что сначала... Сначала опять оплавили все, что так старательно выводили. Ругались страшно, поняв, что просто не умеют сдерживать огонь такой температуры, что нужно сначала учиться осознанно не поджигать ничего вокруг, а потом уже переходить к чему-то большему. И учились, перекидывая друг другу камушки, пока даже окутываясь пламенем не смогли держать их абсолютно целыми. А вот потом...
      — Аэно-о-о! — от смеха Кэльх аж подвывал, глядя на ту несуразицу, что получилась из молоденького удэши. — Это даже не рыба-льех с лапами!
      — Да, это хуже, — печально подергал тот рысьими ушами и рысьим же хвостом, изворачиваясь, чтобы заглянуть себе за спину. А лапы разъехались, потому что стоять на... наверное, задних так, как стоял бы человек, не получалось, а встать, как рысь, на четыре — не давало оставшееся людским тело. Аэно плюхнулся на пол и почесал лапой за ухом.
      — Веди себя прилично, — со смешком посоветовал Кэльх и отрастил вместо рук пламенные крылья. И хохолок на макушке, заставив уже Аэно фыркать от смеха.
      С превращениями, по ощущениям, возились целый день, пока не стало получаться что-то относительно нормальное. В смысле, похожее на рысь и цаплю, а не на мешанину из человеческо-звериных тел, порой настолько пугающе выглядящую, что если бы не смех — все попытки забросили бы. Потом восстанавливали в очередной раз пещеру... Потом вспомнили обещание Янтора и долго возились, аккуратно проплавляя затянувшую выход каменную корку. И только оказавшись снаружи, изумленно уставились друг на друга, поняв: а воздуха-то в пещере, кажется, и не было. Выгорел весь, чем дышали — и дышали ли вообще — непонятно.
      — Бр-р-р! Это немного пугает, — высказал общую мысль Аэно, нарочито медленно вдохнув, до боли в ребрах. Выдохнул. Прислушался и к себе, и к Кэльху, которого порой чувствовал, словно у них было одно тело на двоих. Не было никаких изменений! Словно совершенно не важно, есть ли воздух или нет его!
      — Книги. Нам нужны книги. Или этот, как его... информаторий, — напряженно отозвался тот. — Иначе с ума сойдем, пытаясь понять, зачем нам такие возможности.
      — Нет уж, с ума нам сходить нельзя. У нас уже и так двое свихнувшихся есть, — Аэно хмыкнул, потер лицо ладонями и внезапно подмигнул Кэльху: — Намарэ, а ведь ты теперь можешь летать! Давай, попробуй! Превращайся! Я хочу подержать тебя в руках и отпустить в небо!
      — А ведь правда! — оживился тот.
      О том, что чуяли оба — о ярящемся где-то далеко, аж за пределами континента, звездном пламени — уже не думали. Оба спокойно восприняли, что чуют всех собратьев, что Замса, так и не сдвинувшегося с места, что зажегшуюся искорку Белого, которого они не знали лично, но о котором немного рассказали Стихии. Наверное, чтобы они, выбранные вестниками, сразу успокоили Керса, и не пришлось его заново выводить из-за грани. Ну а что Керс действительно немного сошел с ума, переродившись — это временное, в этом тоже были уверены оба. Аэно — зная, чуя, Кэльх — просто веря Стихиям. Не могли те ошибаться в подобном.
      Распахнулись огненные крылья, уже не Чи’ат — воплотившийся в иную форму удэши медленно переступил длинными ногами, повертел головой и прижмурился, когда почесали хохолок, взъерошив перья. И только тихо курлыкнул, бережно вцепляясь когтями в поднявшие его руки.
      — Не бойся, — шепнул Аэно, почему-то в это мгновение испытавший острейшее чувство нежности к любимому огненному птаху. — Ничего не бойся, у тебя получится, я знаю. Давай! — и рывком вскинул руки, подбрасывая его в небо.
      И ветра подхватили, не дали упасть сразу, стали опорой неловко раскинувшимся крыльям. А потом отпустили — но к тому моменту Кэльх уже сделал первый взмах, бросая себя вверх, и понял. Понял, что ему даже крылья не нужны, чтобы оторваться от земли, устремиться вперед, туда, в небо, и дальше, дальше...
      Обратно на руки Аэно он буквально свалился, испугавшись этого ощущения и замерев взъерошенным комком перьев.
      — Ну, что ты? Все хорошо, Кэльх. Все так, как должно. Мы ведь для того и вернулись, — Аэно устроился на траве, успокаивая его голосом, выглаживая перья.
      Рядом с неба рухнул ветер, воплотился в уже привычную фигуру Янтора.
      — Ага, я так и знал, что нужно штаны на вас захватить, — хохотнул тот. — Еды принес вам, голодные?
      Он шагнул к пещере, остановился у входа, только долгим свистящим выдохом обозначив чувства от увиденного.
      — Извини, Янтор, — невольно опустил голову, пряча виноватый взгляд за упавшими на лицо волосами, Кэльх, опять становясь собой. — Мы... Сами не ожидали!
      — Нэтэн-са. Я знал, что так будет, пламя-то ваше видел, — Янтор поставил принесенную вместительную торбу на камни у входа, потрепал обоих по перепутанным волосам. — Правда, думал, что если пещеру сама Акмал укрепила, ничего ей не сделается. Ошибся, бывает. Зато вы подостыли, гляжу, и научились кое-чему новому?
      Он добыл из торбы пару простых полотняных штанов и рубах, потом полотенце, которое расстелил прямо на земле, и принялся выставлять на него судочки и коробочки из незнакомого обоим огневикам материала, плотно закрытые крышками.
      — Знать бы еще, чему, — Кэльх все равно чувствовал себя виноватым, пусть Отец Ветров вроде не очень разозлился. А еще — жутко голодным, хотя до этого и не ощущалось.
      Так что оделись оба быстро, чинно сели рядышком, с интересом поглядывая на будущий обед.
      — Пока — только шалостям, как и полагается в вашем возрасте. Или вы думаете, что как вернулись — так сразу серьезные, умудренные опытом стали? — Янтор совершенно точно подтрунивал, прятал в усы усмешку. — Учиться вам еще и учиться. Но! — сунул в руки одному и второму по ложке, подвинул плошки поближе и наставительно поднял палец: — Все время учиться тоже нехорошо. Вам подарили вторую юность, не забывайте об этом. — И кивнул, будто точку поставил: — Познакомлю с сыновьями.
      В ответ закивали, не сказав ни слова. В основном потому, что запах от плошек шел такой, что какие тут слова, только успевай ложкой махать! Еда была настоящая, эфарская. Не та, что пробовали в поезде — по старым рецептам, но все же немного неправильная, а такая, какой ей и полагалось быть, какой помнили.
      Пока ели, Янтор поглядел, что ж там от пещеры осталось, вздохнул и в Иннуат слетал, за банальными одеялами-спальниками-подушками.
      — Еще пару дней вам дам, осваивайтесь. Надумаете тренироваться — вещи сперва выносите. И пещеру камнем прикрывайте, а то кусты попалите. Вот тут, — на траву плюхнулся огромный походный рюкзак, — продукты, тренога, запас горючего, котелок. Сами проживете?
      — Справимся! — заверили хором.
      Ну ведь действительно, сколько в прошлой жизни по дорогам ездили, в чистом поле ночевали порой — не сосчитать. Так что, даже если что будет непривычным, вдвоем разберутся.
      — Янтор, пригляди еще потом за Керсом? — попросил Кэльх на прощание. — Он скоро поутихнет, и что им с Белым в головы взбредет...
      — Пригляжу, куда деваться-то? Горелку они чуть в лепешку не раскатали, олухи, — хмыкнул тот. — Мне еще за Теальей присматривать. Наводнение почти устроил, танар бешеный! Как кто-то еще вернется, вы уж мне свистните сразу, — и умчался.
      — Теалья?
      — Он только-только появился, прислушайся, кэлэх амэ.
      И правда: к ровному гулу Звездного огня и почти беззвучной пляске Чистого пламени добавилась звенящая нотка Живой воды.
      — Давай отдыхать, рысенок, а то я скоро уже своих мыслей не услышу. А потом — учиться. Чтобы там Янтор ни говорил, времени у нас не так много.
      — Но оно есть. Идем купаться? — Аэно аккуратно собрал плошки-ложки, достал котелок и сгрузил все в него. — Сперва посуду помоем, а потом в озеро!
      — Оно ледяное! — возмутился Кэльх.
      — А мы согреем, только аккуратненько. Рыбы там все равно не водится, никому от этого худо не станет.
      Экспериментировать с нагревом — хвала Стихиям! — начали с котелка. Первый выкипел за две секунды — вода в момент взвилась облачком пара. Аэно сконфужено потер нос, по которому перепало этим самым паром: хоть и не обварило, а все равно приятного мало. Тихо порадовался, что посуду сразу внутрь класть не стал, и зачерпнул еще воды. Второй котелок удалось хотя бы просто вскипятить. Выкипевшую воду долили, как раз вышло нормально, чтоб оттереть от стенок жир — вместе с продуктами Янтор положил и пару кусков мыла. Подостывшую воду аккуратно вылили подальше от озера. Живет там кто или нет — а пачкать нельзя. А кустам и траве мыльная вода не повредит, если немного.
      Око грели уже в четыре руки и очень осторожно, зато после — до синих губ наплескались, не заметив, как стемнеть успело. Как дети. И после валялись на траве, глядя в ночное небо. Молчали. Вспоминали, думали. Как оно дальше будет. Что ждет их там: и в вышине, и совсем недалеко, в Эфар-танне.
      
      Янтор свое слово сдержал, явился, когда уже вполне уверенно удерживали свое пламя, не вредя окружающему. Покивал одобрительно, глядя, как готовят еду, присел рядом, не чинясь.
      — Вижу, готовы.
      — Сейчас? — Аэно чуть не подскочил, но только прикусил губу и умоляюще посмотрел на старшего удэши.
      Ох, как же хотелось рвануть вперед, хоть ногами, хоть огненным путем — наверняка в замке где-то да горит камин, или печи на кухне — те вовсе никогда не гаснут. Но уже держал себя в кулаке, терпел. И чувствовал такое же терпеливое нетерпение Кэльха: еще в первый же день решили, что после Эфар-танна всеми правдами в Ткеш доберутся. Там ведь тоже — дом. Свои. Семья.
      Наверное, Янтор решил их проверить. Убедиться, что не полыхнут с нетерпения, а соберут вещи, старательно наведут порядок в пещере, сложив все, что можно оставить, и спрятав в рюкзак то, что требовалось унести.
      — Мы готовы! — сообщил Кэльх через какие-то полчаса.
      — Ну, держитесь.
      Взвихрился воздух, обнимая, закрывая все серыми стенами — и растаял. Они стояли на истершихся от времени камнях внутреннего двора, и обоим казалось, что воздушный смерч перенес их не над горами, а через время. Эфар-танн... Эфар-танн был неизменен, как высившаяся за ним громада Отца Ветров. Что ему века? С момента, как вознеслись в небо его стройные башни и шпили, минули тысячи лет — и минет еще столько же, а твердыня эфарских нехо будет стоять нерушимо. Словно веха в бурном потоке времени.
      Все так же стояли на стенах стражи в начищенной броне, весело блестевшей на солнце. Аэно поднял голову, жадно вглядываясь в такие знакомые силуэты.
      — Айэ, Эфар, — сорвалось с губ само собой.
      Он рассмеялся — а потом вдруг всхлипнул и ожесточенно потер лицо ладонями, пытаясь сморгать с ресниц влагу.
      — Айэ, эфараан!
      Из распахнутых дверей замка степенно вышагнул... на миг показалось — этин Намайо, но нет, этот человек был моложе, да и улыбался приветливо.
      — Айэ намэ, уважа... — слово замерло у него на губах, как только оба повернулись, глаза расширились от изумления и восторга разом. И выдохнул так, словно давно мечтал это сказать: — Айэ, Хранители!
      Оба сначала растерялись: откуда? Потом дошло: ну ведь изменилось же все, сейчас люди узнают о случившемся за считанные мгновения! А потому поздоровались, при этом чувствуя себя странно. Вроде бы дома, а вроде бы гости, и от смущения не знаешь, куда себя деть, как вести и что делать.
      — Идемте, здесь вас уже заждались, — позвал Янтор. — А у меня дел-то еще много.
      И за ними — этином и Янтором — оба пошли сперва нерешительно, прислушиваясь к замку, тепло которого, кажется, ничуть не выстыло за пять столетий. Будто буквально вчера проходили, но Аэно то и дело замедлял шаг, касался рукой гобелена — нового, с другим рисунком, или копии старого, видел замененные ступени: пропала та, что была со щербинкой, у камня, уже тоже поистёршегося, другой рисунок, видел кое-где переложенную кладку стен. И все сильнее прикусывал губу: и здесь время оставило свои отметины, вроде бы все то же — но... Будто после долгой разлуки вглядываешься в лицо дорогого человека и видишь морщинки, седину, выцветшие от старости глаза.
      Но все же оставалось неизменное. То, что, кажется, настолько сроднилось с Эфар-танном, что без него замок и не представлялся. Дверь кабинета — новая, да, но внутри — все то же, и все так же сжимал в латанном-перелатанном клюве кольцо бронзовый орел.
      — Нехин Аманис, — стукнув кольцом, открыл дверь этин. — Хранители пришли.
      — А? — раздался в ответ совсем молодо звучащий голос. — Я же не ждал, или что-то слу...
      Сидевший за столом юноша замер, выронив из рук какую-то приспособу, когда в кабинет следом за Янтором шагнули Кэльх с Аэно.
      — Айэ намэ, — поздоровались в один голос, по давней — из прошлой жизни — привычке отмечая приветствие поклоном.
      — А... — нехин поперхнулся ответным приветствием, его глаза — серые, как у многих воздушников рода анн-Теалья анн-Эфар, стали совсем круглыми и огромными.
      — Ну, познакомились — и хорошо, — Янтор хлопнул огненных по плечам так, что те аж присели. — Оставляю их под твоим присмотром, нехин Аманис. А мне еще побратима проведать надо.
      И в окно порывом ветра выметнулся — будто и не было его.
      Огневики молча рассматривали наследного нехина. Терпеливо ждали, пока отомрет, оправится от шока. Нехин, казавшийся чуть более старшей копией Аэно, — если б не глаза и не в золото, а в платину отлив волос, — даже не моргал и не дышал какое-то время. Потом бурно вздохнул и вскочил, подался вперед, словно смотрел и не верил.
      — Я читал... я же читал дневники! И портрет видел... И в новостях... Это правда вы?
      — Правда, — кивнул Кэльх. — Волею Стихий... — и не удержался: — А портрет — тот самый? Где мы с Аэно рядом стоим?
      — А-ага, — закивал юноша. — Тот самый! Только там у вас волосы покороче.
      Аэно только фыркнул: знал, что Кэльх «тем самым» портретом был жуть как недоволен. Потому как не сам рисовал. Но мастерство художника не мог не признать, вышли они там, как живые.
      — И... постарше? — тише закончил нехин Аманис.
      — Ну, это тоже волею Стихий, — развел руками Аэно.
      — Хотя мы не жалуемся! — закончили уже хором.
      Повисла неловкая пауза. Которую нехин вскоре нарушил, всплеснув руками:
      — Я... ох, простите! Этин Варэу! Пусть мои вещи сейчас же перенесут в комнату напротив! Нехэи, я даже не подумал... ну... ваша комната... я в ней живу. Ее сейчас освободят!
      — А...
      — О... — слилось нестройным на этот раз хором.
      Как-то оба тоже не думали, что за столько-то лет их и только их комната уже обрела новых жильцов, и не раз.
      — Будем благодарны, — первым сориентировался Кэльх, с интересом наблюдая за этим юным нехином.
      Он был совсем не такой, какими запомнились дети и внуки нехо Аирэна. Порывистый, открытый, даже в чем-то растерянно-рассеянный: вон как то подхватит вещь, с которой возился до их прихода, раскроет, будто книгу, захлопнет — и снова положит, не зная, куда деть руки. Вроде бы огненная привычка, но ветра, теплые, растрепанные, так по кабинету и носятся, шелестя стопками бумаг на подоконнике. Он и сам читался на раз, будто раскрытая книга, этот нехин. Все его смущение, восторг и одновременно жуткая неуверенность в себе пополам с ответственностью за все и разом.
      Понимая это, Кэльх позвал:
      — Нехин Аманис... А... Расскажите, что сейчас в Эфаре? Мы как с Совета вышли, вообще нигде не были и ничего не знаем. Это Замс сразу в Архив направился.
      — А как же... Ох... да, конечно. Вы садитесь! Я расскажу и даже покажу!
      Нехин подхватил ту самую книжку-шкатулку, жестом указывая на удобный диванчик, которого на памяти Аэно и Кэльха раньше в кабинете не было. И первым плюхнулся посередине, так что им невольно пришлось сесть по бокам от него. Но о недовольстве этим фактом они скоро забыли напрочь.
      Может быть, это было в крови рода, может, у юного Аманиса просто проснулся тот же дар, что в свое время сделал знаменитым Аэнью, но рассказывал он увлеченно и невольно увлекал этим слушателей. Тем более что на пластинке-экране мини-информатория перед глазами хранителей разворачивались картины знакомо-незнакомого им Эфара. Те же величественные горы — но вместо каменных мостов через ущелья и реки перекинуты ажурные металлические кружева, а узкие тропки сменились прочным полотном серпантинов, по которым уже не на лошади или пешком — на машине можно проехать. И даже по перевалу Экора! Укрепленному силами удэши и нэх, усмиренному и безопасному теперь в любое время года.
      — Иннуат теперь больше как исторический памятник, а вот долина Тинхо. Здесь располагается Эфарский Счетный цех, один из трех крупнейших на Элэйши. А это Ривеньярская высшая школа целительства. Ее основал Аэньяр анн-Теалья Солнечный, Эона-целитель. Ваш сколько-то-там-правнук, кстати!
      Мелькнуло на экране сосредоточенное лицо — и Кэльх только головой покачал, украдкой протягивая руку за спиной нехина, сжимая тут же подвернувшиеся пальцы Аэно. Потому что потомок был — будто в зеркало заглянули, а отражения смешались.
      — А Око Удэши? Туда по-прежнему только кэтэро ходят?
      — В потаенную долину? О, это уже традиция. Туда туристы не забредают, только водники в шестнадцатилетие приходят на посвящение. Но открытки с видами Ока разлетаются, как горячие булочки, — нехин рассмеялся немного застенчиво. — А вот на водных лошадок полюбоваться, на Хрустальное, часто водят туристические группы. А еще у нас много горных троп для скалолазания, есть даже школа, называется «Аэнья».
      — Как другой мир. Такой...
      — Спокойный? — помог подобрать слово Аэно.
      — Да, рысенок. Спокойный и мирный — прямо не верится.
      — А вы расскажете? Про....
      — Нет, — ответили в один голос.
      И Аэно мягко добавил, смягчая отказ:
      — Это все, наверняка, описано в книгах. И описано лучше, чем могли бы рассказать мы, Аманис.
      — И в книгах, и в дневниках... Я читал их все! — просиял нехин и тут же вздохнул: — Но все равно... До сих пор не верится!
      — Я тебе Чи’ата дам подержать — тогда поверишь? — как ребенку посулил Кэльх. — А та жизнь... Пусть она останется там. Ее не стоит нести в это время, правда.
      — Я... понимаю. В шестом томе была лакуна в событиях, — Аманис завертел головой, как птенец, стараясь заглянуть в их лица. — Что-то такое, что вы не хотели записывать, да?
      — Да, — кивнул Аэно. — То, что было слишком страшным для нас обоих. Ты внимательный читатель, нехин.
      Тот нервно передернул плечами. События в Льяме, вся кровь и грязь войны с искаженными — все это было описано до того ярко и полно, что до сих пор в дрожь бросало. И что могло быть хуже... Нет, подобного нехин представить не мог.
      — Не думай, — мягко попросил Кэльх. — Лучше скажи: кто сможет обучить нас обращаться вот с этим? — он коснулся края монитора. — Ниилиль, кажется, не до того, она наверняка с Янтором других успокаивает.
      — Ну... Я могу! — выпалил юноша, краснея с кончиков ушей. — Это нетрудно, я вас всему научу!
      — А обязанности нехина?
      Аманис слегка сник.
      — Давай договоримся так, — Аэно сжал его плечо ладонью. — Мы с тобой разберемся в обязанностях нехина, только не отвлекаться и пощады не просить. Заодно и я узнаю, что нового. А потом ты нас с Кэльхом будешь учить. Справишься?
      — Постараюсь! — аж зажмурился в попытке казаться уверенней тот.
      — Вот и договорились, — заключил Кэльх. — А пока... Мы никому не помешаем, если побродим по замку и окрестностям?
      — Ой, это, скорее, вам помешать могут. Вы там поосторожнее — Леата, Ленья и Тамая с утра в окрестностях гуляют! — выпалил Аманис. — А от них вообще спасения нет!
      — А это кто? — не понял Аэно, невольно вздрогнул, услышав знакомые имена.
      — Сестры! — нехин округлил глаза и потряс головой. — Младшие! Ужас и кошмар! Каникулы у них!
      — Я думаю...
      — ...мы найдем с ними общий язык!


               
Глава пятая


      Они называли это «Рычащее поле». И название оправдывало себя полностью: здесь, в чистой степи, не обозначенное ни единым ориентиром, но безошибочно узнаваемое всеми роллерщиками мира, было место для их праздника. Здесь раз в год выстраивались палатки, тенты, просто брезентовые навесы над спальниками, огромным кругом останавливались разномастные роллеры: фирменные, гибридные, собранные с миру по гайке. Сюда приезжали мэйты-одиночки и группы, игравшие на перекрестках и в гаражах, непризнанные художники и скульпторы-самоучки, такие же самоучки-механики, в руках которых ржавое ведро с болтами внезапно превращалось в сверкающий хромом механизм — только вложи амулет-сердце — и в путь.
      Здесь вечерами и ночами жгли костры и варили медовую «шанаку» — без алкоголя, но зато на «держи-ягоде» и «солнечной крови», а кое-кто — и на «седых усах»*. Здесь могли подраться до первой крови — и тут же разделить на двоих кружку бальзамной воды, уже посмеиваясь над причиной драки. Здесь пели песни — запевая у одного костра и подхватывая добрыми тремя тысячами глоток. Здесь не делились на этинов, нэх или удэши, на парней или девушек, на молодых или взрослых. Здесь собиралось роллерное братство, наследники «Ночных всадников» и «Хранителей дорог». Собиралось на пять дней в году, чтобы полюбоваться нарисованными вот прямо тут картинами, созданными из чего под руку попадется скульптурами, устроить дистант и наградить победителя полусотней поцелуев, а вечером последнего дня — разрушить все сотворенное, оставляя лишь в памяти или на фото. Больше в памяти, чтобы пережить, переждать до следующего года — и опять полной грудью хлебнуть ветра свободы. Здесь много было воздушников — но не больше, чем других. Просто в их присутствии ветер над степью пел особенно протяжно.
      Эллаэ выезжала сюда каждый год. Всякий раз подгадывала, чтобы пять дней ее не беспокоил вообще никто, забывала ту себя, какой стала нынче, и становилась той девушкой, что мчалась наперегонки с ветром по трассе вместе с другими Всадниками, свистя так, что закладывало уши, хохоча во все горло. Беспечной. Настоящей...
      Почти настоящей. И это «почти» было сперва кровоточащей раной через все сердце, потом — саднящим рубцом, пустотой за левым плечом, тишиной в ответ на ее свист-позывной. Сорок лет назад она думала, что сумеет пережить. Тридцать — что сможет смириться. Десять — поняла, что не смирится и не забудет никогда. Пыталась, да, в каждый свой приезд сюда — пыталась. А потом с головой бросалась в работу, выматывая курсантов летной школы, студентов аэрокосмического училища, себя, только чтобы дома упасть в подушку лицом и уснуть — а проснуться на мокрой от непрошенных слез. Проснуться от того, что в тишине комнаты эхо шепчет: «Кречет, крылья мои».
      Она больше злилась на себя за это. Злилась, видя, как постепенно отпускает других, тех, кто тоже связал свои жизни с Крылатыми. Их ведь много было, таких удэши. Но... Их отпускало — а ее нет. И только на лице Керса она ловила иногда тень той же гримасы, потери и непонимания: за что? Почему их — так? С Керсом они встречались два раза в год, чтобы молча зажечь две свечи, посмотреть друг другу в глаза — и разлететься по разным концам Элэйши. Понимали оба: травят этим свои раны, как кислотой, как горьким ядом. Но забывать и смиряться с потерями не хотели и не могли.
      В последний месяц стало совсем тошно, хотелось взлететь, как пустынный акмену, сложить крылья и рухнуть вниз, чтобы в полете приняла Стихия, забрала туда, к мужу. Работа уже не спасала, курсанты просто разбегались, завидев ее фигуру. Приходилось стискивать зубы и твердить, что они ни в чем не виноваты. На «Рычащее поле» Эллаэ поехала со смутным ощущением: вот там все и закончится. И ветер будет свистеть особенно пронзительно, когда опрокинется на полной скорости опустевший роллер. И никто не осудит, не скажет, что виновата — нет, поймут, сохранят в сердце и унесут с собою, как уносили все остальное. Все, что дарила дорога.
      В этот раз она специально выбирала второстепенные трассы, свернув на юг на большой транспортной развязке рядом с Фаратом. И сперва даже не заметила преследователя, слишком поглощенная своими мыслями и попытками «причесать ветра». Просто один и тот же рев мотора преследовал ее сначала на развязке, почти неслышимый, едва уловимый в шуме транспортного потока. Он стал явственней, когда съехала на узкую двухполосную дорогу на новом повороте, но все равно терялся в гуле двигателей. Осознала она только на следующее утро, когда выехала из крошечной придорожной гостиницы, где остановилась переночевать, свернула за угол — и за спиной басовито заурчал все тот же мотор.
      Такой знакомый звук... Каждый оборот двигателя казался ей наждаком, сдирающим корку с подсохшей раны. Разъярившись в считанные мгновения, она влила в сердце своего роллера максимум силы и пригнулась к рулю, серебристо-голубой кометой взрезав утренний туман. Он влажной стеной сомкнулся вокруг, отрезая от внешнего мира — и все-таки не до конца глуша издевательский рокот, преследующий неумолимо, куда бы она ни сворачивала.
      Как добралась до Рычащего поля, Эллаэ не запомнила. Перед глазами все затягивало алым маревом. Да она никогда в жизни не была столь зла! Во многом оттого, что так и не смогла обернуться, остановиться. Узнать, кто же так издевается над ней.
      Она свернула к знакомым палаткам, понимая, что если сейчас не отдохнет — просто упадет на ходу. Поездки, обычно лишь раззадоривавшие, дарившие ощущение полета, в последнее время слишком утомляли, будто движок вытягивал из нее что-то очень нужное. Она как раз успела поставить роллер на подножку, когда снова услышала его. Рокот приближался. Неведомый самоубийца то увеличивал, то уменьшал обороты, так что мотор явственно выпевал мелодию. Очень знакомую мелодию, которую пела... пел когда-то с Керсом.
      — Эллаэ? — она даже не видела, кто подошел, не разобрала лица — вместо него было белое пятно. — Что с тобой?
      — Я его убью, — выдавила она сквозь сжатые зубы.
      — Кого?.. Эй! Эллаэ!
      А она уже резко развернула роллер — легкий, не чета тем старым, массивным, которые и ей тяжело ворочать было. Этот казался пушинкой, только колеса по земле шоркнули, а руль дрогнул под руками, отзываясь на яростный вой движка.
      У него был наглухо тонированный шлем. И черные пряди, расплескавшиеся из-под шлема по широким плечам, затянутым в черную же кожу спаша. И роллер, раскрашенный ало-оранжевыми языками пламени: громадная, наполовину бронированная зверюга с шипастыми колесами, созданными, чтобы преодолевать болотистые леса запада. Таких не делали уже много лет. Зачем, если сейчас важнее скорость, полет над гладким полотном трассы? Какому безумцу вздумается продираться через чащобу, если дорог в мире столько, что и удэши всех не объездить?
      А еще это был тот самый роллер, который когда-то ехал рядом. Его копия, конечно, тот уже давным-давно сгинул где-то, в каком-то болоте, откуда вдвоем едва на ее собственном выехали, из последних сил до своих дотянули: стычка была случайная, но до того жаркая и кровавая, что Кречет был заляпан с головы до ног. Вот как ей сейчас хотелось. Ухватить струями ветра, сжать, выкрутить живое тело, чтобы брызнуло во все стороны кровавой моросью.
      За то, что посмел напомнить. За то, что полез туда, куда лезть не стоило! В чужую, не ему принадлежащую память.
      — Убью! — взвыли ветра, закручиваясь пыльным вихрем, и роллер сорвался с места.
      Чужой мотор рявкнул что-то похожее, бронированная громадина почти приподняла переднее колесо над землей и прыгнула вперед. Навстречу.
      Между ними было от силы полтора косата. Ее роллер брал максимальный разгон до сотни за четыре секунды... Они разминулись в волоске друг от друга — в последний момент он умудрился вильнуть в сторону, с воем шин и мотора развернуться на месте и догнать ее, перестроившись влево.
      Это уже было просто безумием, и Эллаэ завыла. Ветер рвал с лица злые слезы, а она все гнала и гнала — вперед, прочь, прочь от выворачивающей душу памяти! Мелькнули и исчезли россыпи разномастных палаток, ветер подхватил и унес назад чьи-то крики. Она мчалась, как в последний раз, надеясь удрать... И не могла. Рев чужого мотора следовал по пятам, не отставая, выпивая последние силы.
      Руки дрогнули, роллер зарыскал, теряя скорость, пока не кувыркнулся, налетев передним колесом на какую-то кочку. Эллаэ полетела из седла, кубарем прокатилась по земле и замерла, уткнувшись носом в пучок пыльной травы.
      Затормозивший рядом роллер занесло. Или его просто отшвырнули в сторону, чтобы не завалился на нее. Краем глаза, мутно из-за слез, она видела, как рядом с ней остановились тяжелые, подкованные металлом сапоги, как коснулось земли колено.
      — Убью... — всхлипнула она.
      Мир крутанулся, земля с небом поменялись местами, перед лицом замаячил глухой шлем. Левая рука не слушалась — она вцепилась в кожу спаша правой, беспомощно царапая ее ногтями, стукнула кулаком.
      — Убью... За что?!
      Жесткая ладонь прижала к пахнущей новой кожей, пылью, потом и машинным маслом груди так, что вырваться бы не вышло при всем желании. Свободной рукой незнакомец расстегнул ремешок шлема и потянул его с себя. Эллаэ сжала кулак, напрягшись, как взведенная пружина. И впечатала его в нос этой сволочи, едва тот появился из-под шлема. Хрустнуло от души, сразу стало ясно: сломала. И зародившееся злое удовлетворение напополам с вернувшейся жаждой крови вдруг лопнуло, как мыльный пузырь, разлетелось безвредными брызгами. Вместо того чтобы отшатнуться, преследователь хрипловато рассмеялся, окончательно снимая шлем.
      — Удар за удар, а? — чуть гнусавя, спросил он.
      Несколько коротких вдохов она просто смотрела на него, впитывая сразу все: юное лицо, чуть заметную полоску темной щетины над сухими губами, перечеркнутую двумя глянцево-алыми потеками, золотистые глаза — то ли птичьи, то ли кошачьи, встрепанные и мокрые от пота волосы, острые скулы, свернутый набок от ее удара нос... И абсолютно не тот огонь. Не складывающийся в крылья, мех и перья на которых она была готова перебирать своими ветрами вечно, а какой-то абсолютно дикий и незнакомый.
      Возникшая на мгновение вера дрогнула и разлетелась осколками, оставив только чистую-чистую ярость. Смерч все-таки взвился посреди степи, расшвыривая пыль и вырванные с корнем стебли, взвился, бросаясь на вскочившего на ноги мужчину... И подавился вспыхнувшим звездным огнем. И этот огонь, словно частая сеть молний, проник в захлебнувшийся самим собой воздух, пропитывая, заставляя светиться жутким синеватым отсветом. Взрытая колесами трава разом полегла, словно ее придавило невидимой плитой. Скрипнул, сминаясь, металл легкого роллера, с хрустом поддался, сплющиваясь. Смерч застыл, замер, будто нарисованный, серо-синим стеклянным столбом, от земли — и до неба.
      — Стихии... — выругался кто-то из всадников, остановивших свои роллеры в почтительном отдалении.
      Они рванули следом за обезумевшей удэши сразу, но догнали ее — и того, кого она так жаждала уничтожить — только сейчас. И лишь беспомощно смотрели, не понимая, что происходит. А ветер — ветер ли? — все медлил и медлил, замерев на месте, странными прозрачными кольцами. И вдруг резко исчез, роняя на смятую траву два тела. Одно — в черном — почти сразу пошевелилось, всадник тяжелого роллера сел, слегка очумело тряся головой, потом поднялся на четвереньки и через мгновение уже упруго выпрямился, держа на руках обвисшую Эллаэ. А еще через минуту уже сидел в седле, аккуратно придерживая ее, прогревал движок. Его монструозный роллер ни капли не пострадал, легко тронувшись с места.
      Всадники встречали в настороженном молчании, готовые и силой отобрать подругу, если потребуется. Потому что Эллаэ знали, а этот странный... удэши?.. был чужаком. Никто никогда не встречал его на дорогах. А он, уже доезжая до них, вдруг высвистел знакомый каждому «летящему с ветром» сигнал: «Прошу сопровождения, везу раненого». Сигнал, который на дорогах привычного им мира звучал чрезвычайно редко, почти затерявшись в прошлом. Но его знал каждый. Заучивал, только садясь в седло, слышал от старших товарищей — и запоминал накрепко, потому что это было наследие. Наследие дружин, что охраняли дороги в смутные времена, защищая их для тех, кто полетит следом. И погасли готовые сорваться с ладоней сгустки силы, а роллеры перестроились полукругом эскорта.
      Свой. Это был свой.
      На Рычащем поле были и свои целители, но от их помощи неизвестный удэши только отмахнулся, даже не позволил вправить перекошенный нос, когда доехали до основной стоянки.
      — Потом. Нужна палатка, спальник, немного воды. Холодной.
      — Найдется.
      Нужное принесли, кто что, последней приволокли канистру с водой, отдали, косясь уже скорее любопытно.
      — С Эллаэ как?
      — Скоро придет в себя. Ей просто нужно немного отдохнуть.
      И в спину отходящим, чтобы не мешать, с явственной веселой ноткой в голосе, бросил:
      — Готовьтесь плясать до упаду и петь до охрипших глоток.
      — Был бы повод, — усмехнулись в ответ, уже в задернутый полог палатки.
      Кречет воспользовался принесенной кем-то миской, налил в нее воды, с хрустом поставил на место сломанный хрящ, гнусаво, по-кошачьи, но тихо взвыв. Потом смыл засохшую и свежую кровь, забил в ноздри скрученные из бинта тампоны и склонился над Эллаэ. Руки подрагивали, когда раздевал, осторожно, стараясь не навредить еще больше явно выбитому плечу. Ну и стараясь удержаться от желания провести по белой коже, обнять ладонями все такие же, как и полторы сотни, и сто, и пятьдесят лет назад, упругие груди. Он пообещал себе, что будет время, может, даже скоро совсем, и одним точным рывком-поворотом вправил сустав. Практики у него было — хоть отбавляй, ничего не забылось, хвала Стихиям. Наложил повязку, притягивая руку к телу. Ничего, уже к ночи все заживет. Вот только очнется его Эллаэ — и все будет хорошо. Стихии обещали.
      
***


      Первым пришел странный гул в ушах. Через какое-то время Эллаэ поняла, что это рык моторов, шум голосов, звон гитарных струн и даже, кажется, голос флейты. Потом вернулась способность различать запахи: пахло немного кровью, остро и мятно — мазью от ушибов, пылью, потом, жареным на костре мясом. И — почему-то — озоном, перешибавшим все остальные запахи. В голове было до звона пусто, но недолго. Память вернулась быстро. Даже быстрее, чем она подскочила, от души впечатавшись лбом в чужой лоб. Удар вышел что надо, Эллаэ рухнула обратно, схватившись за голову свободной рукой. Вторая почему-то не шевелилась, привязанная.
      — Тебе моего носа мало?! — взвыл рядом... Кречет?!
      И только тогда она открыла глаза.
      — Эллаэ, это уже нечестно! — он тоже держался за голову, обеими руками, но глаза — глаза смеялись.
      — А вот так — честно? Вот так вот ехать следом? Да я, я!.. Я уже не знала, что думать! Что с ума сошла, наверное! — обвинения хлынули потоком, как и слезы из глаз. — Их Стихия вернула, а тут... да как ты вообще!..
      — Эллаэ, ветерок, — он наклонился, мягко убирая от лица растрепанные пряди, погладил по щеке. — Так было нужно. Зажечь тебя. Почти погасла ведь, посерела. Я думал — опоздал.
      Охнул, получив кулачком под ребра — и все-таки обнял, прижал к себе, уже не слушая неразборчивые из-за всхлипов то ли обвинения, то ли оправдания.
      — Ветер мой, дыхание мое... Эл-ла-э... — обнимал и слышал, как колотится ее сердце, и как собственное откликается, начинает частить, и целовал в нежное горячее ухо, в оцарапанную скулу, в памятную горбинку на узкой переносице, в кончик носа, мокрый от размазанных слез, в соленые от них же губы.
      Успокоилась она не скоро, но все-таки перестала реветь. Шмыгнула носом, плеснула в лицо тепловатой водой из придвинутой миски. И спросила:
      — Ты что вообще такое? Янтор говорил что-то о новых удэши, мои курсанты тоже трепались, но я ничего не поняла.
      — Мы, Эллаэ, мы. Звездные, разведчики, поисковики и защита будущего межзвездного корабля. Так же как еще две пары удэши, только мы с тобой и тут отличились, — он усмехнулся, мягко прикрыв ее отвисшую челюсть. — Закрой глаза и сосредоточься. Стихии тебе передали подарочек.
      Не найдясь, что сказать, Эллаэ послушно приоткрылась, ловя касания чужого... нет, все же — его, странно родного огня. А вместе с ним пришли знания. Столько, что в голове их пришлось укладывать с полчаса, молча пялясь в одну точку. Не будь она удэши — перерожденной по приказу Стихий! — у нее бы голова точно лопнула, как перезревшая тыковка. Но Кречет сидел за спиной, гладил по вискам кончиками пальцев, и тяжесть в голове становилась легче с каждым врезающимся в память кусочком информации. А когда все улеглось, Эллаэ сжала его руки до хруста, звенящим шепотом выдавив только одно:
      — Кто еще? Кто вернулся, Кречет?!
      Он прикрыл глаза, вслушиваясь.
      — Шестеро пока. Хранители, Замс Чистый огонь, Теалья и мы с Белым.
      Эллаэ издала полупридушенный рык:
      — Ну и сволочь же ты, Кречет! И Белый! И Керс! Все вы сволочи!
      Кречет только рассмеялся, придерживая ее в объятиях.
      — Тихо, тихо, угомонись. Первые не знали, кто шагнет следом. Белому наверняка пришлось ставить на место башку Керсу, он ведь тоже... выгорал, как и ты. Думаешь, это так легко — привести в порядок мозги свихнувшемуся огневику? Не вини его, ветерок мой. Даже я толком не знаю, кого еще выбрали Стихии для возвращения в Элэйши. Знаю лишь, кем мы будем в команде. И что будут еще двое, всего десять Звездных. Пока — десять. Больше наверняка знает Замс, он все-таки аналитик и будущее информационное ядро экспедиции.
      — Буду трясти, — Эллаэ нехорошо прищурилась.
      Она-то помнила многих, и нэх, и удэши. И былое любопытство, гнавшее по небу куда глаза глядят, проснулось, и азарт, и...
      — Мой роллер цел? И — откуда ты этого монстра добыл?!
      — От твоего роллера осталась лепешка, увы, — виновато развел руками Кречет. — Я потому и гнал тебя подальше в степь, чтоб не натворить тут дел. А «Зверь»... Ну, я первым делом после возвращения рванул в Фарат, — тут он смущенно почесал в затылке. — Мозги еще не работали как следует, соображалка не включилась сразу. Залетаю, значит, в мастерскую Белого — голый, бешеный. Смотрю — мой роллер! И прохвост какой-то рядом крутится. Ну, я его из штанов вытряхнул... Ну что ты смеешься, Эллаэ?!
      — Думаю... ох, Стихии... думаю, Иром не так представлял знакомство с прадедушкой** своей жены! — сквозь хохот кое-как выдавила она.
      — Ах, так вот почему он мне потом все остальное без вопросов отдал. Ну, извинюсь, что уж там, — фыркнул и Кречет, заражаясь ее весельем. — Как только услышал, что я тебя искать намерен, так сразу все выяснил — и что у тебя кратковременный отпуск, и что ты сюда поедешь. Но «Зверюгу» я ему не верну — это ж точная копия, даже поет так же.
      — По твоим чертежам и моим воспоминаниям делали. Иром старыми роллерами бредит, находит, где может — и восстанавливает, или с нуля... Как извинишься, думаю, вы поладите, — подмигнула Эллаэ. — Но это — после. А пока...
      Она теперь знала: Стихии оставили им довольно времени. Им, разведчикам, чтобы сошлись друг с другом заново, научились использовать новые силы, действовать, будто половинки одного целого. И справедливо полагала, что четыре дня погоды не сделают. А значит, на четыре дня можно забыть обо всем и поделиться своей радостью с собравшимися на Рычащем поле, потому что такой новостью не делиться — на дороги еще один «летящий с ветром» вернулся! — нельзя.
      — А пока — давай-ка выберемся из палатки? — подхватил Кречет. — Так, стой, плечо проверю.
      Он размотал бинты, прошелся жесткими пальцами по мышцам.
      — Не больно? А тут? Подними руку, отведи назад.
      Ощупывал — а сам в потемневшие глаза вглядывался, ловя в них обещание вернуться после в палатку и сполна высказать, как скучала. Но пока Эллаэ послушно вертелась и, убедившись, что все в порядке, торопливо оделась, чмокнув его в кончик украшенного горбинкой носа.
      — Мы теперь на одно лицо.
      — Да уж. Два колеса — роллер, — он все же не удержался, сгреб ее в объятия, зарываясь в волосы пальцами, поцеловал — долго, жадно, словно хотел напиться этим поцелуем, как измученный жаждой путник. Пока хватало одного на двоих дыхания, пока не загорелись огнем губы у обоих.
      — Идем, ветерок, — хрипло проговорил, прижимаясь лбом ко лбу, — пока я себя в руках держу — идем. У тебя хорошие друзья, не стоит заставлять их волноваться еще дольше.
      Они действительно ждали. Там, снаружи, не нарушая негласного правила не лезть, пока не просят, но нет-нет да поглядывая на задернутый полог, занимаясь своими делами, но не расходясь к другим кострам. И когда Эллаэ с Кречетом выбрались наружу, поспешили ближе.
      Глубоко вдохнув, Эллаэ вскинула руку — ту, которой крепко сжимала ладонь Кречета. И, негромко, но позволяя ветру подхватить эти слова, унести над полем, выдохнула:
      — Стихии, это супруг мой!
      Те, кто стоял ближе, словно качнуло этим ветром, на Кречете скрестились взгляды, в которых постепенно разгоралось понимание, узнавание, радость. Кто первым выдохнул:
      — Кречет! — было не понятно, но вскоре над Рычащим полем уже в один голос орали, потрясая вскинутыми в небо кулаками:
      — Кречет! Кре-чет! Огнекрылый вернулся!
      И, в подтверждение, взмыл к редким легким облакам, горделиво распушив хвост, здоровенный крылатый кот, заорал хрипло, отвечая слитному приветственному реву. После такого, даже если кто еще не верил до конца — сомнений не осталось. Такой огненный зверь был в истории только один: то ли рысь, то ли барс, да с соколиными крыльями.
      
      — Значит, ты — один из Звездных? — протягивая Кречету и Эллаэ кружки с горячей шанакой, спросил тот парень, что вел группу, сопровождавшую их от места пробуждения силы Эллаэ к лагерю.
      — Ну да, — кивнул тот, с удовольствием принюхиваясь: на «солнечной крови» варили. — Так что костры зажигать не просите — спалю все поле.
      — Сами справимся, — серьезно кивнул парень и протянул руку: — Я Марен. Идемте, у нас уже мясо дожарено, а Левка гитару настроил.
      Они влились в компанию просто и естественно. Кречета действительно еще помнили — старшие, кто приезжал на это поле не первый десяток лет. Но и младшие слышали рассказы о нем, а потому к костру часто подсаживались, приходили и стояли поодаль. Смотрели, иногда спрашивали или смеялись вместе со всеми. Позволяли ему вспомнить, как оно: быть живым.
      Эти четыре дня промелькнули именно глотком яркой, освежающей жизни. Помогли заново врасти в этот мир, привязаться к людям, не так уж сильно и изменившимся. Все-таки, нэх, связавшие свои жизни с удэши, жили дольше остальных, и Кречет застал многое. И только усмехался временами, прислушиваясь к тому, что делают остальные Звездные. Знал: они тоже учуют, если прислушаются, поймут, что с ним и Эллаэ все в порядке.
      Что он не сходит с ума, пытаясь совладать с огнем, а греет своим теплом все поле, всех собравшихся здесь. Давится хохотом и горькой-горькой седоусной шанакой, помогает таскать собранные по всему лагерю деревяшки, возводя всем миром строимую статую — то ли шар огня, то ли растопыривший протуберанцы пламень звезды. Любуется Эллаэ, свистом созывающей всех на начало дистанта — и с ней же тайком убегает в палатку, потому что не их этот полет, не их награда, у них — своя. Препирается с Мареном, у которого роллер легкий-легкий, весом пера по сравнению со «Зверем»: «Да я бы обошел тебя на половине круга!» — «Спорим, не обошел бы?». И летит, крепко сжимая руль, по степи, ни капли не сожалея о возможном поражении.
      Он не знал, вернутся ли они с Эллаэ сюда через год. Не знал, когда воплотят замысел Стихий, когда придет пора покидать Элэйши. И потому жадно запомнил все это, каждую минуту, каждый вдох, видел, как дышит и надышаться не может Эллаэ.
      И только головой ошалело мотал напоследок, когда осознал, что «летящие с ветром» тоже это понимали, а потому почти отступились от негласного правила не оставлять после себя ничего. Почти — потому что все до единого задержались, не начав разъезжаться после полуночи. Утром шестого дня палатки все так же стояли на поле, а к ним пришли. Те, с кем жили бок о бок эти дни, с кем сидели у костра и ели из одного котелка. Пришли принести подарок.
      Деликатно вызвали из палатки, хотя наверняка чуяли, что уже не спят. И, когда выбрались оба — протянули два браслета, таких, что Кречет только ухмыльнулся и обнажил запястье, и рядом с ним вытянула руку Эллаэ. Кто-то из умельцев-самоучек трудился, как бы не все эти дни, спаивая, скрепляя кусочки металла от обшивки каждого роллера, что был тут, в разноцветную мозаику, выкладывая поверх нее впаянные в застывшую золотистую, как шанака на «солнечной крови», смолу веточки «седого уса», мелкие болты и гайки, полупрозрачные зерна степного сердолика.
      Почти несуразные, эти браслеты стали им лучшим подарком. И, уезжая вдвоем на одном роллере, они оба уносили в сердцах кусочек Рычащего поля — как и все «летящие с ветром».
      
***


      Двор Эфар-танна полнился юными звонкими голосами. А еще — свистом ветра, хохотом и вскриками, усмешками стражников, нет-нет, да косящихся со своих постов на веселящихся детей. Аманис, вышедший на ступеньки крыльца, только растерянно взирал, как носятся, играя в какую-то игру, сразу семеро: три его сестрички и четверо подростков, одинаково длинноволосых и в одинаковой горской одежке. Если не приглядываться к всполохам силы, не смотреть, что у двоих волосы белые, а у двоих нет — и не догадаешься, кто это. Дети и дети.
      Нехин так засмотрелся, что пропустил момент, когда распахнулись ворота, а по камням застучали конские копыта. Зато вопль «Папа!», отразившийся от стен, мигом привел его в чувство, заставив заморгать и обернуться.
      Серый в гречку конь, белогривый и длиннохвостый, что мигом выдавало в нем кровь водных лошадей, гарцевал, красуясь, еще распаленный скачкой, еще рвущийся продолжить ее, но смиренный крепкой, властной рукой отца. Айэнар анн-Теалья анн-Эфар с гордостью носил прозвание Буйный и оправдывал его по всем статьям, частенько уносясь из замка и по делам, и просто так. Он был еще молод, как для нэх. Что там за возраст — сорок пять лет? Кровь играет! Даже супруге-воднице смирить этот бешеный ветер было не под силу, да нейха Келеяна и не пыталась, принимая мужа таким, как тот был, и любя его таким.
      Нехо слетел с седла, бросил поводья конюху и раскрыл объятия, привычно напружинив ноги, и не зря: дочки налетели и повисли все разом, благо ширины отцовских плеч хватало для троих. Это Аманис уродился чисто в эфарскую породу — тонкостанный воздушник, а вот Айэнар многое взял от бабки, которая была земляной. Хоть и не выглядел грузным, но и хрупким виденьем в шелках и лентах тоже не был. Он, поставь его рядом с Янтором, казался бы младшим братом удэши. Разве что волосы были серебристые, а не снежно-белые... Но на этом различия и заканчивались.
      — Ну как вы тут? — рассмеялся он, вторя радостному девчачьему писку, встряхивая бережно, чтобы опять взвизгнули, и ставя на землю.
      — Хорошо, дядя Нар! — обняться подскочили уже и двое мальчишек, сыновья Янтора, ухватили за руки: — Идем знакомиться!
      — Идем-идем! — загомонили девчонки, бросившись вперед и навстречу отцу подталкивая. — Вот, смотри, пап, кто! Хранители!
      Аэно и Кэльх, только что почти жадно смотревшие на встречу отца и детей, вспоминая собственные возвращения в Ткеш, только моргнуть успели, как их обоих сгребли в объятия, словно ничем они не отличались от тех пятерых, которых нехо тискал перед ними.
      — Ай да молодцы! Ай да красавцы! Вернулись!
      Его ветра несли запах горных трав и снега, но были теплыми. Такими... летними, напоенными миром и радостью от этого мира. Такими же, как у нехина Аманиса — отогретыми давно и прочно. И это не дало сорваться на привычное «Айэ намэ», не дало кланяться, будто чужаку. Эфар и нехо одинаково встречали, что предков, что потомков: легко и радостно.
      — Вернулись, нэхо, — только и сумел кивнуть Аэно. — И загостились: вас ждали.
      — Бросьте вы это! Эфар — ваш дом, вы не гости тут, вы родные нам. Но и в Ткеш рветесь, небось? — они уже шли по коридорам замка, и нехо, приобняв сына, немного смущенного тем, что вот его, взрослого, тоже теребят, как сестер, понимающе кивнул. — Денек еще потерпите, я хоть нагляжусь на вас. Потом и билеты купим, и на поезд проводим. В Эфаре-то уже осмотрелись? Как вам он нынешний?
      — Раньше суровее был, строже...
      — ...но теперь теплый...
      — ...отогрели! — закончили опять хором, стремясь поделиться своей радостью.
      — Я в шестнадцать и подумать не мог, что такое возможно, — тихо договорил Аэно.
      — Меняется все, Аэнья. Тем более если к тому старания приложить. В Эфаре со времен твоего брата Аленто огненные Стражи в каждом поколении рождались, было кому и греть землю, и хранить ее от бед, — нехо ласково взъерошил его солнечные кудри. — Аманис, мама как?
      — Все хорошо, отец. К обеду спустится.
      Нейха Келеяна носила пятого ребенка и загадочно молчала и улыбалась на вопросы, кого же на этот раз подарит мужу — еще одну красавицу-дочь или же сына все-таки. Хранители уже знали ответ, но по просьбе самой нейхи ни Аманису, ни нехо говорить не стали. Хотя те могли бы и догадаться: и Аманис, и все его сестры огненным даром наделены не были. А как-то так повелось, что огненными Стражами Эфара рождались только мальчики.
      
      День, который провели с нэхо, стоил того, чтобы задержаться в Эфаре. Сначала-то думали дождаться, поговорить — и своим ходом до Ткеша добираться, попробовать лететь или перенестись огненным путем. Нехо Айэнар и отговорил. Буйным-то, может, его и прозвали, но разуменья это не отняло, понимал, что молодым удэши, за которыми даже от занятого по самое горлышко Янтора присмотра нет, лучше ехать спокойно, не торопясь.
      — Вокзал, опять же, посмотрите, один спуск сквозь гору чего стоит, — усмехался он за обедом. — А огнем занесет вас в Фарат или к Крови Земли — и что, из расплавленного металла вынырнете? Пожалейте людей-то! — и хохотал, запрокидывая голову.
      Он был удивительным, этот летний веселый ветер. Умудрился выспросить у сына, чем занимались, похвалить разом всех троих, подбить на прогулку верхом даже Аманиса, который в седле-то держался, но предпочитал или пешие походы, или легкий роллер, а больше всего любил проводить время за книгами или мини-информаторием. Именно потому нехо потихонечку на его плечи дела майората и перекладывал — они на одном месте сидеть не дадут, не все можно решить по сети или телефону. Да и время уже учить себе преемника: двадцать лет наследнику, как-никак. Правда, это было первое лето, в которое нехо сына нагрузил серьезно. Аманис как раз закончил обучение в Эфарском Счетном цехе и мог вплотную заняться применением полученной теории на практике.
      — Я вообще-то заканчивал отделение экономического развития по специальности «Внедрение новейших технологий с сохранением экологической безопасности», — смущаясь, делился Аманис. Восхищение работой «дяди Янтора» стало его путеводной звездой, это было видно сразу.
      — Как ты только такое выговариваешь, — помотал головой Кэльх, накинув на луку седла поводья неторопливо бредущей лошадки. — Но ведь в Эфаре всегда строго следили за подобным?
      Они с Аэно уже немножко разобрались, как пользоваться информаториями, достаточно хотя бы для того, чтобы понять, как читать — и теперь ночами не спали, сидели, жадно узнавая, как и чем жили все эти годы родные земли.
      — Ага. Теперь под это подведена мощная научная база, — щеки Аманиса чуть зарозовели, как всегда, когда он говорил о своей специальности. — И работа инженеров-экологов высоко ценится, тем более здесь. Эфар признан наиболее чистым регионом нашего континента, думаете, сюда просто так едут на курорты и отдыхать? Нет, у нас один профилакторий Таали чего стоит! О клинике анн-Теалья и говорить не надо. Но все это требует усилий по поддержанию условий и уровня чистоты. В общем, со мной учились те, кто станет сменой нынешним инженерам. А я буду знать, что им в самом деле нужно и как помочь.
      — В мое время все было проще! — фыркнул поотставший Аэно, нагоняя и прислушиваясь к их разговору.
      — И сложнее, вспомни свои счетные книги!
      — Не напоминай, кэлэх амэ!
      За то время, что они провели в Эфар-танне, Аэно успел десять раз восхититься тем, как люди придумали упростить себе жизнь и столько же — ужаснуться громадному пласту знаний, который им предстоит не просто «сгрызть», но еще и переварить и научиться применять.
      — Как думаешь, если мы станем студентами... — он жадно подался вперед, рассматривая белые корпуса Счетного цеха, уже четко различимые впереди.
      — То мы проклянем тот день, когда приняли это решение, — проворчал в ответ Кэльх — а у самого тоже аж глаза сияли, так хотелось узнать все и сразу.
      — Ну, времени на сон у студентов действительно мало, — согласился Аманис. — Но оно того стоит, поверьте!
      На том и порешили: пойдут учиться. Вот съездят в Ткеш, посмотрят немного мир, освоятся, потрясут Замса, сколько же времени осталось — и отправятся обратно в Эфар, в Счетный цех, спрашивать, что нужно для начала обучения.
      
      На вокзал, точнее, к подъемнику, ведущему в недра горного массива, нехо отвез их на машине — это было гораздо быстрее, чем верхом, дорога занимала от силы пять часов. С Аманисом, нейхой и девочками, ну, и с сыновьями Янтора попрощались еще в Эфар-танне. Все равно разлука обещала не быть такой уж долгой. Не сговариваясь, решили пробовать поступить уже в этом году, если Замс скажет, что времени на обучение достаточно. Не получится — ничего страшного, нехо обещал, что за год в частном порядке их смогут натаскать в нужных дисциплинах, тогда-то уж точно поступят. Но пока что все упиралось в неизвестность со сроками.
      И все же Ткеш был первоочереден. Увидеть потомков своих детей хотелось очень, аж до легкой боли в сердце. И потому, что верили: примут так же ласково.
      Нехо Аэйнар лично вручил им билеты — в первый класс, не во второй, как в прошлый раз, сунул увесистый рюкзак, а на все вопросы только отмахнулся:
      — Вот еще, вам поездной едой питаться. Да там же не так готовят, то ли дело этна Вамин!
      Оставалось только признать правоту нехо: кухарка замка готовила так же вкусно, как этна Лаана когда-то. Хранители попрощались с ним и те полчаса, что оставались до отправления поезда, пробродили по гулким каменным залам вокзала, восхищаясь скульптурами, барельефами, резными каменными и металлическими кружевами. В их время вряд ли было бы возможно подобное. То есть, силами многих земляных, пожалуй, да, но кто бы стал творить в горе подобную красоту? Оба решили найти информацию о том, кто создал это чудо и как до такого додумался. Но это потом. А пока вошли в свое купе, услышав объявление, что посадка заканчивается, восхитились наличием в нем почти настоящей широкой кровати, на которой можно будет спокойно проспать две ночи, что предстояло провести в поезде. Еще не проспать бы — в Рашес, ставший железнодорожной станцией, экспресс прибывал рано на рассвете. А добраться от Рашеса до Ткеша можно было на общественном транспорте или нанять машину прямо от вокзала.
      О том, что их там ждет, договорились не думать. Кэльх немного боялся, понимая, что если время не пощадило Эфар-танн, то уж поместье Солнечных, каменное лишь частично — и подавно. Аэно успокаивал его как мог, в информатории они никаких вопросов о Ткеше даже не задавали. Что будет, то будет.
      Сонный Рашес запомнился разве что местным стражем дороги, который подошел на вокзале, увидев, как растерянно замерли два подростка, сойдя на перрон. Он их так и не узнал, и Аэно с Кэльхом почему-то не стали представляться. Может быть, потому что их опять назвали «детьми» и помогли найти стоянку нужного маршрута, идущего мимо Ткеша.
      Машина, на передней панели которой была нарисована смешная морда дракко, так и называлась. Над лобовым стеклом подсвечивалась табличка с номером маршрута, так что ошибиться не смогли. Водитель сонно посмотрел на них, когда поднялись в неожиданно уютный салон с рядами узковатых, но вполне удобных сидений, потом на часы, встроенные в покатую панель перед ним. Буркнул:
      — Школьный проездной? Ладно, не доставайте, и так поверю. Да не стойте.
      «Дракко» сотрясла вибрация — заработало, разогреваясь, мощное сердце машины. Стеклянные дверцы плавно закрылись. Видимо, потому, что кроме них двоих никто к «дракко» под номером восемь не подошел, водитель решил больше никого не ждать. Впрочем, салон недолго был пуст. «Дракко» останавливался через каждые пару дасатов, перед специальными павильонами. На некоторых уже были люди, они входили, показывая водителю какие-то карточки или прикасаясь небольшими овальными амулетами к приборчику на стойке рядом с кабиной, садились. Кто-то выходил через одну или несколько остановок. Юные огненные старались не пялиться на все это с открытыми ртами. Уж больно непривычно было видеть подобную повседневную жизнь, столь отличную от эфарской, за годы изменившейся лишь в деталях.
      — По-моему, прежде чем учиться в Счетном цехе, нам придется учиться просто жить, — шепнул Кэльх Аэно, по старой привычке стараясь не делать это слишком уж вызывающе. Разве что сжатые руки разомкнуть все никак не могли, но на это вроде не сильно косились.
      — Мы всему научимся, намарэ, — так же тихо ответил Аэно. — Смотри, мы уже почти рядом с Ораной. Или уже в ней?
      Деревушка на сотню домов разрослась в настоящий город. Опять же — по меркам их времени. Наверное, Орана и сейчас считалась чем-то вроде поселка, но здесь были уже не одноэтажные домики на одну семью, а длинные четырехэтажные кирпичные дома, окруженные неизменными садами, которые, наверное, теперь растили больше для удовольствия, чем для пропитания — огородов Аэно нигде не заметил.
      Их остановка была следующей, и, видя, как это делают другие, они поднялись со своих мест и отошли к дверям, держась за прикрученные для таких моментов поручни. Хотя «дракко» шел гладко, дорога была хорошая, но все же, когда он притормаживал на поворотах, слегка качало.
      Дорога теперь вела не через Ткеш, а мимо, по лощине, за которой, оба помнили, на склоне рос Иртин дуб. Туда вела еще одна дорожка, поуже, шириной всего на одну машину. По ней и зашагали, забыв обо всем, даже дышать. Нырнули под сень деревьев, перевалили через вершину холма — и вынырнули на солнце, замерев и всматриваясь вперед.
      Иртиного дуба больше не было, от него остался неохватный пень, очень аккуратно приспособленный кем-то под лавку, даже с резной спинкой, сверкающей свежим лаком. Но рядом с ним рос другой — и явно не молоденький, не меньше чем столетний. А Ткеш... Ткешское поместье изменилось гораздо сильнее Эфар-танна. Непривычные очертания дома, явно уже не раз перестроенного, сперва не давали им сообразить, что не так. Потом поняли оба: той части дома, где когда-то была их комната, уже нет. Но чуть позади возвышается давшая роду Солнечных первое пристанище башенка, крытая привычной рыжей черепицей. Не было многих дворовых построек, но летний душ виднелся, правда, бочка была явно другая. На месте конюшни выросло что-то похожее, но с широкими воротами, наверное, там теперь держали машины и роллеры, а не лошадей.
      Аэно крепко вцепился в руку Кэльха, да и тот в ответ сжимал пальцы до онемения.
      — Кэлэх амэ... Идем. Идем, любимый.
      Тот зашагал не в ногу, впервые с момента, когда появились. Слишком шокирован был, хотя и ждал подобного. Оправился немного, лишь когда уже спустились с холма, пошли к воротам в легком, явно только от лесных зверей, заборе. Из-за него их лениво облаяла толстая лохматая собака, вот-вот ждущая щенков.
      Ворота не скрипели. Аэно закусил губу до боли: это отличие, вот именно этот крохотный штришок в изменившейся картине мира стал тем, что заставило поверить окончательно и бесповоротно в пропасть лет, пролетевших с момента их ухода.
      — Рыжа, замолчи! — донеслось из распахнутого окна. — А вы — идите завтракать! В какую рань вскочили — на каникулах от школы еще не отвыкли?
      Голос был незнакомый, Аэно с Кэльхом невольно переглянулись, но послушно двинулись к распахнутой двери. Собака, вывалив язык, села на пороге, глядя недовольно, но не зло. Хозяйский голос примирил ее с гостями, и она даже позволила потрепать вислые уши.
      Главная часть дома все-таки не слишком изменилась. Это было сердце Ткеша, отсюда он рос, поэтому сумели свернуть, куда нужно. В проеме, ведущем, насколько оба помнили, на кухню, замерла, вытирая руки полотенцем, седовласая женщина, которую язык не поворачивался назвать «бабушкой». Седые косы короной лежали надо лбом, а вот глаза щурились так, как бывает у слабовидящих.
      — Это кто у нас приехал, ну-ка? — женщина пошарила по карманам на вышитом переднике, отыскивая, наверное, очки.
      Но найти не успела, по лестнице простучали каблучки, и вниз аж бегом слетела пухленькая русоволосая девушка в свободном голубом платье, взвихрившемся вокруг стройных ног, как бурунчики воды.
      — Приехали! Одни ехали! Я Янтору и Айэнару уши пооткручиваю!
      — За что? — моргнув, уточнил Аэно.
      Как-то верилось: эта удэши — а выбежала к ним именно удэши — может сотворить все, что пообещала. И Отцу Ветров не постесняется высказать, и нехо как ребенка отчитает — так потемнели от гнева густо-синие глаза, очень по-Кэльховски. Не в черноту, но близко.
      — За то, что Нар только час назад позвонил! Знала бы раньше — встретила бы вас на вокзале. Как добрались хоть? Не пешком? Он сказал, что забыл денег вам на дорогу дать, балбес!
      — Да мы даже заикнуться не успели — за школьников приняли... — растерянно отозвался Кэльх, только теперь сообразив, что, кажется, нэх-то по-прежнему без сопровождающих до окончания обучения далеко ездить нельзя. Что-то такое вроде читал... Или в них различили удэши? Но тогда...
      Он потряс головой, пытаясь привести мысли в порядок, и невольно глянул на седовласую женщину. Та очки давно надела, и теперь стояла, прижимая ладонь ко рту.
      — Вы извините, что мы так, без предупреждения, — тихо сказал Кэльх, до которого заодно дошло, что их, наверное, приняли за каких-нибудь приехавших навестить внуков. — Никак не привыкнем, что письма теперь почти мгновенно доходят.
      — Вияра, — удэши шагнула к женщине, мягко обняла ее — и та почти зримо расслабилась, обмякла. — Это Хранители.
      — Я узнала. Нельзя не узнать... — прошептала та, вытирая пальцами текущие из-под очков слезы.
      Юные огневики не знали, куда деваться от смущения и неловкости. Ткеш встречал их очень непривычно и странно. Очень... иначе. Не жаркий огонь очага вспыхивал — теплой водой обдавало, в лицо брызгало, будто и не огненному роду дом принадлежал.
      — Мы...
      — Идете сполоснуться с дороги, — обернулась к ним удэши. — Сменить одежду есть на что? Нет? Ох, Нар!.. Сейчас принесу! Купальню найдете?
      — Да...
      — Вот и идите, а после поговорим, — она внезапно закусила пухленькую губу. — Много рассказывать придется.
      Они кивнули — вместе, и пошли к купальне тоже так, снова не размыкая рук.
      — Так странно, — раздеваясь на лавочке, тоже другой, не каменной, а деревянной, Аэно, как несколько минут назад Кэльх, потряс головой, словно никак не мог уложить в ней все случившееся. — Это будто и не Ткеш. Будто мы заблудились. Похожий дом, да, но...
      — Солнце — то же. А огня будто и не осталось, — тихо отозвался Кэльх. — Рысенок... Я не понимаю!..
      Аэно обнял его, крепко, насколько хватило сил.
      — Скоро все узнаем. Нас не было слишком долго.
      Одежду принесла та же удэши. Они чуяли: в доме находились и другие люди, но пока никто к ним не выходил. И это тоже почти пугало. Потому что когда помылись и переоделись в какие-то штаны грубого полотна и рубахи с короткими рукавами, удэши повела их вовсе не на кухню, где гремели посудой, не в столовую, а мимо, дальше, вглубь дома. Кажется, в ту самую башенку — когда вошли, бросилась в глаза гулкая пустота огромного по высоте зала, и сплошные витражи вверху, под крышей, расцвечивали цветными пятнами стены. И лишь после заметили вкруговую закрепленный по этим стенам огромный, колоссальный даже гобелен. Сперва и не поняли, что на нем изображено: листья, ветки, цветы какие-то. Но стоило шагнуть ближе — онемели разом оба: это было родовое древо. Два... три? Больше? Переплетались, ветвились, обрывались... Кая — удэши успела представиться — подошла к нему, бережно коснулась шершавой ткани.
      — Солнечные. Шайхадды. Анн-Теалья анн-Эфар. Анн-Теалья Солнечные. Вороны. Анн-Эвоэна. Валир-Солнечные.
      — Стихии... — охрипнув, выдохнул Кэльх, невольно разом ища глазами то, что они помнили.
      — Там лестница есть, специально для таких случаев, — грустно улыбнулась удэши. — Но я и так покажу. Во-о-он, видите? Под самым потолком, где Солнечные и анн-Теалья анн-Эфар впервые пересеклись.
      Кэльх запрокинул голову и все-таки разглядел: бело-золотое пятнышко.
      — Это вы. Аэньяр рассказывал, как любил приходить в гобеленный зал в детстве, смотрел на ваши имена и гордился тем, что ведет свой род от Амаяны Солнечной. Вон, голубая рамка. Это он. Водник, целитель, первый, кто сумел слить все четыре Стихии в себе, исцеляя. Эона... Всю жизнь неутомимо искал новое, находил, учил. Я так им горжусь... — ее голос дрогнул и на мгновение прервался. — Рядом с его именем — его жена, Кэлхо. Кэлхо из рода Аимэль.
      Аэно порывисто обернулся к ней:
      — Аимэль? Я помню! Этна Каано! Кэльх, помнишь?
      Кая кивнула:
      — Многоправнучка того самого мальчика, которого ты, Аэнья, назвал Кэлэх.
      — А вон там — Вороны, да? — Кэльх указал на видимые даже с такого расстояния черные перья. — Чуть ниже... Стихии, если бы мы знали!..
      — Знали что, Кэльх? — Кая улыбнулась.
      — Что все так получится, — он запрокинул голову, повернулся в одну сторону, в другую, глядя на многочисленные кружочки с именами. — Сколько же... Кая, а кто ты?
      И в простом вроде бы вопросе было все: и легкая настороженность, и непонимание, и готовность поверить, что в род Солнечных вошла даже удэши. Или не вошла, а... Была там? Кэльх не мог сейчас облечь свои ощущения ни в слова, ни даже в образы. Просто что-то было в ней знакомое, пусть удэши и была водной. То самое солнце, которым всегда был пронизан Ткеш.
      — Я Кая анн-Матонаи. И та, кто выходил Нарьяна Солнечного после его пляски в Ладаре. Та, что сопровождала его в Ткеш. И Кая Солнечная, жена Троя, вторая мать Аэньяру. Просто — Кая.
_______________________
* «Седой ус» — полынь
** Дети нэх и удэши живут дольше обычных нэх из-за смешанной крови. Постепенно это сходит на нет, но в роду Белого и Кречета из-за этого сменилось меньше поколений, чем у остальных.

               
Глава шестая


      Это было больно. Первая боль в новой жизни оказалась, внезапно, продолжением старой. Застарелой, можно сказать, той, что однажды уже чуть не убила.
      Лежа на мягких одеялах, Кэльх смотрел в потолок — и не видел украшавших его разноцветных наплывов. Ничего не видел, перед глазами почему-то плыли образы сгорающих в Чистом пламени украшений: простенького бронзового обруча и серебряного кольца. Символов его чуть не случившегося выгорания.
      Сейчас, освободившись от части прежних эмоций, он понимал: после становления Хранителем его любовь к брату действительно стала односторонней. Кэйлок лишь позволял быть рядом. Да, возможно, помнил тепло, которое дарил ему брат, помнил, как шел, опираясь на чужую руку, как нашаривал ногой ступеньки, которые никак не мог сосчитать и запомнить. Но только лишь помнил, что-то начав осознавать к самому концу жизни, когда порой приходил и тихо садился рядом, если Кэльх был один. А такое случалось редко. Очень редко.
      Аэно тогда говорил: оборвались корни. Новые росли уже совсем другие, те, что связали два сердца воедино. А те, что еще все-таки цеплялись за Ткеш, совсем коротенькие, слабые... Они лопнули сейчас, оборвались, когда понял: пламя исчезло. Пламя очага, всегда согревавшее по возвращению, пламя понимания: любят, ждут. Дети, сестры, племянники и племянницы, многочисленная родня, даже комната с дверью, на которой так и не затер накарябанную птицу. Рука не поднялась.
      Нет больше ни двери, ни птицы. Даже этого не осталось, что уж говорить о родных? Кая... Странно, хотя она и не ощущалась чужой, но не было такого мгновенного чувства сродства, как с тем же Янтором. Отца Ветров Кэльх принял сразу, всем сердцем, в тот самый момент, когда тот шагнул навстречу. Узнал, еще не ведая, кто перед ним, узнал то ликование, с которым всегда встречал своих детей-Хранителей Эфар. Кая... Кая, скорее, помнила его. Смутно, как она призналась, едва-едва. Помнила в основном те моменты, когда плясали в кругу, когда и ее окатывали своим огнем, заставляя тревожно ворочаться во сне.
      Ее солнечная вода не несла того тепла, которого так не хватало. И корней больше не было. Ничто уже не связывало с Ткешем, Кэльх оттуда просто сбежал. Выдержал пару дней, большую часть которых проводил или в гобеленном зале, или бродя по комнатам, выискивая свои картины, которых там много висело — и сбежал, даже не поговорив напоследок. Оставил на кровати записку с извинениями, собрал в подаренный нехо Айэнаром рюкзак немногочисленные вещи, без особых угрызений совести прибавив к ним книгу рода Солнечных — чтобы еще раз просмотреть то, что не запомнил на гобелене — и снятую со стены небольшую картину. Та от старости потемнела, краска местами потрескалась, почему, наверное, и повесили в гостевую комнатку. Но еще можно было угадать в траве гнездышко тапи, на которое Аэно так любил смотреть по утрам.
      Ушли огненным путем. Не хватило сил идти за тихо покачивавшиеся на ветру ворота, ждать «дракко» или шагать пешком вдоль дороги. Вместо этого разом перенеслись к Оку Удэши, к пещере, которую от души напитали своим пламенем. И затихли там.
      Точнее, Кэльх затих. Лежал, думал. Свыкался с тем, что кроме Аэно, долга перед Стихиями и, наверное, Эфара, у него больше ничего не осталось. Ничего, что держало бы в этом мире. Аэно, дав ему время поразмыслить, занимался костром и едой, потом сел рядом, мягко обнимая, согревая своим теплом.
      — Помнишь тот праздник Первого меда, леа энно? Ты у меня тогда спросил кое-что, и что я ответил?
      — Что? — нахмурился Кэльх, честно пытаясь вспомнить. Но как-то не ловились нужные слова.
      — «Здесь чужих нет». Эфар принял тебя, и ты врос корнями в его сердце. И сколько бы ни прошло лет, каждый, в ком течет кровь анн-Теалья анн-Эфар, будет тебе родным. Здесь все иначе, Эфар — это особенная земля. Ты тогда сказал — щедрая, но жадная. Да, это правда. Наша земля не отпускает, единожды приняв, а ты тогда отдал больше, чем Огонь, больше чем силу — ты отдал Эфару всего себя, а эфараан, гревшие тебя — наполнили своим теплом. Считай, побратались с тобой. Все, сколько их приходило.
      — В таком случае, мне весь Эфар — роднёю, — улыбка вышла пока слабенькая, бледная, не похожая на обычную легкую и теплую — но получилась же. Смог улыбнуться впервые с того момента, как шагнули за не скрипящие ворота.
      — А так и есть. Легенда об Экоре гласит, что на земли Эфара пришел сперва один маленький род. Мы все друг другу родня. Копни в глубину веков — и найдешь общую кровь. А теперь вставай, надо поесть. Наверняка Янтор уже в курсе, что мы тут, но появится, когда будем готовы. Я пока не готов, и ты тоже. Считай, у нас каникулы, — он потянулся подняться, но не успел: Кэльх сгреб в охапку, прижал.
      — Спасибо, рысенок.
      
***


      Склон сопки был покрыт сплошными зарослями древовидной держи-ягоды, скрывающей перепахавшие землю шрамы, уже почти сгладившиеся за два с половиной столетия. Осколки белых скал, гладкие снаружи и ноздреватые изнутри, похожие на кости; пласты красновато-коричневого гранита, пронизанного ярко-красными жилами кварца, больше всего напоминавшие куски окаменевшего мяса. Ниже, там, где в распадках собиралась влага, шелестело море гигантского папоротника, из-под которого выстреливали мясистые сегментированные стволы столь же гигантских хвощей, раскрывающиеся на верхушках почти изящными метелками.
      Те самые двести пятьдесят лет назад здесь бушевала мощь Земли, перекраивая все живое, но тот, кто ее пробудил, древнейший на Элэйши удэши — Ворчун, был уничтожен, а суровый климат потихоньку брал свое. Гигантские папоротники, хвощи, лианы, грибы и араукарии постепенно вырождались, на границах региона уже снова уступая место хвойным деревьям, более привычным к суровым зимам растениям. Животный мир тоже приходил в равновесие: гигантские стрекозы, переродившиеся ящеры, крылатые и ползающие, вымерли в первые же десять лет после катастрофы, но другие животные сумели приспособиться, а популяция пещерных медведей даже выросла, их считали особо охраняемым видом, но тем не менее отстреливали наиболее агрессивных особей.
      Кусты, покрытые огромными ароматными гроздьями цветов, зашевелились, словно торопясь убраться с дороги чего-то, что раздвигало их властно, но осторожно. И вскоре ветки развели грубоватые, с широкими ладонями, руки, не боящиеся огромных шипов. Из зарослей выступил обнаженный мужчина, шагнул на белую плиту-кость, усмехаясь:
      — О, вот и свиделись, Старый Ворчун.
      С первого же взгляда в нем опознавался земляной: широченные плечи, бугрящиеся мускулами руки, мощные ноги. При этом он был невысок, рыж и невероятно кудряв во всех местах. Жесткая пятка ткнула в камень, и тот рассыпался мелкими кусочками, словно это был не самородный гранит, а кусок глины. На мгновение мелькнуло чистое и какое-то мягкое зеленоватое свечение. Мужчина приподнял бровь и уже прицельно саданул кулаком по белой пористой скале. Та распалась кварцевыми зернами, свечение стало ярче.
      — Ага, так вот о чем говорили Стихии... Что ж... Собрать это будет нелишним.
      
      Лар вел свою группу тщательно разведанным маршрутом. Он не мог ошибаться, несмотря на то, что здесь даже компасы, обычные магнитные компасы сходили с ума. Но сейчас, глядя вперед, туда, где должна была быть небольшая сопка, он покусывал костяшку пальца и мучительно размышлял, где ошибся. Потому что сопки не было. Вернее, были невысокие холмики, сплошь заросшие держи-ягодой, приметный белый обломок на верхушке сопки справа, который даже держи-ягода скрыть не могла — тоже был. Ручей слева — был. А вот сопки — не было. И этого не могло случиться взаправду, потому что ориентир — двуглавая вершина с характерным рисунком ледника — прямо по курсу, день выдался солнечный, и Лар ясно различал его.
      — Что это за мутотень, я вас спрашиваю? — пробормотал Лар больше для себя, чем в ожидании ответа. Но ответ внезапно пришел, откуда не ждали.
      В зарослях держи-ягоды, растопыривших ветки с красноватыми поблескивающими шипами в палец длиной, словно выкованными из меди, наметилось шевеление, и Лар тихо посвистел, давая команду приготовиться. То, что там шевелилось, могло быть пещерным медведем или еще какой-то неведомой гребаной херней, не менее опасной. Они и так из рук оружие не выпускали ни денно, ни нощно, а уж сейчас, когда вроде бы сбились с пути...
      Ветки шевелились уже у самой границы зарослей, потом между ними показалась рука — самая обычная, с неровно обломанным ногтем на указательном пальце, с заусенцем на среднем. Эта рука небрежно раздвинула ветки, как будто не замечая шипы. И из образовавшегося прогала то ли шагнул, то ли вытек, выструился, как дикий зверь из засады, обнаженный рыжий мужик.
      Сигнал-свист замер у Лара в горле.
      — Что за... — выдохнул за спиной кто-то из отряда, заставляя отмереть.
      — Не знаю, кто ты, но лучше — стой, — честно сказал Лар незнакомцу, целясь в него весьма недвусмысленно. С учетом, что в руках у него был вполне себе действенный пистоль, стреляющий настоящими снарядами — не те газово-амулетные ерундени, что в остальных местах использовали и от которых какой медведь даже не почешется — угроза была вполне весомая.
      — Стою, — мужик потянулся, поскреб заросшую медно-рыжим руном грудь и упер кулаки в бока. — Пожрать есть чего? Я тут уже три дня одними грибами промышляю.
      Происходящее не укладывалось в голове. Вообще. Настолько, что Лар сначала кивнул: мол, есть, и только потом осмыслил услышанное.
      — Ты вообще кто?!
      — Акай мое имя. Как там... а, Звездный я.
      Лар почувствовал, как нижняя челюсть медленно, но неумолимо отвисает. Вот этот — Звездный, один из тех, о ком уже три недели трубят СМИ по всем каналам и в Сети? Вернее, как так: Звездный тут? В этих... диких, Стихии их побери, землях? Ругательства так и рвались с губ, но вместо этого он хрипло приказал:
      — Отряд, привал.
      — Прямо тут?..
      — Быстро! И сменное доставайте. Римар, ты, кажись, на него габаритами походишь...
      Парни, пожимая плечами, распаковывались прямо на берегу ручья. Римар с сомнением протянул рыжему запасной комплект одежды.
      — Надеюсь, ты в это влезешь. Акай, да?
      — Спасибо, — тот кивнул, хлопнул ладонью Римара по плечу так, что тот явственно покачнулся.
      Полчаса спустя они уже ржали над немудреными шуточками рыжего. Инмар, самый младший в отряде, то и дело дергал Акая вопросами.
      — Как? Ну как ты это делаешь? Почему тебя эта гребаная держи-ягода не царапает?
      — Ну, как-как... Вот так, — Акай поднялся, подошел к кусту и сунул в самую середину руку. Лар не успел даже вдохнуть для рявка, когда Инмар повторил подвиг и, естественно, завяз намертво, чувствуя, как шипы впиваются в кожу. Только дернись — располосуют до кости.
      — Дурная башка, — Акай покачал головой, развел ветки, высвобождая руку парнишки. — Кто ж суется вот так? Ты ж не от Земли.
      — Инмар, сегодня дежуришь в середине ночи, — выдохнув набранный воздух, приказал Лар. — Может, умных мыслей немного в голову придет по холодку. Акай, идите к костру. Еда готова.
      Немудреная походная каша и правда булькала весьма соблазнительно, особенно с учетом, что не жрали с утра. Привал так и так пришлось бы вскоре делать, он и вел отряд на удобное место, но что уж тут.
      Когда остальные расползлись по спальникам, Лар остался дежурить. Акай тоже не торопился лечь, сидел у костра, потихоньку ворошил угли веткой.
      — Что вы ищете в этих проклятых землях?
      Лар вздрогнул от вопроса.
      — А вы не чуете? — осторожно поинтересовался он.
      Этого удэши, будь он хоть тысячу раз компанейским, лично у него не получалось звать кроме как на «вы». Что-то было такое в светлых, зеленоватых глазах, что заставляло вести себя исключительно вежливо, насколько было в силах и разумении Лара.
      — За сердцем старика пришли? — хмыкнул Акай.
      Он чуть отодвинулся от костра, и Лар сглотнул, глядя, как ладонь удэши без сопротивления, словно в воду, погружается в землю, шарит там, а потом выходит обратно. Акай протянул ему кулак и буквально впихнул в ладонь... алмазный осколок размером с мелкое яблоко.
      — А... — вышло скорее кротким хрипом, уже почти без удивления. Выбрал на сегодня всю способность изумляться, напрочь, до донышка.
      Потому что одним этим осколком уже можно было окупить половину похода. А еще два-три таких — и смело разворачиваться, забыв о подобных «прогулках» на пару месяцев.
      — Это так, баловство. Вот то, на чем ты сидишь — это да, — хмыкнул Акай. — В нем силенок побольше.
      Лар медленно моргнул, поглядел на примятую траву под задницей. Сдвинулся чуть в сторону, приметив каменный краешек, вынул нож, ковырнул... Корка поддавалась нехотя, но стоило поднажать — и отошел целый пласт, открыв алмазный скол. И, по самым маленьким прикидкам, скол этот был размером эдак с два кулака. А уж что таилось под землей...
      — Вам к людям как скоро выходить надо? — хрипло уточнил Лар. — А то бы я... Прогулялся. Парням у кого семьи, у кого невесты...
      — Мне б поскорее. Да ты не волнуйся, вон, в кустах куча такого добра. Завтра перетаскаю вам — и пойдем. Я давненько эту землю ногами не мерил, попривыкнуть надо бы.
      Лар медленно кивнул, прикидывая, что можно выкинуть из рюкзаков и сколько он задолжал Стихиям за такую удачу.
      А на следующий день только молча возносил им хвалу, не находя никаких слов. Примерно так же, как остальной отряд, даже лопоухий Инмар, притихнув и взирая на Звездного удэши, неторопливо складывавшего на траву алмазные осколки вперемешку с редчайшим, считавшимся окончательно закончившимся, ункаситом.
      
***


      — Укаш, песочная твоя голова, ну зачем тебя на ночь глядя сюда понесло? — простонал Малрик, уныло оглядывая заводской район.
      В ночи тут было абсолютно пусто, только над дальними корпусами горело неяркое зарево да светились немногочисленные фонари. Их было достаточно, чтобы не расшибить нос впотьмах, но не слишком — для комфортной ночной прогулки.
      — Ничего ты не понимаешь, — покровительственно откликнулся Укаш, поддерживая под локотки обеих хихикающих девчонок, и Малу, и Тамиру.
      Малрик подозревал, что во многом из-за них они и поперлись сюда на ночь глядя: Укаш так сладко пел о звездах над городом, о том, как романтично посидеть в ночи на постаменте статуи Тайгара, и чтобы тишина вокруг, без лишних глаз... Нацеловаться хотел от души, прохвост кошачий! И взгляд — как у кота перед полной миской сливок, уже заранее обожравшийся.
      Хотелось так же от души дать ему под зад, чтобы полетел с хриплым воплем, но Малрик только вздохнул и похлопал себя по карманам, чуть повеселев. Две фляги с медовухой были у него, так что можно было тоже надеяться на девичью благосклонность. Известно же: сладкими губами и целоваться приятней. А Укашу он принципиально только пару глотков оставит — заслужил!
      Когда-то, вроде, площадь Тайгара Рандани была самым натуральным центром оазиса, а сейчас... Вокруг склады, ангары, заводские общаги, столовка, напротив памятника — администрация. И звезды из-за городского зарева не особенно видно, и тишина тут относительная. Перестук колес в ночи далеко разносится — малые «сушки» перегоняют цистерны где-то там, за корпусами. Правда, в окнах ни огонька, ночная смена уже давно работает, дневная — спит.
      — Нас отсюда охрана сейчас ка-а-ак попрет, — посулил Малрик, заметив рядом с постаментом чей-то силуэт.
      Потом пригляделся и присвистнул: человека то ли от слабости, то ли от алкоголя покачивало, он то и дело хватался за памятник. Укаш тоже приметил это, напрягся, как-то незаметно задвигая девушек за спину. Уж что-что, а в драке на него можно было положиться — за что Малрик излишнюю любвеобильность другу частенько прощал. Вот и сейчас вперед пошли вдвоем, настороженные, готовые скрутить, если что.
      — Эй, — неожиданно четко сказала Мала. — Он голый.
      Они уже и сами видели: паренька прикрывали только роскошные черные волосы, рассыпавшиеся плащом по телу. А еще он был младше них, вот только-только в шестнадцатое лето шагнул, наверное. И выглядел так, словно потерялся. Или его по голове чем-то огрели и ограбили. Малрик, правда, не мог себе представить, кто бы так поступил с подростком, почти ребенком. До восемнадцати — точно ребенком. Разве что сумасшедший какой. Но крови вроде видно не было... Или она в темноте сливалась с чернотой волос. Не разобрать.
      — Эй? — позвал Укаш. — Тебе помочь?
      — Будь ваша ласка, — тихо пробормотал парень, перекидывая волосы вперед, чтоб прикрыться хоть так. — Нэ добэру, дэ пустэля, дэ всэ?
      — Чего? — ошалело переспросил Малрик, разобрав хорошо если общий смысл фразы. Акцент был такой — уши резало, как будто кто из стариков решил молодость вспомнить и старые песни спеть.
      — А ну тихо! — одернули его девушки. — Лучше спаш сними, дай ему хоть чем прикрыться.
      Малрик покраснел, потянулся к застегнутому по ночному холодку замку, но не успел: Укаш управился первым, накинув свой спаш на плечи незнакомцу.
      — Ледяной какой! Ты сколько тут сидел, болезный?
      — Нэ болэн, нэ. С зарэва.
      «С заката», — перевел для себя Малрик. Значит, не так уж и давно, темнеет-то летом поздно, но быстро. Мальчишка провел по спашу рукой, тонкие нервные пальцы ощупывали ткань и зубчики «молнии» так, словно он не доверял своим глазам. Или был слеп? Малрик наклонился, вглядываясь в небесно-голубые, какие-то аж светящиеся глаза. Да нет, вроде, зрячий, отреагировал, слегка отшатнувшись.
      — Вот что, тут медовуха, — Малрик вытащил фляжку из кармана, протянул ее мальчишке. — Пей, она тебя согреет малясь. И пойдем, надо тебя хоть одеть-обуть.
      — И разобраться, что вообще случилось, — с легкой досадой буркнул Укаш. — Вдруг стражей дороги звать надо.
      Его можно было понять: ночная романтика испарилась утренней росою, медовухи тоже не досталось, а девушки теперь вокруг найденыша вились, переживая, как бы не рассадил ноги, пока идут. На гладкой-то дороге! По которой идти всего ничего, квартала не будет. Дом Тамиры ближе всего, главное пробраться тихо, чтобы не разбудить ее родителей — тем на работу вставать рано. Не стоило им такого ночного подарочка преподносить, сами разберутся, не маленькие, девятнадцать уже всем есть.
      Первым делом еще по пути девушки выспросили имя найденыша.
      — Т-тайгар, — словно не был уверен в этом, ответил тот.
      Малрик прикусил язык, чтоб не ляпнуть какую колкость. Вот же, вылупок акмену, назвали тебя именем героя — что ж ты такой... В общем, мальчишка Малрику не нравился. И ситуация тоже не нравилась. Потому что о найденыше все равно нужно сообщить стражам дорог. Если парнишку в самом деле обидел кто-то — это их работа.
      В тепле и при свете Тайгар показался еще мельче и несчастнее. И — да, глазищи у него были цвета самого яркого рассветного неба. Малрик аккуратно ощупал его голову, но ни шишек, ни ссадин не нашел.
      — Признавайся: как там очутился? — сурово спросил он у закутанного в одеяло парнишки, робко усевшегося на край кровати в комнате Тамиры, пока девушки бегали за горячим питьем, стараясь не особо шуметь. — Обидел кто?
      — Нэт, — мальчишка помотал головой и обезоруживающе улыбнулся. — Я Вэтэр. Оттуда ушэд, туда вэрнули.
      — Шайхадд люби твоего дракко! — вырвалось у сидящего на подоконнике Укаша.
      Он торопливо прихлопнул рот рукой, покосившись: не услышали ли девушки. Но те, на счастье, еще не вернулись, а Малрик был с другом всецело солидарен. Только вместо ругательства сумел уточнить:
      — Звездный?
      Тайгар просиял и быстро-быстро закивал.
      — Мэрэжар! Звэздный! Слово забыл.
      — Ну, Стихии, удружили...
      — А если б не мы, а кто еще попался? Или до рассвета там просидел бы? — у Малрика аж кулаки сжались. — Ну надурили!
      Тут как раз и девушки наконец вернулись, таща тарелку разогретого супа и целый ворох каких-то тряпок.
      — От брата осталось, его детское... Так, а у вас тут что случилось?!
      Их быстро ввели в курс дела, и Стихии добрым словом помянули еще раз эдак пять. Потому что на Тайгара — вот теперь-то никто не сомневался, что это его настоящее имя — смотрели с жалостью все. Особенно на то, как разглядывал тарелку.
      — Ты кушай, кушай. А мы подумаем, что делать...
      Мальчишка с некоторым недоумением покосился на ложку, обнял тарелку ладонями и принялся пить через край. Как, Стихии его забери, древний кочевник. Да он и был им — и вокруг смотрел с детским любопытством, явно подавляя желание потрогать все вокруг, от стен до вазонов с цветами на подоконнике.
      Малрик рубанул:
      — Надо звонить в отдел стражей.
      — Нет, — Тамира покачала головой. — Не надо, сперва познакомим Тайгара со всем потихоньку. Ты представляешь, каково ему сейчас?
      — А так его заберут — и? — вторила ей Мала. — Что они понимают, эти стражи?
      Укаш только глаза закатил: девчонки! Все бы им с кем-то повозиться и кого-то пожалеть!
      — И как вы себе это представляете? Он же без документов — и удэши! А мы все этины, что мы сделаем, если что?
      — Дело не в силе. Тайгар, тебе добавки налить? — Тамира отвлеклась от спора и тихонько хихикнула, а потом зашикала на друзей: — Тихо! Он уснул, бедняга. Мальчики, помогите его аккуратно перенести. Я потом скажу, что надумала.
      Спящего удэши определили в комнату ее брата, пустующую и все равно стоявшую запертой. Уложили, заботливо подоткнули одеяло и убрались обратно, обсуждать, что делать.
      — Значит так, — Тамира серьезно оглядела всех. — Вы, мальчики, не спорьте! Взрослые его ведь напугают, представьте, что вас так — из вот всего этого да, я не знаю... на сколько там лет вперед?..
      — Лет семьсот, — неуверенно предположил Малрик. — Я легенду плохо помню, но не меньше.
      Все невольно переглянулись: ну да, попасть из века бредущих по пустыне караванов дракко и костров из навоза — и в современную цивилизацию! А ведь легенду о Тайгаре читали все, еще в младших классах школы. Учительница ей целый урок посвятила, рассказывая о, наверное, все-таки Хранителе, который и прозвище-то получил посмертно.
      Рандани — «Закрывший грудью».
      Сколько ему там было, по той легенде? Кажется, Укаш это вслух спросил, потому что Тамира ответила:
      — Семнадцать. «Лишь год минул, как принял Ветер свободный сын сухих песков». А Звездных, я читала в Сети, Стихии возвращают и того младше. Хранителей вернули шестнадцатилетними, Тайгару примерно столько же. Он еще ребенок. Мы должны его научить аккуратно всему. Вы представьте — у них были в лучшем случае колодцы да родники в оазисах, а у нас... ванные, смесители, душ, все дела. Укаш, Малрик, нам понадобится ваша помощь. Мы же с Малой не сможем с ним в душ пойти, чтоб все рассказать и проследить? Ну и остальное. Я боюсь представить, как он на машины с утра отреагирует. Надо очень аккуратно. И именно нам — стражи дорог просто в машину запихнут и вряд ли озаботятся его состоянием, пока смерчем не взовьется. В общем, так. Я постелю вам с ним рядом. Мала, останешься?
      Девушка серьезно кивнула.
      — Вот и отлично. Родители с утра уйдут на работу, они обычно стараются на каникулах меня не будить, а в комнату брата и не заглядывают. Подождем и начнем обучение. С элементарного.
      — Например, как ложку держать, — вздохнул Укаш, уже не споря.
      
      Малрику не спалось. Процитированная Тамирой строка вертелась в мозгах, как ящерица на горячих камнях, вытягивая потихоньку остальное. Легенда была в стихах, но он не силен был в запоминании именно стихов, потому вспоминал так, как выходило, смысл именно.
      В общем, не семьсот — всю тыщу лет назад было дело. Тогда только-только началось строительство «водной сети», и Керали, его родной город, центр нефтегазодобычи и переработки, был всего лишь крохотным оазисом, малым узелком в этой сети. Люди посадили эст ассат, разведали залежи глины и возили ее на дракко, чтобы сделать стены. Нелегкий труд, монотонный и медленный. От шахсинов да астанаров защищали только хрупкие веточки эст ассат и войлочные шатры, а что они против бешеного суховея или песчаной бури? Старики предсказывали очередное буйство пустынных ветров по одним им известным признакам. И вот однажды обеспокоились очень сильно: на Керали шла буря небывалой мощи. Нэх земли, все, что были в маленьком племени, спешно укрепляли то, что успели выстроить, но разве можно укрыться за низкими, по грудь ребенку, стенами? Засыплет и следа не оставит.
      И когда буря пришла, люди уже приготовились к смерти. Но против ревущей стены ветра и песка, полосующего беззащитную плоть тысячами острых лезвий, встал едва-едва принявший силу мальчишка-нэх. Единственный воздушник племени. Он не смог бы усмирить бурю подобной мощи, но и не стал. Вместо этого он накрыл Керали гигантским воздушным куполом и простоял с поднятыми руками, держа его, сутки. Люди смотрели, как шахсин наметает вокруг купола горы песка, и те громоздятся все выше и выше. Смотрели, как выпивает проклятый ветер жизнь из хрупкого юного тела их защитника — и ничего не могли сделать. Отвлечь Тайгара значило погубить всех. Буря закончилась внезапно, словно была лишь миражом, но огромные барханы вокруг стен из эст ассат говорили обратное. И лишь когда пролились на землю жаркие солнечные лучи, Тайгар опустил руки и упал на песок. К нему даже подбежать не успели: иссушенное тело рассыпалось невесомым пеплом.
      Прозванья за год владением своей силой мальчишка получить не успел, но люди дали ему прозвище посмертно, в память о его подвиге. Когда оазис разросся, центральную площадь назвали его именем. А памятник — это уже после войны с антимагами поставили, мол, потому все случилось, что люди не знают своей истории.
      И вот теперь этот мальчишка мирно сопел, свернувшись клубочком на кровати. Малрик сел, натянул на плечи одеяло: от окна тянуло холодом, и принялся разглядывать найденыша.
      А ведь не скажешь, что какой-то особенный. Но... Шагнул же тогда вперед. Додумался. Защитил людей, возможно — предков Укаша, беспокойно ворочавшегося с боку на бок. Малрик пихнул друга в плечо, тот пробормотал что-то и затих.
      Мда. А они-то опасались, что каникулы скучные получатся... Удружили Стихии!
      
      Приключения начались с самого утра, когда Тайгар проснулся на рассвете и разбудил их с Укашем. Многих сил стоило шепотом объяснить ему, что надо сидеть тихо, потому что... Тут оба беспомощно переглянулись: как, ну как в двух словах пересказать, что за чужих в доме взрослые Тамиру наругают, и вообще, знать ни о чем не должны? Но Тайгар удивил, серьезно кивнул и затих, подобрав под себя длинные, жеребячьи-тонкие ноги. Правда, время от времени ерзал да покусывал сухие губы. И только когда тихо хлопнула входная дверь, закрываясь за родителями Тамиры, попросился «в отхожее место». Малрик хлопнул себя по лбу и повел мальчишку в туалет. Видно, нужда оказалась посильнее любопытства и шока, потому что Тайгар даже не выказал особого удивления белой чашей, куда следовало делать свои делишки. Зато потом, когда Малрик активировал амулет, и чаша омылась водой, вытаращился так, что стало всерьез страшно за его красивые глаза — не выпали бы. И разразился возмущенной тирадой, смысл которой до Малрика дошел с большим трудом: зачем тратить драгоценную влагу на... на такое?!
      — Так, успокойся! — Малрик только глаза рукой прикрыл. — Мы не в пустыне, понимаешь? Воды много! Смотри!
      И принялся набирать ванну, понимая, что иначе — не поверит.
      Тайгар подставил руку под мощный напор, потрогал краны, приложил ухо к стене, приподнимая брови. Малрик не понимал его вопросы, вернее, понимал с трудом. Магия? И да, и нет, вода в доме — результат работы обычных людей и нэх. Да, они работали вместе, чтобы выстроить такой странный дом, который не шатер и не подземное убежище. Можно умыться? Да ради Стихий, можно в воду даже целиком залезть, раздевайся. Все равно волосы надо вымыть, расчесать. Девчонки заплетут.
      На этой фразе Тайгар залился густым румянцем. Аж смуглая кожа потемнела, как красное золото.
      — Только потому, что я не умею! — поднял руки Малрик. — На чем мне учиться, ну скажи, пожалуйста? — и ткнул в собственную коротко остриженную голову.
      — Зачэм рэзал? — покачал головой Тайгар, явно не одобряя подобное. — Как жэна посмотрит — косы нэт?
      Малрик лихорадочно вспоминал, с чем там были еще связаны длинные волосы кочевого народа. Кажется, показатель здоровья? А, значит, если мужчина косу не носит — он слаб и болен?
      — Тамире и Мале я и так, кажется, нравлюсь, — наконец сконфуженно бормотнул он. — В смысле, все со мной в порядке! О, Стихии... Я так скоро прокляну все, честное слово! Давай так: ты помоешься, поешь, и мы все вместе попробуем тебе все объяснить? А то я один такого наговорю!
      Тайгар кивнул и забрался, наконец, в ванну, аккуратно сложив, вернее, свернув снятую одежду и оставив ее на стиральной машине, не найдя другого места. Малрик смотрел, как он поливает себе волосы сложенными в ковшик ладонями, смотрел, потом не выдержал и переключил напор на душ.
      — Сиди смирно, несчастье. Я сам.
      У него не было ни старших, ни младших братьев, но как-то справился. Правда, когда намыливал шампунем роскошную гривищу Тайгара, тот, унюхав запах, распахнул глаза, пришлось долго вымывать попавшее мыло, объяснять, что оно и зачем.
      — Спасибо, мама... — бормотал себе под нос Малрик, вытирая лупоглазое несчастье полотенцем. — Спасибо, папа... Нет, действительно спасибо, что только мною и озаботились. Высох? Все? Сиди, сейчас принесу чистое!
      В кухню, где уже хозяйничали девочки, хихикая над шутками Укаша, Малрик Тайгара просто впихнул.
      — Вот, кормите и рассказывайте! И мне чего-нибудь горячего налейте, я весь язык уже отболтал!
      Девчонки тут же засуетились — остолбеневшего от обилия непонятных вещей удэши пришлось силком усаживать на табурет, а то он норовил плюхнуться на коврик, как в шатре. Чашку рассматривал долго, трогал осторожно. Ну, да, не толстостенная пиала, просто так в руки не возьмешь — обожжешься. Ложку держал неловко, но очень скоро приловчился вылавливать гущу из супа, а бульон все равно выпил через край. И слушал, очень внимательно слушал, как говорят старшие товарищи. Те болтали обо всем разом, перескакивая с темы на тему, вперемешку объясняя им самим с детства привычное, поддразнивая друг друга и пытаясь не запутать бедного удэши окончательно.
      — Понимаешь, прошло очень много лет. Несколько сотен, — чуть приуменьшила сердобольная Мала. — Вот и изменилось все, напридумывали разного. Да вон в окно погляди, видишь, едет? Это — машина!
      Тайгар прилип носом к стеклу, во все глаза глядя на оживленный поток транспорта. Потом повернулся, глядя недоуменно и даже немного горестно:
      — А дракко? А кони? Правда — нэт ужэ?
      — Есть! — заверили его хором. — Все есть, просто на них за городом ездят! Берегут!
      — Это — го-род? — широким жестом обвел все, что было видно из окна. — Кэрали? Мой Кэрали?
      — Да, — осторожно кивнула Тамира. — Один из многих. Так и стоит с тех пор, как ты его спас.
      — Я сумэл? Да? — он тихо шмыгнул носом, опустил голову, пряча лицо за завесой волос, чтобы не показывать заблестевших глаз. — Нэ помню... Стоял, думал — сэйчас умру, как больно... Руки нэльзя опустить, всэх погублю, стоять надо. И стоял... Потом нэ помню. Потом Стихии говорили — вэрнись, Тайгар, полэтишь вышэ акмэну, вышэ вэтра, до звэзд. А как я полэчу, ничэго нэ умэю?
      В кухне повисла тишина.
      — Научишься, — решительно сказала Тамира, подойдя и крепко-крепко обняв его за плечи. — Мы научим. Другие научат. Ты же не один такой, Звездный! Веришь, брат?
      — Вэрю. Вам — вэрю, — и в голосе юного удэши звенели уже не слезы, а что-то другое, совсем другое. Что-то такое, отчего и их сердца наполнялись верой в то, что все получится.
      
      И получалось. Получалось прятаться от родителей, получалось потихоньку объяснять, учить. Стихии, да он даже писать и читать не умел, этот малолетний герой! И объясняли все вместе, хваля кривые, но старательные каракули, сидя кружком и передавая из рук в руки «Сказки Аэньи», тихонько улыбаясь: не знал ведь Тайгар, что познакомится с тем, кто написал все это. Пусть будет ему еще одна радость — вон как глазюки сияют, когда медленно, по слову, читает истории далеких земель.
      Еще он абсолютно не умел сидеть без дела. И Тамира только краснела, принимая незаслуженные похвалы вечерами, когда родители возвращались в чисто прибранный дом. Ну не скажешь же, что половину, нет, две трети юный удэши делал, чтобы занять чем-то руки? И так все спрашивал, а как же без дракко, как это, когда за ними ухаживать не нужно.
      Слушал о том, что у людей теперь есть другая работа — много ее, разной, важной. Что не в одних только дракко смысл жизни, что можно пойти в магазин и купить там молоко, а не в загон, чтобы его надоить. Что хлеб — не привычные ему пресные лепешки из корня акусы или драгоценной муки, выменянной у степняков или живущих еще дальше, в благодатной зеленой земле, на костяные и стеклянные бусины, а пышные булочки с орехами, пироги, — тоже можно пойти и купить. Что покупают за деньги, а деньги получают за работу. Да-да, ту самую, разную и важную. Родители всех четверых работали на заводе, и Тайгару объясняли, что добывают из-под земли, глубоко-глубоко, земляное масло, а из него уже делают всякое. И вот эту миску, смотри, какая она! И рукоятки у ложек-вилок. И стол. Да, это не дерево, это пластик.
      Он только всплескивал руками и разражался новым потоком вопросов. К концу дня у всех головы шли кругом, но... Странное чувство удовлетворения и понимания: это тоже работа, нужная и правильная, помогало заснуть и с утра открывать глаза, готовым снова и снова давать ответы. До тех пор, пока Тайгар не задал вопрос, ответа на который они не знали:
      — А как добраться до Архива?
      С момента его появления минуло почти две недели. Потом все четверо думали: как им вообще удавалось так долго прятать Тайгара? Не иначе как сами Стихии запретили трогать его, позволяя потихонечку обвыкнуться, не шарахаться от незнакомого, шумного, суетливого мира.
      Тамира вздохнула:
      — Тебя зовут, да? Кажется, пришло время рассказать обо всем взрослым.
      — Зовут, — серьезно кивнул тот. — Чистый огонь зовет, я слышу.
      — Ну... Пошли получать по заслугам? — уныло подытожил их затянувшееся приключение Укаш.
      А не хотелось. Очень. Даже не ловить подзатыльники — расставаться со ставшим таким родным и близким удэши.
      — Я вэрнусь, — серьезно пообещал он, от волнения даже прорезался почти ушедший акцент. — Мнэ много надо учить. Я хочу учиться рядом с вами.
      На это переглянулись еще более уныло: как же, с ними... Звездного в какой-нибудь Счетный цех отправят, не иначе, а им... Куда им такое потянуть? У родителей денег не хватит.
      — Будем надеяться, получится, — наконец улыбнулся Малрик. — Будем надеяться.
      
***


      В старом здании Совета, когда его отдали под Архив, лишь одно осталось неизменным: зал, где собирался этот самый Совет. Зал, видевший злобу и жестокость этинов, зал, на чьи камни когда-то пролилось вдосталь крови.
      Возможно, именно поэтому его просто закрыли, не стали перестраивать под еще одно хранилище. И открыли только сейчас, когда Замсу потребовалось место для работы. Теперешний зал напоминал старый разве что присутствующими в нем стихиями: горели жаровни, журчала вода, переливаясь из чаши в чашу, свободно гулял под потолком ветер, а каменные лавки обрели новую жизнь, слегка подрастя в высоту, проредившись и превратившись в многочисленные столы, за которыми разбирали бумаги не менее многочисленные помощники Замса, в которые дружно записался весь персонал Архива. На восседавшего в глубоком кресле удэши они глядели с таким обожанием, что становилось ясно: новая эра в ведении бумажных дел открылась вот-вот, совсем недавно. И эра эта в их глазах была прекрасна.
      Самого Замса подобное совершенно не трогало. Он сосредоточенно читал что-то с экранов сразу трех информаториев, когда прибежал курьер с новостью, что в Архив прибыли Звездные.
      — Проводите их сюда, — коротко велел Замс и звонко хлопнул в ладоши, привлекая внимание, а потом жестом велел всем помощникам собирать дела и выметаться вон. Все-таки, грядущий разговор был не для людских ушей. По крайней мере, некоторая его часть.
      Оставшееся время он потратил на то, чтобы навести на и так прибранном огромном столе окончательный порядок, придвинув ближе девять подшитых стопок бумаги.
      Первыми явились Хранители. Замс строго смотрел на них, видел, что уже успело что-то случиться, но... исправлено? Возвращено на правильную орбиту, скорее, туда, куда было должно. С этими двумя все было уже хорошо. Как и со второй парой, принесшей с собой запах озона, машинного масла и вольного ветра. Следующим, внезапно, явился Акай, невозмутимо кивнул всем, прошествовал поближе и устроился на сидении с явным желанием маленько доспать. От него остро пахло костром и долгой дорогой. За ним появился Тайгар, которого в зал впихнули в восемь рук провожавшие аж до самого Ллато новые друзья: Совет вздохнул, но проспонсировал поездку для всех пятерых, не считая охраны и Янтора. Теалья явился сам, но в коридоре слышался звонкий голосок Амлель, его сопровождавшей.
      А вот последняя пара запаздывала. Заглянувший в двери курьер в ответ на вопросительный взгляд Замса только испуганно втянул голову в плечи и помотал ею: мол, все! Кто приехали — все! И как раз в этот момент полыхнуло на верхних ярусах, там, где стояли жаровни: это прибыли опоздавшие.
      И вот тут-то Замс и нахмурился, заставив знавших его Хранителей округлить глаза.
      — Я извиняюсь, кажется, мы чего-то поплавили, — спускающийся с верхотуры Белый почти тащил на себе Керса, которому ни до чего не было дела, он и ноги-то едва переставлял. — С Горелки выбраться было никак иначе, только огненным путем. Там... в общем, там больше нет пирса и к берегу не добраться — стеклянные рифы... Мы нечаянно.
      — Плазменная установка цела? — педантично уточнил Замс.
      Он не помнил донесений о мощных взрывах в том районе.
      — А, с лабораториями все в порядке. Даже пожара не было. Только берег испоганили. Замс, я, кажется, что-то не то сделал. Или не так.
      — Вижу. И пытаюсь понять, с чем связано подобное решение. Другие воплощенные подобного снижения уровня интеллекта не демонстрировали.
      Кто-то поперхнулся и закашлялся, кто-то ничего не понял — Тайгар только моргал встревожено, а вот Эллаэ, и без того пристально смотревшая на Керса, подскочила и отвесила Белому затрещину.
      — Ты что натворил?!
      — Да не знаю я! — виновато отвел глаза тот. — Сделал все, как было сказано...
      — Заставил разгореться, перейти в стихийное состояние и влил силу? — скептически приподнял бровь Кречет. Подождал ответа, которого не последовало, и припечатал: — Брат, ты идиот.
      — Но после все было нормально! — принялся оправдываться тот, слегка даже покраснев. — Ну, подумаешь, берег... Керс сказал, что на Горелку всем плевать! А вот когда я с ним информацией поделился...
      — Мне следовало самому проследить за тем, как пройдет инициация. Перенапряжение, перерасход сил, полукоматозное состояние. И? — Замс нахмурился еще сильнее.
      — Ну что «и»? — огрызнулся Белый, усаживая Керса на ближайшую лавку, прислонив к краю стола. — Он так притух, что я перепугался и к установке этой и потащил! Он и так от нее всю дорогу подпитывался, я и подумал...
      — Думать тебе вредно, — все тем же тоном заключил Замс, глядя как Эллаэ с неразборчивым воплем отвешивает провинившемуся тумаков. — Теалья, будь добр, погляди. Возможно, тебе потребуется помощь Акая.
      Водник кивнул и поднялся с места, окутывая руки чем-то похожим на туман, искрящийся радугами. Керс отреагировал на его прикосновение к вискам тихим стоном, как-то обмяк, но вместо Белого его подхватил Акай, одним суровым взглядом отгоняя дурака подальше.
      — Мальчики, мне нужна будет ваша помощь, — Теалья мягко улыбнулся Аэно и Кэльху. — Вы со своим пламенем освоились лучше всех, причешите этого растрепу.
      — Ну почему они?! — взвыл Белый, отскочив от очередной оплеухи Эллаэ, приправленной ударом силового поля.
      — Потому что у них уровень интеллекта не снизился, — отозвался Замс, вытаскивая одну из стопок бумаги и принимаясь что-то дописывать на последнем листе. — Как закончите и будете готовы слушать — скажете.
      Подождать пришлось около получаса. Но, после совместных действий Акая, Теальи и Хранителей, Керс пришел в себя и даже смог осмысленно оглядеться. Акай подпер его плечом, дружески похлопал по спине, соизмеряя силу:
      — Очнулся? Тогда можешь начинать, Замс. Только ради Стихий, простыми словами. Нас тут трое таких, что жили, когда никаких тилектов в помине не было!
      — Интеллектов, — педантично поправил Замс. — Интеллект присущ каждому разумному. Но хорошо, буду краток. Вы все, прежде чем приступите к работе, должны будете пройти обучение сообразно вашим нынешним умениям, освоив необходимый массив данных, а так же некоторые отдельные профессии сверх того. Теалья, Акай, вам дополнительно придется практиковаться в целительстве.
      Оба названных кивнули. Надо — значит, будут.
      — Мы хотели бы поступить в Счетный цех Эфара, — подал голос Аэно, крепче сжимая руку Кэльха.
      — А мнэ надо учиться в школэ, — негромко, смущаясь и краснея, пробормотал Тайгар. — В Кэрали, можно?
      Замс смерил его недовольным взглядом, потом смягчился.
      — Это я и сказал. Ты будешь учиться, сначала там, после — в более... умной школе. Акай, тебя это тоже касается. Фарат устроит?
      — У Фарата? Да еще бы! — обрадовался Акай. — Если дядя жив и может научить — так я с радостью.
      — Жив.
      — И, думаю, будет рад тебя видеть, — потирая виски, пробормотал Керс.
      — А кто еще из наших? — жадно повернулся к нему Акай.
      — Позже, позже об этом поговорите, — Замс смотрел почти страдальчески.
      — Остынь, Чистый огонь, — фыркнул Аэно. — Лучше скажи, сколько у нас времени и какие профессии надо освоить. И еще — нужно же нас в этот мир и это время вписать? Документы, проездные. Нам нужно чем-то зарабатывать на жизнь, не сидеть же на шее у родных и Совета?
      — Рад, что вы хотя бы сейчас об этом вспомнили, — Замс встал и разложил поверх стопок бумаг закрытые печатью Совета свертки, достав их откуда-то из ящика. — Здесь все документы, для каждого из вас, обновленные в том числе, Керс и Эллаэ, обратите внимание. Что касается финансирования. На счет Акая перечислена неким Ларом Керионом сумма, которой хватит чтобы покрыть обучение и многое другое. Аэно, на твой счет переведены отчисления за продажу переизданий «Сказок Аэньи», то же касается репродукций картин Кэльха. Ваша учеба уже оплачена нехо Аэйнаром. Тайгар... О тебе позаботится народ пустыни и Совет. Белый с Кречетом, ваше обучение оплачено супругами, Теалья, твое — сестрою.
      Хранители переглянулись, и Кэльх ответил совсем уже нормальной улыбкой на победную усмешку Аэно. А потом они слаженно встали и пересели с двух сторон от Тайгара, который явно с трудом удерживался от «недостойных мужчины» слез.
      — Тебя не забывали, Рандани. Никогда не забывали. И помогут всем, чем только будет возможно помочь. Уже помогают, верно? — Аэно легонько, словно мимоходом, провел по щеке подростка кончиками пальцев, стирая след все-таки скатившейся слезы.
      — Да... Спасибо, — едва выдавил тот.
      — Забирайте ваши бумаги. Хранители, присмотрите за Тайгаром, раз взялись. Его друзья неподобающе молоды для подобного. Белый, по прибытию в Фарат найди Фарата. Я извещу его, чтобы занялся твоим воспитанием.
      — Вот этого еще не хватало, — пробурчал тот.
      — Мы присмотрим, но мне кажется, что его друзья прекрасно справились с самой важной задачей — адаптацией возвращенного. И справятся впредь. Я прав, Тайгар? — Аэно смягчил вопрос улыбкой.
      Юный воздушник яростно закивал, словно от этого зависело решение, останется ли он рядом с Малриком, Укашем и их подругами.
      — Хорошо. Если у вас больше нет вопросов, я предпочел бы вернуться к своим делам на ближайшие пять лет.
      — Ты так и не сказал, сколько же у нас времени, — упрекнул его Аэно, забирая свертки с документами, свои, Кэльха и Тайгара.
      — Ты нечетко расслышал мою последнюю фразу? — нахмурился Замс, и Кэльх прыснул:
      — Идем, рысенок, сказано же: пять лет у нас точно есть!
      Вот только сам почему-то задержался у стола, глядя, как остальные идут наверх, к дверям зала.
      — Ну, что еще? — ровно поинтересовался Замс, когда стало ясно, что просто так Кэльх не уйдет.
      — Ты не командир, — как-то разом отбросив все смешки, заметил тот. — Никто из нас — не командир. Кто будет управлять кораблем?
      — Тот, кто уже вел за собой. Больше информации вам сейчас не требуется, — отрезал Замс.

               
Глава седьмая


      Как бы ни хотелось Аэно и Кэльху поступить сразу в Счетный цех, оказалось, что уровень их знаний даже до выпускников школы не дотягивает. Это был удар по самолюбию и вызов им обоим. Конечно, они могли бы отправиться в школу, как Тайгар и Акай, учиться вместе со «сверстниками», но предпочли самостоятельно пройти программу ускоренными темпами, за год, не вылезая из библиотеки Эфар-танна. И это был самый натуральный кошмар, потому что многому, вплоть до языка, письменного или касавшегося не повседневных дел, пришлось учиться почти с нуля. Изменились правила, были открыты новые законы, о химии и физике оба в свою первую жизнь даже не задумывались, а тут...
      В общем, стараниями нехо Айэнара и приглашенных им учителей, юные Хранители с настойчивостью буровых установок вгрызались в знания, просиживая за книгами и экранами «инфов» сутками. Благо удэши спокойно обходились без сна, подпитываясь напрямую от Стихии. Время от времени в их добровольное заточение врывался Янтор или его сыновья — Келиян и Алиян, вытаскивая друзей «проветрить мозги, пока извилины окончательно не свернулись в клубок». Утаскивали гулять по горам или в принудительном порядке забрасывали в Око, чтобы дали воли пламени, в очередной раз устроив огненную бурю в пещере... В общем, всеми силами старались не дать погибнуть столь юными среди книжных шкафов.
      На этот раз Аэно решил не дожидаться вразумляющей затрещины Отца Ветров, порывисто отодвинулся от стола и хлопнул ладонями по коленям:
      — Все, не могу больше! Свихнусь, если не передохну. Леа энно?
      — А? — Кэльх поднял голову, поглядел абсолютно расфокусированным взглядом, и до Аэно дошло: последние полчаса, если не больше, тот просто дремал, подперев голову рукой.
      — Ага, ясно все. Я сейчас позвоню мастерам, скажу, что у нас выходные, — Аэно потянулся за плоской коробочкой телефона, с которым освоился почти сразу, едва начали учиться.
      Он прекрасно понимал важность связи на расстоянии еще с прошлой жизни. И отчаянно радовался, что теперь не нужно по каждому случаю хвататься за бумагу и писать письмо, которое поди еще передай, особенно в Эфаре, или вызывать Уруша, соизмеряя, сколько сил нужно вложить, чтобы тот не растаял раньше нужного.
      Что он опомнился очень вовремя, Аэно понял, осознав, что сидит, глядя на телефон и размышляя о чем-то вообще к делу не относящемся. Зевнув, он все-таки набрал номер мастера-учителя Ранэу, договорился с ним о минимум недельных выходных.
      — Я уж думал, вы не только меня, но и себя загнать решили, — с чувством сказал тот. — Отдыхайте! Отдыхать от учебы важно не меньше, чем трудиться!
      — Сегодня я с вами наконец соглашусь, — рассмеялся Аэно, прежде чем попрощаться.
      Отложив телефон, он откинулся на спинку стула, медленно, с наслаждением потянувшись, до хруста спины и тихого стона.
      — Чем займемся? — сонно потерев глаза, спросил у него Кэльх, с нескрываемым удовольствием отодвигая стопку учебников, которая громоздилась устрашающей горой, грозящей погрести под собой, если неловко толкнуть локтем.
      — Сперва отоспимся, слетаем на Око на пару дней. А потом... махнем к Тайгару? Помнится, мы ему обещали, да так ни разу и не собрались побывать в Керали. Нехорошо, я думаю. И что-то мне подсказывает, что очень нехорошо.
      — Если ты так думаешь, значит, точно нужно, — интуиции Аэно Кэльх верил всегда, а потому даже спорить не стал. — Но сначала, рысенок, мы действительно хорошенько отоспимся! А то я в зеркало случайно заглянул — испугался.
      — Ну, да: глаза ввалились, об скулы порезаться можно, один клюв острый остался, — Аэно оперся коленом о стул, наклоняясь и обнимая ладонями лицо, в самом деле несущее печать сильной усталости. Как это бывало, когда Кэльх перенапрягался, там, в той жизни. Или в их последние годы, когда возраст неумолимо брал свое. Тронул губами кончик острого носа, потерся своим, словно не был уверен в том, стоит ли сейчас целоваться, или Кэльху только подушка желанна, и поскорее.
      В ответ его поцеловали-клюнули в щеку, устало зажмурившись.
      — Спать. Хотя бы пару часов. А потом — в Око, — решил Кэльх, осторожно высвобождаясь и поднимаясь на ноги.
      Огненным путем в комнату идти не рискнули. Да, там наверняка теплился огонь в камине, но в таком вымотанном состоянии можно было или промахнуться и попасть куда-нибудь еще, например, вывалиться в комнате нехина Аманиса, или просто споткнуться и рассадить колени о каменный пол. Один раз уже сумели, после чего в комнате как-то незаметно появился толстенный мягкий ковер. А они даже не знали, кого благодарить — нехо или нехина, настолько заучились.
      Пока шли, Аэно по привычке думал, складывая картинку из вертевшихся на периферии сознания мыслей. Думал о том, как все изменилось для них с Кэльхом, когда явились в Эфар-танн, еще придавленные посещением Ткеша, еще переживающие — Кэльх это свое осознание, Аэно — за него. Янтор ведь их тогда сразу от Ока утащил в Ллато, причем, очень торопился — сказал, что с поезда, вышел за одну остановку до Ллато, куда сопровождал последнего пробужденного Звездного, юного воздушника Тайгара. И поспешил вернуться, чтобы проводить его от вокзала до Алмазного Сада. Так что, когда ехали обратно, не знали еще, как встретит их нехо. Вернее, Аэно был уверен, что, раз учебу оплатил — значит, подозревал, что вернутся. И все будет хорошо.
      И так оно и было. Даже лучше: когда добрались до Иннуата, от станции на автобусе, заодно и полюбовавшись на изменившийся Эфар еще раз, из окон, нехо выехал встречать верхом, ведя в поводу двух лошадей. И на сбивчивые благодарности глянул наиграно-сурово: «Так, не называйте меня „нехо“, а то я прям стариком себя чувствую. Просто Нар, ну, или дядя Нар».
      Так у них снова появилась семья. Или она ждала их здесь всегда? Новая, потому что годы взяли свое, но при этом странно знакомая, будто жили вместе с малых лет и просто вспоминали друг друга. Наследный нехин вон, узнав получше Хранителей, вживую, а не из дневников, перестал смущаться и иначе как братьями не называл. Чем в первое время вгонял в смущение Кэльха. Тот слишком привык к чуть прохладному отношению со стороны нехина Айто и к суровости нехо Аирэна. Но помнил ведь и детский, а потом и юношеский восторг нехина Аленто, радостный смех Нии — а потому сумел понять: его приняли.
      Эфар заново принял своих Хранителей и, входя во все ту же комнату, что и много лет назад, Аэно с Кэльхом чувствовали: это — их дом. Где помнят и любят, куда можно вернуться, что бы ни случилось, куда бы ни занесло судьбою, из каких бы далей — времен и лет или же космических — они ни вернулись.
      В повседневную жизнь Эфар-танна они влились незаметно и легко. Уже через неделю знали по именам всех слуг, многие из которых поколениями служили нехо Эфара. Та же повариха, этна Вамин, как оказалось, была многоправнучкой одного из помощников этны Лааны. Аэно даже припомнил, что этну Лаану в свое время на кухне сменила дочь того самого помощника, а потом — старший внук. Так что преемственность поколений была на лицо. А вот в стражу замка теперь выбирали не просто так. Это была почетная обязанность, и чтобы попасть сюда, надеть настоящую горскую броню и взять в руки самый что ни на есть древний меч — не реплику, не копию, а освященное веками оружие — нужно было пройти строгий отбор, доказать, что достоин. Служба длилась около полугода. Привилегий она не давала, ну, кроме уважения и воспоминаний на всю жизнь, просто это было почетно: на время стать хранителем Эфар-танна, причаститься настоящей древности, словно крепкой, настоявшейся медовухи.
      К Хранителям отношение из-за этого было двоякое. С одной стороны, они были здесь и сейчас, вот, живые — ну, если опять не засиживались сутками над книгами. В этом случае слуги могли им и тарелку с пирожками подсунуть, и отчитать, как маленьких, когда застывали где-нибудь на полдороги к комнате, прислонившись к ближайшей стене и почти задремав так.
      С другой стороны... С другой стороны, это были ожившие легенды, и первое время к ним не знали как и подойти. Потом, конечно, пообвыклись, особенно когда Аэно завел привычку в качестве отдыха менять род деятельности и вернулся к составлению своих «Сказок», а Кэльха подбил снова начать рисовать. Сложно считать легендой вихрастого парнишку, который с горящими глазами выспрашивает в деталях какую-нибудь детскую историю — или другого такого же юнца, который тащит куда-нибудь неудобный мольберт, по самые плечи перемазавшись в краске. Тем более они и не выпячивали эту свою легендарность. Обоих она слегка смущала, особенно после того, как в компании Аманиса, вытащившего Хранителей прогуляться, забрели на Галерею ветров.
      При их приближении сперва тихо запел самый большой колокол, как гигантская бронзовая чаша, в которой заблудился ветер. Он гудел и гудел, и в его голос вливались голоса других колоколов, порождая мощную мелодию, отзывающуюся глубоко внутри безотчетной дрожью. Аманис прошелся вдоль ряда колоколов, трогая не пальцами — силой — края, меняя мелодию. Обернулся и подмигнул Аэно и Кэльху, приглашая их поучаствовать.
      Те поначалу не решились: испугались. Потому что Аэно помнил, как колокола пели при его приближении раньше. Но раньше-то он был нэх! А теперь — удэши. Но сейчас колокола, вроде бы, отзывались только на силу Аманиса... Глубоко вдохнув, он шагнул вперед, самым краешком своего пламени коснулся древней бронзы, и та откликнулась. Откликнулась во всю мощь, когда-то заложенную в эти колокола руками удэши. Аэно чувствовал это так же явственно, как пробирающий до самого нутра звук.
      Аэно обернулся к Кэльху. Говорить что-то было бесполезно — сейчас все звуки заглушал голос бронзы, как снежная лавина, накатывал таким же мощным валом. И Кэльх шагнул ко второму колоколу, улыбаясь, касаясь так же осторожно. На силу огненных колокола отвечали иной тональностью, более звонко и ярко. Аманис их словно немного приглушал, и ему они пели нежнее, баюкали ветер в глубине чаш.
      В чистом горном воздухе звук разносился далеко. Наверное, слышно было даже в Иннуате, а уж во всем замке — так точно. Поэтому, когда, наигравшись, закрылись и колокола медленно стихли, Аэно сначала не понял, кто стоит у входа в галерею. Подумал, кто-то из замка, но никак не мог вспомнить, кто же из слуг такой рослый. И только помотав головой, выгоняя из нее последние отзвуки звона, осознал: это сама Акмал пришла послушать колокола. Это ее силу он услышал, касаясь узорчатых боков. Мощь Земли, влитая в бронзу, подарок от всей души на века. И, не сговариваясь, удэши и нехин низко поклонились, приветствуя Акмал.
      — Огонечки, ветерочек, — ее рук хватило обнять всех троих разом.
      Рядом с ней даже высоченный Кэльх казался птенцом, что уж говорить об Аэно и Аманисе, которые ростом не отличались. Но она не подавляла, наоборот, хотелось вжаться в теплую грудь, добирая материнского тепла, щедро изливающегося на весь мир вокруг. Мать Гор. Имена удэши всегда отражали суть во всей ее глубине.
      Рядом с ней они были равны: юный нехин и не менее юные Звездные. Одинаково любимы, одинаково... дети.
      После этой встречи Аэно с Кэльхом как-то проще стали взирать на мир, и только посмеялись, когда к мирно рисующему Кэльху подошли с просьбой купить картину.
      — Ну можно подумать я что-то особенное делал, рысенок! — вздыхал Кэльх после, когда спрятались ото всех в Оке. — Просто же набросок!
      — Ты потому и отказал?
      Аэно знал, как Кэльх не любит отдавать незаконченное. Нет, сперва он доводил набросок до ума, потом рисовал настоящее полотно. И только после этого позволял кому-то, кроме Аэно, увидеть нарисованное.
      — Ну да. Нарисую нормально — свяжусь с ними, я спросил, как. Если уж тогда понравится... — он произнес это с таким сомнением, что Аэно только фыркнул: его огненный птах рисовал чудесно, в этом он был уверен и тогда, и сейчас. Так что купят картину, обязательно купят. И на шее у семьи сидеть не придется.
      Билеты в Керали покупали уже на свои деньги. Сами, полностью самостоятельно, еще немного теряясь, но уже понимая, зачем и для чего документы, почему не хватает, как раньше простого «нехин Аэно анн-Теалья анн-Эфар Аэнья», чтобы сразу знали, кто перед тобой.
      На них еще и наворчали, продавая билеты. Древний горец, недовольно подергав себя за усы, долго выговаривал, что «негоже таким юным удэши без старших путешествовать», припоминая, как буйствовали по детскому малоразумию сыновья Янтора, «ветерки шебутнутые, всю крышу порастрепывали».
      Аэно только усмехнулся: дети Янтора, несмотря на недетский по меркам людей возраст — одному было уже немного за сотню, второму — чуть-чуть до нее не хватало, все еще оставались детьми. Удэши долго взрослеют, потому беспокойство старого горца понятно: они ведь выглядят совсем еще детьми. Но, в отличие от обычных удэши, у них взрослый разум и сознание. А что позволяют себе иногда подурачиться с Келияном, Алияном и с сестричками Аманиса — это... это, наверное, просто желание добрать юности, которая сгорела в горниле войны.
      Устроившись в купе — взяли снова первый класс, рассчитывая продолжить отсыпаться в пути — Кэльх сразу же увалился в постель, задвинув плотную штору на окне, чтобы не мешал свет фонарей в тоннеле. Аэно, привалившись рядом, мягко поглаживал его волосы, перебирая прядки, как перышки в хохолке Чи`ата. Но спать ему пока не хотелось.
      В голове теснились мысли. Обо всем и сразу: о том, что нужно будет учить по возвращению; об Аманисе, которого всякий раз радовало рассказывать им что-нибудь новое, то и дело начиная очередную лекцию об экологии; о том, как нахмурился Янтор, узнав, как именно они с Кэльхом поименовали младшего нехина, действительно уродившегося Стражем.
      Да, нехо, то есть, дядя Нар, не просто позвал их поглядеть на сына, как вернулись с праздника большой осенней ярмарки в Иннуате. Дал подержать — ох, как это было и горько от воспоминаний, и страшно — отвыкли от таких крох, и радостно! — и попросил наречь, будто выбранное Звездными имя что-то могло изменить в судьбе его отпрыска.
      Они и назвали: Амхис, Солнечный жар. Потом-то Янтор поведал им историю об огненном удэши, которого однажды разбудил юный огненный нэх, тот самый, с крылатым дракко. И история та была печальной: Амхис упустил свое счастье, слишком долго не решался открыться, а потом, когда Айсамир Огненный хлыст ушел, прожив долгую бурную жизнь, и вовсе потерял смысл бытия, оставив по себе только костяные башенки-вешки, отмечающие пути в песках да места, где водные нэх могли поднять родники.
      На эту поучительную историю оба огневика только пожали плечами, и Аэно высказал общую мысль:
      — Имя — это не путь, а лишь выбор пути. То, что один упустил, кто-то может найти. Стражи Эфара, сколь мы успели узнать, всегда были счастливы в браке, это благословение Стихий.
      
      Дорогу до Керали проспали с чистой совестью, понимая, что это единственная долгая передышка на ближайшее время. Еще бы: когда это еще получится бездельничать целых три дня кряду? Так что ели и спали, спали и ели, как заправские ташуки по зиме, дальше кладовки от своей спальни под снегом не ходившие. Обратно-то на поезде уже не получится, только своими силами, чтобы время сэкономить.
      Вокзал в Керали понравился не меньше, чем подземный вокзал Эфара. Он был наследием тех времен, когда здесь все еще было не так много зелени, и вокруг простиралась не степь и не сады, а пустыня, хоть уже и не такая сухая и далеко не безжизненная. Мозаики на стенах, купол, похожий на шатер кочевника, статуи пустынников верхом на дракко — прочитав имена на табличках, надолго замерли, всматриваясь в изваянные из красноватого камня лица, узнавая Сатора и Шорса, рассматривая других, о которых только слышали легенды: Леаха Фэрана, того самого Айсамира Огненного хлыста. Вторых вряд ли ваяли по портретам: не было во времена, когда они жили, в пустыне мастеров-художников. Но Сатора и Шорса скульптор постарался сделать похожими.
      — А я вдруг подумал, рысенок, — сказал Кэльх, когда двинулись от вокзала к жилым кварталам. — А ведь где-то и наши статуи стоят. Не как костровой столб в Иннуате, а...
      Аэно фыркнул:
      — В Фарате, наверное. Там такое любили-обожали. Как-нибудь съездим, посмотрим.
      — Как Акая поедем навестить, — согласился Кэльх.
      Он слабо представлял, как удэши Земли приспособился к нынешнему миру. Не потому, что характер у того был плох, или с людьми не сходился, нет. Наоборот, добродушный весельчак всем приходился по душе. Просто, представить его в школе, среди детей... Но за ним хотя бы сам Фарат присматривал. А вот за Тайгаром присмотреть из старших было некому. Разве что родителям его друга, Малрика, у которых он жил.
      Аэно с Кэльхом подозревали, что поначалу юного удэши хотели пристроить где-нибудь еще, где побезопасней, и подобное жилье отвоевывалось с боем, главным оружием в котором было именно его привыкание. Аэно чувствовал еще и вину: оставили ребенка одного. Нет, несомненно, ему было лучше с друзьями, которые две недели осторожно учили юного Звездного не бояться мира, в котором он очутился. Но все же... Разве они не Хранители? Разве не должно было бы им взять на себя эту обязанность? Или все-таки это тоже осталось в прошлом? Сколько он к себе ни прислушивался — так и не смог понять толком, осталось ли что-то, или же Стихии назначили им другую роль. И потому просто вел себя, как всегда, стараясь беречь и защищать, пусть без той вечной полубезумной изломанной настороженности, которая въелась в самую суть.
      Он вспомнил, как радовался, поняв, что после возвращения к жизни перестал быть вечно готовой к прыжку рысью, что больше не топорщится на хребте шерсть. Что снова вернулось почти забытое ощущение безмятежности и открытости всему миру. Это было так замечательно, и еще более — когда понял, что и Кэльх, его леа энно, тоже вернулся другим. Наверное, таким, каким был до принятия выбора Хранителя, до начала своего выгорания. Пусть он временами жуть какой серьезный и иногда кажется немного взрослее, чем полагается по возрасту, но это его огненный птах. И это так странно: знать, что сейчас, в новой жизни, они ровесники, а еще — бессмертные духи Стихий...
      — Так. Кажется, мы заблудились? — Аэно краем глаза заметил приметную ажурную беседку, которую они миновали уже второй раз.
      — Нет, это я просто мимо сада туда-сюда прошелся: ты погляди, какой красивый! — смущенно улыбнулся Кэльх, указав на свешивающиеся через декоративную изгородь ветви деревьев, усыпанные мелкими цветами. — Зарисую потом... А теперь нам, кажется, сюда.
      Он указал на неширокий переулок, выведший их на соседнюю улицу, вдоль которой выстроились одинаковые невысокие четырехэтажные домики. Улица ощутимо изгибалась, наверняка где-то дальше замыкаясь в кольцо. Вообще, застройка здесь была типично пустынная, наследие тех времен, когда дома кольцом стен закрывали от зноя колодец. Теперь же между таких колец раскинулись сады, таились детские и спортивные площадки, крохотные магазинчики и школы. Получались огромные уютные дворы, где находилось свое место всем, от малышни до стариков.
      Промышленная зона располагалась в стороне от города, примыкая к нему самым краешком, последним кольцом — административным. Собственно, они с Кэльхом прошли почти весь город насквозь, от вокзала до то ли предпоследнего, то ли третьего от края кольца. Здесь обычно селились обремененные семьями рабочие. Холостые и незамужние занимали комнатки-квартиры в заводских общежитиях, об этом они читали, поглощая всю доступную информацию по изменившемуся миру. Что забавно — именно пустынный народ и эфараан сохранили большую часть своего традиционного уклада. Хотя народности и смешались, в пустыню еще в их времена приехало множество водников-воздушников из Аматана, многие там и остались, обзавелись семьями.
      Аэно вздохнул: не хотелось бередить раны, но все же спросил:
      — Кэльх, как думаешь, род Шайхаддов... Имеет ли смысл искать? За год никто не объявился...
      — А знают ли они, не боятся ли позвать сами? Вспомни, как Ния в песках растворилась: как воды плеснули, раз — и нет ее. Давай попробуем, рысенок. Мы теперь лучше понимаем, что к чему, вдруг и получится, — Кэльх обнял его за плечи, заставляя прижаться к себе, идти в ногу. Еще и огненным крылом прикрыл, согревая спину, защищая от всего, даже от возможного разочарования.
      — Попробуем, — Аэно благодарно улыбнулся ему, чувствуя эту защиту и поддержку, такую нужную в любой момент времени. — Спасибо, альма амэ.
      Нужный дом они отыскали, больше полагаясь на ясно ощутимую силу Звездного, которая вела их, как маяк. Поднялись на третий этаж, любопытно рассматривая разрисованные красками стены. Нет, что ни говори, а пустынники везде оставались собой: на стенах переплетались яркие узоры, словно на праздничном дахате, на окнах лестничного колодца теснились вазоны с цветами. Тяга к зелени у пустынного народа была неистребима.
      У нужной двери остановились, буквально на мгновение, собираясь с мыслями. Кэльх и крылья убрал, чтобы не смущать ими, и даже опять растрепавшийся хохолок пригладил, пока Аэно осторожно тянул за висящий около двери витой шнур с богатой кистью.
      Где-то там звякнул колокольчик, судя по звуку — глиняный. Еще одно наследие древности. Нет, были и самые обычные — для этого времени — электрические звонки, были. Но непременно рядом висели такие вот шнуры. Просто люди не хотели забывать. И это было хорошо. Пусть не войлочный шатер, а благоустроенная квартира, но что-то все равно оставалось от прошлого.
      Дверь распахнулась не сразу, Аэно пришлось потянуть за шнурок еще пару раз. И почему — стало понятно, когда открыли. Стоящий на пороге Тайгар от книжки оторвался с видимым трудом, заставив Аэно ахнуть. Было от чего: вид у юного удэши был откровенно замученный, даже смуглая кожа не могла скрыть темные круги и припухшие от усталости веки.
      — Так, — первым сказал Кэльх, протягивая руку и по-простому забирая у Тайгара книгу, с чувством ее захлопнув. — Ты сегодня ел?
      — В школе, — подумав, откликнулся тот. И только потом до него дошло: — А... Вы...
      — Похоже, мы приехали очень вовремя — тебя пора спасать, — Аэно серьезно покачал головой. — Тайгар, ты хоть иногда из-за книг выбираешься? Весна на дворе, сады цветут — ты их видел?
      — Весны еще будут, — немного придя в себя, покачал головой юный удэши. — А времени мало. А я должен успеть. Проходите и простите: я не ждал гостей.
      — Тайгар, все успеть — это не значит загнать себя, как дракко на конном дистанте! — Аэно переглянулся с Кэльхом: да уж, посмотрели на себя со стороны — то-то Янтор так сердился.
      — Но я должен, — просто возразил тот.
      Как будто опять стоял, загораживая собой людей — и ни шагу назад, ни малейшего послабления. Даже сейчас собранный, серьезный, когда, проведя их на чистенькую кухню, наливал душистого настоя и доставал из шкафа блюдо с печеньем. И на книжку, которую Кэльх на угол стола положил, так и косился.
      — Должен что? — Кэльх убрал книгу себе на колени, подальше от него. — Сгореть за пару лет? Вернуться в Стихии, надорвавшись от непосильной нагрузки и не выполнив Их волю? А так и будет, ты уже едва-едва дышишь. В зеркало смотрелся? Но ладно, мы для тебя не указ. Янтора позвать?
      — Нэ надо! — аж сбившись на пустынный говор, замотал головой Тайгар. — Отэц жэ расстроится!
      — Тогда ты сейчас ешь это печенье, пьешь настой и идешь спать, — Кэльх придвинул к нему свою нетронутую чашку. — Сколько проспится, не меньше. А после мы поговорим.
      — Но я...
      — Потом. Если хочешь, мы рядом посидим, ну, или погулять пойдем, только пообещай себя не насиловать и действительно спать, а не книжкой лоб подпирать, — Аэно мягко потрепал его по забранным в хвост волосам. Видимо, заплетать самостоятельно косу Тайгар так и не научился.
      Насколько Аэно помнил пустынные обычаи, мужчинам косы плели или матери, или друзья — до свадьбы. После нее уже жены. Не то, чтобы такая уж необходимость, можно было и с такими длинными волосами самостоятельно управиться, просто традиция. И чего друзья Тайгара еще не научились? Или просто не успевали поймать этот ветерок, который вот даже сейчас порывисто вскинулся, поглядел — и голову опустил, пробормотав, что не надо, сам уснет, а вы настой-то пейте. И, запихав в себя несколько печений, ушел, судя по всему — таки спать.
      — Рысенок, мы такими же идиотами были? — тихо спросил Кэльх, когда в глубине квартиры хлопнула дверь и все стихло.
      — Ну... ты сказал — это называется по-другому, а как именно — не сказал, — усмехнулся тот. — Были, говоришь? Да мы и сейчас такие же. Или нет? Вернемся и перестанем с головой в науку нырять?
      — Были, — усмехнулся тот. — Потому что за ум взялись, кажется... А не возьмемся — мастер Ранэу нас по задницам отходит и будет опять прав: сидеть за книгами мы не сможем! Так что пойдем гулять, сады сейчас действительно цветут изумительно. А потом и с этим хайсой* поговорим, и с теми, кто за ним присматривает.
      Правда, для начала они споро прибрались на кухне, убрав печенье и перемыв испачканные чашки. И только собрались уходить, как дверь распахнулась, пропуская сразу четверых.
      — Ага! — радостно воскликнул Малрик, завидев замерших Хранителей.
      — Ага, — согласились те, кивая так серьезно, как только были способны.
      — Так, не шуметь, — дополнил Аэно. — Разбудите Тайгара — я буду очень зол!
      — А он наконец лег поспать днем? Хвала Стихиям! — громким шепотом возвестил Укаш.
      Девушки же поступили проще: взяли и вытолкали всех вон, тихонько прикрыв дверь, чтобы точно-точно не потревожить. И выгнали из дома на прячущуюся в зарослях кустов лавочку, рассевшись с самым многозначительным видом. Причем не абы как, а усадив Аэно с Кэльхом в центр, чтобы точно не сбежали.
      — Вы-то нам и нужны, — Малрик потер руки.
      — Только сначала скажите: вас как сопровождение для молодежи рассматривать можно? — уточнила Тамира.
      Кажется, они переобщались с героем прошлого, потому что Хранители не вызывали ни у одного никакой особой оторопи. Даже наоборот: с ними обходились, как с ровесниками, будто так и надо.
      — Э-э-э... нас? — переглянулись те. — Да как вам сказать. Мы же выглядим младше! А что такое?
      — Не, вы все-таки постарше, чем ветерок наш, выглядите! — наперебой загомонили все четверо.
      — Тайгара мы хотели на праздник вытащить, чтоб развеялся.
      — Единственный раз такая удача выпала — День историй у нас, под Айняром, на озере проводиться будет! Это соседний город, тут совсем недалеко!
      — Он каждый год, но в разных местах проводится, вот мы и хотели... А нам говорят — такого юного удэши одного, без взрослых, нельзя!
      Аэно тихонько подтолкнул Кэльха плечом: «расспроси, мне надо подумать», а сам сосредоточился на проскользнувшей мысли, краем уха прислушиваясь к тому, какие вопросы задавал любимый, и что отвечали ребята.
      А думал он о том, что Отец Ветров пару раз демонстрировал на практике: удэши было нетрудно изменить свое телесное воплощение. Они оба помнили, как выглядели при жизни. Можно слегка «добавить» себе возраста, чтобы не казаться детьми. На один день. Все-таки им обоим нравилось чувствовать себя такими — юными и — чего таить! — слегка балбесами.
      — Хорошо, хорошо, мы попробуем! — раздалось над ухом подтверждением его мыслей. — И кого еще удэши назвали — вы же всю душу вытрясете!
      Ответом Кэльху был дружный хохот.
      
      Договорившись, что встретятся вечером, что друзья вытащат Тайгара погулять обязательно и проследят, чтоб поел как следует, попрощались. Обременять своим присутствием кого-то из их родителей и напрашиваться на постой не хотелось. Нет, оба были уверены, что пустили бы, но все-таки — нет. В Керали были гостиные дома, как и раньше в пустыне, но теперь это в самом деле были дома, а не подземные убежища от зноя. Там можно было искупаться, поесть в ресторане, поспать, словом, все как и раньше. И они отправились искать нужный адрес.
      Уже в гостинице, когда собирались сходить на ужин, Аэно решил потренироваться. Ну и застыл после душа перед огромным зеркалом в ванной. Он помнил свои многочисленные портреты, и кисти Кэльха, и чужие. И даже удивился, насколько легко получилось принять облик, привычный по той жизни. Он всегда выглядел довольно молодо, даже в шестьдесят не казался старше сорока. Потом-то и волосы сединой выбелило, и морщин поприбавилось. Смотрел на себя в зеркало и видел того Аэнью, со шрамом на щеке, с вечно настороженными глазами. Правда, долго продержать такое выражение не вышло, все-таки он сильно изменился внутренне. Но и того хватило, чтоб Кэльх по-птичьи вскрикнул, когда Аэно вышел из ванной:
      — Рысенок!.. — и бросился навстречу, не зная, куда деть руки, то ли обнять, то ли провести по припорошенным сединой кудрям, то ли коснуться опять украсившего щеку шрама.
      — Ну, что ты, — Аэно сам его обнял, крепко, бережно, словно успокаивая бьющуюся птицу. — Все хорошо. Ты и сам так можешь. Просто ребята сказали, что нужно взрослое сопровождение, я и подумал... Кэлэх амэ, ты что... ты плачешь? Стихии милосердные! Любимый!
      — Я... Аэно... — тот и сам, кажется, испугался, проведя ладонью по щеке. — Я не думал, что это будет... так!
      Как будто ожили на мгновение все прежние страхи. Да — пригашенные Стихиями, да, забытые уже, стертые новой жизнью... И внезапно обрушившиеся на голову. Потому что когда увидел — как в прошлое отшвырнуло, в тот день, когда последний раз ехали бок о бок и еще не знали, что все. Что жить осталось несколько часов. И Аэно понял, усадил на кровать, ласково сцеловывая со щек горько-соленую влагу.
      — Прости, прости меня. То все уже прошло, но все равно — прости... Я знаю, как тебе было в те минуты... без меня. Я тогда еще чувствовал... Ждал тебя, чтобы успеть поймать, чтоб тебе больше никогда не было так... Прости, намарэ.
      Кэльх только обнимал крепче, то ли пряча, то ли прячась — и не поймешь, так слились оба, опять горя, едва-едва. Ровно чтобы смешалось и пламя, даря ощущение: не одни. Больше никогда. Стихии не позволят.
      Потом, конечно, встали, и Кэльх пошел делать то же самое — но у него получилось стать только таким, каким когда-то приехал в Эфар. Взрослым, но еще не потрепанным, с теплом в глазах, которое Аэно тоже помнил. Помнил, потому что сейчас осознавал: именно это тепло, так отличающееся от вечного холодка взглядов родни, заметил, когда увидел тем утром. И в тот момент все и было решено, просто не понимал еще.
      И они снова выглядели ровесниками. Почти ровесниками — все-таки в рыжеватых, выгоревших на солнце волосах Кэльха седины не было, но Аэно не стал менять свой облик. Он запомнился людям таким, и было немного даже интересно, узнают ли не безусым юнцом, а вот так? Вспомнят ли? Все же и в учебниках истории его портреты печатали примерно такого возраста. А загладить вину, остро царапавшую сердце, он собирался ночью.
____________________________
*Хайса — небольшой вихрь, возникающий над барханами (пустынное)

               
Глава восьмая


      Сады все так же цвели, сейчас, в полуденный зной, благоухая особенно ярко. Воздух был наполнен густым ароматом цветов, мешающимся с запахами еды и чего-то еще. Идти в таком воздухе было все равно что плыть в подкрашенной воде, казалось зримым, как он расступается, раздается, нехотя пропуская и снова смыкаясь за спинами.
      Аэно с Кэльхом не было жарко только потому, что внутри обоих горел огонь, куда более горячий, чем этот полдень. Но уны они все равно скинули и несли в прихваченных сумках, понимая, что к ночи и похолодать может. Уезжая, оделись в те одежды, в которых привыкли ходить дома, в Эфаре, а не в новомодные, в которых бегала вся молодь. И потому, наверное, на них оборачивались немногочисленные прохожие, удивляясь: откуда здесь — и такие колоритные горцы? Или же... Или все-таки узнавали?
      Можно было остановиться, прислушаться. Но не хотелось опаздывать на встречу с ребятами и Тайгаром. В компании погуляют, да подольше, чтоб бедолажный ветерок отдышался как следует, голову проветрил. Он ведь себя не просто так загнал — он еще и от Стихии за прочными каменными стенами укрылся, что там те десять шагов, что до школы — в следующем же дворе стоящей! — проходил? Не успевал ни ветра напиться, ни силы пополнить.
      Не врал Аэно, когда сказал, что так и загнать себя можно. Они-то хоть человеческим теплом добирали, когда совсем плохо было, а ему... А его выгнать бы посередь пустыни — и чтобы вихрем взвился! Правда, далеко до пустыни теперь ехать, вокруг Керали уже и леса раскинуться успели; но ничего, свозят потом, как на этот День историй сходят.
      Знать бы еще, что за праздник — много их в последнее время развелось, все сходу и не запомнишь. Аэно вздохнул: хорошо, Эфарские праздники оставались столь же неизменны, как традиция выходить молодому нехину в круг, примеряя роль Экора.
      Их узнали, вот кто-кто, а Малрик сотоварищи точно узнали, когда подошли к лавочке — вытаращились, рты разинув.
      — Как с портрета сбежали! — наконец отмер Укаш, протерев глаза для надежности. — Ух ты!
      — Вам же взрослые нужны были? — хохотнул Аэно.
      У него и голос поменялся, вместо звонкого юношеского звучал глуховато, но раскатисто, словно не человек — рысь слова выговаривала.
      — А с такими и не спросят, — кивнул и Кэльх, улыбаясь своей мягкой улыбкой, которая сразу освещала и его, и весь мир вокруг — такая любимая Аэно улыбка, что щемило сердце.
      — Да уж, точно не спросят, — пробормотал Малрик, помотав головой. — Тайгар, а ты тоже так умеешь?!
      Тот помотал головой:
      — Нет. Я не успел прожить дольше, чем мне есть сейчас, а стать таким, каким был мой отец... — опустил голову, с трудом выговаривая слова севшим голосом: — Я нэ помню эго. Ни эго, ни маму, ни сэстру. Знаю, что были, но даже имэна стэрлись. Никого нэ помню, только то, что жил в Кэрали.
      — Стихии...
      Кто это пробормотал, было решительно непонятно, но Тамира с Малой обняли его одновременно, с двух сторон.
      — Все хорошо, ну... Все...
      Аэно переглянулся с Кэльхом и решительно отстранил девушек, беря Тайгара за руку и отводя в сторону.
      — Посмотри на меня, сын славного рода. Посмотри и не смей опускать голову, тебе не нужно стыдиться своей потери — ты отдал память, силу, жизнь за весь оазис Керали, — он говорил серьезно, жестко даже, но мозолистые от меча пальцы мягко вытирали мокрые щеки, и контраст заставлял юного удэши прислушиваться, замерев. — Все они стали тебе родными в тот миг. Все стали твоей семьей, и не важно, что не помнишь лиц — они помнили тебя. Смерть многое меняет. Она лишила тебя корней, но Стихии подарили новую жизнь, а здесь ты уже сам выбрал себе тех, кто стал твоими корнями. Скажешь, не так? Я же вижу — ты привязался к ним, к этим четверым, пророс в них душой за этот год, нет, раньше — за те дни, что тебя согревали и помогали войти в мир без страха. Так, ответь мне, брат?
      — Т-так, — голос Тайгара еще чуть дрогнул, и он повторил, уже более твердо: — Так, брат, — и, помедлив: — Спасибо.
      
      Гуляли они долго, до гудящих ног набродились по садам, наговорились обо всем, что только было интересно. До полуночи гуляли, отзвонившись родителям и предупредив, что с ними взрослые, домой вернутся в целости и сохранности. Зато радостно было видеть, как быстро оживает под прохладным вечерним ветром Тайгар, как пропадают с его лица тени, наливается красками побледневшее лицо, ярче вспыхивают глаза. Аэно смотрел еще и на то, как незаметно меняются те, кто идет рядом с юным удэши. Вот только что Тамира с Малой с ним под ручки шли, а уже Малрик за плечи обнимает, Укаш по плечу хлопает, смеясь над какой-то шуткой. И заражает смехом остальных. Словно старшие братья и сестры заботливо выгуливают вконец заучившегося младшенького.
      От прогулки проснулся волчий аппетит, и Хранители, не слушая возражений, потянули всю компанию к небольшому трактиру, работавшему даже в этот поздний час. Ничего особенно серьезного не заказывали, так, силы восполнить и не ложиться спать с урчащими от голода животами. И, как обещались, проводили по домам, сперва девушек, потом Укаша: «не спорь, у нас сердце не на месте будет, если не проводим». А потом и Малрика с Тайгаром, уже сонно позевывающих в кулаки. Самим же никак не хотелось спать, потому вернулись в ближайший к гостинице сад, послушать тихонько поющие струи маленького фонтанчика и нацеловаться всласть в беседке, спрятавшейся от взглядов припозднившихся прохожих в густых кустах. Как малолетки, видят Стихии! Но сейчас в их поцелуях была горьковатая тягучая нежность, словно густой горный мед. Словно отдавали дань памяти прошлым себе.
      На утро хотелось скинуть возраст с плеч, забыть и снова вернуть настоящее. Но — сдержались, понимая, что и для дела нужно, и вообще, не стоит так потакать своим желаниям. Вот как в Эфар-танн вернутся, так опять станут подростками. А пока в вагон поезда набилась шебутная молодь под присмотром двоих старших.
      — Тут всего три часа ехать, — пояснил Малрик. — На скоростном, вроде «Шайхадд-экспресса», вообще бы за полчаса добрались, но по дополнительным линиям такие не пускают, там и рельсы особые нужны, и вообще, мороки много.
      Здесь и вагонов первого-второго класса не было, только общие, с многочисленными рядами сидений. Да и странно было бы, вздумай какой нелюдим-удэши или нэх отправиться на праздник, где много народу будет. Что ему там делать-то? Так что ехали, общались, кто-то гитару по кругу пустил, Аэно во все глаза рассматривал ее — инструмент, выросший из струнного чива пустынников или айолы аматанских мэйтов, не важно было происхождение. Его никто не учил владеть таким. Хотя он и умел играть на горской флейте, но как-то так вышло, что после принятия силы ни разу больше не взял ее в руки.
      — Научить? — Малрик подсел к нему, сходу сунул инструмент. — Гляди, вот так правую, левую на гриф. Зажимаешь струны на ладах. Вот так пальцами перебирай. Попробуй.
      Струны забавно тренькнули, гитара так и норовила вывернуться из рук Аэно. Кэльх, глядя на это, тихо посмеивался, вскинув руки, когда обернулись к нему:
      — Даже не просите! Плясать и рисовать — сколько угодно, но петь и играть я не умею. Стихии не настолько щедры, чтобы все — одному.
      — Я спою, если кто-то сыграет, — Аэно со смущенным смешком попытался отдать гитару, но на него насели, говоря, что учиться никогда не поздно, и что «это же просто, пробуйте!»
      А отступать он не привык, так что пробовал, слушая советы молодежи, и так, и сяк, пока вдруг не получилось что-то почти осмысленное. Словно щелкнуло — и пальцы сами встали и двинулись, как надо. Вокруг загомонили, мол, вот видите, мы же говорили! Аэно смотрел на Кэльха круглыми и восторженными глазами, напомнив тот день, когда впервые вышло зажечь свечу — не спалить дотла, не расплавить, а поселить на фитилек трепещущую бабочку огонька. А тот смотрел в ответ не менее удивленно. Может, Аэно и не заметил, со стороны-то всегда виднее... Но вот Кэльх — Кэльх разглядел. Разглядел, как пригревшийся в чужом тепле рысь на мгновение будто полыхнул, впитывая все, что так щедро дарили окружающие, вбирая в себя — и отдариваясь этим детским восторгом.
      И, когда поезд дошел до станции Айняр, гитару Аэно подарили. Просто так, от души. Чтоб мог учиться и дальше, а то знаем мы вас, взрослых, инструмент купить забудете и все. «Взрослые» Хранители переглянулись — и не смогли ничего возразить. Ну действительно же, забудут и все, какой тут везде поспеть! Так что на платформе Аэно повесил чехол за спину, неуверенно повел плечами, приноравливаясь, и вместе со всеми зашагал туда, куда постепенно двигались почти все приехавшие — а их из вагонов высыпало немало. Туда, где так предвкушающе-радостно разгоралось зарево людских жизней.
      Идти пришлось через настоящий перелесок, прозрачный, но все-таки давний, не в последние годы выросший. И это было странно, ведь им казалось, что совсем недавно здесь лишь ветер шелестел песком. А сейчас вышагнули из-за деревьев — и раскинулась, отражая небо, гладь неглубокого, но разлившегося широко-широко озера. На его берегу и собирались праздновать, на склоне пологого холма, где уже пристроились и палаточки с едой, и шатры-навесы, чтобы передохнуть, и сцена. Простая, собранная из стальных рам и каких-то многослойных пластиковых листов сцена, на которой уже кто-то стоял, обращаясь к собравшейся перед ней толпе. А на самой вершине холма заканчивали расчищать и утрамбовывать площадку, и рядом вырастала груда дров, которые еще предстояло сложить в кострище, чтобы потом...
      Кэльх сжал руку Аэно, глядя туда.
      — Как думаешь... Можно нам теперь в круг?
      — Я... не знаю, — растерянно ответил тот, но смотрел так же жадно. За год в Эфаре ни разу не выходили. Боялись полыхнуть, все еще боялись. Но тянуло, тянуло же!
      — Если зовет — значит, можно, — определившись с собственными ощущениями, Аэно решительно тряхнул головой, отбрасывая косу за спину.
      — Вечером, — пообещал Кэльх и потянул за собой, в толпу, где уже почти пропали их спутники.
      И, хоть смотрели во все глаза, все равно упустили из виду. Вернее, отвлеклись буквально на секунду, когда полыхнули рядом аж два звездных пламени. Поняв, что Тайгара уже не отыскать в толпе, да и не надо — за ним присмотрят и одного не оставят, пусть веселится ветерок, ему полезно, пошли на те два маяка, что были ближе.
      Идти пришлось к подножью холма, противоположному от железной дороги. Там, как выяснилось, устроили импровизированную стоянку для машин и роллеров. Кто-то нарисовал прямо на земле разметку, но в такой суете попробуй за всем уследи, так что роллеры стояли кто где, куда уж влезли. На одном из них Звездные и нашлись. Правда, они были заняты: Белый обнимал еще не спрыгнувшего на землю Керса и целовал его так, что смотреть было жарко, уши тут же гореть начинали.
      Пришлось отвернуться, и Аэно очень внимательно вглядывался в лица окружающих, которые этих двоих видели. Вглядывался, пытаясь понять: как теперь относятся к такому? Ведь оба огненных удэши были в мужском облике, да и не спутать их было с девушками, ни мускулистого Белого, ни даже сухощавого Керса. Но вроде не кривился никто, не глядел с той злобой, которую он видел лишь однажды — и с тех пор забыть так и не смог, как не забыл и сейчас те нарисованные Кэльхом рожи. Нет, недовольные были, косились, качая головами, в основном взрослые, а то и пожилые люди. Но это скорее относилось к тому, что вот так открыто, могли бы и уголок потише найти, а не посреди стоянки, негодники.
      Хотя, может быть, дело было в том, что оба были удэши? Потому что нэх, которых Аэно отличал безошибочно, отворачивались, едва глянув, и больше происходящим не интересовались. Поглядев на такое, он решил для себя: обязательно расспросит Янтора, что изменилось в этом плане.
      — Интересно, и долго они так собираются? — шепотом спросил у Кэльха. — Взрослые, а такие же балбесы, как мы.
      — Аэно! Мы-то сейчас тоже «взрослые», — Кэльх вдруг полыхнул шальной усмешкой и развернул его к себе, наклонился, жарко целуя.
      Когда смогли оторваться друг от друга и раздышаться, сзади донеслось ворчание какой-то пожилой сухонькой нэх:
      — Совсем уже эти удэши ополоумели! Хоть с дороги уйдите, нашли, где встать!
      — Извините, — в один голос протянули, поворачиваясь.
      Та поправила очки в строгой оправе, словно учительница, смерила их взглядом.
      — А. Хранители. Да ладно уж, целуйтесь на здоровье, вам можно.
      И важно прошествовала мимо, оставив их хлопать глазами.
      — Кажется, мир действительно изменился, — наконец глубокомысленно сообщил Кэльх. На что-то более умное и менее банальное его просто не хватило. И почему-то горели уши у обоих, уже без всяких чужих поцелуев.
      Выдохнув, Аэно постарался успокоиться и обернулся, проверяя, как там Звездные. Очень вовремя: Белый с Керсом уже чинно сидели рядышком, подпирая собою роллер, и смотрели с живым интересом.
      — Ну, привет, Хранители, — первым поздоровался все-таки Белый. — Что-то мы с вами никак не пересечемся, чтоб не на бегу. А я все хотел сказать спасибо за предка, за...
      — Мино Вороненка, — в один голос продолжили Аэно с Кэльхом.
      — Да нам-то за что?
      — Мы просто делали, что было должно.
      — Это бесполезно, — Керс похлопал Белого по плечу. — Хранители все такие, хоть ты что с ними делай.
      — Ну сказать-то я должен был, — недовольно покосился тот.
      Аэно и Кэльх веселились: как же это напоминало их прошлое! Только то, хорошее, что было до нападений искаженцев. Когда и нэх Кайса, и ее брат, и много кто еще говорил те же слова.
      — Белый, мы к вам в Фарат приедем. Обязательно. Как только пройдем вступительные экзамены в Эфарский Счетный цех, так и устроим себе настоящие каникулы. За Теальей заедем, Тайгара прихватим, чтоб всем собраться.
      — Правильно, — кивнул Керс. — Нам нужно привыкать друг к другу, Замс говорил, как немного подучитесь — будут совместные тренировки.
      — Надеюсь, они будут повеселее твоих бесконечных цифр, — буркнул Белый и порывисто вскочил, заставив роллер пошатнуться, а Керса — замахать руками, удерживая равновесие. — Все, слышать о делах не желаю! Мы сюда приехали не за этим!
      Хранители не выдержали и расхохотались, подталкивая друг друга локтями. Это странно смотрелось в их взрослом облике, но они-то себя сейчас совсем не чувствовали взрослыми. Просто было смешно: как они похожи, возвращенные! Заучки все как один. Интересно, и Акай? И Теалья так же? А Кречет? Вот Замсу хорошо: он своим Чистым огнем сразу все впитал. Хотя страшно тогда представить, что у него в голове творится!
      Удрать сразу обратно все-таки не дал Керс. Подцепил под локти, взглядом стреножил Белого, который только что копытом не бил, так хотел побыстрее туда, к людям.
      — Стоять. Стоять, я говорю! — прорезался в голосе Керса нехороший треск, и он потянул их между двух массивных «дракко», где никто не ходил. — Сюда отойдем, чтобы людям не мешать. Прежде чем разойдемся... Вам хоть объяснили, что тут творится? Или привели и бросили?
      — Да не бросили, мы сами потерялись, — пожал плечами Кэльх. — Но было бы нелишне узнать, что хоть за праздник такой — День историй? Их теперь столько, что мы и не упомним все, да еще и разные везде. И еще — мы видели там круг костровой. В нем плясать можно, или не на этом празднике?
      — Так я и думал, — заключил Керс. — Ладно, слушайте. Это не совсем праздник... День памяти, скорее.
      Он все-таки отпустил их, прислонился к полированному борту «дракко», хмурясь на свое отражение в соседнем.
      — В то время, когда мы с Белым познакомились, жил один нэх, Раис Валир Зеленое Пламя.
      При этих словах Кэльх невольно вздрогнул: он прекрасно запомнил все рода на гобеленах, а заодно и имена тех, кто сыграл в истории рода Солнечных ключевые роли. Хранитель Раис был одним из таких, вместе с нэх из рода Солнечных дав начало новой ветви.
      — Он был бродячим фокусником, но со временем стал настолько известен, что собирал толпы даже в Фарате. И он был одним из героев войны. Однажды на представлении он просто вышел к людям, — продолжал Керс, поглощенный воспоминаниями, — сел на край сцены и сказал: «Сегодня тот день, когда прервались многие истории. Злоба и ненависть не дали рассказать их до конца. Сегодня не будет представления: я расскажу вам историю. В память о них. Вместо них».
      — В этот день каждый может выйти на сцену и рассказать одну историю, — подхватил Белый. — Не свою — о ком-то, кого он хорошо знал. А в память о Раисе выступают фокусники, кто во что горазд. Такого волшебного представления, как здесь, ни один цирк не покажет.
      — И в конце выходят в круг, — наконец ответил на заданный Аэно вопрос Керс. — Кто считает, что может и должен, все вместе. Обычно набирается ровно столько, чтобы всем круга и места в нем хватило. Все поняли?
      — Ага, — в один голос ответили Хранители. — Теперь можно идти и смотреть?
      Керс рассмеялся, кивая:
      — Можно. Нужно даже.
      
      Этот праздник во многом походил на те, к которым Аэно с Кэльхом привыкли — и отличался от них неимоверно.
      Да, горела светлым пламенем толпа — но проскакивали какие-то искорки... Не черноты — грусти. Да, веселились, болтали и смеялись люди, уплетали купленные тут же пирожки и какие-то незнакомые Хранителям угощения — и замирали порой, глядя на крохотные кусочки бумаги, выпадавшие на ладонь из забавных маленьких печений. Они и сами взяли такие, когда остановились перекусить, набродившись и наглазевшись на выступление фокусников-огненных, устроивших целое представление с участием своих зверей. И Кэльху выпало: «Не оглядывайся».
      Короткое послание снова заставило зябко вздрогнуть. Да, прав был Керс: это действительно был день памяти. И, забрав у любимого бумажку и спрятав ее в карман, Аэно принялся решительно проталкиваться к сцене.
      Не было ничего удивительного в том, что, когда поднялся на помост, его узнали. Здесь, в этот день и в этом облике — не могли не узнать. По толпе собравшихся словно волна разошлась: шепотки «Аэнья, смотрите, Аэнья вышел!» слышали и он, и Кэльх. Аэно обвел взглядом собравшихся, сел на край сцены и заговорил, вроде бы негромко, но, как всегда, так, что слышно было и самым дальним рядам:
      — На побережье Северного моря когда-то был небольшой город, носивший имя Наньлин, и майорат, называвшийся так же. Нехо этого майората был из рода анн-Кьяр, но так вышло, что все вокруг знали его как Буревестника. Он и сам иногда шутил, что давно забыл, как назвали при рождении. Мы познакомились с ним, когда ему уже было за шестьдесят. Он не принимал участия в Очищении Стихий, но я все равно считал и считаю его героем. Героем каждодневного кропотливого труда, ежеминутной борьбы с коварным и неустанным морем, норовившим разрушить дамбы и плотины Наньлина. Он был тем, кто учил — иногда жестоко, иногда исподволь, как умеет только Вода. Учил молодых горячих глупцов не бросаться в пучину очертя голову, учил слишком осторожных преодолевать страх глубины и непокорность Стихии. Учил своим примером, словом, затрещинами, а иногда и водяной плетью. Среди водных нэх северо-западного побережья Аматана считалось удачей, если удавалось отдать принявшего Воду подростка именно в его руки, — он замолчал, прикрыв глаза, давая осознать — и заговорил дальше:
      — Северное море коварно. В нем есть несколько подводных вулканов, которые иногда пробуждаются и начинают извергаться, и тогда на побережье приходят цунами. А уж о безумных приливах Наньлина и говорить нечего — все знают о них с малых лет и маминых сказок. В то лето приливные волны бились об укрепленные людьми берега с такой силой, что едва не разрушили Рыбий Хребет — самую протяженную цепь дамб. На них поднимались все нэх Воды, усмиряя приливы. Кроме Буревестника. Он встал против стихии в самый тяжкий час, в самую гибельную ночь, когда, казалось, ничто не сможет спасти Наньлин от буйства стихии. Он стал живым щитом для людей и земли. Ему тогда было уже восемьдесят шесть. Буревестник выстоял. И еще десять лет после той ночи учил юных нэх усмирять Воду. Десятки его учеников приехали сюда, в пустыню. Лишь единицы вернулись. Я не знаю, кто помнит его. Но теперь будете помнить вы. Его звали Тайал анн-Кьяр Буревестник.
      Договорив, Аэно спрыгнул на траву — и толпа расступилась, давая ему пройти. Его провожали взглядами, молча, пока на сцену не поднялся кто-то другой, рассказать свою историю. К тому моменту Аэно с Кэльхом уже ушли достаточно далеко, чтобы внимание снова вернулось к рассказчику.
      — Хороший праздник, — сказал Кэльх, когда свернули к самому краю праздничной площадки, где было поменьше народа и меж кустов и деревьев местами сидели такие же уставшие от толпы и желавшие немного покоя. — Хороший, пусть и грустный.
      — На самом деле — не грустный, — возразил Аэно. — Пока кто-то помнит, мы продолжаем жить — в сердцах, в душах, в книгах и картинах. Это не стоит печали, наоборот.
      — Грусть бывает разная, рысенок. Здесь — правильная. Какая нужна, чтобы помнить, не отравляя душу болью.
      — Мой мудрый птах, — Аэно улыбнулся и потерся лбом о его плечо.
      — Вот вы где! А мы слышали твой рассказ! — молодежь, которую оба уже и не чаяли увидеть до самого конца праздника, налетела, мигом обсела кружком, наперебой задавая вопросы. Аэно не все и расслышать успевал, так перебивали друг друга.
      — Тихо, уймитесь, — Аэно пришлось слегка возвысить голос. — Ну-ка, по одному!
      — А почему об этом Буревестнике в книгах не пишут? — выпалила первой Мала, опередив остальных. — Тайгар как раз это время сейчас в школе проходит, все что может — читает и нам рассказывает, а о таком не слышал!
      — Потому что в книгах пишут о великих героях одной битвы или одного деяния, — по-кошачьи фыркнул Аэно. — А о тех, чей подвиг был растянут на годы и десятилетия каждодневного труда, забывают.
      Тайгар как-то странно вздохнул, но этого не услышали: расспрашивали о Наньлине, об Аматане тех времен, охали и ахали, когда Кэльх воплотил из огня каминную решетку той поры, наглядно демонстрируя, как даже на бытовом уровне относились к «темным» Стихиям.
      — Вот вы где! — прозвучало во второй раз, и рядом с молодежью устроились еще два «героя» — Керс и Белый.
      На них покосились настороженно: все-таки, взрослые дяди, не то что Хранители, которых видели подростками — и запомнили такими, несмотря на любую седину в волосах.
      — Ну как, огня набрались? — подмигнул Белый и тут же заржал. — Хочу поглядеть на вашу пляску: это должно быть что-то с чем-то!
      — А мы хотим поглядеть, как ты под Молнией скачешь, — ухмыльнулся двусмысленной фразе Аэно.
      Если он надеялся смутить этим, то зря: Белый аж загорелся, хорошо хоть, в переносном смысле.
      — Эй, а что!.. Это же идея!
      — Белый... — протянул Керс.
      — На кой мы вообще роллер брали, если я действительно могу?! — тот аж на ноги вскочил. — Аэно, ты гений!
      — Белый, а ты... ты... — Керс не сумел подобрать слов и только рукой лицо закрыл, а потом ею же махнул: не удержишь теперь, если что задумал.
      — Вот прямо даже жаль, что я не конь, а рысь, — хохотал Аэно. — Хотя-я-я...
      Какой-то миг спустя рядом с Кэльхом сидела громадная, ростом с пони, огненная рысь. И умильно урчала, щуря золотые глаза, намекающе так бодая Кэльха в плечо: мол, прокатить?
      — А почему бы и нет? — рассмеялся тот, забираясь на мохнатую спину.
      Молодежь блестящими от восторга глазами смотрела, как легко взлетает на спину мигом соткавшегося на месте Белого коня — огненного, крылатого! — Керс, устраиваясь поудобней, зарываясь пальцами в гриву почти тем же жестом, каким Кэльх спрятал руки в густой рысьей шерсти.
      — К озеру, — определился Керс, потянув за гриву, чтобы Белый не сорвался с места галопом. — Там сейчас собираются люди, поглядеть на последние выступления.
      И впрямь: толпа сместилась к берегу, разве что у сцены еще люди стояли, но оно и понятно: истории звучат весь день, прервутся только когда танцоры пойдут в круг. А вот над потемневшей, отражающей наливающееся синевой вечернее небо водой уже плясали огни. День пролетел как-то незаметно, будто и не было его.
      Аэно-рысь не особенно-то и жаждал обогнать пламенного жеребца, да и предполагал, что верхом на нем сидеть отнюдь не так удобно, как на конской спине, потому двигался мягкими прыжками, оберегая своего всадника, не касаясь земли лапами. Это оказалось просто — опорой ему служили травинки, и вспомнилось, как Кэльхов Чи`ат зажигал свечи на праздничном столе в Ткеше, а он тогда еще слегка позавидовал и решил, что при должной тренировке и рысь по фитилькам проскачет. Ну, вот и сбылось.
      За ним следом по этой самой траве бежали остальные, тащили под руки Тайгара, который едва успевал перебирать ногами, смеялись на ходу. И все равно не успели, ни они, ни Аэно.
      Конь прянул вперед с берега, не коснувшись копытами воды. Широкие крылья распахнулись, разбивая гаснущие искры чужих образов, развернулись во всю ширь, бросая его в небо. А потом перед ним вспыхнули звезды.
      Огромные и крохотные, белоснежные, голубоватые и зеленоватые, они холодно помигивали, будто с высоты — но на самом деле были совсем близкими, только руку протяни. И конь летел среди них, вытянувшись в струну, во все длящемся и длящемся прыжке, будто навсегда застыл в этом полете. И неожиданно задвигался, загарцевал, выплясывая среди хоровода светил, красуясь перед восторженно закричавшими зрителями.
      — Позер, — тихо шепнул Кэльх в украшенное кисточкой ухо.
      Рысь согласно фыркнул, лег, сворачиваясь уютным клубком, на котором Кэльх разместился, как в живом кресле. Представление они досмотрели до конца, пусть даже и позерство, все равно — красиво. Гарцующий крылатый конь с огненноволосым всадником, который ловил и отпускал обратно звезды, смеясь от переполняющего душу восторга. А когда эти двое вернулись на берег, пришло время для главного действа вечера.
      Костер зажгли сразу со всех сторон — все огненные маги послали в огромное костровище по искре. Полыхнуло весело, ярко, и Кэльх с вернувшим себе человеческий облик Аэно снова почувствовали, как манит, тянет туда, уже сейчас, пока дрова не прогорели до углей. Им-то было все равно, хоть, как первый Солнечный, по горящим бревнам плясать, хоть над ними. Сдерживались, крепко переплетая пальцы, словно держали друг друга. Не дело это было — бежать впереди всех. Потому что рядом переминались с ноги на ногу многие, кто скинув верхнюю одежду, кто и вовсе в одних штанах оставшись. Объединяло несколько десятков людей одно: горящие, полные огня и света глаза. И они шагнули вперед одновременно, и всем нашлось место, когда замкнули кольцо.
      И вот, что удивительно: никто не лез вперед, никто не пытался перетянуть центр танца на себя. Нэх и двое удэши были равны, когда разом вскинули руки, окатывая стоящих вокруг волной тепла, мягкого, ласкового и чуть печального. Будто отдавали дань памяти тем, чьи истории звучали сегодня, тем, кого не забыли — и не забудут.
      А потом стронулась с места, закружила круговерть, шаг за шагом, друг за другом, разгораясь все ярче. И летели в ночное небо искры от разбивающихся углей, и наливались бело-голубоватым сиянием два силуэта, так, что и лиц не разобрать было. Только две фигуры, идущие в общем танце — но незримо следующие и друг за другом, друг напротив друга, именно к своей половине протягивающие руки — и тут же раскрывающие объятья для всех.
      Это вышло почти случайно, незаметно для всех, кто танцевал, но стоявшие за ним видели: в какой-то момент Звездные все-таки шагнули ближе друг к другу, выйдя из общего круга, и тот сомкнулся за ними, когда танцоры сплели руки. А двое удэши в очередном прыжке взлетели выше, продолжая танец уже в воздухе, светясь все ярче, словно олицетворяли собой путеводные звезды всех времен. Нет — одну звезду: их силуэты слились в одно целое и полыхнули, окатывая и танцоров, и всех присутствующих на празднике ощутимой волной тепла. И, когда они медленно опустились на землю, последние угли рассыпались пеплом, завершая танец.
      — Что-то с чем-то, — задумчиво протянул Белый, уже позже, когда отдышались и отошли к своим. — Определенно что-то с чем-то.
      — И что с чем? — в один голос, с одинаковыми чуть усталыми, но яркими улыбками.
      Керс смотрел на них и вспоминал, как Аэньяр рассказывал, по памяти цитируя дневники, об этих двоих. И где-то глубоко-глубоко в душе таилась надежда, что, может быть, однажды Стихии вернут и его. Гения, искателя, целителя... Может быть? Но пока он был рад и тому, что рядом снова был Белый. Ржал, пытаясь путано объяснить, что с чем, потряхивал головой, путая гриву, подставляя прохладному ветру выбритые виски, наслаждаясь закончившимся праздником так откровенно, что...
      — Пойдем мы, наверное, — сказал Керс, когда общий разговор притих. — Нам еще роллер обратно гнать, а послезавтра внеочередной старт «пчелы», хочу Белому его наконец показать.
      — Цифры, опять цифры! — обреченно застонал тот.
      — А нам... — Аэно настороженно вскинул голову, не договорив.
      От озера неторопливо наползал туман, тянулся к людям словно живыми полупрозрачными завитками. В нем чудилось что-то... Тревожное предчувствие сжало ледяными пальцами сердце, и он только резко хватанул ртом остывающий воздух.
      — Пойдем? — спросила Тамира, взяла Тайгара за руку. — Вечереет уже, скоро наш поезд, надо на станцию.
      — Ага, а то опять проплутаем в тумане, как в тот раз, — сморщила нос Мала.
      Хранители тут же оказались рядом. Кэльх внимательно поглядывал на Аэно, а тот, словно учуявшая неопределенный, незнакомый, но настораживающий запах рысь, только что не принюхивался, пытаясь понять, что не так. Все вроде было в порядке. Расходились люди, поодиночке и группами, кто-то оставался, убирая палатки, собирая неизбежный во время таких столпотворений мусор. Свернули в сторону Керс с Белым, направляясь к стоянке за роллером — опять в обнимку, вот-вот в кусты нырнут, чтобы нацеловаться. И вроде все хорошо, а туман над озером вечерами бывает, но...
      Но не такой же густой, чтобы белыми стенами встать вокруг, как-то исподтишка скрадывая окружающий мир. Голоса людей, огни впереди и за спинами, шум шагов, да даже деревья вокруг тропинки — все тонуло в этой дымке, пропадая из виду. И когда в ней пропали Тайгар с компанией, Аэно просто не заметил. Смотрел во все глаза — и не заметил! И туман был таким, что он — привычный к туманам горец — ничего не мог в нем уловить!
      — Кэльх, это что-то очень странное, — Аэно заставил себя остановиться, напрягая все органы чувств, неосознанно сжал пальцы слишком сильно и тут же разжал, отступил на полшага, услышав тихое болезненное шипение любимого. — Прости, я...
      Туман проглотил эти слова, не дав прозвучать ответу. Или его и не было? Потому что Кэльха рядом не было точно.

               
Глава девятая


      Они оба понимали: в таком состоянии, как сейчас, ехать на роллере нельзя. А то будет с ним то же, что случилось в первый совместный полет после возвращения Белого из Эфара, в той, прошлой жизни. Они ведь тогда не нашли ничего, когда шли обратно, ни капли расплавленного металла или следа горелой резины, словно роллер испарился.
      Ну, предположим, до дома они доберутся и огненным путем, или Белый все-таки довезет Керса верхом. Но машину-то жалко! Она верно служила Керсу уже лет пять, отзываясь на его силу без малейшей задержки. Так что в кусты перед стоянкой, уже почти опустевшей, они завалились с полным пониманием того, что творят. Хотя бы нацеловаться, натискаться, как подростки, выплеснуть бурлящий в крови жар. Руками друг другу помочь, а то и не только руками — и все будет проще.
      До Фарата доедут, а там уже можно отдать роллер Кречету, выслушать очередную нотацию — будто он из братьев старший, ха! — и махнуть огненным путем на Горелку, где в ночи точно никого нет, и никто не прибежит, даже если они пляж в который раз переплавят. А охрана к зареву уже привычная, даже не дергается, после первого-то раза. Тогда полыхало, да, а сейчас — так, светильничек.
      Но все планы порушил раздавшийся неподалеку протяжный вскрик. Друг от друга отшатнулись, как мальчишки, завертели головами, пытаясь понять, что к чему, кому нужна помощь и что вообще случилось. Но вокруг только ветви кустов колыхались, специально ведь выбрали самые густые, непролазные, которым оставили кусок шнуровки керсовой сорочки.
      — Как ду... — начал было Белый и замолчал, краем глаза заметив, что рядом — никого.
      Резко развернувшись на каблуках, он напряженно уставился на колышущиеся ветви, пытаясь понять, куда и зачем могло унести Керса. Еще и туман, подползавший со всех сторон, мешался, сбивая с толку. Настолько, что Белый не сразу разобрал, что такое мечется под кустами, темными тенями мелькая в траве. А когда разглядел — мигом покрылся холодным потом. Его разом швырнуло на много-много лет назад.
      Не лет даже — столетий. Три точно, потому что тогда ему было пять лет, и он остался в огромном темном доме один. Сейчас уже не вспомнить, почему не в приюте, и зачем он, вместо того, чтобы тихо сидеть в своей комнате и играть, полез в пыльный, сырой подвал. А, нет, и это вспомнилось: у него туда укатился любимый мячик. Звонко прошлепал по скрипучим ступенькам и скрылся в темноте. Белый — тогда еще просто Лено — постоял в дверях, досадуя на родителей, которые оставили дверь в подвал открытой, принес фонарик из кладовки с инструментами и принялся храбро спускаться.
      В узком луче плясала пыль, от которой жутко чесалось в носу. Этот луч выхватывал из темноты нагромождения коробок, старую обувь, какие-то тряпки, а мячика нигде не было видно. Лено запнулся за какую-то ветошь, свалил на себя старый спаш, подняв тучу пыли, расчихался и, не удержав равновесие, попытался опереться об одну коробочную башенку. Та рухнула с жестяным грохотом, и из-под развалившегося картона, тряпок и каких-то черепков с мерзким писком рванули мелкие юркие тени. Несколько пробежались по его голым ногам, по пальцам, судорожно сжавшимся на ребристом корпусе фонарика...
      Он почти забыл об этом. Почти — потому что и после, уже став взрослым, содрогался, если видел вот это вот омерзительное копошение множества крохотных тел. Смешно, но никого и ничего не страшащийся Белый боялся... банальных мышей. И сейчас невольно сделал шаг назад, потому что сновавшие под ветвями грызуны неожиданно повернули мордочки в его сторону, блестя бусинками глаз.
      В горле пересохло, а колени предательски задрожали. Он отшагнул еще, неотрывно следя за мышами. Или крысами... Или полевками, скорее. Но от определения вида и рода грызунов ему было ничуть не легче. К горлу подкатил горький ком. Он покрепче сцепил зубы, боясь, что стошнит. Ведь когда тошнит, человек невольно наклоняется, чего ему делать определенно не хотелось никак. Потому что тогда — бросятся. Белый понимал, что полевкам это ни к чему, они, вообще-то, его сами бояться должны... Но не боялись же! Наоборот, выходили из-за кустов, неровными рядами, и их становилось все больше, больше... Кишащая гора крохотных тел все росла и росла, становясь выше, подкатывая ближе... Пока не собралась в одну огромную полевку, которая оскалила здоровенные желтые зубы и сообщила вальяжно:
      — Пии-и-и!
      Пальцы сжались в кулак, а кулак метнулся вперед раньше, чем Белый понял, что делает. Удар получился что надо: мышь опрокинулась на спину и беспомощно засучила лапами. И это было так смешно, что Белый не выдержал — и заржал, чувствуя, как опускает того, маленького Лено его страх.
      — Керс! Эй, Керс! — крикнул он, решительно шагая сквозь кусты.
      
***


      Оказавшись в одиночестве, Керс сначала растерялся. Потом устало ругнулся: Белый в последнее время был совершенно неуправляем. Так дурел временами, что мог броситься делать совершенно дикие вещи, не слыша и не слушая никаких увещеваний, останавливаясь, только врезавшись лбом в непрошибаемую стену. А таких, с его-то новыми силами, было воистину мало. И одной из них стали цифры. То есть, с математикой Белый дружил, но вот когда речь заходила о сложных скоростных вычислениях или трехмерных координатах, терялся. Карты, насколько Керс знал, Белый читал с легкостью, но так то — карты, считай, рисунки. Хоть рисуй ему эти проклятые вычисления...
      Вздохнув еще раз, Керс пошел по направлению к стоянке, рассудив, что раз кричали там, то и Белый туда, наверное, ломанулся. Огненным путем или еще как, хотя странно, что так тихо. Но когда он продрался сквозь кусты, на стоянке было пусто. Вообще как-то подозрительно пусто, у машин на различимом сквозь туман клочке земли никто не возился. Хотя нет, стоял кто-то у дальнего «дракко», вроде бы, женщина...
      Шагнув туда, Керс замер. Закаменел, только глаза двигались: взгляд будто прикипел к той, что выступила из тени. К той, чье имя он не забыл бы и через пару десятков тысячелетий.
      Куакъяс. «Осколок каменного стекла».
      Она действительно походила на свое имя. С резкими, «огненными» чертами лица, темными волосами, потоком стекавшими на острые плечи, с черными-черными глазами — и ужасающе ломким, вздорным характером. За любое неосторожно сказанное слово она была готова пустить кровь, и делала это с огромным удовольствием. А один юный удэши когда-то был очень остер на язык, не выбирая выражений...
      Показалось — или блеснул зажатый в кулаке осколок обсидиана? Тот самый, которым ему пытались перерезать горло. И перерезали бы до конца, не вмешайся Фарат, сумевший отбить побратима.
      Керс смотрел на свой оживший кошмар — и не мог двинуться с места. А Куакъяс подходила все ближе, ближе, все быстрее и быстрее... Метнувшись вперед, она сжала ладонями его голову, и... от души расцеловала в обе щеки. Сделала то, за что когда-то едва не убила. Сама. Это было почти смешно, и Керс неуверенно улыбнулся одной стороной рта, потом хихикнул, когда она облизала темные, почти пунцовые губы, а потом и вовсе захохотал: сама! Поцеловала!
      — Проспорила, ты проспорила, Куакъяс!
      Та показала в ответ язык — а после рассыпалась облачком то ли искр, то ли брызг расплавленного камня, а в спину ощутимо толкнули.
      — Кто тебе там что проспорил? — чуть нервно уточнил Белый. — И куда ты в одного убежал?
      — Белый? Белый, чтоб тебя! Это не я убежал! — Керс сжал его в объятиях так, что бедняга только сипло выдохнул.
      — Ничего не знаю, раз! — и вокруг кусты, туман и полевки с меня размером — а тебя нету! — возмутился он, когда Керс отпустил. — И это два!
      — Чего? — моргнул тот, медленно начиная понимать, что творится что-то, мягко говоря, не то. До оцепеневшего от ужаса — а потом пришибленного изумлением сознания медленно начало доходить происходящее, и сознанию это совершенно не нравилось. — Нужно найти остальных. Хранителей и Тайгара. Боюсь представить, что они могут натворить...
      — От страха... — протянул поймавший мысль на лету Белый. — Нас кто-то пугает. Кто-то очень старый и сильный. Не приведи Стихии, еще один Ворчун!
      От такой простой догадки Керс аж пошатнулся, будто молнией в темечко прилетело.
      — Белый... Лучше бы ты оказался не прав, — выдавил он, облизав мигом пересохшие губы.
      Телефон все никак не желал находиться в кармане, вместо него под руку постоянно подворачивалась какая-то ерунда, которой в роллерную куртку можно было напихать от души. Наконец, нашарив нужное, Керс не глядя набрал номер.
      — Янтор?
      — Да? — весело булькнуло в ответ, вроде и Янтора голосом, а вроде и нет.
      Медленно поднеся руку к глазам, Керс взглянул на карточку проездного, по которой только что пытался позвонить, даже сумев нашарить несуществующие кнопки.
      — Огненным путем. Отсюда. Быстро!
      — Керс, а дети? — попытался поспорить Белый, одним махом записав в детей всех. — Бросить здесь малолеток?
      — Или он просто играет... Или они уже сошли с ума, наглотавшись Дурной воды.
      И от почти спокойного голоса Керса стало так жутко — куда там гигантским полевкам...
      
***


      Пальцы сжались на пустоте, схватили воздух.
      — Нет... — Аэно мгновенно покрылся холодным потом. Это был даже не страх — ужас и боль, рванувшие душу, словно острые когти. И только нечеловеческое усилие воли заставило его остаться на месте. Он никогда не бросался в неизвестность очертя голову. Когда живешь в горах, такой порыв легко приведет в пропасть или на опасный карниз, на подточенный водой ледник. Только один раз — уже в этой жизни — он позволил себе такое, и только потому что крепко держал Кэльха за руку.
      — Кэльх? Отзовись, намарэ! Кэльх!
      Аэно напрягал уши и глаза, но туман был непрогляден и скрадывал звуки, как войлок. Что если Кэльх попадет в беду в этом белесом месиве? В сердце словно шип вогнали. Прижав руку к груди, Аэно попытался раздышаться и понял: за сердцем спокойно бьется лепесток Кэльхова пламени. Значит, с любимым все в порядке. Значит...
      В ладонях загорелась пламенная обережь с легкими грузиками на концах. Раскрутив ее над головой, Аэно влил в огненный круг больше силы, расширяя его, и еще, еще больше.
      — Кэльх!
      И отпустил огненное кольцо.
      
***


      Все же первая реакция на опасность у них сейчас — вцепиться друг в друга. Не ощетиниться рысьими зубами и когтями, не закрыться крепкими перьями, как в той жизни — вцепиться до боли в единственную нерушимую опору, оставшуюся рядом. И Кэльх на Аэно не злился, о чем и хотел сказать своему рысенку. Вот только, потерев ладонь и подняв голову, никакого Аэно не увидел.
      Пусто. Даже трава не примята. И ползут со всех сторон холодные волны тумана, сжимая кольцо, отрезая, окружая... Выбирая остатки тепла, которого резко стало мало. Тепла мало, воздуха мало — не вдохнешь, так сжало грудь, не вытолкнешь сиплый беспомощный крик туда, наружу, где должен, нет, обязан найтись... Мгновения Кэльх переживал ужас, который однажды его уже убил. Долгие мучительные мгновения, пока не вжал ладонь в грудь — и там, под ней, не дрогнуло вовсе не заполошно колотившееся сердце. Огонек, что горел за ним, трепетал мерно и ровно, будто урчала огромная рысь, говоря: все хорошо.
      А воздух ему все-таки требовался. Потому что, вдохнув, Кэльх понял: голова от нехватки кислорода кружится. Или от пережитого страха, от которого скорчился, закрываясь крыльями, сам не помня, как упал на колени? Но — отпускало, и он дышал, стараясь делать это медленно и размеренно, приходя в себя, выгоняя из разума последние липкие отголоски страха.
      Все хорошо. Его рысенок жив. Сейчас найдется. Надо просто оглядеться, разогнать этот странный туман.
      Высоко вскинув крылья, Кэльх вдохнул — и зов «Аэнья!» улетел вперед вместе с поднятым взмахом горячим ветром. И, словно ответ, из тумана выметнулась знакомая обережь. Упала у самых ног, призывно подмигивая огненными искрами на гранях гирьки-грузика. Осталось только крепко-накрепко сжать ее в кулаке — и идти, словно по узкому скальному карнизу, зная, что удержит, не даст упасть или заблудиться снова в тумане.
      
      И все-таки что-то осталось. То, как закрыл крыльями, едва увидел и метнулся навстречу. То, как ощупывали в ответ согнутыми, готовыми когтить врага пальцами, едва сумев распрямить их.
      — Что это было? — выдохнул Кэльх, кутая Аэно в крылья так, что только вихрастая макушка торчала, и косясь на туман вокруг.
      — Страх. Кто-то решил нас напугать. Найду, кто... р-р-р!
      Аэно пробрался руками под огненные крылья, размеренно поглаживая теплые пуховые перья, успокаивая и успокаиваясь сам. И все-таки дрогнул голос в тревоге:
      — Нужно найти Тайгара. Если он испугается так же, как мы...
      — ...то он запросто себе навредит или кого-то покалечит.
      И будто в ответ сквозь потихоньку редеющий туман оба разом рассмотрели отчаянно рвущееся на невидимом ветру пламя души Звездного. Замершее совсем неподалеку — а потом резко сорвавшееся с места.
      
***


      Когда наполз туман, Тайгар сначала растерялся. За свою недолгую первую жизнь он такого и вовсе не видел, за вторую... Да тоже, по сути. Знать — знал, прочитал на уроке изучения мира для самых маленьких, но вживую никогда не видел, хотя друзья и рассказывали о туманах Айнярского озера. Звали посмотреть, «поплутать в них всем вместе», как смеялись, но он так никуда и не поехал. Не позволял себе никаких поблажек, сосредоточившись на учебе.
      Растерянность быстро сменилась любопытством, когда пошли к платформе, Тайгар даже попытался пощупать туман, хотя и понимал, что это всего лишь водяная взвесь в воздухе. Но он был настолько плотный, зримый, что казался вполне вещественным.
      Естественно ничего юный удэши не нащупал. Только озлился на себя за такую ребячливость: сам не заметил, как в погоне за туманом сошел с тропы, потеряв из виду остальных. Но направление к платформе он помнил, а потому уверенно двинулся туда, намереваясь перехватить друзей уже у поезда. И только довольно сощурился, когда показалась насыпь, а на ней блеснули рельсы. Теперь пройти вдоль них немного вправо, и...
      Когда под ногами задрожала земля... нет, уже, почему-то, не земля — песок, он удивился. Когда в лицо ударило горячим ветром, перемешивающим клубы то ли все того же тумана, то ли уже пыли и пара, Тайгар задохнулся от мгновенно всплывшего воспоминания о том, как начиналась убившая его буря. Хриплый рев в этом тумане был одновременно похож и на вой ветра, и на звук приближающегося поезда. Поезда, который он видел один раз — в такой же, как этот туман, почти осязаемой проекции в огромном зале музея, посвященного строительству трансконтинентальной железной дороги. Стоило вспомнить об этом, и Тайгара словно парализовало ужасом. Слишком крепко сцепились предсмертное и свежее воспоминания.
      Он ведь тогда тоже замер, уставившись на чудовище, вынырнувшее из пугающе настоящих клубов пара. Пара, да... А казалось — тучи песка и среди них — широко распахнутые глаза, светящиеся холодным злым светом.
      Это потом Малрик объяснял, что ничего страшного в проекциях нет, что это просто работа амулетов и когда-то запечатлевших эти образы людей... Девчонки успокаивали, а Тайгар так и не смог признаться, что испугался вовсе не проекции, а того, что увидел в ней. И сейчас он смотрел широко распахнутыми глазами, как вынырнула из тумана уродливая морда поезда, смотрел в глаза-фары... А потом развернулся — и побежал. Побежал, забыв обо все, оскальзываясь на насыпи, сбивая колени, вскакивая и снова мчась вперед, будто не удэши был, а обычным до смерти перепуганным подростком.
      Только гулкий рев за спиной не стихал, хотя рельсы уже давно остались позади, не стихал, даже когда по ногам ударило полотно дороги, а в тумане замелькали силуэты домов. Не стихал, пока Тайгар в панике не оглянулся, обнаружив, что поезд так и следует за ним по пятам.
      Светящиеся глаза моргнули, глядя прямо на него.
      — Туу-у-у? — с отчетливо вопросительными интонациями спросил поезд — и тоже обернулся.
      Это... Это было... Слишком. И зажмурившись, Тайгар закричал.
      
      Так его и нашли. Зажмурившимся, забившимся в какой-то угол между домами, трясущегося уже вовсе не от страха. Перемещались Аэно и Кэльх, рискуя угробить физические воплощения, на огонь души юного Звездного. И первое, что сделали — вытащили его из сомнительного укрытия, запихнули между своих спин, в кольцо накрепко сцепленных рук. Ночь осветило полупризрачное сияние Чистого огня, накрывшее всех троих полусферой, осекая даже мизерную возможность проникнуть в этот защитный купол Дурной воде.
      Оба Хранителя за время, пока пытались угнаться за сбрендившим удэши, все же сумели понять, что за бред творился на озере. Пусть от Дурной воды там были только отголоски, но даже их хватило, чтобы напомнить обоим о том, кто они. А когда Чистый огонь встал нерушимым щитом, в пространство полетел отчаянный зов к пламени души единственного, кто пришел обоим на ум, как старший и мудрейший:
      «Янто-о-о-ор!»
      Он появился не сразу. Оно и понятно: даже удэши не могут преодолеть большие расстояния в один момент, даже огненные вынуждены идти от одного источника огня к другому — что уж говорить о воздушных, которые летят всю дорогу. Но Отец Ветров пришел — и принес с собой сразу двоих, Замса и Теалью, опустил на землю рядом.
      И только тогда — не моментально, нет, — Аэно и Кэльх кое-как сумели расцепить сведенные пальцы, снимая защиту. Поддерживать ее для удэши было не так трудно, как это помнилось обоим. Оба могли продержаться еще долго, на одних резервах собственных сил, но уже не было нужды — Живая вода окатила мягко, всех троих, а Замс и вовсе превратился в такой же купол, только размером побольше.
      — Все в порядке? — сурово спросил Янтор.
      — Нет, — резко, словно ударил, ответил Аэно. Настроенный на юного собрата-Звездного, он, как и Кэльх, чувствовал, что ничего не в порядке, что Чистый огонь и Живая вода не смогли исцелить Тайгара мгновенно. Был в нем надлом, горело Звездное пламя странно, вкривь и вкось, выбрасывая протуберанцы, словно беспокойная звездочка. Но было то последствием прикосновения тумана, что сегодня коснулся и их, или же чего-то еще...
      — Янтор, его от Замса отпускать нельзя, — Кэльх подтолкнул Тайгара вперед. — А мы — в порядке. Только не понимаем, что происходит, и чем можем помочь. Там же другие люди!..
      — Там сейчас остальные огневики-Звездные, — успокоил их Отец Ветров. — Но если вы в порядке — то я могу отнести вас туда.
      Конечно, Хранители хотели туда, где остро нуждались в помощи другие. И, оставив Тайгара на попечение Замса, тут же унесшего его куда-то огненным путем, они позволили ветрам Янтора подхватить и унести обратно в перелесок, искать и находить где потерянно бредущих, где скорчившихся на траве, а где наоборот, собранно-сосредоточенных людей. Последние и сами пытались помочь другим, тормошили, вели в платформе, где постепенно собирались все пострадавшие. А их было немало — все, кто не ушел с праздника пораньше.
      Но вот что удивительно: ни один так и не нахлебался Дурной воды. Да, были истерики, нескольких этинов и одного нэх даже пришлось отправить в Ривеньяру, под крыло Амлель, чтобы пришли в себя спокойно. Но и только.
      Были даже веселые моменты — ну, насколько это вообще можно было сказать в подобной ситуации. Аэно с Кэльхом долго нервно посмеивались, найдя Малрика, Укаша и их девушек, целенаправленно разыскивающих по всем кустам Тайгара. А когда рассказали, что с ним — то и вовсе еле успокоили, потому то все четверо взвились в едином порыве: не защитили младшенького, не уберегли, не справились! Это этины-то — Звездного удэши...
      Но в чем-то они эту дружную четверку понимали: ребята настолько прониклись судьбой Тайгара, что перестали обращать внимание на его статус, силу и мощь. Для них он в самом деле стал младшим любимым братишкой, которого можно и нужно было защищать.
      — Я виноват, — сказал, как рубанул, Малрик. — Плохо забочусь о нем, правильный режим соблюдать не могу заставить, сейчас не уберег. Но я исправлюсь.
      — Мы все виноваты, — Укаш был так же категоричен, девушки — согласны с парнями полностью.
      — Нам можно к нему?
      — А как же учеба? Да и Тайгару надо прийти в себя.
      — С ним рядом должен быть хоть кто-то родной.
      — Хорошо, мы поговорим с Янтором, как это закончится, — Кэльх сжал плечо Аэно, сейчас колюче-настороженного, выискивающего в окружающих хоть каплю искаженной воды. — Подождите немного, мы вас найдем.
      «Немного» растянулось почти до самого утра. Уже и рассвет давно минул, когда усталые Хранители нашли неразлучную четверку, успевшую пристроиться всей тесной кучей на одной лавочке, и поманили за собой.
      Платформа почти опустела, последних людей развозили по домам на специально пригнанных «дракко». Оставались только удэши, обычные, не Звездные, деловито обследующие местность на предмет неприятных вещей, да устало дремлющие поодаль Кречет с Эллаэ, так же вызванные по тревоге. Они пока ждали, чтобы среагировать, если вдруг что найдут. Остальные окончательно отбыли в Ривеньяру, где собирались наконец сесть, выдохнуть и поговорить: что это вообще было и что с этим делать.
      К собратьям Хранители и подошли, поняв, что Янтор уже улетел, наверняка унося с собой всех, кого требовалось, а огненных оставив добираться своим ходом. Он же не знал, что с ними еще и компания будет.
      — Нужны координаты маяка в Ривеньяре, — Аэно даже не задумался над тем, что говорит, используя слова и понятия, о которых узнал чуть меньше года назад. Все-таки учителя у них с Кэльхом оказались прекрасные, стараниями нехо Айэнара. — Мы сможем доставить туда вот этих четверых этинов?
      — Сдурели? — заморгал, как разбуженная птица, Кречет.
      — Нет, — сухо сказал Аэно. — Эллаэ?
      Та, покусав губу, коротко кивнула:
      — Защиту я удержу, но перемещать нас будете вы трое. Сумеете скоординироваться?
      — Думаю, да, — не очень уверенно, но отозвался Кречет, протягивая руку Аэно.
      Как-то сами собой встали в круг, как если бы собирались плясать, затолкав перемещаемых в центр, вместе с Эллаэ. Получилось тесновато, но уж как вышло, зато была возможность контролировать всех, не отвлекаясь.
      — Вы, четверо! — Кречет сурово глянул на молодых людей. — Глаза закрыть. Дыхание задержать. Не пищать и не шарахаться. Все ясно?
      Дождался кивков разной степени уверенности и скомандовал уже Хранителям:
      — Координаты задам. Подпитывайте меня. Три. Два. Поехали!
      На платформе на миг вспыхнуло маленькое голубоватое солнышко и с тихим хлопком исчезло.
      По прибытию их встретила тишина. В просторном дворе лекарни — и как только умудрились втиснуть, при таком-то месте для здания — было много народу, но все замерли, глядя на объявившихся возле неприметной чаши с вечно горящим в ней огнем.
      Огненные удэши расцепили руки и практически свалились на каменные плиты, дыша, как выдернутые из воды рыбины. Потом с электрическим треском лопнул мутный кокон защитного поля, выпуская на волю четверых слегка зеленоватых смертных и одну осунувшуюся удэши, от перестраховки ухнувшую в эту самую защиту кучу сил.
      — Да вы точно Дурной воды наглотались!.. — отмер первым Янтор, постарев аж зримо. — Амлель! Амлель!
      И разом все стронулись с места, засуетились, и Амлель прибежала, и ее воспитанники, уже давно практикующие лекари, знающие, как помочь и удэши, и нэх с этинами. Хвала Стихиям — им работы толком не нашлось, только констатировать сильную усталость у одних и легкую дезориентацию у других. Это было абсолютно безобидными последствиями, учитывая, что до этого ни один безумный удэши этинов огненным путем не переносил!
      Во многом поэтому Эллаэ с Кречетом утащили выяснять, как это вообще получилось: защиту держала она, переносом руководил он. Аэно с Кэльхом, как не особо что-то понявших, милостиво отпустили, убедившись, что те посидели, выдохнули и подчистую съели все со споро выставленных перед ними тарелок. В их случае это было самым лучшим лекарством.
      Оставшись, наконец, в одиночестве, Хранители переглянулись и пошли туда, где чуяли и Янтора, и Керса с Белым, и Амлель с братом, и даже Замса. Наверняка там говорили о произошедшем, и их воспоминания тоже могли чем-то помочь.
      Кажется, в замке — а лекарня была именно что замком, к радостному изумлению обоих, — для разговора выбрали один из кабинетов, не палату точно. Или, может быть, малый зал для совещаний? По крайней мере, там стоял овальный стол и два десятка удобных стульев вокруг него, огромные светлые окна обрамляли полупрозрачные занавеси, в которых путался лунный свет, а над столом висела изящная хрустальная конструкция, источающая не слишком яркое, спокойное свечение, не резавшее глаз. Самое то, чтобы собраться и обсудить все возникшие проблемы.
      Они тихонько прошли к свободным местам, сели, пока молча, пытаясь понять, о чем говорят другие. Точнее, о чем говорит Керс, который не мог усидеть на месте и метался вдоль стола, нервно жестикулируя.
      — Янтор, ты вообще понимаешь, что все обошлось только чудом?! Он и раньше так играл, но чтобы со столькими разом!..
      — Ниймар добровольно ушел в сон после того, как понял, что «заигрывается», — Янтор хмуро смотрел на это мельтешение, но не одергивал взбудораженного огненного. — И сейчас, если это в самом деле он... Хорошо, он, признаю. Дурной Воды не было. Не было, Керс, не спорь. Отголоски, но не искажение.
      Тот только рукой махнул, не найдя слов.
      — Янтор, а кто такой этот Ниймар? — осторожно спросил Аэно. Имя было незнакомое, но он легко перевел его: «Темная вода». И от попытки представить такого удэши становилось как-то неуютно.
      — Темная вода, — подтвердил Янтор. — Та, что в подземных реках и озерах, неподвижная, стылая, то полностью прозрачная — то отражающая все, будто зеркало.
      — И, если ваши знания верны, он утек туда, где, по его расчетам, не должно было быть людей или кого-то живого и шумного как можно дольше, — Аэно потянулся к запястью, недоуменно глянул на него и прикусил губу. Потом накрутил на палец выбившуюся из косы прядь на виске. — Прошло несколько тысячелетий, и его убежище потревожили. В наше время, скорее всего, когда рывком подняли воду. Праздник был только последней искрой, которая окончательно его разбудила.
      — Все так, — подтвердил кто-то из-за его спины.
      Аэно кивнул своим мыслям и озадаченно глянул на Янтора: тот застыл, заледенел, глядя... А вот за его, Аэно, спину и глядя.
      — Грр-р-р, — низкий горловой рык сам собой родился в горле, а руки украсились острейшими загнутыми когтями, пока он медленно оборачивался к тому, кто посмел напугать его любимого птаха и остальных.
      В самом дальнем углу, куда не доставал свет и где немного сгущались тени, стоял невысокий мужчина. Каков он, было не разобрать, столько слоев то ли одежды, то ли просто накинутых одно на другое полотнищ с прорезью для головы оказалось на нем наверчено. Просто вынырнули откуда-то из складок ткани руки, явив на свет потертую трубку и уголек.
      — Все так, — повторил удэши подземных вод, раскуривая трубку. — Да только рановато вы меня подняли, заискривши. Я бы и сам лет через десять проснулся — чего торопили? Спросонья вот не разобрался, что к чему.
      Аэно подавился своим гневом и заморгал.
      — То есть, мы же еще и виноваты?
      — А кто ж еще? — удивился удэши, зажимая трубку в зубах и бережно пряча уголек в извлеченную из недр своих одеяний коробочку. — Пришли, перебаламутили, а потом удивляются: и что отражение кривое?
      Он наконец шагнул вперед, и до Аэно неожиданно дошло: смеется. Смеется и этим выстужает гнев, не дает вспыхнуть, обманывая и играя. Потому что темные глаза щурились смешливо и не зло. И вообще, не чуялось в нем зла, в этом странном удэши. Нелепость — да, странность — да, возможно даже доля чудаковатости и безуминки. Но не злоба. Да он даже шел, будто смеясь сам над собой: по-птичьи, с подскоком, будто специально выставляя напоказ и без того явственно заметную хромоту.
      — Высокого неба тебе, Отец Ветров, — переломился в поклоне, подойдя, и тут же выпрямился, будто так и надо было. — Ну что, будешь старого сонного дурака наказывать?
      До Аэно внезапно дошло, что молодые удэши, кроме Керса, Эллаэ, Амлель и Теальи, мало что понимают в разговоре. Потому что ведется он на весьма архаическом горском диалекте. Он-то понимал, потому что помнил его, приходилось общаться с теми горцами, что жили в глубине Эфара и редко когда покидали высокогорные ата-ана. И, похоже, что и сам перешел на этот диалект, когда обращался к Ниймару. Машинально. Еще, наверное, чуть-чуть понимал Кэльх, но вряд ли все. Только теперь дошло: это ведь именно люди научили когда-то удэши говорить. И не горский диалект это был — тот праязык, на котором говорили когда-то все.
      — Зачем пугал людей, Ниймар? — устало провел по лицу и волосам рукой Янтор. — Неужто просто так появиться не мог? Будто нам всем забот мало.
      — Со сна, — честно ответил тот, зеркальным жестом взъерошив и без того растрепанные, темные с проседью волосы. — Я ж последние столетья так — дремал вполглаза, чужие сны смотрел. Дивился. А тут рывком разбудили, да не просто разбудили — на маковке прямо сплясали! Что, Молния, не стыдно тебе? Не стыдно, вижу... Чтобы ты — и стыдился.
      Керс отвел глаза. Зато Белый, подтверждая догадку Аэно, дернул его за рукав и что-то горячо зашептал на ухо.
      — Так это не он сплясал, — Аэно покусал губу и все-таки широко ухмыльнулся. — Это вам один крылатый конь по маковке копытами настучал.
      — О? Значит, она у меня еще крепкая — такое-то выдержать! — запрокинув голову, рассмеялся Ниймар. Потом посерьезнел, оглядел всех, покусывая черенок трубки. — Не стоит серчать. Он не со зла, я не со зла — все одно, кого омыло, того омыло. А уж что в отражении увидели... Так над тем после подумайте. Янтор, куда мне нынче? Обратно-то уже не засну, как не постараюсь, да и посветлело вроде в голове... То ли сам себя отразил наконец, то ли вон виновник.
      Керс, кажется, переводил Белому все, что было сказано, потому что тот — вот диво! — краснел и моргал, моргал и краснел, пока не шагнул вперед и не поклонился, немного неуклюже:
      — Я прошу прощения, что разбудил не ко времени. И... спасибо. За мышь.
      Он говорил на привычном ему, современном языке, и Ниймар наклонил голову, внимательно вслушиваясь. Что-то, кажется, понял, как понял до этого слова Аэно, что-то додумал и пригрозил трубкой:
      — И не забывай больше. Ишь, такой большой — а такого маленького бояться вздумал.
      — Подожди, Ниймар, какую мышь? — подал голос до этого молчавший и хмурившийся Теалья.
      — Как какую? Которой этот конь до смерти боялся!
      — Ты хочешь сказать?.. — медленно начал Янтор.
      — А ты что думал, Отец Ветров? — обернулся к нему Ниймар. — Что я опять просто так шутки шучу? Что столько проспамши — неизменным вернусь? Вода-то она везде просачивается, доносит чужие сны... Исцелился я. Может, не Чистая вода — но безумия во мне точно нет больше. А уж я постараюсь, чтобы и в других не было.
      Аэно откинулся на спинку стула, потянулся в сторону, к Кэльху, крепко переплетая с ним пальцы. Кажется, он понял, что там было, в том тумане. Самые страшные страхи. И если большей части пострадавших удалось от них избавиться, то Тайгару, кажется, нет.
      — Ниймар-нахар, — воспользовавшись паузой в разговоре старших, позвал он. — Вы поможете нашему брату?
      Удэши обернулся, глянул непроницаемо-темными глазами.
      — Только он сможет себе помочь. Ну а я — я подсоблю.

               
Глава десятая


      Космодром на Центре готовился отправить к космической станции очередную, вернее, внеочередную «пчелу»: команда «Бутона» завершила серию очень важных для естественных наук опытов, результаты которых нужно было доставить на Элэйши как можно скорее. По этой причине в ангарах Центра всегда в полной готовности находился запасной возвращаемый пилотируемый модуль, чтобы не доделывать в спешке, перенося плановый старт, рискуя ошибками и жизнями пилотов и команды. На «Бутоне» все время шли опыты, безусловно, очень важные для науки, и задача вовремя обмениваться результатами и пополнять необходимые материалы была приоритетной.
      В надежных объятиях стартовых конструкций застыла высокой свечой ракета. «Пчела» в самом деле казалась насекомым, деловито заползшим на толстую травинку. Изящные обводы модуля чем-то напоминали скоростные воздушные лайнеры, курсирующие над материком, но он был гораздо миниатюрнее. Большую часть полезного пространства занимал грузовой отсек, вернее, несколько отсеков.
      Пилотирование «пчелы» было задачей не из легких. Эллаэ могла гордиться тем, что приложила руку к обучению каждого пилота, садившегося за штурвал модуля. К нему допускались только лучшие из лучших, и это все еще были в большинстве своем выходцы из Эфара — как и первый космонавт. Никакой дискриминации, исключительно по показаниям комплекса подготовки.
      Керсу и Белому разрешили поприсутствовать в координационном центре потому, что Звездным удэши так или иначе предстояло привыкать к местным реалиям. Разработки корабля уже велись, пока что только на стадии планирования проекта, но тем не менее. Правда, в командном пункте им пока делать было нечего, а вот на обзорной площадке, защищенной куполом из прочного стекла, оказалось самое место. Оба просто хотели полюбоваться на старт ракеты со стороны, представить, как это будет, тем более, ждать осталось не так долго. Старт был назначен на вторую половину дня, и небо уже окрашивалось закатным огнем, вспыхивали огненными язычками мелкие и редкие облачка.
      — К старту их все окончательно разгонят, — заметил Керс, поправляя намотанный на шею платок. — Кто-то из младших воздушных каждый раз следит, чтобы небо было чистое.
      — Угу, — откликнулся Белый. — И, это... Если ты сейчас начнешь сыпать цифрами...
      — Не начну, — фыркнул Керс, принимаясь наматывать на палец кончик шнуровки. — Только когда на Горелку вернемся. Ты у меня всю модель запуска еще раз просчитаешь!
      — О, не-е-ет, — простонал Белый, пряча лицо в ладони. — Где твое милосердие, Керс?
      Тот только захохотал, постаравшись сделать это как можно более зловеще. Все равно на площадке кроме них двоих никто не стоял, и можно было дурачиться в свое удовольствие.
      Обычно отсюда следили за стартами представители СМИ, но то значимые старты, когда происходило что-то особенное. А сейчас — рутина, обыденность. Это только Белому интересно посмотреть, Керс-то уже нагляделся, не раз и не два видел. Даже тот, самый первый старт. Поэтому ему было забавнее наблюдать за Белым, чем за тем, как рвется пламя из дюз, бросая ракету в небо и выше. Как у Лено — его Звездного Лено — загорелись от восторга глаза, как он буквально всем собой вытянулся в струну, словно вот-вот сорвется следом, чтобы белой молнией сопроводить ракету, а потом и «пчелу» к станции.
      — Стоять, стоять... — ладони Керса легли ему на плечи. — Ну куда тебя опять несет?
      А ощущение — будто не ладони положил, а со всей силы узду натягивает, на кулак наматывая, да толку-то. Слушаться ее не желают.
      Белый всегда был своенравным, такого «коника» ни на одном дистанте бы не приняли. Но Керсу нужно было научить его подчиняться строжайшим правилам. В полете, в любом полете — что тренировочном, на симуляторе, что в реальном — по орбите, и тем более к станции — четко прописанный регламент действий был залогом не только успеха, но и сохранения жизни экипажа. Нет, есть и в строгой дисциплине моменты послабления, особенно для нэх и уж тем более для удэши. Потому что им-то как раз нельзя себя сковывать, как иные этины делали — похлеще Замса. Но то когда есть момент и возможность! А сейчас, к примеру, отпусти — и что? Двинет копытом не туда и ракету запросто собьет.
      Белый просто не осознавал своей силы, не понимал, насколько она стала велика. Не умел пока находить ей применение, а Керс — Керс лишь силился вспомнить, как он сам проходил через такое. Почему-то лучше всего вспоминался посох того старого нэх, которым его старательно отходили по всем местам. Хороший такой посох, крепкий, дубовый, загорелся далеко не сразу. Успел вбить понимание и в голову, и задницу. А Белому что туда, что туда — ничего не вбивалось.
      Вот странное дело: в прошлой жизни он был другим. И не в силе дело, или не только в ней? Военная молодость его обуздала, что ли? Приучила к четкому планированию, к ответственности за себя и за других. Вольница из Белого прорывалась только на дорогах, до самого конца. Он и слег-то тогда буквально на два дня, сгорел мгновенно, едва дождавшись, чтобы с ним успели попрощаться внуки и правнуки. Сейчас же словно добирал свободы, яростно сбрасывая любые ограничения, нетерпеливый, бешеный. Как обуздать такого? Керс не знал. Знал только, как не дать совсем уж сорваться, броситься вперед, снося все на своем пути.
      — Стоять... Белый, если тебе такое настолько нравится — то пошли на наш пляж! Я тебе личный старт устрою!
      Белый отфыркнулся, словно конь, отбросил с лица растрепавшуюся челку, глядя уже не сверкающими звездным огнем, а потемневшими глазами.
      — Когда «пчела» возвращается?
      — Через восемь часов. Три с половиной часа туда, три — обратно, за счет ускорения. И полтора часа на погрузку-выгрузку.
      — Идем. На пляж, — отрывисто кивнул Белый, обхватывая Керса за плечи и мгновенно настраиваясь на плазменное солнышко на Горелке.
      
***


      Обратно они вернулись в срок. Правда, кислые лица охраны, которым пришлось второй раз провожать удэши на обзорную площадку, были весьма красноречивы: как-то не привыкли, что с нее сбегают таким образом, незаметно и не отметившись на выходе. Посторонним на некоторых территориях Центра делать было нечего.
      «Удэши», — читалось на лицах, но скорее устало, чем раздраженно.
      «Удэши», — не менее устало готов был согласиться Керс. Потому что в последнее время даже близость не несла такой радости, как раньше. Даже в эти моменты приходилось быть постоянно сосредоточенным, сдерживать и сдерживаться, чтобы не дать Белому пойти вразнос. А он будто издевался, каждый раз опасно близко подбираясь к той грани, за которой полностью терял контроль.
      Ни у кого из Звездных, насколько Керс знал, таких проблем, как у них, с контролем силы и самоконтролем не было. Разве что Тайгар — но у того свои заморочки, да и помогут ему скоро, не бросят на произвол судьбы. Им же придется справиться самим, но Керс чувствовал, что у него уже опускаются руки.
      Он просто не знал, где искать выход, способ, не понимал даже причин этого состояния. Догадывался, что дело могло быть в неправильном... как же назвать-то?.. возвращении Белого? Его собственной инициации? Кречет вон сделал все правильно, как по учебнику — если бы Стихии подобные инструкции писали, и у них с Эллаэ все было прекрасно. Ходили, гордые, светились не хуже свадебных браслетов, неведомо уж где такие и взяли. Керс не спрашивал. Не до того было, когда изредка заглядывал в Фарат или к Эллаэ. Та-то еще ничего, а вот Кречет каждый раз как видел, так принимался читать нотации Белому, отчего тот ерепенился еще больше. Больно разозлила младшего несобранность и безалаберность старшего, когда дело касалось его избранника.
      Да, Керс наконец-то чувствовал себя целым. Но целостность эта была не менее болезненной, чем предыдущее одиночество. Словно с затянувшейся, но не зажившей раны сорвали тонкую кожу, прижали такой же раной и накрепко пришили наживую раскаленной проволокой, не заботясь о том, чтобы вычистить. И вот там, внутри, нарывает, копится что-то нехорошее. Надо бы очистить — но как? Одно он понимал четко: ни Живой воде Теальи, ни целительной мощи Земли Акая это не под силу исправить. И чужие Воздух и Пламя тоже не помогут. Только они сами смогут с этим справиться, ведь все это — между ними, внутри.
      Он передернул плечами, выныривая из своих мыслей, и прислушался к прямой трансляции из координационного полетного центра.
      — Ага, через десять минут будет вхождение в атмосферу, экипаж включит маневровые движки.
      — Жаль, что отсюда не видно, — Белый с интересом поглядывал в темное еще небо, где должна была разгореться яркая звездочка.
      — Потом из кабины поглядишь, — посулил Керс. — А то и не из кабины.
      Были у него некоторые мысли насчет возможностей Звездных, но их он пока старательно держал при себе, разве что украдкой проведя пару экспериментов. На себе же, чтобы никому раньше времени не рассказывать.
      В динамиках мерно шуршали голоса, Керс прислушивался к протокольным словам.
      — Пчела сорок шесть — Центру, приближаемся к границе мезосферы. Готовность к запуску маневровых.
      — Центр — Пчеле сорок шесть, до запуска шесть... пять... четыре...
      — Пчела сорок шесть — Центру. Центр, у нас проблемы. Маневровые левого борта повреждены. Корпус поврежден, разгерметизация. Силовые трансформаторы повреждены.
      Керс застыл, словно замороженный. Не было никакого перехода между обычным течением полета и этими страшными словами. Ничего! Секунду назад все было в полном порядке — и внезапно случилась катастрофа. Без маневровых «пчела» не сможет выровняться и изменить траекторию полета. Без силовых трансформаторов не включатся тормозные двигатели. Модуль просто сгорит в атмосфере, и в океан рухнет то, что от него останется. И хорошо, если в океан. А если что-то все же изменит курс? Это над Центром небо расчищено, а дальше? Рядом пляжи Теплых вод, и... И даже думать не хочется, цифры в голову не лезут!
      А ведь там, наверху, наверняка должен был понимать это пилот. И голос у него был спокойный-спокойный, когда уточнял, что маневровые правого борта еще действуют, и запрашивал возможную с их помощью корректировку курса.
      — К-керс?..
      — Туда.
      Или он это не вслух сказал?.. Стеклянный купол не треснул, нет, в нем просто остались две аккуратные проплавленные дыры. Толстенное стекло даже не потекло — считай, испарилось, когда два удэши рванули ввысь.
      Это было похоже на старт ракет, но две белые звезды на высоте в пару дасатов слились в одну, яркую, слепящую глаза даже в светлеющем рассветном небе. И эта звезда приближалась ко второй, разгорающейся тревожно и страшно, падающей на беззащитную землю.
      — Что они творят? — сипло прошептал руководитель полета, вцепившись побелевшими пальцами в край стола.
      Хотят отвести корабль в сторону? Испепелить прямо в воздухе? Что?!
      А Керс и сам не знал. Цифры вернулись в голову, плыли нескончаемым потоком, ставшим привычным за десятки лет одиночества. Он проектировал ракетные двигатели, он работал с огнем таких температур, о каком раньше и не мечталось. Он... Он знал об огне все, что только знали люди! И сейчас понимал: смогут. Плевать на разгерметизацию, пилоты в скафандрах, а они с Белым смогут заменить поврежденные двигатели! Если Белый поймет, что он просит.
      «Направляй, — прозвучал в сознании напряженный, выдающий полную сосредоточенность голос. — Ну? Ты знаешь, что делать!»
      «Знаю».
      Он думал так, как привык: цифрами, графиками, объемными чертежами. Он чувствовал, что сейчас они едины, как в тот день, когда слились в первый раз для сражения с Ворчуном. Они были одним целым — и Белый понимал его даже не с полуслова — мгновенно. Не было Керса и Белого — был Звездный. Один.
      — Пчела сорок шесть — Центру... Модуль входит в заданную траекторию маневра. Крен в пределах нормы. Выходим на глиссаду, — в голосе пилота проскальзывали чуть заметные нотки удивления.
      А что у молодого тридцатилетнего мужчины под шлемом и защитным капюшоном комбеза виски мокрые от пота и совершенно седые — увидят только потом. И подберут двух удэши, обессилено лежащих под занявшей посадочное место «пчелой».
      Керс не возражал, когда их с Белым осторожно перекладывали на носилки. Одни на двоих — знали, что такие пары разлучать нельзя. Да и не смогли бы: Белый обнимал так, что от его хватки должны были ныть кости, но почему-то на самом деле получалось бережно-бережно. Думать над этим не хватало сил, Керс потратил их все. Даже не выложился, просто в голове не осталось мыслей после того как напряженно контролировал их общее пламя, не позволяя ни малейшей вспышки, никаких отклонений. И теперь получилось только помотать головою на встревоженные вопросы лекарей, не отвечая, просто без слов прося оставить в покое, дать закрыть глаза и отдохнуть.
      Их так и переместили в изолированный бокс, осторожно переложили на широкую койку, укрыли и погасили свет. И, стоило сомкнуться вокруг благословенной темноте и тишине, оба мгновенно уснули, не шелохнувшись. Разве что чуть позже слегка расслабили переплетенные руки, прижались друг к другу висками, разом поудобнее повернув головы. Синхронно. Как в свое время Хранители.
      
***


      Вокруг была темнота. Полная, глухая, без малейшего проблеска света. И в эту темноту улетело:
      «Керс?»
      И прилетело в ответ, мгновенно:
      «Белый?»
      И только потом дошло: нет необходимости, они рядом, даже руки тянуть не надо. Лежат в темноте, да, но это просто в комнате нет окон. Или есть, но на улице уже ночь.
      — Ты как? — почему-то шепотом спросил Керс.
      — Жрать охота, — так же ответил Белый.
      Куда громче возмутились — одновременно — их желудки, воззвав к здравому смыслу удэши, мол, раз уж вы все еще в телесном воплощении, то его, как бы, поддерживать надо, и не огнем единым!
      Пришлось отложить любые разговоры на потом, хотя у Керса было множество вопросов. Нет, вернее так: он чувствовал, что у Белого множество ответов. На эти самые вопросы, не заданные, не высказанные. Но вместо этого они встали и на ощупь нашли дверь... И, вывалившись в коридор, долго ржали: удэши! Огня! В темноте искорки не запалили! То ли не проснулись еще толком, то ли желудки на себя все мыслительные функции оттягивали, чтоб не отвлекались на пустяки.
      Ну а в столовой Белый на сунувшегося к ним с вопросами нэх так посмотрел, что несчастный чуть не отпрыгнул. Подносы загрузили — не было места, куда приборы приткнуть; оба, не сговариваясь, зажали вилки в зубах. То еще зрелище вышло: дикие и злобные голодные удэши, ну прям хоть бери и Кэльха зови, чтоб иллюстрацию к сказке какой нарисовал.
      Только никто не смеялся. И вообще старались не подходить, раз сами не хотят. Только шепотки где-то там, за соседними столами звучали, но на них оба Звездных внимания не обращали, некогда было. Ни когда ели, ни когда вернули опустевшие подносы со стопками тарелок на мойку и поспешили уйти, потому что для намечающегося разговора кто угодно был лишним.
      Ну и как-то само собой вышло, что перенеслись на пляж, который оба считали целиком и полностью своим. Правда, от пляжа там осталось одно название, причем уже давно. Скорее это место можно было назвать центром взрыва, от которого во все стороны расплескались волны стекла — и так застыли, мутными оплывшими стенами вздымаясь к небу. Будто лепестки цветка, надежно прячущие сердцевинку — почти идеальную сферу со срезанной верхушкой, в которой было хорошо лежать и смотреть на небо. Главное, чтобы дождь не шел.
      Керс и лег, потому что сидеть с набитым желудком сил не было. И глянул на Белого.
      — Ты точно в порядке?
      — Ты же чувствуешь, — фыркнул тот, устраиваясь рядом, оперся на локоть, рассматривая Керса с каким-то сдержанно-жадным и самую каплю удивленным вниманием. Потом и вовсе протянул руку и осторожно принялся распутывать шейный платок, и без того съехавший на ключицы. Отбросил потрепанную тряпочку куда-то в сторону и осторожно погладил горло Керса, словно зачарованный, касаясь кожи едва-едва, самыми кончиками пальцев.
      — Твой шрам. Его нет.
      — Ну да, — кивнул тот слегка удивленно.
      Потом дошло: Белый же не был удэши изначально, не знал то, что остальные узнавали от родителей. Пришлось наверстывать.
      — Мы можем раниться двумя способами: от рук других удэши или если искорежить нашу Стихию. Во втором случае следы сходят со временем, как у Фарата. У него сначала жуткие гнилые раны на лице были. Сейчас — сам помнишь, следы только, — Керс прикрыл глаза: непривычно-бережные прикосновения, то, как ладонь Белого ложилась на горло, были приятны. Особенно когда чуть прижимал кончики пальцев, будто и так вслушивался в голос. — А если ранит кто из наших, то раны держим мы сами. Своей болью, злостью и обидой. Или если хотим помнить.
      — Расскажи, — Белый наклонился к нему, запустил пальцы в волосы, побуждая откинуть голову, открывая горло еще больше. Горячее дыхание коснулось ключицы, согрело кожу, но губы тронули шею только там, где когда-то пролегала тонкая белесая полоска шрама, словно чтобы еще и так убедиться: его больше нет.
      — Куакъяс, — выдохнул Керс почти стоном. — Злая, острая. Такая... соблазнительная. Ее хотелось дразнить. Чтобы любоваться, понимаешь? Как когда стекляшку вертишь, пальцем по граням проводишь: вроде и красиво, и больно, и отпускать не хочется.
      — Понимаю. Помню. Вернее, ты помнишь, а я это... вижу? — с легким сомнением протянул Белый, потом вернулся к своему занятию — целовать, самую малость прихватывая кожу губами. И уже мысленно добавил: «Додразнился, да?»
      Отвечать было не нужно, и Керс молчал, даже не шевелясь. Усталость, тягучая и тупая, накатила как-то разом, хотелось просто лежать, чуть запрокидывая голову, чтобы прикосновения чувствовались острее.
      Додразнился. Но застарелая... вина, что ли, вина за то, что опять повел себя, как дурак, подставив не только свое горло, но и Фарата, ушла, сгладив шрам. А шейный платок... Да привык к нему просто, и греет, опять же. А на островах частенько ветер... Хотя, кому он врет. Точно не себе — и не Белому, которого прочувствовал наконец до дна в это краткое слияние, просто обдумать ощущения не успел. Не до того тогда было, а сейчас не хотелось.
      Не было больше ран. Не было раскаленного металла, стягивающего их, просто были они — цельные — и золотая, легкая, словно шелковая нить, звенящая цепь, связующая их воедино. Такая же, как тянулась и чуть слышно пела между Хранителями, между Эллаэ и Кречетом. Теперь, Керс был уверен, даже если они вдруг окажутся на разных материках, даже на разных планетах — без труда услышат друг друга, почувствуют.
      «Спи, — Белый тронул губами висок. — Спи, мое пламя».
      «Сплю, — не разжимая губ, отозвался Керс. — А потом...»
      «Потом поговорим. Спи».
      
***


      Когда Керс проснулся, уже стемнело. Там, за стеклянными стенами, шумел прибой и дул прохладный ветер, но внутри прогретого на солнце шара было тепло. Напоенный их с Белым пламенем, он почти светился в темноте, неярким теплым мерцанием.
      Белый лежал рядом, точнее, это Керс лежал рядом с ним, головой на жестком животе. И только сонно щурился, понимая, что наконец-то действительно отдохнул. Не от работы и не от умственного напряжения — от постоянной собранности в целом, от необходимости ни на мгновение не выпускать узду из намертво стиснутых пальцев.
      «Я проснулся», — позвал он, потянувшись и закинув руки за голову.
      И всем своим существом уловил бессловесный всплеск радости. Так, наверное, цветок встречает солнечный луч. Белый впутал пальцы в его волосы, слегка потянул, заставляя довольно застонать от приятного ощущения. У него даже прикосновения изменились — из резких, слишком грубых, превратились в какие-то... как были раньше. Когда четко знал меру. Знал: доверяют, верят, что не перейдет границы.
      — Керс... — Белый говорил вслух. Наверное, потому, что мысленно нельзя было передать всю глубину, всю насыщенность таких пауз, как эта. Когда боролся, боролся — и наконец вытолкнул: — Ты простишь меня?
      А Керс не торопился отвечать. Не шевелился, слегка закрылся, зная, что это будет воспринято правильно. Ну, должно быть воспринято так. Дело было не в том, что он решал, прощать ли. Он думал не об этом — о себе. О том, что рожденный из молний дух Огня в шальной юности был не намного умнее, а порывистее — в разы, что только гораздо позже — после близкого знакомства с суковатым посохом человека-нэх, он начал хоть немного думать о своих поступках, думать, прежде чем что-то сделать. И понимал: Белому сейчас нужно выговориться. Именно словами проговорить то, что и так уже знали оба после слияния. Знать-то знали, но пережить, уже вдвоем, было необходимо.
      — Я, наверное, в самом деле с ума сходил. — Пальцы все перебирали и перебирали волосы, то бережно, то чуть натягивая, снова заставляя запрокидывать голову. — Думал: брежу. Думал: не может быть такого. Я просто умираю, лежу... там.
      И это «там» было произнесено с таким отвращением, что Керс невольно вздрогнул. Потому что помнил Белого, даже в старости не высохшего, оставшегося крепким, с абсолютно седой, но по-прежнему длинной гривой. Помнил его, совершенно неуместного на койке в лекарне — и как разводили руками лекари. За всю жизнь Белый болел считанные разы, но каждый — с жаром и бредом, выныривая из них и снова уплывая в жуткую черноту без проблеска любого огня. Он и в последний раз заболел так же, и Керс боялся смотреть в окно, потому что в стекле отражалось его собственное лицо. Стареющее с каждой фразой лекарей, с каждым мгновением понимания: все, конец. Державшееся до последнего тело нэх просто разваливается, органы отказывают один за другим, и только благодаря стараниям лекарей Белый еще иногда открывает глаза.
      Когда все закончилось, Керс выглядел дряхлым стариком с истончившейся кожей, обтянувшей высохшее лицо, с заострившимся до полупрозрачности носом. Даже огненные кудри поредели, превратились цветом в чистый пепел. Лишь через несколько лет он смог вернуть прежний облик. Ради потомков.
      — Потом только, когда Стихии из меня малость вымыли все это, очухался, поутих. Вернее, уснул. Знаешь, там душе ничего не хочется, а мне — хотелось. Даже в полусне рвался назад, дергался. А когда пнули — не понял, не дошло, Керс! Я все время думал, что все это, и Стихии, и возвращение, и ты — снова бред, вот сейчас нырну в черноту, потом вынырну в палате, глаза открою и тебя-настоящего увижу. Я ведь попрощался со всеми, а с тобой — нет...
      — Не мог, — горло сдавило, Керс сглотнул, выталкивая слова. — Не мог ты со мной попрощаться.
      — И не хотел, — Белый завозился, сползая пониже, чтобы уложить его голову на свое плечо и обнять второй рукой. — Не хотел и не мог. Даже помыслить не мог, что расстанемся. Это было бы хуже искажения, Керс. Да меня не то, что исказило бы, меня наизнанку вывернуло бы, осознавай я, что в самом деле умер!
      — Хвала... Стихиям... что не осознавал, — большего Керс выдавить не смог, потому что самого затрясло так, что пришлось вжаться всем телом, пытаясь хоть как-то взять себя в руки.
      Потому что он — осознавал. Полвека осознавал! И даже уснуть не мог, остановиться и забыться. Только с головой — в работу, с головой — в цифры. Наверное, поэтому и казался Белому чужим, потому что разучился думать, как раньше, разучился быть чистой, ничем не запятнанной молнией, которую тот со смехом ловил в ладони. И только сейчас медленно-медленно это возвращалось. Как на озере, когда все лишние мысли вымыло прочь, оставив только восторг и единение с несущимся прямо по небу огненным скакуном.
      Белый молчал, только прижимал, почти затащив на себя, обнимал двумя руками, безостановочно поглаживая спину, вытеребив сорочку из-под ремня, чтоб Керс чувствовал тепло живых рук. Ему самому было важно почувствовать знакомо впивающееся, до последней острой кости, сухощавое, почти тощее тело.
      — Керс, ты... Я тебя загонял. Этого больше не повторится, — прозвучало твердо, жесткой точкой. И все же с чуть заметным вопросом: — Прости...
      — Все хорошо, — Керс улыбался, уткнувшись куда-то в шею Белого, но зная: тот чувствует эту улыбку.
      «Все хорошо. Нечего прощать. Я ведь доверяю тебе».
      Белый одним слитным, каким-то даже не порывистым — мягким движением перевернулся, умудрившись прижать к себе и только потом опустить на стеклянное ложе. Его глаза были закрыты, когда начал целовать, медленно, сперва лишь едва касаясь губами, ото лба, уши, скулы, веки — все.
      «Не меняйся. Останься собой».
      Он хотел открыть глаза, когда они оба поверят до конца. Совсем. Безусловно.
      
***


      — Знаешь, после такой поездки на отдых требуется еще больше отдыха, — невесело пошутил Кэльх.
      Он смотрел в окно, за которым опять — опять! — мелькали стены тоннеля. Опять они ехали из Эфара, на сей раз — в Фарат. Ехали, надеясь хоть теперь немного выдохнуть, потому что поездку к Тайгару отдыхом назвать не получилось бы ни в каком виде. Слишком много страшного приключилось в конце, столько, что сами перепугали домашних в Эфар-танне, явившись во взрослом облике. А вот не получалось обратно в юнцов — и все тут.
      Янтор только головой покачал и в приказном порядке отправил развеяться. Оба тогда еще посмеялись: да уж, только этого и не хватало двум огненным. На что Отец Ветров только «обласкал» обоих легкими подзатыльниками и велел не нести чушь.
      И вот ехали. И впереди был Фарат — абсолютно новый и незнакомый. Видео и фотографии оба видели, но соотнести увиденное с тем, что знали, не могли. Нужно было измерить шагами улицы города, прочувствовать его огонь, вдохнуть запах. Поглядеть на площадь Совета Чести, опять же — вот что должно было остаться неизменным. И с Фаратом — тем, который удэши — наконец нормально познакомиться. Керса-то уже видели, но так он понемногу утек с тех земель, перекинулся своим пламенем на другое, оставив город побратиму. Керса на пару с его Белым почему-то сравнивали с Крэшем Хвост трубой. Эти двое были бродячим пламенем, шаровой молнией, которой только Стихии знают, что может прийти в голову в любой момент.
      Тоннель закончился, в окна брызнуло ярким светом разгорающегося дня, заставив обоих прикрыть глаза.
      — Мне почему-то кажется, что едем — как в первый раз, — сказал Кэльх, когда проморгались. — А, рысенок? Что ты там сейчас пишешь?
      Аэно слегка покраснел и неопределенно повел плечом.
      — Так, придумалось кое-что. Я потом тебе покажу.
      За всю прошлую жизнь он не написал ни единой рифмованной строки. Считал, что не дано — ну, не умеет он писать стихи, и точка. А сейчас, когда смотрел на любимого, что-то такое рвалось изнутри, буквально заставляя взяться за карандаш и черкать, мучительно подбирая правильные слова, снова и снова исправляя написанное.
      Стихи когда-то писала Ниида анн-Теалья. Кроме нее в их роду никто таким талантом не был отмечен. Аэно, переправляя очередную неудачную строку, думал, было ли для нее это таким же трудом? Вот будто не мягким грифелем по хорошей бумаге водил, а тяжеленные глыбы на плечах пер на Венец Янтора. Но хотелось удивить любимого. Чтобы прочитал — и как Аэно когда-то, увидев тот, самый первый — для него! — набросок с собой. Чтобы понял, насколько любим.
      Заглядывать в тетрадь Кэльх не стал, и Аэно был ему за это благодарен. Хотелось сперва до ума довести, чтоб хоть начерно, но было готово. Аэно расчертил страницу напополам, на одной половине просто написал то, что хотелось рассказать. На второй пытался это выразить привычным для горца манером — трехстишиями, где между собой рифмуются первые две строки, и две последние каждых двух строф.
      Промучился до самого обеда, потом закрыл и спрятал тетрадь. Кажется, с этим всем стоило сперва переспать, за ночь должно было улечься.
      Заметив, что он закончил, Кэльх тоже оторвался от рисунка. Оба как-то незаметно завели привычку все время таскать с собой по сумке, только у одного там прятался очередной том дневника и набор простых карандашей — ими Аэно нравилось писать куда больше, чем новомодными припособами, а у другого — целая кипа листов, планшет и пара коробок тех же карандашей, только разноцветных. Чтобы в любой момент можно было достать и заняться, если что-то привлечет внимание и будет потребность срочно выразить мысли в словах или рисунках.
      — Кто потеснится?
      Ехали в этот раз во втором классе, потому что до Фарата было недалеко, и сами как-то уже не стремились спать беспробудно или прятаться от людей. Но спать все равно собирались вдвоем — а как иначе? И сидеть, когда не были заняты делом.
      — Иди ко мне, — Аэно втиснулся в стену, вытянув руку: ему нравилось, когда Кэльх ложился на плечо головой. Хотя с их разницей в росте было бы логичнее наоборот, но что у них двоих бывало логичным? Ночью все равно устроятся так, как захочется, как будет удобно обоим. А сейчас можно было полежать так.
      Не всегда даже разговаривать хотелось. Им и в прошлой жизни было очень уютно молчать наедине друг с другом, это ничуть не тяготило. И сейчас Аэно прислушивался к стуку сердца Кэльха, вдыхал его запах и тихонько улыбался. Казалось — прикорнула на руке доверчивая птаха. Казалось — только так и нужно, и поезд будет лететь и лететь вперед, будет стук колес и стук сердца, и будут они двое.
      Мысли о другом, как обычно, плыли отдельным потоком. О том, как там Тайгар — конечно, он с друзьями, те присмотрят, но что-то все-таки с ним случилось, и непонятно, как помогать. О том, как перепугался нехин Аманис, увидев своих друзей-братьев такими. И как замерли его сестренки, изумленно таращась на почти незнакомых взрослых.
      О том, что и сейчас еще не сумели вернуть себе себя-беззаботных, юных. Янтор говорил: надо отпустить прошлое, чтобы стать настоящим. Но разве не сделали этого уже? Значит, нет, значит, снова что-то в них не так, что-то, растопырив зазубренные крючки, впилось внутри, как заноза. Вот приедут, нагуляются, выдохнут — и разберутся.
      
      Когда поезд начал тормозить, Аэно прилип носом к стеклу, стараясь ухватить побольше подробностей. Одной из особенностей расположения нынешних вокзалов и железной дороги было то, что они всегда находились за умозрительной границей городов. Железнодорожные вокзалы и воздушные порты стали как врата с гербами, первым, что встречало гостей. Воздушный порт Аэно и Кэльх пока еще ни разу не видели, как-то даже не сообразив, что можно полететь на самолете, наверное потому, что транспорт этот выбирали в основном этины. Нэх и удэши предпочитали в век и без того бешеного темпа жизни не ускорять его еще больше.
      Вокзал Фарата напомнил одновременно и здание Архива, которое оба прекрасно помнили, и комплекс Совета в Ллато. Видимо, временной промежуток, в который это величественное здание строилось, был примерно тем же. «Шайхадд-экспресс» подъезжал к вокзалу сбоку, и видно было пока только торец самого здания и длинный стеклянный куб, накрывающий все пассажирские платформы. Это оказалось весьма кстати: денек выдался дождливым, по окнам лупил косой ливень, правда, яркие прогалинки между тучами намекали, что это ненадолго, и скоро водяные струи иссякнут, оставив город умытым, словно для того, чтобы покрасоваться перед гостями.
      Состав втянулся в один из проемов, замедляя ход, остановился у контрольной отметки и распахнул двери. Хранители не стали торопиться, пропустив почти всех, кто ехал с ними в одном вагоне, потом подхватили свои рюкзаки, Аэно — еще и чехол с гитарой, и вышли на перрон. Чтобы пройти в само здание вокзала, им пришлось подняться на виадук, проходящий под стеклянным куполом, и тут уже замер посреди шага Кэльх, умоляюще посмотрел на Аэно. Тот смешливо фыркнул и кивнул:
      — Рисуй уж, любимый, мы ведь не торопимся.
      Кэльх вытащил альбом и простой черный грифель, зарисовывая перспективу и вид на поезда, пути, перроны, толпы людей. Правда, слишком долго заниматься этим не стал, усилием воли заставил себя остановиться на четырех листах набросков. И они спустились на первую платформу, с которой можно было через несколько десятков арочных проемов пройти в вокзальное здание.
      Внутри царило эхо: потолки были просто гигантской высоты. А вдоль стен, на расстоянии примерно в полтора сата, шли разноуровневые галереи, чем-то напоминающие те же виадуки, но пошире, настоящий трехмерный лабиринт с переходами между уровнями. На них располагались небольшие ресторанчики, зальчики с удобными креслами, где можно было подождать свой поезд, детские игровые площадки, комнатки для матерей с совсем крохами, туалеты и душевые, торговые площадки с сувенирами и печатной продукцией в дорогу, от газет и журналов до книг и дешевеньких мини-инфов. И все это было расположено так, что оставалось место для желающих пройтись по краям галерей и рассмотреть фрески, украшающие стены по всей площади вокзала. Кажется, все они составляли единую сюжетную канву, и на перилах галерей то и дело встречались указатели на начало оной.
      — Аэно!.. — тон у Кэльха был таким умоляющим, что тот не выдержал, рассмеялся. Ну да, чтобы художник — и не посмотрел на это великолепие?
      — Недолго! — клятвенно пообещал Кэльх. — Просто мимо пройтись, я потом поищу фото, если что заинтересует.
      Подобную возможность — четкие, абсолютно точные изображения чего угодно — именно он оценил по достоинству первым, теперь порой часами просиживая перед информаторием, просто перебирая различные фото со всего мира. Вдохновлялся, заодно сравнивая их с тем, что видел раньше. Ну а фото сотворенного людьми за годы их отсутствия и вовсе шли особняком.
      — Намарэ, мы никуда не торопимся. Можем себе позволить прогуляться, даже перекусить тут же. Идем, мне и самому любопытно. Здесь же изображена история войны с антимагами?
      Аэно поудобнее повесил на плечо гитару, и они зашагали к указанной точке начала.
      Начинать предполагалось сверху, с самых высоких ярусов галерей. Наверное, чтобы идти было проще: быстрым шагом туда, медленным, не торопясь, придерживаясь за перила там, где были лестницы, а не пологие пандусы — обратно.
      И первыми шли фрески с изображениями Элэйши. Просто природа, виды городов... Затянутое серой дымкой небо, темные, в пятнах чего-то неприятного волны. Конечно, художник явно увлекся и преувеличил, но вместе с барабанящим в ближайшее окно дождем картина получалась мрачная. А вкупе с тем, что оба узнали от Аманиса и Янтора — еще более безрадостная. Аэно не составило труда представить загаженный и больной мир, мир, ради которого они жили и который хранили в чистоте, почти уничтоженный теми, кто видел в его богатствах лишь источник наживы. Мимоходом Аэно пожалел, что Стихии не вернули их в то время. Но только мимоходом, он не хотел бы снова становиться воином, окунаться в кровавую баню боевых действий. Навоевались уже, хватило по самое горлышко.
      Следующие фрески изображали некие абстрактные картины, в которых, при должном знании, можно было увидеть этинов, попиравших нэх и Стихии. Все же художник не хотел обижать тех, кто был ни в чем не виноват, и разжигать неприязнь в потомках. Но вот где он ни капли не соврал и ничего не приукрасил — это когда дело дошло до первой стычки. Той самой, в зале Совета.
      Огромная, во всю ширину стены, фреска изображала разделившийся на две части Совет. Нэх, окутанных Стихиями с одной — и ощетинившихся зло поблескивавшими пистолями этинов с другой. И, как восклицание, как оборвавшийся крик, первую жертву: ничком лежащего на полу Голоса.
      Зал узнали оба — это была нынешняя вотчина Замса. Представили ужас и гнев нэх. Сцепили руки, словно делясь друг с другом поддержкой и пониманием: это все в прошлом, те, кто жил тогда, выстояли, переломили ситуацию. И они были куда ближе к Хранителям, чем нынешние нэх и удэши. Даже если брать во внимание технологическое развитие мира — все равно намного ближе. Те, кто жил сейчас, не знали войны. И никогда не узнают, дай-то Стихии, уж они приложат к этому все старания. Да и некому и не с кем больше воевать.
      Во многом благодаря тем, кто был изображен на следующих фресках. Пока спускались по лесенке, недоумевали: почему стена пустая, лишь в каких-то едва заметных узорах? Да и лесенка уж больно резко вниз ведет. Потом поняли: это чтобы, насмотревшись на предыдущее полотно, прийти в себя и ненадолго отвлечься. Потому что на следующем «этаже» тянулись, переплетаясь, сюжеты обо всех, кто сражался на той войне. Кого-то они даже узнавали: Зеленое пламя, Белого во главе дружины, еще в одиночестве... И, будто пунктиром, неуверенно, мелькали тут и там небольшие фрески-вставки с двумя подростками, одним на роллере, другим — на лошади, едущими сквозь земли Ташертиса.
      Кэльх замечал разницу в изображениях, в самой манере. Видимо, над вокзалом работали сразу несколько художников, оно и не мудрено: такой гигантский труд! Но одно нельзя было не отметить особо: все, кто здесь трудился, были мастерами своего дела, и лица, а иногда и виды были переданы удивительно точно. По крайней мере, Аэно с легкостью опознал предгорья Граничного хребта. Видимо, художник очень уж дотошный попался: вид на зубчатую стену гор совпадал с реальностью досконально, Аэно мог ткнуть в каждую вершину и назвать их по именам. Он даже определил, на какой перевал ехали подростки и хмыкнул: ошиблись поначалу, на Алый не свернули. И, отражением его мыслей, потрясал на одной из фресок посохом грозный седой горец.
      А ниже был Эфар. Эфар, Эфар, его ветра и вершины, его удэши, которые им двоим уже стали родными. Эти фрески не были угнетающими, отнюдь. Здесь царило ликование: удэши проснулись! Вернулись, вспомнили! И тем страшнее было увидеть последнюю фреску, где воздвигался на горизонте громадный сгорбленный силуэт.
      И Кэльх сперва не осознал, переходя к другому полотну, что за спиной уже нет Аэно. Только когда понял, что не чувствует любимого, что тот резко закрылся, обернулся и открыл уже рот, чтобы окликнуть... И остановился, разглядев разом потерявшее все краски лицо, резко пролегшую по щеке полосу шрама, горящие не белым, чистым звездным огнем, а звериным, рысьим пламенем глаза.
      Хорошо, что в этой части галереи они были одни. Шел кто-то там, в оживленной части, где сияли центральные фрески, доносился смех из небольшого кафе, но здесь, за углом, отгороженные стеной, они были одни. Именно поэтому Кэльх бросился к Аэно и оттащил его еще дальше, в самый темный закуток к связывающему ярусы пандусу.
      — Аэно! — громким шепотом, прижимая к себе, утыкая лицом в грудь, чтобы не смотрел и не видел — что бы там ни разглядел. — Аэно, приди в себя!
      Чувствовал, как трясет юного удэши, как тот вцепился в расшитую уну, силясь сдержаться, не открываясь, чтобы не ударить своими эмоциями по Кэльху. И только десяток минут спустя Аэно нашел в себе силы поднять голову, одними губами выговаривая:
      — Ункас. Это был Ункас...
      Закрылся Кэльх моментально. Наглухо. Потому что иначе учуяли бы, наверное, даже огненные нэх неподалеку. А уж что случилось бы с огнем в какой-нибудь печи — и вовсе страшно представить.
      Потому что этих слов — нет, одного, первого слова, — хватило, чтобы обрушился ужас осознания и узнавания. Не фрески — не знал Кэльх горы настолько, чтобы по одному лишь изрезанному силуэту на горизонте опознать место. Но Аэно узнал — и понял. Понял, что таилось под той сопкой, которая снилась им всю оставшуюся жизнь после визита в искаженный неведомой злобой городок.
      И вот так, закрывшись, простояли долго, цепляясь друг за друга, вместе переживая. Пока не успокоились настолько, чтобы хоть друг для друга приоткрыться.
      — Я виноват, — слетело с губ Аэно. — Я должен был подумать!
      — Ты не знал, — отрезал Кэльх. — И я не знал. Никто не знал, что удэши — реальность!
      — Но если бы мы тогда...
      — Как? Рискуя жизнью других? Клая, Чииши, Милена? Ребят нэх Тумиса? А если бы это мы его разбудили?
      Аэно опустил голову, кусая губы и рывками накручивая на пальцы выбившуюся из косы прядку. И вздрогнул, когда Кэльх решительно перехватил его руки, заставляя прекратить дергать себя за волосы.
      — Рысенок... Я просил, — голос звучал почти угрожающе, примерно так же неожиданно, как быстрый укус за и без того многострадальную губу.
      Аэно ахнул, все это слегка отвлекло от переживаний, позволило прийти в себя. И почти жалобно попросить, поворачивая руки запястьями вверх:
      — Твой браслет... Я себя без него голым чувствую!
      — Будет. Будет тебе новый, — Кэльх поймал запястье, поцеловал его, уже привычно бережно. — И запомни: мы ни в чем не виноваты. Мы делали, что могли. Что были должны. Понимаешь, рысенок? Это было не наше дело, не нашего времени. Но мы облегчили им задачу: представь, если бы городок так и остался? Что бы бродило по тем лесам?..
      — Да там и так... много чего бродило. Но... ты прав, во всем прав. Мы сделали все, что могли, а они — сделали то, что не сумели мы. Это была их война и их победа.
      И, снова прижавшись, спрятав лицо в плечо, обнимая так, что аж больно слегка, добавил:
      — Спасибо, мьель амэ.
      Кэльх гладил Аэно по спине, без слов отвечая «Не за что». И, вот странно: он действительно воспринял открытие спокойней. Не в первый момент, конечно, но... Наверное, еще в той жизни решил: все сделанное было правильно. И снилось ему кошмарами по большей части не вычитанное в той тонкой тетрадочке и не услышанное от Чииши, а то, что видел сам.
      Но отпустило. Стихии помогли, сам успокоился. И теперь помогал успокоиться и пережить последние отголоски той боли Аэно.
      — Идем? Там дальше его победить должны. Хороший конец, все такое.
      — Идем. Теперь мы просто обязаны посмотреть на это, — Аэно тряхнул головой и ойкнул: с косы сорвалась заколка и улетела куда-то вниз, между изящных кованых перил галереи. И почему он не лентой завязал? Никакие механические штучки долго не могли сдерживать его буйную гриву.
      — Придется в пару к браслету еще и ленту делать, — хмыкнул Кэльх, помогая откинуть мигом растрепавшиеся волосы с лица. — Интересно, сейчас ювелирные мастерские, куда бы меня пустили, есть?
      — А вот прогуляемся по городу и узнаем.
      Все-таки, что-то Стихии в них двоих изменили, или даже человеческое сознание со временем меняется, если перенести его в тело удэши? От переживаний оба отходили довольно быстро, особенно если сознательно решали это сделать. Уже спокойно смогли досмотреть фрески, порадовавшись последней: на ней был запечатлен процесс постройки этого самого вокзала, как квинтэссенция новой жизни, единения удэши, нэх и этинов.
      Чтобы переварить это все, пришлось заглянуть в одно из кафе, посидеть за столиком, изучая тарелки, больше разглядывая еду, чем из чувства голода. Когда расплатились, шрам Аэно поблек, стал как-то потусклее, уже не так ярко выделяясь на коже.
      — Ну что... Фарат? — тихо спросил Кэльх, глядя на широко распахнутые двери вокзала.
      Там, за дверями, синело небо, и только ветерок, наводящий рябь на быстро высыхающие лужи, напоминал о недавнем дожде.
      — Да. Идем, — Аэно вскинул голову и протянул ему руку, словно шаг вовне был первым шагом на пути к будущему — и одновременно к прошлому. Все-таки, Фарат тоже оставил в их памяти заметный след, и было отчасти немного страшно: а как изменился он, этот город? Что осталось от того Фарата, каким помнили его Хранители?
      Издалека, с привокзальной площади, занятой остановочными павильончиками маршрутных «дракко», Фарат казался чужим и странным. Они видели только высотные дома, окруженные темной зеленью, но истинным зрением удэши воспринимали... почти привычные языки светлого пламени людских душ, рвущиеся в небо. Казалось, этот незримый костер стал лишь больше, выше, огромнее. Так что там прячется в лабиринтах улиц? Какими они будут?
      В сторону потянул именно Кэльх, свернул к лавочке, где приезжие за мелкую монету могли купить карту города. Можно было, конечно, и на экране информаториев поглядеть, но так это надо доставать, место присесть искать... А тут взял, развернул — и сразу все понятно. Вот и не исчезли еще бумажные карты.
      — А то заблудимся — и что? Огненным путем до Эфара опять прыгать? — улыбнулся Кэльх, продемонстрировав Аэно подшитые в аккуратную книжицу листы. — Пусть будет, на всякий случай — Стихии знают, куда забредем.
      — А куда мы хотим? — Аэно смотрел на добрых три десятка маршрутов, тщательно выписанных на большой информационной доске рядом с первым из павильонов. Напротив номера каждого значились начальная и конечная остановки. Начальная у всех была одна: «Железнодорожный вокзал». Конечные разнились.
      — Смотри! Тут есть «Площадь Совета. Старый город»! — первым же углядел глазастый Аэно.
      — Старый город? — Кэльх зашуршал картой. — Отлично, то что надо! Смотри, это, кажется, те районы Фарата, что мы помним... О! Тут даже площадки для взлета воздушных шаров отмечены!
      — А ведь они и сейчас поднимаются! — загорелся Аэно. — Обязательно полетим посмотреть на город сверху!
      Они могли и сами, безо всякого шара, взлететь, но... это было бы не то, совсем не то. Хотелось чего-то такого, маленький привет из прошлого. И почувствовать себя на мгновение обычными нэх. Как вот та парочка, которая тоже подошла за картой, а теперь спорит над развернутым листом общего плана города.
      К стоянке подкатил «дракко», парочка ушла к нему. Тонкий ручеек людей, вытекавший из дверей вокзала, постепенно рассеивался, разбрызгивался по салонам машин. Наконец, подъехал и тот, который нужен был Аэно с Кэльхом, остановился, распахнув двери.
      Они забрались в пустой салон, невольно вспомнив поездку в Ткеш. Но сейчас было иначе: проезд оплатили, прижав проездные к считывающему амулету; салон оставался пустым недолго: из дверей вокзала потекла новая река пассажиров, видимо, пришел еще один поезд. Так что путь начался в компании с другими людьми и даже удэши.
      Высотные дома приблизились, расступились ровным проспектом, обсаженным буйной зеленью. Смотрящий в окно Аэно вскоре чуть сжал ладонь Кэльха и отпустил, подтолкнув к сумке:
      — Достань карту, намарэ. Хочу убедиться, что правильно понял, и в Фарате сейчас такая же структура застройки, как в Керали.
      Когда развернули тот самый лист общей карты, убедились: он оказался прав. Город действительно строился кольцами, пересекающимися в транспортных узлах, пронизанными сетью дорог. Пожалуй, лишь несколько частей не подчинялись этому плану застройки: историческая и деловой район, длинной полосой вытянувшийся вдоль аж трех колец.
      Старый город казался сердцем этого нового Фарата. Зеленым, тихим, мерно пульсирующим сердцем. Когда он начался, поняли оба сразу: сперва шло широкое парковое кольцо. В их время это был просто лес, окружавший город. Сейчас здесь, наверное, и деревьев-то тех времен не осталось, а если и остались — были тогда тонкими прутиками, а теперь стали неохватными великанами, как в парке Ллато.
      И еще, чем ближе подъезжали, тем острее чувствовалось: это не просто земля. Эта земля принадлежит удэши, это его сила иногда шелестит листвой, это его силой напитаны древние, но ни капли не поддавшиеся времени камни первых же показавшихся из-за деревьев домов.
      — Фарат... — тихо протянул Кэльх.
      До площади они так и не доехали. «Дракко» останавливался и до нее, раза два или три, и на второй остановке они и вышли, потому что не было больше сил сидеть, вдвоем втиснувшись на одно сидение, и смотреть, прижав носы к стеклу, будто дети. Им просто необходимо было пройти по этим улицам своими ногами. И они вышли, крепко сплетя пальцы. И — обрушилось солнечным валом живое тепло, перемешивая воспоминания и действительность, заставляя широко открывать глаза, впитывая в себя все окружающее.
      Что-то осталось неизменным, что-то все же ушло. Какие-то дома перестроили, какие-то были и вовсе снесены и выстроены заново. Где-то появились новые барельефы, статуи, кованые арки и решетки. Очень многие дома напоминали здание Архива, и только по этому признаку угадывалось: это новые, построенные уже позже, после того, как Хранители были здесь в последний раз. Неизменными оставались парившие в небе, гораздо выше высотных домов, воздушные шары и вывешенные из распахнутых окон гобелены. И так забавно было, идя вдоль аллеи, видеть неизменного крылатого дракко со всадником, а рядом с ним — шайхадда, звено исследовательских самолетов или водяных коней, запуск ракеты или... рысь и цаплю в огненном ореоле. Много их было — картин из истории.
      От них кружились головы. Или от того, что запрокидывали все время, оглядываясь, всматриваясь, шагая в разные стороны — и отшатываясь назад, понимая, что опять вразнобой, а руки разжать забыли, да и не хочется. И шли потом — или туда, или сюда, или еще куда-нибудь, к крохотному фонтанчику или уличному лотку с выпечкой, почти такому же, как в их время.
      Это было живое прошлое, и оно, как Живая Вода, помогало смыть последние отголоски от встречи с Ткешем. Удивительным оказалось ощущение от города, где хозяином был могучий земляной удэши. Именно что Фарат, Огня на этих улицах почти и не чувствовалось. Горели кое-где жаровни, старые, толстого металла, но в них уже просто плясало пламя, радуя и нэх, и этинов. Керс... Керс ушел из города, но это не было так больно, как с Ткешем, ныне затопленным теплой, солнечной, но Водой. Керс ушел, но оставил после себя то тепло, которое бережно сохранил его побратим.
      И Аэно с Кэльхом даже почти не удивились, свернув на узкую улочку — ноги сами принесли! — и столкнувшись с Фаратом нос к носу, буквально влетев в широкоплечего удэши. Влетев — и замерев в осторожных объятиях. Все-таки силища у земляного была ого-го, даже в сравнении со Звездными. Это роднило его с тем же Янтором, с Акмал. Они были как непоколебимые столпы мира и спокойствия Элэйши.
      — Ну, куда бежали? — усмехнулся, отпуская. — Встрепанные какие... Случилось что?
      — Да! Нет! Тут!..
      И все опять в один голос, путаясь в словах, в эмоциях. И встрепанность у обоих была тоже не внешняя — дыбом стояли огненные перья и шерсть, и круглились от переживаний глаза почти одинаково, по-птичьи и по-рысьи.
      — Тут хорошо! — вырвалось слитным почти-стоном.
      — Во-от и славно, — заключил Фарат, обхватывая их за плечи и подталкивая вперед, к приветливо распахнутым дверям... дома Хранителей?
      Оба уставились на дом, как на чудо, только теперь поняв, куда шли все это время, точнее, куда свернули, когда уже не осталось сил смотреть и впитывать увиденное, когда захотелось хоть немного отдыха.
      — Фарат, он что, до сих пор?.. — ошалело уточнил Кэльх, на что тот рассмеялся — только стекла в окнах звякнули.
      — А могло ли быть иначе? Идите, идите, это теперь и мой дом — вдвойне гостями будете.
      Аэно вслушивался в пропитавшую стены дома силу и, когда уверился, что прав, кивнул сам себе, а потом спросил:
      — Фарат, а Шатал Опора, Шерат Корень и Айя Яблоневый цвет — это ведь кровь от твоей крови?
      — Конечно, — кивнул тот. — В таком ты не ошибаешься, Аэнья.
      И действительно, была в тех, кто присматривал за этим домом раньше, изрядная часть того, что дарил сейчас двум растрепам-Хранителям Фарат. Так же не стал дергать, вытрясать, что да как, вместо этого проводив сквозь общую залу — ту самую! — наверх, где все так же ждали постояльцев комнаты, в любое время дня и ночи. Правда, Аэно с Кэльхом досталась комната в той половине дома, что теперь принадлежала именно удэши. Фарат покачал головой, сворачивая к тем дверям:
      — А то перьев да шерсти натрясете, нехорошо. А так я приберу или Акай подсобит.
      — Акай...
      — Потом увидите. Ну-ка, остыньте малость, — потрепал обоих по плечам и ушел.
      В комнате сразу стало тихо, несмотря на распахнутые ради свежего воздуха окна. Словно накрыло надежным куполом, давая двум юным удэши выдохнуть, завалиться в прохладную, чистую постель, мигом раздевшись, в тесных объятиях. И не столько даже ради ласк, сколько просто чтобы чувствовать друг друга кожа к коже, делить одно дыхание, слышать, как в унисон бьются сердца.
      Да и не стали ласкаться — не угадал Фарат. Впрочем, ласки разные бывают, и Аэно, смешливо сощурившись в какой-то момент, превратился в Уруша, прошелся шершавым языком по голой груди Кэльха, потыкался мокрым носом в подбородок и неуловимо перетек за спину, облапив всеми четырьмя конечностями. И... принялся вылизывать «хохолок» своему птаху.
      Тот только хохотал и отбивался:
      — Аэно! Да что ж ты творишь!.. — и, окончательно встрепанный, таки вывернулся, потеребив украшенные кисточками уши и принявшись пальцами вычесывать шерсть, которая и правда стояла дыбом. А Аэно только того и надо было — на спину перевернулся, лапы сложил и затарахтел, подставляя мохнатое пузо.
      И смеялись долго потом: ну правда, вся кровать — в огненной шерсти да в перьях, стыдоба одна! Но им в этой шерсти и перьях было удобно, как в одном на двоих гнезде. Или логове? Да не важно, как назвать, главное, что оно было — гнездо это, и грело, ласкало теплом, без вспышек и искр. Да так, что тихо придремали оба, восполняя силы, возвращая способность воспринимать окружающее.

               
Глава одиннадцатая


      Рано утром в доме хранителей было тихо. На рассвете не всякий воздушник вскакивать привычен, это два балбеса-Хранителя легли засветло и теперь подскочили, когда еще даже солнце из-за горизонта толком не показалось. И уж точно еще не пришли кухарки, которые должны были приготовить завтрак для постояльцев. А вот желудки обоим намекали, что удэши-то удэши, а вчерашняя еда в кафе, больше по тарелкам размазанная, была слишком давно.
      В общей зале внезапно обнаружился Акай. Сидя с краю длинного стола, он неторопливо пил заваренный почти до черноты травник, вдумчиво вчитываясь в развернутую газету.
      — Доброе утро, — поздоровался, заметив краем глаза замерших у лестницы Кэльха с Аэно. — Вы уж там найдите чего поесть сами.
      — Ага, найдем, — согласился Аэно и утащил слегка зевающего Кэльха на кухню.
      Им-то не привыкать было готовить для себя из того, что найдут. Так что быстро сориентировались, покидали на огромную сковороду небрежно накромсанную копченость, найденную в холодильнике, какие первыми попались овощи, засыпали дробленую крупу и залили все водой. А потом, как крупа сварилась, приняв в себя и мясной аромат, и овощной сок — вбили в это «нечто» по паре яиц. И сытно, и быстро — на все про все и получаса не потратили.
      Разложив свое творение по тарелкам и прихватив по толстому куску хлеба и стакану чего-то ягодного, приятно-кисленького, вышли в общий зал. Акай все еще сидел там, правда, уже не читал, просто смотрел в окно, постукивая по столу кончиками пальцев. И выглядел абсолютно принадлежащим этому времени. Куда только делся тот неотесанный мужик в одежде с чужого плеча, пришедший к Замсу, вместо него сидел чуть грубоватый, но вполне современный удэши Земли, на лицо глянешь, сразу видно: родня тому же Фарату.
      Их вообще многое роднило, тех, кто появился на свет в глубокой древности. Земляных — так особенно, даже говор и повадки были похожи. Выделялась разве что Акмал, не стремилась к всем этим новомодным штучкам. Ну так она и обитала почти безвылазно в Эфаре, а там сами Стихии велели хранить традиции изначальные. Да и не нужно было это ей, вся эта ерунда. Акмал научилась читать, но на информатории смотрела с чуть насмешливой полуулыбкой и просила принести ей книг, у которых «буковки поболе».
      Каждый из древних по-своему приспосабливался к новому, и Хранителям теперь было очень интересно: каким станет Ниймар позже, когда попривыкнет к бодрствованию. Уж точно вряд ли сменит свои одеяния на такую одежду, какую выбрал Акай — сорочку с небрежно закатанными рукавами и простецкие, «рабочие» штаны грубой ткани.
      — Поели? — поинтересовался Акай, когда тарелки опустели, и подтолкнул к Кэльху развернутую на одной из страниц газету. — Смотрите, что учудить успели.
      Хранители нависли над страницей, вчитываясь в огромную статью о внеочередном запуске и возвращении «пчелы».
      — Метеорит? Размером меньше яйца?! Да как такое возможно-то?
      — Упустили, не досмотрели, — развел руками Акай. — Откуда ж я-то знаю? Хотя голова и у меня болеть будет, как доучусь: надо придумать, как не допустить подобного более. То вот повезло, а как где далеко от Элэйши случись такое?
      — Но у корабля ведь будет защита? — Аэно подергал себя за косу и вспомнил: — Силовое поле же, Эллаэ за него отвечает.
      — То-то и оно, да даже она отвлечься может... — Акай снова покачал головой, потом встал. — Ладно, огоньки, пора мне. А вы пока головы не забивайте, вам больше о другом думать надо. Звезды учите, кто нам дорогу-то прокладывать будет?
      Они рассмеялись вместе, и Аэно чуть покачал головой:
      — До звезд еще многое нужно выучить. Нас выгнали проветрить мозги, пока мы не заучились вконец. А вот потом снова наляжем.
      — И правильно, — Акай хлопнул их по плечам. — Это у Замса голова — все туда лезет. А нам роздых нужен. Ну, до вечера, отдыхайте.
      — Чем займемся? — спросил Кэльх, когда он ушел. — Еще по городу погуляем, а вечером — на воздушный шар?
      — Давай, сегодня попробуем оценить и новый город? — улыбнулся Аэно. — Жить только прошлым нам нельзя, несмотря на то, что здесь и в Иннуате нам очень хорошо. Но вечером полетаем обязательно. Не могу от такого отказаться.
      — Давай. Но сначала — посуда! А то не дело такое после себя оставлять.
      Конечно же, они помыли посуду. И конечно же, отправились гулять, прихватив с собой только поясные сумки с письменными и рисовальными принадлежностями да амулетные карты, связанные с банковскими счетами — было очень удобно, что не нужно таскать с собой кошель с монетами. Да и монеты уже были в ходу достаточно редко, разве что в совсем уж мелких лавочках-магазинчиках, не оборудованных специальными считывающими амулетами, вроде тех же уличных лотков с выпечкой.
      Удивительно, насколько раньше, в той жизни, Фарат казался большим. Старый город прошли из конца в конец за два часа, и то неспешным шагом, любуясь просыпающимися улицами. А вот за парковым кольцом уже вовсю шумела жизнь, спешили по улицам «дракко» и частные машины, роллеры и просто прохожие, стайками деловито двигались школьники, собираясь на специальных, выкрашенных в оранжевый цвет, остановочных площадках, куда подъезжали такие же оранжевые «дракко», у которых вместо номеров маршрута над лобовым стеклом сияли надписи «Школа» и название района. Аэно подтолкнул Кэльха, кивком указывая на один такой «дракко». «Школа Солнечная» — значилось у него на табличке.
      На что Кэльх тут же принялся гадать: а как и что с тем приютом, что Чезара устроила? Пришлось садиться на лавочку в ближайшем сквере, разворачивать карту, а когда на ней нужного не нашлось — доставать информатории. А чтобы раскопать от самого начала, пришлось долго-долго закапываться в исторические хроники Фарата. Как-никак, с момента основания приюта минуло побольше пятисот лет.
      Да, тот скромный домик, в котором когда-то Чезара собирала своих подопечных, уже не существовал. Да и «новое» здание теперь считалось историческим памятником. Но приют был и по сей день, правда, теперь уже не один, а целая сеть досуговых организаций, школ, интернатов для сирот и учащихся под патронатом Совета, кружков под единым названием «Воронье Гнездо». Выбрав из всего огромного списка то, что больше всего походило на центр этой сети, решили наведаться туда. Ну, и потом в музей заглянуть. И чего совершенно не ожидали — так того, что симпатичная нэх-служащая, едва завидев их на пороге, переполошится и побежит докладывать начальству: гости пришли, да не какие-то — сами Хранители!
      Краснели оба в тот день до ушей. Сначала — потому что им, как виновникам основания приюта устроили настоящую экскурсию, рассказывая, что и зачем сейчас, как с детьми занимаются. А потом — когда попросили зайти в какой-нибудь из кружков неподалеку, рассказать детям о том, как все было в их время, и просто дать возможность к прошлому прикоснуться.
      Но, раз уж пришли, раз переполошили всех своим появлением, пришлось... Нет, не «пришлось». Не было это тягостной обязаловкой, скорей уж наоборот, едва только появились в широких дверях зала, где занимались уже не совсем малыши, а ребята постарше, едва на них взглянули десятки глаз — сперва со сдержанным любопытством, а потом и с узнаванием, не стало никакого внутреннего принуждения. И рассказ из уст Аэньи лился легко и свободно, обретая знакомую напевную плавность горской легенды, и карандаши в руках Хранителя порхали так же, рисуя иллюстрации к этой легенде. И замерли, чуть дыша, дети, сгрудившись на пушистом ковре вокруг них.
      В тот день они унесли с собой не просто по рисунку Кэльха Хранителя — что-то большее. То, чем удэши когда-то мечтали поделиться со своими детьми — и не смогли, искалеченные войной. То, что щедро отдавали теперь им, этим детям нового мира, выплескиваясь до дна и тут же согреваясь теплом юных душ.
      После такого нужно было осмыслить все в тишине, но — не вышло. Покинув приют, нос к носу встретились с Кречетом, чуть не столкнулись лбами, влетев друг в друга. Лито куда-то спешил, уткнувшись в мини-инф и что-то негромко бормоча в гарнитуру, а Кэльх с Аэно снова шли, взявшись за руки, и, дернувшись в стороны, пальцы расцепить забыли.
      — Что-то мы как приехали — во всех знакомых только и делаем, что врезаемся, — заметил Кэльх, когда свободными руками поймали Кречета, чтобы не сел прямиком на задницу. — Только в прошлый раз нас Фарат ловил, а не наоборот.
      — А? — Кречет поморгал, словно разбуженная птица, заставив Аэно рассмеяться в голос: кажется, все «пернатые» были немного похожими.
      — Камо элэ, Крэчэт? — усмехнулся Кэльх. — Тоже учеба?
      — Дела, — недовольно буркнул тот. — Сейчас.
      И, попрощавшись и убрав мини-инф, поглядел уже осмысленней.
      — Вы откуда тут?
      — Отдыхаем, — отмахнулся Кэльх. Хотя он уже не был в этом так уверен.
      — То есть, не заняты до вечера?..
      Оба пожали плечами, переглянувшись:
      — Не заняты, вроде бы. Никуда особо не собирались.
      — Отлично! — Кречет аж руки в предвкушении потер. — Мне как раз нужны были двое, чтобы в мастерской помогли. Роллеры вблизи видели?
      — Ну разве что видели. У Аманиса есть такая машинерия, он нас катал. Чем помочь-то сможем? — изумился Аэно.
      — Руками! Как раз не только поглядите, но и пощупаете, у меня полный завал и подсобы не хватает! — Кречет уже подхватил их за локти и потащил за собой, будто сто лет знакомы были.
      Или это Звездность пламени так роднила, что восприняли абсолютно нормально? Ну и любопытство, которое тоже терзало: интересно же посмотреть на мастерскую, где эти самые роллеры... наверное, чинят?
      Оказалось — и чинят, и новые собирают, и вообще, все это настолько интересно и необычно, все эти железки, которые надо гнуть и полировать, узлы хитрых механизмов, которые собираются из множества мелких деталек, колеса, которые нужно прикатить со склада, потому что у всех руки заняты, а заказ «горит», завтра роллер к мероприятию нужен...
      Кречет успевал носиться посреди этого бедлама с инструментом наперевес, вместе с каким-то дальним родичем — Аэно с Кэльхом и не разобрались, кем. Не до того было, когда работали вместе с остальными, кинув уны с вещами в чистый угол, засучив рукава сорочек и тут же перемазавшись в масле и еще чем-то, оставившем черное пятно на остром носу Кэльха, когда тот неловко его потер. И ни капли не обидно было, когда мастер чихвостил, ругаясь, что не парные колеса, что из другого угла надо было брать, куда глаза ваши глядят, Звездные-то, так вас и растак? Наоборот, тянуло смеяться и нестись исправлять оплошность, а потом сидеть, слушать во все уши, когда за обедом наперебой делились с новичками историями из жизни, и мастерской, и дорожной.
      Кречет, как выяснилось, тоже «отдыхал». Ну, точнее, его Эллаэ выгнала с учебы, сказав, что видеть больше не может, хотя бы на время основных зачетов у ее подопечных. Отвлекает, мол, от распекания неуспевающих.
      — Она у меня — ух, какая! — сквозили в каждом слове Кречета гордость и восхищение. — В своем маленьком кулачке кадетов держит, как пучок мышей за хвосты!
      Хранители хохотали, представляя Эллаэ и мышеподобных кадетов. Кэльх то и дело косился на оставленную сумку, гадая, как бы так зарисовать и это, и то, и... да все подряд! Об Аэно и говорить нечего, тот слушал и запоминал — значит, вечером засядет за написание очередных историй, и потом, когда и этот дневник будет закончен, выманят издатели его всеми правдами и опубликуют, и мастера легко угадают себя на страницах. Только вряд ли их всех это волновало. Вот роллер — да! А какой-то дневник... Как свободное время будет. Которого и так слишком мало!
      К вечеру с роллером все же управились, Кречет выдохнул, глядя, как наводят последний лоск, натирая тряпками и без того блестящий корпус, утер грязной рукой лоб.
      — Все... Справились!
      А ведь, по сути, когда пришли в мастерскую, никакого роллера еще и в помине не было. А теперь есть — стоит, гордо сияет, только сядь, только подай силу в амулетное сердце — зарычит как разбуженный зверь и помчит вперед.
      Аэно внезапно понял, что хочет себе такой. Только не легкий и верткий, а более мощный, внушительный, чтобы вдвоем с Кэльхом было уютно устроиться в седле — и ветер в лицо, дорога серой лентой под колеса!
      — Кречет... Мы потом еще как-нибудь заглянем? — спросил осторожно.
      Потому что сначала обдумать надо, посмотреть, сколько подобное чудо вообще стоит, поучиться, опять же — Аманиса попросить или школы есть для такого? А и свою учебу забывать нельзя, времени-то все меньше.
      — Заглядывайте, — усмехнулся тот, что-то по глазам поняв. — Только осторожней, этот огонь разгорится — не погасите уже!
      — Иногда это и хорошо — что-то новое, до сих пор неизвестное, — усмехнулся Аэно. — Надо подумать, Кречет. Элэ-элэй, амаро*. Спасибо за день.
      
      Обратно к Фарату вернулись уже совсем по темну, радуясь, что Кречет напоследок пустил в душевые — иначе бы все вещи перемазали. А так только сорочки постирать, к утру даже без их помощи высохнут.
      Дом Хранителей встретил как всегда: теплом, спокойствием и доброжелательной деловитостью, когда все друг друга уважают и не лезут, если желания говорить нет, но с удовольствием посидят рядом, если в том нужда появится. За столом как раз ужинали сразу пятеро, не считая Фарата с Акаем, что-то обсуждавших в стороне. Кэльх пробежался взглядом по лицам, рассматривая их, Хранителей нового мира.
      И не нашел отличий. Ну не считать же за них современную одежду и говор? Хранителей всегда выделяло что-то другое, глубинный отблеск нелегкого выбора, стоившего им, возможно, чего-то очень дорогого. Тень долга, что «тяжелее горного хребта и легче пера серебряного тапи». Свет в глазах, когда любишь весь мир и готов на все ради него. До конца, до последней грани, до капли, песчинки, искры, вдоха.
      — Айэ, нэхеи, — поздоровались негромко, ушли наверх, переодеться, и спустились опять.
      После мастерской почему-то перестало хотеться остаться вдвоем в тишине. Теперь тянуло пообщаться, пусть всего лишь перекинуться парой слов, но посидеть рядом с кем-то еще. Да даже просто попросить баночку со специями передать или еще травника.
      Когда поели, Аэно все сидел, вертел в руках вилку, и сначала не понял, чего Кэльх вскочил и убежал. Дошло, когда вернулся с гитарой, протянул.
      — Займи руки этим, рысенок, — а сам к Фарату подошел, не иначе как про ювелирную мастерскую спросить.
      Гитара... Аэно ласково огладил лаковый корпус, даже в сумраке тепло сияющий, словно впитавший в себя солнечный свет. Устроил пальцы на грифе, прикрыв глаза. Хотелось дойти до того, как рождается музыка, интуитивно, но он бы не отказался и от учителя, если бы кто-то предложил научить.
      — Нэ так, — раздалось над ухом, когда принялся перебирать струны, неуверенно к ним примеряясь. — Нэ так, Аэнья.
      — Научишь? — улыбнулся тот: кажется, Стихии не оставили его невысказанную просьбу без ответа. Открыл глаза и уставился на парня, вернее, молодого мужчину, один вид которого отозвался в сердце и горькой, и сладкой болью узнавания. И не было ничего удивительного, что полувсхлипом вырвалось: — Шайхадд?
      — Признал? — улыбнулся тот алыми, обветренными губами, такими своеобычными для пустынника. — Мы уж думали: забыл, Аэнья. Научу. Садись ближэ.
      Вот только не водой и не огнем тянуло от него, когда Аэно пересел на другую сторону стола. Пустынный ветер, настоящий шахсин под черными ресницами таился. Видимо, и эту часть рода Стихии одарили полной мерой, наверняка в роду Сатора и Нии после них были и Огонь, и Вода, и Земля, сложившись в алмаз. Аэно было любопытно донельзя узнать этого потомка любимой сестренки.
      — Я ничего не забыл. Но почему сами-то не связались? — с чуть заметной обидой спросил он. Обида была наигранной и очень не вязалась с его нынешним видом. Под маской сурового воина все равно таился любопытный подросток.
      — Нэ дэло отвлэкать, — покачал головой пустынник. — Вы важным заняты, как можно? Все равно что от родника путника отталкивать.
      — Когда этот путник уже булькает — самое время!
      — Ну так я ужэ тут, нэ так, скажи?
      Аэно улыбнулся.
      — Учи, Шахсинар.
      У пустынника дрогнули руки.
      — И правда — видишь ты, Аэнья, — склонил голову он. — Умээшь угадывать. Для мэня будэт чэстью учить тэбя.
      
      Садиф Шайхадд не зря не назвал своего имени, когда решился все-таки спуститься вниз и заговорить с тем, о ком в его роду из уст в уста уже полтысячелетия передавались легенды и старые истории. Как и многие его предки, Садиф прочитал от корки до корки полное издание дневников Аэньи, все его сказки, все воспоминания Ниилелы Звонкий ручей, записанные его многопрадедом — Ирмаром. Но, кажется, «свэтлому звэрю» не было нужды знать его имя — он с одного взгляда угадал прозвание, данное Садифу. Шахсинар — «оседлавший шахсин».
      Вечер получился душевный: Аэно с Шахсинаром терзали гитару, под конец даже начавшую издавать хоть сколько-то приличные звуки, а не «мяуканье голодного кота», как выразился Акай, Кэльх мучил Фарата, обложившись информаторием и бумагой, на которой делал какие-то пометки и зарисовки, а остальные Хранители кто ушел отдыхать, кто взирал на это с невольными улыбками. Все-таки присутствие стольких удэши сразу — причем удэши, которым было хорошо и они этого не скрывали — для нэх было приятно.
      Сила играла и переливалась, словно отражаясь в гранях алмаза, и неважно, какой Стихией она была окрашена. Двое юных, несмотря на вид телесного воплощения, огневиков грели, словно теплое весеннее солнце, даже не прилагая к этому ни малейших усилий.
      — Хранители, — выдохнул кто-то, и с ним согласились легкими кивками.
      Потому что Аэно и Кэльх были, ушли, вернулись и остались навсегда именно что Хранителями — с большой буквы, по призванию и сути.
      
***


      Фарат на вопрос Кэльха о ювелирных мастерских только хмыкнул:
      — Как же не быть? Во все века люди любили красивые побрякушки, и сейчас любят.
      Спрашивать, зачем, не стал — Фарат был стар и мудр, и за два прошлых дня, видя перед собой обоих Хранителей, успел заметить, как иногда поспешно Кэльх перехватывает руку любимого рысенка, тянущуюся к волосам, заплетенным в две тонкие косички на висках. Косички эти были вынужденным компромиссом: если оставить волосы незаплетенными, Аэно начинал терзать тонкие прядки, безжалостно спутывая их в колтун. Косички хотя бы не так поддавались этому варварству.
      Так что не было ничего удивительного, что с утра Кэльх убежал, клюнув Аэно в висок и пообещав вернуться к обеду. Или к ужину, но уже точно! Тот только улыбнулся: отлучка Кэльха была ему на руку. Как раз стало получаться что-то пристойное с гитарой, и вымученный стих потихонечку ложился на музыку, пусть всего лишь речитативом на простенький перебор.
      Аэно не обольщался, понимая, что большего просто не сумеет — уж точно не за пару дней, пока Кэльх будет с браслетом возиться. Но хоть высказать, выразить! И поэтому уговорил Шахсинара позаниматься с ним и днем, если тот не занят.
      Пустынный Хранитель занят не был, о чем сразу и сказал, щуря черные глаза:
      — Нэт сэйчас мнэ дэла, Аэнья. Будэт — уйду, но пока я здэсь. И твой.
      Вот и насел на него удэши, сам не замечая, как под веселым ветром Садифа все ярче разгорается и сам, как блестят рысьи глаза, когда получается, и начинают слушаться пальцы, и перестают дребезжать струны, неловко прижатые к ладам.
      — Ну хоть слушать теперь ладно, — ворчал тоже никуда в этот день не ушедший Акай, бездельничавший в общем зале, лениво просматривая целую стопку книг. — А то уши, бедные мои уши!..
      — Акай, а ты сам-то умеешь? — фыркнул Аэно.
      — Ага, — весело сощурился земляной. — Кувалдой по наковальне — еще как умею! Такая песня выходит — закачаешься!
      — Нэбось, в прямом смыслэ, — усмехнулся Шахсинар. — А словами умээшь?
      Он ненадолго оставил Аэно в покое, давая тому растереть гудящие руки. Не был бы удэши — уже в кровь стер, а так ничего, терпел, хотя хотелось сунуть ладони в пламя горевшего ради уюта камина. Подумав, Аэно не стал себе в этом отказывать. Пока сидел у огня, жмурясь от удовольствия, Акай сложил свои книги и перебрался поближе, явно решив поболтать, раз уж собеседники нашлись.
      — Да какой я тебе певун, ветрище? — захохотал он на вопрос Шайхадда. — Ну, разве что так, за работой ритм задать. Я ж в самом деле кузнецом был, всем удэши клинки ковал, да и не только их. Эфару меч, Акмал — молот. А? Что вы так уставились? Не видали ее боевой молот никогда? А, и правда, зачем он ей теперь-то? Надо бы Мать проведать, может, подсобить чем.
      — А колокола? — невольно заинтересовался Аэно. — Что в Эфар-танне висят. Ты ей помогал ковать?
      — Нет, то уж без меня было. Я в то время уже давно в Землю ушел, Ворчуна утаптывая.
      — Расскажи! — глаза у Аэно так и полыхнули, и не поймешь чем — то ли злостью, то ли жаждой новых историй. — Я... там был. Расскажи.
      Акай гулко вздохнул, огладил огненно-рыжую бороду, вьющуюся мелкими завитками.
      — Ох и вцепился, котище. Ладно. Я жил на побережье северного моря...
      Аэно схватился за грифель.
      «Он собирался жениться — избранница его была прекрасна, как весенняя роща в цвету. Ее целительная сила была равна его силе, и Акай радовался: у них будут хорошие дети. Может, даже такие же красивые, как Тьель. Забавно понимать, что могучую, как Акмал, удэши земли все называли так ласково — „весенний цветок“.
      Все было прекрасно, и не пролегал тогда еще между Аматаном и Ташертисом Граничный хребет, верней, тогда и названий-то таких не было — Аматан и Ташертис. А западнее обитал нелюдимый угрюмец, которого так и называли — Ворчун. Остальные удэши старались без нужды не то, что не тревожить его, даже не забредать или залетать в земли, что он назначил своей вотчиной. Теперь уже и не узнать, какая каменная блоха укусила Ворчуна за его мохнатый зад, но он пожелал себе еще больше земли. И обратил свой взгляд на побережье...»
      — Я тогда как раз по восточному краю материка рыскал, искал каменный уголь и металлы. И попросту не успел на помощь Тьель и своей семье. Когда добрался до дома... — Акай сжал кулаки и опустил голову. — Некого там было спасать. И на ближайшем же сборе на танцевальном поле я поставил вопрос ребром: или мы Ворчуна усыпим, или то же самое случится с кем-то еще. Нас тогда много собралось: Эфар, Акмал, Фарат, Янтор... Датмал, Гэркан, Танта, Яштэ...
      «Мать Дерев, Гнездо звезд, Волна, Рожденный пламенем глубин», — переводил для себя Аэно.
      — Тяжко это было. Не усыпить даже — договориться всем. Это сейчас удэши слушать умеют, — Акай покачал головой. — А тогда — хоть молотом их по маковке, и то не всем помогало. Насилу уговорил, Янтору о Родничке его напомнил, слабеньком, другим о детях, что в защите нуждаются.
      Аэно уже и не рад был, что допросился: чужую боль всколыхнул, ту, что Стихии так тщательно сглаживали, вымывая память до хрустальной прозрачности. Но... не стирается такое. Никогда, ничем, даже смертью, даже Стихиями, даже временем. Душа любого живого и разумного сплетена из тонких нитей памяти. Можно вытрепать до почти полного бесцветья, но сотканный узор останется. И Акай бережно разворачивал тканное полотно, рассказывал, может, не так плавно, но четко и ясно рисуя картины былого. Как бились удэши, как водники сплели сеть из дождей, а воздушные ее на Ворчуна набросили, как утишали его жизнь огненные, а он все равно уже в полудреме огрызаться умудрялся.
      — Мы над ним курган насыпали — а эта тварь ворочалась, проседала земля. Ну я и... с психу-то... Что было дальше — мне Янтор уже сейчас рассказал, в этот год. Через два лета аукнулось нам все это, да так, что до сих пор икается. Великая сушь наступила. Распространялась она так быстро, что Акмал и Эфар успели буквально в последний момент отгородить хоть малую часть материка. Выстроили стену, о которую горячий ветер расшибся, потерял силу. Сколько тогда слабосилков водных погибло! А тех, что все росшее-живое растили...
      — Поэтому зеленоручек так мало? — Аэно покосился на молча слушавшего Шахсинара. — Некому было после кровь смешивать.
      — И потому тоже. Но сейчас появятся, — Акай мечтательно прижмурил хитрые зеленющие глаза. — Много появится. Будь Ворчун чутка поумнее, цены б ему не было в мире. Он же воплощенная Живая земля был. Захотел — травы в рост деревьев вымахали, захотел — стрекозы с буревестника. Я, когда Стихии вернули, много в себя его силы впитал. И поделиться не поскуплюсь.
      — Выходит, вы четверо — чистые Стихии, — Аэно задумчиво подергал косицу. — Только Тайгар еще... Я рад, Акай. Что те силы, наконец, на хорошее дело пойдут, а не...
      И замолчал, больше ни слова не проронив.
      
      Кэльх провозился с браслетом два дня без передыху. Аэно не возражал, видел, как горят глаза любимого, да и рад был, что у самого время есть. К тому же Кэльх впервые что-то делал своими руками — ну, в этой жизни. А еще же и инструменты новые, и все... Немудрено, если бы на неделю задержался. Но нет, управился, явился к ночи, когда все кроме Шахсинара спать уже разошлись, подошел.
      — Руку, рысенок.
      Глаза Аэно вспыхнули искренним, совершенным счастьем, когда бестрепетно протянул ему руку. Да, кажется, прикажи Кэльх ее на колоду под топор положить — так и сделал бы, не задумавшись. Но запястье только мягко обхватили кожаные полоски, тихо звякнули подвески, на сей раз все разные. И язычки огня, и колокольцы «снежного поцелуя», и маленькие перышки-коготки, и даже пара капель огненного опала, совсем крохотных, но от того не менее ярких.
      Тонкие пальцы, успевшие чуть-чуть огрубеть от струн, жадно и чувственно пробежались по этим звенящим серебряным подвескам, словно ласкали каждую. Кэльх буквально всем собой ощутил, как распускается внутри Аэно какой-то колючий, туго и болезненно стягивавшийся узел. И от этого самому дышалось легче.
      — Давай косу переплету, — улыбнулся он, теперь спокойный. Знал: Аэно больше не будет выдергивать себе волосы. А что губу кусает... так с этим другими методами справляться надо. И уж точно не под внимательным взглядом Шахсинара.
      Садиф слегка смутился, увидев, с какой готовностью Аэнья распускает волосы, разворачиваясь спиной к Кэльху. Полное и безоговорочное доверие? Словно оживала одна из древнейших сказок вот тут, прямо на глазах. «Заплети мне косу, брат, чтобы чужой клинок не срезал ни пряди. К тебе повернусь спиной — верю, что не ударишь». Ох, какой седой, жутковатой древностью веяло от этого. Как недавно от рассказа Акая, которому был свидетелем. Но одновременно веяло и жизнью. Той жадной, настоящей жизнью, которой в иных сейчас как будто и не хватало.
      Тряхнув переплетенной косой, Аэно встал, бережно поднимая гитару.
      — Кэльх... Я доделал. Пойдем? Послушаешь.
      — Пошли, конечно.
      — Со мной пошли, — сурово перебил их воздвигшийся на лестнице Фарат. — А то не только шерсти натрясете!
      — А... куда? — изумились в один голос Хранители, краснея разом.
      Да уж... за три, нет, четыре дня в Фарате, их комната успела превратиться в настоящее гнездо — и шерсть, и огненные перья были повсюду, как ни старались сгребать все в одну кучу, в которой было так уютно спать, разлетались отголоски силы все равно везде. Уже и в главном зале то и дело поблескивали.
      — Со мной, говорю. А ты спать бы шел, не сиди сычом, — махнул Фарат Шахсинару — и пошел внезапно не наверх, а на улицу, поманив за собой Хранителей.
      Те переглянулись, невольно заинтригованные, и поспешили за удэши, уже даже не пытаясь угадать, куда же это он, на ночь глядя.
      Улицы Старого города, как в прежние времена, были освещены теплым дрожащим светом фонарей. Их тут зажигали Свечники, возродив былую традицию, и по вечерам это становилось целым представлением. Сейчас же улицы, несмотря на поздний час, были полны гуляющих. Фарат легко шел через людской поток, только поспевай за ним. И шел он...
      — Площадь Совета? — шепотом изумился Кэльх. — Зачем нам туда?..
      — Узнаем, потерпи, — Аэно рассмеялся и поудобнее перехватил гитару, которую так и нес в руках, без чехла. Фарат им даже собраться не дал, так вытолкал.
      Они действительно пересекли площадь Совета, сейчас мягко подсвеченную изнутри. Толща цветного стекла под ногами казалась застывшим льдом озера, на которое и ступать-то было боязно.
      После Фарат свернул в неприметный переулок, кивнул двум сонным нэх-охранникам, и повел Хранителей вниз по лестнице. Те уж думали — действительно в зал Совета Чести, когда Фарат остановился у неприметной стены, коснулся ладонью, и та подалась, растекаясь в стороны и открывая проплавленный в камне проход.
      — Туда идите. Потом огненным путем выйдете, как захотите.
      Теперь они смеялись оба, настолько это напоминало поведение Янтора год назад. Но... Фарат мудр, как и Отец Ветров. И если считает, что им просто необходимо уединение — то так и надо сделать, все-таки, древние удэши видели и знали больше. А что ворчал Фарат, за ними каменную «дверь» закрывая — так, наверное, подозревал, что останется от того места, куда он их пустил. Янтор с собратом мог и поделиться.
      — Идем, рысенок, — позвал Кэльх, когда стена сомкнулась, отрезая дорогу назад.
      В груди мягко колыхалось все сгущающееся предвкушение того, что услышит — ведь не зря же Аэно так долго над чем-то работал, не зря терзал гитару. В конце концов, не зря Фарат так переполошился, едва на них глянув!
      Каменный коридор прихотливыми изгибами вел вниз. Уж не Керс ли его проплавил, наверх выбираясь? Или, может, когда-то приходили сюда нэх? Так или иначе, наплывы на полу складывались во вполне удобные ступени, а стены еще помнили огонь, их оплавивший, и сейчас ласкали ладони. Их хотелось касаться и касаться, этих стен, и для этого было даже не жаль разжать руки.
      Фарат не зря сказал об огненном пути: внизу, пусть и глубоко, но явственно чувствовалось медленное течение расплавленной магмы. Наверное, не будь они в полном раздрае, посетив Ткеш, и там бы ощутили что-то подобное, еще более явно.
      Проход привел в округлую каверну. Было похоже на то, что гигантский воздушный пузырь поднимался когда-то в густой магматической массе, да так и не добрался до поверхности, застыл полостью. Здесь не было особой красоты, как в жилище Янтора. Но так то женской рукой было обустроено, а здесь все сугубо практично: каменное ложе посреди каверны, да и все, зачем большее-то? Ну, разве что спальник, небрежно закинутый в угол, сюда явно был притащен уже многим позже, но кем-то столь же деловито-мужиковатым. А современный вид этого самого спальника говорил о том, что это был Акай — больше некому. Наверное, отсиживался тут после особо тяжких дней в школе.
      Спальник был немедленно расстегнут и постелен поверх ложа — несмотря на привычку к кочевой жизни, оба Хранителя все-таки любили комфорт, и если была возможность, не стеснялись его себе создать.
      — А вещи не принес, зараза, — смешливо фыркнул Аэно, без стеснения раздеваясь и, подумав, распуская волосы. Кэльху нравилось, когда вот так, безо всего, что сковывает. Нравилось перебирать пряди, заставляя почти мурчать, вычесывать даже не гребнем — пальцами. Млели от подобного оба, но сейчас для ласки было не время. Вернее, оно будет чуть позже.
      — А они нам нужны будут? — невольно развеселился Кэльх. — Нам бы эти не пожечь умудриться!
      Он тоже разделся, сложив все в одну стопку, чтобы не пришлось рыскать потом по всей каверне, разыскивая чью-нибудь сорочку. И устроился на спальнике рядом с Аэно.
      — Рассказывай, рысенок. Что ты написал?
      Вместо ответа Аэно устроил гитару на колене, пальцы мягко пробежали по струнам. Мелодия была очень простая и очень горская. Ее бы на флейту переложить, перезвоном онни дополнить — было бы в самый раз. Кэльх опустил голову, глядя на то, как касаются серебристых струн кончики пальцев, словно ласкают. Золотисто-русая с проседью волна волос стекла по плечу, прикрывая Аэно, словно плащ, сотканный из солнечных лучей и тонких паутинок первой мастерицей-удэши. Он до того засмотрелся, что не сразу понял: Аэно что-то тихо-тихо говорит. Пришлось прислушаться, чтобы понять, что это на горском диалекте, не настолько древнем, как говор Ниймара, но и от современного языка далеко.
      — Кэлэх амэ, намэ илаэ намарэ!
      Аэно не пел, но слова тихого речитатива органично вплетались в мелодию.
      — Кэлэх амэ, намэ илаэ намарэ!
      Тэран амэ ильама наэ тэярэ.
      Алэм наа камо янаэ альма.
      Данай амэ наа, леа анэяро,
      Эо наа умах майма тэрэмаро,
      Мэир наа сати адэма кайна…**
      Кэльх думал — потребуется перевод. Но смысл слов узнавался сам собой, не требуя никакого напряжения. Смысл, который все равно доходил не сразу, строчка за строчкой, пока последняя не заставила вздрогнуть, опуская голову, закрывая лицо волосами. Тяжело дыша, Кэльх сглатывал, хотя глаза были абсолютно сухими.
      Он ведь всю прошлую жизнь твердил это, Аэно. Говорил раз за разом, будто был уверен, что так и получится, что два костра однажды взовьются, унося их Стихиям, но его — вторым. А вместо этого — наоборот. Ушел первым, пусть и дождавшись там, за гранью. Чего ему стоило это ожидание?.. Кэльх не знал. И сладко, и горько было от этих слов, и непонятно, чего больше, так, что сердце рвется. Кэльх пытался собрать его, заставить биться заново, не понимая, плохо или хорошо, сжимал кулаки, на замечая этого.
      Перезвон струн стих сам собой, Аэно просто перестал их перебирать. Головы он так и не поднял, ничего не спросил, и даже дыхание затаил, кажется. И только крупно вздрогнул, когда Кэльх притянул к себе, вжимая, стискивая, слепо шаря руками, пока не замерли ладони напротив сердца, будто закрывая и его — и огонек там, за ним.
      — Мы всегда... Всегда будем вместе.
      — Мы — одно целое. Даже если далеко друг от друга — все равно вместе?
      — И никак иначе, рысенок. Никак иначе...
      Гитара, аккуратно поставленная на пол, отозвалась тихим стоном, но до нее Аэно уже не было никакого дела. Он развернулся в крепких объятиях Кэльха, запрокинул голову, вглядываясь в его глаза. Там сейчас не было Звездного пламени, да и никакого другого не было, но для него они горели. Светились тем самым глубоким синим цветом, каким мерцали всегда, когда Кэльх сосредотачивался на чем-то важном.
      И казалось — ложатся вокруг витки золотой цепи, звонкие и легкие.
      И казалось — больше никаких слов не нужно. Все уже сказано, а что сказать невозможно, то в этих глазах читается.
      Золотая рысь вздыбила шерсть, встряхнулась и басовито заурчала — там, внутри. Возраст стекал с Аэно, как вода с этой искрящейся шерсти, и всех напоминаний о прошлом — искусанные губы. А что делать с ними, Кэльх знал: накрыть своими, чтобы его рысенку больше не было больно. Закрыть крыльями, укутать, пряча свое сокровище, свое пламя, чувствуя, как все ярче и ярче разгорается огонек там, за сердцем.
      И все же прав был Фарат. Потому что полыхнули оба, оттуда, от этих огоньков, окончательно смешивая пламя, уже не разбирая — не нужно этого было — где чье, становясь единым целым.
      
      Далеко-далеко от Фарата, за Граничным хребтом, в Ллато, облегченно вздохнул Замс, расслабленно откинулся на спинку кресла, позволяя себе на какое-то время стать просто собой. Еще один узелок в тщательно выплетаемом узоре перестал косить, огненная искра больше не двоилась — ровно пылала белой звездой. Осталась еще одна, но здесь он ничего пока не мог сделать.
_______________________________________
*Элэ-элэй, амаро — что-то вроде «счастливого полета, солнечноглазый». Игра слов «лети, летя» (горский)

**
Перевод:
Счастье мое, светоч рожденного дня!
Глаза мои видят сперва тебя, а потом рассвет.
Дышу тобой, забывая воздух вдыхать.
Ты — мое сердце, пламя, дарующее жизнь,
Ты — тот, кого я ищу во сне и наяву,
Тот, без кого я погасну навсегда.

               
Глава двенадцатая


      И все-таки Фарат был прав, что не дал захватить никаких вещей. Во-первых, не понадобились, к утру уже собрались уходить, во-вторых, все-таки пожгли кое-что. Ну, хорошо: один спальник пострадал, да в каменном ложе проплавили аккуратную полусферу. Даже потеков не было, все просто испарилось, будто так и было. Но эти небольшие разрушения двум удэши Земли, наверное, будет не так уж и сложно поправить. А спальник Акаю найдут новый — это решили, когда лежали после столь внезапного единения, уютно свернувшись в выемке, опять молодые, неуклюжие и абсолютно этим счастливые.
      Их даже не признали, когда вышагнули из пламени камина, запутавшись в собственных ногах и полетев на пол. Аэно только гитару кое-как успел вверх выставить, на спину переворачиваясь, чтобы не хрустнула под их невеликим, но весом. Завтракавшие Хранители, завидев такое, кинулись поднимать, спрашивать, что случилось, а потом замолчали, признав.
      — Ну вот и хорошо... — протянул Фарат, когда расступились, давая разглядеть юных удэши, и Акай подхватил, продолжил:
      — Вот и ладно!
      И смотрели двое земляных так понимающе, с легкими искорками радости в глазах, будто переживали за них, как за собственных внуков.
      — Мы даже почти ничего не натворили!
      — И спальник лучше старого найдем, честно-честно! — наперебой загомонили в ответ, глядя такими наивно-ясными глазами, что злиться на них было просто невозможно.
      — Идите уж, — Фарат потрепал обоих по макушкам и подтолкнул к столу. — Поешьте да угомонитесь.
      Остальные Хранители тоже вернулись к недоеденному завтраку, только Шахсинар задумчиво поглядел поверх стакана.
      — Тэбэ эщо нужны уроки, Аэнья?
      — А ты думаешь, я уже весь такой мастер? — рассмеялся тот, помотал головой так, что толстая косища змеей метнулась по плечам. — Нужны, конечно! Надо же хотя бы один инструмент освоить до конца, а то я в детстве, ну, в том детстве, на флейте играл маленько, да все больше баловался.
      Так и получилось, что когда Кэльх опять убежал — на этот раз с улыбкой до ушей, прижимая к себе абсолютно неподъемную сумку со всякими рисовальными принадлежностями, которую, расщедрившись, собрал по каким-то своим закромам Фарат, Аэно опять остался сидеть с Шахсинаром. И, как к любому другому занятию, к этим урокам отнесся очень серьезно. Настолько серьезно, что ловил каждое слово и движение Садифа, старательно повторяя за ним. А когда не удавалось — тот садился за спиной и поправлял положение рук или вовсе брал за запястье, заставлял трясти им:
      — Расслабь руку, ну? Что ты камэнный, Аэнья!
      Тот смущенно смеялся и тряс, расслаблял, поводил затекшими плечами.
      — Видно, даже у удэши руки устать могут!
      — Могут, Аэнья, могут, — усмехался Садиф и помогал разминать кисти, которые Аэно опять в огне держал, будто в теплую воду окуная.
      А Шахсинар только головой качал, глядя на это, брал потом кисти в свои ладони, рассматривал, словно не верил, что обычное пламя огневику никакого вреда не причинит. И снова выглаживал тонкие пальцы, трогал подушечки:
      — Скоро мозоли набьются, струны рэзать пэрэстанут. Ну, давай, эщо раз второй бой. И про лады нэ забывай.
      К вечеру Аэно не знал: то ли плакать, то ли смеяться, то ли обнять гитару и сидеть, раскачиваясь из стороны в сторону. Руки просто отнимались, но при этом горд был неимоверно: ну получалось же! Даже что-то посложнее того перебора, что для Кэльха играл.
      Наверх вернувшийся Кэльх же и утащил, нахмурившись.
      — Тебе одной учебы мало? В смысле, нас сюда отдохнуть выгнали, а у тебя уже опять глаза косят от усердия — скоро на переносице сойдутся! — отчитал, отбирая гитару.
      — Так я и отдыхаю! — со смехом выпустил инструмент из рук Аэно. — Сам-то ты тоже рисуешь, намарэ. У тебя опять все руки в краске, и на носу тоже. Ох, а об волосы ты что, руки вытирал? Немедленно в душ!
      — Эй, я рисую, потому что в Эфаре такого нет! — попытался отбиться Кэльх, да какой — пихали в спину, настойчиво так. — Рысенок, пощади, дай хоть разложить все сначала! Опять же перемажусь!
      — Покажешь? — Аэно внял здравому смыслу и тут же сунулся к почти готовой картине, бережно закрепленной в зажимах переносного этюдника. — О-о-о... Это...
      Как всегда, восхищаясь своим птахом, его работами, Аэно терял все слова. Впрочем, было от чего. Кэльх изменил своим любимым для масштабных работ густым краскам, вместо этого взяв нежные и легкие, буквально растекающиеся по холсту. И цвета были такие же: одновременно яркие, светлые, издалека заметные, но при этом ни капли не режущие глаз, как-то легко сливающиеся в единое полотно.
      Кэльх взялся рисовать вовсе не Старый город, как почему-то ожидал Аэно. Нет, его впечатлили именно очертания высотных домов новых районов, изящными силуэтами вырисовывающиеся на фоне неба, сочетание зелени, стекла и стали, люди в необычных одеждах, идущие по улице, едущие мимо машины. Он будто специально собрал самых вычурно одетых прохожих, смешал в потоке транспорта целую стайку легких скоростных роллеров и увешанный непонятными приспособлениями «дракко», стремясь поймать и передать дух этого нового мира.
      — А набросков не осталось, — пожаловался Кэльх. — У меня их все раскупили, представляешь, рысенок? То за уличного художника принимали и нарисовать просили — а я же и не против, то узнавали, и тогда вовсе не отбиться было!
      — Ну и хорошо, в нашей комнате будет меньше стопок, — рассмеялся тот, не принимая его жалобы. — Да и знаю я твои наброски, любимый: полноценные же картины, хоть сейчас в рамку — и на стену. Пусть люди радуются, ты ведь несешь им свой свет, а он — в каждом самом маленьком мазке, в каждой линии. Ну, убрал? А теперь — мыться! Пока краска совсем не впиталась. А то сам будешь живой картинкой!
      — Да не впитается она-а-а! — было ответом на очередные подпихивания.
      В душе Кэльх угомонился, во многом потому, что Аэно сам взялся отмывать ему волосы. Провозились до неприличия долго, но умудрились ничего не попортить и даже воду в трубах не вскипятить, хотя опять больше тискались, все перемазанные в мыльной пене, скользкие и раскрасневшиеся. Казалось бы, что огненному удэши горячая вода — а нет, все равно тело как раньше реагирует. И это было приятно во всех смыслах, как и осознание, что наконец-то нормально контролируют свою силу.
      — Завтра никуда не пойду, буду здесь дорисовывать, — поделился планами Кэльх, когда все-таки вытерлись и вернулись в комнату. — Все, что нужно, помню, а на улице опять дергать начнут. Или просто встанут и смотреть будут...
      Он передернул плечами.
      Нет, чужое внимание было скорее приятным, особенно если просто интересовались или завидовали по-доброму. Таких людей он за день несколько раз одарил совсем уж быстрыми набросками и объяснил одной совсем юной девушке, как именно добился нужного эффекта, на что та чмокнула его в щеку и убежала, счастливая. Наверняка домой, рисовать. Но были и те, кто смотрел неодобрительно или ворчали, что перегородил дорогу, а один раз попался и вовсе почти темный огонь настоящей, злой зависти. Тогда Кэльх обернулся, и мужчина-этин торопливо ушел, засунув руки в карманы.
      Чем его так разозлила чужая работа, Кэльх не понял, но после пришлось еще с час возвращаться к прежнему настрою, и больше тратить время так он не желал. Вот как потребуется новый вид — так на улицу и пойдет, а пока и у окна света хватит, а под краски можно притащить какую-нибудь лавочку от камина. Главное закрыть ее чем, чтобы действительно не перемазать, а то и самому стыдно, и Фарат наругается. А заодно со всеми вместе можно будет послушать, как Аэно учится играть, и за него порадоваться.
      Так Кэльх своему рысенку и сказал:
      — Будешь меня вдохновлять. Или я тебя? Как получится.
      — Обязательно, намарэ, — улыбнулся тот, укладывая его в постель, на живот, чтобы размять явственно усталые плечи. Хотя и сам бы не отказался от ответной любезности — Садиф, конечно, немного помял, когда понял, что у бедного удэши уже не только пальцы, но и спина горит огнем. Но то Шахсинар, и не помогло толком, а от рук любимого все проходило мигом.
      
      Легли рано, встали тоже рано, но выспавшись, без тени сонливости, особенно после того как умылись. И снова пришлось самим хозяйничать на кухне, правда, в компании Садифа, который, как и все пустынники, живущие именно что в песках, привык жить больше по вечерам, ночью и утром. Тот правда, целился нарезать бутербродов, за что был приставлен крошить овощи и копчения на привычную уже похлебку, которую делали на троих, а выглянув в зал и обнаружив там Акая — на четверых.
      — Еще немного — и на всех завтраки готовить будем, пока не уедем, — посмеивался потом Кэльх, когда вдвоем с Аэно споро мыли посуду.
      Дом Хранителей не казался чужим, наоборот, в нем было почти как дома — сколь бы глупо не звучало подобное заявление. Просто в гостях всегда боишься повернуться не туда, взять что-то не то, сделать не так. А тут подобного смущения в помине не было, дела сами спорились. И этюдник у окна был воспринят потихоньку просыпавшимися Хранителями как само собой разумеющееся. Кэльх только щурился, когда подходили, осторожно заглядывая через плечо, тихо выдыхали или присвистывали восторженно, не отвлекая словами.
      Вообще, в гостином доме хранителей никто подолгу не засиживался: они в Фарат приезжали по делам, отчитаться о задании или получить новое, найти пару для рождения ребенка, как когда-то Аэно, заглянуть в архив. Постоянно здесь жил только Фарат, ну так он был полноправным хозяином и хранителем города, Акай, как его родич и пока что опекаемый, да Эрлан — воспитанник того самого «Вороньего гнезда», молоденький хранитель-водник, едва закончивший обучение и сделавший выбор. Он и сейчас пропадал в библиотеках и на практике в местной лекарне, так что приползал едва живой, но донельзя довольный. Фарат и его опекал, всегда заставлял поесть, прежде чем отправить спать.
      Так что никто особо не мешал Хранителям заниматься тем, чем им хотелось. Единственным, у кого, кажется, в городе совсем не было дел, был Садиф. Кэльх так понял, что пустынник и приехал именно затем, чтобы познакомиться с ними. По крайней мере, тот не говорил об этом прямо, но чуялось, чуялось: когда есть у человека дела, так себя не ведут. Уж точно не просиживают рядом с кем-то сутками напролет. Правда, Садифа больше интересовал Аэно, и его можно было понять: брат основательницы рода, как-никак, герой легенд и семейных преданий. Так что Кэльх был не в обиде, что на него не обращают внимания. Поначалу. Рисовал, слушал треньканье гитары, временами сменяющееся кусочками проигрышей, поглядывал иногда краем глаза.
      И потихоньку начинал хмуриться.
      Нет, он не был музыкантом — ну, не под то руки заточены, что уж тут поделать. Но как-то слишком уж часто звучало на его взгляд вкрадчивое «Нэ так, Аэнья», после которого Садиф принимался поправлять положение рук Аэно. А художнику не составило труда заметить, что ничего в нем после манипуляций Садифа особо и не менялось.
      Увлеченный, Аэно ничего не замечал, но Кэльх принялся приглядываться еще внимательней, начиная понимать, что зря до этого не обращал внимания на то, с кем оставляет своего рысенка. Как-то в голову не приходило... А сейчас вот пришло, резко так, потому что чуял чужие ветра, что вокруг Аэно так и вились, заставляя раздраженно размышлять, что бы это значило: восхищается? Интересуется? Что ему надо-то, этому Шахсинару? Да нет, скорей уж, шахсиндаттэ*! Подкинули ветра подарочек!
      — Нэ горбись, солнэчный звэрь, — между тем прозвучало от камина. И если бы Садиф, как и полагалось учителю или товарищу, просто похлопал Аэно между лопаток, Кэльх бы даже не дернулся. Но проклятый пустынник вместо легкого хлопка провел по спине Аэно так... Не так. Очень-очень не так.
      Чтобы понять, «как», Кэльху потребовался целый день. Он чуть не угробил картину, трижды правил ни в чем неповинное дерево, прежде чем понял, что лучше только делать вид, что рисует, а самому все смотреть и смотреть краем глаза, вслушиваться, что же за песнь поет этот пустынный ветер. И только после ужина, когда опять остались втроем, наконец дошло, на что все это похоже. Когда севший позади Аэно Садиф потянул руку, поправил выбившуюся из растрепанной косы прядь, убрав с лица и спрятав за ухо — тогда и дошло. Потому что это был его, Кэльха, жест! Он всегда так поправлял волосы своему рысенку — и Аэно тут же краснел, прикусывая губу, смотрел блестящими глазами снизу вверх — что, мол?
      Сейчас даже не дернулся. Вообще не заметил, сосредоточенно подтягивая струны. Только поэтому Кэльх сначала аккуратно отложил кисть и только после этого позвал:
      — Садиф. Тебе шахсин последний разум из головы выдул?
      И встретился взглядом с черными глазами, в которых — кажется, единственно для него явно — пылал вызов.
      — Отчэго жэ, Хранитэль?
      — Потому что только потерявший разум к чужому огню так придет греться.
      — Так то к чужому, — мелькнула на губах пустынника легкая усмешка.
      Аэно, прижав струны ладонью, слегка отодвинулся, пересел так, чтобы видеть обоих, и теперь непонимающе переводил взгляд с одного на другого, слегка хмурясь.
      — Ты на что намекаешь?.. — аж задохнулся Кэльх, ошарашенный таким хамством.
      Нет, это уже точно не было случайностью. Полностью осознанно, нагло настолько, что кое-кто, кажется, одурел от своей нахальности.
      — Вы о чем? — растерянно спросил Аэно.
      — Хранитэли — для всэх, или нэ так? — еще насмешливее осведомился Садиф.
      Втянув воздух сквозь сжатые зубы, Кэльх честно пытался успокоиться. Не получалось. Звучал в голове голос брата, хотя не слышал от него подобного никогда: «Нельзя хранителя — только себе». И звенела, подрагивая, золотая цепь, и кажется, вспыхнула над волосами огненная корона, потому что Аэно вскочил, роняя гитару.
      А Кэльху уже было наплевать.
      — Себя можешь кому угодно. А этот огонь — мой!
      Аэно растерянно шагнул к Кэльху и замер, повинуясь властному жесту: «не влезай». Может, привычные им обоим, выработанные для боя, эти жесты и смотрелись в исполнении подростков смешно, но сейчас было все равно. Аэно только коротко кивнул и отошел к стене, прислонился к ней спиной, даже глаза чуть прикрыл, глядя из-под ресниц, вроде как, рассеянно. Кэльха он этим взглядом не обманул — Кэльх прекрасно знал, что так Аэно может схватывать целостную картинку.
      — Твой? Или твоя? — не нашел ничего лучшего спросить Садиф.
      И — щелкнуло, сложившись окончательно. Все те чуть путанные объяснения Ниилиль, жутко смущавшейся, а потому частившей и перескакивавшей с одного на другое, все те спокойные взгляды, что кидали на молоденьких удэши — или на тех же Керса с Белым. Нет, Кэльх знал, что удэши могут менять пол, если им вздумается, особенно огненные да водные. Но никогда и в голову не приходило примерять такое на себя или Аэно. Они всегда были — и оставались собой, прошедшие вдвоем через все беды, которые несла подобная схожесть, через все злые взгляды и недобрые шепотки за спинами, не замечая их. Стекало это все, скатывалось по плотным перьям и густой рысьей шерсти, как грязная вода, не пачкая.
      А теперь все просто, оказывается. Нет двух выстрадавших свое счастье Хранителей. Есть два удэши, никакими узами не связанные, а потому подходи, кто хочет, рассказывай, как все на самом деле быть должно, наступай грязными сапогами на золотую цепь.
      Как развернулись за спиной крылья, Кэльх не осознал. Просто хлопнул ими, швырнул всего себя вперед, всем телом, пролетел отделявшее его от Садифа расстояние. Схватил за грудки, вздернул с лавки, отшвыривая к стене. Внутри все кипело, вместо связных слов с губ рвался какой-то треск-клекот рассерженного до края пламени.
      — Кэлэх амэ, успокойся! — как между ними возник Аэно, он просто не увидел. Но перехватили запястья тонкие пальцы, обнимая бережно, но крепко. Аэно говорил на привычном ему горском диалекте, который Кэльх внезапно понимал так, будто знал всю жизнь — и это тоже помогло сдержаться. — Отпусти дурака, птах мой, не стоит он того. Видишь же: такой же, как Мар был до того, как к Буревестнику привезли. Сила дурная, мозгов нет.
      — Не... Не такой! — прорвалось наконец сквозь клекот.
      Потому что Ирмар смотрел лишь на силу, не видя умения, смотрел на старость, не видя опыта. А Садиф... Даже сползший по стене, он смотрел так, что хотелось наброситься и растерзать, столько самомнения и самолюбования было в его взгляде. Будто он не понял, что сейчас уцелел только потому, что Кэльх не умел убивать! А ведь достаточно было призвать чуть больше огня — горстка пепла бы осталась. Или и ее не было бы. Что какой-то нэх — пусть даже ему подвластен сам шахсин — против силы Звездного удэши? Только это осознание и не дало Кэльху призвать силы больше, чем когда-то владел в той жизни.
      Видимо, что-то в пустой голове Садифа все-таки было, и подобные мысли и у него возникли, да только лучше б не возникали, лучше бы вообще не раскрывал рта. Однако же раскрыл, поднимаясь на ноги:
      — Ирмар тэбя вызвал на бой силы, а я вызываю — на чэстной стали!
      Аэно, успевший отпустить руки Кэльха, звучно припечатал себя ладонью в лоб, сопроводив это горестным стоном. Потому что Кэльх умел держать меч. Все. На этом его взаимоотношения с оружием заканчивались, а гордость — гордость гнала вперед.
      — Честной? — клекотнул — и рассмеялся, да так, что Аэно страшно стало. — Так вот какая у тебя честь, потомок Шайхадда — с мечом — на щит идти!
      Аэно, наконец, сумел взять себя в руки и вспомнить, что он — не растерянный шестнадцатилетка, как бы ни выглядели ни он сам, ни Кэльх.
      — А потому, — прозвучало спокойно и почти холодно, — коль уж ты, Садиф Шайхадд Шахсинар, желаешь поединка — будет тебе поединок. Со мной.
      На Кэльха будто ведром холодной воды плеснуло. По ощущениям так точно, вдоль позвоночника холодные мурашки так и побежали.
      — Аэно!..
      — Он. Хотел. Не спорь, кэлэх амэ.
      Наверное, со стороны это выглядело очень странно. Потому что Садиф, еще не нашедшийся, что ответить на подобную смену противника, только моргнул. Как монетку подбросили и перевернули, грани поменяли. Только что Аэно в стороне стоял, голову опустив, а Кэльх за двоих решал, и тут же наоборот, уже он за спину своего рысенка отступает, крылья за спиной сложив. И медленно тают острые боевые перья, хотя взгляд все равно бешеный.
      А вот Аэно-Аэнья... Садиф уже привык видеть его мягким, податливым, удивительно непохожим на образ, который рисовался ему после прочитанных книг, и списывал на то, что вернулся-то не нэх, а удэши, и этот удэши был, как ему казалось, тем, кому все равно, в какой форме пребывать, мужской или женской, и подтверждений этому находил с каждым днем все больше... Этот Аэно внезапно превратился из легкого ветерка, пахнущего так зазывно и маняще — яблоками, солнечным жаром и снегом, в ледяной вихрь с вершин Граничного хребта, взрезающий глотку и легкие, стоит лишь попытаться вдохнуть. В до поры прятавшийся в легкомысленно расшитых бисером ножнах бритвенно острый клинок. Куда девалось все то притягательное тепло, которое хотелось присвоить? Садиф передернулся: ледяная вода тоже кажется кипятком, если сдуру сунуть в нее руки.
      «Заплети мне косу, брат, чтобы чужой клинок не срезал ни пряди. К тебе повернусь спиной — верю, что не ударишь. Заплети мне косу, брат, чтоб кровь врага не запачкала волос, когда будет битва. Свяжи наши косы одной лентой, чтобы биться спиной к спине». Что ж он не вспомнил-то продолжение этой древней баллады сразу?
      — Честный бой, сталь против стали. У меня, правда, давно нет никакого оружия, так что, надеюсь, ты не против отложить поединок, пока я его не раздобуду, — между тем, продолжил Аэно. — Попрошу Акая выковать мне горский нож.
      Садиф мысленно взвыл, представив, что скажет на это Акай. А уж что скажет Фарат, если узнает! А он не может не узнать, сейчас только то, что хранитель города чем-то сильно занят и отсутствует, дает им отсрочку от выволочки.
      — Я скажу, когда буду готов. Тихой ночи, — бросил напоследок Аэно — и ушел, забыв бесхозно валяющуюся гитару, а за ним Кэльх метнулся, будто и правда косы одной лентой связаны.
      Переступив порог гостиного дома, Кэльх чуть не врезался в Аэно, но тот мигом поймал его за руку и больше не отпустил. А еще парой минут позже рассмеялся, совсем не радостно и с отчетливой долей горечи:
      — Значит, вот как они нас видят?
      — Значит, так, рысенок, — отозвался тот.
      А действительно, что они успели сделать? И, главное, кто? Два подростка, бестолково носящихся по миру, держащиеся на всех фото за руки, вот как сейчас. Кто их взрослыми видел? На том празднике? Так забылось все, стерлось страхом.
      Растрепанный юный художник, перемазанный в краске, и симпатичный, не менее юный горец с пронзительно-рысьими глазами. Вот кем они были в этом мире. Два молоденьких огненных удэши, от которых ждут чего угодно, кроме постоянства.
      Кто их, настоящих, знал? Только удэши, да и то не все. Янтор, Фарат, Керс — те, кто не спал и видел их в первой жизни, незримо присутствуя рядом. А удэши не любили болтать попусту. Замс? Из него и вовсе лишнего слова не вытянешь не по делу. Нехо Эфара и его семья? Ну... здесь пока еще неясно все. Будущее покажет. Можно спросить Амариса, он слишком честен и открыт, чтобы солгать.
      — Нужно доучиваться, — сказал Кэльх. — Доучиваться и быть, наконец, собою. А не ожившими воспоминаниями.
      Хотя сейчас именно ими и казались, двумя тонкими тенями скользя по самым безлюдным переулкам, сворачивая, едва впереди затепливался огонек чей-нибудь жизни. Никого видеть не хотелось. Ноги сами привели на окраину Старого города, где парк казался лесом, особенно, в самый глухой час ночи. А чутье — к крохотному родничку, водой которого умылись, словно смывая произошедшее в гостином доме. Только оба знали, что ничего так просто не смоешь. Будет поединок, будет. Единственное, нужно попытаться все провернуть как можно тише. Не в городе, подальше от глаз представителей СМИ и Инфосети. Придется просить Фарата о помощи, даже если он за все устроенное пообещает задницы надрать. Пусть дерет — заслужили.
      — Извини, рысенок, — сказал Кэльх, когда просто сели на вывернутую из земли корягу, прижавшись боком друг к другу. — За то, что в руках себя не удержал — извини.
      Аэно тепло фыркнул ему в шею:
      — Приревновал? Глупый мой птах, да разве ж я когда-нибудь замечал кого-то, кроме тебя?
      — Ты — нет. Но вот на тебя кто-то другой впервые взглянул, и я...
      — Странно, — Аэно на ощупь нашел пальцами его губы, прижал, призывая помолчать. — Вот что странно: в той жизни на меня никто так не смотрел? Совсем никто? Я не помню такого, но я и тогда-то никого не замечал, кроме тебя.
      — Знаешь... — Кэльх нахмурился, вспоминая. — Может, и были какие взгляды, но они сразу как-то тухли, стоило нам рядом оказаться. Может, и сейчас так глядели, я не знаю. Здесь же... Аэно, да его ветра вокруг тебя так и вились, как другие только не заметили! Или видели? Тогда я вообще!.. — снова задохнулся он от злости.
      — Тш-ш-ш, тише, намарэ. Уже ведь сообразили: во всем виновата наша зримая юность и нынешнее отношение к удэши. Может, и видели. Да и Стихии с ними, переживем. Будем умнее. Не злись, а то весь нахохлился, птаха ты моя боевая, — Аэно тихонько рассмеялся, стянул с его косы шнурок и принялся распускать ее, добираясь до «хохолка», запустил пальцы в густые волосы.
      — Ну боевая, ну что уж теперь, — пробурчал Кэльх, наконец расслабляясь и опуская плечи.
      
      Трепки им Фарат так и не задал. Но лучше бы задал: полное укоризны молчание заставляло терзаться совестью куда сильнее, чем любые крики.
      — Натворили вы дел, да... Никому хоть не сказали?
      — Фарат, за кого ты нас держишь? — вскинулся Кэльх. — Только тебе и Акаю!
      — А тот малец умный... Ладно уж, помогу, — вздохнул удэши. — Но после лучше вам обратно в Эфар, к Янтору под крыло. Там-то люди поспокойней будут да поумнее.
      — И из Эфара — только к Тайгару огненным путем будем ходить, — пообещал за двоих Аэно. — Мы за ним присмотреть обязались.
      — Вот и ладно. Только ты мне скажи, рысь-кысь, как поединок-то себе представляешь? Драться со взрослым мужиком... — нахмурился удэши.
      — Фарат, я не умею драться, — честно признался Аэно.
      «...я умею убивать», — закончил про себя Кэльх, сжимая его плечи.
      Сейчас, когда первый гнев уже ушел, он более адекватно смотрел на ситуацию и надеялся, что брошенный этюдник и гитару поутру нашел Акай, а не кто-нибудь из постояльцев. Это вызвало бы слишком много вопросов. А что касается поединка...
      — А зачем вперед полез-то? — не понял Фарат. — Если уж оба к оружию непривычны.
      — Я умею танцевать, — закончил Аэно, ухмыляясь во весь рот, подмигнул опешившему от неожиданного завершения Кэльху. — Вот и потанцую. Как в кругу из искрянки и стланика.
      — Ты... Аэно, ты!.. — возмущенно заморгал тот, а Фарат гулко захохотал, осознав, о чем этот разговор.
      
***


      Нож Акай сковал. Горский, настоящий, из правильного металла и по старым обычаям. Аэно объяснил, как смог, а дальше уж удэши сам как-то вызнал, неведомо у кого. Не у Янтора точно — Отцу Ветров, подумав, решили пока ничего не говорить. Потом, как разберутся со всем, когда отгорит немного, перестанет пылать так ярко и больно, тогда и расскажут. Сами.
      А пока искали полянку понехоженней, вместе с Фаратом прикидывая, куда люди не забредают, доделывали оставшиеся в городе дела и собирали вещи. Их оказалось неожиданно много, хотя откуда бы? Хорошо еще, Кэльх дописанную картину решил никуда не тащить, повесив тут же на стенку в общем зале, как подарок приютившему их дому. И теперь только в наброски то и дело утыкался: Акай, работавший в кузнице по старинке, впечатлил даже Аэно, что уж говорить о жадном до ярких моментов Кэльхе.
      Но наконец нож был готов, точное время поединка — назначено, и уже думали, что ничего не приключится, как выяснилось, что разум-то у Садифа есть. Или наоборот — вконец отсутствует. Потому что в Фарат прибыл сам глава рода Шайхаддов, Азамат Скала.
      Только глянув на него, оба Хранителя разом вспомнили Сатора — вот кто был кровь от крови первого Шайхадда. В гостиный дом он вошел не торопясь, с почтением, как гость, Фарату поклонился, как хозяину. А после него — Аэно и Кэльху, словно отметал их кажущуюся юность, видя перед собой тех, кого было должно увидеть.
      — Доброго дня, Хранители.
      — Доброго, — поклонились оба разом, гадая, о чем речь вести будет. Явно о непутевом отпрыске: достаточно было одного взгляда, чтобы понять, чей Садиф сын.
      Однако гость не торопился переходить к делу. Чинно принял пиалу с травником, выпил пару глотков, глядя мудрыми синими глазами на Аэно. Не было в них того, что опасались увидеть оба: Азамат не оценивал Аэно, как бойца, не смотрел на него, как Садиф. Только вздохнул, отставив пиалу на стол:
      — Садиф слишком молод и порывист, Аэнья. Прости его, ветер юности выдул из его разума умные мысли, но я постараюсь после вложить в него все потерянное вдесятеро.
      — Мы верим, у вас это получится, — улыбнулся за двоих Кэльх. — И сами постараемся: не впервой.
      
***


      Поляна была круглая, ровная, как стол: кажется, Акай постарался, чтоб никаких корней и камней под ноги бойцам не попалось. Под деревьями устроились Азамат, Фарат и Акай, Кэльха Аэно кивком отправил туда же, постаравшись успокоить улыбкой. Тот все-таки нервничал, и сам не мог себе объяснить, почему. Может, опасался увидеть вместо алых лент настоящие струйки крови?
      Они вышли к очерченному кругу, два... Ну хорошо, два бойца. Нет, Садиф-то на бойца походил: в удобной одежде, с туго заплетенной косой и парными клинками, которые держал так, что ясно становилось: традиция пляски стали в пустыне никуда не делась. Аэно по сравнению с ним казался взъерошенным котенком против матерого акмену. И не в норовящих выбиться из косы прядях было дело. Просто... Несерьезно он смотрелся: подросток с ножом против взрослого, по сути-то, мужчины.
      Может, именно поэтому в глазах Садифа мелькало раздражение пополам с насмешливым удивлением: ну и как, как ему — против мальчишки выходить? Смешно ведь!
      — Я нэ буду с тобой драться, — уже стоя напротив Аэно, Садиф вбросил клинки в ножны. — Ты тощий, лэгкий, у тэбя короткий клинок и слабыэ руки, я нэ хочу их пэрэломать!
      Кэльх, чего-то такого и ожидавший, крепко прикусил веточку орешника, которую вертел в руках, покосился краем глаза на поперхнувшегося воздухом Азамата и явно с трудом сдерживающего смех Фарата. Акай остался невозмутим, ну так он не особенно хорошо знал историю рода анн-Теалья анн-Эфар.
      — Ты — великий воин, — насмешливо пропел Аэно, специально сидевший два дня и переводивший горскую песнь на современный Садифу язык. — Чего же ты боишься, могучий? Что мальчишка проскользнет под твоими клинками и поцарапает тебя? Или, может, не такой уж ты и хороший боец, и клинки твои — только с виду остры? А, ты боишься сам себя поранить ими, потому что не умеешь драться? Видят Стихии, я шел сюда, чтобы встретить достойного противника, а вижу труса!
      — Чэ... Чэго?! — опешил Садиф. — Да как ты смэешь?!
      А рукояти клинков-то снова обхватил, пусть из ножен пока и не тянул. Пока.
      — Не могу я на это смотреть, — пробормотал Кэльх.
      — Ай, не смотри, пернатый, в Эфаре не насмотрелся еще? — в голосе Фарата просто аж дрожал сдерживаемый хохот.
      — Как смеет ойла-ойла бросать вызов порыву ветра, выросши на склоне? Сколь бы могуч ни был ветер, ему не справиться с тем, у кого крепкие корни. Вот и отказывается ветер — боится он поражения. Насмешек боится, ведь видит Небо, и Земля видит, и Огонь, что в недрах таится, и Вода, что питает корни, что ты просто трусишь. Тебе не победить, вот и отступаешь, хаешь мою молодость и слабость, не испытав силы.
      — Насмотрелся... — почти простонал Кэльх, все-таки отворачиваясь и закрывая глаза рукой.
      Видят Стихии: Янтор владел собою куда лучше! Уж на что удэши, а если его вот так же крыли от всей души, да не в облагороженной тысячелетиями форме, а как есть, хлесткими горскими словечками... И как он только Экора сразу ветрами в пропасть не сбросил? Видно, действительно заинтересовался, потому что над поляной порыв раскаленного ветра-то пролетел, прежде чем мечи ножны снова покинули.
      — Ага, — насмешливо прищурился Аэно, — если рысь прихватит ташука за хвост, то и ташук зубы скалит? Гляди, не порежься своими ножиками, могучий хвастун! Не поскользнись на сочной траве, неуклюжий увалень!
      В оригинале были камни и лед, так что ему пришлось переделать эту часть хулительной песни относительно ожидающихся реалий. А дальше над текстом он старался зря, потому что договорить не дали. Садиф все-таки бросился вперед, намереваясь закончить дело одним умелым движением. Не убить, конечно, нет — выбить нож из руки и все на этом.
      Принимать удар Аэно не стал, все-таки, не юному недорослю тягаться в силе с крепким рослым мужиком, даже если этот недоросль - удэши, и силы у него много больше — тем более незачем. Вместо этого проскользнул под рукой Садифа, тем самым танцующим движением, которые отличали схватку в ритуальном кругу на Перелом года. И никто, даже удэши, не заметил, каким образом рукав рубахи Садифа оказался распорот от запястья до плеча. Самого воздушника при этом Аэно не зацепил. Он задумал кое-что иное. Затем и злил, чтобы пустынный шахсин силу набрал, а последние остатки разумения потерял. Кровь пустынников горяча, не холоднее горской, да вот только закипев, в бою она не помогает. Не помогла и Садифу. Когда он, по инерции от ушедшего в пустоту удара пробежал два шага, чтобы не упасть, и развернулся, Аэно оказался немного не там, где он ожидал. И очередной замах снова пришелся мимо, острая сталь просвистела буквально в ите от гибко изогнувшегося тела. Аэно выпрямился и взлетел в высоком прыжке, пропуская второй клинок под собой, выбросил руку с ножом вперед.
      Со стороны казалось — и он промахнулся, не задев Садифа. Упал вниз, перекатом уходя от выпада, вскочил, прянул вперед, словно змея, проскользнув совсем рядом. Только и второй рукав пустынника заполоскался тряпочкой у плеча. Садиф ярился, бешено рвался вперед — достать, ударить, отбросить на истоптанную траву... И зло свистящая сталь только резала сгустившийся воздух, опаздывая на доли секунды. Аэно взвинчивал темп, не давая ему подумать, присмотреться, поймать на ошибке. Волею Стихий все привычки, все движения, все рефлексы, приобретенные в прошлой жизни, были и у этого тела. Но он и в те, первые шестнадцать, всерьез дрался в кругу с горцами покрепче себя, пусть ритуальный, но поединок всегда был настоящим, не понарошку.
      Понадобилось еще три десятка обманных, и четыре настоящих выпада, чтобы «снять» с Садифа сорочку вместе с распавшимся на лоскуты шелковым поясом. И один, последний — когда выбесил противника так, что тот аж на колено припал, пытаясь дотянуться обоими клинками разом, уже всерьез, — а сам прыгнул, кувыркнувшись, через его голову, поймал кончик толстой черной косы — и отмахнул ее под корень, у самого затылка.
      Пролетевший вперед по инерции Садиф качнулся, не обнаружив за спиной привычной тяжести. Ритм боя сбился, завяз: он потянулся к затылку, еще не веря...
      — Хватит, — громыхнул Фарат, прежде чем он надумал натворить еще что-нибудь. — Бой окончен.
      Все и правда было окончено: если изрезанная без единой капли крови одежда была просто доказательством мастерства Аэно, то обрезанная воинская коса была безоговорочной победой. Забрать чужой символ мужественности... Пустыннику это и в голову прийти не могло, он стушевался настолько, что вбросил мечи в ножны, больше на рефлексах, чем обдуманно. Что говорить — не знал, только ртом воздух хватал.
      Аэно стоял перед ним и дышал, хоть и быстро, но ровно. Потом и сам вернул нож в ножны, намотал косу на ладонь, напряженно обдумывая то, что собирался сделать, мысленно обращаясь к Стихиям — можно ли? И щеки коснулось теплое дыхание ветерка, словно разрешение.
      — Садиф Шайхадд, кровь от крови Ниилелы Звонкий Ручей и Сатора Шайхадда. Я, Аэно анн-Теалья анн-Эфар Аэнья, правом старшего родича, волей Стихий лишаю тебя Имени, пока не докажешь, что достоин его. Пока не обуздаешь шахсин в своей крови. Да будет так!
      Порыв ветра подтвердил его право, взметнул выбившиеся из косы кудри, отбросил с лица Садифа растрепанные короткие волосы.
      — Ка... как вэлят Стихии, — еле выдавил тот и, развернувшись, деревянной походкой двинулся куда-то прочь с поляны.
      Это было нелегкое решение. Жесткое, пожалуй, даже жестокое — взрослого состоявшегося мага, по сути, отбрасывало до уровня подростка, едва-едва получившего право передвигаться без сопровождения. А по законам пустынных родов — и вовсе куда-то на уровень младенца. Но Аэно не знал достойных нэх, кому мог бы поручить перевоспитание Садифа, как когда-то давно сделал это с племянником. Из Ирмара в итоге вырос достойный нэх, действительно заслуживший свое имя: Крепкий лед, как бы странно для пустынника оно ни звучало.
      Аэно чувствовал, насколько тяжело это решение легло на его душу. И потому в глаза Азамату Шайхадду взглянул с толикой вины. И прочел в них спокойное одобрение своего поступка.
      — У каждого каравана своя дорога, Аэнья. У сбившегося с пути она просто длиннее.
      — Надеюсь, он найдет достойного проводника, — выдавил Аэно, переломился в коротком поклоне одновременно с Азаматом и вскинул руку. Черная коса, как мертвая змея, беззвучно и бездымно растаяла в Чистом пламени.
      
***


      Им все же полной мерой припомнили этот бой. Не когда уезжали из Фарата и даже не когда рассказали Янтору. Отец Ветров, кажется, понял и в вину случившееся не ставил. Но на то он и древний удэши, видавший на своем веку немало поединков, порой заканчивавшихся куда как печальней. Нет, беда пришла, откуда не ждали, когда за одним из завтраков нехо Айэнар глянул коротко и велел, будто провинившимся детям:
      — Аэно, Кэльх, после в мой кабинет зайдите.
      Переглянувшись, они поспешили закончить трапезу. Когда говорят таким тоном, лучше не заставлять ждать. И в знакомый до последней трещинки в древних каменных стенах кабинет пошли, заранее пытаясь вспомнить, в чем провинились. Вроде бы ни в чем: приехали, тихо и незаметно, переобнимали всех и вернулись к занятиям. Уже неделю как головы от книг не поднимали, радуя учителей прилежанием.
      — И как вы это объясните? — когда вошли, нехо протянул газету.
      Взяв ее, Кэльх сначала не понял, а потом поперхнулся, осознав: с фото на него глядит Аэно. Фотография была не очень четкая, видно, обрабатывали для печати, но все равно, и лицо было узнаваемо, и решительно-мрачное выражение на нем прекрасно читалось. И это была так, врезка в уголке. А основную полосу занимало большое фото, где были видны дерущиеся.
      Аэно до выступившей крови прикусил губу, обуздывая внезапно всколыхнувшееся раздражение.
      — Не знаю, нехо, как. Мы специально выбирали место, чтоб никто чужой не увидел.
      — Существуют специальные приспособления для съемок издали, — сухо пояснил тот. — С какой-нибудь из высоток, газетчики могут. Вы лучше почитайте.
      А почитать было что. Статья на весь разворот, кто-то явно постарался от души, потому, наверное, и припозднились с печатью. Пришлось садиться на диванчик, склонившись над листом, вникать, и когда дочитали...
      Вкратце суть статьи можно было сформулировать просто: а что несут эти Звездные удэши? Волю Стихий — да, хорошо. Но... Половина — выходцы из прошлого, еще часть — выходцы из такого глубокого прошлого, что и подумать страшно. Прошлого, где не было никакой цивилизованности, где в ходу были такие обычаи, которые ни одному нормальному человеку сейчас и в голову не придут. Поединки за оскорбления! До крови, а то и до смерти оскорбившего, если не сумел отбиться!
      — Да... — горские ругательства, самые грязные, самые изощренные, что Аэно только мог вспомнить в этот момент, все равно звучали, как песня, хотя собравшимся в этом кабинете сейчас было не до того, чтобы оценивать красоту звучания. — Это же практически слово в слово речь того акахьяр шао, что убил Голос Совета, начав войну с антимагами!
      — Газета не из центральных, я бы сказал, ничего хорошего в ней отродясь не печатали, — нехо покачал головой. — Но такие речи... Впервые. Это не оставят без внимания, но, дети... Будьте вы осторожней! Из-за чего хоть все случилось?
      И они рассказали. Больше в надежде на то, что нехо опровергнет сделанные ими в ту ночь выводы относительно удэши и их самих. Ну не хотелось верить, что все так... так обстоит, что их вот так воспринимают.
      Нехо слушал внимательно, хмурясь и суровея на глазах. Потом закрыл лицо руками, постоял и, выйдя из-за стола, сгреб обоих в объятья.
      — Дети вы все же. Не ошиблись Стихии, такими вернув.
      На мгновение показалось — это не Айэнар, это отец, едва сумевший отдышаться после слияния со Стихией, обнимает. Но прошло, и наваждение сгинуло. И все равно эти объятья подарили такое необходимое сейчас тепло, поддержку. Хотя Кэльх все равно спросил, не удержался:
      — Почему, дядя Нар? — и слегка стушевался, осознав обращение.
      Тот только по голове потрепал.
      — Потому что опыту еще не набрались, все увидеть. Молодого дурака разглядели, золотой цепи, вас связавшей, не видящего. А остальных? Тех, кто знает и помнит? Так, ладно! — он прихлопнул лежащую на столе газету ладонью, будто точку ставя. — Идите, у вас учеба еще! Или лучше девочек возьмите — и за цветами в долину сбегайте. Вот Келеяна обрадуется!
      Предложение проветрить мозги, высказанное в такой форме, пришлось как нельзя кстати. Даже то, что идти за Звенящие ручьи предстояло в компании шебутных девчонок, к которым прилагался, конечно же, старший брат, бдящий за соблюдением обычаев, не умаляло цены возможности обдумать сказанное. В первую очередь то, во что нехо мягко, но непреклонно натыкал носом.
      Им действительно нужно было учиться жить в нынешнем мире. Не просто привыкнуть к новинкам техники и странной одежде, не просто принять как должное многие изменения — отбросить старое. Не до конца, конечно, в том же Эфаре многие старые обычаи чтились до сих пор. Но... Нужно было меняться, опять, в который раз.
      — Но теперь — вместе, вдвоем, — сказал Аэно, прислоняясь плечом к плечу Кэльха. — И перепутанные перья и шерсть будем друг другу вычесывать разом. Уже полегче будет.
_________________________________
*шахсиндаттэ — ругательство. Примерно «что-то нехорошее, что принес шахсин» (пуст.)

               
Глава тринадцатая


      А в Керали сжимал в дрожащих руках такую же газету Тайгар. И видел в ней совершенно другое.
      Видел, что другие, даже вернувшись, по-прежнему остались сами собой. Героями. Теми, кто раз за разом доказывал: достойны. Своих имен, своих образов, тех, что остались на страницах книг и в сердцах людей. А он? Он, который только один раз и смог что-то сделать! И то — тогда. А сейчас?
      Да, учился, да, старался как мог помогать по дому, но что той работы-то. Простая и привычная, как это работой вообще считать, а тем более, чем-то значимым? Его воспитывали, говоря: нельзя сидеть на месте, нельзя бездельничать, пустыня не прощает ленивых. А он только и делал, что ничего не делал!
      И поезд этот злосчастный... Ему объяснили потом, что видел свой самый страшный кошмар. Расспросили, покивали, когда сказал про шахсин и бурю... Как будто они что-то поняли! Он же не бури и не поезда боялся! А того, что дальше не мог ничего сделать... И сейчас было дико стыдно. За все: не мог со своими страхами справиться; забился в самые густые кусты, чтобы никто не видел; сидел там с этой газетой, случайно найденной на лавочке. Плакал. Плакать вообще было недостойно мужчины! Пусть даже от бессилия и злости.
      Зло размазав по щекам горькие, жгучие эти слезы, Тайгар вскинул голову, позволяя ветерку, даже в зарослях вившемуся вокруг, высушить следы слабости и малодушия. И выломился из кустов, едва не снеся с ног кого-то. Как только не заметил? Впрочем, это было только еще одно доказательство собственной никчемности, еще одна горсть песка на его дурную голову.
      Подхватить того, в кого врезался, он все-таки смог. Ветерком, не руками, потому что этот кто-то был совсем мелким. А проморгавшись, узнал: с этой девчушкой он учился в одном классе. Даже имя ее вспомнилось, легко скользнуло на язык:
      — Айята, прости, я не хотел...
      Девочка дернулась в объятиях ветра, бумажный пакет, один из двух, которые несла, хрустнул и шлепнулся на дорожку: ручки не выдержали. Из него раскатились, собирая пыль, жестянки и овощи.
      — Да я... верю, что не хотел, — тихо, как-то по-взрослому ответила она. — Только продукты жалко.
      — Я соберу сейчас! — заторопился Тайгар, принимаясь подбирать все рассыпавшееся и не разбившееся, отобрав у нее порванный пакет. В него еще можно было сложить, просто нести придется под дно, прижимая к себе.
      И, только закончив, нахмурился, сообразив, что для малышки эта ноша слишком тяжела даже без части продуктов. А уж две такие!
      — Айята, ты что, с ума спрыгнула, таскать такие тяжести?! Я провожу тебя. И куплю то, что из-за меня испорчено. И второй пакет отдай, ты девочка, тебе нельзя такое тяжелое носить!
      — Ну нельзя, — пожала плечами та. Она отходила, выкинуть в мусор осколки разбившейся банки с чем-то жидко-липким, чтобы никто прошедший по дорожке не распорол об них ногу. И теперь решительно вцепилась в ручки своего пакета, не собираясь выпускать, хотя Тайгар уже перехватил и его. — Ты на меня не каждый день из кустов выскакиваешь, чтобы доносить.
      — А ты каждый день такое таскаешь? — ужаснулся Тайгар, опасаясь, что второй пакет постигнет судьба первого и потому не рискуя тянуть сильнее.
      — Ну, не каждый. Но бывает. Ты помогаешь или мешаешь? — Айята надула губы. — Если мешаешь — иди в свои кусты!
      — Помогаю. Отдай пакет и показывай дорогу. Пожалуйста, — Тайгар снова потянул на себя ее ношу. Ручки угрожающе затрещали. Только угроза остаться еще без чего-нибудь бьющегося вынудила Айяту с неохотой уступить.
      — Ладно. Сюда, тут через улицу.
      Идти оказалось не так чтобы далеко, но и не близко. Оно и понятно: школы строятся на определенное число домов, чтобы детям не пришлось бегать через весь город, особенно тем, кто помладше. Для старших это уже не такая проблема, они и подальше за знаниями сходить могут. Тайгар опять вздохнул: сам он с каждым прожитым месяцем только молодел, от чего тоже было стыдно. Эдак скоро совсем малышом, как Айята, станет! И так уже больше четырнадцати не дают. А ведь он за год как раз прошел все то, что ровесники Айяты к десяти годам выучивают. Осенью вместе с ней пойдет в следующий класс, но уже к зиме просто кровь из носу обязан будет перевестись в другой, сдав программу за год, а к весне — и еще за один. Сперва-то его и вовсе с самыми младшими школьниками посадили, которые только-только читать и писать учились. Вот это было позорище — хоть головой в песок! До сих пор вспоминать стыдно.
      — Почти пришли, — выдернула его из самотерзаний Айята. — Нам на третий.
      Дом у нее был самый обычный, как у всех. Вот только, когда подошли к двери, она решительно сжала губы.
      — Спасибо. Ставь и пока.
      — Айята, я... — Тайгар судорожно порылся в памяти, оставшейся от прошлой жизни, выскреб нужное, как песчаная лиса — молодого шайхадда, и выдал на одном дыхании: — Я клянусь войти в твой дом как гость и чтить тебя, как хозяйку, будь твоя ласка впустить меня!
      — Ну... Обещаешь не смеяться?
      — Совсем не смеяться? Даже если что веселое скажешь? — попытался перевести все в шутку, увидел ее сжавшиеся в полоску губы и тяжело вздохнул: — Обещаю.
      — Тогда заходи.
      Ключ у нее был свой, она старательно отперла дверь, придержала, пока Тайгар заносил сумки, потом протиснулась следом.
      — Сейчас, свет включу.
      Первой мыслью, посетившей голову Тайгара, когда под потолком загорелась лампочка без абажура или хоть простенького плафона, было: «Стихии, как же тут убого! А грязищи сколько! Мыть и чистить, немедленно!». Потом пришло осознание пропитавшего спертый воздух застарелого запаха болезни, старости и немощи.
      — Тихо, бабушка, наверное, спит, — почти не разжимая губ, велела Айята. — На кухню отнеси. И недолго: мне обед и уроки надо делать.
      — А твои родители? — шепотом спросил он и тут же обругал себя последними словами, заметив, как у нее дернулась щека.
      — Нету, — скорее выдохом, чем словом ответила девочка и, подхватив один из пакетов, решительно потащила его вперед.
      Квартиры в этих домах были типовые, просторные, на четыре-шесть комнат, они предназначались для семей с детьми. К кому из друзей Тайгар не заходил — всюду было похоже, эти улицы строили когда-то одним махом, чтобы всем удобно было. И теперь смотрел на островки пыли перед закрытыми наглухо дверями, и только ежился. Даже если у кого и были свободные комнаты, как у Малрика — их обычно приспосабливали под что нужное. Для гостей там, или под мастерские, или... Но не запирали так!
      Все это было более чем странно. Особенно то, что Айяте и ее бабушке никто не помогал. Неужели совсем никого не осталось? Ни дядьев-теток, ни других родичей? В памяти всплывали разрозненные кусочки событий за треть прошлого года, когда перевелся в этот класс, выстраиваясь в пока еще неполную картинку. К Айяте относились... равнодушно. Почти никогда не хвалили, да и училась она средненько, часто зевала на уроках. Другие дети игнорировали ее и никогда не приглашали в свои игры на перерывах. Не звали за стол в столовой — она обедала одна или вовсе не появлялась там. Все это было неспроста. И почему-то Тайгар решил, что должен в этом разобраться. Что это — важно.
      Конечно, спрашивать напрямую было глупо. Не скажет Айята ничего, это сразу видно. А вот осторожно поспрашивать учителей, друзей, опять же, одним глазком умудриться как-нибудь заглянуть в документы, подглядеть имя рода — это все запросто.
      Ветерок услужливо перелистнул страницу журнала учащихся, когда на следующий день Тайгар пришел к учителю по своим делам. А там и в библиотеку, да не школьную, а городскую, зашел полистать подшивки старых газет, в Инфосеть заглянул на новостной портал, тоже полистать, выискивая нужные имена. И потом залез в злополучные кусты, потому что все узнанное нужно было обдумать. Нет, про саму Айяту он ничего плохого не нашел: обычная девочка, только очень уж взросло-серьезная для своих лет и на уроках почему-то рассеянная. А вот ее родители...
      Леах и Камита Тайшо. Отец Айяты был не последним человеком на заводе: заведующий лабораторией качественного анализа. Мать работала в цехе холодного синтеза. И все было бы прекрасно, если бы Леах, вместо того, чтобы крутить шашни с молоденькой практиканткой, занимался своими прямыми обязанностями. Но он допустил чудовищную халатность: не проверил результаты очередной качественной экспертизы, пропустил сырье с повышенным содержанием... чего-то там, Тайгар пока еще не слишком хорошо понимал современные умные слова. В общем, в цехе случился выброс ядовитого газа и взрыв. Мать Айяты погибла на месте, десять человек получили ожоги и отравления разной степени тяжести. Отец, вместо того, чтобы понести заслуженное наказание, вскрыл вены, оставив дочь и престарелую мать на произвол судьбы.
      Это было... недостойно! Недостойно мужчины, недостойно вообще! Совершил ошибку — так расплачивайся, а не выбирай легкий путь. Тайгар тогда долго зло смотрел на экран информатория, придя в себя от свиста нервно колотящегося в окно ветра.
      А недостойней всего было то, как обошлись с ни в чем не виноватой девочкой. Она-то к халатности отца не относилась никаким боком! Нет, чисто по закону ее одну не оставили. Городской Совет, согласно какому-то там пункту чего-то там... Тайгар пропустил строчки с описаниями законов, только последние прочел, поняв, что девочке назначены выплаты, пока сама на ноги не встанет, и такие же — потерявшей семью престарелой женщине, но уже до конца жизни. И все на этом. Чисто по-человечески об Айяте никто не подумал.
      Подергав себя за косу, Тайгар подошел к библиотекарю, которая помогла ему найти нужные статьи. И поинтересовался, как можно отыскать родственников человека, о котором известно только его имя и имена близких первого колена. Женщина рассмеялась, заверила его, что этого уже более чем достаточно, и помогла найти портал городского Совета с данными о переписи населения за последние двести лет. Показала, как ввести в окошечко поиска имена и имя рода, родственные связи.
      — А потом вот сюда нажимаем. Теперь жди, минут пять-десять будет выборку делать, инф старый и маломощный.
      — Я подожду, хорошо. Спасибо за помощь! — Тайгар поклонился, заработав еще один смешок. Ну не мог он пока избавиться от этой привычки, не мог перестать выказывать уважение старшим, как они того заслуживали.
      Библиотекарь ушла, а он остался сидеть, ждать. А потом, отправив на печать выданную инфом кучу листов виртуального документа, дождался их, еще горячих, пахнущих краской, и засел читать.
      От прочитанного стало горько аж где-то на корне языка, так что замутило. Были у Айяты и ее бабушки родичи, были. Вот только была и графа в каждом документе, заполненная скупым: «от родства с Леахом, Камитой, Айятой и Саилах Тайшо отказываюсь».
      Все. Тупик. А он так надеялся, что может хоть тут найдется долгожданный оазис...
      На этом самостоятельные идеи, как и чем помочь, закончились. Тайгар походил пару дней понурый, поглядел, как Айята выписывает буквы в потрепанной тетрадке, поглядывая на часы — и пошел сдаваться Малрику. Пришел так, как мог бы прийти к старшему брату — взрослому и уже кое-что понимающему в жизни. Всем четверым этинам уже было по двадцать, и через год они должны были закончить средне-специальное образование, отправиться работать по специальности.
      — Нэ смог. Нэ понимаю! — жаловался он внимательно слушавшему Малрику. — Как так? Отказались!
      — Так, стоп, — Малрик поймал Тайгара за руку и усадил рядом, сунул в руки телефон. — Звони всем, будем думать.
      Тот послушно принялся нажимать на кнопки, хотя хотелось не быстро просить прийти, мол, соберутся — расскажет, нет-нет, с ним все в порядке, просто совет нужен, а взвиться вихрем и летать под потолком, потому что он просто не понимал, что делать!
      Малрик хмыкнул, а когда и от Малы, и от Укаша с Тамирой было получено обещание собраться через час — распахнул окно настежь и подпихнул к нему.
      — На улицу. Полетай маленько, голову проветри.
      — Спасибо! — выпалил Тайгар, перемахнув подоконник.
      Да, третий этаж. Но ветра подхватили, легко опустив на землю, а дальше он уже сам то ли побежал, то ли полетел, прочь от домов, на окраину города, где можно было не бояться кого-то задеть или поломать ветви деревьев. Только он, ветра и море травы.
      Обратно он вернулся через час, слегка успокоившись, но так ничего и не придумав, разве что понял, что обратиться к друзьям было самым правильным решением: они могли или слышать что-то или знать других, кто слышал. Обычные разговоры и слухи. Он помнил: раньше в Керали все знали всех. Сейчас город разросся, но... Кто жил тут с детства, все равно должен был знать. А если не знают сами старшие, то наверняка что-то да подскажут родители, деды и бабки. Вон, Мала и Малрик не просто так знакомыми были, а в пятом колене родня, так что все равно, куда ни копни, кто-то кому-то кровный родич или сват. Не может не отыскаться ответ или совет.
      Тамира пришла первой, смущаясь, поприветствовала Малрика легким поцелуем. Они уже думали, как бы так подготовить родителей к тому, что пора доставать «из сундуков» расшитые свадебные пояса, думать, кто пойдет сватать Тамиру. Только все упиралось в Укаша и Малу. Они все четверо непременно хотели устроить свадебные торжества в один день, да эти двое умудрились поцапаться и теперь друг на друга дулись. Вот и сейчас пришли и демонстративно сели в разных концах комнаты — одна на кровать, другой на подоконник.
      — Ну, чего у вас случилось? — недовольно буркнул Укаш. — Кто тебе косу прищемил, ветерок?
      Тайгар посмотрел на этих двоих и тяжко-тяжко вздохнул.
      — Да как спрашивать-то, если вы друг на друга и глядеть не хотите? Это у вас что стряслось, скажите сперва?
      Не верил он, что размолвка такая уж серьезная, не чувствовал в Укаше и Мале горькой и колючей обиды, скорей уж, было это что-то такое... демонстративно-подростковое, последние отголоски детства, играющие в крови. «А чего она? — А чего он?». И носы задрали, выпалив одновременно:
      — Не собираюсь я...
      Продолжение потонуло в хохоте Малрика. И как-то... Стушевались, глянули мрачно уже на него.
      — Нет, ну а что? — тот демонстративно приобнял улыбающуюся Тамиру. — Чем дольше вы дуетесь, тем дальше свадьбы! А если вы и дальше будете ругаться, весной или летом ваш ребенок роди...
      — Заткнись! — рявкнула Мала, запустив в него подушкой.
      — Ой, так ты?.. А можно?.. Я только посмотрю! — зачастил Тайгар, бочком подбираясь к Мале.
      — Да нету еще никого! — взвыла та. — Мы просто... Просто прикидывали, вот!
      — Действительно, ты мою невесту не обижай, — насупился Укаш, перебираясь с подоконника к ней. — Мы головами все же думаем!
      Тайгар спрятал улыбку за соскользнувшими на лицо прядками волос. Он и сам знал, что не беременна Мала, просто это был самый легкий способ заставить Укаша ее защищать, вон, обнял уже, шепчет виновато, что больше не будет. А что «не будет» — то и не важно, главное, что и Мала оттаивает, уже и в руку вцепилась, и к плечу прижалась. Вот и хорошо, и в комнате уже не так душно от повисшей обиды. Вот сейчас он еще ветерка нагонит, чтобы последнее выветрилось, и вообще хорошо будет.
      — Какой сквозняк, — Тамира поежилась. — Малрик, прикрой чуть окно, что ли... Так что у тебя случилось, Тайгар?
      Эх, перестарался! Пришлось сесть на подоконник, занимая место Укаша, и начать рассказывать, стараясь не перескакивать с одного на другое. Как побывал в доме Айяты, как присматривался к ней в школе, что узнал в библиотеке.
      — Теперь вот хочу понять: за что могли так на них родичи ополчиться? Это же почти кровная вражда какая-то!
      — Тайшо... — Укаш поскреб в затылке. — Про цех помню, отец в тот день ругался чуть ли не впервые на моей памяти.
      — И мой тоже, — кинула Мала. — А мама что-то твердила про дуру влюбленную, но не помню, про кого именно — про Тайшо или ту дурочку малолетнюю. Она вроде как после этой истории уехала вместе с семьей.
      — А можно их спросить? А то история эта воняет, как загон с дракко у ленивого хозяина! — выпалил Тайгар. — Ой, а как у Айяты дома-то... А я, главное, даже помочь прибраться не смог — она меня чуть не за ухо выставила!
      — Давай так, — решил Малрик. — Ты к ней еще присмотрись, сумки там опять донеси — действительно, не дело такой мелкой таскать. А мы у родителей спросим и завтра-послезавтра расскажем, что узнали. Идет?
      — Спасибо, ато, спасибо, амо*, — очень серьезно кивнул Тайгар, даже не подумав, что впервые назвал их четверых так. Аэно вот перед поездкой на День историй называл братом — но в ответ на его слова. А тут сам — и не заметил, сорвалось с языка и словно вплелось в дыхание мира.
      И они тоже не заметили, только на прощание пообнимали крепко-крепко, будто не до завтра, а на год расставались.
      
      На следующий день Тайгар честно выполнил задуманное: подкараулил Айяту после школы, проследив за ней с помощью крохотного ветерка, и сделал вид, что случайно навстречу попался. Врать было стыдно, но понимал же, если прямо подойдет — не подпустит. А так, с парой шуток о хрупких пакетах и серьезным «Но я все равно не занят!», удалось забрать покупки и даже почти без споров донести до дома. И, уже оказавшись в квартире, взмолиться:
      — Айята, будь твоя ласка: давай помогу с уборкой! Тут же дышать нечем!
      Она сердито шмыгнула носом:
      — Думаешь, я неряха такая, что сама убраться не могу? Да мне просто некогда! А тебе делать нечего, что ли? Уже домашнее задание все сделал?
      Хвастаться он ой как не хотел: не на день сделал, на две недели вперед, учителя-то прекрасно знали, что он программу опережает и будет опережать, потому что хочет закончить школу не за пять лет, а за два, много — три года. Потому что ему потом еще в Счетном цехе учиться, да тоже не со всеми вместе, а по ускоренной программе, чтобы догнать остальных Звездных.
      Пришлось выкручиваться:
      — Я эти задачки хорошо понял, вот на перемене и сделал. И мне действительно нечем заняться! — поглядел умоляюще. — Дома никого и руки занять нечем. Айята, не будь ты столь жестока, не выгоняй меня умирать в безделье!
      — Ладно, — проворчала девочка. — Тогда я пока поесть сварю...
      — Давай, ты сперва уроки сделаешь, а я на кухне приберусь? — Тайгар представил, как и что можно приготовить в том хлеву, что тут кухней именовался, и содрогнулся. — А потом помогу тебе с готовкой. Ты не думай, я умею. Матушка Раисса научила.
      Мать Малрика действительно многому его научила. Поглядела, как внимательно следит за ее готовкой — и велела взять нож, нарубить овощи, а там уже и до самостоятельности дело дошло. Зато теперь смеялась: как же, пироги ей теперь сам Звездный удэши печет, да какие пироги! Он только рад был стараться, ведь это своим — не кому-то там.
      — Ну... ла-а-адно, — с сомнением протянула Айята.
      Предложение одноклассника пришлось очень кстати, потому что если бы она сейчас начала возиться с готовкой, то за уроки бы сесть удалось не раньше ночи: пока бабушку накормит да обиходит, пока в ее комнате хоть чуточку приберется... Ни на себя, ни на что-то другое не оставалось ни сил, ни желания. Она и мылась-то раз в три дня, и то только потому, что однажды услышала, как обсуждают одноклассницы, что сидеть рядом с ней не хочется — немытым телом воняет.
      Уроки делать села тут же, в уголке. Тайгар покосился, но ничего говорить не стал. Пусть, раз ей так спокойней. Вместо этого закатал рукава и решительно включил воду: убираться так убираться!
      — Айята, а тряпку бы какую...
      — Вон в том углу возьми.
      Глянул и чуть не выругался: в ведре уже заплесневела какая-то ветошь. А он-то думал, чем так воняет-то мерзко! Но раз взялся, то... Нашелся клок чего-то, похожего на женскую сорочку, на чем не было плесени и что не расползалось в руках. А лениться он был не приучен, и работа спорилась. Чтоб у удэши-то — и не спорилась? Между делом и в тетрадки к Айяте нос сунуть успевал, подсказать, объяснить, пока тряпка под потолком тенета собирает да копоть вымывает. Он даже до холодильного шкафа успел добраться, отмыть, и раковину в относительный порядок привел, радуясь, что хотя бы посуда кое-как перемыта, когда скрипнула дверь, заставив Айяту подскочить, круглыми глазами глядя в коридор.
      Тайгар тоже развернулся, уставился на всклокоченную старуху в грязной сорочке, с трудом стоящую, опираясь на узловатую клюку. Старуха — наверное, та самая Саилах Тайшо, — буравила его злющими черными глазами и кривила стиснутый в нитку рот. Тайгар переломился в поклоне, запоздало сообразив, что надо ее поприветствовать.
      Но его будто и не заметили.
      — Ты зачем чужого в дом привела? — скрипучим голосом напустилась та на Айяту. — Да еще и мужчину! Позорище-то какое!
      — Это мой однокла... — залепетала та, невольно втягивая голову в плечи. И это безотчетное движение Тайгару страсть как не понравилось.
      — Заткнись, паршивка. Опять вместо того, чтобы мне помочь, всякой дурью себе голову забиваешь? Таким как ты это не надо!
      — Но уче...
      Зря Тайгар рот открыл. Потому что его чуть не снесло с места визгом:
      — Вон отсюда! Пошел прочь! Извращенец! Охальник!
      Тайгар попятился к окну, которое открыл сразу же, как только начал уборку, чтобы проветрить вонь. Едва руки удержал, чтобы уши не заткнуть. Что ж, если Саилах так со всеми родичами разговаривала в гневе — он понимал, отчего те отказались от кровного родства с ней. Но уходить, не попытавшись хотя бы от Айяты гнев отвести, было бы трусостью и низостью, и он попробовал снова:
      — Дайта-самэ**, я Айяте клятву гостя принес, как бы я ее нарушить посмел?
      — Такие как ты клятв давать не умеют, — неожиданно четко и внятно произнесла старуха, а потом замахнулась клюкой, переходя в прежнюю тональность: — Уходи! Выметайся немедленно!
      Тайгар охнул, уворачиваясь от удара — и привычно сиганул в окно, понимая, что в коридор просто не попасть, не оттолкнув с дороги эту... старуху. Старуху именно — не поворачивался больше язык называть ее «дайта-самэ», сколько бы в нем вежливости ни было.
      — Тайгар! — донеслось из окна перепуганным голоском Айяты, потом она вскрикнула, и створка с грохотом захлопнулась, отсекая все звуки.
      Идти домой в полном раздрае было просто невозможно, и Тайгар почти до темноты прогулял по улицам, пытаясь хоть как-то уложить в голове все, что случилось. У него мало что осталось в памяти от прошлой жизни. Но воспоминание о том, как совет старейшин Керали приговорил к суровому наказанию мужчину, который поднял руку на жену и детей, было очень четким. Нет, он не помнил лиц, но саму ситуацию, то, как погань, в кровавую юшку разбившую лицо женщине, заковали в колодки и обрезали косу, вспомнил. Но то был здоровый мужик, а что делать с больной старухой? Как у нее сил-то хватило — клюку поднять? И может он все-таки ошибся?
      Не ошибся.
      Это он понял на следующий день, когда на перемене схватил пытавшуюся вышмыгнуть в коридор Айяту за плечо.
      — Постой, я...
      И отдернул руку, увидев, как исказилось от боли лицо девочки.
      — Иди ты... подальше! — сквозь зубы выдохнула она и бегом припустила прочь.
      Тайгар схватился уже за голову и снова пошел на поклон, только уже к матушке Раиссе и Сайнару, родителям Малрика. Потому что с таким могли помочь разобраться только они.
      
***


      — Тайгар! — Айята знала, конечно, что ее одноклассник — не какой-то там этин, а удэши, но все равно сердце захолодело, когда выскочил в окошко.
      Но кинуться к подоконнику не успела — по плечу ослепляюще-больно ударила бабкина клюка, да с такой силой, что Айята упала на колени, а рука повисла плетью. Не в первый раз такое было, но раньше Саилах била не так сильно, а тут, видимо, всерьез взъярилась, даже до окна дошла вполне бодро, створки захлопнула так, что стекла задрожали.
      — Ах ты потаскуха малолетняя! Что, думала, раз я сплю — можно тварей всяких в дом водить?!
      — Бабушка, он просто друг! — проплакала Айята, отползая в уголок, краем сознания отмечая, что полы чистые, и сора по углам нет — когда только Тайгар успел?
      — Знаю я, как такие, как ты и твоя шлюха-мать, дружат! Леах мой, дурачок, тоже все твердил, что только дружит! А как пузо у Камиты на нос полезло, так деваться некуда стало — женился. Говорила я ему — не доведет его эта сука до добра! И права была! Эта потаскушка даже сына ему родить не сумела — такую же дрянь выродила!
      Клюка снова с силой, правда, уже куда как меньшей, опустилась на спину, заставив Айяту вскрикнуть и сжаться в комочек, прикрывая голову руками. Вот зачем, зачем она позволила Тайгару помочь? Знала же, что может так обернуться, но не предполагала, что все будет настолько плохо! А ведь надеялась, что бабка, как обычно, спит днем беспробудно, чтобы ночью опять шататься по квартире, вздыхать и бормотать до утра. И что ее разбудило?
      — И ты, грязная кровь, такая же потаскуха, как твоя мать!
      До Айяты долетали капельки слюны: бабка уже совсем разъярилась, все соседи, наверное, слышат, как она визжит... Впрочем, всем все равно, за два года, которые они прожили только вдвоем, никто ни разу не пришел и не попробовал успокоить старую Саилах.
      Слова про «грязную кровь» всегда приводили Айяту в недоумение. Она не понимала, что это значит. Но сегодня бабка, кажется, была в ударе, во всех смыслах.
      — Думаешь, если у твоей мамашки в роду были нэх, ты чего-то там достойна? Да как бы ни так! Я из тебя выбью эту дурь, шлюха малолетняя! Ты у меня ни в какие залы Стихий не рыпнешься, ясно?!
      — Но я не... — от неожиданности пискнула Айята.
      Она и не думала ни о каких Стихиях, ей бы просто хоть на кого выучиться! Какие нэх, о чем бабка?
      — Да, думаешь, я не знаю, что эта сучка Камита три года в зал Стихий бегала, пока не понесла и не уверилась, что дара нет? Ну, ничего, я из тебя-то нормальную сделаю, ты у меня про магию забудешь вообще! Чтоб я рядом с тобой никаких пащенков удэшских не видела, ясно тебе? Иначе ты и в школу ходить не будешь. Читать умеешь, писать тоже — и довольно с тебя!
      Айята безнадежно и тихо заплакала снова.
      
***


      Когда Айяту сдернули прямо посередине урока, Тайгар чуть не задохнулся от злости. Сидел, на нее посматривал — и тут вдруг в класс стучатся, а потом учительница велит девочке собираться и идти. А за неплотно прикрытой дверью виднеются люди в форме стражей дорог...
      И все это на глазах у других учеников! Которые теперь весь день будут шушукаться: а что же Айята натворила, что за ней аж как за взрослой. Тайгару хотелось завыть и ветром броситься следом, но он кое-как сдержался. Правда, урока после попросту не слышал, а на перемене принял решение: хватит с него на сегодня учебы. Ничего не случится, по книжкам наверстает, а Айяте нужна помощь! Пусть даже от такого дурня, как он.
      Ну и метнулся к ее дому — просто потому, что не знал, куда идти. Засел в кустах, неподалеку нашлись подходящие, не хуже тех, первых самых. Даже еще гуще и злее, острая ветка больно проехалась по щеке, заставив зашипеть и утереться рукавом.
      Почему-то вспомнился опять снившийся ночью поезд, от которого снова бежал, не разбирая дороги. Нет уж, теперь он никуда не побежит! До вечера просидит, если надо будет, а после пойдет взрослых трясти!
      Никого трясти не пришлось, потому что такие же — или те же? не разобрал! — люди в форменных куртках подошли к дому, вошли в него, а через десять минут весь двор услышал бешеные вопли старухи. Удивительное дело — больная, едва ходящая, из крепкой хватки мужчин она выворачивалась, как угорь, норовя огреть всех, кого ни попадя, своей клюкой. Видно, правду говорят: злоба и ненависть силы придают, как искаженным. О них Тайгар уже читал, но не знал, что и этины могут ими стать. Что им искажать-то? Разве что душу?
      После того, как старуху увели, на некоторое время все стихло. Ну, ходили люди, некоторые даже обсуждали случившееся, заставляя его мрачнеть: слышали доносящиеся из квартиры вопли, но если уж от старухи Тайшо собственная семья отвернулась — чужим и вовсе за полог шатра заглядывать незачем. Тайгар сжимал кулаки и зло кусал щеку, до кровавого привкуса во рту: да как же это так? А если бы старуха Айяту... Айяте... даже мысль не поворачивалась продолжить.
      В кустах он просидел до вечера. Продрог, хотелось есть, но с места не двигался, только иногда прикрывал глаза, чутко придремывая, пока сторожевые ветерки летали вокруг, готовые разбудить, если вдруг их потревожат знакомым дыханием. И дождался-таки, вывалившись из кустов навстречу Айяте и ведущей ее незнакомой женщине.
      — Ты... Я... Все в порядке? — выпалил, не зная, что сказать.
      Девочка смотрела как-то безразлично, мимо него. И это напугало так, что вокруг них троих закружился пока еще медленный хоровод поднятых ветром листьев.
      — Успокойся, — женщина протянула руку и тряхнула его за плечо. — С ней все будет хорошо. Это из-за лекарства, она завтра придет в себя.
      — Извинитэ, — Тайгар быстро поклонился. — Нэ лэкарь я. Могу... чэм-то?..
      Эта женщина не вызывала опаски, да и в целом смотрела скорее понимающе. И как-то оценивающе, не без этого.
      — Можешь. Ты ведь Тайгар Звездный? Знакомые взрослые женщины есть?
      — Да, есть амо! — закивал он.
      На мгновение ее брови взлетели вверх, но потом она кивнула.
      — Вот и хорошо. Можешь приходить с ними. Помогать Айяте с уроками, общаться. Но только в сопровождении женщин. Хотя кому я рассказываю... Ты ведь сам помнишь обычаи?
      — Да! — вырвалось почти возмущенно.
      Чтобы он — и не помнил? Да он и до этого-то приходил один только потому, что Айята говорила: дома не одна, бабушка там же!
      — Вот и отлично. А сейчас иди домой. Айята завтра не придет, ей надо отдохнуть. Передашь учительнице, хорошо?
      Тайгар подозревал, что учительнице и без того все уже передали, но кивнул. Он скажет, при всех в классе скажет, чтобы знали — Айята ни в чем не виновата. И будет приходить помогать. И обязательно вымоет наконец ее квартиру, чтобы жила, как положено, в чистоте и уюте!
      Почему-то он не сомневался: не вернется старая Саилах в этот дом, не будет больше отравлять жизнь внучке. А от того на сердце было легко-легко. И, когда тихо прошмыгнул в свою комнату, сидевший за столом поезд не вызвал никакого страха.
      — Кша! — подхватив со стула первое подвернувшееся, Тайгар запустил им в поезд, и тот с обиженным «Ту-у-у» исчез. Теперь уже — окончательно.
      Рассмеявшись, Тайгар выметнулся в окно порывом ветра, закружил в вечернем небе, обнимая весь город.
      — Кэрали, мой Кэрали, — шептал ветер, мягко поглаживая листья деревьев и касаясь крыш, едва слышно стучась в окна и заставляя прохожих вздрагивать, поднимая головы.
      И каждому в городе в этот момент дышалось легче: идущим домой и спящей в своей комнате Айяте, злой старухе где-то там и целующимся друзьям. Потому что не просто ветер то был — Дыхание жизни.
      
***


      — Ну вот и все, — сказал Ниймар, раскуривая трубку.
      — Что — все? — не поняла Амлель, вздрогнув: удэши Темной воды имел привычку появляться неожиданно не пойми откуда, просто возникая из тени за спиной. Вот и сейчас соткался в темном углу кабинета, куда не доставал свет настольной лампы.
      — Страх ушел, — трубка разгорелась, подсвечивая странно спокойное лицо Ниймара. — Плохой страх был, большой. Такой не всякий взрослый унесет, а уж молоденький-то ветерок...
      Амлель задумалась на мгновение, потом лицо ее посветлело:
      — Тайгар? Справился? Ты говорил, что только он сам может с этим справиться.
      — Он и смог, — кивнул Ниймар. — А я так... Последнюю каплю добавил. Все у него теперь будет хорошо.
      Улыбнувшись, Амлель кивнула: раз так говорит, значит, действительно хорошо будет. Умелый он лекарь, Ниймар. Не простой — лекарь душ.
      А тот стоял и курил, улыбаясь своим мыслям и делая вид, что не замечает, как Амлель на него смотрит. Только отражением плыла по его губам такая же теплая ласковая улыбка.
__________________________________
*ато — брат, амо — сестра. Имеет одни корни с горскими «аттэ» и «иммэ». (Пустынное)
**дайта — бабушка. Дайта-самэ — уважительное обращение к старой женщине. (Пустынное)

               
Глава четырнадцатая


      — Да вы рехнулись! — взвился над столом чей-то голос, Керс не разобрал, чей именно. — Где, где я вам должен добыть, выплавить и обработать такое количество металла? По всем расчетам, это нужно все горнорудные и металлургические предприятия переводить на работу исключительно для проекта, и лет десять им пахать без продыху! Да столько металла даже Западный регион не даст — нет его там столько!
      — Тихо, нэх Дагэр, тихо. Это только проект.
      — А мне все равно. Нет, я сказал, не получится!
      — А если попробовать сделать каменный корпус?
      — А напряжение в материалах чем компенсировать?
      — Толщиной!
      — Предлагаете разобрать Граничный хребет по камешку?
      — Стоп, стоп! Загрузите расчеты, давайте посмотрим на модель.
      На некоторое время в зале воцарилась тишина, только слышно было, как дышит почти полсотни людей и удэши, напряженно глядя на платформу вывода трехмерной модели. Один Керс как валялся на столе, уткнувшись лицом в руки, так головы и не поднял. И без того мог подсчитать, пусть даже очень приблизительно, с ошибкой на порядок, что не вариант, совсем не вариант...
      Хотелось тихонько завыть или сползти под стол и там уснуть, но точно не слушать абсолютно нереализуемые предложения. И зачем его после трех дней без сна сюда вытащили? Наверное, из чистого садизма, за компанию с остальными Звездными. И ладно бы старших... Нет, тоже не ладно — Эллаэ и Кречет вон, в уголке спят сидя. И Тайгар там же. Стихии, бедный ребенок, одна тень осталась — и та чуть заметная. А где... ага, и Хранители спят, только заныкались получше, боевой опыт сказывается. Белый? О, надо же, не спит, бдит. А, нет, тоже спит, просто с открытыми глазами. Вот конь! Он бы еще стоя умудрился...
      — У-у-у, нет, это положительно невозможно!
      — А я вам говорил, говорил!
      — Нэх Дагэр, держите себя в руках.
      — А давайте не будем строить?
      По залу пронесся ураган протестующих возгласов, Белый вздрогнул и заморгал, чуть не свалившись со стула.
      — Нет-нет, вы не поняли! У нас ведь есть Тор, давайте угоним один из его спутников?
      — Да совсем ума лишились! — в голос обалдел Керс, от такого предложения даже немного проснувшись. — А равновесие в системе вам кто восстанавливать будет? Стихии?!
      Нет, идея была здравая в том плане, что размер получался вполне подходящий, и так корабль после всех прикидок получался с небольшой городок. Керс смутно помнил то обсуждение — там точно так же, как у него сейчас, порой прорывались вопли Акая и Теальи: те возмущались, что кормить всю ораву летящих чем-то надо? Надо! А воду очищать надо? Надо! Или вы хотите три бака с водорослями и эти же водоросли жрать всю дорогу? Да еще и научники требовали себе площади под лаборатории. Вот и выходило, что кораблик строить всяко не на Элэйши — такую громадину никакая ракета не поднимет, а так, как строилась в свое время станция «Бутон»: на орбите.
      А у него в лаборатории орали энергетики, требуя трансформаторные станции к плазменному солнышку, и тут же — критикуя в пух и перья очередной проект двигателей для еще даже не продуманного корабля. Сумасшедший дом. Керс грешным делом уже подумывал о том, чтобы собрать всех несчастных Звездных, запихнуть в самолет и отправиться на Заповедный материк. Пожить в дикой природе, где-нибудь в пещерах, хотя бы пару недель. А то у него складывалось впечатление, что скоро они все тихо и незаметно уйдут в Стихии просто от усталости. Потому что кое-кто заучился, кое-кто заработался, а кое-кто уже держится за виски и смотрит совершенно ошалело, потому что даже его мудрая голова и аналитический ум не справляются с потоками бредовых идей. Обсуждение вспыхнуло с новой силой, кажется, действительно прикидывали, как приводить систему в равновесие, если изъять...
      Закусив губу, Керс стукнулся лбом об стол и натянул на голову ворот спаша. Уснуть тоже, что ли... Завтра ведь опять транспортники привяжутся, мало они крови из Эллаэ с Кречетом выпили — так теперь всех Звездных огненных хотят себе заграбастать. Огненный путь! Перемещения! Мгновенные! Никаких спускаемых модулей! Ага, сейчас, разбежались и поскользнулись... Даже все впятером они могли перенести не так уж много груза за один заход, а еще требовался маяк, и...
      Поняв, что засыпает, Керс приоткрыл один глаз. Было подозрительно тихо. Подумав, он открыл оба и покосился на экраны, пытаясь понять, что там сейчас просчитывается. До затуманенного дремотой сознания никак не хотело доходить значение переменных и постоянных, многосоставные формулы и векторные системы. Керс закрыл глаза. Знакомая же система... Что-то такое он два года назад заставлял просчитывать Белого... А, кажется, предполагаемую траекторию полета до пояса астероидов, были тогда планы запустить к ним исследовательскую ста...
      Он резко открыл глаза и уставился на экран. Нет, не почудилось. Там действительно рассчитывалась именно эта траектория!
      — Э-э-э...
      — Ну, технически это осуществимо, — наконец сказал кто-то, не заметив его удивления. — Но на это потребуется столько топлива, что...
      — А вы Звездных вместо движков приспособьте.
      — Чего?! — рявкнул Керс, садясь прямо. — Вы о чем?!
      — Слушайте, это бесчеловечно, — вмешался Намар, сипло прокашлялся, но продолжил твердо: — Двое Звездных спустили «пчелу», всего лишь с границ атмосферы, всего лишь «пчелу»! — и выложились едва не до комы. Вы хотите уничтожить их? Думаете, Стихии еще раз радостно вам их из небытия достанут, отряхнут и преподнесут на блюдечке? Масса астероида АП-Р-012 несопоставима с «пчелой» — он весит в двадцать тысяч раз больше.
      — Так если по уму разгонять, а не с дури! — возразил кто-то — Керс все никак не мог вспомнить его имени, сидел, глазами хлопал, будто разбуженная посередь дня сова. — Аккуратно разогнать, аккуратно затормозить, вопрос скорее во времени. Вот скажите, Керс: сколько, по-вашему, вы сможете провести вне атмосферы Элэйши? Проводились же эксперименты, вы с «Бутона» выходили.
      — Я...
      — Трое суток, — хрипло рявкнула человеческим голосом рысь. Вернее, Аэно — голосом простуженной и неимоверно злой рыси. — Трое суток в безвоздушном пространстве. Но если вы припряжете нас еще и к этому — будет так, как сказал Намар.
      Повисла тишина.
      — Альтернативы? — донеслось уныло.
      — Отдых для всех Звездных, — холодно прозвучало с того места, где незримо полыхал Чистый Огонь. — На месяц. Никаких срочных звонков или визитов, репортеров, консультаций и прочего. И через месяц мы сядем и еще раз просчитаем все варианты, включая защиту для нас и рабочий модуль, который может стать основой для строительной базы. А может и не стать.
      Даже Чистое пламя, оказывается, могло пыхать раздраженно и резко. Ну, или просто у Замса банально болела голова.
      — Но...
      — Заткнулись, — Керс сказал это вроде бы негромко, но эффект был — будто по столу с размаху саданул. — Вы и так у меня Горелку обратно отжали.
      Обвинение было абсолютно не к месту, он и сам это понимал, но прозвучало настолько абсурдно, что почему-то устыдились все, будто это они лично у удэши облюбованный им островок увели. И неважно, что там вообще-то лаборатории стояли и стоят.
      — Грубо, — заметил Замс. — Но сейчас я не склонен ставить это в вину.
      Керс криво усмехнулся, зажмурился и помотал головой.
      — Месяц, уважаемые. Вы слышали?
      — Но сроки же горят, — вякнул кто-то из невесть зачем затесавшихся на этот мозговой штурм «трансформаторщиков».
      — А без отдыха сгорим мы. И, знаете, что? Я, пожалуй, в таком случае лично попрошу у Стихий для нас с Белым и остальных Звездных пару лет спокойного посмертия.
      Керс обвел собравшихся тяжелым взглядом, не услышал больше возражений и за шкирку поднял со стула всхрапнувшего спросонья Белого.
      — До встречи, уважаемые, — и с места нырнул подальше, туда, где никто найти бы не смог.
      И неважно, что вообще-то это укрытие располагалось в самом центре Фарата, просто сходу он ничего лучше и надежней вспомнить не сумел. Любимый пляж был слишком приметен, туда уже повадились ходить, их с Белым из логова выковыривать. Кто-то особенно ушлый даже дорожку в стеклянных волнах проплавил.
      Хранители цапнули Тайгара и так же, да еще и не прощаясь, улепетнули к Оку. Кречет с Эллаэ умудрились на пару уволочь Теалью и Акая в Ривеньяру, в лечебницу. Горы можно хоть до скончания веков переворачивать — Эфар своих не выдаст, Янтор прикроет. И даже Замс куда-то испарился, аккуратно оставив лежать точно по центру сиденья свой персональный информаторий. С учетом, что он не выпускал его из рук, кажется, даже в недолгом сне — это было совершенно неприкрытым заявлением о временной недееспособности.
      И люди только растерянно переглядывались: кажется, предел сил был и у Звездных удэши? Только Намар тихо смеялся, прикрыв лицо ладонями, но это было, скорее, нервное. Ему еще предстояло отбиваться от энергетиков всего-то через... Он глянул на часы и вздохнул: два часа. Поспать уже не успеет, так хоть бальзама себе навести. И разгрести дела за пять часов, чтобы потом свалиться и уснуть на сутки минимум. Он, хоть и нэх, но тоже не железный.
      
***


      Тайгар так и не проснулся. Еще бы он смог! Бедняга закончил общую школу за полтора года, за полгода осилил почти два курса в Счетном цехе. Но сколько времени из этих двух лет он спал? Самоубийца, буря его... а, ну да. Даже они с Кэльхом настолько не выкладывались, хотя тоже уже почти завершили свое обучение. То есть, завершили общий курс и приступили к индивидуальным программам.
      Аэно посмотрел на вповалку спящих на кое-как расстеленных спальниках Кэльха и Тайгара. Его тоже размазывало усталостью, но сон не шел. Крутились и крутились в голове мысли о том, что идея-то о постройке корабля из самого малого спутника третьей планеты их звездной системы — стоящая. Но слишком много сил придется потратить на то, чтобы как-то стабилизировать всю систему, если именно спутник использовать. Да и астероид гнать на орбиту Элэйши — дурная затея. Усилятся приливы — Неаньял, да и все северо-западное побережье Северного моря, курорты Теплых Вод уйдут под воду. А что, если взять несколько малых астероидов и вытолкнуть их на границу системы, где их влияние на общую гравитационную картину будет минимально? А потом провесить сеть стационарных маяков в виде плазменных горелок, и там, на краю системы, построить опорную базу и начать преобразование астероидов в корабль? Точнее, в искусственный блуждающий астероид, если уж брать точную терминологию.
      Но как его двигать? Да, затея с астероидами при должной подготовке и расчетной базе может выгореть. А вот разгонять такую массу... Как?! И, главное... Тут Аэно захотелось постучаться головой обо что-нибудь, лишь бы вытряхнуть проклятый вопрос, который мучил лучшие умы Элэйши. Да, построить корабль они построят, но как его двигать?! Ползти по пространству со скоростью ракеты? Не смешно даже!
      Рука потянулась к предусмотрительно отключенному телефону, но Аэно усилием воли опустил ее. Нет, никаких телефонов. Месяц отдыха. Иначе его мозг сейчас закипит. Искупаться в Оке, что ли? Не грея. Заодно охладит пылающую голову. Последняя серия экспериментов с огненным путем была явно на пределе выносливости Звездных....
      Он закрыл глаза и сполз по стене на край широкого ложа. Сил больше не оставалось, но мысли продолжали жужжать в черепе, как рой злобных кусачих умэтото.
      «Замс?» — неуверенно позвал он.
      «Аэнья, ты рехнулся?» — неожиданно злобно прошипело на краю сознания.
      «Просто ответь: мы должны решить эту задачу, или нет?»
      «Нет. Спи».
      Тихий смешок подхватило эхо, и он еще перекатывался, когда юный замученный удэши уже беспробудно спал.
      
***


      Три года назад, когда из плазменного солнышка на Горелке вышагнули те, кто был его кумирами с детства, Намар едва не рехнулся. Уже в поезде Янтор слегка вправил ему мозги, заставив взять себя в руки и терпеливо ждать, пока это странно-юные, но все равно безумно родные, с первого мгновения, с первого взгляда, существа освоятся с новой жизнью, с тем, что вернулись в мир, с его изменениями. И ничуть не обиделся, когда Отец Ветров после Совета даже не дал перекинуться с ними и словом, понимал: им бы сейчас в себя прийти, заново узнать, каково это — жить. И он терпеливо ждал, занимался своими делами, работал с Керсом над опытами. Керс тоже был его кумиром, но больше все-таки учителем, наставником. Хотя сам огненный удэши вряд ли обращал много внимания на то, кто там из сотен его учеников работает рядом, лишь бы делали дело качественно. И Намар старался, о, как он старался — из кожи вон лез, готов был сгореть на работе.
      Когда Керс выгнал с Горелки всех, Намар и это понял, он вообще принимал близко к сердцу историю Керса и Белого. Все-таки, не чужие были, пусть и через побратимство Кречета, через Аэньяра Эону. Но Намар твердо помнил самый главный закон, который чтили предки: «даже если кровные узы через века станут тоньше нити, держать они будут крепче аэньи». А кровь в нем и в нехо анн-Теалья Солнечном текла одна, кровь Амаяны Кроткой.
      Получив так неожиданно отпуск на неопределенный срок, Намар уехал в Ткеш, навестить мать, но долго там жить просто не смог. Это было, наверное, неправильно, но он не чувствовал там себя дома. В Ткеше больше не было того Огня, что давал роду Солнечных право считать его своим гнездом, своим очагом, где уютно гореть. А, кроме всего прочего, он просто не мог ужиться с Каей. Не мог — и все тут. Разумом понимал, что не прав, но где-то подспудно тлела обида на то, что выстудила, погасила Огонь, заняв этот дом. Собственно, потому он и предпочитал обитать в Оране, где еще во времена своей учебы выкупил крохотную квартирку.
      Намар знал: Хранители, придя в себя и оглядевшись, обязательно рванут в Ткеш. И, смирив неприязнь, попросил Каю позвонить ему, когда появятся. Она и позвонила. Только не с той новостью, какой ждал.
      — Они сбежали.
      — То есть как — сбежали? — не понял он вообще и со сна, взлохматил волосы, поглядев за окно: солнце едва-едва поднялось над верхушками деревьев. Значит, часов восемь утра, рань-то какая. Он старался отоспаться, подозревая, что, когда Керс угомонится, наверстывать будут сверхурочными, дневать и ночевать в лаборатории. — Что, только приехали, развернулись — и улепетнули?
      — Ну... — голос Каи потек, заюлил, и Намар скрипнул зубами: ну почему нельзя все говорить сразу и прямо?!
      — Они приехали не вчера, пробыли в Ткеше пару дней и...
      — И ты мне не сказала?! — вырвалось криком.
      — Я хотела сама с ними поговорить...
      — Ненавижу, — Намар вцепился в волосы так, словно хотел вырвать клок, с внезапной ясностью понимая: в самом деле ненавидит. Горько и холодно, без исходящего искрами жара. Давно уже. А теперь — еще и за дело. — Это ты виновата.
      — Намар, что ты такое говоришь? — возмущенно донеслось в ответ. — Я всего лишь надеялась, что они успокоятся! Тебе тоже не помешает, поспи — и поговорим нормально.
      — Нет. Сегодня приеду, поговорю с мамой. Тебя я видеть не хочу, — сказал и прервал связь.
      По-детски, конечно, но Кая могла часами уговаривать, разливаться журчащей водой, пока не пойдет голова кругом, а все мысли не накроет этим журчанием, стирая важность. Выстужая. Заставляя бившееся в груди пламя притихнуть, припасть к углям. Намар сжал зубы, вцепившись в край одеяла. А мама еще спрашивала: и чего он к Крови Земли в шестнадцать сорвался, вместо того, чтобы дома Стихию принимать? Да вот поэтому! Потому что даже угрюмый старик Ткеш был ближе, чем... чем эта!
      Это она виновата, что Хранители не смогли остаться в старом гнезде Солнечных. Что только наговорить успела? Намар не верил, что промолчала. Не верил и в то, что сумела окружить Аэно и Кэльха привычной, памятной им лаской и заботой. Кая этого не умела, просто не умела. Аэньяр об этом и не знал, наверное, кажется, он вообще из Ривеньяры в Ткеш не наведывался после того, как стал нехо и главным целителем, преподавателем в своей высшей школе — не до того ему было. Впрочем, Эона и сам был Водой, наверное, ему бы в таком Ткеше было уютно. Несмотря на похожесть на Хранителей, знаменитый родич был другим. Очень-очень другим.
      Вскочив, Намар со злостью пнул кровать и пошел умываться. Ни о каком сне речи не шло, нужно было действительно съездить в Ткеш и забрать последние вещи. И сказать маме, что он больше там не появится. Никогда. Захочет поговорить — есть инфы, в конце концов, можно приехать: что тут до Ораны, пару остановок «дракко», даже в ее возрасте не проблема! А он...
      Ноги его в том омуте больше не будет!
      
      Следующие два года выдались действительно сложными, полными интереснейших задач и нестандартных решений, работы не только с Керсом, но и с другими Звездными. И, конечно же, Намар старался отслеживать по новостям, что там, как дела у Хранителей. После мерзопакостной статейки в «Ветре Фарата» хотелось самому стать удэши, прийти в редакцию этой гадской газетенки — твари, они даже своим названием умудрились опошлить горскую пословицу про то, что новости носит ветер! — и полыхнуть, чтоб и угольков не осталось! И пусть потом судят, как хотят — ну заслужили же!
      За такие мысли он заработал личный выговор от Керса. В смысле, о мыслях-то тот не знал, но вот рассеянность и злость подчиненного увидел тогда прекрасно, посоветовав взять хотя бы денек отгула, если уже так невмоготу, передохнуть.
      Угу, как же! Когда Керс и остальные Звездные выкладываются так, что вот-вот сгорят — он отдыхать будет?! И Намар работал, работал так, как никогда в жизни, полыхал, сыпал идеями — полезными и не очень, воплощал их в жизнь.
      Керс его заметил, наконец. Взял к себе, официально сделал своим старшим лаборантом — это в неполные тридцать-то! Вот тогда-то Намара и пригнуло к земле ответственностью. Спать он приучился по четыре часа в сутки, о выходных забыл, как о данности. А были недели, когда и вовсе ночевал в лаборантской, накрывшись притащенным из общежития пледом, а рано утром бегом принимал душ, чистил зубы, переодевался в постиранные тут же вещи — и снова за работу. Керс терпеть не мог писать бумажки, так что без малейшего зазрения совести — «Совесть? Нет ее у меня, Намар, забудьте и пишите!» — переложил всю документацию по проектам на плечи старшего лаборанта.
      В какой-то момент Намар начал подозревать, что по лаконичности формулировок и навыкам крючкотворства уже может поспорить с Замсом. Потом подозревать и вообще думать о бесполезных вещах перестал, потому что темп работы был взят безумный. Сколько там лет назад первый этин за пределы атмосферы поднялся? Меньше двух десятков! А они уже готовят экспедицию к звездам!
      А кроме этого на их научный отдел щелкали зубами энергетики, уже не прося — требуя перенести плазменное солнышко на большую землю и включить его в систему энергоснабжения Элэйши. Мол, хватит уже плазме просто так гореть, это ж почти дармовая энергия, пусть отрабатывает затраты на создание. Да если бы все было так просто! Нужно было придумать, как ее вообще собирать и перенаправлять, преобразовывать в электричество. Это и для корабля важно было.
      В рацион Намара плотно вошли горский бальзам и мед. Знал, что легко может угробить себя передозировкой, знал. Но без глотка бальзамной воды четыре, а то и три часа сна аукались утром слабостью. И ладно слабостью — ему нужна была светлая, способная думать голова.
      Только у всего есть предел. И Намар с изумлением осознал, что до своего еще не дошел — тогда как Звездные уже одной ногой шагнули за эту незримую, но очень ощутимую грань. От Керса осталась высушенная, выжженная на обратной стороне век тень. Закроешь глаза — острый силуэт по-прежнему там, командует, жестикулирует, нервно грызя кисточку на шнурке сорочки или поправляя ставший слишком свободным в плечах спаш.
      Вот тогда-то и прорвало, когда кто-то из этинов на совещании предложил повесить на Звездных еще и работу по доставке на орбиту астероидов. Конечно, его слабый взвяк перекрыли рявки Аэно, Керса и Замса, но Намар утешался тем, что хотя бы пару слов сказал в их защиту, а не промолчал.
      А потом Звездные исчезли, умудрились найти для себя такие убежища, откуда их никому не выцарапать, отключили инфы и телефоны. И Намар остался один на один со всеми проблемами. Утром он нашел на столе официального вида приказ за подписью Керса, который назначал его исполняющим обязанности главы Исследовательского Центра Горелки. Тут-то у бедного Намара коленки и подогнулись. Пару минут тупо посозерцав бумагу, без единого проблеска внятной мысли в голове, он потер лицо ладонями, медленно выпрямился и куда-то в пространство сказал:
      — Вы будете мной гордиться, клянусь Стихиями.
      
***


      Раньше Садиф думал, что таким сыном, как он, отец может гордиться. А что: сильный, храбрый и умелый, хоть с оружием в руках, хоть в обращении со Стихией, настоящий Хранитель, к тому же. Он собой так точно гордился: поглядите, каков сын песков идет.
      А потом от всей гордости остались жалкие ошметки, в один взмах ножа. Или еще раньше?
      Раньше, пожалуй. Когда наотмашь ударили нараспев, с чуть заметной усмешкой произнесенные слова, заставив опустить руки на рукояти вброшенных в ножны клинков. Когда почувствовал, как заполоскался за спиной ювелирно взрезанный рукав, без единой царапины взрезанный.
      Он читал дневники, не понимая, что таится за перепечатанными страницами. Кто когда-то писал те первые, рукописные строки. Кем он был, Аэнья.
      Думал, понял. Когда увидел, когда поговорил. Когда вдохнул его запах, никак не похожий на опасный звериный дух. Когда поправлял хрупкие — куда таким оружие, куда такими убивать? — руки на грифе гитары.
      Ничегошеньки он не понял. Все понимание перевернулось в тот миг, когда вместо тонкокостного подростка, только что потерянно стоявшего у стены, опустив голову, вперед шагнул воин. Не внешне — внешне Аэнья остался таким же. Но вот вокруг него уже не солнечное тепло, пахнущее медом и яблоками, лучилось — клубилась жгучая, бешеная, сдерживаемая стальной волей сила. И сила эта пахла гарью и кровью. Ее отголоски пропали быстро, как только оба Хранителя вышли из гостиного дома, и он, дурак, подумал — причудилось.
      Ничего ему не чудилось. И пусть играл после Аэнья, смеялся над ним — как больно оказалось! — но... Пусть лучше так, наверное. После перечитывал дневники, сидел днями, сгорбившись над книгами — и не понимал, как раньше не видел. Как не замечал, что с иных страниц эта кровь буквально капает!
      Не врагов кровь. Кровь самого Аэньи.
      Именно ею была оплачена эта нынешняя легкость, юность, чистота. Кровью и болью, непониманием и отторжением, каждодневным подвигом на благо мира — и его, Садифа, благо! Чтобы он смог однажды родиться, вырасти, принять силу... И так унизить... Знал бы заранее — сам бы себе глотку перерезал, ветрами разметал и оставил кости солнцу на поживу. Пропал в песках, сгинул, нет его, глупого гордеца. И Аэнье некому делать больно.
      А ведь как тот обрадовался ему поначалу! Как полыхнул радостно, ярко, узнав кровь от крови сестры! Садиф закрывал горящее от стыда лицо, прятал его за короткими, так и оставшимися неровно обкромсанными волосами и до крови кусал губы. Как у него язык повернулся? Возомнил себя невесть кем — как?
      Он так не смог после этого позора вернуться домой. Поговорил с отцом — Стихии, что за разговор был!.. — забрал вещи, поклонился Фарату, так и не посмотрев в глаза древнему удэши, не увидев там отвращения — еще одна трусость! — и сбежал, куда глаза глядят. Спрятался, как шайхадд в песке.
      А через месяц, совершенно случайно, наткнулся на брошенную кем-то на скамье в парке газету. Он тогда в Дариме был, и как в город на другом конце Ташертиса попал бульварный листок аж из самого Фарата, понятия не имел. Но, видно, Стихиям было угодно больно ткнуть обгадившегося детеныша в его собственное дерьмо, пусть уже и несвежее. Газета была трехнедельной давности. Поздно куда-то бежать и что-то делать. Сиди, Садиф, читай. Наслаждайся последствиями своего поступка, любуйся фото, втягивай голову поглубже под капюшон спаша, прикрывающий короткие волосы.
      Доволен ли ты, сын песков? Мало оскорбил светлого зверя?
      Глаза жгло, словно углями, но слезы так и не пролились — все высушил до горькой корки на губах собственный злобный шахсин. Шахсин, который Садифу с каждым часом все труднее было сдерживать, ревущий и рвущий на куски душу. Он уже был готов на коленях ползти, вымаливать прощение у обоих Хранителей, но понимал — такое не прощают. Хуже того: его уже забыли. Ему отмерили наказание, ушли утешать друг друга, лечить нанесенные им раны, а про него — забыли. Да и полно, зачем Хранителям о нем помнить? Разве что Аэнья на страницах дневника вскользь упомянет... А может и вовсе не станет марать светлое имя сестры.
      — Эй! — За плечо дернули. — Эй, прекрати сейчас же!
      От рывка капюшон спаша свалился с головы, и Садиф застыл, словно его приморозило к лавке, не в силах даже рук поднять и назад натянуть, скрывая свой позор.
      — Эй, э-э-эй!
      Его затеребили уже с двух сторон.
      — Да что с тобой?
      — Хоть слово скажи, а?
      В лицо еще и водой брызнули, а потом и вовсе за шиворот кусок льда плюхнулся. Только тогда и отмер, но все равно дергаться не стал, во все глаза глядел на этих двоих. Лед таял, пропитывая рубашку и штаны влагой, и с каждой секундой он все яснее видел отличия промелькнувшего морока — и склонившихся над ним юношей. Изменчивые голубые и зеленоватые глаза, ни следа от янтарного пламени и небесной сини, и совсем не такие лица: мягкие, округлые, а не остро-скуластые. Вот разве что волосы похожи, они, наверное, и помутили рассудок. Тот, что был зеленоглазым, щеголял выгоревшей в рыжинку каштановой гривой до пояса, а голубоглазый — вьющейся белой, с золотистыми искрами, перехваченной на макушке голубой лентой. Выглядело почти смешно: лента была старательно завязана кривоватым бантиком.
      — Фу-у-уф...
      — Ты так не пугай!
      — Удумал тоже!
      — И так шахсин сухой, как пески!
      — Так еще в Черный ветер превратиться вздумал?
      — Не позволим! — закончили хором, насупившись так серьезно, что сразу стало ясно: лет этим двоим удэши всего ничего. Хорошо если сотня будет, а скорее и нету еще. Дети совсем. А может и нет — удэши взрослеют по-разному, кто и тысячу лет ребячиться будет, а кто в сто лет уже опыта и ответственности наберется. Эти, кажется, из последних были.
      — Что случилось? — зеленоглазый щелкнул пальцами, и лед из-за шиворота Садифа пропал, оставив только влажное пятно и липнущую к телу холодную ткань.
      — Водички попьешь? У тебя уже губы запеклись совсем, — голубоглазый сложил ладони ковшиком, поднес к его лицу. В них плескалась чистая, даже чуть пузырящаяся вода.
      В глазах было столько абсолютно искреннего беспокойства и желания помочь, что Садифа замутило. Жалость... жалости он нахлебался вдосталь, когда с отцом говорил! Уж лучше б тот орал или из рода выгнал — и то проще было бы, но отец глядел так понимающе...
      — Нэт, — отвел рукой предложенное он, резко встал и покачнулся. Ветра привычно ринулись на помощь, но вместо того чтобы поддержать, вдруг ударили в бок, будто не рассчитал силы, как малолетка какой.
      Поддержали неожиданно сильной рукой, еще влажной от выплеснувшейся на землю воды. Голубоглазый удэши, пусть и выглядел хрупким подростком, им не был. И это снова напомнило, как ошибся.
      — Тебе нужна помощь, — твердо сказал мальчишка, мотнул своим нелепым хвостом, и второй подпер Садифа с другого боку. — Не спорь, мы видим.
      — Мы храним этот город.
      — И должны помогать тем, кто нуждается.
      — Идем, — снова хором.
      — Нэ надо. Нэт! — повторил Садиф.
      Ему просто дойти до стоянки, где бросил свой потрепанный роллер, — вон, на углу, что тут идти, — сесть на него и уехать. Подальше куда-нибудь, чтобы не пришли опять жалеть.
      Руки на предплечьях сжались сильнее, когда он дернулся раз, другой... От понимания, насколько глупо выглядит, пытаясь воевать с этими подростками, опять стало гадко. Да кто он вообще теперь такой, зачем о нем беспокоятся!
      Взвывший шахсин, пыльным смерчем пролетевший по улице, унося забытую газету, дал ответ за мгновение до того, как Садиф потерял сознание. Ответ был прост: он теперь еще и опасен.
      
***


      Очнувшись, Садиф был готов к тому, что обнаружит себя где-нибудь в надежно изолированной палате лечебницы, если не в подземном каземате. Несмотря на минувшие столетия, казнь для преступников, обладающих магией Воздуха, оставалась все такой же, как и во времена Раскола. А его от последнего шага за грань закона отделяло ничтожное расстояние. И не на что списать: сам отказался от помощи, когда предлагали, значит, хотел этот шаг сделать.
      Внутренне собравшись, он открыл глаза и уставился в неожиданно высокий потолок, выкрашенный нежно-голубой краской с нарисованными на ней легкомысленными и слегка детскими облачками. Это не вязалось даже с лечебницей. Разве что детской — он был один раз в такой, еще совсем маленький, когда укусила песчаная шарха. Руку, которой ухватил ящерицу за хвост, раздуло так, что мать испугалась — а вдруг что опасное? Так-то само бы прошло.
      Повел глазами по комнате — именно комнате, это все-таки не была лекарня, даже детская. В тех окна закрывают не легкие прозрачные занавеси, а пластиковые или деревянные пластинчатые шторки, которые легко очищать, не снимая. И на полу ковры не лежат. И мебель обычно обезличенная, такая... простая и добротная. А он лежал в уютной широкой кровати с резной спинкой, и белье под ним пахло горьковато-свежим ароматом седоуса и мяты.
      Внезапно вспомнилось, что, добираясь сюда, в Дарим, ночевал где придется. Один раз, в дождь, под железнодорожным мостом, а так на стоянках-отстойниках для грузовых машин. Стыдно стало — не передать. И ведь даже деньги были, просто... Не помнилось, не нужно было. Летел куда-то, падал от усталости и снова летел, изредка вспоминая, что нужно поесть — обычно, когда перед глазами уже песчинки мельтешить начинали. Х-хранитель... Да кто себя так вообще ведет!
      Рывком сел... попытался сесть. Сил не было. Только руки поднять — и то с трудом. И черной каймы грязи под ногтями не было. И пятен от смазки, посаженных, когда пришлось повозиться с заскрипевшим шатуном роллера, тоже не было. Тот, кто приволок его сюда, позаботился о чистоте тела, которое уложил в чистую постель, и от этого стало еще стыднее. Настолько, что за окном зашелестели ветви, сухо задребезжало стекло.
      — Эй, ну ты опять за свое? — послышалось знакомо. — Что тебе так в искаженные неймется?! Не со зла же, вижу!
      Садиф дернулся, повернул голову к двери. В проеме, опираясь на косяк, замер тот самый голубоглазый мальчишка-удэши. Ненадолго замер — отлепился от косяка и шагнул в комнату.
      — Я Анэяро. А тебя как зовут? — прохладная ладошка легла на лоб, и это было неожиданно приятно.
      И как острыми песчинками по коже — имя. Сначала вообще послышалось «Аэньяро», потом распознал, как правильно.
      — Садиф... — язык не повернулся дальше. Запрет старшего в роду, подкрепленный приказом Стихий, не просто так словами был — прозвание свое хранитель не забыл, но назвать себя им не мог. А имя рода было попросту стыдно говорить. — Садиф моэ имя.
      — Ага. Красивое имя. Так, ты у нас дома, потому постарайся не буянить, ладно? Телесных сил у тебя — яштэ наплакала, зато ветров — всю пустыню перебаламутить можно. А амулет в таком состоянии надевать нельзя, тогда точно отравишься собственной силой насмерть.
      — Можэт, так и лучшэ будэт?..
      Анэяро постучал ему согнутым пальцем по лбу:
      — Рехнулся, что ли? Кому лучше? Ну, разве что тебе самому. Но это, знаешь ли, трусость — от проблем бежать.
      Мальчишка, вопреки установившимся в обществе представлениям о водных нэх и удэши, говорил прямо, словно льдом резал. Больно было — будто нагноившуюся рану вскрывал. Только и понимание в голове легко укладывалось: да, трус, да, бежал. Потому что проблема... Такие вещи не проблемами зовут. Не решить. Не исправить. Только и остается зажмуриться и снова кусать сухие губы.
      — Камэ придет, ему расскажешь, — жестко припечатал Анэяро. — Это он у нас мастер утешать, не я. А пока его нет, хватит себя жалеть. Давай, вставай, я помогу. Тебе надо поесть и напиться как следует. Весь уже высох, как выползок шайхадда.
      Спорить Садиф больше не спорил. Смысла не видел, честно говоря, уже ни в чем. Так что помощь принял покорно, оперся на твердую руку... Анэяро... «Дар» и «жизнь»? Жить не хотелось. Куда лучше действительно подошел бы второй удэши, который «забвение». Сухие выползки в самом деле ведь забывают — ни на что они не годятся, даже шнурок из них не сплести — тонкая кожица через считанные минуты становится ломкой, распадается клочками.
      Анэяро привел, да, по правде говоря, буквально приволок его на крохотную уютную кухоньку, усадил в угол и первым делом поставил перед ним стеклянный кувшин с той самой водой, которую предлагал в парке — голубоватой, с пузырьками, покалывающими губы, со странным резковатым запахом, словно из минерального источника. Садиф знал, что такие есть в горах Эфара — единственном месте в мире. Неужели Анэяро оттуда? Но что он тогда делает на равнинах Ташертиса?
      Кувшин опустел быстро. Вроде и пить не хотелось, просто вода лилась в стакан очень легко, сама собой.
      — Вот и хорошо. Ешь, — перед Садифом возникла тарелка с кашей, щедро сдобренной медом. Определенно, Анэяро был родом из Эфара.
      Каша была вкусная. Наверное. Садиф ел, потому что так надо было, старательно и методично, так же как пил. Сытости еда не принесла, разве что какое-то усталое отупение, в котором действительно стало все равно. Что желать дальше, как жить, он не знал. Какой хранитель из того, кто с собой-то справиться не может? Чует же: за окном шахсин кружит, пока притихший, почти неощутимый.
      Как раз к тому моменту, как ложка по дну миски последние зерна собрала, стукнула входная дверь, и звонкий мальчишеский голос возвестил:
      — Анэ, я дома!
      — Так сюда иди, шахсин наш проснулся! — откликнулся Анэяро, все это время с умным видом восседавший верхом на высоком табурете и разглядывавший небо, то, которое было на потолке нарисовано.
      — Накормил? А, вижу. Айэ намэ, шахсин, — Камэ походя погладил гостя по плечу, так же, как и своего собрата, который снялся с табурета, уступая его своему... кому? — Садиф не мог понять.
      — Его зовут Садиф, — сообщил Анэяро.
      Он отошел к стене, привалился плечом, заставив опустить голову от очередной колкой боли, прошившей нутро. Как отражения, за что Стихии так жестоки?
      — Но-но, утишь ветра, — Камэ мягко дотронулся до его сжавшегося на столе кулака. — Что у тебя все-таки случилось? Рассказывай. Анэ, налей ему еще воды.
      — Сам не хочешь? — голубоглазый удэши чуть вздернул бровь.
      — Нет. Ему не моя водичка нужна.
      — Забыть нэ смогу, да... Такоэ — нэ забываэтся! — выдохнул Садиф, закрывая лицо руками. — Нэ прощают за такоэ...
      — Ну и что ж ты натворил? Убил кого-то, что ли? — Камэ отвел его ладони от лица. — Или просто мимо прошел? Хотя... нет, тогда бы уже совсем не ходил, Стихии к хранителям суровы и карают сразу.
      Подсунул ему очередной стакан с водой, которую Анэяро наливал не откуда-то — из собственных ладоней. Сейчас Садиф это рассмотрел, наконец. Но даже не удивился: удэши. Видно, такова его суть, сам себе родник.
      — Лучшэ бы убил. Чэснээ бы было... — и не заметил, как слово за словом рассказал обо всем.
      О таком вообще-то молчать полагалось, а не случайным встречным выкладывать. Но жгло изнутри, сухим ветром кололо, заставляя глотать воду и выплескивать наружу почти бессвязный рассказ. Шахсин стучался в окна, терзал чистые стекла острой пылью, скребся, требуя впустить, но Садиф уже не обращал на это внимания. Было муторно и пусто, будто последние капли сил отдал.
      — Да уж... — повисшее молчание разбил сухой смешок Анэяро. — Ты как глупая тото* — настроил гору сот, а вместо нектара с цветущих трав натаскал горького сока с ойла-ойла. Только я вижу, что тебе наказание по твоим силам отмерили, а ты, как жадный ташук, еще и еще хочешь. Дурак.
      — Анэ-э-э, — укоризненно протянул Камэ.
      — А что, я не прав? Ему ж пояс свадебный дай — и на том вешаться пойдет!
      Их голоса журчали и журчали. Садиф опустил голову на сложенные руки, уронил скорее — сил сидеть прямо не было.
      — Нэ пойду... Нэ знаю... Что дэлать — нэ знаю.
      — Спать. Пока спишь, твой бешеный ветер тоже спит, — хмыкнул Анэяро. — Камэ, приспи его, ладно? Мне в город надо, этна Олана просила же.
      — Ладно. Идем, Садиф, идем. В самом деле, во сне раны заживают быстрее.
      В постель тащили все-таки вдвоем. И — у Садифа аж глаза открылись! — уложив его, Камэ прилег рядом, подпер щеку рукой, а другой принялся гладить его по голове, мягко перебирая короткие пряди.
      — Зачэм?..
      Он не привык к чужим, не материнским прикосновениям. В детстве жил по законам пустыни, после, как стал Хранителем — все равно многое оставалось. Как касался Аэньи — даже там не переступал границу, ну, практически. Ничего, что могло бы быть сочтено неприличным. Никем, кроме Кэльха Хранителя. А теперь его касались, легко и спокойно, без особой на то причины.
      — Голове полегче станет — уснешь спокойно. Или тебе неприятно?
      Камэ задержал прохладную ладонь на виске, скользнул ею по щеке, провел подушечкой пальца по губам.
      — Совсем потрескались, нехорошо. Засыпай, шахсин, к вечеру заживет. Я постараюсь.
____________________________
*тото — пчела (горск.)

               
Глава пятнадцатая


      Когда сам Садиф кого-то касался — это было легко. Ну, по крайней мере, не так трудно, как если приходилось принимать чужие прикосновения. Он и в детстве не любил такого, терпел только материнские объятия и руки, вычесывающие волосы, плетущие косу. Потом, когда научился справляться с волосами сам, а тем паче когда принял силу — и вовсе постарался ограничить чужое присутствие рядом. Горячий ветер, вившийся вокруг незримым шайхаддом, не терпел чужаков, зло огрызался, бил их наотмашь. Справиться с ним было нелегко, но Садиф все-таки сумел, переупрямил. Примерно тогда же и Имя получил.
      Сейчас ветер, словно чувствуя, что рука хозяина больше не сжимается жестко и властно на загривке, буянил и бесился. Когда Камэ оказался слишком близко, а потом еще и гладить принялся, шахсин за окном едва не выломал рамы. Садиф, хоть у него и не было сил, отпрянул в сторону, словно удэши Воды по губам не погладил, а укусил.
      — Ты что творишь?!
      Хотя не мог не признаться самому себе: было приятно. С потрескавшихся губ словно смыло соленую корку, они перестали саднить.
      — Лечу, — даже чуть растерялся Камэ. — Садиф, ты чего? Или... Ветра твои баламучу, да?
      — Нэт... да... нэ знаю я! — Садиф отвернулся, пряча лицо в сгиб локтя.
      Подумалось, что был бы совсем не против, если бы Камэ касался не коротко и неровно обкромсанных волос, а распускал его косу. Дурацкая мысль. Глупая. Это от усталости все в голове смешивается: пальцы, коснувшиеся губ, пальцы Кэльха, зарывающиеся в волосы его — только его! — Аэньи. А глупому шахсину, кажется, никакой надежды уже нет.
      — Так, ясно, — зашуршало, Камэ встал, ушел куда-то.
      Вернулся он быстро, позвал:
      — Садиф, сядь и выпей.
      В протянутом стакане была вода. Самая обычная, с едва заметным осадком на дне.
      — Это таблетки. Тебе сейчас нужно поспать, пусть даже со снотворным. Раз уж от меня тебе только хуже, давай так.
      Приняв стакан, Садиф не торопился пить. Баюкал стеклянную посудину в ладонях и смотрел в окно. Потом заговорил:
      — Нэ в тэбэ дэло. И нэ в вэтрах. Я — позор рода, нэ воин тэпэр, нэ достоин носить ни родовоэ имя, ни прозваниэ. А ты так... будто я...
      — Тебе нужна помощь, вот и все. Анэяро все сказал уже: тебе наказание отмерено по силам, а вот навьючиваешь ты на себя гораздо больше.
      — А развэ нэ так положэно?
      — Глупый шахсин. Пей уже!
      Садиф выглотал горьковатую, с травяным привкусом, воду. И, уже отдав стакан и улегшись обратно, спросил:
      — А наказаниэ...
      — Стихии! Да и не наказание это, дурак ты безмозглый. Аэнья тебе шанс дал — сначала начать. Ну вот представь: караван заблудился в песках, потому что предводитель был слишком горд и пренебрег картой. И тут встретил могучего удэши, который мог бы, конечно, силком и за косу отвести караванщика на нужный путь, но вместо этого взял — и перенес весь караван к началу пути. Что должен сделать караванщик?
      — Достать наконэц карту? — Садиф моргнул — глаза слипались. Ох, кажется не только снотворное в том стакане было. — Но караванщик в отвэтэ за других, он должэн был сразу... Я нэ...
      — Встречу этого Аэнью — косы повыдергиваю, — мрачно буркнул Камэ, укрывая уснувшего Садифа одеялом. — Шанс дал, а хоть бы еще о последствиях для окружающих подумал!
      От двери донесся негромкий смешок.
      — Ну, знаешь, тот караванщик, похоже, карты и не имел. Кто-то же должен ему ее дать, Камэ?
      — Сам знаешь, что я могу дать, — Камэ прихватил стакан и поспешил прочь, чтобы негромким разговором не тревожить сон, который и так наверняка в скором времени станет беспокойным. — Так что, ты его приметил — тебе и отдуваться!
      — Какой ты добрый, аттэ, — уже на кухне рассмеялся Анэяро. — Ты тоже знаешь, что я могу дать.
      — И работать нам, как всегда, вместе, — печально заключил Камэ, сунув стакан под струю.
      Все-таки они действительно не могли исцелять в одиночку. Да, помочь забыть, сгладить беды он мог, но вот наполнить заново жизнью, напомнить, что есть ради чего стремиться вперед, а главное, дать на это силы мог только Анэяро. Ему и тело лечить, пока Камэ душу несчастного шахсина, чуть не разметавшего самого себя, латает.
      Правы были горцы, когда называли их родную реку двуединой. Начинаясь из двух разных истоков, она быстро сливалась в одно целое, но еще долго воды не смешивались, так и текли: одна сторона светлая, другая темная. Потом, в водопадной котловине, перемешивались в единое целое, но и свойства свои теряли, становясь просто очень чистой водой.
      — Мы всегда вместе, Камэ, — Анэяро обнял его, ласково ероша распущенную гриву, потерся носом о скулу. — Если хочешь, вернемся домой, в Таали. Хочешь?
      — Да прекрати, я просто из-за всего этого немного расстроился, — отфыркнулся от лезущих из растрепанного хвоста кудряшек тот. — Нам и тут хорошо, разве нет?
      — Хорошо. С тобой рядом мне везде хорошо, ты же знаешь, — Анэ улыбнулся. — Что у нас на ужин? Я баранины купил, давай, в горшочках запечем? Я тесто замешу на крышки и овощи почищу.
      — Хитрый какой, — Камэ уже тоже усмехался. — А с приправами, значит, я возись?
      — Ну Камэ-э, у тебя это всегда выходило лучше, чем у меня.
      — Это потому что у меня нос красивее!
      — Хорошо-хорошо, как скажешь! И больше!
      
***


      Отпаивать, вытряхивать Садифа из самоубийственного отчаяния двум удэши пришлось как бы ни месяц. Тот то начинал, вроде бы, идти на поправку, задумываться о будущем, то снова срывался в безумную круговерть гнетущей вины. Но к концу этого сумасшедшего месяца все-таки сумел взять себя в руки, приструнить шахсин и получить от Анэяро головомойку за погубленный сад. Ну, и лопату в руки — нужно было перекопать высушенную землю, которую Анэ, проходя следом, напитывал влагой, возвращая ей способность родить.
      Работал Садиф так же как страдал. С полной самоотдачей и не обращая внимания ни на что.
      — Да что ж ты дурень-то такой! — заорал вернувшийся Камэ, когда попросил помочь с обедом — и увидел следы крови на протянутой тарелке.
      Ну да, с непривычки Садиф насажал мозолей, тут же их сорвал — и хоть бы словом обмолвился, хоть бровью повел, что отдых или помощь нужна.
      — А я и залечивать не буду, — сердито насупился Анэяро. — Вообще бы поперек спины лопатой вытянул! Я ему говорю: копай на пол-лезвия. Сам за семенами ушел, прихожу... А там как бешеные тайшэ порылись!
      Садиф стоял, опустив голову. Молчал, только за окнами тихо, почти печально свистел поутихший ветер.
      — Так сам дурак. Тоже придумал: пустынника — да к земле, не показамши! — Камэ вздохнул. — Обоим бы вам по задницам... Что стоите? Анэ, да помоги ты ему с руками, думаешь, сам попросит?
      — Не попросит. Гордый больно, — огрызнулся Анэяро.
      Но больше ничего сказать не успел. Садиф сел на пятки там же, где стоял, еще и спину в поклоне согнул.
      — Будь твоя ласка, Анэяро, помоги мнэ.
      Удэши переглянулись круглыми глазами. Кажется, пустынный шахсин не был совсем уж безнадежен. Анэ вздохнул:
      — Давай руки, Садиф. Больно не будет.
      Тот с пола не поднялся, головы не поднял, только руки ладонями вверх протянул. Камэ аж губу закусил: выглядели они... Анэ определенно заслуживал парочки подзатыльников покрепче, забыв, что не все вокруг удэши и не все — лекари!
      Залечивать пришлось долго и тщательно. Правда, Садиф уже через пару минут нервно заерзал и аж вскинулся: больно не было, но лечил Анэ так, что никакого самообладания не хватило бы не то что терпеть — смотреть даже! Как он к ладоням наклоняется и... дует на них, словно ребенку на разбитую коленку. Как губами касается самых жутких, до живого мяса стертых ран. Больно не было. А как было — того Садиф и сам понять не мог. Только после спрятал залеченные, с тонкой нежной кожицей, ладони, обхватив себя, спросил тихо:
      — Мнэ... можно идти?
      — Да куда... — начал было Анэ, но Камэ дернул его за хвост и кивнул:
      — Иди, отдохни. К обеду позовем.
      — Спасибо. Спасибо, Анэяро, — поклонился еще раз — и поспешил прочь, в выделенную ему комнату, ту самую — с облачками на потолке и горьким запахом седого уса.
      За двадцать пять лет своей жизни Садиф еще ни разу, пожалуй, не испытывал такого смятения чувств. И не только душевных. Нет, он все прекрасно понял, что случилось там, на кухне. Но не мог понять: почему отреагировал именно так на Анэяро? Потому что даже когда вился вокруг Аэно, это не было телесным желанием, не было — только детская и эгоистичная жажда заполучить себе понравившуюся вещь. Так ребенок, еще не понимающий, что живое — это не игрушка, хватает детеныша дракко, так и он пустынных шарх хватал когда-то. А тут...
      И ведь даже сравнить не с чем. Шахсин не подпускал никого ближе, ярился, стоило отвлечься, и приходилось все силы бросать на то, чтобы утихомирить ветра. Тут даже Росной ночью, когда девушки особенно улыбчивы и добры, никак не расслабиться.
      Нет, законы сейчас были уже не столь суровы, но Садиф, сам того не желая, но и не жалея, жил будто по тем, старым, еще из времен Аэньи. Может, отчасти потому и обнаглел настолько с Хранителями, что при них шахсин вился послушным и теплым ветерком, ластился. Он и сейчас подвывал слегка озадаченно, словно не понимал, отчего хозяин сбежал, когда мог бы остаться рядом с теми, кто ветру был по душе, кто щедро поил шахсин, не отталкивая от чистого источника.
      — Бэзумиэ какоэ-то... — пробормотал Садиф, уткнувшись лицом в подушку.
      
      Чтобы не оставаться с ним, с этим «бэзумиэм», наедине, он в конце концов выпросил у удэши работу. Ну как работу — просто по-прежнему жил и ел у них, но теперь за это отдаривался хотя бы помощью. По хозяйству или носильщиком, что дотащить из магазина, пока они заняты, что унести кому-то из горожан лекарство. Чаще всего в свертках тихо позвякивало стекло — лечили удэши, само собой, своей волшебной водой. Заодно вызволил свой роллер со стоянки, куда сгоняли бесхозную, брошенную на улицах технику.
      Анэяро и Камэ редко засиживались дома, предпочитая если и не по делам бегать, то просто гулять, взявшись за руки. Чем дольше жил у них, тем больше Садиф подмечал: они очень близки. Не как братья, хотя иногда называли друг друга так. Не были они кровными братьями и даже побратимами не были. Не как любовники, хотя очень часто обнимались, а Анэяро просто обожал тыкаться в щеки или виски Камэ носом или губами. И только много позже Садиф понял — не ласка это была. Так Анэ лечил Камэ: тот часто приходил от своих пациентов с тяжелой головой, и Анэ делал все, что было в его силах, чтобы убрать неприятные ощущения. Про то, что оба до безумия любили, когда им волосы вычесывают, и вовсе можно промолчать. Это, кажется, все удэши любили, не только огненные или водные.
      Когда в первый раз его попросили помочь — кровь к щекам бросилась, хотя ничего такого в просьбе не было. Будто самому с косой не помогали, ну, когда поменьше был. Потом-то, как сам наловчился, больше чужие руки к волосам не подпускал.
      — Сади-иф, ну будь лаской, или как там правильно? — ныл Анэяро. — У меня уже руки не поднимаются, все, мне только сидеть и в одну точку смотреть! А у Камэ голова опять разболится, если не прочесать его гривищу нормально!
      Садиф молча принял гребень — старинный, вырезанный из мелкослоистого дерева, горного какого-то, наверное. От него приятно пахло, тонко и смолисто, хотя дерево давным-давно было сухим. И зубчики гребня, когда-то крупные, грубоватые, за долгие годы поистерлись, стали тоньше. Приступив к устроившемуся на краю постели Камэ, Садиф даже не удивился, что Анэ тут же забрался к тому на колени, обнимая, но не мешая расчесывать гладкий, почти и не вьющийся шелк волос. Зато, прикрыв глаза, не отрывал губ от его лба, что-то тихонько нашептывая на древнейшем наречии удэши. Скорее, даже не слова это были, а голос воды — едва-едва слышный лепет светлой-светлой, пронизанной солнцем и пузырьками воды. И на душе от него становилось легче.
      Камэ так и задремал сидя, Анэ тихонько уложил его, пока Садиф старался исчезнуть незаметно. Не успел.
      — Слушай, а хочешь, косу отращу? А то не вижу, как тебя это все смущает, на улицу без капюшона и не выходишь.
      — Нэт! — шепотом, но твердо отказался Садиф.
      За прошедшее время он обо многом успел подумать. Коса — это ведь не наказание. Наказанием для него было лишение Имени. А коса — это только знак для самого Садифа: он не взрослый, он пока что младенец, которому только предстоит научиться ходить. Вот пока учится, волосы сами отрастут. Садиф подозревал, что учиться ему долго, потому что в мире, оказывается, было слишком много того, о чем он никогда даже не думал, а оно важно оказалось.
      — Спасибо, Анэ, но нэт. Сама отрастэт, со врэмэнэм.
      — Ну, как знаешь. Спасибо, что Камэ помог! — улыбнулся тот и убежал — куда вся усталость делась.
      
***


      В конце концов Садиф должен был признать: в Дариме он... обжился. Не прижился, конечно, что делать пустынному ветру среди густых лесов? Разве что зимой с местными буранами отчаянно спорить, надрываясь — и проигрывая холодной стылой мощи, текущей из-за Граничного хребта, укутывающей землю снежным одеялом.
      Но с вечно натягивающим на нос капюшон пустынником уже дружелюбно здоровались местные, а он помнил их имена, кто чем хворают, что помогает, какую воду кому отвозит. Роллер оказался очень кстати, пусть и потрепанный, он исправно возил своего хозяина хоть на другой конец города, хоть за город, где среди заснеженных дубрав таились небольшие деревушки и фермы.
      Это был очень спокойный, мирный город. Настолько, что Садиф расслабился, постепенно переставая куда-то спешить, бежать, лететь, опережая время. Время отвечало ему тем же: текло неторопливо, не вынуждая вновь взвивать ветра. Разве что из озорства или протапливая дорожку к какому-нибудь особенно заметенному снегом дому, жители которого давно не выбирались к трассе.
      Трасса вела мимо, на Дарим сворачивала второстепенная дорога, и Садиф ловил себя на мысли, что не любит ездить дальше этого поворота. Даже небольшую гостиницу, пристроившуюся возле него, не любит — больно много там непривычных лиц. Но в тот день его загнал в тепло буран, поднявшийся, когда ехал обратно с дальней фермы. Можно было, конечно, и почти на ощупь доехать, но как раз накануне за оттепелью грянул мороз, и на дороге местами были сплошные ленты льда. Влетишь на такую, даже на самой низкой скорости — и сращивай потом половину костей, если вообще снегом не заметет на обочине. И шахсин не поможет, зима не его время. Хотя, если что-то случится, ветер позовет Анэяро и Камэ, они уже давно узнают его. Может, и успеют найти и помочь, вдруг что.
      Но рисковать Садиф не хотел, потому загнал роллер в крытый гараж, где так же обтаивали с десяток машин и роллеры стражей дорог: видимо, патруль заехал согреться. Они узнавались по одинаковой окраске — ало-золотые, чтоб издали было видно.
      Стряхивая с плеч тающий снег, Садиф привычно выпростал капюшон и натянул его на голову. Волосы потихоньку отрастали, можно было собрать куцый хвостик на затылке, но привычка уже выработалась. И расставаться с нею он не хотел. Потом, когда хоть какая коса получится, хоть как у ребенка, тогда и покажется.
      В общем зале было тепло и людно. Те самые стражи сдвинули часть столиков вместе и теперь сидели за ними шумной толпой, то и дело отходя за новыми кувшинами травника или горячей едой. Столики по углам тоже были заняты, Садиф глянул на них и вздохнул только. Хотелось устроиться подальше от людей, чтобы не тревожили и так спутанные ветра.
      Взяв и себе горячего питья, он в итоге выбрал столик у окна. От стекла тянуло холодом, наверное, поэтому на него еще никто не польстился. Но в капюшоне, укутавшись теплым коконом ветра, было в самый раз. Заодно и увидит, как распогодится, и можно будет ехать. Садиф был уверен: это не до ночи, потемну, но вернется.
      Он уже привык к тому, что ночует только в доме Анэ и Камэ. Почти привык даже к тому, что кто-то из них может явиться в его комнату среди ночи и увалиться рядом. Ничего «такого» это не значило, только то, что самому Садифу приснилось что-то тяжелое, вот и притекла чистая водичка, чтоб унести дурной сон. Смущало, конечно, до крайности, особенно если не замечал этого ночью, а утром просыпался носом в чужие волосы. Чаще всего, конечно, в каштаново-рыжие, с мягким и тягучим ароматом незнакомых Садифу трав. Но иногда и в задорные кудряшки, пахнущие снегом и чем-то еще, резковатым, но приятным, щекочущие нос.
      Вот почти такие же, как у ввалившейся с улицы девушки-удэши, задорно хохочущей о чем-то с подружкой. Стянула залепленный снегом шарф, которым замоталась по самую макушку — и кудряшки так во все стороны и разлетелись, встав торчком. «Солнечная голова»*, не иначе.
      Садиф искренне не понимал, как можно радоваться такой погоде и куда-то без надобности выходить. Бр-р-р же! Но этим, кажется, все было нипочем, а ведь он не слышал рокота мотора, ни роллера, ни машины. Это что же, они пешком? Сумасшедшие!
      Вторая стянула с головы широкий капюшон теплого плаща, да и сам плащ расстегнула и коротко встряхнула у двери. Она была спокойнее и сдержаннее подружки, но яркая улыбка красила и ее личико.
      — Ну вот, дорогу расчистили, теперь хоть не разлетится никто, — донеслось до него, пока шли к стойке, заказывать питье.
      А, ну понятно: наверняка идут вдоль трассы, счищая вчерашнюю наледь. Оно и правильно, удэши такое делать легче и проще, им временами родная погода нипочем. А чистить надо: машины-то по трассе не ползут, с большой скоростью едут, еще случится авария.
      — Вариш свой участок дочистил бы...
      — Дочистит, я его предупредила.
      Темненькая-серьезненькая помахала рукой на возглас главы дружины стражей, но сели девушки все-таки отдельно, за столик рядом с тем, что облюбовал для себя Садиф. Поэтому он отчетливо слышал каждое их слово — ветер заметил его заинтересованность и рад был стараться. Садиф уже совсем было решил приструнить его, как разыгравшегося пса, но передумал. Может, если поболтает с кем-то, полегчает? Потому что последнее время странные мысли — ну хорошо, хорошо, не странные ни для кого, кроме него — так и лезли в голову, хоть открывай дверь — и в ближайший сугроб с разбегу ныряй, чтобы остудиться. Только вот как подойти? Не мог он просто так взять и сесть за их столик. Он вообще с трудом мог сообразить, как начать разговор с незнакомками. «Привет, я Садиф»? А дальше-то что?
      Пока терзался, вопрос решили за него. Девушкам принесли травника — хозяин сам пришел, видно, посочувствовал работающим в такую погоду удэши, те обернулись, чтобы поблагодарить его, и притихшего Садифа заметили.
      — Ой. А ты чего такой грустный? — спросила та, что с кудряшками.
      Садиф пожал плечами.
      — Нэ грустный. Нэ люблю, когда снэг и вэтэр просто.
      Порадовался, что капюшон по привычке низко на лицо надвинут, и не видно, как предательски покраснели уши и щеки.
      — Ветер ему не по нраву! — засмеялась кудрявенькая. — Нет, ну надо же.
      — Ну прекрати. Какому шахсину снег по душе? — возразила ее подружка, грея руки о стакан с настоем. — Вот будет лето...
      Садиф уткнулся носом в свой стакан, досадливо подумав, что каждый удэши, кажется, его легко и просто распознает. Ну, хотя оно и понятно — как ветер, даже среди зимы пахнущий песками и жаром, не узнать?
      — Лэтом тожэ трудно, — неожиданно для самого себя пожаловался он. — Пью, как дракко послэ перехода по пэскам.
      — Так жар-то не сухой, а влажный, вот и... — начала темненькая, а ее подружка неожиданно округлила глаза и принялась тыкать ее в бок острым кулачком, строя какие-то многозначительные гримасы.
      — Что? — красивые брови удэши вопросительно приподнялись.
      Садиф засмотрелся на них, откровенно засмотрелся. И на густые чернющие ресницы, которым любая пустынная красавица позавидовала бы, и в переменчивые зеленовато-голубые глаза... Такие знакомые глаза...
      — Шайхадд твоэго дра... — Садиф торопливо прихлопнул рот рукой, прерывая само собой вырвавшееся ругательство.
      — Я же говорила, я же говорила! — аж подпрыгнула... подпрыгнул на месте Анэ. — Камэ, он нас не узнал!
      — Ты не говорила, ты рожи корчила. Садиф, серьезно?
      Он был готов провалиться под пол, да хоть под землю, лицо горело. Кажется, им и этого хватило, чтобы понять ответ. Не узнал, да. Пока в глаза Камэ не посмотрел, уж его... — ее?.. да что ж это такое-то, Стихии! — глаза того, кто чаще всего оказывался рядом в тяжелые моменты, он бы узнал сразу. Но пялился-то больше не в лицо, а... ниже, в общем. Было там на что посмотреть.
      — Сади-иф!
      — Анэ, отстань от него. Садиф, а ты успокойся. Домой придем — вернем как было, — Камэ отставила кружку. — Извини, на трассе просто лучше так — не обидит никто.
      — Нэ надо... — Садиф прикусил губу, но нашел смелость продолжить: — Нэ надо извиняться, просто в слэдующий раз я с вами пойду. Чтоб нэ обидэл никто точно. И мэняться... — горло внезапно пересохло, он торопливо глотнул остывшего травника и хрипло закончил: — ...нэ надо.
      — Серьез... — Анэ прыснула, закрыв рот ладошками, Камэ только головой покачала да сощурилась эдак...
      — Слушай, а как ты смотришь, чтобы летом отсюда уехать? — поинтересовалась она внезапно. — Не насовсем, просто у нас с Анэ обычно в это время затишье, и мы стараемся куда-нибудь выбраться.
      Садиф был только рад смене темы. И даже всерьез задумался над предложением. В самом деле, что он будет делать в Дариме один?
      — Согласэн. А куда?
      — А куда хочется?
      — Вернее, где ты еще не был? — Анэ заерзала, потирая руки, кажется, уже предвкушая поездку, хотя до нее зиму пережить бы и весну заодно.
      — В пэсках был. В Фаратэ был. Большэ нигдэ толком нэ был.
      — Мы хотели отправиться на Север, за Тающие острова, — Анэ подхватилась и пересела на лавку рядом с ним, уцепилась холодными ладошками за его горячую руку. — Представляешь, там, где вечные льды, живут самые-самые древние удэши Воды!
      — Дрэвнээ Янтора?
      — Намного! Они даже древнее Ворчуна, мне кажется!
      — Но как они... — Садиф аж вздрогнул.
      — Увидишь! Решено, увиди-и-ишь!
      
***


      Камэ и Анэ в самом деле не стали менять воплощение, когда вернулись домой. Уже по дороге Садиф понял, что лучше бы откусил себе язык, чем сказал то, что сказал. Потому что решил отвезти обоих на роллере, Камэ к нему прижималась всю дорогу — и даже то, что на ней был плотный толстый плащ, а еще вязаный свитер, да и сам Садиф был тепло одет, не спасало. Хотя ничего такого он не почувствовал, да и не смог бы — через столько слоев одежды-то! Но знал. И от этого знания, едва только поставил роллер в гараж, сбежал опрометью в свою комнату, не понимая, за что схватиться и как избавиться от болезненного возбуждения и мыслей, что бились в голове, как пустынные шершни.
      С первым он в конце концов справился, нырнув в купальню и включив посильнее воду, чтобы хоть ее шумом скрыть, чем занимается. И ветра приструнив, чтобы не вздумали взвиться, выдавая! А вот с мыслями так просто не вышло. В принципе, в них звучало одно: «Идиот-идиот-идиот-идиот...» — и так по кругу, без конца.
      Отчасти — потому что не знал, как теперь под одной крышей жить. И... И что о Камэ с Анэ теперь подумают? Когда они женщинами — пусть взрослыми, но все же! — да с чужим мужчиной вместе живут! Может, и не порицали теперь за связи до брака, но Садифу все равно было стыдно до безумия.
      Неделю он держался. Мучился, чуть не стер себе руки в кровь. А уж мозги точно стер, так пытался понять, как помягче сказать, что лучше уж переберется в гостиницу, чем послужит для своих спасительниц поводом для упреков или осуждающих взглядов. До того додумался, что аж кошмары сниться начали. С теми самыми взглядами и упреками. И, конечно же, Камэ не могла оставить это просто так.
      — Слушай, ты долго нас посреди ночи поднимать собираешься? — спросила она, распихав его посреди этой самой ночи, зевая аж до хруста. — Садиф, это уже не смешно!
      Садиф моргал, как разбуженная сова: лунный свет, отраженный снегом, обливал тело удэши жидким серебром, легко просвечивая тонкую ночную сорочку.
      Та сначала не поняла. Даже перед носом пальцами пощелкала. Потом догадалась и, зевнув еще раз, стянула с кровати одеяло, накинув на плечи. Хорошо, спал под двумя, толстенными, укрываясь от непривычно-промозглого холода.
      — Все с тобой я-а-асно. Уф. И стоило это недели недосыпа?
      — Я нэ могу...
      В дверях, прислонившись к косяку плечом, фыркнула Анэ, Садиф даже не заметил, как она там оказалась.
      — Правда, что ли? Ну, это поправимо.
      И легкой тенью скользнула на кровать. Второе одеяло тоже отобрали, Садиф даже вякнуть не успел. Забыл, какими сильными могут быть удэши в любых телах, и последнее прикрытие просто выдернули из рук. А спал он, как-то по привычке, без всего.
      — По-моему, кто-то тут нагло врет. Я про «не могу», — прищурилась Анэ, переглянувшись с Камэ.
      — Он имел в виду другое, — хихикнула та, забираясь на кровать с другого бока.
      И легли, вытягиваясь рядом, накрывая Садифа и себя одеялами, чтобы не замерзнуть: все-таки в комнате было прохладно. Две тонкие ладошки коснулись одновременно, и Садифа аж подкинуло, выгнуло с задушенным хрипом. Горячий ветер мигом согрел комнату, разметал аккуратно сложенные с вечера вещи.
      — Бедняга, — Анэ подперла ладошкой щеку, рассматривая задумчиво, пока пытался отдышаться. — Зачем так долго мучился?
      А он и объяснить пока толком не мог. Потом уж и слова подобрал, но было это днем. А в ту ночь никаких вразумительных слов от него ни Камэ, ни Анэяро не услышали. Да и не нужны они им были.
      
***


      Старенький роллер на удивление не сломался, хотя путь был проделан неблизкий. От Дарима до Граничного хребта, по перевалу Экора — и дальше, дальше, через весь Аматан, аж до самого Неаньяла. И все это — с тремя седоками и багажом, не очень большим, но тоже увесистым. И теперь, оставляя верную машину на стоянке, Садиф похлопал по потертому сиденью, чувствуя себя так, будто оставляет на передержку верного дракко.
      — Ничэго, я скоро вэрнусь, — пробормотал едва слышно, пользуясь тем, что на стоянке, кроме сторожа в будочке у выезда, никого не было.
      А пока его ждали корабль, направляющийся к Тающим островам, ледяной даже летом морской ветер — и Камэ с Анэ, от одной мысли о которых все в голове окончательно путалось. Он все еще не мог поверить, что они... что с ними... В общем, не мог — и все тут. Каждая ночь, которую проводили вместе, в одной постели, втроем или вдвоем, казалась сном. Сказочным, красочным, горячее шахсина и полуденного пустынного солнца, но сном. Конечно, далеко не все ночи этих месяцев были такими. Удэши все-таки работали и уставали, им тоже нужен был отдых, а отдыхать они привыкли вдвоем. Садиф теперь знал, что спят эти двое, спутавшись руками, ногами и волосами в один клубок, зачастую сбив одеяло куда-то в изножье или вовсе на пол. И всегда в смешных ночнушках. Потому что в самом деле никогда не были друг с другом близки телесно... то есть, вот так, как с ним — не были.
      И это было малой частью путаницы. Большую занимал вопрос: кто они теперь друг другу? Анэ заливисто смеялась, утверждая, что он забивает голову глупостями. И вообще, пусть о делах думает, а не о том, что из-под одеяла показывать не положено. Ну, может, на ее родине, в Эфаре — да. А в Ташертисе...
      А в Ташертисе, вернее, в Дариме, где можно было чихнуть на одном конце городка, а на другом желали здоровья, на него очень скоро начали смотреть пристально и оценивающе. А кое-кто из стариков — еще и очень неодобрительно. На него! И слава Стихиям, что эти взгляды обходили удэши. Тогда-то Садиф и задумался. Очень тяжело задумался.
      Он — хранитель. Пусть и освободили сейчас Стихии от долга, пока в себе не разберется, не тянуло никуда, из Фарата не писали — но он хранитель, а значит, браслет ему не положен. Только и эти двое, кажется, о браслетах не думали. Просто... Получали удовольствие. Радовались жизни, которая так уж вот повернулась. И, кажется, даже заикнись он о чем-то — обсмеяли бы и утекли, брызгами рассыпались, лишь бы не думать о серьезном.
      Да Садиф и сам не думал. Чуял, понимал: да, хорошо вместе, но нет у его шахсина крыльев, а самому ему с этими двумя удэши хорошо лишь сейчас, пока новую карту своему каравану рисует. Потом разойдутся дороги, оставив лишь воспоминания о двух звенящих речушках. Таких, какими он по дури раньше Кэльха с Аэно представлял.
      Вот теперь он видел, видел и понимал по-настоящему разницу между ними. Теперь он, не увидев воочию, мог четче четкого представить золотую цепь, сковавшую две души воедино, на которую он по слепоте душевной наступил да потоптался. Видел, что не были они похожи — Звездные Хранители и обычные удэши, что взрослые, что молодые. Камэ и Анэ, несмотря на возраст, сопоставимый с возрастом знаменитой целительницы Амлель, вели себя во многом как подростки, не задумывающиеся о серьезном, не знающие этого «серьезного» — ни потерь, ни разочарований, ни горя или смертельных обид.
      Аэно с Кэльхом не просто видели и знали — на себе, всеми собою прочувствовали. Он сходил как-то, взял в библиотеке потрепанные томики дневников Аэньи, перечитал — в который уже раз? И снова, снова вся картина по-другому сложилась, еще одна грань открылась. Да сколько их было, этих граней, в несчастных буквах?
      Садиф решил, что, когда разберется с собой совсем, обязательно приедет к Хранителям, на колени встанет, чтобы прощения попросить. И вовсе не потому, что Имя ему может вернуть только тот, кто отнял. Затем, чтобы узнали: он, Садиф, больше не так слеп, он понял увиденное. Чтобы отдать им хоть каплю своего тепла.
      Иногда ему казалось, что это неправильное желание. Что Хранители и в самом деле думать о нем забыли, и не нужно им его понимание. Он открывал очередной том, вчитывался и прогонял сомнения.
      Но это — позже. Когда... Когда доведет свой караван до хоть какой-то вешки, которая даст понять: уже можно. А пока пора на корабль.
      Тот мирно покачивался на волнах у пристани, на борт потихоньку поднимались люди, которым нужно было на Тающие. В основном такие же праздные путешественники: все-таки после очищения эти острова стали невероятно красивы, особенно сейчас, коротким летним временем. Но были и те, кого в дорогу позвали дела, рыбаки и торговцы. Теплое течение, омывающее Тающие, приносило с собой огромные косяки рыбы, и в сезон ее ловили столько, что отправляли даже в Ташертис.
      У одного такого торговца, все пытавшегося поднять повыше ворот спаша, Садиф попросил дочитанную газету. Заметил мельком фото, удивился и не смог сдержать любопытства. Как-то он отстал от жизни в последнее время.
      Сунув газету под мышку и потуже затянув шнуровку капюшона, — ветер и впрямь был мерзкий, порывистый и влажный, — он пошел на нос, где пристроились обе удэши. Им такой ветер ничуть не мешал, а вот сам Садиф сейчас предпочел бы забиться куда-нибудь подальше. Его сухой шахсин не мог поспорить с морскими ветрами, тыкался под колени и в плечи, словно испуганный детеныш дракко, жался ближе, тугим теплым коконом.
      Девушки обсуждали что-то свое, на щебечущем и поющем родном наречии, в котором Садиф с трудом мог уловить намеки на понятные ему слова, так что даже не вслушивался, привалился спиной к лееру рядом с ними и развернул газету. Не тот паршивый бульварный листок, в котором напечатали почти год назад ту дрянную статейку, а «Вестник Объединенных земель» — издание солидное и доступное в любом уголке Элэйши, разве что кроме Заповедного континента.
      «Традиции, которые мы забываем», — гласил заголовок. Судя по напечатанному чуть ниже, это была уже далеко не первая статья из цикла, но вот именно эта рассказывала, что такое пляска стали, и почему народ пустыни так крепко держится за свои традиции и обычаи.
      Читать подобное было странно. Будто привет с родины, даже и не ему переданный — случайно заблудившийся и легший в руки. А с фото улыбались знакомые лица, сверкали на солнце мечи. Садиф даже помнил ту тренировку, помнил, как сам глазел на старших родичей, мечтал, что вот однажды тоже возьмет в руки мечи и выйдет на горячий песок, и запоют клинки, захлопают в ладоши девушки... Лет семь ему тогда было.
      А фото все-таки удачное.
      Долгий гудок возвестил, что корабль отходит от причала. Пролистав газету и не найдя особо ничего интересного, Садиф свернул ее и спрятал в один из карманов рюкзака. Оперся о деревянный леер, глядя на свинцово-серую воду, на удивление спокойную, несмотря на ветер. Мысли в голове текли неспешно, так же, как шел, развернув паруса, корабль. Здесь, на Северном море, люди предпочитали использовать именно парусные шхуны. Нет, стояли на них дублирующие двигатели на амулетном ходу, стояли. Но если нет шторма, так зачем тратить ресурс амулета? Тем более что скорость он даст лишь чуть большую, а шуму от работающего движка будет на все море. Вот и сновала по вантам команда, неспешно поворачивался штурвал в крепких руках рулевого.
      Садиф думал о том, что свои инф и телефон он выключил год назад и даже не проверял уровень заряда амулетов. Ни разу за все это время не позвонил отцу или маме, или хотя бы братьям, сестрам... Кажется, в столь тщательно прорисовываемую карту вкралась ошибка. Как же вовремя попалась ему на глаза фотография в газете, словно в чернильной темноте внезапно мелькнул лучик света, напомнив и подсказав, что снова сбился с пути.
      Он присел у борта, пошарил в рюкзаке, добыв старенький, поцарапанный, с истершейся краской на корпусе телефон. Нажал кнопку включения и с облегчением увидел, как загорелся зеленый огонек индикатора заряда. Пару минут спустя на экране высветилась привычная картинка: фотография родного оазиса. И тут же беззвучно посыпался ворох сообщений о пропущенных звонках и записанных для него звуковых письмах. Садиф смел их с экрана пальцем и по памяти набрал номер.
      — Здравствуй, мама... Прости мэня... Я...
      — Саади! Мой маленький жеребенок, у тебя все хорошо?!
      Он отвечал, улыбался, а по щекам текли и текли горько-соленые капли, падали вниз, смешиваясь с брызгами такой же горько-соленой воды.
      
      Когда корабль вышел из порта, было раннее-раннее утро. К Тающим островам он должен был подойти на закате, преодолев около пятисот дасатов. Естественно, мореходы Севера не полагались на изменчивые морские ветра. На корме почти все это время стоял молодой, но весьма суровый на вид нэх, который и контролировал силу и направление ветра, наполняющего паруса шхуны. Садиф, когда глаза уставали смотреть на однообразный пейзаж, состоящий из серых волн и обложенного серыми облаками неба, обращал свой взор именно на него, стараясь угадать по скупым плавным жестам, что собрат по Стихии делает в тот или иной момент. Время от времени над палубой проносился гигантский морской орел — буревестник, а однажды даже спикировал вниз, и Садиф вздрогнул, когда огромные когти перепончатых лап впились в плечо нэх. Только потом заметил, что на его куртку нашито что-то вроде кожаного наплечника.
      Чужая сила приводила в восхищение, но не вызывала ревности. Да, Крылатый. И, кажется, чей-то — в один момент Садифу почудился призрачный теплый отблеск на груди воздушника, словно промелькнула там на мгновение золотая цепь. Потом и браслет, окольцовывающий крепкое жилистое запястье, разглядел. Зависти не было. Больше не было. Но Садиф отвернулся и снова стал смотреть на туманную линию, сшивающую море и небо.
      Уже на закате ветра где-то там, в высоте, поменяли направление, удивительно быстро разорвав облачное покрывало на лоскуты, и в прорехи хлынул свет, меняя до неузнаваемости все вокруг. Свинец превратился в кипящее золото, в синеве поплыли полыхающие огнем клочья облаков, а на горизонте показались остроклыкие скалы Тающих островов. И только увидев их воочию, Садиф понял, насколько точно люди в древности назвали эту суровую северную землю. Вершин скал видно не было — по ним словно стекали вниз те самые облака, что плавились в небе. Словно проливался драгоценный металл и в ледяном воздухе застывал черно-серыми наплывами и пиками.
      — Красиво, правда? — Камэ присела рядом, Анэ тут же плюхнулась с другой стороны, ткнулась мягкими губами в щеку.
      — Ты соленый совсем! — пожаловалась смешливо, сморщив носик. — Скоро причалим. Ты как, насиделся? Побродим или сразу ночлег искать пойдем?
      — Как хотитэ сами? — улыбнулся Садиф, обнимая обеих, трогая их совсем холодные от ветра щеки кончиками пальцев. — Можэт, согрээтэсь сначала?
      — А ты согреешь? — Анэ боднула в плечо, улыбнулась лукаво. — Твой шахсин совсем притих. Испугался севера?
      — Как мэлкий дракко, — кивнул он, посмеиваясь. — И как жэ я откажусь согрэть?
      Шхуна замедлила ход, паруса сворачивались, и воздушник, так и стоящий на корме, устало опустил плечи. Садиф краем глаза увидел, как к нему подошел капитан, одобрительно похлопал по спине. Заметил легкую улыбку, промелькнувшую на тонких обветренных губах нэх. Потом тому на плечо слетел его воздушный орел, повозился, потерся громадным клювом о висок и растаял.
      Волны плескали о причал, и Садиф наклонил голову: слышалась в их плеске... песня? Что-то вроде той, которую мурлыкала тогда Анэ, успокаивая и присыпляя, просто голос воды, обращенный... Он улыбнулся: и гадать не надо, к кому обращаются. Нэх-воздушник жадно вглядывался в берег, первым подскочил к борту, когда корабль причалил. Ему даже сходни не потребовались, пока спускали, уже перемахнул за борт, поддержав себя ветрами, легко приземлился на пирс и поймал в объятья тут же налетевшую девушку, что-то радостно защебетавшую ему в ухо.
      Садиф обернулся, посмотрел на потихоньку собирающихся на палубе людей, на медленно спускающуюся по сходням дородную этну, с опаской косящуюся на воду. На Анэ и Камэ, сжимающих лямки перекинутых через плечо рюкзаков. Анэ притоптывала в нетерпении, пискнула, когда он обнял обеих за талии.
      — Дэржитэсь! — усмехнулся — и шахсин послушно подхватил, радуясь возможности проявить свою силу.
      Оглядываться, чтоб полюбоваться на реакцию людей на причале, как сделал бы это еще год назад, Садиф не стал. Просто зашагал, так и обнимая своих удэши, в ту сторону, куда указывал подсвеченный яркими прожекторами щит с названиями таверн и гостиниц. Сначала им всем нужно согреться и отдохнуть. Не от пути и даже не от холода. От... Сам не мог сказать от чего. Но Садиф был уверен: надо.
_____________________________
*«Солнечная голова» — одуванчик.

               
Глава шестнадцатая


      Все, что строилось на Тающих островах, строилось из местного камня — мрачно-черного, унылого на первый взгляд. Но стоило упасть на него лучу света, как начинали блестеть мельчайшие вкрапления серебристой и черной слюды, в полированном камне и вовсе превращаясь во что-то невообразимое, вроде скоплений звезд в глубине бездонной черноты. Так что первая же гостиница, в которую пришли Садиф с удэши, произвела на всех троих неизгладимое впечатление. Зальчик внутри, со стойкой регистратора, был отделан именно что полированным камнем, а светильники на стенах казались ледяными наплывами. Торжественную мрачность разбавляли огромные диваны и кресла, обитые шкурами местных морских коров: золотисто-коричнево-белыми, больше похожими на шкуры коров самых обычных. Ну, и зеленью в деревянных кадках. Им понравилось тут, хотя цены и покусывали кошелек, и от мысли взять себе ради душевного спокойствия местных жителей отдельную комнату, в которой Садиф все равно не собирался спать, пришлось отказаться. Нет, можно было пойти и поискать гостиный двор подешевле, но Анэяро и Камэ уже выложили амулеты на стойку, и Садиф добыл из-под куртки свой.
      Ничего, на какое-то время денег еще хватит, он почти и не тратил их, пока вместе жили. А там... Найдет работу. Какую-нибудь, уж на какую застрявший в непонятном статусе хранитель сгодится. Хватит, поездка пусть остается отдыхом, но после надо браться за ум. На воображаемой карте появилась еще одна вешка, Садиф кивнул своим мыслям.
      — Ваша комната на втором этаже, в конце коридора, — этна за стойкой протянула ему крохотный ключик. — Доброй ночи, уважаемые.
      Поблагодарив, он сунул ключик Камэ, подхватил рюкзаки всех троих. Нет, не забыл, что удэши по определению сильнее человека и даже нэх. Просто сейчас так было правильно.
      Кроватей в комнате было три. И две из них они сразу же сдвинули вместе. Если за время отпуска Анэ и Камэ захотят отдохнуть, Садифу не надо будет спать на полу, что уже радовало.
      — Эсть? — предложил, хотя на борту перекусили, довольно плотно, и сам не был голоден.
      — Греться! — замотали головками обе.
      — Отмыться от соли — и греться, — внесла ясность Камэ. — Мы все-таки не морские удэши, чтобы так просаливаться.
      Купальня в номере была, настолько крохотная, что пришлось пользоваться всем по очереди. Садиф не возражал, поняв, что ему идти последним, только посмеивался, глядя, как пихаются Анэ с Камэ, выискивая в рюкзаках чистое и решая, кто моется первой. Уступила, как всегда, Анэ. Она, несмотря на более ершистый и задиристый, более жесткий характер, очень нежно относилась к Камэ. Садиф всегда улыбался, когда видел это. Ну, просто было так трогательно замечать, как в изменчивых голубых глазах на мгновение вспыхивает солнечный свет, и Анэяро смягчается, подталкивая Камэ к двери купальни. Или к столу. Или отдает ей последний кусочек яблока в меду. Много таких моментов было. Даже его, бывало, уступала. Правда, не сегодня, уж больно взбудоражена поездкой и морем, полнящимся силой Стихии и других удэши. Садиф не возражал, сам видел: надо ей, а потому брал бережно, но со всей страстью, какую только получалось сыскать, глядя на гибкую фигурку.
      Камэ только улыбалась, глядя на них, наконец раскатившихся в стороны. Анэ, отдышавшись, ушла снова в купальню, Садиф остался, глядя на то, как с Камэ медленно сползает теплое пушистое одеяло, открывая красивые, округлые плечи, чуть более крупную, чем у Анэ, грудь с россыпью светло-золотистых веснушек. Торопиться она, судя по всему, не хотела. И даже устроившись на кровати рядом с ним, не легла сразу, а села, позволив взять прохладные ладошки. Садиф поднес их к губам, согревая дыханием и поцелуями.
      — Ты изменился, шахсин.
      — Навэрноэ, — не стал спорить он. Да и зачем спорить с очевидным?
      Пытался вспомнить себя год назад — и понимал, что не смог бы даже греть эти узкие ладошки. Или сжал бы слишком сильно, или и вовсе внимания не обратил, что опять замерзла. Может, Анэ с Камэ и были удэши горной реки, но здесь даже им иногда не хватало тепла.
      — Спасибо. Тэбэ спасибо, Камэ. Анэ спасибо. Спасли вы мэня.
      — Ты сам себя спас, — Камэ наклонилась, потерлась носом о его нос, заставив тихо рассмеяться. — Может быть, тем, что так и не выпил ни разу воды из моих рук, кто знает...
      — Стихии, навэрноэ...
      — Садиф.
      — Да?
      — Я ведь сейчас серьезно, — Камэ села рядом, снова подтянула ближе одеяло — в комнате было не жарко. — Ты действительно очистился. Слышишь, как твой шахсин звучит? Почти... Почти вся чернота ушла. Только пара песчинок осталась.
      Он промолчал, прислушиваясь к пению ветров, в которые закутывал Камэ, как в еще одно теплое одеяло, согревая. Да... наверное, она была права: ветер пел, а не выл, как озлобленный зверь, а что шуршали в нем еще редкие песчинки... ну, значит, не все вешки на карте еще выставлены.
      — Иди ко мнэ, Камэ. Тэпэрь я тэбя буду присыплять, — улыбнулся и протянул к ней руки.
      Та нырнула в объятья, прихватив одеяло, укутала обоих. Она любила ласково и нежно, если были только вдвоем, и Садиф осторожно выглаживал ее плечи и волосы, пока не услышал:
      — Садиф.
      — М?
      — А можно... — подняла голову, глянула одним глазом. — Можно иначе? Давно хочется... Но ты злой слишком был. Не понял бы.
      Он и сейчас не сразу понял. Но дошло быстро, заставив задуматься. Хотел ли он... так? Тогда, в начале осени, когда начал хоть что-то соображать и понимать — хотел, руки стирал, так хотел. Сейчас... Он прислушался к себе и не нашел острого отторжения. Какая разница, в каком теле, если это будет Камэ — тот, кто выглаживал из висков злую боль, кто бестрепетно поворачивался спиной, подставляя свою гриву под руки и гребень, позволяя и ему помочь. Тот, кто прогонял дурные сны и дарил первую настоящую ласку, с кем он познавал почти-полет соития.
      — Тэбэ можно всэ, Камэ.
      Чмокнув в нос, та все же отодвинулась, чтобы не задеть соткавшимися вокруг струями воды. Темный, непрозрачный пузырь лопнул беззвучно, исчезая без следа, впитываясь обратно в кожу, выпуская Камэ — постарше, чем привык Садиф, но так же доверчиво потянувшегося обратно, в тепло.
      — Только нэ умэю я...
      — Я объяс... Ай!
      — Ой! — передразнила Анэ, швырнувшая в него какой-то склянкой и попавшая точно по макушке. — Вот не вернись я сейчас — было бы «Ой!»
      — Анэ!
      — Камэ! — и язык еще показала, зараза эдакая.
      А Садиф тихо смеялся, слушая их перепалку. Еще и потому, что отпустило, наконец, еще одна песчинка — или целая горсть песка? — исчезла, унесенная прочь брызгами их воды.
      Да, были такие удэши, как они, были. И он теперь видел, как это, когда действительно все равно, когда готовы отдаться хоть так, хоть эдак, а то и самим... Мелькнуло что-то в глазах Анэ, но угасло, когда взглянул в ответ.
      — Грейтесь давайте, не мешаю, — и в ухо звонко чмокнула, разом отвечая на незаданный вопрос.
      Нет, не будет неволить. Видит, что не нужно ему такое. Только понимание.
      Это было... почти как в тот первый раз. Только если тогда Камэ все сделала сама, совсем все, то сейчас Садифу пришлось, собрав в кулак все мужество и желание не навредить, принести радость обоюдной ласки и удовольствия, постараться самому. И смешно немного, и смущающе, и страшно сделать больно. И горячо-горячо, жарко и безумно, когда расправил крылья над ними, сплетающимися на постели в одно целое, торжествующий шахсин — и опал, улегся сторожевым дракко, слизнув с тел соленый пот.
      Камэ тихонько вздохнул, свернулся клубочком под боком. Сквозь сон уже Садиф услышал недовольное «Подвиньтесь, у-у, разлеглись», заерзал, когда пихнули острым кулачком. Анэ умостилась с краешку, укрыла их всех, ткнулась носом куда-то в шею, обнимая тонкими руками.
      — Спи, шахсин.
      И он послушно закрыл глаза.
      
***


      Когда плыли на острова, Садиф думал, что хорошо было бы посмотреть, как встает из моря солнце. Но после ночных подвигов все трое разоспались, пригревшись, так, что из комнаты выбрались уже ближе к полудню. Удивительно, но то ли повезло, то ли тот воздушник-нэх постарался, небо над морем было почти чистым, только тянулась низко над водой полоса густого тумана, закручивающегося над вершинами скал и все так же стекающего по склонам, рождая пресные родники.
      — Теплое течение, — пояснила на удивленное восклицание выбравшихся на берег чужаков местная рыбачка, перевязывавшая сеть, растянутую на просушку прямо здесь же. — Вот как раз там, где туман, оно и проходит. Тут просто близко к поверхности моря, вот и парит.
      — Никогда такого нэ видэл...
      — Да где ж тебе, шахсин! — рассмеялась Анэ, но и по ее лицу было видно: впечатлена.
      В горах-то туман другой, он даже пахнет иначе — снегом, холодом, а не солью и чем-то горьковато-свежим, водорослевым, как здесь. И потому в первый день больше бродили, то взявшись за руки, то расходясь по берегу, поднимая осколки камней, острые, режущие неосторожные пальцы, то снова сбиваясь вместе в неуверенной попытке согреться и поделиться увиденным. Будто одну пригоршню воды разом на три сосуда разлить, не расплескав ни капли.
      Садиф ничуть не удивился, когда, вернувшись из купальни, понял, что ночевать ему отдельно: удэши уже спали, спутавшись в клубок, и он только осторожно прикрыл их снова сбившимся одеялом, а сверху — своими ветрами, зная, что к утру одеяло спихнут с кровати. Так хоть не замерзнут.
      Второй день встретили на берегу, жадно глядя на то, как медленно выплывает из-за далекого горизонта раскаленный шар, наливаясь силой и светом, как раскатывается по волнам золотая дорожка, словно из древних-придревних, собранных когда-то Аэньей, сказок. Редкие клубы тумана будто прижимались к воде, расплывались над ней едва заметной дымкой, местами взрезаемой острыми носами рыбацких лодок. Их постепенно появлялось все больше и больше, черных росчерков на окончательно залитой золотом поверхности моря.
      — Надо и нам найти, — тихо сказал Камэ, прижавшись щекой к плечу Садифа.
      Он так и не перекинулся назад, будто добирал недостающее, возможности быть рядом в таком виде.
      — Что найти? — не поняла Анэ.
      — Лодку. Сюда они не заплывают же, слишком теплые воды. Нам дальше, к самым последним островам надо.
      — Тогда надо ждать, пока вэрнутся с уловом, — подумав, кивнул Садиф. — На пристани. Успээм пообэдать.
      И повел обоих в присмотренную еще вчера рыбацкую харчевню, где туристы почти и не появлялись, а потому все было проще и дешевле, но тоже очень вкусно. Странно для них троих — но вкусно. Вот что такое — водорослевый суп? А, оказывается, объедение, да еще и с внушительными кусками незнакомой белой, жирной рыбы, с какой-то крупной плотной крупой, которая совсем не разваривалась. Потом, когда рискнули расспросить, что это такое было, глаза распахивали все трое: не крупа, а икра! Той самой рыбы, из которой суп.
      Ничего тут, на скалах, не росло, кроме лишайников да сизоватой жилистой травки там, где с вершин стекали родники, и хлеб на островах был из привозной муки. И в ту местные рыбаки умудрялись добавлять сушеные размолотые водоросли или особым образом вываренные и тоже размолотые хрящи из плавников рыбы-солнце, по легенде, дарующей отменное здоровье и долголетие.
      Здесь жили, как в прошлом. Так же вставали еще до рассвета, выходили в море, а возвращаясь с уловом, учили детей плести сети и различать ветра. Короткое лето провожали задумчивыми взглядами, улыбались обветренными губами, подставляя солнцу морщинистые от соли лица. Здесь действительно было царство Воды и Ветра, и не верилось, что могло быть иначе — не мирно, а изломано, искаженно. Но Садиф помнил, закрывал глаза — и вставали ровные строчки из знакомых слов.
      «Тайал Буревестник рассказывал нам, как опасно было служить в Морской Страже или быть рыбаком в последние годы перед войной с искаженцами. Только тогда никто не знал, что хищные черные корабли, время от времени появляющиеся в водах Северного моря — это именно они. Их считали пиратами, бесчестными ублюдками, промышляющими грабежом, потому что они не стеснялись налетать на торговые караваны, перевозившие морем товары для Озерного края, потому что так было дешевле и быстрее, чем по ненадежным дорогам среди болот. Теперь-то ясно, что на Тающих островах нет ни плодородной земли, ни пастбищ для скота, а на одной рыбе долго не протянешь. Раскрывать же то, что среди них нет нормальных магов, искаженцы не желали, вот и родилась легенда о пиратах. У них было много сообщников, отправлявших сообщения о кораблях, идущих в Наньлин или Тяньлан, о том, что кто-то из рыбаков рискнул свернуть поближе к теплому течению.
      Уже много позже, когда мы вычистили Льяму, когда огнем и мечом прошлись по каждому роду, выжигая заразу на материке, у искаженцев не осталось иного выхода, кроме как дать бой. Нагадить хоть напоследок. Хотя явились не все. Позднее мы выяснили, что большая часть их кораблей ушла к Теплым водам, надеясь миновать Ледяные поля, когда между ними и Западной Стеной остается узкий пролив. У них не вышло. Морская Стража, повторившая этот путь летом, отыскала обломки затертых льдами кораблей — и никаких следов людей. В водах западной части океана водится множество хищников вроде тех же морских львов, касаток, куранов и мечеголовов*. Оставалось только надеяться, что искаженная магия не повлияла на животных, но ничего такого после не всплывало.
      Чистили Тающие острова всеми Стихиями, так же как и Ллато, как и Фарат, и прибрежные районы Теплых Вод. Долгая, кропотливая, тяжелая работа. Нам с Кэльхом хватало такой и на материке, по большей части в Ташертисе, так что на Тающие мы так и не попали. Но Тайал работал там вместе с хранителями, и очень сокрушался о том, что проклятые искаженцы уничтожили единственную в мире колонию птиц-парусников**. Он застал этих прекрасных созданий только в детстве, и как-то никто не задумывался о том, куда же подевались птицы, которые ныне остались только на гербе Неаньяла».
      
      Рыбачьи баркасы были похожи на толстых, откормленных чаек. Разгрузившись от улова, они замирали у длинных каменных причалов, покачиваясь на волнах, словно засыпали. Капитана «Жемчужины» им посоветовал хозяин харчевни, расспросить которого догадался Камэ. Сказал, что тому не впервой заплывать к Ветреным Когтям, самым последним островкам в длинной череде, вытянувшейся подводным каменным хребтом строго на север. Сама «Жемчужина» оказалась совсем недавно любовно подновленным, просмоленным и подкрашенным баркасом, по борту которого тянулся рисунок из раковин. Когда подошли поближе, поняли: не рисунок, в самом деле крупные, почти плоские раковины были вделаны в доски. То ли сам хозяин таким затейником оказался, то ли кто-то из его команды. Капитаном же был пожилой нэх-водник, в самом деле пожилой: его волосы были того чистого серебряного цвета, что присущ только благородной седине, а продубленное морскими ветрами лицо избороздили глубокие морщины. Но глаза сияли молодо и задорно, лучистые, серо-сине-зеленоватые, прямо как волны за его спиной.
      — И зачем вам так далеко в море? — выспрашивал, ухмыляясь. — А, на певуний морских посмотреть? А сами петь умеете? Ну, смотрите-смотрите, а то как не запоет вам в ответ море — зазря мне деньги уплатите!
      Раскошелиться пришлось знатно: по сути, капитан и его команда теряли два промысловых дня, а в летний сезон это — серьезные деньги. Но тут платили Камэ и Анэ, даже слушать Садифа не стали, да он бы и не потянул даже треть суммы. Ну не было у него таких денег. К тому же, это именно они его пригласили в эту поездку, так что долго сопротивляться он не стал.
      В море вышли сразу: капитан Нальян сказал, что как раз к ночи дойдут, а «морские певуньи», мол, на лунную дорожку и выплывают петь свои песни. Команде старались не мешать, ушли на нос тихонько, глядеть, как разбегаются в стороны быстрые бурунчики, как расступается волна, взрезанная напополам. Стоило отойти от берега, еще и ветер ударил, Садиф поспешно натянул капюшон, Камэ Анэ под плащ спрятал, обнял.
      Эти ветреные участки чередовались с плотными полотнищами тумана, когда огибали какой-нибудь остров. Тогда, казалось, ныряли в стену — глухую, парящую, обкладывавшую со всех сторон так, что и на вытянутую руку не всегда видно. Как уж тут капитан ориентировался — только и гадай, не иначе на чистой силе и чутье. Старый опытный нэх, видимо, знал тут каждый риф и каждую мель. Садифу было интересно, зачем это капитан «часто» плавает к Ветреным Когтям, если там, по словам хозяина харчевни, ничего не ловится такого, что стоило бы затрат времени. Но он молчал, только старался прикрыть себя и удэши теплым ветром от ледяных брызг.
      Два раза за время пути они увидели дрейфующие в отдалении иссиня-белые ледяные горы. Капитан сказал, что летом такое случается довольно часто: куски льда откалываются от сплошного панциря, покрывающего холодный полюс, доходят до тянущегося вдоль островной гряды теплого течения и дрейфуют вдоль него, постепенно тая. Иногда, если они не слишком велики под водой, рыбаки загарпунивают их и тянут к берегу: пресная вода на Тающих островах в цене, потому что собственные источники, те самые родники, сильно зависят от суточного перепада температур, а опреснительные установки летом с трудом справляются.
      Странная была жизнь на Тающих. Наверное, чем-то напоминающая быт горцев: одновременно суровая и душевная, пронизанная любовью к своему дому. Неудивительно, что именно здесь поселился тот нэх с буревестником***. Это были земли, в которых только такому ветру и дуть.
      Когда доплыли, было уже темно. Скалы местами серебрились под луной, поблескивали острыми инистыми искорками. Стало холодно, так холодно, что дыхание вырывалось изо ртов облачками пара. Теплое течение осталось позади, здесь же царило студеное северное море.
      Бросили якорь, баркас замер на месте, тихонько покачиваясь на волнах. Те шумели, шелестели, неутомимо накатывая на скалы, касаясь борта, перебрасывая друг дружке лунные блики. Камэ с Анэ переглянулись.
      — Садиф, помоги.
      — Придержи, хорошо?
      Тот сначала не понял, до тех пор, пока они не потянулись перегнуться через борт, поближе к воде. Тогда ухватил за пояса, чтобы не нырнули ненароком. Одно дело — тянущиеся к ладоням, ластящиеся волны, другое — в одежде да по такому холоду искупаться.
      А потом удэши запели.
      Садиф не раз слышал, как они напевают за работой или просто так. Его успокаивали в первый месяц такими песнями. Но это... Это было другое. Совсем-совсем другое. Он поискал сравнение, и на ум пришло только одно: так могли петь воды реки, приветствующей океан. Начиная с истока в горах, после долгого пути по равнинам, полнясь предвкушением и одновременно сожалением: ведь станут частью целого, единого, вольются в Стихию, утратив себя. Но в то же время — это их предназначение, их судьба, завершать вечный круговорот, питая все живое.
      И океан ответил. Сначала тихо-тихо, едва заметно, поди разбери среди волн и поскрипывания досок. Но оно-то, это поскрипывание, и было первым вестником. Звук рождался где-то в глубине, далеко и неверно, гулко-гулко, отдавался больше в костях, чем звучал в воздухе.
      Когда-то давно, впервые приехав в Фарат, Садиф польстился на посещение музея естественных наук. Вот там он впервые увидел изображения касаток и услышал запись их песен. То, что звучало все ближе, сперва напоминало именно эти звуки: протяжные, меняющие частоту и тембр, отзывающиеся во всем теле безотчетной дрожью. Но песнь приближалась, распадаясь на множество голосов, изменялась — и вскоре они услышали мощный всплеск, а воздух наполнился чуть печальной, но безумно красивой мелодией, в которой угадывалось мерное биение океана, шорох прибоя, грохот разбивающихся о скалы волн. Садиф, до онемения сжимая руки на поясах своих удэши, молил Стихии только об одном: чтобы Камэ и Анэ не последовали этому зову. Потому что это было очень уж похоже на песнь Аватаров, какой ее описывал в дневнике Аэнья. Прекрасной — и страшной в своей силе. Но те наконец выпрямились, умолкли. Прижались к нему, вцепились, внимая, вглядываясь туда, в темноту, которая внезапно разлетелась облаком серебристых брызг, когда то, что пело, подплыло ближе и стало видимо.
      Оно было, наверное, размером с «Жемчужину». И больше всего напоминало морского льва, если бы те могли вырасти с касатку: у него была золотистая грива, длинные передние плавники, напоминающие гротескно измененные руки. Ничего и близко напоминающего лицо, скорей уж морду — покрытую мехом, с широкой пастью, полной острых конических зубов. Садифа от одного вида этого существа затрясло в противной мелкой дрожи. Неужели это и есть древний удэши Воды?
      А оно раскрыло пасть — и снова полилась песня, чуть недоуменная, будто оно спрашивало: где те, что звали? И, не получив никакого отклика, подняло морду к луне. Корабль это... создание не волновал, оно лениво подгребало плавниками, напевая себе под нос, уже тихо, почти мурлыча.
      — Айсберги идут... Хорошо, надо с утра поглядеть будет, — послышалось за спиной.
      Там стоял капитан, тоже вслушиваясь в песню.
      — Вы понимаэтэ эго? — с изумлением прошептал Садиф.
      — Просто я понимаю море, — усмехнулся старик. — А она поет его голосом.
      — Она?..
      — Ну да. А ты что, не слышишь?
      Садифа посетило желание постучаться головой о мачту баркаса. Он просто помотал ей, неосознанно отступая на полшага назад, еще крепче обнимая Камэ и Анэ. Те вздрогнули, будто просыпаясь.
      — Садиф?
      — Ты чего?
      И почему-то шепотом, будто боялись спугнуть затихающие звуки.
      Шумно вздохнув, «она» там, за бортом, протянула последние переливчатые ноты и почти без плеска ушла под воду. Только закрыли на мгновение луну огромные хвостовые плавники, ударили по воде — и все стихло.
      — Я благодарэн Стихиям... — Садиф по очереди поцеловал Анэ и Камэ в холодные щеки, призывая шахсин, чтобы отогреть: в голубых и зеленых глазах словно тоненькие льдинки плавали.
      За что именно он благодарен Стихиям, он так и не сказал, но удэши, кажется, его прекрасно поняли.
      
***


      После встречи с водным существом — «удэши» это создание, какого бы пола оно ни было, у Садифа язык назвать не поворачивался — Тающие острова ему резко разонравились. Настолько, что в последний день Анэ с Камэ гуляли по ним вдвоем, Садиф остался отлеживаться в номере, умудрившись то ли подстыть, то ли наглотаться чужой силы, которая ой как не понравилась его шахсину. Тот как-то простужено свистел, раскидывая по углам нехитрые вещи.
      С учетом длины пути до дома, надолго они бы тут и не задержались, так что уже следующим же утром поднимались на борт корабля, который должен был отвезти их в Неаньял. Садиф нашел глазами стоящего на корме нэх и поежился. Интересно, этот Крылатый слышал песни моря? И если слышал... Впрочем, ему поют совсем другие и другим голосом. Наверное, это сильнее?
      На обратном пути нэх-воздушнику не пришлось выкладываться: ветер был попутный, хотя погода и грозила разыграться в скором времени: снова натянуло тучи, скрыв синеву неба, а волнение делало море похожим на плещущийся свинец, серый и в белых барашках пены, которую ветер срывал и швырял, словно назло, прямо в лицо. Хотелось домой, в пустыню. И вообще — отсюда. И... Садиф с недоумением прислушался к почти забытому за год ощущению. Да... Да! Его снова тянуло куда-то! Куда — еще не понимал, но уже осознавал, что вот отвезет своих удэши домой, и поедет, куда уж дорога приведет. А ведет она в таких случаях туда, где нужна помощь хранителя.
      Только как сказать об этом Анэ с Камэ?
      Говорить не понадобилось. На третьи сутки, когда буквально полчаса как выехали из Кельяна, в котором была одна из остановок «Шайхадд-экспресса», натужно взвыл и заглох старенький роллер Садифа. Реанимировать его не вышло, передающий амулет исправно принимал силу, но двигатель не отзывался. Садиф растерянно потоптался вокруг так внезапно сломавшегося друга, развел руками:
      — Нэ сдэлаю...
      — Я по дороге мастерскую видела, — вспомнила Анэ. — Может, там помогут?
      Садиф только вздохнул. Что-то простенькое он бы и сам починил, что посложнее — с помощью мастера, да... Но тут закрадывалось подозрение, что придется менять часть износившихся деталей. Оно понятно: сколько роллер ему служил? Как бы ни с момента, как хранителем стал. А уж сколько дасатов по дорогам на колеса намотал, вообще неисчислимо.
      — А эсли нэт? Вам домой надо.
      — Так на поезде доедем, а ты догонишь, — предложил Камэ, как всегда серьезно-серьезно.
      Он прекрасно понимал, что и так отсутствуют в Дариме дольше положенного. Уезжали бы насовсем — нашли бы себе замену, других лекарей, а так совесть иметь надо.
      Вот только все трое уже знали: не догонит их Садиф. Его караван сворачивает здесь, все, вешка — и в другую сторону путь ведет. До мастерской идти вместе, а после — куда Стихии заведут. От того обнимали на прощание так крепко, зацеловав до сбившегося дыхания.
      — Приезжай, хорошо? — попросил Камэ, заглядывая в глаза. — Я буду скучать.
      «Скучать», но не «ждать».
      — И я буду, — Садиф в последний раз запустил руки в его волосы, ласково провел по ним и отступил. — По вам обоим.
      Смотрел им вслед, как идут, взявшись за руки, и чувствовал только легкую-легкую, как отголосок запаха седого уса, печаль. Когда-нибудь они встретятся снова, если ветер и воля Стихий занесет его в Дарим. Или где-нибудь в другом месте, если Камэ и Анэяро все-таки уедут оттуда. Но сильнее печали звучал сейчас пока еще неясный зов, и Садиф прислушался к нему. Потом встряхнулся и, взяв роллер за руль, свернул на ведущий к мастерской отрезок дороги.
      И как в прошлое окунулся, нагнавшее и ласково врезавшее по затылку.
      — Дня на три ремонта, — заключила мастер-этна, осмотрев механизм и вытерев руки замызганной тряпкой. — Пока деталь привезут... Жить-то есть где?
      — Я нэ...
      — Ой, брось. Значит, так, хранитель: у меня подмастерье заболел, а ты вроде в механике чуток разбираешься. Вот три дня на меня и поработаешь, а обедом поделюсь и где спать найду.
      И на все возражения отмахнулась:
      — А то я вас, хранителей, не видела. Как кошаки уличные: гордые-гордые, а взгляд... Вещи кинул? Тогда бери это и кати туда. Да кати, а не тащи, надорвешься!
      Садиф хмыкнул и пошел делать, что сказано. Перед мысленным взором разворачивалась четко прорисованная карта жизни. Пока что только махонький кусочек: на три дня. А что будет дальше — то будет дальше.
      Этна Димайя управилась с починкой в срок. Ну и Садиф от работы не отлынивал, так что даже «заработал» сунутый ему в руки пакет с рыбными пирожками, когда уезжал на весело пофыркивающем роллере, радующемся тому, что снова может нести хозяина. Зов Стихии уводил хранителя куда-то на запад, к болотистому Озерному краю Аматана. И это еще раз подтверждало то, что вернуться в Дарим ему в скором времени было не суждено.
      По дорогам он промотался почти год. Или меньше? Или чуть больше? Сам потом сказать не мог, потому что ехал от вешки к вешке, на зов, разбираясь с тем, что находил, буде то чья-то ошибка или намеренное зло, боль земли или беда людская. Слал после письмо в Фарат, по привычному адресу, и снова выключал инф, потому что ответов и видеть не хотел. У Совета хватало хранителей, четко по указке работавших, а ему нынче в свободный полет нужно было.
      Который оборвался внезапно, у подножия Граничных гор. Доделал очередное дело, помог жителям деревеньки с сущим пустяком, и внезапно понял, что куда дальше — не знает. Развернул карту, обычную карту Аматана — и обнаружил, что до Эфара рукой подать. Интуиция хранителя молчала, не звали в немедленный полет Стихии. Садиф устроился в седле роллера и посмотрел вперед. Там высились зубчатой каймой вершины самого загадочного и самого волшебного края Элэйши. Там где-то рвал вольный горный ветер лазурные стяги с коронованной рысью. И там, в долине Тинхо, высились белые корпуса Эфарского Счетного цеха, где учились Звездные Хранители. Садиф влил в амулет роллера первый импульс силы, запуская двигатель. Кажется, он выбрал очередную вешку.
      
***


      Пожалуй, в отсутствии Керса были плюсы. Один большой, жирный плюс, который Намар не мог игнорировать, как бы ни хотел и не уставал. Он мог реализовать свои идеи без вмешательства извне!
      Да, это была игра с огнем, в прямом смысле. Гнев Совета не был так страшен, как гнев Керса, если будут уничтожены запасы материалов, выбитые им с огромными трудами, впустую растрачены человекочасы и использовано дорогое оборудование. Намар рисковал и понимал это. Что может с треском вылететь с рабочего места, и тогда хоть с обрыва в море прыгай, потому что от такого позора только топиться и идти. Но если все получится...
      Он просчитал все не раз, не десять и даже не двадцать. Проблема была в том, что при существующих методиках и инструментах расчетов результат получался слишком уж неопределенным: то ли выгорит, то ли нет. Но вся наука последнего времени двигалась именно вот так, на ощупь, практикой, к которой уже потом подводили доказательную базу. И он решился. Решился действовать практически в одиночку, чтобы не подставить в случае неудачи кого-то еще. То есть, приносил в лаборатории расчеты и чертежи, буркал, что это нужно «вчера» и удалялся, позволяя себе выдохнуть только за дверью. Никто не спрашивал, что делают. Если из лаборатории Керса — значит, надо. К тому же расчеты были поделены на кусочки, собрать которые воедино смог бы только он сам, как и установку, части которой медленно оказывались в его руках.
      Слишком медленно. Месяц «свободы» был уже на исходе, когда Намар наконец доделал свой проект. Трясущимися руками, в прямом смысле, от усталости и недосыпа трясущимися — но доделал!
      Приходилось выкраивать из и без того плотного графика хоть по десять минут, чтобы еще раз прогнать модель, проверить, убедиться... И снова грызть костяшки пальцев, понимая, что все решится при первом запуске. Нет, плазменное солнышко уцелеет в любом случае, это он мог сказать абсолютно точно. За потерю такой установки сам себя бы убил, не дожидаясь, пока это сделают другие. Ну а преобразователь...
      — Марьяла, поможешь мне сегодня вечером? — спросил он между прочим у одной из знакомых лаборанток.
      Та была не самой близкой знакомой, но отличалась замечательной практичностью и умением не лезть не в свое дело. Получится — впишет в историю науки и ее имя. Нет — она не пострадает, что с помощника спрос-то, он на себя ответственность возьмет полностью.
      — Да, Намар, конечно, — девушка очень постаралась спрятать жалость во взгляде, слишком внимательно глядя в журнал, который заполняла. — Через час, если можно. Хотите, я принесу вам пока что травника и булочек? В столовой сегодня мясные и с яблоками.
      — Полтора, мне еще бумаги дозаполнять, — Намар потер глаза, поморщился — ощущение, будто в них песка насыпали, не проходило. Наверное, красные совсем. — И за еду буду благодарен, кажется, я сегодня забыл пообедать.
      — Хорошо, Намар, я сейчас все принесу.
      Он был благодарен ей за то, что предложение пойти поспать так и не прозвучало. Завтра из отпуска возвращается Керс. Закончить нужно сегодня. И либо победить...
      «Мы победим!» — прозвучало в до крайности уставшем, отупевшем от недосыпа мозгу почему-то звонким юношеским голосом. Хотя эта фраза всегда звучала в мыслях Намара гораздо более мужественно и «взросло», но сейчас Аэнья из дневников, которые Намар зачитал до возможности цитировать целые страницы по памяти, неразрывно ассоциировался именно с этим Аэно, со Звездным Хранителем. Да и Кэльх тоже. Намар перестал их разделять, но уже не мог вспомнить, когда это случилось.
      Он достал из сейфа керамическую бутылочку с бальзамом, вылил остатки в стакан с водой — всего-то два колпачка, а ведь утром тоже понадобится. Но сейчас нужнее, запороть опыт нельзя. Хотя, если он запорет все, над чем трудился этот месяц, можно будет не мучиться — шагнуть в плазму. Зачем Керсу возиться? Ему силы на работу потребуются, а не на наказание идиота, возомнившего о себе слишком много.
      Усилием воли отогнав упаднические мысли, Намар приподнял стакан, отсалютовал им в пространство: «Айэ, Стихии!» — и выпил залпом. В голове немного развиднелось, дыхание привычно перехватило, заколотилось сердце. Намар прижал ладонь к груди, переждал первые минуты и решительно встал. Наверное, он все-таки перебарщивал с бальзамом, но выхода-то не было. Его ждали бумаги для Совета — проклятые бумаги, чтобы ими там подавились или Замс все пожег! — и его триумф. Намар старался на это надеяться.
      Полтора часа пролетели как одна минута, кажется, он даже умял тарелку пирожков с травником — не запомнил, так был занят. Лаборатории постепенно пустели, персонал расходился, кто в общежитие, отсыпаться, кто отдохнуть, погулять по берегу, проветрить голову перед ужином. Оставались только те, кто был вынужден наблюдать за идущими экспериментами, или такие же трудяги, доделывавшие начатое.
      — Марьяла? — позвал Намар, заглянув в распахнутую дверь, за которой чем-то звенели.
      Установка уже была готова к работе, он собрал все еще вчера, втихую, ночью, нарушая все мыслимые и немыслимые правила безопасности. В зал с солнышком сейчас никто и не заходил толком, если особой надобности не было, в его стабильности уже убедились, так что не должны были заметить возникшие вокруг него столбики, украшенные поблескивавшими алмазными навершиями амулетов.
      — Да, Намар, одну секунду.
      Девушка закрыла стеклянный шкаф, убрала ключик на специальную доску у дверей и вышла из лаборатории.
      — Какого рода помощь от меня требуется?
      — Записи и наблюдение за приборами. Мне нужно будет зайти в вакуумную камеру нашего солнышка, кое-что подключить. Поможешь надеть скаф, откроешь и закроешь дверь за мной. Ничего сложного.
      — Хорошо, звучит действительно просто.
      Он хрипло засмеялся:
      — Да мы сто раз такое делали два года назад!
      Бальзам подстегивал все реакции тела, а доза была, кажется, чересчур... Ладно, в Стихии отоспится.
      Скафандр высокой защиты предназначался не только чтобы уберечь обычных этинов или нэх от вакуума. Плазма все-таки давала температуру в десять тысяч градусов, так что работать предстояло очень быстро: даже скафандр не выдерживал больше пяти минут.
      Намар облачился в трехслойный защитный изолирующий костюм, влез в жесткий экзоскелет, обтянутый жаропрочным материалом, подключил системы охлаждения.
      — Давай, я готов.
      Переходной шлюз открылся, закрылся. С тихим шипением выкачали воздух насосы. Зажегся индикатор готовности к переходу в вакуумную камеру.
      — Открывай.
      Воздух внутри скафандра мгновенно нагрелся, хотя система охлаждения работала на полную мощность. Намар опустился на колени, соединяя части установки в единое целое. Пот лился ручейками и впитывался в костюм, он не обращал внимания.
      — Две минуты.
      — Понял.
      Щелкнули захваты кабелей. Эти кабели ему делали дольше всего — изоляция должна была выдержать температуру плазмы. Но сделали же. Если все пройдет штатно, то и имена разработчиков тоже будут вписаны в науку, золотом.
      Когда он вывалился обратно, прошло четыре с половиной минуты из пяти. Много, но быстрее просто не получалось, руки опять начинали дрожать. Марьяла списала это на усталость от скафа, сочувственно протянула стакан подогретой воды, когда разделся и рухнул на ближайший стул.
      — Может быть все же завтра?
      — Нет, тут уже почти все, — мотнул головой Намар, жадно выглотав воду и утерев пот со лба.
      Встать и пойти проверить показания оказалось до жути сложно, но он все-таки заставил себя подняться на ноги. Приборы показывали, что все в норме. Это могло значить... Да что угодно могло значить! Теперь только включить и надеяться на лучшее.
      — Все готово, — зачем-то сказал он.
      Амулеты там, за стеклом, поблескивали так же спокойно, когда он включил установку. Не разрушились в первые мгновения — уже хорошо, уже многообещающе. Они потихоньку входили в рабочий режим, начиная улавливать... Да, они начинали улавливать идущую от «солнышка» энергию!
      Затаив дыхание, Намар смотрел, как медленно растут столбцы графиков, выходя на расчетную мощность, как его установка начинает преобразовать силу Стихии в подходящую для энергосети вариацию. Если вот еще минуту все продержится... И еще... И...
      — Все.
      Вписывавшая данные в журнал Марьяла вздрогнула, взглянула на него.
      — Горелку мы к этому подключим. А там и Центр... — Намар выдохнул, вдохнул глубоко, так что заболели ребра. — Керс будет доволен.
      С этим словами он стек по спинке сиденья, закрывая глаза. Буквально на пару вдохов, пока не перестанет частить сердце и не утихнет мерзкая пульсация в висках. Через нее как-то неуверенно донеслось «Намар?», но навалившаяся усталость была сильнее.
      — Намар? Стихии! Намар, ответьте!
      Марьяла с ужасом смотрела на задыхающегося и смертельно-бледного мужчину, который уже и сидеть не мог — сползал с жесткого лабораторного кресла, запрокинув голову. Наконец, отмерла и бросилась к двери. Там, рядом с кодовым замком, была кнопка вызова охраны и переговорное устройство. Ударив по кнопке, Марьяла дождалась щелчка в переговорнике и прокричала:
      — Целителя в лабораторный зал «солнышка», срочно! Нэх Намару плохо!
      
***


      И все-таки он был Солнечным. Только этим Намар мог объяснить, почему ему так хорошо рядом с Керсом, который горел не просто огнем, а аж звездным пламенем. И в зале с «солнышком» ему тоже было уютно, когда другие нэх уходили оттуда, ежась. То ли боялись бушующей там, за стеклом, Стихии, то ли не могли переварить ее отзвуки. Намар мог и только улыбался, переворачиваясь на другой бок, подставляя лицо теплу.
      — Намар, у тебя совесть есть? — спросило «солнышко» голосом Керса.
      Губы почему-то слушались с трудом, да и в горле с первых же попыток ответить словно песком продрало. Но он все-таки выдавил:
      — Совесть? Кажется, я ее где-то потерял... или забыл...
      — Или чуть не сжег, — передразнил Керс. — Так, что она тут велела...
      Под затылок подхватили, осторожно помогая приподнять голову, в губы ткнулось что-то узкое.
      — Пей давай.
      Намар послушно проглотил лекарство, чем бы оно ни было. Ему уже было хорошо, просто от одного присутствия Керса рядом. Нет, Намар не был в него влюблен, упасите Стихии! Ну, разве что самую капельку — как в наставника и руководителя, самого лучшего, хоть и ту еще бессовестную сволочь. Особенно когда он вот так ворчал, совсем на себя непохоже:
      — Не знай, что не сеял семя, где не нужно — решил бы, что ты моей крови... Это ж надо же! И главное — ты мне можешь объяснить, зачем?
      — Энергетики отстанут. Четыре часа в сутки свободны будут, — Намар, наконец, открыл глаза, поморгал, фокусируясь на огненноволосом удэши. — О, а вы уже почти живой, Керс.
      — То есть, ты это обо мне так заботился? — вскинул бровь тот. — Что тебя с Горелки аж в «ладонях Акмал» везли?
      — А что, все так плохо было? — слегка обеспокоился Намар. Он собирался любым способом вступить в команду будущего межзвездного корабля, и здоровье у него должно было быть к моменту старта алмазное.
      Керс подпер подбородок рукой, глядя так, что стало неуютно.
      — Ну как тебе сказать. Амлель на меня орала часа... — он нахмурился, прикидывая, — ...два, не меньше. Горелка кипит до сих пор, лекари лютуют и проводят досмотры на предмет злоупотребления бальзамом. А ты чуть себе сердечный приступ не устроил, идиот!
      Последний рявк с Керсом ну совсем не вязался. Но почему-то от звучавшего в нем беспокойства было приятно.
      — Я больше не буду. Если...
      — Если?! — брови Керса выгнулись, словно он не знал, как реагировать на то, что собственный старший лаборант ему еще и условия ставит.
      — Если вы пообещаете отдыхать вовремя и достаточно. Я даже сам на всех буду рявкать. Обещаете?
      — Ты точно не мой потомок? Или это у вас семейное? — Керс смешливо фыркнул, но взгляд потеплел.
      — У Солнечных в роду только одна удэши отметилась. Насколько мне известно с ее же слов, — Намар с трудом и, кажется, не до конца сумел удержать злобную гримасу. И с обезоруживающей прямотой добавил: — Но я бы очень хотел быть вашим потомком, Керс.
      — Ну... Спасибо, — как-то даже растерялся тот.
      Зашуршал чем-то на прикроватном столике, явно чтобы скрыть смущение, опять протянул стакан с трубочкой.
      — Помочь?
      Намар с благодарной улыбкой принял его помощь, но не мог после не поинтересоваться:
      — А как мои трансформаторы? Работают? Не сгорели?
      — От Совета я тебя спасать не буду, — усмехнулся Керс. — Похвалы и прочее будешь принимать сам. Все, отдыхай. К работе теперь не скоро вернешься, но я присмотрю.
      — Скоро, — уверенно пообещал Намар, правда, реплику смазал неожиданный зевок и закрывшиеся сами собой глаза. — Я скоро...
      Убедившись, что он уснул, Керс устало выругался:
      — Яскравкой тебе б по маковке, — и задумался.
      Он не ожидал, что месячный отдых закончится вот так. Думал, что до последнего будет заниматься ровно тремя вещами: сном, едой и Белым. И никаких цифр, ни единой! И тут через Фарата объявилась Амлель, буквально выдернувшая его в Ривеньяру. Правда, это случилось уже в последний день их вынужденного отпуска, так что ничего особо страшного не произошло. Но все равно за перспективного, да что там — за лучшего своего сотрудника! — Керс переволновался изрядно. И не только он. С Горелки на его инф, как только включил, высыпался такой ворох панических писем, что после разноса от Амлель — как будто он мог уследить за этим потомком Солнечных! — разбирал еще часа два, а потом плюнул, усадил за это дело Белого и умчался сюда.
      Помимо воли он задумался: а что же там случилось, у Солнечных? Хранители из Ткеша себя не помня убежали, это он уже знал, как и все остальные Звездные. Теперь вот Намар, кровь от крови великого рода, практически прямо отказывается от той, что когда-то дала силу роду анн-Матонаи, кажется? Да, им. И через них — Солнечным.
      Сходить, что ли, проверить... Можно было бы Амлель попросить, да та занята. С момента, как ее брат отвлекся от дел и явился отдыхать, Ривеньяра стала напоминать что-то безумное. Верно говорят: один целитель — лекарь, два целителя — лекарня, три целителя — скандал. А уж если учесть, что Ниймар, плотно прижившийся в Ривеньяре, положил глаз на Амлель, и та, пусть пока неуверенно, но отвечала взаимностью... Теалья, как немного пришел в себя и это разглядел, взвился бурунами и пошел защищать сестренку. И та с тех пор так меж двух берегов и мечется, брата с возможным супругом миря.
      В таком бардаке недолгое отсутствие и не заметят, а Белый плотно занят письмами, пока еще на все ответит. Приняв решение, Керс долго ждать не стал, вслушался, поймал знакомый огонь — и с места нырнул к нему.
      — Привет, я мимоходом, координаты Ткеша дай? — выпалил он, вспышкой молнии соткавшись посреди плавильного цеха, рядышком с мрачным Ткешем и замершим мастером, который демонстрировал удэши какую-то стальную болванку.
      — Ты б еще на голову свалился, яскравка, — буркнул Ткеш, здоровенный, кряжистый и такой же дико-рыжий и заросший мужик, как Акай. Разве что Акай, когда побрился, стал выглядеть максимум на тридцать с хвостом, а этому можно было дать все восемьдесят, да и рыжину его изрядно разбавляла пепельная седина. Но просьбу собрата он выполнил, коротким прикосновением вложив координаты Ткешского поместья Солнечных.
      — Ага, спасибо. И за последнюю партию тех тугоплавких сплавов спасибо, соседи на них нарадоваться не могут! — выпалил Керс, махнул рукой — и был таков.
      И чуть не захлебнулся, вышагнув из огромного камина, в котором едва-едва теплились угли. Неудивительно: Воды в воздухе было разлито столько, что хоть плавай в ней, ныряй и булькай. Возникало ощущение, что не посреди зала стоит, а на дне озера. И вода в том озере... скорей уж, в омуте — была когда-то чистой и яркой, с солнечными искрами, да уже давно не такая. Чем-то эта вода напоминала темную воду Ниймара. Причем, до того, как тот решил залечь в спячку подальше ото всех живых.
      Почему этого не заметили Хранители, Керс не знал. Может быть, просто еще не достаточно знали и понимали, чтобы суметь так рассмотреть чужую Стихию? Керсу опыта доставало, хватанув ртом воздух, он закашлялся и постарался закрыться, чтобы не наглотаться этой темной водицы. Неудивительно, что огонь Намара на мгновение такими черными искрами изошелся: страшно представить, каково ему тут было, яркому и светлому.
      — Эй! — прокашлявшись, позвал Керс. — Есть кто живой?
      Услышал шаркающие шаги и повернулся, встречаясь взглядом с мутными, слегка растерянными старческими глазами. Вошедшая женщина водрузила на нос очки с толстыми стеклами и стала казаться еще более старой, хотя удэши прекрасно чуял, что она нэх и ей не больше семидесяти.
      — О... — удивленно округлила губы женщина. — А я уж надеялась...
      — Что Хранители вернулись? — по наитию буркнул Керс, гадая, что с ней такое. Хотя и гадать не надо было — нэх была водницей, а еще чуялось в ней что-то... словно глубинный надлом, давняя-давняя рана, зажившая, но все еще ноющая.
      — Да, — она вздохнула. — Теплые такие были. А вы... к кому? К Кае?
      — К ней. Она дома?
      Удэши не могла не почувствовать вспыхнувший в средоточии ее сил Огонь. Но почему-то не явилась сразу.
      — Да, конечно. Идемте, я провожу, — нэх поманила его за собой.
      В каменных коридорах плескалась Вода. Керс касался кончиками пальцев стен — и казалось, оседает на коже осклизлый ил, наматываются длинные ленты водорослей. Огонь еще таился там, где-то в самом сердце камней, но он медленно затухал, не в силах выдержать такого напора чужой стихии. Поколения нэх, гревших свое гнездо, ничего не могли сделать с силой одной удэши, заявившей на него свои права.
      Она нашлась в гобеленном зале, в самой старой части поместья. Сидела на полу, подобрав под себя ноги, укрыв колени подолом платья, вздрогнула, когда проводница Керса позвала:
      — Кая, солнышко, к тебе гость.
      — Спасибо, Вияра. Как ты себя чувствуешь? Не забыла принять лекарство?
      Лицо женщины на мгновение исказилось беспомощной гримасой, она потерла лоб кончиками пальцев, едва не сбив очки.
      — Лекарство? А какое?
      — На подоконнике в твоей комнате, около цветочного горшка, — Кая порывисто поднялась, обняла Вияру, поцеловав в лоб. — Иди, выпей, одну порцию. А я тут разберусь.
      Нэх медленно ушаркала обратно, Керс проводил ее взглядом и повернулся к Кае. Та глядела в ответ.
      — Что тебе нужно здесь?
      Ни «здравствуй», ни радушия во взгляде. Темно-синие глаза казались еще темнее из-за полумрака зала, поблескивали как-то нехорошо. Керс аж головой потряс — почудилось, что на пальцах водной удэши возник льдистый отблеск когтей.
      — Пришел сказать, что с Намаром все в порядке будет, — наугад бросил он. — Ты не знала? Он чуть не надорвался на работе.
      — Неблагодарный мальчишка, разбивший сердце матери? — Кая пренебрежительно повела плечом. — Не знала. И хорошо, что не узнала Вияра, она бы беспокоилась.
      — Ясно.
      Значит, взаимная нелюбовь. Немудрено: рядом с таким легким огнем темная вода закипит, не думая. Да Кая и от его присутствия, кажется, закипала... Керс внимательно вглядывался в нее, пытался понять, что не так. И дошло, внезапно, когда взглянул на чуть кривящиеся сейчас пухлые губы, уловил след выплеснутой силы.
      — Что ты с ней сделала?
      — О чем ты? С кем?
      — С этой женщиной. Виярой, — Керс хмурился все сильнее. — Ты поделилась с ней сейчас силой, я видел.
      — Не твое дело, Молния! — зашипела Кая, чуть не исходя паром от внезапно прорвавшейся злобы. — Уходи отсюда, я не звала тебя вмешиваться в дела моей семьи!
      Будто пригоршней ледяной воды в лицо плеснули, мутной от поднявшегося со дна ила. Керс аж заморгал — а потом метнулся к выходу из зала, окутываясь ореолом пламени. Только не прочь, а обратно по тихо застонавшим коридорам, высыхающим от его прикосновения, осыпающимся коркой чего-то застарелого, застоявшегося. Метнулся туда, где чуял едва тлеющий огонек чужой жизни, ворвался в кухню, схватив за руку мирно возившуюся с готовкой Вияру.
      — Ах! — только и вскрикнула та, когда Керс перехватил из ее рук раскаленную сковородку, бросая обратно на огонь. Плеснуло тесто, разлилось, тут же подгорая, а он вглядывался, всматривался, выискивая ту страшную рану.
      — Да как она посмела?! — вырвалось злым треском.
      — Ч-что?.. О чем вы?
      — Отпусти ее сейчас же! — Кая оказалась рядом тут же, словно соткалась из капель разбрызганной по раковине воды. — Пусти ее, ты ничего не понимаешь!
      — Это ты не понимаешь, сумасшедшая! — рявкнул Керс, рывком забрасывая Вияру себе за спину. — Ты же хранительницу убила!
      — Она была слаба для Выбора! — в голосе Каи взбурлила темная, омутная вода, казалось, на кухне не чадом от сгоревшего блина запахло, а донным илом, подгнившими корнями в прибрежной тине. А ведь Керс помнил Каю всего-то меньше трехсот лет назад совсем другой! Чистой, солнечной водой, ластящейся к крепкому, надежному камню Троя Солнечного Конника!
      — Такое не тебе решать! — и вскинул руки, вовремя, чтобы отразить удар.
      «Теалья-я-я!» — унесся вдаль крик о помощи, — «Замс!»
      Потому что Керс понимал: он может лишь высушить, выжечь наскакивающую на него удэши, пытавшуюся выцарапать из-за его спины сдавленно причитающую нэх. Будто та ей была важна настолько, что и на собрата напасть не страшно. Или не важна, а... Будто та была ее собственностью, ее личной игрушкой, той, кого даже Стихиям служить отпустить нельзя?
      За спиной Каи полыхнуло Чистое Пламя, рядом с Керсом соткался Теалья.
      — Что слу... Да твою!.. — взвыл он от неожиданности, получив пинок в живот. Замс на вопросы размениваться не стал, перехватив Каю поперек туловища. Вот тут-то она и закричала, ощутив его силу.
      — Теалья, присыпи ее! Присыпи, кому говорят! — Керс поднял щит, закрывая Вияру от рвущегося во все стороны мерзко воняющего пара. — Она сейчас весь дом разнесет, он ее силой пропитан!
      Теалья кивнул — и Замс буквально швырнул ему в руки извивающуюся Каю, уже ни капли не походившую на уютную круглолицую женщину с мягкими волосами и ласковыми руками. Сейчас это была обезумевшая стихия, бурлящий водоворот, готовый утянуть на дно неосторожное живое существо. Перехватив Каю одной рукой, Теалья властно прижал ее голову к своему плечу, положив ладонь на лоб. Его голос зазвучал, как мог бы звучать бурный горный поток, постепенно понижаясь, становясь медленнее. И затихала в его хватке Кая, обмякала, оседала потихоньку.
      — Двинуться можно, — заключил он, когда удэши уснула окончательно, обессилено уронив голову. — Керс, что ты тут натворил?
      — Не я, — Керс неожиданно устало нашарил стоящую у стола лавку, сел, потирая руки. — Это она... Замс, что с нэх? Ей еще можно помочь?
      Вияра сидела на полу, устало свесив голову, но к Замсу потянулась сама, слепо глядя куда-то мимо. Очки ее валялись в углу, разбитые в крошево, рукав простенького домашнего платья был обожжен, и Замс, присев рядом, осторожно накрыл ладонью наливающийся краснотой ожог на болезненно-тонкой, сухой, словно пергамент, коже. Прислушался и покачал головой, глядя на Керса.
      — Ясно, — едва слышно заключил тот.
      Было горько и муторно, аж подташнивало. От непонимания, от злости, что никто не углядел раньше — да тот же Ткеш куда смотрел? Заперся в своих плавильнях? Или это Кая сама отгородилась ото всех, ныряла все глубже и глубже в собственный омут, пока не достигла дна? А чем, как не дном, было решение не дать юной хранительнице последовать своему выбору, удержав рядом? Стихии такое не прощали, неудивительно, что женщина в своем возрасте-то выглядела старухой. Без помощи Каи наверняка бы умерла давно.
      Спины коснулась горячая рука, почти бережно окутало Чистым огнем.
      — Я разберусь тут, — сказал Замс. — Сообщу ее родным. Теалья, доставь Каю к Ниймару. Он поможет. Керс, ты...
      Договорить не договорил: Керс вскочил, метнулся к раковине, чувствуя, как подступает к горлу ком. Оказывается, даже молнию можно отравить, если постараться.
      Отдышавшись и поплескав в лицо водой — хвала Стихиям, чистой, проточной, он помотал головой.
      — Я сам сообщу. Это мать моего лаборанта, Намара...
      А сам подумал: сумеет ли вообще это сделать? Да так, чтобы Намар после этого сохранил свою чистоту и свой Огонь — ведь и без того ненависть к Кае в нем уже была. Наверное... Наверное, Хранители смогут помочь! Ведь переживали и не такое, знают, каково это. Да, нести им боль не хотелось, но сказать все равно нужно будет. А так и их отвлечет заботой о потомке, и Намар с ними нормально встретится, а не бегом-бегом на планерках, когда не то что словом — взглядом перекинуться некогда.
      — Ты тут, я там, — кивнул Замс, поднимая Вияру на руки. И теперь Керс не стал спорить, рванув прочь из этого дома.
      Замс все почистит, а что не сможет — Теалью и Ниймара позовет. Живущие тут справятся, а ему — в Око. Хорошо знал, где дом Янтора, ничьей подсказки не потребовалось.
________________________
* Куран и мечеголов — местные названия видов акул.
** Птица-парусник — альбатрос.
** Буревестники — моногамные птицы и проявляют верность не только друг другу, но и привычному месту гнездования.

               
Глава семнадцатая


      Оглядываясь назад, Садиф только головой качал: кем он был? Стыдно-то как, и хранителем-то его не назовешь, и вообще никем. Гордец, жадный и не понимающий других. Он и теперь-то мало что понимал, но подозревал: это состояние нормальное, пребывать ему в нем до конца жизни, учась и учась новому — и все равно оставаясь временами неумехой. Не самый плохой жизненный путь, если так подумать.
      Когда он приехал в Эфарский Счетный Цех и узнал, что Звездные удэши временно не учатся, месяц роздыху взяли, только кивнул. Надо подождать, значит, обдумать, что сказать им хочет. Вопрос, нет ли ему какой работы, сорвался с губ уже привычно. В конце концов, он так и жил все это время, получая где еду и кров, где деньги или искренние объятья.
      Работа нашлась. Тот, прошлый он умер бы от унижения, доведись ему служить при местной котельной. Сейчас Садиф только кивнул: следить, чтоб заклятья на трубах и вытяжных продухах не истончались — тоже важно. Тем более, в Эфаре воздух такой, что пить можно, как пряное вино с нотой морозной свежинки. Преступление пред Стихиями такой загрязнять. Вот и работал уже месяц, получив крохотную комнатушку в корпусе для обслуги, амулет на бесплатные обеды и спецовку, пришедшуюся очень кстати — довелось и внутри труб полазить, и по вентиляционным шахтам. Как раз шел с одного такого обхода, утирал с лица сажу, — прохудился фильтр, пришлось здорово повозиться, его меняя, — когда что-то екнуло в груди, заставило обернуться.
      Их было видно издалека. Они шли по людному двору перед основным зданием Цеха, спорили о чем-то с пожилым нэх, таща свернутые трубками чертежи, зажимая их локтями и пытаясь развернуть один на ходу, в четыре руки. И потерялись бы в толпе, если бы Садиф не увидел это. Не звездный огонь, хотя тот и плясал, горел, светло и ясно. Золотую цепь, связавшую Хранителей, Садиф увидел. Да не просто цепь — настоящее облако золотого света, лентами, кружевами обоих окутывающее, связывающее души так тесно, что одним целым казались.
      Никогда такого не видел, хотя замечал в последний год разное. Слышал, если у кого из нэх Стихия кому-то пела, один раз добрым словом подсказал девушке, что небезразличен к ней вот тот паренек, вечно по углам ее библиотеки за книжкой прячущийся. Может и вышло у них что — уехал, не увидев, но радовался даже взгляду, при нем друг на друга брошенному. А теперь понял, насколько же был раньше слеп.
      Садиф замер и простоял столбом, пока Хранители не скрылись в здании. Просто на миг представил себе, как подходит вот таким — грязным, в саже и пыли... и мешает им. И аж в душе все перевернулось. Не мог, не хотел стать помехой, камешком, о который споткнутся. А как не стать — пока не знал.
      А ведь еще и времени особо-то не было, чтоб выбрать, когда подойти, и Хранители были постоянно заняты, постоянно в окружении других людей. А еще чуял, что оба опечалены, что-то такое случилось у них совсем недавно.
      
***


      — Садиф здесь.
      Шли домой, в кои-то веки без галдящей толпы вокруг, отдыхали душой в тишине: занятия давно закончились, а они засиделись в библиотеке за расчетами. Уже и прозрачные синие сумерки легли на долину, когда выбрались наконец из здания Цеха.
      Кэльх аж дернулся в первый момент, услышав.
      — Где? Он к тебе подходил?!
      — Нет, — Аэно покачал головой. — Нет, кэлэх амэ. Я просто чувствую его. Кровь от крови Нии, да и Имя... Будто отнял у ребенка не со зла примученного щенка, пока глупый малыш не подрастет и не научится ответственности. А щенок хозяина узнал... — он замолчал, закусил губу. Повел плечом, когда шеи коснулись, пощекотав, мягкие перья.
      Крылья Кэльха обнимали тепло и надежно, закрывая от мира. Они оба стали старше, выглядели лет на двадцать — и Кэльх окончательно вытянулся, возвышаясь над Аэно на добрую голову. Крылья теперь укутывали всего, а на вихрастую макушку Кэльх клал подбородок, тихонько дуя на непослушные прядки, лезущие в нос.
      — Не знаю, что он хочет, рысенок, но я не позволю причинить нам еще боли.
      — Завтра найдем его. Посмотрим издали, что за два года изменилось. Не волнуйся, все будет хорошо, — Аэно погладил внутреннюю сторону крыльев, зная, что Кэльху от этой нехитрой ласки приятно и немного даже щекотно, пусть и трогает не настоящие крылья, а зримое воплощение силы.
      — Я не волнуюсь, — голос Кэльха звучал чуть печально. — Знаю, защищу. Просто... Муторно мне, рысенок. Только выдохнули, в себя пришли — и такое. Как со спины подкрались и ударили.
      Аэно ничего не ответил. Думал — а что бы сам почувствовал, если бы Янтор оказался кем-то вроде этой обезумевшей удэши? Он снова переживал то же, что и когда умер Кэйлок. Только острее и больнее, потому что сейчас он чувствовал Кэльха, со-чувствовал вместе с ним и понимал его. Делил на двоих боль от предательства, пусть и невольного, но все же предательства. Замс и Ниймар, хоть на дух не переносили друг друга, тут сработали вместе и сумели разобраться в причинах случившегося.
      Союзы нэх и удэши несли разное, когда выходил срок одного из супругов. Кому теплую печаль, отгорающую со временем, кому медленно проходящую боль, кому глубокий сон — пока эта боль не утихнет. Сейчас ко многим еще и тихая надежда вернулась, когда осознали, что может быть однажды Стихии вернут их любимых — или позволят быть вместе там, за гранью. Янтор, сурово хмурясь, сказал, что несколько удэши добровольно ушли в Стихии, чтобы ждать там, вместе, не потребуются ли они Элэйши снова. Но это был их осознанный выбор, и винить принявших такое решение никто не мог.
      С Каей, к несчастью Солнечных, все получилось иначе. Лишившись чудом обретенной опоры, она сначала растерялась, а потом попыталась заменить надежный камень Троя своими потомками. И сама не заметила, как начала удушать их, слишком поглощенная этой потребностью. Тем страшнее было то, что ее собственные дети, почувствовав давление Воды, отдалились, попросту сбежали кто куда, а вот другим, тем, в ком не текла обновленная силой удэши кровь, не повезло. Особенно — трижды правнучке Илоры Солнечной и Раиса Валира. Мало того, что та родилась с предрасположенностью к Воде, так еще и жить выбрала в Ткеше. Может, не случись ей вернуться еще девочкой в дом предков, все сложилось бы иначе, но она хотела под крыло к Кае, к той, что воспитала Эону — и попала в ловушку, сама того не зная. И в решающий момент отказалась от предложенного Стихиями выбора.
      Нет, она не струсила. В чем-чем, а в трусости потомков Солнечных обвинить не получалось никогда. Просто своей Воды в ней к тому времени оставалось на донышке, остальное вымыл все глубже утягивающий на дно омут сил Каи.
      Сейчас, когда Каю насильно усыпили, несчастная Вияра иссохла буквально за два дня, уже к концу первого окончательно перестав узнавать собственного сына, а потом и вовсе впав в беспамятство. Намару вообще-то не позволяли еще вставать, но он, краем уха услышав, что его мать в ривеньярской лекарне, на одной только гордости и тревоге за нее дополз до палаты. Увы, слишком поздно.
      Аэно с Кэльхом раз в два дня навещали его, потому что, наверное, только от них да еще от Керса гордый потомок Солнечных мог принять толику заботы. Ну а им следовало постараться и выжечь вгрызающуюся в его сердце вину за то, что не распознал, не защитил ни отца, ни мать. Потому как — ну что он мог сделать-то? Нэх, пусть и яростно, светло горящий тем самым Пламенем, которое отличало всех Солнечных полтысячелетия назад, против старой и сильной удэши Воды?
      Она ведь и его обмануть пыталась, заманить в свою темноту. Все что смог — вырваться, не дать уничтожить хотя бы себя. Мать... Мать он защитить бы и не сумел. Ей вообще полагалось сгореть почти сразу после отказа! Но она прожила пусть не самую долгую и счастливую жизнь, успела родить и воспитать сына. Отец... Отцом у Намара был этин, которого он и не помнил толком. Кая, ревнуя, залила его, задушила, бедняга просто захлебнулся ее силой и однажды не проснулся. Сердце прихватило.
      Уже за одно это следовало поднять вопрос о лишении Каи жизни. Звездные — не все, только возвращенные к жизни бывшие нэх — так бы и сделали. Но удэши, древние удэши, ценившие жизнь во всех ее проявлениях, надеявшиеся в свое время на то, что даже Ворчун сможет переспать свой нерассуждающий гнев, приняли решение все-таки усыпить ее.
      Может и получится. Получилось же у Ниймара. Он, посасывая неизменную трубку, качал головой, но не спорил. «Глубокий омут. Выплывет или нет — только Стихиям ведомо, — сказал. — А я прослежу, чтобы другим не вредила».
      На том и сошлись. Кому-кому, а Ниймару в таких вопросах верили.
      — Домой, кэлэх амэ? — Аэно мягко высвободился из таких уютных объятий огненных крыльев.
      Над горами уже поднималась обгрызенная на треть луна, как-то незаметно сумерки перетекли в ночь. А ночью горные дороги опасны. Ехать тут всего ничего, тем более, на роллере, но все равно нужно смотреть в оба. А хотелось расслабиться. Ненадолго подставить лицо ветрам, позволить им унести дневные мысли, очистить голову перед сном. Это время — пока ехали домой, в Эфар-танн — принадлежало только им двоим.
      Роллер у них теперь имелся, именно такой, какой хотел Аэно — мощный, массивный, и двух, и трех седоков выдержит. Только вот сам он его не покупал, успел лишь поделиться мыслями и мечтами с нехином Аманисом. И только ртом воздух хватал, когда в день своего рождения вышел во двор — и обнаружил там новенькую машину.
      — Считай, что это вам обоим на дни рождения. Все ближайшие! От нас всех! — отбивался руками и ногами Аманис, когда Аэно взвыл, что такой дорогой подарок — это... это!..
      Но подарок был, надо признать, замечательный. И очень своевременный. Нет, они могли, конечно, перемещаться в Эфар-танн и огненным путем, но куда приятнее было проехать эти считанные десятки дасатов, проветривая мозги и позволяя чистому горному ветру унести усталость от долгого напряженного дня. Они ведь не только умственным трудом занимались. Нет, минимум четыре часа в день их гоняли тренеры; собственно, только ради того, чтобы не падать от усталости, оба «подросли и повзрослели». Бег, плавание, целый комплекс упражнений на выносливость. Никто не знал, чем предстоит заниматься во время полета, поэтому развивать требовалось все, и Аэно порой с недоумением смотрел на ставшего еще более жилистым и похожим на отца Кэльха, щупал свою руку, пытаясь найти мускулы. И даже что-то такое находил.
      Не замечал, — а со стороны было виднее, особенно Кэльху, — что становится удивительно похожим на того себя, который метался по горным склонам, уходя от ударов воздушных бичей и таранов нехо Аирэна, когда готовились к схватке с искаженными. Только сейчас такой мрачной сосредоточенности, как тогда, не было. Цель была иная — и она определяла все. И готовиться к ней было тяжело, но одновременно радостно и легко, особенно сейчас, когда Амлель, поглядев, что с собой сотворили Звездные, лично явилась в Совет и устроила грандиозный скандал, куда там Керсу. Случившееся с Намаром послужило подтверждением ее словам. Нельзя так загонять, никого, ни удэши, ни нэх, ни этинов! На костях хотите первый космический корабль строить? Так она не позволит! Еще и самим Звездным устроила знатную головомойку, запретив выкладываться до полного истощения: «Да пусть хоть десять лет! Но вы у меня будете и спать хорошо, и есть, как положено!»
      Аэно фыркнул на эту ее реплику, прикрывая рот ладонью, и уже потом объяснил Кэльху, что сказал однажды нэх Орте почти слово в слово то же самое, в их самый первый разговор в Ткеше. И как потом Кэльховы матушка с отцом его допрашивали, где это непутевый Хранитель умудрился так выложиться.
      Тот кивал, понимая. Что-то такое смутное виделось... Не полноценное воспоминание, нет, просто отзвук того времени, когда в Стихиях были единым целым, сплетаясь всем, даже памятью. Тогда, похоже, и перенял от Аэно горский язык, целиком и полностью. А теперь удивлял учителей своими познаниями.
      Вот бы остальное так же легко заучить можно было... Но пока эта возможность имелась только у Замса — вот кому было достаточно просто охватить своим Чистым огнем книгу и разом ее прочитать! — и Акая, который умел как-то впитывать в себя «память камней», как он это называл. Остальные Звездные страдальчески вздыхали и завидовали. Но держались бодро. Научатся, куда денутся. Прорвутся!
      И завтра прорвутся, когда придет время искать Садифа.
      
***


      Территорию Счетного Цеха, вернее, образованные его зданиями дворики, когда-то давно, во время создания этого городка, засадили знаменитыми карликовыми эфарскими яблонями. Время их цветения уже прошло, ветер унес нежный запах, но теперь под крохотными кудрявыми деревцами, сплошь покрытыми плодовой завязью, расцветал, привлекая пчел, «невестин венок», и воздух, вечером становящийся ненадолго неподвижным, густел от травянисто-медового аромата.
      Здесь, рядом с небольшой котельной цехового городка, в этот аромат вплеталась нотка сгоревших трав. Аэно узнал запах: такую травяную смесь часто покуривали старики, она успокаивала мысли и благотворно влияла на сердце, пусть и не сильно. Где-то там, за поворотом дорожки, за углом котельной, пульсировал, разгораясь и пригасая, огонек в трубке.
      «Уши б ему надрать», — сердито подумал Кэльх.
      Аэно усмехнулся и положил руку на его запястье. Они бесшумно ступали по выложенным шероховатой плиткой дорожкам. Это была дурацкая идея, вот так подкрадываться, но оба не хотели сразу оказываться с Садифом лицом к лицу. Слишком многое требовалось обсудить между собой, взглянув для начала, поняв, как себя вести и что делать. Вот и закрылись наглухо, только друг друга чувствуя и слыша.
      «Нэх таким увлекаться...»
      «Тише, кэлэх амэ. Он хоть до чего-то додумался, шахсин бешеный».
      Садиф сидел на ступеньках, зябко кутался в шерстяную кофту, накинутую на плечи. Поверх кофты лежало полотенце, а на нем — черные пряди-змейки еще мокрых волос. Волос, за два года отросших мало не до пояса, но все равно пока несравнимых с тем, что было у пустынника раньше. Аэно помнил: косища, которую он так безжалостно резанул, вилась по спине Садифа аж до подколенок, если только не заплетал вперехлест, но и тогда выходила толстая, в его же руку, плеть до самой задницы. А сейчас — так, такими косами подростки могли похвастаться, а не взрослые пустынники. Интересно, он смирился с этим? Вернее, не так — понял ли, зачем сделано?
      Они притихли, осторожно выглядывая из-за угла, прикрываясь ветвями густых кустов, разросшихся у самых стен. В них гнездились горные тапи, сейчас, к ночи, возбужденно переговаривавшиеся между собой. Обсуждали, наверное, дневные новости или просто устраивались на ночлег. Их чириканье далеко разносилось в чистом воздухе.
      Замерший Садиф покачал головой, нахмурившись чему-то, потом потянулся к свертку, лежащему рядом, вынул оттуда кусочек хлеба и принялся кидать крошки на дорожку поближе к кустам. Птицы разом притихли — и загалдели еще громче, собираясь стайкой и кидаясь на подачку. На губах молодого нэх сама собой возникла спокойная улыбка, он раскрошил остатки хлеба в ладони и вытянул руку вперед.
      Аэно и Кэльх замерли, чувствуя растерянность друг друга и первые проблески пока еще неуверенной радости. Тот Садиф, которого оба помнили, вряд ли стал бы так делать. Он был слишком порывист, чтобы терпеливо ждать, пока кружащиеся птахи перестанут опасаться и сядут, впиваясь острыми коготками в пальцы, склевывая крошки. А еще они оба никак не могли уловить бешеное кружение сухого шахсина. Словно и не было его. Или был? Теплый ветерок точно был, осторожно касался мокрых волос, ерошил перышки недовольно чирикавших от этого тапи, слишком увлеченных едой, чтобы улетать. И ветки кустов от этого ветерка покачивались едва заметно, не пытаясь стряхнуть с себя листву.
      — Выходитэ, что ли? — неожиданно позвал Садиф. — Тапи доэдят и спать улэтят, вы их встугнэтэ иначэ.
      Переглянувшись, словно застигнутые за подглядыванием подростки, Хранители вышли из-за кустов, уже прямо приглядываясь к этому новому Садифу. Открылись — и сразу ощутили любопытно ткнувшийся в ладони ветер. Теплый, но уже совсем не такой сухой, без режущего кожу песка. Да полно, разве теперь можно было назвать его шахсином?
      Садиф стряхнул с ладони последние крошки и поднялся, шагнул к ним. И в трех шагах опустился на колени, согнул спину в глубоком поклоне.
      — Спасибо, Хранитэли.
      Не этого они ждали. Совсем не этого. Ждали злости, ждали обиды, непонимания или попыток вымолить прощение. Но никак не этой спокойной благодарности.
      — Я сейчас чувствую себя полным идиотом, — тихо сказал Кэльх.
      Аэно фыркнул в ответ и потянулся, приподнимая ладонью все еще склоненную к земле голову Садифа. Наклонился, всматриваясь в его лицо, в широко распахнувшиеся глаза — прозрачно-серые, словно небо пустыни перед самым рассветом.
      — Вот, значит, как. Что ж, стоило бы догадаться... Садиф Шайхадд Тэран-лэл.
      Тот вздрогнул, шевельнул губами, будто пробуя новое имя на вкус.
      — Чистый... взор?
      — Отныне — так, — кивнул Аэно, отступил и усмехнулся: — Вставай, что ли? Всю дорожку волосами вытер, заново мыть придется.
      — Нэ страшно, — Садиф усмехнулся, плавно поднимаясь на ноги. — Спасибо, Аэнья. За всэ спасибо.
      Аэно только плечом повел. Кэльх слегка прищурился, рассматривая пустынника, но не выдержал, все же спросил:
      — Откуда ты знал, что мы там стоим? Закрылись же!
      В этом вопросе промелькнула нотка какой-то детской обиды, вроде той, что бывает, когда взрослые нарушают правила игры и видят тебя, а ты же за гобелен спрятался — только ноги торчат, значит, невидим!
      — Да как вас не замэтить жэ, — виновато развел руками Садиф. — Сияэтэ, нэ огнэм — золотом.
      И глядел так, будто действительно видел что-то, не просто опять неосознанно сцепленные пальцы, а что-то вокруг, другим незримое.
      — Такоэ нэ спрятать.
      — Значит, видишь теперь? — Аэно тоже прищурил загоревшиеся рысьим янтарем глаза, задорно тряхнул челкой, искренне радуясь и благодаря Стихии за пришедшее в голову Их волей имя для Садифа. И не в том было дело, что его глаза поменяли цвет, перелиняли из темно-темно-карих, почти черных, в серые. А в том, что он теперь действительно был чист, и душой, и силой, и взором, и ничего не мешало ему видеть то, что могли видеть далеко не все нэх, как бы того ни хотелось Хранителям.
      — Золото и сэрэбро, — Садиф осторожно повел по воздуху рукой, склонил голову к плечу, словно прислушиваясь. — И сэрэбро звэнит. И туда струна, и туда, и вэздэ, ко всэму Эфару будто...
      — Спасибо, — прозвучало совсем неожиданно.
      Даже Аэно вздрогнул, не поняв сначала, что это Кэльх сказал. А тот голову склонил, пусть не так низко, как Садиф только что, но все же.
      — За то, что дал понять: это не только нам чудится.
      Садиф отвел глаза. Благодарность смутила: разве заслужил он такое? Впрочем, за последний год он по-новому научился воспринимать и похвалы, и благодарности. Не как что-то само собой разумеющееся, потому что хранитель, а как откровение: значит, делает правильное, должное? Значит, ведет его мысленная карта верно? И если даже здесь сумел помочь, пусть сам не понимая, чем...
      — Нам пора, — тихо сказал Кэльх. — И я рад, что ты справился, и шахсин больше не властен над тобой. Чтобы его оседлать ведь много ума не нужно...
      — ...а вот чтобы отпустить... — закончил за него Аэно, поднимая руку и раскрывая ладонь навстречу теплому ветерку.
      — Он тэпэр всэгда рядом со мной, — пробормотал Садиф, еще сильнее смущаясь тому, что ветер все равно ластился к Аэнье, даже сейчас.
      Но Хранители, кажется, не озлились, рассмеялись разом — тихо, спокойно. И ушли, оставляя понимание: снова зовет дорога, словно закончился долгий привал. Манит ветер, и не куда-нибудь, а на юг, пролететь узкие долины Эфара, перевал, холмистые равнины Ташертиса, прозрачные рощи и степное море — и вернуться туда, где шелестят под яростным солнцем песчаные барханы. Туда, где кольцом встает вокруг оазиса стена эст ассат, где цветет долэн и неумолчно журчит в мозаичных каналах вода.
      Противиться Садиф не стал. С утра пошел, рассчитался, извинившись, что вот так недолго проработал. Но его, кажется, поняли, что не за работой приехал, за чем-то еще, и получил желаемое. А потому отпустили легко, и он, закупившись в дорогу, снова оседлал роллер.
      Дорога гладко ложилась под колеса. Пел ветер, дергал игриво за косынку, которой за прошедший год привык повязывать голову вместо капюшона или дахата. Сам над собой посмеивался: ну точно же подросток. Это они бегают не в дахатах, как взрослые, а получают их на совершеннолетие, вместе с башта и браслетами. Выходит, и ему так все еще ходить, пока... Пока не признают взрослым. А это может сделать только отец, которому Садиф, уезжая, и отдал свой белый дахат вместе с поясом и клинками.
      Знакомый поворот на Дарим вынырнул внезапно, заставил притормозить. Шахсин вопросительно засвиристел, качая метелочки горелик-травы. Садиф кивнул ему и свернул на второстепенную дорогу, мимо гостиного дома, где впервые увидел Камэ и Анэяро в облике девушек.
      Их жилище стояло на самой окраине городка, даже по улицам ехать не пришлось. Свернуть на неширокую объездную дорогу, обогнуть дома и вынырнуть к одетому в зелень саду, густо усыпанному цветами, переехать узкий мостик, гнущий спину над речушкой-ручейком, завести роллер под ветви, во двор. Ветер, летящий впереди, уже стучал в двери и окна, звал выйти.
      Садиф не собирался оставаться даже на ночь, да и время было — едва миновал полдень. Просто обнять, в каком бы обличье ни вышли, расцеловать — и снова в путь. Еще Садиф хотел назвать им свое имя, полное, чтобы вспоминали не «шахсином», а правильно. Казалось, что сможет услышать, если произнесут — и на душе станет теплее.
      Они выбежали навстречу, растрепанные и сонные, в этих своих смешных ночнушках. Наверное, полночи помогали кому-то, кому особо злые сны снились, устали. В дверях столкнулись, Камэ первым протиснулся наружу, бросился на шею.
      — Садиф!..
      — Я приэхал нэнадолго, Камэ, Анэ...
      Сгреб подошедшего Анэяро, обнимая разом обоих, торопливо целуя в прохладные щеки, улыбаясь. Словно в воду лицо окунул, чистую и с пузырьками. Удэши смеялись, дергали за ворот, спеша подставиться, обнять, плеснуть еще и еще.
      — Ты такой теплый!..
      — И песка нет, совсем нет, здорово-то как!
      — Ой, и коса почти уже отросла! — гомонили наперебой, так привычно, будто речушки журчали и смеялись.
      Камэ все-таки подставил губы, и Садиф не стал отстраняться, ответил на искреннюю радость ласковым поцелуем. И Анэ тоже, хоть и был с ним близок только в женском облике, но... это было не важно.
      — Отдариться хотэл, — когда чуть поутихли восторги, сказал Садиф. — Только у мэня снова ничэго нэт, кромэ имэни. Пэрвыэ услышитэ.
      — Эй, ну что ты приду... — Анэ замолчал — Камэ ему ладонью рот закрыл. Глянул серьезно:
      — И как? Как тебя зовут?
      — Садиф Шайхадд Тэран-лэл.
      — Тэран-лэл... — Камэ повторил — как выпел, даже у Аэньи так не получалось, тягуче-нежно. — Тебе подходит, светлый ветер.
      — Ой, и глаза!.. — отмер Анэ. — Совсем посветлели!
      — Я же говорил: ушла чернота из шахсина, — улыбнулся Камэ.
      Садиф удивленно приподнял брови, и оба удэши рассмеялись:
      — Ты не видел? Что, правда? Сади-и-иф!
      Анэ убежал в дом, чтобы вернуться с маленьким зеркальцем, ткнул его под нос нэх. Тот взял, вгляделся, невольно моргнул. Вроде и его лицо — а не узнавал, как на чужака смотрел. Куда делся суровый, хмуро-сосредоточенный взгляд из-под сдвинутых бровей, куда ушла морщинка между ними? И губы больше не гнулись в хищной усмешке, скорее наоборот, ждали светлой, легкой улыбки. А глаза...
      Мать рассказывала — он родился с абсолютно черными, такими, что и зрачка видно не было. Потом посветлели немного, но все равно, жгучими оставались, темными. А из зеркала смотрели прозрачные, спокойные глаза незнакомца.
      — Тэран-лэл, — повторил Камэ, кивнул какой-то своей мысли и снова улыбнулся. — Мы запомним твое имя, ветер.
      Анэ сложил ладошки ковшиком, наполняя их своей живой водой. И Садиф не стал отказываться, понимая, что вот это — и есть настоящее, надолго, если не навсегда, прощание с ними. Выпил покалывающую нёбо воду, поцеловал мокрые ладони.
      — Я буду помнить вас, Камэ, Анэяро. Всэгда.
      — Лети, — его подтолкнули в четыре руки. — Лети, ветер! Мы тоже будем помнить!
      Прощально качнул ветви деревьев шахсин, пролетел, лаская лица, и унесся следом за рокочущим мотором роллером.
      — Как думаешь, вернется? — спросил Анэ, сжав руку Камэ.
      — Если Стихии опять приведут, — рассудительно сказал тот. — Кто знает... Пошли спать?
      — Пошли!
      
      А роллер летел по дорогам, и все ближе и ближе были пески, все веселей свистел ветер, наливаясь знакомым знойным жаром, согревающим тело и душу. Все более жадно вглядывался вперед Садиф, резкими порывами сгоняя с дороги переползавшие полотно барханы.
      Здесь, в пустыне, ему не нужна была карта — он чуял дом всем сердцем, он помнил, где его ждут. Все это время ждали, тревожились, вспоминали перед сном в коротком благословении. И словно крылья вырастали за спиной, и двигатель выл от щедро вливаемой силы, не захлебываясь на оборотах — и Садиф с благодарностью вспоминал этну Димайю, благодаря чьим золотым рукам старенький роллер мог вот так надежно нести седока.
      Он будет помнить тех, кто помогал ему, кто дал возможность стать собой. Стать настоящим хранителем, которому судьба — беречь всех, и знакомых, и незнакомых, и родных, и тех, с кем еще только пересекутся однажды пути. Беречь и хранить, всей своей силой и мощью светлого ветра, радостным вихрем метнувшегося над оазисом.
      Роллер через лабиринт эст ассат пришлось везти за руль — как и всегда. Да и на улицах оазиса не следовало гонять, там люди ходят. И Садиф неспешно шел, кивая на приветствия редких в этот час людей. Внутри было слегка холодно, словно сдуру выпил полведра колодезной воды.
      Стена, знакомая до малейшей трещинки на смальте украшающего верх узора, свежевыкрашенная, кажется, в ярко-синий цвет дверь, запах цветущих долэнов, огромный войлочный шатер...
      — Саади, жеребенок мой! Вернулся!
      Он шагнул вперед и рухнул на колени, утыкаясь лицом в мамин живот, словно ему в самом деле пять, семь, десять, пятнадцать лет.
      — Вэрнулся... Вэрнулся!


               
Глава восемнадцатая


      Керс сидел на своем привычном месте за столом зала совещаний и слегка жмурился, не особо вслушиваясь в происходящее: ему упорно казалось, что лампы под потолком горят как-то уютнее и теплее, что ли? Но это наверняка было фантомное ощущение: просто вся Горелка сейчас получала электричество от его плазменного солнышка.
      Вопрос о переносе на материк экспериментальной установки ПС (запретить лаборантам и вообще всем подряд ласково называть ее «пёся» Керс так и не сумел) даже не стоял, удалось доказать, что это не просто затратно, а еще и небезопасно. Скорей уж, от их лаборатории требовали соорудить минимум три такие же, для Аматана, Ташертиса и Эфара. И только нехо Айэнар не наседал с этим, подчеркнув, что готов полностью оплатить и материалы, и производственные мощности, и работу людей. Керс мысленно пообещал, что Эфар-то свою «пёсю» и получит первым, как только он уговорит Акая на «прогулку» за алмазными осколками в Ункас. А остальные подождут. Требовальщики, яскравку им всем!
      Он отвлекся от мыслей, вычленив в хоре спорящих голосов молодой и чуть урчащий, легко перекрывший все остальные:
      — Нэхеи, этины! Да послушайте же! У меня есть идея, но она требует тщательных расчетов. Я набросал примерную схему, вы позволите?
      Керс усмехнулся. Было непривычно видеть здесь других Звездных, особенно — Хранителей. Кто бы знал, что они будут сидеть, внимательно слушая — и все тут же обернутся, разом замолкая, стоит им заговорить. Вот что значит: легенда. Не то что какой-то там руководитель лаборатории, да, будь он хоть три раза тем же Звездным удэши... Ну и то, что у них — почти самых молодых, моложе-то только Тайгар, появятся какие-то идеи по постройке звездного корабля. А именно это и обсуждалось уже который раз. Если примерная схема самого корабля уже была просчитана и даже началась стадия построения чертежей, то процесс постройки все еще висел в воздухе, как мираж в пустыне.
      — Маяки! — волнуясь, краснея от такого внимания к себе, выпалил Аэно, невольно сжав пальцы Кэльха.
      Хранители неизменно пришли вместе, Кэльх стоял за его креслом, положив руки на плечи, привычно «прикрывал спину», словно в бою. Ну и просто придавал уверенности. Тем более что чертежи, которые Аэно положил на стол, были выполнены, кажется, именно Кэльхом, кому ж еще было, как не художнику.
      — Звездные маяки. Если возможно сделать «пёсю»... простите, плазменное солнце меньшего размера?.. — Аэно вопросительно уставился на Керса.
      — Меньше не больше, — повел плечом тот. — Карманное не обещаю, с этим к ювелирам, но в половину, а то и в три раза — легко.
      — Этого будет достаточно! Так вот, если взять «пёсю»... простите...
      — Да ладно уж, пёся так пёся, — махнул рукой Керс, усмехаясь. — Продолжай, Аэнья.
      — И на его основе соорудить маяк, на который огненные будут легко наводиться, и такие маяки разместить на планетах системы и в астероидном кольце, отпадет вопрос с перемещением на строящийся корабль и транспортировкой астероидного материала! Если разбирать астероиды прямо в поясе и перемещать полученные черновые заготовки... Конечно, основные затраты по времени будут именно на разгон-торможение заготовок, но если Эллаэ и лаборатория «огненного пути» сообразят, как растянуть защитный экран на большую площадь, даже эти траты удастся минимизировать. Эллаэ уже работает!
      — А ваша грузоподъемность при перемещении? — подал голос кто-то. — Она же ни о чем!
      — Так строить корабль все равно нам, выбора нет, — пожал плечами Кэльх. — Другие удэши не могут покидать Элэйши, этины и нэх тем более на этапе постройки корпуса ничем не помогут.
      — И грузоподъемность будет в принципе безразлична в условиях отсутствия тяготения, — задорно усмехнулся Аэно. — Будет важен разгон и торможение, а еще защита груза в момент перехода в Стихию. А это, уважаемые, именно ваша задача: нужны портативные и мобильные двигатели на основе опять таки ПС. Примерно шесть таких, которые будут разгонять и тормозить груз. Вот по этой схеме.
      Над пластиной проектора возникла трехмерная модель абстрактного куба и шести плазменных горелок на двух противоположных гранях. Три из них зажглись — и куб двинулся вперед, погасли, зажглись остальные, создавая противонаправленный импульс и тормозя движение разогнавшегося куба.
      — Это только касаемо астероидов, а что делать с теми материалами и оборудованием, которое будет производиться на Элэйши?
      Аэно слегка виновато развел руками:
      — Об этом мы пока не думали. Но если установить маяк на «Бутоне», или хотя бы на орбите...
      — То есть, сначала выводить на орбиту в...
      — Грузовом модуле, — подсказал кто-то.
      — ...грузовом модуле, да, который можно будет отстыковать от «Пчелы», и оттуда — к месту строительства... А куда, кстати? — нахмурился пожилой этин из энергетиков.
      — Мы советовались, — Аэно с Кэльхом переглянулись. — И нам рассчитали, что самое устойчивое место будет возле одной из крайних лун Рокая. Там как раз его гравитацией все от мусора подчищено, ничего не прилетит ненароком!
      Кто-то понимающе хмыкнул — история с «пчелой» запомнилась всем, можно сказать, у причастных к полетам за пределы атмосферы настоящая паранойя на эту тему разыгралась. А вокруг газового гиганта, единственного в системе, и правда неупорядоченного мусора летать не должно.
      — Да! И еще одно. Мы очень хотели бы поблагодарить нэх Намара Солнечного! Без него схема энергопередачи и вообще всего питания будущего корабля была бы невозможна!
      Намар, которого в лекарне не удержали никакими уговорами, пожалуй, и цепями не смогли бы удержать, сидел тихонечко в дальнем углу. Услышав свое имя, он вздрогнул и поднял голову.
      — Эм, я...
      — Горел работой настолько, что памятник ставить можно, — весомо сообщил Кэльх. — Поэтому предлагаю проект установки маяков назвать «Светоч».
      Бледные щеки Намара даже не покраснели — полыхнули.
      — Согласен! — первым прогудел тот самый этин-энергетик. — Самое то для названия.
      — И куда лучше, чем каменюка посмертно, — еще более весомо припечатал упрямца Аэно под одобрительный хор голосов.
      — Так! — Керс хлопнул ладонью по столу, оглядел собравшихся, внезапно вспомнивших, что тут и начальство присутствует. — Черновые планы есть?
      — Есть!
      — Тогда что вы тут сидите?! — гаркнул он. — За работу, кто за вас расчеты делать будет, я один, что ли? Намар, куда пошел?! Ты мне живой нужен, марш ко мне в кабинет! Полежишь, отдохнешь, иначе Амлель на моем пепелище тебе памятник поставит!
      В зале быстро началось шевеление, волной которого Хранителей поднесло к Керсу.
      — А вот кстати, Совет решил проигнорировать доклад и ходатайство? — вкрадчиво спросил Аэно. — Насчет присвоения награды и все такое? Месяц назад уже отправлены, а ни дымка, ни искорки!
      — Сам не пойму, — хмуро отозвался Керс, глядя, как торопливо расходятся остальные, прихватив бумаги и инфы с данными, опасаясь начальственного гнева. — То ли их там Замс покусал, то ли никак с пё... Тьфу, с солнышками разобраться не могут. Это же глобальные изменения в энергосетях.
      — Или просто думают, как бы так получить их себе нэтэн махан*, — слегка раздраженно фыркнул Аэно. — А вот хвост им от ташука, пока не поймут, что солнышки стоят немалых затрат!
      — Давай подговорим Акая? — мстительно предложил Кэльх. — Чтобы он поупрямился и им нервы попортил.
      Невольно оставшийся в зале Намар — сбежать не смог, Керс его уже привычно за плечо уцепил, силком на ближайшее кресло усаживая, — только головой из стороны в сторону вертел, вглядываясь в лица удэши и пытаясь понять, серьезно они сейчас или как.
      — Точно! А без Акая ни один поисковик в тот район без гарантий не сунется. Завтра же поговорим с ним. Тем более сам Акай намеревался если и идти, то только в компании Лара Кериона, а у того принципы железные: денежки вперед, — в янтарных глазах младшего Хранителя прыгали рысики. Вредные такие, мелкие рысики, с кисточками на ушах и задорно оскаленными клычками.
      — Вот и хорошо, будет фора на просчеты всего этого, а меня не утопят в литейке за очередной сверхсрочный заказ, — заключил Керс. — Намар, ты чего?
      — Да я не... — замотал головой тот, опять краснея.
      Ну не скажешь же, что разом стыдно, смешно и восхищением разбирает, от этой одновременно ребячливости и деловитости удэши.
      — А, это лечится, — весело фыркнул Аэно, потерся виском о плечо Кэльха. — Временем и работой бок о бок. Намар, какой у тебя зверь?
      Сбитый с толку резкой сменой темы, бедняга только заморгал.
      — Прояви. Давай-давай, прямо сейчас. Силу можешь от нас потянуть, это просто, — Аэно чуть боднул Кэльха, тот вытянул руку, переплели пальцы, над которыми вспыхнуло яркое золотистое пламя.
      Сглотнув, Намар неуверенно подался навстречу. В лечебнице ему очень советовали не перенапрягаться и вообще быть поаккуратней с выплесками силы в ближайший хотя бы месяц. Нет, сердце он себе посадить все-таки не успел, хвала Стихиям, но напряжение вместе с нервной перегрузкой и злоупотреблением бальзамом сделали свое дело: в груди опять заполошно стучало, хотя уговаривал себя не нервничать. Это же просто огонь. Что такого? Просто источник огня, вот сейчас он возьмет чуть-чуть и воплотит своего большелапого лобастого щенка, так и не выросшего с момента приятия силы. Все посмеются, как обычно, и все будет хорошо...
      На стол плюхнулся соткавшийся из пламени щенок. Скорее подросток уже, худющий, нескладный и несуразный, одаривший удэши серьезным взглядом, настороженно подняв уши. Потом он разулыбался и принялся скрести лапой бок, ровнехонько под небольшим, местами в еще не вылезшем детском пухе крылом. Крылом, которого у огненного зверя Намара никогда раньше не было.
      — Нама... Не вздумай! Намар! — рявкнул Керс, когда тот закрыл глаза, обмякнув в кресле.
      — Ничего страшного, — Аэно положил ладонь на горячий лоб их с Кэльхом многоправнука, прислушиваясь к заполошному биению силы в его теле. — Это просто от нервов. Полежит и оклемается.
      Керс трескуче огрызнулся, подхватывая крылатого щена под пузо, сажая его на колени хозяину и подхватывая на руки уже того:
      — Аэнья, яскравку б тебе!..
      — Да у меня она и так в дупе гуляет, — с улыбкой покачал головой тот. — С рождения.
      
***


      Принципы у Лара Кериона действительно были не железные — алмазные. Такие, что вся затея чуть не провалилась, когда ему заявили, что кроме Акая поедут еще Звездные. Лар встал на дыбы и успокоился, только когда выяснилось, что едут две пары разведчиков — Кречет с Эллаэ и Хранители, а за ними то ли увязался, то ли был выпихнут из Ривеньяры недрогнувшей рукой Амлель Теалья.
      Конечно все это было обставлено официально: мол, удеши Живой воды надо взглянуть на земли Ворчуна, чтобы понять, как он изменял растения. Как будто аналогичных умений Акая ему было мало! Все, кто был знаком с Теальей поближе, понимали, что сестра просто старательно разводит в стороны его и Ниймара, пока беды не случилось. Эти двое друг друга недолюбливали не с такой силой, как Замс и тот же Ниймар, но конфликт Стихий и интересов все равно был жестоким.
      С Хранителями и того хуже вышло, они просто пришли и в ультимативной форме заявили, что едут, а не возьмете — так следом ломанемся и все. На все вопросы, на кой им это, упрямо отмалчивались, но смотрели так, что холодной дрожью пробирало. Стыло в глазах удэши что-то такое, чему места в этом мире не было.
      Кречет и Эллаэ единственные ехали не просто так. Кроме них только Керс с Белым умели передвигаться по лесам на монструозных бронированных роллерах. Но вот они-то отказались ехать наотрез, Керс мрачно шипел, что если оставит Горелку — то по возвращению ее на месте не найдет. Или на воздух такими темпами взлетит, или еще что сотворят, великие изобретатели. Ну а Белый от своей Молнии в последнее время вообще никуда не дергался, стараясь помогать по мере сил и знаний, учась по ходу дела. Все-таки, не было в нем стремления к знаниям ради знаний, он что в первой жизни был сугубо практиком, что в этой буквально нашел себя в мастерских и отлично спелся с Намаром. Тот ему — чертежи, Белый обратно — результат. Так что слова Керса были преувеличением только процентов на пять. Остальные занимала твердая уверенность, что катастрофе быть, стоит хоть ненадолго отвлечься. Да и присматривать за двумя бешеными трудоголиками нужно было в десять глаз, оттаскивать от инфов и станков за косы, уши и прочие части тел. И это не говоря об остальных подчиненных!..
      Нет, Керс с Белым не поехали — но остальные Звездные твердо стояли на своем, и Лар был вынужден смириться. К тому же, прежде чем выехать в западном направлении, Лар собрал свою команду и жестко проверил готовность. Звездные, к его удивлению, проверку прошли с первого раза. Они все умели собираться в дальний и опасный путь, хотя Лар только головой покачал, глядя на горские самострелы и топорики Хранителей: оружие, конечно, грозное... Но против пещерных медведей? В ответ на его скепсис Аэно и Кэльх только хмыкнули, разом вскинули взведенные самострелы, и... Короткие болты горского булата вошли в каменную стену, как в масло, по самые хвостовики.
      — Сойдет, — сощурился Лар и больше не спорил.
      Ему главное — чтобы за себя постоять умели, и так пришлось переформировывать команду. На роллерах обычные его спутники умели ездить далеко не все, а без роллеров затея теряла смысл: на себе столько алмаза, сколько затребовал Керс, не утащили бы. Что наберут, никто не сомневался, с Акаем — и не набрать?
      Второй раз поездка отложилась из-за того, что собирали роллеры. Таких сейчас никто не делал, Совету пришлось изрядно попотеть, прежде чем нашли мастера, который взялся бы за заказ. Кречет ржал, пересказывая не участвовавшим:
      — ...так к концу месяца подсоба по мастерской ползком передвигалась, замирая, если Иром на них глядел! Зол был — зверски, он ненавидит партиями роллеры делать, говорит, глаз замыливается, штамповка выходит.
      Однако мастер Иром не подвел: не то что штамповкой, даже обычными его роллеры назвать было нельзя. С укрепленной броней помогал Акай, с ходовыми — Кречет, и остальные Звездные изрядно наработались подсобными — «беги туда, неси то, да не то принес, обалдуй, неси назад» — рабочими, зато теперь, случись неприятность, могли сами устранить несложную поломку. Впрочем, Иром гарантировал, что на этих зверь-машинах можно хоть с невысокого обрыва прыгать, хоть по болоту ехать, выдержат.
      — Движки тут хорошо защищены, колеса широкие, ветровухи из закаленного стекла с металлическим напылением, так что выдерживают даже удар камня с ускорением.
      Лар, принимая работу, кивал, ни капли не смущаясь перестраховкой. С его точки зрения, больше — не меньше, в их ситуации лучше сделать все с десятикратным запасом прочности, чем потом выбираться из дремучих лесов неведомо каким образом. И ладно бы только в лесах дело.
      — Я — лицензированный собиратель, как и мои ребята, — хмурясь, объяснял он Звездным. — Имеем полное право за установленный Советом процент от продажи вывозить из Западных земель ункасский алмаз, а за свои шкуры, если что, в ответе сами — наличие головы на плечах доказали. Но есть и другие.
      Аэно и Кэльх обратили внимание, как разом помрачнели Кречет и Эллаэ. Видимо, им было хорошо известно, сколько хлопот могут доставить эти самые «другие».
      — Мы их называем «черными копателями». Хотя копают-то как раз они весьма редко и мало — больше выслеживают такие группы, как моя. И если не повезет, и «черных» будет больше...
      Заканчивать Лар не стал, да и нужды не было. Все и так поняли: по сторонам нужно смотреть внимательно.
      — Роллеры нас делают очень приметными. Если б можно было... А-а, ладно, — Лар махнул рукой. — Может, и проскочим спокойно.
      Правда, надежды в его голосе было маловато.
      Тем меньше ее было, что даже выехать из Фарата просто так было практически нереально: за время проезда роллеров от мастерской Ирома до дома хранителей их фотографировали десятки, если не сотни раз, а уж в старом городе вся мелкота, у кого были каникулы, да и подростки тоже собрались поглазеть. Можно было заранее считать затею сохранить поездку в тайне провальной. Утешало только то, что Звездных узнавали, так что умные поостерегутся, а дураки долго в западных пределах не продержатся.
      — Ну и забудьте, — посоветовала тем вечером Эллаэ, грея руки о стакан настоя. — Серьезно, мы если будем всю дорогу нервничать — кому от этого лучше?
      Скрываться и таиться не стали: ранним-ранним утром отряд торжественно проехал по улицам Фарата, стараясь не слишком сильно разгонять движки — незачем было будить еще спящих обывателей. Кто уж увидел — тот увидел и бело-голубой со сверкающим пока еще хромированием роллер Эллаэ, и черный, в огненных языках — Кречета, и золотисто-белый, расписанный перьями и огненными искрами — Хранителей, и темно-синий в белых бурунах — Теальи, и коричнево-золотистый, с извивающимися по крыльям корпуса дубовыми ветвями, одетыми в зелень — Акая. Роллеры остальных членов отряда были пятнистой серо-коричнево-зеленой защитной окраски, но на улицах выделялись и бросались в глаза точно так же.
      А за городом они, наконец, дали себе волю. Кречет с Эллаэ вырвались вперед — и полетел над дорогой заливистый свист, сигнал «вперед». И как волной накрыло вольным ветром, радостно рванувшим вдоль серой ленты дорожного полотна, еще почти пустого в это время суток.
      — Удэши двинутые!.. — улетел подхваченный им мрачный рев Лара.
      Но пока что, до границы западного региона, Лар мог хоть весь изораться — командовал «парадом» он чисто номинально. А вот когда пересекут границу, все еще проходящую по выжженной полосе между опасными землями и более-менее пригодными для обитания, никто и не пискнет без его команды, не рыпнется вперед. Так что Хранители тоже позволили себе немного пошалить, на два голоса подхватили залихватский свист старших, Кэльх еще и огненный шлейф ненадолго проявил, когда поравнялись с Кречетом и Эллаэ.
      Это было здорово. Лететь наперегонки, оставив позади основной отряд, неторопливо плетущихся в самом хвосте Акая с Теальей, этинов, которые не могли до конца понять этот восторг и упоение свободой. Но даже их цепляло, потому что к вечеру, когда остановились переночевать в придорожной гостинице, Лар глянул мрачно, но ругаться не стал. Наверное, надеялся, что за время пути дурь из голов подрастрясут.
      Зря: с утра в небо под удивленные вскрики постояльцев вспорхнул огненный птах. Кэльх так полнился предвкушения почти-полета, что не смог удержаться, пока остальные выезжали на дорогу, метался над ними кругами, едва терпя, чтобы не рвануть первым. Благо, ему можно было: всю дорогу ехал за спиной Аэно, когда-то наотрез отказавшись учиться управлять роллером. «Я — крылья за твоей спиной, и никак иначе», — сказал тогда, и сейчас всецело это оправдывал, распахивая огненные полотнища в подернутом дымкой утреннем небе.
      — Да вы рехнулись, — только и сказал Лар, глядя на это огненное безобразие.
      И теперь впереди несся бело-золотой роллер, а над ним плыл в небе гордый донельзя Кэльх, казалось, даже не взмахивающий крыльями — ветер Эллаэ нес его на ровном мощном течении, словно на ладонях. Успокоился он лишь к ночи, когда принялись выискивать место для стоянки, спикировал на подставленную руку Аэно, смешно затанцевав: ноги длинные, крылья широкие, не какая-то ручная птичка, попробуй удержи и удержись.
      Наверное, это удэши были виноваты, шлейф их силы. Роллеры буквально пожирали расстояние, Лар только на карту глядел удивленно: когда успевали отмахать столько?
      Поразмыслив, он решил, что временное помешательство только на руку отряду. Никакие «черные» не сумеют угнаться за ними, а Акай пообещал сильно не затягивать со сбором алмазов. Если придется копать, сам вытащит наружу нужное, ну а во все, что более-менее на поверхности, просто ткнет пальцем. Отряд большой, наберут достаточно быстро, а у каждого при седле роллера прикреплены вместительные баки, куда следовало складывать добытое. Это не на своем горбу переть добычу, да еще и пешком.
      
      Выжженная полоса развернулась поперек дороги внезапно. Собственно, дальше и дороги не было, полотно сворачивало в сторону, растекаясь широкой площадкой-стоянкой, и все. Между деревьев там, за выжженной землей, виднелась тропинка, угадываемая только по чуть более редким, чем в остальных местах зарослям. Проходившие этим путем искатели подрубали кусты, отмечая начало дороги, не более.
      И как-то разом стало тихо, смолкли ветра Эллаэ, собрались вокруг нее плотным настороженным клубком. Лар обернулся — и глазам своим не поверил. Где те полусумасшедшие удэши, хохотавшие в голос от переполнявшей силы? Среди его ребят — привычных до последнего заусенца, знакомых-проверенных и верных, — стояли шесть бойцов, собранных, настороженных, готовых подчиняться приказам ведущего без разговоров и промедления. В самом деле бойцов, воинов: они все были выходцами из тех времен, когда мир опасно балансировал на грани каждодневной войны за выживание. И самые древние из них — Акай и Теалья — выглядели, пожалуй, более мирными, чем молодые. Лекари, ятить их...
      Убедившись, что все в порядке, Лар коротко свистнул, отдавая команду выдвигаться, и первым направил роллер к лесу. Теперь во главе было именно его место.
      Ехавшие в середине отряда Аэно и Кэльх смотрели на окружающий мир, широко распахнув глаза. Это было нечто совершенно безумное, потому что древние перекореженные стволы сосен, а больше — лиственниц, диссонировали с мясистыми, какими-то водянистыми листьями папоротника, который оба помнили совсем не таким. А остальных растений, которые Аэно описывал в своих дневниках, и которые Кэльх по его просьбе потом рядышком зарисовывал — их или не было, или они превратились в гротескные подобия себя. Те же суховатые метелочки хвощей, что так забавно было ощипывать на привале, разделяя на сочленения, теперь были выше человеческого роста, мхи, казавшиеся когда-то бархатным зеленым покровом, стали похожими на ноздреватые морские губки. Грибы... грибы были — но вместо привычных крепеньких, с маслянистыми коричневыми шапочками, из земли словно выпирали белесые чирьи, и как чирьи же — краснели и лиловели поверху неприятно-студенистые выросты. Аэно смотрел, как время от времени спешиваются ребята Лара, ловко срезают эти выросты — и понимал, что вряд ли сможет вот так сразу перебороть брезгливость и съесть хотя бы кусочек... этого.
      — Римар, Инмар, оно в самом деле съедобно? — окликнул он двух парней, с которыми за время пути успели довольно близко пообщаться и даже сдружиться.
      — Еще как, Аэнья, еще как, — серьезно отозвался старший, Римар. — Не гляди, что на вид отвратно — в котле будет не видно, зато вкусно.
      — Ты говорил, это хорошая пища для поддержания сил? — рядом тут же нарисовался Теалья, любопытно перегнулся через руль, рассматривая «прыщ на ножке».
      — Если правильно приготовить — да.
      — Научишь?
      — А то! Акай уже знает.
      Поименованный удэши газанул, подъезжая поближе, хохотнул:
      — Я, когда волей Стихий вернулся, первые три дня только грибы и жрал. Сырьем. Они, кстати, и в таком виде довольно вкусные. Но на костре да с солью — вообще объедение.
      Аэно передернул плечами под курткой. Ладно, он попробует. Они с Кэльхом. Если что, Теалья и Акай откачают, да и собственный огонь выжжет заразу.
      Вторым потрясением стали орехи. Точнее, тот единственный вид, что сумел выжить после вмешательства Ворчуна.
      — Этот ваш древнейший страдал манией величия? — с трудом удерживая на ладони увесистый зелено-шипастый шар, спросил Кэльх. Орех был еще недозрелый, но потому и манил — когда-то в прошлой жизни оба Хранителя лакомились именно такими, молочной зрелости орешками.
      — Да еще бы! Он же размером с гору был! — было ему ответом.
      Привал организовывал Лар, он же выбирал место для стоянки, и выбирал придирчиво, чтобы хватило и места на всех, и не чавкала под брошенными на мох роллерными чехлами вода, и чтоб до ручейка не надо было продираться через заросли держи-ягоды.
      Что-то еще осталось от той беззаботной легкости, с которой ехали. Этины не умели так легко переходить из настроения в настроение, как удэши — у тех-то все протекало в разы быстрее, вернее даже, молниеносно. Только смеялись — и вот уже взвились или наоборот, загрустили. Психологи себе головы долго ломали над этим феноменом, пока старшие удэши плечами пожимали: всегда такими были, что уж тут, особенно молодь.
      Близость границы — в первый день далеко не уехали, к заградительной полосе добрались уже после полудня — действовала расслабляюще. Тут еще не водилось никого страшного, зверье старалось держаться подальше, в глухих местах, а «черных» и подавно можно было не опасаться. На кой им пустой отряд? Вот на обратном пути — да, а пока даже Лар не очень зверствовал, рявкнув, только когда Инмар принялся травить байки.
      — И вот когда почти всех перебили, оставшиеся каменеть начали, что твой удэши! Именно поэтому нельзя возле поросших мхом валунов садиться — сядешь так, а он руку как вытянет, как схватит!..
      — По дежурству в середине ночи соскучился? — вкрадчиво спросил Лар. — Так я тебе устрою, будешь языком трепать!
      Его воля — так не взял бы, Инмар в отряде вечно был самым младшим и оболтусом лопоухим. Но как назло, он умел рулить роллером, а более опытные люди — нет. Пришлось, сцепив зубы, его в группу включать — хотя бы в надежности паренька Лар был уверен, случись что, тот действовал четко и без раздумий. Еще бы в спокойное время головой думал! И к удэши не лез.
      Хотя те не сильно и обращали внимание на россказни об уцелевших после изменения нэх. Аэнья, положив на колено слегка уже потрепанную книжицу в кожаном переплете, что-то строчил мелким, бисерно-ровным почерком. Потом, видимо, записав все, что считал нужным, передал дневник Кэльху, тот добыл из привесного планшета механический карандаш, пощелкал им и принялся рисовать, от усердия слегка высунув кончик языка и прикусив его. Лар заметил взгляд Аэно, который не отрывался от лица его... гм... пары, наверное, как иначе их называть, Лар так и не придумал. Покачал головой: проследить бы, чтоб не вздумали укатиться в кусты. Ночью-то живность всяко смелеет, а здешняя может и к костру выломиться. Акая, что ли, присмотреть попросить... Он по-любому учует, если отойдет кто, по шагам, даже в полудреме. Уже доказал в прошлый раз, когда второпях к людям выбирались.
      
      «Здесь нет дорог. Не потому, что некому селиться, а потому, что все дороги, что были — давно канули в болотистую почву, когда стало некому их подновлять, а тропы старателей, как бы ни расчищались, зарастают буквально через день — мы увидели это своими глазами, когда срезали траву на лежаки, а утром она уже поднялась на полторы-две ладони. Вожаки отрядов, такие, как Лар, ценятся и берегутся именно потому, что могут вести на одном только чутье и по одним им известным вешкам и приметам. Причем, большая часть из них — этины, без капли магии в крови. Лар говорит, что сила Земли сбивает с толку как любого мага, так и самые обычные компасы. Стрелка компаса тут безостановочно дрожит и вихляется, а то и просто вращается по кругу, не останавливаясь. Поэтому же маршруты самолетов пролегают в стороне, над Западным регионом не летают — это одна сплошная аномалия, да еще и вблизи от Граничного хребта.
      Ради интереса взлетели с Кэльхом над верхушками деревьев. Хребет виден впереди, пока еще нечетко, я бы не понял, на какую именно вершину надо ориентироваться. Лар же ведет нас вполне уверенно. Вообще, он удивительный человек. Суровый, жесткий, с каким-то волчьим вечно настороженным взглядом. Смотрю на него — и словно окунаюсь в прошлое, вижу самого себя через кривое зеркало.
      Сегодня по пути нам попались два скелета сохатых. Точнее, два черепа, сцепившиеся рогами. Забодай меня тапи, если я был готов к такому! Во-первых, это явно были какие-то неправильные лоси, потому что я не могу представить себе лося с такими огромными рогами и выпирающими как два ножа клыками. Во-вторых, я не хотел бы повстречаться с таким... уже, наверное, совсем не травоядным. Лар говорит, чисто травоядных в этом регионе почти не осталось. Все жрут всех. Как-то теперь совсем иначе расценивается скепсис нашего командира по отношению к оружию, которое мы взяли с собой. Пришлось достать и закрепить на руках самострелы. И не снимать даже ночью. С нашим-то везением мы и медведя рано или поздно встретим. Пещерного».
      
      Пока все шло гладко. Вешки оставались на местах — Лар еще помнил свое изумление, когда не нашел сопки, под которой, как выяснилось, покоилась большая часть останков Ворчуна. Когда тот рухнул, это была его грудная клетка — по крайней мере, так неуверенно предположила Эллаэ, после торопливо отвернувшись. Развивать тему Лар не стал, чуя, что она ей неприятна. Да и он в достаточной мере знал историю, чтобы не бередить дурную память. И Ирмару оплеуху отвесил заранее, прежде чем тот рот раскрыл.
      Можно было только предположить, сколько алмазов скрыто под толщей камня на том месте. Не все же разлетелось осколками — сердце Ворчуна лопнуло, но большая часть осталась неповрежденной. Лар с трудом мог представить себе алмаз размером с дом.
      Если Лар опасался какой-нибудь ошибки от Хранителей, по после встречи с черепами успокоился окончательно. Оба вели себя идеально, на привалах утыкаясь в записи, нетерпеливо поглядывая друг на друга, так каждому хотелось записать-зарисовать побыстрее. Но больше никаких лишних эмоций, они даже спать ложились вместе со всеми, только в одном спальнике. И дежурили так же — вдвоем, обе свои смены.
      Проблемы доставлял, внезапно, Теалья. Все ему нужно было узнать и пощупать, к ручьям-речушкам сунуться, свесившись с седла и пробуя ладонью воду. Кречет с Эллаэ уставали его одергивать и подгонять, перестроившись в хвост отряда и следя, чтобы не отстал. В конце концов Лар даже начал сочувствовать остальным Звездным, которым с этим неугомоной предстоит сработаться и полететь далеко за пределы привычного мира.
      Что касалось Звездных в целом... Что-то такое, темное и нехорошее, гнало четверых из шести удэши вперед, к месту упокоения Ворчуна. И если Эллаэ и Кречета командир отряда еще мог понять, то Хранители оставались для него загадкой. Что было в их прошлом такое, связанное с этими местами? Лар не читал знаменитых дневников, так, слышал краем уха, ловил что-то в рассказах сперва подростков-ровесников, потом во время учебы в ремесленном училище, но так ни разу и не раскрыл ни один из томов. И теперь думал: не зря ли? Или бесполезно было бы? Потому что видел: эти будут молчать. Пока не найдут что-то, зачем шли — точно, после — Лар не знал. Мог только поддерживать внезапно хрупкое равновесие в отряде, не давать остальным цепляться с вопросами. После и не до того стало: пошли первые осколки.
      Поначалу их было немного, мелких, поэтому на них особо не разменивались. На привалах Акай бродил по кустам, приносил полные горсти, звал, если находил что поболе. Но пока найденное крошевом ложилось на дно баков. Достойная добыча для тех прошлых походов, но не сейчас. Сейчас они шли за добычей покрупнее.
      Лар думал, что после этого похода его парни смогут пойти учиться, выбрать другую, менее опасную профессию, он сам — спокойно осесть на одном месте и больше никогда не ступить на земли западного региона. А потом понимал — нет, не смогут они отказаться уже от этого всего. От звенящих комариными песнями ночей, от постоянной адреналиновой готовности к чему угодно, от запахов земли, болотной воды, смолы и держи-ягоды, кострового дыма, пота, которыми пропитывались к возвращению так, что неделями чудились отголоски на волосах и руках. От странного удовлетворения, когда ложился в ладони очередной добытый из жирной черной земли осколок, еще покрытый спекшейся каменной коркой. Стоило подковырнуть ее лезвием ножа, и она с хрустом ломалась, являя взгляду драгоценное нутро.
      Они шли за деньгами, или... За тем, что нужно было миру? Лар уже не знал, и только отвел сумку под редкие игольчатые сростки ункасита, которые иногда находил Акай. Пусть не нужен для «солнышек», но амулеты из него ценились до сих пор.
      Время от времени кто-то из удэши взлетал в небо, если над сопками не моросило из низкой непроглядной хмари. Из одного такого полета Аэно вернулся белее простыни. Лару хватило одного взгляда на то, как к нему метнулся Кэльх, чтобы запретить их трогать и оставить в покое. Но, к его изумлению, отсиживаться в разбитом на ночевку и для сбора осколков лагере Хранители не стали. Вышли вместе со всеми, просто держались близко-близко друг к другу и каменно молчали, общаясь, кажется, одними только взглядами. Или не только? Уж больно слажено действовали, будто и правда говорили без слов. Лар поглядывал на них, но задавать вопросов не стал. Только позже у Акая поинтересовался:
      — Вы можете передать сообщение друг другу, если что?
      — Да, мысленно, — подтвердил тот его догадки. — На любом расстоянии.
      Лар подавил в себе полыхнувшую зависть: вот это возможности, и не надо зависеть от техники! Хотел бы он так... Или нет, потому что тогда у него вряд ли была бы его команда и вот это все? Оставалось только вздохнуть и выкинуть из головы всякие там «если бы» да «может быть». Здесь и сейчас — вот был девиз Лара Кериона.
      А здесь и сейчас они наконец добрались до места и встали постоянным лагерем. До этого останавливаться смысла не имело, осколки собирали походя, пока передыхали, уходили, даже не все из окрестностей добрав. Теперь же предстояло заполнить баки доверху.
      — Акай, что как? — спросил Лар, когда закончили обустраиваться и раздал дежурства — в лагере все время должны были находиться хотя бы трое, во избежание нежелательных гостей. — Сбором руководить тебе.
      — Пойдем сразу к Сердцу, — сказал удэши. — Керс выдал примерные габариты нужного, потому надо перегрузить уже собранное покомпактнее в пару баков, остальное заполним крупняком. А потом посмотрим, добрать мелочью, или я открою проход к ункаситовой жиле.
      — Ну, тебе виднее, — Лар обернулся. — Ирмар, смотри в оба! Теалья, тебя это тоже касается! Римар, пригляди тут и за ними.
      Тот степенно кивнул, и Лар отвернулся со спокойной душой — этот ни младшему брату, ни неугомонному Звездному дел натворить не даст, надежный мужик. А он отдал остальным команду подхватывать скатки полотна, в которых собирались переносить добытое, и выдвигаться. Туда, к Сердцу Ворчуна.
      Видел, что четверым удэши идти туда тяжело, но все молча и слаженно двигались в указанном Акаем направлении. И Лар уже скоро узнал то место, где впервые встретился со Звездным, невольно скривил губы в усмешке: до сих пор вспоминал эту встречу, как и остальные его парни. Они тогда первее всего подумали, что это кто-то из «черных», брошенный своими, и готовы были стрелять, если одичавший в самом сердце аномалии человек бросится в драку. Хвала Стихиям, что удержался сам, и парни не подвели, ни у кого рука не дрогнула.
      
      «Так изменилось все».
      Аэно пристально вглядывался в место, где когда-то стоял поселок Ункас. От него не осталось ни единого следа — вообще, словно и не было никогда. Ни камешка, да и сопки, на склоне которой тогда располагался Ункас, не осталось. Они с Кэльхом уже сообразили: поселок построили прямиком на Ворчуне, как только не разбудили? А вот шахта находилась ниже, в распадке, но все равно было интересно — а сам ункасит — это не часть ли Ворчуна? Или, может быть, это то, что осталось от Акая? Чем был этот странный камень? В нем ли...
      «Дыхание земляного удэши», — неслышимо остальным отозвался Акай на прямой вопрос. — «Успокойся, Аэнья, в нем нет никакой беды. Мне — веришь?»
      Аэно взглянул в зеленущие, как хвощи, глаза, помедлил и кивнул. В душе словно лопнул вызревавший еще с самого Фарата ядовитый нарыв, лопнул — и вытек единственной слезой, осторожно стертой Кэльхом. Пониманием: все-таки не сделали ошибки. Выбора тогда действительно не было. Только уничтожить всех отравленных.
      «Вечером, рысенок...»
      «Да, вечером... Но как?»
      «Акай, сможешь прикрыть нас?» — обратился к идущему чуть впереди удэши Кэльх.
      Тот, не оборачиваясь, покачал головой, сразу поняв, о чем просят. Наверное, вспомнил выемку, проплавленную ими в пещере Фарата.
      «Вы же не сдержитесь. Нет, нельзя так рисковать».
      Потому что это по-прежнему западные земли, и любая незамеченная искра, ушедшая в почву, может вызвать катастрофу. Это даже «черные» понимали, потому что — Лар рассказывал — когда натыкались на их стоянки, костры там были сложены по всем правилам.
      Аэно бледно усмехнулся и показал глазами вверх.
      «Эллаэ?»
      До сих пор они довольно редко обращались к воздушной удэши лично. Почему-то даже не побаивались, просто... удивлялись единственной женщине в их команде. Аэно ее еще и уважал безмерно, но не понимал, как именно стоит себя вести. Эллаэ была очень разной, как и полагалось беспечному ветру, одновременно и похожей на Янтора, и очень отличной от него. Строгий мудрый Отец Ветров был тем самым мощным северным ветром, что есть и пребудет всегда, а Эллаэ... Она сейчас опять изменилась, стала какой-то грубой — и одновременно до безумия нежной с Кречетом. Так и льнула к нему, вилась, касалась то и дело, будто не веря, что он тут, идет рядом. Укутывала своими ветрами, будто намеревалась защитить от чего-то. На просьбу Аэно она только плечиком дернула:
      «Хорошо».
      Пришлось и Аэно, и Кэльху крепко брать себя в руки. Физически тяжелая работа немного помогала — Акай, конечно, поднял на поверхность то, что смог, но куски алмаза, вплавившиеся в породу, еще следовало обколоть от нее, чтобы не тащить зазря кучу лишнего камня. Ну и после — перетаскать на импровизированные носилки, да не по ровной дороге, а между валунов и по узким проходам среди жутко шипастых зарослей держи-ягоды. Акай только самую малость раздвинул древовидные стволики и спутанное месиво веток, чтобы не повредить растениям. На ворчание людей только похмыкивал: нечего зевать.
      Хотя его тоже можно было понять, удэши не бездельничал, а работал как бы не за троих. Лар и его люди только смотрели изумленно в первый раз, когда Акай растекся чистой Стихией, исчез — и почти тут же рядышком качнулась трава, забурлила земля, перетекая с места на место, как вода, выплевывая первые осколки. Сначала они шли один за одним — только успевай подхватывать и под ноги глядеть. Мелкую россыпь Акай даже не рассматривал, поднимал куски не меньше чем с пару кулаков — из них уже можно было делать пластинки для «солнышек». Один раз земля и вовсе чавкнула, с натугой вытолкнув здоровенный булыжник.
      «Сам понесу, надорветесь», — буркнул Акай в голове сунувшегося было к нему Кречета — и снова сгинул. А Лар уже прикидывал: такими темпами справятся всего за пару дней, баки-то не бездонные.
      Не было среди этих осколков и слишком уж крупных — Акай их и трогать не стал, хотя отлично чуял в глубине каменного массива средоточие сил Ворчуна. От удара соединенной Кречетом силы всех огневиков гигантский алмаз раскололся на две неравные части. Большая осталась целой, меньшая — разлетелась смертоносным дождем осколков, ранив защищавших нэх и удэши Янтора и Эллаэ. И вот та, основная часть сердца, все еще покоилась глубоко под камнем, и понадобится она людям не скоро — осколки меньшей-то собирать и собирать.
      Работали допоздна, пока не начали падать от усталости. Наверное, это было что-то вроде болезни: не получалось остановиться, все новые и новые алмазы сыпались на заляпанную землей и травяным соком ткань, мерцали таинственно в свете фонарей. Лар и сам поддался этой заразе, опомнившись, только когда с трудом разогнул спину, поднял голову — а на небе уже почему-то высыпали звезды.
      — Хватит... — охрипшим голосом приказал он. — Эй, слышите?
      Это все еще перетаскать в лагерь следовало, и возникало впечатление, что они справились за этот безумно-долгий день. Хоть Лар и был страшно недоволен тем, что позволил «алмазной лихорадке» взять верх над собственным самоконтролем. А он ведь всегда, всегда держался! И своих людей умудрялся держать в кулаке. Нет, похоже, этот поход в самом деле будет последним для него. Если уж вот так... То лучше никак.
      Хоть в лагере все было спокойно. Ирмар только вытаращился, когда свалили возле роллеров первую партию.
      — Что смотришь? — буркнул Лар. — Еда готова?
      — Так только вас и ждет! — обиделся тот.
      — Вот и хорошо. Нам это сортировать еще...
      — А давайте все-таки сортировать будем утром и по свету? — разумно предложил неслышно возникший рядом с костром Теалья. — Вам сейчас только поесть и успокоиться, на что-то еще... ох!
      Последнее восклицание относилось к двум молодым удэши, тащившим свою партию добычи. И к тому, что Теалья не был уверен в том, что, случись здесь пожар, сумеет погасить загоревшиеся торфяники. Местная вода казалась пропитанной чужой стихией и даже Звездному повиновалась с ленцой.
      Аэно и Кэльх на вскрик только покосились, и Лара пробрало нервной дрожью: глаза у обоих светились. Да не отблесками кострового огня, как это порой бывало даже у обычных нэх, а внутренним светом, в темноте — что два кота. Только котики были такие... Подходить к ним явно не стоило.
      — Мы потом. Поедим, — с некоторым трудом выталкивая слова, сказал Кэльх. — Без нас. Оставшееся. Перетаскаете.
      — Аэно, Кэльх, — Эллаэ, уложив свое с Кречетом полотнище с осколками рядом с остальными, встревожено шагнула к ним, но остановилась, когда вытянули руки, запрещая.
      — Прикрой. Прошу, — так же отрывисто почти прорычал Аэно. У него на ушах явственно замерцали рысьи кисточки, а черты лица странно смазывались, словно Эллаэ смотрела на него сквозь нагретый воздух.
      — Взлетайте, — сумела каким-то чудом добавить в голос уверенности она. — Ну? А я закрою!
      Хотя уже сама не была уверена, справится ли. Что-то клубилось в этих двоих, такое, что ее собственная застарелая тоска, уже почти схлынувшая, вымытая тупой усталостью и понимаем: Кречет рядом, с ним все в порядке, — показалась полной ерундой.
      В новостях по Инфосети показывали заснятый камерами космодрома взлет Керса и Белого. Так вот, вживую на это смотреть было не в пример более жутко. Волнующе, захватывающе, прекрасно. Но все равно жутко до продирающего по телу холода, хотя жаром пахнуло, словно из литейки. В небо ринулись две яростные белые звезды, кружащие друг вокруг друга, словно иллюстрация из учебного материала по двойным звездным системам. Поймать их в пузырь силового поля оказалось той еще задачей. Когда надежно закрыла, отрезала от внешнего мира, Эллаэ поняла, что стоит, пошатываясь, вся мокрая, как мышь. А ведь поле требовалось поддерживать! Потому что в небе уже не было белых звезд: там на глазах распухал, наливаясь яростным багровым светом, один-единственный шар огня.
      Хранители явно выплескивали вовне что-то еще более жуткое, чем все, что могли представить и люди, и оставшиеся на земле удэши. И на плечи Эллаэ легли руки Акая, Теальи и Кречета, осторожно вливая в нее чистую, не окрашенную Стихиями силу. В небе над бывшим Ункасом разгоралось маленькое алое солнце. Заполошно орали птицы, не понимая, что происходит, что-то прошуршало в зарослях, потревоженное нарастающим гулом, и только Лар сжимал кулаки, ругаясь в голос — на него все равно никто не обращал внимания.
      — Да вы бы еще лично всех «черных» пригласили!.. Уд-дэши!..
      Орать он мог сколько душе угодно, остальные стояли, разинув рты, и глазели на то, как медленно перетекало пламя, выгорая, перемешиваясь само с собой, завиваясь спиралями, постепенно вытаивая из тревожно-алого в рыжину, затем — в желтизну, будто и впрямь утро наступало. И, в конце концов, все-таки превратилось снова в чистое белое сияние, уже не резавшее глаз яростным светом — хотя, может быть, это было из-за влитой в щит Эллаэ силы. Белый шар медленно гас, уменьшаясь в размерах и опускаясь. И когда погас окончательно, с хлопком и резким запахом грозы лопнул щит.
      На землю без сил повалились все шестеро удэши. Ну, не совсем уж без сил, скорее, подкосило отпустившее напряжение.
      — Зарою, — прозвучал в повисшей тишине голос Лара. — Прямо тут и зарою.
      Придумывать что-то более изощренное у него сил не осталось, вместо этого он первым подошел и, подхватив Акая за плечи, волоком потащил к заранее разобранным спальникам. Хоть тут деятельная натура Теальи пригодилась.
      — Нас нельзя тут, мы же огненные, — прозвучал как-то чересчур по-детски голос Аэно.
      Это слегка разрядило повисшее напряжение, и остальных удэши люди растащили по спальникам быстро и уже со смешками. И есть сели все вместе.
      — Спим, завтра с утра сортируем, — отдавал распоряжения Лар, заодно всовывая в руки Хранителям миски с наваристой мясной кашей, чуть подостывшей, но все равно пахнущей так, что дух захватывало. — И валим отсюда быстрее! Может, получится проскочить...
      — Не получится, — тихо-тихо сказал Аэно, вздохнув, поковырял ложкой в миске.
      Кэльх быстро глянул на него, перехватил знакомый по прошлой жизни пронзительный взгляд, исполненный чего-то, что даже его приводило в трепет. Знаменитая интуиция — дар и проклятье одновременно. Кэльх привык доверять ей, доверять своему рысенку. С того самого первого раза, когда лично увидел, как это работает, на примере Чезары Отважной.
      Он все же подошел к Лару, на следующее утро. Видел: тот и сам не верит, что все закончится благополучно, но еще не понимает, кто едет рядом с ним. Что не просто два удэши, а сражавшиеся когда-то в Льяме. Те, кого больше нет смысла заталкивать в середину отряда, как самых младших. Наоборот, огненным удэши теперь нужно ехать впереди, а с тылов прикрывать Теалье, лекарю, и Акаю, земляному, способному поднять щиты и закрыть этинов.
      С сортировкой разобрались быстро, за ночь не иначе как силами Теальи отдохнули, проснулись бодрыми. На алмазы не смотрели и не любовались — не до того было, распихать бы покомпактней. О мелочи и не вспоминали, и без нее натащили даже больше нужного, роллеры аж просели чуть, с места трогались неохотно, тяжеловесно.
      Глядя на это, Лар только зубы крепче сжимал. Они и так еле ползли, приходилось прокладывать маршрут с учетом проходимости массивных машин. Пока ехали сюда, это было не страшно, но не теперь, когда каждый час на счету. Когда наверняка в этот район стягиваются все «черные», привлеченные вчерашним светопреставлением. Оставалось только гадать, за что они приняли сумасшествие удэши. За какой-то сигнал тем, кто остался на обжитых землях? Наверняка шар огня и там было видно! Взлетели эти двое ведь чуть ли не до вершин Граничного, чтоб им!
      Сперва он огрызнулся на их слова о том, что должны ехать первыми. Только чудом, не иначе, удержал за стиснутыми зубами злое «Уже навыделывались!», понимая, что если ляпнет — будет не прав, не от жизнерадостной дури огненные свою хрень творили.
      — С какого перепуга? — только и спросил.
      — Мы — разведчики, — спокойно, словно ночью ничего и не было, ответил подошедший Аэно. — А я еще и чую... негатив. Кречет и Эллаэ прикроют и нас, и вас, но впереди поедем мы.
      — Стихии с вами, но чтоб без шуток!
      — Без них, — мотнул головой Кэльх, и на этом обсуждение заглохло. И теперь самым первым ехал бело-золотой, уже слегка пообтрепавшийся в походе роллер.
      Первые трое суток все было спокойно, но расслабления Лару это не принесло ровным счетом никакого. Ясно было, что поджидать их будут у самых границ региона, может, на день пути вглубь аномальной зоны. Самые рисковые и отмороженные банды «черных» могут продвинуться еще глубже, но тогда и сами вполне могут стать чьей-то добычей, возвращаясь. Лар иногда гадал: получится ли уйти на покой без крови? Что-то ему подсказывало: нет. А вот то, что этот рейд — последний, он решил уже твердо. Да, ему всего-то сорок пять, тем лучше — пойдет работать куда-нибудь... Да хоть роллеры ремонтировать к тому мужику, который им этих зверюг сделал.
      Успокоения такие мысли не приносили, помогая разве что немного подремать ночью, вполглаза. Лар не помнил, чтобы хоть раз был настолько на взводе, заражая нервозностью всех, кто его хорошо знал. Что тому виной — самая крупная за всю историю собирателей партия алмазов или буквально струящаяся от четверки разведчиков-удэши настороженность, он не понимал.
      А потом грянуло. Как он и боялся.
      День начинался вроде бы неплохо. Спокойно позавтракали разогретыми консервами — на обратном пути даже на ночевке не разводили костров, чтобы не дать засечь место стоянки. Эллаэ как-то умудрялась приглушить звук моторов, так что их почти не было слышно, хотя треск от продвижения тяжелых машин по густому подлеску стоял тот еще. Спокойно выехали. А ближе к полудню Аэно пронзительно высвистел «Тревога!» — и грохнуло.
      Грохнуло так, что заложило уши, показалось — землю тряхануло, будто Ворчун по ней кулаком ударил. Во все стороны полетели ошметки травы, куски хвощей и укатился куда-то в кусты отброшенный взрывом бело-золотистый роллер. По тормозам ударили разом, но не спасло: расшвыряло, земля дрогнула еще — сработал второй заряд, откидывая щегольской роллер Эллаэ.
      Лар, каким-то чудом после падения оставшийся в полном сознании, полуоглушенно приподнялся на колени, пытаясь проморгаться от залепившей глаза грязи. Глянул на руки, ожидая увидеть, что грязь пополам с кровью подорвавшихся удэши. И только потом сообразил, что слышит нестройные пистольные залпы. А чвиркающие звуки, пробивающиеся сквозь вату в ушах и грохот выстрелов — это пули, бьющиеся о невесть как и когда выросшие вокруг людей и роллеров стены. Подошел Теалья, присел рядом, сжал виски ладонями — и звуки резко обрели остроту и ясность.
      Кто-то стонал — по голосу опознал Римара, нашел взглядом — того придавило роллером. Рядом вертелся Ирмар, пытался поднять машину и высвободить зажатую ногу, остальные еще кто лежал, кто стоял, сжимая в руках бесполезные пистоли. Все было мирно. Странно мирно, почти нереально, особенно спокойное лицо Теальи и земляные стены вокруг. Стены, за которыми внезапно кто-то закричал. Дико, пронзительно, нечеловечески. Этот вой оборвался быстро, захлебнулся-забулькал, зато сразу заорало в несколько голосов — так, как кричат от страха и ярости. Лар решительно поднялся на ноги и двинулся к стене — но был остановлен неожиданно жестко легшей на плечо рукой Теальи.
      — Не надо вам этого видеть. Хранители с Воронами решат проблему, и двинемся дальше.
      — Но...
      — Нет.
      Спокойный тон лекаря, который лучше знает, что больному нужно, не вязался с привычным непоседливым удэши.
      — Они не мальчики, сами справятся, — прогудело так же спокойно и ровно откуда-то сзади. Там обнаружился Акай, осторожно выпрямляющий сломанную ногу Римара. И Лар на пару секунд забыл обо всем, что за стенами, глядя на безмятежное лицо своего человека и то, как почти прорвавшая кожу кость уходит внутрь, а багровая краснота вокруг рассасывается. Моргнул — и только порванная штанина в пятнах крови напоминала о ране.
      Кто-то уже поднимал роллеры, он и сам потянул за руль свой, не пострадавший от взрывов, перекинул ногу через седло, будто собирался вот-вот продолжить путь. Или и правда собирался? Хотелось заорать: неправильно, все совершенно неправильно! Но Лар держал себя в руках, и остальные невольно следовали его примеру.
      А потом закрывшие людей стены медленно поползли вниз, утягивались в породившую их землю, раскрываясь над головой, словно полупрозрачный купол-бутон. А там, за ними, был яркий солнечный день — и четверо совершенно незнакомых удэши, словно шагнувших прямиком из прошлого. Забрызганные кровью, скалящиеся так, как могли бы скалиться только хищники, только что загрызшие опасную добычу. Ветра над ними свистели зло, резко, и темные-темные, почти черные глаза Эллаэ глядели внимательно и остро.
      — Около двадцати человек, — коротко доложился Аэно. — Похоже, объединились несколько банд.
      Лар сглотнул и обвел глазами прореженные взрывами и недолгим боем заросли. Кровь бросалась в глаза сразу, даже несмотря на то, что на темно-зеленом и буром была не слишком хорошо заметна. Просто ее было много. А вот тел не было. Был припорошивший листву и мох пепел.
      — Роллеры целы? — спросил будто не он, а кто-то чужой его голосом.
      От пистолей такого не бывает. Кровь — да, но немного. Просто аккуратное отверстие, чуть оплавленное. Разве что слишком неудачно в голову попасть, но и тогда крови — не так много. Да и не было у удэши пистолей. Не было. А что было? Что Теалья и Акай запретили видеть людям? Лар не верил в сказки, но в памяти сами собой всплывали слышанные когда-то, то ли от старой прабабки, то ли от бабки слова про безумных удэши. Их ведь теперь считали именно что сказками, забывая, что однажды все это было правдой.
      — Целы, хвала Ирому, их просто отбросило, — Кэльх провел рукой по лицу, и кровь под его ладонью исчезала, слизанная язычками пламени.
      — Хорошо. Выдвигаемся, — приказал Лар.
      Побыстрее бы добраться до обжитых мест. И расстаться с этими... Удэши.
      Больше неожиданностей не было до самой выжженной полосы. И за ней — тоже. Словно одна короткая — что там было, десяток минут? меньше? — стычка с «черными» заставила остальных не просто осторожничать, а и вовсе отказаться от нападения. Лар не верил в то, что «черных» могло быть всего два десятка. Да и за двое суток, остававшихся до границы региона, видел еще не исчезнувшие под напором зеленой жизни следы присутствия людей.
      Могли ли удэши отпустить кого-то? Чтобы передал другим... Или... Лар не был уверен, не уходили ли они куда-то в единственную короткую ночевку. С утра вместе со всеми собирали лагерь, скатывали спальники, вот только — провели ли удэши ночь в них?
      Он не хотел знать — и все же болезненно желал определенности. Но когда аномальная зона осталась позади, это желание потихоньку выветрилось бьющим в лицо ветром. Только ли ветром? Или Теалья, кашеваривший в ту самую последнюю ночевку, уже на пятачке у выжженной полосы, потихоньку воспользовался чем-то своим, водным, чтобы люди поскорее забыли о случившемся?
      Память расплывалась, отгорала, будто не было ее. О том, как ехали, об «алмазной лихорадке» помнилось четко и ясно. А дальше мягко наплывал туман, укутывал, убаюкивал: не стоит помнить. Не надо. Не вскидывайся, тяжело дыша, уже в первой придорожной гостинице, не помни, Лар Керион. Все это сон, тягучий кошмар, не более. Ты справился, ты везешь людям новые «солнышки», а сам уходишь в другую, не связанную больше с западным краем жизнь.
      И потому, сдавая добычу, Лар только ухмылялся и качал головой на вопросы, пойдет ли его группа снова и когда:
      — Может, кто из ребят и захочет, а я — пас. Все, хватит с меня запада.
__________________________
*нэтэн махан — на халяву.

               
Глава девятнадцатая


      Раньше Намар не понимал привычки Керса грызть кисточки шнуровки. Сам был огненным, но как-то не требовались такие мелкие движения, чтобы отвлечься, даже в руках ничего обычно не вертел — голова была слишком забита, чтобы еще на мелкую моторику отвлекаться.
      Теперь — понял. Когда осознал, что всего лишь за полгода проект «Светоч» подошел к финальной стадии, и вот-вот обожаемый руководитель вместе с не менее обожаемым напарником, абсолютно точно обожаемыми до одури предками и просто уважаемой парой удэши полетят туда. В космос. Замысловатым маршрутом, пролегающим мимо планет, отправятся к поясу астероидов, чтобы установить там маяк, ориентируясь на который четверка Чистых стихий сможет приступить к своей части работы — подготовке материалов для постройки корпуса будущего корабля.
      Конечно, это будет не скоро, полет займет, по самым смелым прикидкам, еще полгода — это с учетом, что устанавливать маяки на планеты было решено силами Эллаэ и Кречета, без отклонений в курсе грузового модуля. Благо, маяки достаточно компактны, чтобы не доставить удэши особых проблем даже при спуске к поверхности. Оно и понятно, что там весу — усиленная всеми средствами капсула, в которой за многослойной обшивкой пылает миниатюрная «пёся».
      Но осознавать, что до лета всем на Элэйши придется сидеть и ждать, почти ничем не занимаясь, было едва ли не страшно. Вся работа на шестерке Звездных, которые посменно будут дежурить в разгоняемом модуле, корректируя курс и проводя серию экспериментов. Требовалось выяснить так много... Но даже обработка данных казалась ерундой по сравнению с тем темпом, к которому привыкли.
      А уж по напряженности событий последние полгода переплюнули всю предыдущую жизнь Намара разом. Он, доспорившись до хрипоты, все-таки выбил для себя разрешение на подготовку к полету. Пока — всего лишь в качестве резервиста, в основную команду набирали парней и девушек помоложе, и мысленно Намар исплевался: да они ж только-только из-за парт встали, какие из них исследователи, Стихии! Эти мысли заставляли нервно сжимать пальцы и искать себе любое занятие, лишь бы не просиживать зазря.
      Успокаивали только редкие вечерние посиделки со Звездными. У них — будущей команды — появилась своя традиция собираться у костерка на пляже Горелки, молчать или обмениваться шутками, или слушать напевный голос Аэно, под тихий перебор гитары рассказывающий очередную сказку или легенду. Иногда гитару отбирала Эллаэ, а Керс вспоминал, что тоже любит петь — и четверо «всадников» окунались в свое прошлое, а остальные просто внимали. Или Тайгар, с чем-то рукодельным — бусинами-шнурочками-проволочками — в руках, все еще немного смущаясь, рассказывал легенды своего времени. А что после вышло — браслет или шнурок для волос, или подвеска — юный удэши раздаривал, кому понравится.
      Эти посиделки были драгоценной редкостью. Потому что в остальное время были тренировки на пределе сил и нервов. Больше, конечно, нервов. Чего стоили только прыжки огненных, экспериментальным путем выяснявших расстояние, на которое возможно проложить «огненный путь». И все трудности, ему сопутствующие. Последнее испытание едва не заставило всех нэх и этинов досрочно поседеть, потому что прыгать следовало с отстыкованного от «Бутона» грузового модуля в самолет, развивший предельную скорость над океаном.
      Боялись не за «Бутон» — уж он-то был в безопасности, для надежности там Эллаэ сидела, готовая прикрыть щитами, если полыхнет. Боялись за Аэнью, которому предстояло совершить этот прыжок, целясь даже не на «пёсю» — на находившегося в самолете Кэльха. Боялись за пилота, который, случись что, гарантированно отправлялся сразу к Стихиям. На костер класть будет нечего, испарит в момент, ни пылинки не оставит.
      Пилот, молодой и смешливый паренек, прежде чем забраться в кабину, серьезно пожал руку Кэльху: «Я вам доверяю, Хранители».
      И они не могли подвести это безоговорочное, как Чистый огонь, доверие. Они справились. Намар потом раз за разом пересматривал эту запись, пытался отследить момент, когда соткавшийся из воздуха Аэно падает в объятья Кэльха, и они кубарем катятся по свободному грузовому отсеку, замирая где-то в дальнем углу. Наверное, целуясь — тут он всякий раз смущенно отводил глаза, снова глядя на экран инфа, только когда они уже поднимались на ноги, встрепанные и радостные. Как выяснилось позже, падение произошло не из-за разницы скоростей: Аэно просто с перепугу в собственных ногах запутался, так старался сделать все идеально.
      В общем-то, на этом вся планетарная подготовка была закончена, «прыжки на партнера», как посмеивался Акай, отработаны всеми огненными до автоматизма, до рутины. И начался космический этап, в котором места для остальных пока не было.
      Именно поэтому Намар сейчас грыз костяшки, крутился на кресле, ерзал, то и дело вскидывая голову и поглядывая на время. Сидеть здесь, на Горелке, когда там, на орбите, готовились к старту грузового модуля, так и оставшегося безымянным, шестеро удэши, было невыносимо. А от мысли, что сидеть так еще полгода, хотелось выть. Или побежать в зал к «пёсе» и приплясывать возле смотрового окна, ожидая, когда шагнут из сияния плазмы четверо, оставляя первую пару на дежурство. Только это будет не скоро: пока выведут на заданную траекторию, пока убедятся, что все в порядке...
      У-у-у, браслет, что ли, у Тайгара выпросить. И чтобы бусины деревянные и побольше! Зубы-то жалко.
      В зале совещаний собрались все причастные к тому, что происходило. То есть, самые близко соприкоснувшиеся с будущим приключением — четверо Звездных, которые Чистые Стихии; в качестве родных — Янтор, Ниилиль и Фарат; главные инженеры тех отделов, что отвечали за постройку модуля — эти так же нервно грызли костяшки, карандаши и все, что попалось под руку. В командный центр их не пустили, там вообще все было очень строго, но трансляция велась и сюда.
      Намар снова покосился на Тайгара, встретился с ним взглядом и слегка смутился. Удэши всмотрелся в ответ, тихо перебрался в кресло рядом с ним и, улыбнувшись, легонько подул в лицо. Пахнуло горьковатым ароматом зимних цветов и прохладой.
      — Так лучшэ? — Тайгар с состраданием коснулся чуть не в кровь искусанного кулака, подумал и вытащил из кармана очередной ворох кожаных и шелковых шнурочков-лент-полосочек.
      — Да, спасибо, — пробормотал Намар, невольно радуясь, что объясняться не придется, просто так помогут.
      Видят Стихии — уже наобъяснялся, хотелось посидеть молча, теребя втихую утащенный огрызок шнурка и глядя на большущий экран, на котором парили в невесомости шестеро огненных удэши, в последний раз проверяя, все ли в порядке с оборудованием модуля. В серебристых защитных костюмах они казались неотличимы друг от друга, разве что Эллаэ чуть выделялась. Но Намар все равно узнавал: вот Керс потянулся к груди, не нашел шнуровки и недовольно дернул головой; вот Аэнья с Кэльхом замерли, глядя друг на друга, и снова разлетелись; вот Белый вскинулся, наверняка еще и всхрапнув. В динамиках тихо шуршали переговоры с Центром.
      Потом щелкнуло громче: Намар знал, что теперь трансляция идет на все экраны Элэйши, напрямую из Центра.
      — Отсчет начала операции «Светоч». Десять. Девять. Восемь.
      Удэши замерли, словно застыли в готовности к первому рывку. В углу экрана развернулся дополнительный кадр, там было видно, как налились светом активаторы стартовых «солнышек» модуля.
      — Семь. Шесть. Пять.
      Шесть рук одновременно вскинулись в одинаковом жесте — раскрытой ладонью вверх.
      — Четыре. Три. Два. Один.
      Кадр в углу моргнул и развернулся во всю ширь: теперь основная трансляция шла с камеры, установленной на «Бутоне». Полыхнули стартовые — четыре белые звездочки на серебристом обтекаемом корпусе.
      — Старт!
      Плыла внизу экрана Элэйши, но, чуть ли не впервые, на нее никто не смотрел. Все жадно вглядывались в дрогнувший и медленно стронувшийся с места силуэт модуля. Огоньки двигателей разгорались все ярче, в динамиках звучал спокойный голос Керса:
      — Модуль — Центру. Мощность в норме, скачков не наблюдаем. Хорошо отцентровали, зар-разы, а как возмущались-то!
      Зажав ладонью рот, Намар постарался не рассмеяться: ну, это же Керс, как от него ожидать полного следования правилам!
      — Центр — модулю: данные получаем без задержек.
      Ха, а в голосе руководителя-то удивление. Еще б его не было: даже во время переговоров с «Бутоном» была двухсекундная задержка, а тут нету.
      — Модуль — Центру: набор скорости в пределах прогнозируемой нормы. Отклонений от курса нет.
      Удэши там, на экранах, зримо расслабились. Теперь все дело за Керсом, это ему следить за приборами и подправлять работу двигателей. Его смены самые длинные, но и он будет возвращаться на Элэйши на тех участках, где нет необходимости в разгоне или торможении. Намар невольно испытал гордость за наставника, первого, кто вел космический корабль — а грузовой модуль, даже такой несуразный, им и был! — прочь от планеты. Вот сейчас остальные разлетятся проверять системы кораблика, который в лабораториях негласно называли «Искрой», потому что официально у модуля имени все-таки не было, потом отчитаются о выполнении и вернутся на Элэйши, оставив на первой вахте — на трое суток — Керса и Белого.
      И будет маленький праздник. Намар был уверен: каждое возвращение Звездных на Элэйши будет праздником. Даже если их просто обнимут и похлопают по спине, радость все равно будет искренней. И они это учуют, не могут не учуять.
      А чтобы кроме этого радости хватало, Намар намеревался еще немного поработать. К примеру, понять, почему нет задержки при передаче данных. Интересно же! Не с «пёсей» ли это связанно? А если да... Керс ведь тогда шутил про ювелирное «солнышко»? А вот Намар шутить не собирался. Это же какие возможности, если получится собрать совсем компактную установку! И алмаза на нее потребуется меньше, как раз обрезки, оставшиеся от сборки предыдущих, в дело пойдут. Рассчитать бы только... Ну, ничего. Трое суток на подготовку есть. А там он Керса удивит!
      И Намар решительно поднялся с кресла, не заметив светлой улыбки Тайгара.
      
***


      Не только на Горелке рождались нынче новые идеи и переживали за Звездных. Амлель сидела, подперев голову кулачком, смотрела старт с экрана крохотного инфа. Такие специально выпускали для лекарей, очень компактные и легкие, с мощным передатчиком, чтобы доступ к инфосети был откуда угодно. Мало ли, какие знания потребуются для лечения, все в голове даже удэши не удержать.
      Ей на плечи лег теплый горский плед, шерстяной, с родовыми узорами анн-Теалья. И не оборачиваясь, можно было понять, кто пришел позаботиться о любимой наставнице, раз уж ее будущий супруг сейчас по уши занят очень трудным пациентом — с детьми всегда работать сложнее, а брат — далеко, на Центре.
      — Амлель-кэтэро, ночь уже.
      — Вот именно, — она укуталась в плед, притворно нахмурила брови. — И тебя это касается в большей мере, чем меня. Вот как пожалуюсь твоему деду...
      — Не надо! Ой, ну, наставница! У меня же ночная смена.
      — Да? А, точно.
      Амлель слегка сконфуженно усмехнулась: заработалась, совсем график из головы вылетел.
      — Тогда я тебя еще маленько поэксплуатирую. Поставь воду на травник, Яр, ладно?
      Молоденький лекарь только смущенно кивнул и занялся тем, чем попросили. Амлель закрыла инф и невольно залюбовалась им. Чем-то он напоминал своего предка, с кем был схож коротким именем. Тот, когда вырос и остепенился, в полной мере приняв свой долг и свое призвание, тоже двигался так: плавно, будто танцуя, даже если занимался самым простым делом. Например, наливал воду в крохотный чайничек.
      На Аэньяра Эону Ярлан был похож и еще одним: к нему, первому за несколько поколений, перешел дар целителя-интуита. Амлель всегда присматривала за потомками друга и наставника, еще и потому, что понимала: такое упустить нельзя, оставишь на самотек — и мало ли, как повернется. Эоне просто повезло, пусть он во многом и сам определял свою судьбу. Но — не встреться ему в самом начале один вороненок...
      Ярлан предпочел всего добиваться наверняка, не полагаясь на волю Стихий. С самого детства он решил стать лекарем, как только понял, что его мать отличается от остальных людей.
      Бабка Арайя анн-Теалья, вот уж кого в узде не удержишь, когда носила ребенка, свалилась с сильной простудой. По зиме дело было, в самые злобные, стылые вьюги, любившие вымораживать горло незадачливым и неосторожным. И пусть вылечили, не оставили без помощи — не прежние же времена, чтобы до больного лекарь порой по нескольку дней добирался! — но что-то все равно исправить не успели. Девочка родилась абсолютно немая. Огромное семейство анн-Теалья погоревало немного — и постаралось, чтобы малышка ни в чем отличий от других не знала. Разве что читать и писать она научилась рано-рано, в неполных четыре года, и всегда носила с собой крохотную тетрадочку и карандаш.
      Ее назвали Ланья — «Тишина». И самой большой мечтой Ярлана стало подарить ей голос. Пусть тихий, едва слышный, но мало кто знал, как он мечтает не только читать по губам матери слова любви и одобрения, но и услышать их, сказанные вслух. Из этого детского стремления и выросла его увлеченность лекарским делом. Ну, и из восхищения четырежды-прадедом, конечно. И он подошел к исполнению своей мечты так же методично, как и ко всему остальному: сперва с отличием закончил школу, потом — Высшую школу целителей, и вот сейчас проходил практику в стенах лекарни, основанной предком. Вообще, его куратором считался нехин Вайнар анн-Эвоэна. Но как могла Амлель полностью доверить это кому-то другому, пусть даже родичу — дальнему, но родичу — анн-Теалья по крови?
      А еще Амлель знала, что Ярлан со всем пылом юной души влюблен в нее. Знала, как ему было больно, когда рядом с ней появился Ниймар. Но ничего не могла с этим поделать. Так бывает — вот и все, что тут можно сказать. Оставалась надежда на то, что Ярлан все-таки перерастет эту свою влюбленность, что сможет посмотреть на нее иначе, как на любовь к наставнице и учителю. В конце концов, должен же сам понимать: не дали Стихии крыльев, не складывалась чистая, хрустально-прозрачная вода ни в какого зверя. Значит, искать свою настоящую любовь ему среди обычных людей. И кто уж знает, кто ему приглянется или сумеет на себя внимание обратить.
      — Яр, как дед?
      — Нормально с ним все, Амлель-кэтэро, ну что вы, — тот улыбнулся. — Просто по ветру ездил слишком много, уже встал и за дела принялся.
      Нынешнему нехо анн-Теалья было чуть-чуть за девяносто. И он, как и все, в ком текла недавно обновленная силой удэши кровь, выглядел для своих лет очень молодо — не старше шестидесяти с виду, а иногда, взлетая в седло любимого жеребца, и вовсе младше. И, хотя большую часть обязанностей нехо выполнял сейчас его старший сын, все равно проводил много времени в разъездах по майорату и Эфару в целом. И только смеялся на все увещевания Амлель, что в его-то возрасте... Ну а она не могла не переживать за одного из тех, кого любила всем сердцем. Как за Яра сейчас, когда он тихонько вздыхал, разглядывая сквозь стеклянную крышку, как начинают собираться в закипающей воде пузырьки.
      — Ты все еще злишься за ту выволочку?
      — Нет, Амлель-кэтэро. Я понимаю, что был не прав, не поставив в известность об экспериментальной методике вас...
      Он снова вздохнул, упрямо не глядя на нее. Амлель знала, что в изменчивых, как у всех потомков водных удэши, глазах плещется именно упрямство. Знала, что сейчас Ярлан расписывает обоснование для этой самой методики, и сделает это столь же скрупулезно, как и все и всегда. Просто в тот момент в нем взыграла кровь Аэньяра — и его же интуитивное знание о правильности метода.
      Еще бы силу свою интуитивно чуять умел, балбес... Ох точно весь в Эону, хорошо хоть под присмотром надрывается, а не как тот в его годы. И хорошо, что космической программой не интересуется — а то бы точно голову сложил!
      — Амлель-кэтэро, я тут подумал... Насчет «Светоча»...
      — Ой! — Амлель прихлопнула рот ладонью, будто девчонка: ну вот, разозлила Стихии.
      Ярлан вскинул голову, приподнял брови, но объяснения ее возгласу так и не дождался. Вместо него Амлель жестом предложила ему продолжать. Пусть лучше расскажет сейчас, чем втихую начнет что-то выдумывать.
      — Вернее, я кое-что доработал, но не уверен в правильности наложения частей...
      Амлель подавила желание постучаться о стол головой, а потом потребовать у Ярлана его ремень и всыпать от души за скрытность. И за то, что наверняка снова взялся за пока еще непосильную для юноши задачу.
      — Так. Во-первых, что значит «доработал»? Надеюсь, только теоретически? Ярлан?!
      Он глубоко и как-то судорожно вздохнул, полез в карман белого халата и выложил на стол звякнувший цепочкой амулет в виде сложенных лодочкой ладоней, филигранно вырезанный из мелкослоистого ункасита.
      «Ладони Акмал», Амлель сразу их узнала — да какой лекарь их не знал. Такие хранились в лекарском центре в каждом мало-мальски крохотном поселении и выдавались, если требовалось как можно скорее доставить больного или раненого. Еще одно наследие Эоны. Но с конкретно этими «ладонями» что-то было не так, и дело было вовсе не в ункасите. Кстати, где этот балбес его вообще добыл?
      На последний озвученный вопрос Ярлан признался, что кусочек ункасита ему привез Теалья. Стало ясно, откуда настолько мощный фон у мелкого, в общем-то, камешка. Но вот упорядоченность этого самого фона требовала изучения, и Амлель, приняв из рук Яра вместительную чашку с травником, углубилась в рассмотрение филигранно наложенных на амулет заклятий. Многоуровневых, на порядок сложнее привычных «ладоней». Нехин Вайнар ей вроде не докладывал, чтобы подопечный опять доводил себя до собственной лекарни. Значит, берегся в этот раз? Или просто ювелирность требовала в кои-то веки терпения и неторопливости? Что он вообще накрутил-то, неугомона.
      — Яр, я не совсем понимаю...
      — Я сейчас принесу схемы. А потом у меня обход, — Ярлан быстро ретировался из ее кабинета.
      Описание работы над амулетом занимало исписанную на три четверти толстую тетрадь. Мальчишка не особенно любил инфы, хотя наверняка позже, удостоверившись в жизнеспособности своего детища, перенесет все в электронный документ и упорядочит. Пока же Амлель предстояло читать каллиграфический — в мать — бисерный почерк, разбирая иногда странные сокращения и рассматривая трехмерные схемы, старательно вычерченные на отдельно вклеенных листах. Наверняка в ночные смены и рисовал, вместо того, чтобы додремывать, как делали остальные. Ох и получит он однажды... Не ремня — так переутомления. Но пока бессонница грозила, кажется, именно ей.
      — Мьело*, как ты думаешь: если мы пошлем в Совет требование и Ярлана приставить к награде — они совсем пеной изойдутся? — спросила она, услышав, как чайничек набирают снова.
      В ответ прозвучал негромкий смешок.
      — Что этот достойный потомок Эоны успел натворить?
      — Тебе кратко или на оставшуюся половину ночи? — лукаво улыбнулась Амлель, аккуратно складывая последнюю вклейку.
      — Пока кратко, для оставшегося времени, думаю, у нас найдется другое применение, — Ниймар наклонился, целуя ее в висок, поправил на плечах Амлель плед, почти неслышно вздохнув: он о безответной любви юного подопечного Амлель тоже знал. И помочь, увы, ничем не мог — это не болезнь души или разума, это всего лишь первая любовь. Но и злобы не держал: перерос ее уже давно, пережил и переспал. Что бы ни злословил в недобром настроении Теалья, удэши спокойней Ниймара теперь было поискать.
      — Он, кажется, решил проблему, как доставить людей на корабль. И в полете их оберечь, — Амлель наклонила голову, прижавшись щекой к лежащей на плече ладони, сухой и чуть шершавой. — Эона бы гордился.
      — Уверен, он и гордится. Там, за последним порогом, многое видно, если Стихии благосклонны,— Ниймар быстро и аккуратно пролистал тетрадь. — Нужно отправлять, пока это актуально.
      Амлель не удивилась тому, как быстро он вник в суть. Удэши темной воды очень многое умудрялся постичь через «сны воды», поэтому из древнейших, проснувшихся в последние три столетия, обучился быстрее всех. Наверное, это было сродни «памяти камня», которой пользовался Акай.
      — Еще полгода актуально будет, — тихо рассмеялась Амлель. — Некуда спешить, по крайней мере, настолько. Ночь — наша, вода ты моя темная.
      Ниймар легко подхватил ее на руки, прямо в пледе, понес из кабинета прочь. Несмотря на заметную хромоту, двигался он неслышно, а когда хотел — то еще и плавно, без подскоков. Ну а замершего в тени коридора Ярлана просто талантливо «не заметил» и отвел глаза Амлель. Пусть хоть любимая не мучается от чужих болезненных чувств.
___________________________
*Мьело — любимый (горское)

               
Глава двадцатая


      В первые сутки их с Эллаэ дежурства Кречет вел себя, как полный идиот.
      Нет, ничего такого, просто тренировки поведения в невесомости в бассейне или при поддержке воздушных нэх — это одно, а вот настоящая невесомость — это со-о-овсем иное. Вот и дурачился, кувыркаясь и «плавая» по модулю, условно разделенному на жилой и научный отсеки.
      Оплеуху от любимой супруги он все-таки поймал, потер затылок и после вел себя уже прилично. Да и привыкли со временем, новизна ощущений исчезла, сменившись практически рутиной. Оглядываясь назад, Кречет с изумлением осознал: привык, приспособился к безумному темпу, к тому, что все время надо куда-то бежать, что-то делать, учить или придумывать, тренироваться и срабатываться с остальными парами. Полет же...
      Они дежурили по трое суток: сутки отоспаться, скачок в модуль, дежурство, скачок на Элэйши, сутки отоспаться — и четыре дня на дела. Хотя дел тоже стало не так много, Звездных наконец-то берегли. Нет, тот же Тайгар доучивался, но в остальных уже не старались впихнуть все знания разом. Незачем было, пошла специализация. И теперь Кречет без особых мыслей разглядывал коробку с ростками, мирно зеленевшими под светом ламп. Акай утверждал, что это очень-очень важный эксперимент, данные которого позволят ему лучше приспособить растения к перелету. Кречет блаженно не вникал: не его дело. Снять данные и проверить, правильно ли работают системы полива — да, это обязанности дежурного, но не более. А так — зелень и зелень, разве что чуть подросла с прошлого визита.
      — Ты все? — лениво потянувшись, спросил он у Эллаэ.
      — Еще пять минут, — та записывала что-то в инф, пальцы так и летали над клавиатурой, накрепко приклеенной к потолку. Ну, что поделать — ей так было удобнее.
      Искусственная гравитация, как на «Бутоне», в модуле не поддерживалась. Да и там тоже не везде баловали такой роскошью. Поэтому для дежурящих удэши, как и для всех, участвовавших в космической программе, обязательны были тренировки и осмотры лекарей каждый раз после возвращения. Утомительно, но ничего не поделаешь, есть такое слово «надо».
      — Все, закончила. Сколько там до связи с Центром?
      — Полчаса, — Кречет покосился на большой дисплей, куда выводилось время и, дополнительно, куча отсчетов до всевозможных проверок.
      Пока ближайшим делом была связь с Центром, а самым важным — горевший красным сигнал о приближении к Тору, примерно через пятнадцать часов. Тогда явятся Керс с Белым, их паре оставаться в модуле, пока они с Эллаэ будут опускать на поверхность планеты первый маяк. Но это еще не скоро, и Кречет поймал пролетавшую мимо Эллаэ, притянул к себе, обнимая и утыкаясь носом в коротко обрезанные волосы.
      Внутренности модуля неторопливо плыли по кругу, но ему было лень протянуть руку и остановить вращение. Пусть, так тоже уютно, а глаза можно и закрыть.
      — Полчаса, Кречет, — со смешком заметила Эллаэ, но даже не шевельнулась, чтобы выбраться из объятий.
      В тишине модуля негромко звучала запись шумов весеннего леса. Тоже часть эксперимента. Каждая пара удэши должна была прослушивать эти записи определенное количество времени, они менялись каждое дежурство. В прошлые разы было что-то водное, надоело удивительно быстро. Лес с его птичьим пением и всяческими звуками пока не приедался. Но больше всего им понравилась запись потрескивающего костра и ветра над разными концами Элэйши. В принципе, логично, но психологи почему-то настаивали на этой проверке. Боялись, что в длительном полете удэши могут сойти с ума от беззвучия? Но на корабле — даже в крохотном модуле — беззвучия не было. Когда замолкали динамики, шуршала система очистки воздуха, тихо побулькивало что-то в системе полива, иногда поскрипывало и шуршало просто, без определенного источника. К таким звукам обычно прислушивались, но пока они не несли никакой угрозы. Только раз упорно звякал улетевший из креплений инструмент, попавший в струю воздуха, раз за разом ударявшую его о стену.
      Вот там, за хрупкими, несмотря на все старания этинов и нэх, все равно слишком тонкими стенками модуля — там было безмолвие. И это безмолвие пугало, потому что означало отсутствие жизни в ближайшем обозримом пространстве, отсутствие вообще всего, что можно было считать знакомым и родным. Космос был прекрасен и пуст. Обманчивое ощущение, но не верить собственным глазам не получалось: даже солнце, такое привычное солнце здесь, вблизи от Тора, казалось всего лишь маленьким огненным шариком, не дающим тепла.
      Да, они выходили наружу. Все, это тоже было частью полета. И это было совсем не так, как оказываться вне «Бутона». Там под ногами плыла Элэйши. Опустишь голову — и можно увидеть очертания материков, разглядеть огоньки городов в ночное время. Там не отпускало ощущение близости дома, понимания, что можно нырнуть вниз и оказаться в объятиях Стихий.
      Здесь, если задержаться снаружи дольше, чем на час, начиналось что-то странное. В безмолвии космоса начинала звучать песня без слов. Чем-то схожая с песнями моря, с треском пламени или грозовых разрядов, с тихим шумом ветра или шорохом песка, она звучала то тише, то громче, начинаясь всегда на грани слуха. И чем дольше звучала, тем знакомее казалась: прислушайся — и поймешь, о чем. Завораживала настолько, что легко было потерять счет времени, разжать руки, отпуская опору. Хорошо хоть страховочные тросы были. Они все это испытали, пока Аэно не понял, что это такое. Видимо, интуиция подсказала.
      «Это поет наша звезда».
      В следующие после его открытия разы, выходя наружу, все поворачивались лицом к солнцу. И, действительно, песня будто становилась слышнее. Четче, зримей. Накатывала волнами, пронизывала все пространство.
      Что это было, они пока не поняли. Солнечный ветер? Или же отголосок той Стихии, из которой были рождены, не того Огня, что пылал в глубинах Элэйши, а какого-то иного? Осознание, как мало они все знают об окружающем мире, давило порой невыносимо.
      Тем серьезнее вгрызались в науку, тем больше обсуждали проводимые опыты, систематизацию результатов, возможности новых исследований. Они были разведчиками, но не только пути. Больше ожиданий ученых, конечно, возлагалось на удэши Чистых Стихий, они и специализировались именно по науке, осваивали все возможные направления: от микробиологии до пока еще чисто теоретической ксенобиологии, от физики элементарных частиц до астрофизики, от простейшей инженерии до сложнейших амулетных схем. Но разведчики тоже обязаны знать. Не углубленно, нет, но достаточно, чтобы распознать опасность. Понять, что туда кораблю хода нет, упредить, а то и устранить возможную беду. И они учились, в том числе, и сражаться в космосе. И с каждым разом получалось все лучше и лучше.
      Коротко тренькнул сигнал, Кречет приоткрыл один глаз и вытянул ногу, цепляясь за скобу.
      — Центр. А потом ждем Керса с Белым.
      Эллаэ поймала дрейфующую гарнитуру. Там зашуршало, щелкнуло:
      — Центр — модулю. Как слышите меня?
      — Модуль — Центру, слышим вас отлично. Эллаэ на связи.
      — Настроение боевое? — усмехнулся с той стороны знакомый им обоим этин. Немудрено: за столько-то сеансов связи сложно не перезнакомиться. — Керс с Белым начинают подготовку к прыжку.
      Кречет поморщился: ага, которая затянется как раз на эти несчастные пятнадцать часов. Сутки отсыпаться? Ха! Как будто лекари позволят действительно проспать сутки. Двенадцать часов, в лучшем случае, а потом — бесконечная выматывающая ерунда. Будь его воля, сократил бы до минимума, но нет, не положено. И это еще он, более спокойный и терпеливый! Как это сносили брат с Керсом — вообще уму непостижимо, они же на полпути должны были попросту взрываться.
      — Настроение отличное, — усмехнулась Эллаэ, поймав его мыслеобразы. — За пять часов начнем подготовку к высадке на Тор.
      А вот перед этим как раз им отоспаться бы как следует. Потому что работа будет филигранная: опуститься на поверхность планеты, установить и закрепить маяк, установить, закрепить и запитать защитный контур: на Тор иногда падали метеориты, так что маленькую «пёсю» необходимо было защитить от подобных случайностей, она ведь не только их миссии прослужит, но и всем последующим. Скорее всего, именно вокруг этого солнышка будет возводиться исследовательская база, которую отправят уже через два года.
      Только они это не увидят. Если все получится, как планировалось, корабль улетит раньше. Ох и выли этины с нэх, когда Звездные, потупив взоры, сказали, что вопрос двигателей решен, но как — они сами не знают, и надо только ждать. Могли бы — выпотрошили, достали решение этой загадки, да только ответа и Замс не знал, твердя одно: ждать и строить. А там — увидите.
      Зевнув, Кречет поудобней устроил подбородок на плече Эллаэ. Вот оно, удобство невесомости: обнимайся, как хочешь, ни у кого ничего не затекает ни в какой позе. А неприятных ощущений лично он от невесомости не испытывал, как и Звездные в целом. Белый поворчал, что его мутило поначалу — но и только.
      Эллаэ закончила привычный короткий отчет, выслушала пожелание «Отдыхайте там, разбудим!» и снова отпустила гарнитуру в свободный полет. Нарушение техники безопасности, да, но Кречет знал: ее успокаивает следить за парящими в пространстве предметами.
      — Сумеешь заснуть сама?
      — Постараюсь.
      Спальные отсеки — узенькие, со специальными койками-мешками — были у каждого члена экипажа свои, и иногда это даже раздражало. Кречет знал, что те же Хранители вообще используют один на двоих, им теснота не мешает. Но сейчас надо отдохнуть хорошо, а значит — по отдельности. А Эллаэ с трудом засыпала без него рядом, без возможности уткнуться носом в плечо. Собственно, такие проблемы были у всех Звездных-разведчиков. Кажется, лекари на Элэйши уже даже дали этому название: «синдром дождавшихся». Оно и понятно, что Эллаэ, что Керс категорически не желали больше расставаться с супругами, даже просто находиться слишком далеко, не прикасаясь, не чувствуя родного присутствия. Тех десятков лет, что провели в одиночестве, хватило с лихвой.
      Оставалось радоваться: при строительстве корабля это учли. Да там и развернуться можно, по планам каждому полагалась пусть небольшая, но своя каюта, размеры позволяли. А им — сдвоенные, чтобы не маялись так больше.
      — Спи, ветерок. А после — полетаем, — пообещал Кречет.
      
      Тор из космоса, с высокой орбиты, казался уютным зеленовато-желтым шариком, испещренным кратерами и горными системами, с белыми пятнами льда на полюсах. У него была даже хлипкая, тонкая атмосфера. Но его зеленый цвет не означал наличия жизни, это был всего лишь оптический эффект: периодически на Торе случались пылевые бури, воздух там никогда не очищался до конца. Спускаемые зонды показывали каменистые желтовато-серые равнины, буровато-желтые или иззелена-серые обрывистые склоны, источенные ветрами, которые бывали сильнее самого страшного шахсина элэйшийской пустыни. Модулю пришлось около суток прокрутиться на орбите, пока в запланированной точке высадки не успокоилась одна такая буря.
      — Центр — модулю. У вас будет около пяти часов на работы на поверхности. Погодники прогнозируют еще один шторм в том регионе.
      — Уложимся, — заверила Эллаэ.
      Оптимизм был вполне обоснован: они столько раз отрабатывали установку маяка, что могли это сделать, наверное, и с закрытыми глазами, будучи разбуженными посреди ночи. Да даже в ту самую бурю, наверное, смогли бы! Такой вариант тоже отрабатывался: Эллаэ держала щиты, Кречет работал в одиночку. Долго, муторно, но вполне возможно. Куда больше их обоих сейчас волновал спуск вниз, причем волновал скорее за счет предвкушения. Ощущение близящегося полета, которое невозможно было сравнить ни с чем, не омрачалось даже необходимостью тянуть за собой контейнер с оборудованием.
      До границ атмосферы этот самый полет будет на Кречете. После они с Эллаэ поменяются ролями. Посадку осуществят вместе, это — самая тяжелая часть плана. Непривычная гравитация, опасный рельеф, возможные трудности с контейнером из-за ветра... Да мало ли что возможно. Все это отрабатывалось, но на полигоне, как бы ни старались ученые, создать полностью идентичные условия невозможно. Все это будет впервые.
      Керс и Белый прибыли по расписанию, приняли свою вахту, не мешая Эллаэ и Кречету заниматься подготовкой к спуску. Их задачей была корректировка орбиты и страховка на случай непредвиденных событий.
      — Стихии, ты глянь на них — светятся аж! — буркнул чем-то раздраженный еще там, на Элэйши, Керс.
      — Завидуйте молча! — показала ему язык Эллаэ, мигом становясь ехидно-ершистой. — Вам же легче отслеживать полет будет!
      — Да уж, вместо одной — целых три «пёси».
      — Тихо, тихо, зацепились языками, — Белый обнял Керса, пытаясь успокоить.
      — Что у вас там случилось? — не понял Кречет.
      В ответ Керс разразился длинной злой тирадой, суть которой сводилась к одному: Намар — идиот, никаких яскравок на его дурную голову не хватит.
      — Вместо того чтобы мне втихую об этих передатчиках на мини-пёсях сказать, при всех ляпнул, — устало закончил он. — Вы представляете, что теперь с ним и со мной сделают? Да мы до старта не доживем!
      — Ничего, как-нибудь вас ото всех убережем, — рассмеялась Эллаэ.
      — За Намаром же Хранители приглядывают? — уточнил Кречет.
      — Да приглядывать-то приглядывают, за ними бы кто приглядел! Как успевают в Керали смотаться, учиться, тренировки, осмотры, дежурства? Скоро снова будут тонкие, как свечки... — Керс махнул рукой и мрачно развернулся к приборам. — Летите уже, сил никаких нет.
      — Ну спасибо! — фыркнула Эллаэ, но уже не из вредности, так. Видела: действительно устал и замотан. А их ждал Тор.
      
      Полет прошел... наверное, штатно, хотя пришлось изрядно поднапрячься: прогноз погоды выдавался с запозданием и только относительно поверхности. Тор же оказался малопредсказуем. Уже перед самой посадкой оба Звездных поняли, что работать придется в тех самых экстремальных условиях, которых они надеялись избежать, наматывая круги по орбите. А еще оказалось, что это для зонда, который передвигался по планете на широких гусеницах, поверхность статична. Закрепить «пёсю» в выбранной точке не представлялось возможным — грунт «полз», крошился, словно пересохшая земля, наручные зонды показывали наличие скального основания — но в полутора сатах ниже!
      «Двигаемся к стене кратера», — Кречет поднял контейнер на плечи.
      Оставалось радоваться силе, вложенной в него Стихиями — иначе бы не донес, даже с учетом меньшей гравитации Тора. И так пришлось делать несколько передышек, а время поджимало, ветер, немного сдерживаемый стенками кратера, свистел все протяжней и злее, заставляя Эллаэ нервно крутить головой и прислушиваться: ветер был чужой. Ничей и от того еще более неприятный, бросающий в лицевые щитки защитных костюмов горсти мелкой пыли. Пока еще горсти, это не было полноценной бурей.
      «Ребята, как вы там? Что случилось?» — долетел до них встревоженный вопрос Белого. На борту модуля заметили передвижение.
      «Пока все в порядке. Грунт ненадежен, попробуем закрепить «пёсю» на скальном основании стены кратера», — ответил Кречет, проверяя скалу зондом-сонаром. Потом взялся за ручной шлиф-бур. Четыре опоры должны стоять идеально-ровно. Ага, в лаборатории — легко, на полигоне это тоже не представляло сложности. А здесь через десять минут гадская, мельчайшая пыль забила вентиляционные отверстия. Бур заклинило, и выход Кречет видел только один: отстегнуть защитные перчатки и работать чистой силой.
      «Как у них только зонд до сих пор этой пылью не забился», — раздраженно подумал он и улыбнулся, получив полный сочувствия ответ Эллаэ. Та ничем помочь не могла, именно сейчас на ней было обеспечение защитного барьера, прикрывающего от усиливающегося порывами ветра. Впрочем, уже этого было достаточно, чтобы ощутить ее поддержку.
      «Прорвемся», — весело оскалился Кречет, стягивая перчатки.
      Уже позже, когда вернулись в модуль и посмотрели записи с камер шлемов и сопровождающего зонда, разбирая ошибки, он посмеялся: ну и какого волок на себе тяжеленное оборудование, если без него, только своими силами, справились на десять процентов быстрее? Из всего набора инструментов понадобился только нивелир и самая обычная, без электроники, отвертка. Правда, изругался — у самого уши вяли, пока вкрутил все многочисленные болты во вплавленные прямо в скалу крепления. Зато ощущение, будто в мастерскую вернулся, помогло изрядно, работа так и спорилась, все время ждал: вот-вот из круговерти бушующей за щитами Эллаэ пыли вынырнет Иром и присоединиться к ругательствам, понося на чем Стихии стоят криворукого родственничка, у которого опять колесо при установке перекосило.
      «Пёсю» не перекосило, она надежно встала, пусть немного не там, где полагалось. Первый маяк за пределами Элэйши был установлен, и Хранители, прыгнувшие к нему для проверки на следующий день, не менее вдохновенно поносили проклятую пыль. На Элэйши отправился целый контейнер этой пыли, осколков камней, щебня и даже какой-то не особенно крупный пористый валун. За требование набрать образцов Кречет обругал всех, кого только смог вспомнить из лаборатории исследования Тора. Он уже начинал подозревать, что к концу полета расширит словарный запас дежурных связистов Центра весьма красочными образчиками ругани времен его молодости. Потому что, если и с Келлы такой же контейнер обратно тащить...
      — Да подавитесь вы там ими! — пожелал он напоследок, уже внутренне смирившись: затребуют. И побольше образцов, побольше!
      Как будто он алмазный... Это на Торе гравитация меньше, а на Келле — в два раза больше! Это не холодный каменный шарик, это весьма горячая планета с непрестанно извергающимися то тут, то там, вулканами. Нет, Кречету уже хотелось взглянуть на этот мир неприрученного огня, хотя он подозревал, что приятного там мало: Эллаэ до сих пор морщилась, вспоминая о ветрах Тора. Но... Хотелось. При этом не таща оборудование на себе, он не Акай, не выдержит!
      В Центре посовещались и решили, что на Келлу пойдут четверо Звездных — Кречет, Эллаэ и Хранители.
      — Да вы о... офонарели там, что ли?! — орал в гарнитуру Керс, когда решение было принято. — Что они вам, машины, что ли? Эти мелкие мальчишки!
      О том, насколько он не прав, напомнил прорвавшийся в Центр Акай, и тоже не выбирая выражений.
      Все шестеро, включая двух древних удэши, напрочь забыли о собственных способностях. Керс чуть не проплавил собой что-нибудь со стыда, слушая разнос от собрата. Однако это был важный и немного тревожный для психологов звоночек: удэши начали настолько отождествлять себя с людьми, особенно те, кто общался с ними слишком тесно, что потихоньку забывали о том, кто они есть на самом деле. Что даже Аэно, самому мелкому из Звездных, доступно изменить свое тело в любых пропорциях, хоть вырасти с высокое дерево ростом, хоть увеличить мышечную массу, да хоть узлом завязаться — правда, для этого придется поддерживать себя в очень странном состоянии полуперехода в стихию.
      — Но мы так не умеем, — жалобно возразил Аэно.
      — Конечно, это больше земляные использовали, — фыркнул Акай. — Нет, ну надо же... Молния, от тебя — не ожидал! Вспоминай, яскравка! Вспоминай и учи, не мне же!
      Керс, отдышавшись от злости на самого себя, принялся вспоминать. Никуда память об этом умении, конечно же, не девалась, но... словно ушла в запасники, на второй-третий-пятый слой, под то, что было выучено за последние столетия. Оказалось, нового, если разобраться, в разы больше чем того, что было изучено и исследовано за всю жизнь удэши до спячки. Тысячи лет против четырех сотен, каково?! Но справился, и, возвращаясь к истокам, словно очищался от привнесенного настоящим гнева, как будто выжигал из себя первородным небесным огнем муть и грязь. И когда сумел перевоплотиться в искрящегося молниями исполина, понял: несмотря на то, что они стали Звездными, нельзя забывать о своих истоках.
      После он все же устало ругался, оставшись наедине с Белым в условном покое модуля, когда все закончилось, и второй маяк занял свое место, а установившие его ушли отдыхать. Уже не на себя, на людей, которые, не зная, что такое удэши, пытались подходить к ним, как к схожим с собой существам. Психологи... Да не понимали они ничего, эти психологи! У них был огромный пласт знаний о разуме и рассудке этинов и нэх — и сколько там времени и возможностей для изучения удэши? И каких? Молодых, которые пожить в древние времена не успели? Или того хуже — полукровок, которые и удэши-то не были, просто очень сильными нэх. А вот того же Янтора, Фарата, Акмал расспросить? Да, конечно! Это Керса или Эллаэ могли в любой момент загрузить вопросами по делу и без дела, а тех, кто изначально выглядел старше, строже, серьезнее — боялись трогать и отвлекать. Вот в итоге и огребли все по проблеме.
      
      Путь от Келлы к Рокаю продолжался, пусть и подзадержались изрядно сперва из-за выкрутасов Тора, потом потому, что Келла тоже показала нелегкий характер. Вообще, летели, по сути, наобум. Ну сколько там информации успели собрать о планетах люди за то время, что запускают к ним зонды? Да еще и тихоходные! О Келле вообще знали до смешного мало: гравитационную постоянную, температурные колебания, очертания плит коры и самые горячие очаги истечения магмы. И место для «пёси» высчитывали по этим неполным и отрывочным данным, которые зонд едва-едва успел передать, потому что запустили его три года назад, а долетел он — четыре месяца назад!
      Керс готов был кого-нибудь загрызть. Или тряхануть разрядом, чтобы мозги на место встали. Хорошо хоть, в Центре устыдились и установку маяка в этот раз доверили им полностью. И практически не возражали, когда пришлось болтаться всем составом вокруг планеты несколько суток, ища более-менее устойчивую точку. Такая нашлась — ну, относительно — на полюсе, и Керс почти дожевал собственную перчатку, пока спустившиеся вниз не вернулись. И после потребовал, чтобы они с Белым тоже имели возможность совершать вылазки. Иначе же с ума сойти можно! Это Замс приспособлен сидеть и смотреть, а они — нет!
      По крайней мере, вывести на орбиту модуль, рассчитать параметры корректировки курса и ввести их в программу искусственного интеллекта можно, это же повсеместно используется в производствах, где вместо людей за станками следят машины. Так почему здесь нельзя? Почему не подумали-то еще при конструировании модуля? Благо что изменения можно было внести — и внесли, хотя пришлось подключать резервный операционный блок, пока Эллаэ копалась с основным, прогоняя тесты. Но теперь были шансы высадиться на луны Рокая Керсу и Белому, раз уж с Келлой и Тором упустили. Нет, они легко могли прыгнуть теперь и туда, и туда. Но поучаствовать в первой высадке-то хотелось до дрожи!
      К тому же, эти изменения должны были дать возможность выходить из модуля в поясе астероидов всем шестерым. Конечно, на время работы Чистых и так планировалось прикрепить его к какому-нибудь астероиду покрупнее, уже даже нашли несколько возможных вариантов, но в момент «посадки» могли потребоваться все руки. Хотя бы этот момент был продуман заранее, все неплохо понимали: при отсутствии гравитации следует производить сближение очень бережно. И дело даже не в плотности астероидного поля, нет, там вполне можно пролететь, если аккуратно, просто слишком резкая стыковка может завершиться «отскоком» модуля и тогда в лучшем случае начинать все с начала. А в худшем — и думать не хотелось, выдержит ли корпус возможный удар. Именно за этим снаружи были заранее прикреплены блоки с тросами и гарпунными пушками, которыми планировалось аккуратно подтягивать модуль к астероиду. Но как всегда все вышло несколько не так.
      Долетели нормально. Предпоследний этап нервотрепки вообще прошел на удивление мирно, все выдыхали после Келлы, Звездных даже на Элэйши почти не трогали, позволяя набраться сил перед решающим моментом. Конечно, потребовались дежурства на подлете, но это уже были такие мелочи...
      Проблемы начались именно в момент «посадки».
      «Тут лед! — мысленно взвыл Аэно, вызвавшийся вместе с Кэльхом разведать поверхность, прежде чем зацепляться гарпунами. — Несколько сатов льда, мы просто выкрошим их рывком!»
      «Так, спокойно, — откликнулся Кречет. — Их можно проплавить и закрепить там гарпуны вручную».
      Можно-то можно было. Вот только до этого никто из них не рисковал оказаться в вакууме без защитного костюма. Одно дело не дышать, это уже было привычно всем, а другое — соприкоснуться с космосом настолько напрямую.
      «Отведите модуль», — неожиданно попросил Кэльх.
      «Ты что задумал?..»
      «Отведите!» — огрызнулся тот.
      И, когда модуль оказался на безопасном расстоянии — распахнул крылья. Не те, которые отращивал за спиной, нет. В полную ширь развернулись крылья Чи’ата, вцепившегося когтями в ненадежную ледяную опору. Примерившись, он запрокинул голову, вытянув тонкую шею, и... клюнул астероид.
      Тот попросту распался на куски. Оказалось, что камень, дававший отражение на локаторах — это спаянные льдом обломки, а не цельная глыба, в которой было возможно закрепиться. Выругались разом и в один голос все шестеро.
      — Центр — модулю! Что случилось?! — встревожено вопросил руководитель полета.
      — Модуль на связи. Ничего страшного, — уже спокойнее ответил Керс. — Просто меняем место дислокации. Во внешнем астероидном поясе, похоже, преобладают ледяные астероиды.
      — Будьте осторожны. Внутренний пояс опаснее.
      — Вас поняли, Центр.
      Наобум соваться не стали. Вперед отправились разведчики, Хранители поменялись местами, Кэльх оседлал огненную рысь — и та громадными скачками унеслась вглубь скопления, выискивая подходящий камушек и пути к нему.
      Остальные только покачали головами: это, наверное, только двое бесшабашных Хранителей могли придумать такой способ. Прыжки рыси были, конечно, безумны — практически, это были полеты, потому что расстояния между астероидами оказались огромны, и толчок от поверхности каждого задавал по сути только импульс и направление движения. Ждать пришлось достаточно долго: во внешнем поясе в самом деле скапливались более легкие ледяные астероиды. А это значило, что и во время постройки корабля материалы будут заимствоваться из внутреннего кольца, которое плотнее.
      Вот тогда Эллаэ порадовалась, что модуль оборудован автономной системой защиты, которую включат, как только он займет свое стационарное положение. Несмотря на «пустоту» пространства, между крупными глыбами двигались и мелкие камешки, которые могли устроить неприятности. Хранителей от такого всполохи огненной шерсти защищали, а вот ей, пока летели следом, пришлось работать, временами морщась: далеко не все осколки получалось заметить заранее, удары бывали весьма ощутимые. Хорошо, Кречет сидел рядом, обнимал, поддерживая. Не тяжело — муторно было.
      Подходящий астероид они нашли через несколько часов. На нем тоже местами была корка льда, но когда Кэльх повторил маневр с клювом, проплавив аккуратные глубокие скважины, выяснилось, что подо льдом все-таки нормальный крепкий камень, в который получилось загнать якоря. Потом была пристыковка, которая тоже стоила немалых нервов: нельзя было давать тросам провисать, Керс все губы искусал, пока ювелирно подводил модуль, ориентируясь поровну на приборы и комментарии Кэльха с Аэно.
      А потом — все. Собравшиеся внутри удэши недоуменно переглядывались, еще не осознавая, что их часть работы почти завершена.
      — Модуль — Центру. Мы закончили, держимся крепко. Защитный контур включен, — доложил Керс и кинул гарнитуру Эллаэ, аккуратно дрейфуя на руки Белому.
      По сути, можно было оставлять на смене Хранителей и уходить на Элэйши. Но вымотались-то все поровну, выдохнуть бы всем вместе.
      — Идите, — мягко улыбнулся Кэльх. — Мы и здесь неплохо отдохнем. Связь в норме, будем отчитываться, как полагается. Недели две спокойно протянем.
      Центр такому решению возмутился и сдался только когда решили считать это еще одним экспериментом. Конечно, запас кислорода на такое рассчитан не был, его каждый раз приносили с собой, подновляя, но Эллаэ пообещала за один визит сменить все емкости, а потом снова отправляться отдыхать. Ну а еды и покоя — главного, что требовалось усталым удэши — было вдосталь.
      Когда остались одни, отчитавшись Центру об отбытии двух других пар, Кэльх с Аэно забрались в спальный отсек. Не подремать даже, просто полежать в обнимку, прийти в себя после событий этого... наверное, дня. В такие долгие вылазки они слегка путались во времени суток, начиная жить по «когда что нужно сделать» расписанию.
      На мониторах указывалось время Элэйши, но кто там на него смотрит, когда все заняты только тем, что нужно сейчас? Для истории и отчетов есть камеры, которые пишут все и постоянно, емкости их кристаллов памяти хватает надолго, их даже не каждую смену меняют, если только не нужно срочно отсмотреть и разобрать какие-то моменты.
      В странном полусне Кэльх и Аэно провели все время до запланированного сеанса связи с планетой. Отчитались, поели и снова устроились в своем спальном мешке, словно две птицы в гнезде.
      — До сих пор не верится, что справились... — Аэно запустил руки в волосы Кэльха, перебирая короткие прядки. Длинные косы пришлось обрезать еще в начале полугодовой подготовки к старту, они мешались. Волос было немного жаль, но никто не будет против, если в полете к чужим звездам удэши снова отрастят их.
      — Мы не могли не, — сонно улыбнулся Кэльх. — Кто, если не мы, а, рысенок?
      Завозившись, он покрепче обнял Аэно, уткнувшись носом ему в шею, подставляя под пальцы затылок.
      — Замс говорил, что мы пока уникальные творения Стихий, — фыркнул тот, чуть ежась от щекотного дыхания любимого птаха. — Заменить или продублировать нас некем. Уникальная команда, и каждый в единственном экземпляре. Но вот что интересно, намарэ: никто из нас не подходит на роль командира. Даже Белый, хотя он в прошлой жизни был ведущим у «летящих с ветром». Тогда было военное время, и он соответствовал роли военного лидера, но сейчас это его только тяготило бы, да и миссия у нас никак не боевая. Мне очень любопытно, кто же станет капитаном корабля? Это наверняка должен быть тот, кто привык командовать, разрешать сложные вопросы и проблемы. Кто-то вроде нехо большого майората.
      — Даже гадать не хочу, — честно признался Кэльх. — Сколько их было, этих нехо? По обе стороны Хребта!.. И в глубоком прошлом, и в то время, которое мы в Стихиях были. Пусть Они и решают. Я уверен: это будет достойный человек.
      — Умр-р-р, — проурчал Аэно, закрывая глаза. — Я подремлю, ладно? Прыгать по астероидам было, конечно, здорово, но утоми-и-а-ау... тельно.
      — Спи, рысенок, — Кэльх потянулся поцеловать его, но Аэно уже спал.
      Кэльх тоже прикрыл глаза, задремывая. До связи с Центром было часов десять — им давали отоспаться вволю, это потом сеансы пойдут чаще. А потом прибудут Чистые. Кэльх знал: придется помогать, опять прыгать по астероидам, выискивая подходящие, возможно, тащить за собой Замса, чтобы в точности сказал, подходит ли материал. Или он сам сумеет передвигаться между парящими в пустоте глыбами?
      Кэльх спал и снился ему Чистый огонь, беззвучно пылающий в черноте космоса.


               
Глава двадцать первая


      Каменные коридоры, пустые и гулкие, почему-то совершенно не пугали. В них было уютно, как может быть уютно в собственноручно построенном доме. Взявшись за руки, Аэно с Кэльхом летели вперед, отталкиваясь от стен, бездумно сворачивая на развилках, минуя огромные залы и небольшие комнатки, проплывая мимо пока пустых проемов, которые в будущем закроются дверями. Сложенные за спиной Кэльха крылья рождали странные отсветы, тени, плясавшие по стенам, корчившие рожи. Впору на Ниймара подумать, но его здесь не было и быть не могло.
      На орбите дальней луны Рокая пока крутилась всего лишь пустая каменная оболочка. Еще предстояла грандиозная работа: наполнить эти коридоры воздухом и светом, высадить в каменные поддоны будущих теплиц растения, доставить и расположить оборудование. Полны были только предназначенные для воды баки, но пока только мелко крошенным льдом, а в трубы между ними нужно было встроить систему очистки. Просто так было проще, Теалья проворчал, что нечего добру пропадать — и вместе с камнями пригнал целую прорву льда.
      В самом сердце корабля, рядом с будущей просторной рубкой, расположилось округлое высокое помещение. Дань всем Залам Стихий Элэйши? На планах здесь значилась кают-компания, место для сбора всей команды и отдыха. Наверняка здесь будет хорошо, но пока что было пусто и гулко, как в пещере. Только оплавленные, мягко скругляющиеся к верху стены грели вложенным в них огнем. Кэльх с Аэно зависли под самым куполом, обнявшись, укутавшись в крылья. Было странно хорошо.
      Они, на самом деле, просто сбежали сюда. В смысле, никто не отслеживал этот прыжок к уже установленной в корпусе мощной «пёсе». Центр, узнай об этом, ругался бы долго. Но... Захотелось. Пусть даже без защиты — но чего бояться в пустых коридорах? А об опасностях космоса можно не беспокоиться. Толстенные стены надежно закрывали хрупкое нутро каменного шарика, Акай расстарался на славу, перемежая камень металлом, его бы воля — и еще брони нарастил, тут уже Замс взвился, что и так за рамки предварительных чертежей вышли.
      Кэльх улыбнулся, вспомнив их споры. Странно, абсурдно и одновременно привычно: клубилось каменно-ледяное месиво, взблескивал временами металл, сливались воедино, работая, Чистые стихии, висели на подхвате одна-две пары разведчиков, готовые добавить огня, если требовалось — и над этим, хотя на самом деле только ментально, неслась такая обыденная строительная ругань, прерываемая холодными замечаниями Замса.
      Поймав его мысли-воспоминания, Аэно тоже улыбнулся, но почти сразу нахмурился. Что-то не давало ему покоя. Зудело на грани восприятия, как всегда, когда интуиция подсказывала: что-то должно случиться. Он уже привычно распахнул сознание, вместо слов — внутри корабля не было не только гравитации, но и воздуха, говорить было невозможно, — передавая Кэльху напрямую свои мысли, даже не до конца оформленные во фразы. О том, что вся команда Звездных, кроме Замса — очень живые, яркие, горячие, даже Теалья и Акай, а бессменный координатор, их «мозг» — слишком уж отстраненный, словно снова закуклившийся в себе. Хотя вот именно сейчас Замсу не было нужды в постоянном и жесточайшем самоконтроле. Понятно, что привычки из той жизни искоренить сложно. Но... Но!
      «Может, это Чистый огонь виноват? Как и тогда», — предположил Кэльх.
      «Я бы согласился, но не могу», — Аэно передернул плечами, словно пытаясь унять зуд в загривке. После того, как он довольно долгое время пробыл в облике рыси, какие-то характерные движения оставались и в человеческой ипостаси. Как и у всех Звездных, способных принять животный облик. А Замс, кстати... Аэно нахмурился и вспомнил: те сообщения о его появлении. Ну конечно, змея. Кто бы сомневался!
      «Все будет хорошо, рысенок. Все будет хоро...»
      «Хранители», — ворвался в их единение голос — кто бы подумал? — Замса. Аэно аж вздрогнул: да никак, Стихии шутили? Чтобы вот стоило заговорить, и сразу предмет обсуждения явился. А после следующих слов он и вовсе зашипел сдавленно.
      «Мне нужна ваша помощь».
      
***


      После той истории с Айятой в Тайгара словно влили новые силы. Их хватило, чтобы за два года проглотить и весь курс школьного обучения, и часть цехового. Но то, что он был занят почти исключительно учебой, не мешало ему внимательно следить за тем, что творится в жизни окружающих его людей. Вернее, даже не так — он и не следил, он просто знал, как может знать ветер, который заглядывает любопытным сквознячком в любую маломальскую щелочку.
      Знал, что его всегда такой серьезный и ответственный старший братец Малрик чуть не связался с компанией «черных копателей». Тайгар не понял, кто это такие, он просто подслушал... то есть — ветерок принес, что новичков планируют «посвятить и повязать кровью». Естественно, допустить этого Тайгар не мог, он просто позвонил в отделение стражей дорог, уверившись, что Малрик из этой компании уже ушел. А потом как бы невзначай оставил открытым свой инф с заметкой об арестованной банде на экране.
      Тайгар знал о том, что его ато и амо планируют заканчивать обучение и жениться. Потому что все уже взрослые, у всех уже не только дипломы будут, но и опыт есть, полученный на практике, на подработках, набранных для оплаты учебы, и можно сразу идти на предприятие. Но еще он знал, что очень многие молодые, получившие и знания, и опыт, уезжают из Керали. Завод не резиновый, дать работу всем молодым специалистам и рабочим не может. Рабочие руки требовались на западе. Там силами многих нэх потихонечку очищалась земля, там простаивали шахты, заводы, плавильни. Но Тайгар, поговоривший с Акаем, с Фаратом, с Хранителями, расспрашивая их о западном регионе, эгоистично воспротивился мысли о том, что его семья уедет трудиться в этот ужас. Потому что интуитивно чуял: нечего им там делать. Привычные к другому климату, к жаркому и сухому воздуху, они будут там болеть.
      Да, возможно, он был слишком... категоричен? Тайгар перебирал знакомые слова, подыскивая нужное, но не находил. Просто полнилось в груди, вырывалось с каждым вздохом: эти люди ему важны. Важны настолько, что он на песок изойдет, но сделает все, чтобы они были счастливы. Даже если вот так, как с этими «копателями», потому что нельзя, невозможно было допустить, чтобы Малрик вдруг исчез, оставив остальных, оставив Тамиру, которая уже вовсю к свадьбе готовилась.
      Откуда у него вообще мысли-то такие появились, в непонятно что ввязываться? Тайгар принялся выяснять и взвыл: деньги! Малрик тоже понимал, что ему надо на что-то кормить семью. И, пожалуй, больше Укаша — потому что прицельно ходил по местам предполагаемой работы, расспрашивая об условиях, заработке и всем прочем. Потому и понял первым: в родном Керали им ловить почти нечего. Устроиться можно, но на совсем низкую зарплату, а для обремененного семьей человека это не выход. Малрик рассчитывал покрутиться с «собирателями» и зазвать в команду Укаша, вдвоем было бы всяко спокойнее. И если бы это были настоящие, лицензированные старатели-поисковики, все бы ничего. Да, опасно и трудно, но некоторым командам везло. И вот именно это Тайгара не устраивало. Он не желал, чтобы его семья полагалась на призрачное «везение». Нет, все должно быть четко. Ясный и понятный путь, по которому можно идти дальше, жить... Ждать.
      В такие моменты он с ногами забирался в кресло и, напряженно уставившись в одну точку, думал. Думал о времени, когда все-таки улетит. Ведь уже почти полгода дома появлялся от случая к случаю! И то по большей части спал. Не потому, что не хотелось посидеть, поговорить со всеми, испечь пирожков, поэкспериментировав с начинками, рассказать о жутком и прекрасном космосе. Просто, пусть он и в меньшей степени был нужен при постройке корабля, но и ему дел нашлось по самое горло. Вся система вентиляции, очистки воздуха — все это на нем будет, и он старательно свистел в остывающих коридорах, гоняя по воздуховодам газы, какие уж остались после строительства, чтобы проверить, как оно будет. Где-то приходилось указывать на недочеты, и ему пришлось научиться не мямлить, четко, обоснованно доказывая свою точку зрения. Это все очень помогало расти над собой. А во многом заслуга в том, что в самом деле рос, была... Айяты. Именно в общении с ней, не по годам взрослой, он и сам становился взрослее. И тоже давал ей что-то нужное, тормошил, пусть и в присутствии взрослых женщин, чтобы ни в коем случае не замкнулась в себе, не отгородилась от всего мира колючей стеной эст ассат.
      А ведь могла, в первые недели так и делала, шипела на всех: на него, на женщину, которая приходила проведывать и помогать ей по дому; на учителей в школе, пытавшихся как-то растормошить; даже на других учеников, осторожно приглядывавшихся к ставшей поухоженней, но еще более дерганной девочке.
      Замалчивать ситуацию не стали. Тайгар бы вихрем взвился, если бы попробовали, но нет. Дошло: Айята ни в чем не виновата! Говорили все вместе, и даже Мала и Тамира, сумели не только до Айяты достучаться, разобрать ее броню, помочь ей поверить в себя, свои силы и возможности, но и остальных заставить понять, что Айята нуждается в нормальном общении. И, когда Тайгар уже заканчивал обучение в школе, Айята стала спокойнее, увереннее, даже научилась улыбаться.
      Ох, как же трудно было изыскивать время на то, чтобы прийти к ней. Если семья еще могла понять, когда возвращался и просто падал, засыпая, едва ли не у двери на коврике, то Айята... Нет, наверняка поняла бы. Он знал, что девочка следит за успехами проекта, хотя она и редко о нем спрашивала. Просто заметил, что в каждый его приход она старается дать отдохнуть, иногда даже не требуя разговаривать с ней. А уж когда улыбалась и легонько касалась его руки... Сил прибавлялось, и глаза открывались пошире, и слова благодарности за ему, именно ему лично приготовленное угощение сами собой складывались так, как было принято у кочевников.
      Так, как было принято у мужчин, готовых побороться за внимание девушки. Когда Тайгара отозвала в сторонку куратор Айяты и спросила, в своем ли Звездный уме, он поначалу опешил. Да что она... Айяте всего-то четырнадцать было тогда!
      — Вы что... Я нэ!.. — аж задохнулся он. — Нэ оскорблю!
      А у самого кулаки сжимались: пусть только попробуют запретить общаться!
      — Но ты улетишь, и еще неизвестно, вернешься ли, — заметила женщина, с пониманием глядя на него. Такого еще юного — но Тайгар стремительно взрослел, уже не выглядел подростком, скорее, юношей, у которого потихонечку и пушок над губой прорастает, и коса уже гора-а-аздо ниже пояса и толще запястья.
      — Улэчу, — голову наклонил, будто против ветра шел. — И обэщаний просить нэ буду. Но я вэрнусь!
      Куратор не нашлась, что ответить. Да и что тут можно было сказать? Все равно все зависело только от самой Айяты, а она, насколько успела понять женщина, свой выбор сделала. В ней ведь тоже текла чистая кровь детей пустыни, а еще в этой крови уже пела сила, пела, отзываясь на чужие ветра. Теперь становилось понятно, за что ее так ненавидела старуха. Чувствовала, наверное, врывающиеся иногда в затхлую духоту квартиры ветерки, понимала, что просто так удэши помогать не будет. Ну, в ее мире, насквозь пронизанном лживостью и эгоизмом — не стал бы.
      Сейчас — и с немалой помощью того же Тайгара — квартирка была чистой, аж сверкающей, хотя и почти пустой. На стипендию от Совета особо не разгуляешься. Правда, уюта добавляли многочисленные плетеные и тканые коврики — их Айята делала сама, да еще и успевала на заказ что-то сотворить, это тоже прибавляло малую монетку к доходам. Тайгар ловил себя на том, что порой, даже почти засыпая, выбирается к ней. Чтобы на кухне гремела кастрюлями куратор, готовя нехитрый обед на ближайшие пару дней, Айята сидела, перебирая толстые нитки, а он дремал, свернувшись клубком на продавленном диване, иногда открывая глаза, глядя на уверенные движения тонких рук — и закрывая снова.
      Тихий, робкий уют, который вызывал в памяти смутные воспоминания о семье и доме. И Тайгар отчаянно хотел, чтобы у остальных было так же. Чтобы приходили с любимой работы, усталые, но довольные, как Намар — вот уж кто буквально сиял, вылетая из лабораторий и оправдывая свое имя — и их ждали такие теплые вечера.
      Но для этого предстояло немало поработать. Для начала — ему, головой, прикидывая, как бы это так устроить. Пришлось потрудиться, по крупицам собирая информацию. Поговорить, осторожно, цепляясь за оговорки, за намеки, с Керсом, с Фаратом, преодолеть робость перед могучим и внушающим трепет Янтором. Вот уж с кем опасался разговаривать, подозревая, что мудрый Отец Ветров чует все его хитрости насквозь. Тот же усмехнулся и посоветовал обратиться к Ниилиль. Вскользь, намеком — но Тайгар воспрянул духом: не запретил! Понял — и... поддержал?
      Такая, пусть даже совершенно незаметная со стороны поддержка приободрила неимоверно, и он подступил с расспросами к Родничку. Смущался неимоверно: как же, даже в пустыне обрывки сказок о ней гуляли, он помнил их по детству — тому еще детству, когда слушал и не верил: как это, горы до неба? Как это, поле в траве? А она оказалась совсем простой в общении. Такой... девчонкой, и дважды материнство все равно не заставило ее превратиться в степенную тихую реку: Родничок остался веселой горной речушкой, не наступило еще время, когда стремнина ее долгой жизни станет широким разливом на равнине. Стоило только заикнуться — рассказала сама, со смешками и смущенным румянцем, с теплыми словами и воспоминаниями с капелькой грусти о побратиме.
      Тайгар внимал, впитывал ее звонкие слова, жмурился, подставляя лицо прохладным брызгам. И был до безумия счастлив: как все просто, оказывается! Как все умно Стихии придумали! А он, балбес, уже сам себя напугал неведомыми трудностями, хуже Малрика. Но ничего, теперь-то он знал, как и что делать!
      Свадебные приготовления закончились как-то одновременно с самым напряженным этапом строительства корпуса корабля. Очень вовремя, как считал Тайгар. Потом-то дошло: не просто вовремя, все подгадали именно к этому моменту специально, потому что без него — какая же свадьба? И не просто так — пришли в Совет, расписались в книге, а все, как полагается, а потому — у родичей в самом ближнем к Керали оазисе. Потому что Укаш и Тамира родом оттуда, а Мала и Малрик уже слишком прониклись традициями пустыни, и во многом тут был виноват и сам Тайгар, очень уж увлеченно он рассказывал о своем времени.
      И он затаив дыхание смотрел на сестер, таких нарядных, таких... И, что уж таить — тихонько мечтал увидеть в свадебном венке Айяту. Чтобы так же шла, пестрые рукава расправив, шурша драгоценными бусинами ожерелья, позванивая колокольчиками в венке, улыбаясь счастливо: ее день! Ее праздник! Ну и немного чей-то еще. Хотелось бы верить, его.
      Но об этом было еще рано думать, хотя мечтать-то можно, никто не запретит. А пока смотрел, как идет вкруговую одна стеклянная чаша с молоком дракко, связывая не просто две разные пары — а всех четверых. Потому что одной семьей стали, без шуток, готовы и дом один на всех делить, пока не встанут на ноги, и помогать друг другу даже не по первой просьбе — вообще без просьб. И шагнул к ним, шагнул по горячему песку, опуская незаметно разрезанные ладони на их руки — связанные свадебными лентами.
      — Стихии, это семья моя!
      И где-то в глубине ослепительно-синего неба захохотал ветер, упал жарким выдохом вниз, без остатка впитываясь в тех, кого Стихии благословляли по зову и просьбе своего сына.
      
***

— ...и разберите последние данные по «Светочу». Система каталогов прежняя, завершите законченные без меня.
      — Как скажете, Замс, — молоденький этин-помощник старательно вбил последние указания в инф, поднял голову. — Что-то еще?
      — Нет, на этом все.
      — А-ага... Через сколько вас ждать?
      — В лучшем случае — день-два.
      — А... — закрывший инф помощник замер, растерянно глядя на Замса: тот всегда выдавал абсолютно четкие сроки. — А в худшем?
      — Не знаю, — Замс откровенно поморщился.
      — Хорошо... — растерянно кивнул помощник. Потом замер.
      — Замс?
      — Да?
      — У вас руки дрожат.
      Глянув на свои руки, Замс ничего не ответил, первым выйдя из опустевшего главного зала Архива. Как-то так получалось, что именно он был центром этой комнаты, оживлял ее, заполнял своим присутствием даже в нерабочее время. И сейчас, закрывая двери, помощник невольно поежился.
      
      Хранители нашли Замса у мемориала Аватаров. Сейчас, к вечеру, здесь было не так людно, и удэши ничем не выделялся среди немногочисленных посетителей. Стоял, сцепив руки за спиной, смотрел вниз, на неугасимо пылающий огонь, место, где он покинул мир — и возродился снова. Окликать вслух или касаться его они не стали, просто Кэльх тихо позвал мысленно:
      «Замс? Мы пришли».
      Сам расскажет, что случилось и чем помочь — как всегда, чистую суть, без лишних слов и умствований. Он так и сделал, тоже тихо, не нарушая покоя тех, кто пришел к мемориалу подумать о своем:
      «У вас есть место для выплескивания огня. Око, полагаю? Отведите меня туда».
      Строго говоря, пещерка у Ока была не их, но Отец Ветров уже давно смирился с тем, что это больше не его убежище. Там и от былого убранства ничего не осталось, даже потеков расплавленных кристаллов — выгорело до костей гор, чистая сфера пустого пространства, безо всяких излишеств. Акмал по их просьбе укрепила ее оболочку изо всех сил, чтобы подточенный огнем и перепадом температур камень в очередной выплеск не рухнул на головы двум дурным Звездным. Правда, и выплесков тех именно здесь уже не случалось — всю энергию тратили на постройке корабля, а последний, на эмоциях, произошел в Ункасе.
      Так что Замса переместили огненным путем сразу к пещере, к тоже изрядно оплавленному входу, который теперь еще и под углом внутрь горы уходил, чтобы точно наружу огонь не выплеснуть. Осмотревшись и кивнув своим мыслям, Замс неторопливо двинулся вперед, аккуратно ступая по выглаженному жаром камню и на ходу объясняя:
      — Стихии довольны. Последний этап практически завершился, осталось совсем немного. Один из моментов — я. Мне необходимо принять Звездное пламя, чтобы слышать голоса звезд.
      — Но в одиночку ты этого сделать не можешь, потому что слишком чист, — идущий следом Аэно даже не спрашивал — констатировал факт. — Что для этого нужно? Насколько я понимаю, Чистое пламя приглушает эмоции и желания, а для инициации нужен яркий всплеск?
      — Да. Вы передадите мне огонь, когда я окончательно... потеряю контроль, — Замс пошатнулся, оступившись, привалился плечом к стене.
      «А я тебе говорил, — сердито рыкнул, пусть и мысленным шепотом, Аэно Кэльху, бросаясь вперед, — это он сам!»
      Подхватил за локоть, встревожено глянув в лицо. И чуть не выругался вслух: выглядел Замс — на костер краше несут. Виски все мокрые от пота, радужки за расширившимися зрачками не видно, взгляд откровенно плыл. С трудом сфокусировавшись на Аэно, Замс как-то удивленно выдохнул:
      — Больно...
      — Ты что с собой сделал?!
      Впрочем, задавать вопросы времени явно не было, только в четыре руки отволочь Замса в основную, «огнеприемную» камеру убежища, не обращая внимания на то, как вздрагивает от чужих прикосновений, кусая и без того уже в кровь изодранные губы.
      — Помоги его раздеть. Хотя бы сверху. Кажется, я понял, нужен телесный контакт, как у Керса и Эллаэ, — Аэно уже содрал с Замса теплый спаш и наклонился, разувая.
      Кэльх помогал, стягивая с Замса рубаху. Тот не сопротивлялся — он уже и говорить не мог, только головой мотал, будто из последних сил протестуя против того, что с ним творилось. И в какой-то момент завыл-заскулил едва слышно, на одной ноте.
      Обняли его с двух сторон, Кэльх накрепко прижал к груди спиной, удерживая руки, чтобы не попытался отпихнуть, Аэно жестко зафиксировал голову, прижался лбом ко лбу.
      — Давай же, отпусти себя... Ну!
      Повелительный рык словно подхлестнул, Замс выгнулся, забился — и закричал наконец в голос, позволяя себе окончательно провалиться в боль.
      Зачем и почему он выбрал именно это, Аэно не знал, не хотел знать. Хотел только облегчить страдания упрямца, выполнив его просьбу. Встретился взглядом с Кэльхом — и разом направили объединенный поток звездного огня в тело Замса, стараясь только не переусердствовать. Но уже очень скоро оба поняли: от них тут почти ничего и не зависит, Стихиям самим ведомо, сколько и чего отмерить Замсу. Оставалось только вливать и вливать в него силу, чуть жмурясь от того, что тело Чистого огня с каждой секундой все больше казалось вырезанным из яростного света.
      Он так и не полыхнул. Наоборот, вобрал в себя весь щедро даримый огонь, будто истаивая в нем, одновременно наливаясь смутным, неверным цветом. Уже не Чистое пламя, а может быть и оно, но впитавшее в себя блеск звезд, все их оттенки, от холодных сине-зеленых до теплых желто-красных тонов. И, когда все закончилось, между Хранителями остался лежать мальчишка хорошо если лет десяти. Вздрогнув, он распахнул глаза — огромные, еще полные отголосков боли — и заплакал. И Хранители, укутав его собственными унами, обнимали, так и не отпустив, только чуть переменив положение, чтобы переплести руки и уложить головой на них. И в две руки, оставшиеся свободными, выглаживали из висков остатки боли, стирали слезы.
      — Тш-ш-ш, огонек, тш-ш-ш, — тихо бормотал Кэльх, гладя растрепанные белесые волосы.
      Именно белесые, с каким-то смутно пробивающимся оттенком рыжины, а не выжженные сиянием Чистого огня до полупрозрачности, как раньше. Тот цвет и сединой назвать нельзя было, этот же будто светился изнутри, мерцал едва-едва, больше угадываясь — точно так же, как и зелень глаз.
      «В Ташертисе в наше время таких огоньками называли, рыжих и зеленоглазых, — пояснил Кэльх Аэно. — Считали, что им проще Стихию принимать».
      «А у нас только такие настоящими огневиками и считались, — мысленно усмехнулся тот. — Я потому и удивился, когда тебя впервые рассмотрел: не рыжий, не зеленоглазый».
      «Уж какой случился, — рассмеялся Кэльх. — Смотри, уснул».
      Замс — хотя этот мальчишка с трудом ассоциировался с прежним Замсом — и правда задремал, пригревшись, вымотанный слезами. Кэльх осторожно сел, держа его на руках и осматривая. Нахмурился: похоже, как и они раньше, Замс неосознанно воссоздал свое прежнее тело, каким его помнил. А на память Чистый огонь не жаловался никогда, ни в первой жизни, ни во второй.
      Он был... Некрасивым, пожалуй. Из тех несуразных, угловатых детей, которые после превращаются в тощих голенастых подростков, обретая настоящий облик, лишь повзрослев. Но здесь было что-то еще. Слишком тощий. Слишком угловатый. И то, как сжался, кутаясь в теплую ткань, прижимая кулачки к груди, будто боясь: отберут.
      «Значит, не врали...»
      «Он из сирот, как Вороненок, да? Дитя улиц», — глаза Аэно вспыхнули рысьими огоньками, как всегда, когда вспоминал о Мино и впервые в жизни увиденных беспризорных. В Эфаре и в худшие времена сирот без помощи не оставляли, забирали в семьи родичи или даже просто соседи, а в то время, когда он родился — тем паче.
      «Да. Говорили, его приняли в Совет восемнадцатилетним — а в двадцать он полыхнул. Я... — Кэльх виновато опустил плечи. — Я как-то и не задумывался раньше. Замс казался частью Архива, знаешь, что-то такое постоянное, неизменное. Как само здание».
      «Тогда в Ташертисе мало кто об этом задумывался, да и в Аматане тоже. Эфар всегда в этом стоял наособицу, а я иного и не знал, оттого так ярко воспринял».
      Аэно мягко коснулся щеки любимого ладонью, передавая то, что словами было не сказано: вины вот именно Кэльха, который даже фаратским хранителем не был, в той ситуации было меньше, чем он себе уже навоображал, да и винить себя за полутысячелетнее прошлое глупо. Изменилось все, и ведь не без его же, Кэльха, помощи изменилось. И еще самую малость сейчас, для одного Звездного. Кэльх встал, кивком позвал Аэно:
      «Идем, его лучше отнести в Эфар-танн. Я думаю, дядя Нар не откажет приютить, пока в себе разберется».
      «Думаю, ему только в радость, — мудро усмехнулся тот. — Чем больше детей, тем моложе выглядит наш нехо, словно и сам молодеет рядом».
      Они оба оказались правы: нехо Айэнар не отказал, обрадовался «еще одному огонечку». Только вспыхнули в глазах искорки удивления, когда понял, что вот этот сонно трущий зареванную мордаху мальчишка — это тот самый неприступный Замс Чистый огонь. Его уложили спать и перепоручили заботам служанки: найти подходящую одежду, присмотреть, как встанет. Хотя и Аэно, и Кэльх сомневались, что это случится скоро. Они-то, привыкшие меняться и ломаться, подобное переживали с трудами, а Замс... Ох и тяжело ему будет первые дни. Но они будут рядом. Поддержат. А пока обоих заботил другой вопрос.
      — Я правильно помню, он сказал «один из моментов»? — спросил Кэльх Аэно, когда вышли в коридор и прикрыли дверь, уже не рискуя потревожить спящего.
      — Правильно помнишь. Видимо, еще одним будет появление капитана для нашей экспедиции. И еще же ничегошеньки не понятно, что со способом двигать корабль. Это третий. Нам только ждать остается.
      
      Замс проснулся через два дня. Нехо уже порывался отправлять сообщение в Ривеньяру, звать Амлель или Ниймара — он сам не решил, но за неестественно долго спящего удэши переживал, как за родного. Аэно с Кэльхом стоило многих трудов уверить его, что это нормально, с Замсом все в порядке, ему просто нужно отдохнуть.
      — Он ведь, чтобы стать собой, такое пережил, — качал головой Кэльх. — Никому бы не пожелал.
      Нехо очень серьезно посмотрел на него, потом на увлекшегося разговором с нехином Аэно и тихо спросил:
      — И вы тоже, так ведь? Это требование Стихий такое — сломаться, чтоб... срастись правильно?
      — Мы еще в той жизни сломались, — криво улыбнулся Кэльх. — Так и ушли: сломанными. А срастались уже в этой.
      Заметить тревогу в глазах нехо труда не составляло. Он искренне не желал своим детям судьбы хранителей. И, наверное, их этот жребий минует, род анн-Теалья анн-Эфар платит дань Стихиям тем, что в нем рождаются Огненные Стражи. Отчего-то и Кэльху, и Аэно, несмотря на разговор с Аманисом, краем уха следившему за беседой нехо и любимого птаха, тоже не хотелось, чтобы кто-то из сестренок стал хранительницей. Или тот ребенок, которого нейха Келеяна ждала сейчас. Слишком хорошо они знали, насколько тяжел выбор и нелегка эта судьба и ноша. Что довелось пережить Замсу, что он сделал свой выбор даже не в четырнадцать — как Аэньяр — а всего в десять? Чем ударили по нему улицы Фарата, что отобрали, отдарившись после жгучим Чистым огнем? А он ведь действительно мог жечь, раз выжег из мальчишки все эмоции. Что он ощущал тогда, становясь Хранителем?
      Этого ведь даже не заметили. Вернее, его и как Хранителя никто толком не воспринимал! Безупречная статуя, бессменный страж Архива, готовый помочь найти нужное. Кэльх вспоминал, как сидели тогда за столом, зарывшись в книги, а Замс неподвижно возвышался за своей конторкой. Вспоминал и ежился: оно же... Чудовищно было!
      Наверное, осознав это, Стихии и дали ему сейчас второй шанс. Вернули детство, в котором Замс чувствовал себя совершенно неуверенно. Тоже эмоция, если так подумать: его смущение и растерянность, когда пришел следом за служанкой в обеденный зал, к уже давно накрытому столу.
      — Доброе... утро?
      И как широко-широко распахнулись его глаза, когда нейха Келеяна обняла, так, как привыкла отвечать на приветствие своих детей:
      — Доброе, огонечек, хорошо спалось? Садись, — и подтолкнула к специально для него оставленному месту за огромным столом, между Хранителями.
      Аэно это напомнило, как приезжали в Эфар после рождения Аленто — и так же усаживались рядом с ним. Он усмешливо прищурился и растрепал Замсу рыжеватую челку.
      Тот вздрогнул, как-то вжав голову в плечи.
      — Я...
      — Ешь, — Кэльх придвинул полную тарелку. — Ты потом все объяснишь. Или не объяснишь, если не хочешь. Хорошо?
      — А...
      — Точно никто выспрашивать не будет. Здесь так не принято. Ешь, — Аэно сунул ему в руку ложку и положил рядом разломленную пополам еще горячую лепешку.
      Неловко кивнув, Замс принялся за еду, то и дело посматривая по сторонам. Может, сравнивал этот Эфар-танн и нехэев с теми, кого видел недолгие несколько дней? Он ведь почти все время тогда провел в комнате, отсыпаясь после тяжелого с непривычки пути через горы. Но в один из дней вышел, Аэно четко помнил белые волосы, плывущие в полутьме коридора, внимательный взгляд, которым Замс буквально ощупывал стены замка, украшавшие их гобелены.
      Должно быть, тогда он чуял тепло, которым щедро делились Хранители с замком. Сейчас — что он чувствовал? Что от древнейших камней уже совсем не веет холодом, несмотря на то, что род, хранящий Эфар, все равно остался больше воздушным, пусть и носит титул Алмазного? Но выспрашивать в самом деле никто не станет. Аэно понимал — если Замс и раскроется, то только сам, как цветок, которому, внезапно, подсыпали жирной вкусной земли и полили теплой чистой водой. А уж света и воздуха в Эфаре всегда было вдоволь.
      Замс снова бродил по коридорам, теперь меряя их маленькими детскими шагами. Поначалу шарахался, завидев слуг, будто не имел права находиться здесь, но постепенно это сошло на нет: для потерянно бредущего мальчишки у всех находилось доброе слово или ласковый взгляд, а то и пирожок со сладкой начинкой. Кажется, эти пирожки Замса и убедили окончательно, что он тут не лишний.
      Странности всплывали и снова исчезали, присматривавшие издалека Хранители только вздыхали или молчаливо ярились, видя, как дрожащими осколками проявляется чужое прошлое. И истаивает в теплых ветрах, не заставляющих чужое пламя метаться, а осторожно поддерживающих его горение, только чуть ярче, чуть теплее.
      Вспыхнуло оно только в тот момент, когда Аманис, как всегда, загруженный чем-то отцом, потрепал Замса по плечу, мимоходом пробегая в библиотеку:
      — Аттэле*, может, тебе книжку какую интересную дать?
      Замс в ответ только вытаращился, после чего улыбнулся неуверенно.
      — Не надо. Не надо книжек.
      — Тогда оденься потеплее, на улице прохладно, сходи прогуляйся. Там младшие бесятся, в снежки играют. Иди-иди, к обеду аппетит нагуляешь, — и еще и подтолкнул ласково.
      И убежал, оставив Замса переминаться с ноги на ногу. Наблюдавший с лестницы Аэно собирался было подойти, заговорить, но Кэльх поймал его за руку, удержав на месте. И не ошибся: Замс ушел куда-то, уже не растерянно, а вполне целенаправленно.
      — В Учебную, пошли! — выдохнул Кэльх.
      И оттуда они смотрели, как три девчонки утаскивают поначалу скованного Замса в свою игру, на ходу тараща глаза: наверняка признался им, что в снежки играть не умеет. Не то, чтобы они в самом деле были девчонками. Все три дочери нехо за прошедшее время перелиняли, стали статными горскими красавицами, такими удивительно разными, пусть и похожими. Но, когда выдавалось свободное от учебы время, словно окунались в детство, ничуть не брезгуя играть в снежки с детьми замковых слуг, вовлекая в свою веселую возню и Аэно с Кэльхом, когда поймать умудрялись, и даже строгого, серьезного старшего брата, потому что «мозги в узелки завяжутся».
      Это была лучшая компания для Замса, пусть даже поначалу он еле шевелился. Кэльх всю щеку искусал: видел, что тот боится. Боится порвать свою одежду, попасть снежком в другого, когда к нему слишком резко разворачивались — почти отшатывался, неосознанно вскидывая руку. Жители этого времени, может, и не распознали, в чем дело, потихоньку все-таки растормошив мальчишку. А вот Кэльх — видел. Видел и Аэно. И догадки свои озвучил прямо, как всегда:
      — Он ведь не с рождения на улицах жил. Его выгнали. Сперва приняли — а потом выгнали, да еще и вины навешав на плечи больше, чем снести мог.
      И так гнев в голосе треском-рыком перекатывался, что теперь уже Кэльху пришлось обнимать и напоминать, что все поменялось. Вот и Замс сейчас выправляется, как подломленное деревце, заботливо подвязанное и подпертое.
      Чего они, правда, не ждали — так того, что Замс явится к ним в комнату глубоким вечером, почти ночью, когда все население Эфар-танна постепенно отходило ко сну.
      — Что-то случилось? — удивленно поднял голову Кэльх.
      Они с Аэно валялись в обнимку, читая книгу, и вообще-то уже собирались гасить свет и... Ну и спать тоже, да. Попозже. А серьезная мордашка Замса намекала на что-то важное, рушившее планы на корню. Особенно когда он закрыл дверь и... забрался на кровать, неловко пристроившись под рукой Кэльха.
      — Расскажешь? — Аэно даже головой помотал, до того четко снова вспомнилось, как вот так же прибегал к ним Аленто, чтобы погреться в братских объятиях. Разве что пристраивался все-таки сперва к нему, а потом уж и Кэльх обнимал. Но сейчас-то понятно, Кэльх Замсу все-таки... не ближе, пожалуй, но чуть знакомее. И это «чуть» сказывается вот так.
      Он закрыл книгу, заложив страницу вышитой ленточкой, и решительно погасил ночник. Секретами и проблемами делиться лучше в темноте, хоть ей и не нашлось места в комнате — горел камин, потрескивая и добавляя тепла и уюта. Камины в замке и оставались-то только ради него, отопление было уже давно другое, проведено и скрыто под деревянными полами. Но сейчас живой огонь — самый обычный, не далекий звездный, был нужен всем троим.
      Завозившись, Замс перебрался через Кэльха, поерзал, устраиваясь на пригретом месте, пытаясь уложить руки-ноги, не утыкаясь никому в бок острыми локтями и коленками.
      — Нечего рассказывать, — тихо, совсем не по-детски серьезно, сказал он. — Отгорело, наверное. Мне... Просто холодно.
      И дело было вовсе не в том, что замерзло тело. Потому и не стали натягивать одеяло, вернее, укрылись все втроем одним, но больше заботились о том, чтобы поуютнее обнять мальчишку, в четыре руки, чтоб расслабился, наконец, подсунул холодные пятки к их ногам, согреваясь, чтобы перестал зажиматься, доверчиво откинув голову на плечо Кэльха, стиснув пальцами запястье Аэно. Чтоб не вздрогнул, когда тот сам приткнулся к его плечу и тихо замурлыкал, изменив горло, нагоняя сонной дремоты на обоих огневиков.
      Замсу было нужно это. Ощущение дома, семьи. Не родных по крови, может быть, но родных по силе, по взгляду на мир. По дороге, выбранной в этой жизни. Нужно было то тепло, которого — теперь Аэно понимал — в той жизни мальчишка не видел вовсе.
      Да полно, была ли у него семья? Ни в детстве, ни во взрослом возрасте — Чистый огонь всегда горел в одиночестве, отбирая у самого себя все силы и время.
      — Спи, ребенок, спи, — тихо вымурлыкивал Аэно.
      Там, в прошлом, не было у него корней. Потому и ушел, отгорев в Ллато, и — Аэно, сглотнув внезапно перекрывший горло ком, мысленно воззвал к Стихиям, повторяя вслух то, что днем, сам не заметив, озвучил Аманис:
      — Спи, аттэле, завтра будет все по-другому.
      Ох, как же он оказался прав... И дело даже не в том, ответили или нет Стихии, подтвердили ли Они сказанные слова. Спросонья Аэно этого разобрать точно не мог. Зато прекрасно осознал, что между ним и Кэльхом лежит уже не мальчишка — жутко костлявый подросток, тощий настолько, что об кости уколоться можно.
      И подросток этот не спит, а вот не шевелится и полыхает он вовсе не от того, что вчера перегулял на морозе. На нюх Аэно, особенно после полученной возможности обернуться рысью, не жаловался, а уж отличить этот запах мог легко и без труда. Приоткрыв ресницы, скосил глаза чуть пониже и понял, что был прав на все сто. И теперь, кажется, придется ему еще кое-что важное объяснить, только не так, как в свое время пытался объяснить Кэльх. Аккуратнее, чтоб не напугать. А вот как? Замс ведь сейчас попросту разревется, потому что не понимает, что с ним. А что не понимает, Аэно слышал по слишком громким, паническим даже мыслям.
      «Хочешь, я расскажу тебе сказку?»
      «А?» — прорвалось сквозь мешавень из страха, стыда и непонимания.
      Стихии, да он же должен был читать о таком! Аэно не верил, что у огневиков ничего подобного не было, наставлений для юношей каких-нибудь... Нашел же Кэльх ту, так помогшую им самим, книгу! Но, видно, нахлынувшие с опозданием на многие года эмоции вымели из головы Замса все знания.
      «Сказку о бедолаге-нехине из одаренного Воздухом рода. Слушай же...»
      А перекладывать свою собственную историю на сказку, да еще такую, оказалось сложно. И до жути смущающе — к концу у Аэно у самого уши пылали.
      — Постель подожжете, — сонно бормотнул Кэльх, которому от двух полыхающих мальчишек под боком стало жарко.
      «А потому, самое главное правило, которое тот нехин затвердил на всю жизнь: если чего-то не понимаешь, не знаешь, можно ли, не уверен в чем-то — просто спроси того, кто старше», — закончил Аэно.
      Как раз вовремя: Кэльх проснулся окончательно и теперь смотрел непонимающе. Особенно когда смущенно рассмеялись оба, и Замс торопливо сбежал.
      — Аэно?..
      — Четырнадцать! Кэлэх амэ, ему четырнадцать — и он огневик! — рассмеялся Аэно, рывком переворачиваясь и прижимая Кэльха к постели, ласково куснув за плечо.
      — Сти... Стихии! — округлил глаза тот. — Да он же... Рысенок? Рысенок, ты что творишь? Нам на завтрак успеть нужно! Нас иначе дядя Нар съест!
      — М-м-м... не, только понадкусывает... — совсем по-рысьи острые зубы чувствительно прикусили Кэльха за загривок, который сейчас не защищали длинные волосы. И если оставить на шее следы — их нечем будет прикрыть. Только поэтому Кэльх сдался так быстро, и завтрак они все-таки пропустили, явившись ровно к обеду.
      Замс уже сидел на своем месте, остальные потихоньку собирались, заканчивая дневные дела. Села на свое место нейха, одарив Хранителей теплым понимающим взглядом: следов Аэно все-таки наоставлял, и Кэльх смущенно отвернулся. Прибежали сестрички, расселись, шумно галдя, пока отец не пришел. Явился Аманис, как всегда, уткнувшись в очередные распечатки. По сторонам он, правда, все же смотрел, изменения, случившиеся с Замсом, заметил и изумился:
      — Какой тощий! Это у тебя все в рост, что ли ушло?
      И замер, ошеломленный, когда Замс внезапно вскочил и выбежал прочь.
      — Я... Что случилось-то? Я что-то не то сказал? — заморгал Аманис, подрываясь следом. Извиниться — за что только, понять бы? — и вернуть мальчишку за стол. Тощий — откормить! Кэльх эту странную заботу на себе испытал.
      До двери Аманис не добежал, Кэльх и поймал за руку, силой усадил между собой и Аэно.
      — Замс голодал, — сухо произнес, чтобы услышали все. — Ему четырнадцать, огневики в это время становятся прожорливы — а он хорошо, если раз в день ел.
      — Но... Как так? — ахнула Келеяна, притихшие сестрички тоже загомонили со смесью страха и непонимания. Кэльх пресек все вопросы одним решительным жестом.
      — Он рос на улице. До того, как появился Вороний приют. И голод в таком возрасте...
      — Это тяжело, — дополнил Аэно. — Я мог хотя бы на кухню сбегать, пирожков выпросить...
      — ...а он, похоже, на одном самоконтроле выжил.
      — Но тогда тем более!.. — снова попытался вскочить Аманис, заливаясь краской от осознания своего промаха.
      — Да сиди ты! Дайте ему пережить это. Он же сейчас за считанные дни все те года проживает! — Кэльх выдохнул, потер лицо. — Жалость ему сейчас не нужна. Просто выплакаться, потом я найду его.
      — Вместе найдем, — тихо сказал Аэно. — И накормим. На кухне или в город сходим. Не волнуйтесь так. Все будет хорошо.
      — Вместе — так вместе, — как-то особенно покладисто согласился Аманис, опуская глаза.
      Кажется, Стихии все же услышали — и ответили. Вот так своеобразно.
      
      Кэльх ничего не мог бы посоветовать по поводу просвещения Замса относительно нужд его тела. Но Аэно знал, у кого спросить. И потому вечером, уже после того, как изловили предсказуемо нашедшего убежище в Учебной башне Замса, сводили на кухню и вчетвером налопались там пирогов с мясом и ягодами под молоко, явился в кабинет к нехо. Один.
      Выслушав его, Айэнар долго не раздумывал.
      — На побережье вам надо. В Алальяту или Садэх. Не то, чтобы там были специальные заведения... Но легко можно найти опытную женщину, которая за пару подарков не напугает мальчишку, поможет ему понять свое тело и раскрыться. Завтра на «дракко» доберетесь до воздушного порта, а там всего шесть часов лету. Сами сумеете разобраться с остальным?
      — Сумеем. Спасибо, дядя Нар! — Аэно сам потянулся обнять, радуясь, что все решилось так просто и его правильно поняли.
      Назад вернулись всего через несколько дней, но уже с привычным взгляду окружающих Замсом. В смысле — со взрослым, спокойным, разве что чуть удивленно смотрящим на мир вокруг, будто не совсем веря, что мир таков, каков есть. И на все вопросы, в порядке ли он, Замс отвечал уклончиво:
      — Мне еще рано возвращаться в Архив. Еще пару дней.
      Нехо только кивнул: пара дней — так пара дней, ему и взрослый Замс, кажется, пришелся по душе, особенно вот такой, не замороженный, улыбающийся и иногда уходящий в какие-то свои мысли, от которых на лице поселялось странное выражение. То ли удовлетворение, то ли тихая, глубинная и спокойная радость.
      — Да, аттэле, — увидев Замса, Аманис задрал голову, потому что смотреть теперь приходилось снизу вверх, как и Аэно на Кэльха и Замса. — До челки-то я теперь не допрыгну...
      И Замс, вот чудо, фыркнул и наклонился, чтобы невысокому нехину было сподручней.
      — Так лучше, брат?
      — Гораздо лучше, — Аманис взлохматил аккуратную прическу и рассмеялся, обнимая его.
      Эфар принял еще одного сына.
      И тем страннее было, что на следующий день горы на что-то разозлились. Ничем иным жители Эфар-танна не могли объяснить резко испортившуюся погоду.
      — Янтор, что ли, не в духе? — гадал Аманис, затворяя окно кабинета. — Да нет, он в Ташертисе вообще. Да что ж такое-то!
      Он почти зло поглядел на толстобокие сизые тучи, наползавшие на вершины. Ветер тоже дул оттуда, злой, ледяной, такой, что во двор после завтрака рискнули высунуться одни Звездные. Только стража на постах мерзла, но они-то в любую погоду на стенах стояли.
      Словно в ответ на его вопрос в окно ударил порыв такой силы, что Аманис не удержался на ногах, налетел на кресло и вместе с ним опрокинулся на пол. А ветер, взметнув со стола бумаги стаей белоснежных птиц, грохнул дверью в стену так, что нехин болезненно поморщился, услышав скрежет бронзы о камень, и умчался в коридоры.
      — Только бы матушка на пути не попалась, — встревожено пробормотал себе под нос Аманис, поднимаясь и потирая бок, которым приложился о стол. Закрыл все-таки окно и, оглядев учиненный ветром разгром, махнул рукой: потом приберет. Надо узнать, что стряслось. Ветер явно не просто так — посланник от кого-то. От Янтора, что ли? Тогда это к отцу, ясно, почему в кабинет вломился.
      Подумав, он поспешил вниз: мало ли, вдруг срочно понадобится? Но ветер, уронивший по пути половину гобеленов, свернул вовсе не к отцу. Все сильнее недоумевая, Аманис спешил к выходу во двор. Кому и зачем потребовались Звездные? В конце концов, можно же позвонить!
      — Что случи... — договорить он не успел, к нему обернулись, Замс — с улыбкой, Аэно и Кэльх — возбужденно блестя глазами.
      — Двое...
      — Нет, уже трое...
      — Четверо! — хором выдохнули Хранители. — Четверо новых Звездных! И...
      Теперь не договорили уже они. Ветер, как оказалось, притихший в коридоре, рванул вперед с новой силой, отталкивая Аманиса, с диким воем врезаясь в ворота, распахивая тяжеленные створки. А там, в проеме под надвратной башенкой, возник невысокий, хрупкий даже мужчина, и в тени ослепительно сияли белоснежные волосы, льдисто сверкали пробуждающимся разумом глаза. А ветер лег ему на плечи полупрозрачным полотном, скрывая наготу, взметнулся широкими рукавами, вплелся в волосы серебряными и лазурными лентами.
      Повисшую тишину прорезал вопль Аэно, метнувшегося вперед:
      — Отец! Оте-ец!
      И — мгновением позже — слаженный грохот мечей о щиты сверху, с гребня стены, где несла свою службу стража Эфар-танна:
      — Айэ, айэ, айэ! Хозяин неба вернулся! Айэ, Эфар!
__________________________________
Аттэле* — братишка, братик. Уменьшительное (горский)