Водка проклятая! Сколько жизней загубила, сколько семей разрушила, детей осиротила да обездолила… лихой бедой залила наш многострадальный народ.
Водка проклятая… Страдают и надеются до последнего вздоха матери; боятся дети, терзаясь от страха, в горечи алкогольных паров пьющих родителей; терпят, жалея и спасая, жёны. Если собрать все слёзы родных – появится новое море на планете и назовут его безотрадным словом «Печаль». В солёной воде горя горького погибнет всё живое, ибо залито оно скорбью и безысходностью.
Сколько времени надо человеку, чтобы достичь дна вязкой топи пьянства, с которого уже нет возврата? Пишут разное, но каждого спившегося неосторожно толкнула в пропасть чья-то первая поднесённая рюмка. Люди, не задумываясь, наливают, наливают хмельное… смело опрокидывают, морщась, в глотку и расцветают, раскрасневшись от ядовитой мути; загораются их глаза искорками градусов; и становятся они смелыми, раскованными и вырастают в собственных глазах. Ладно бы сами пили, а то ведь спаивают друг друга, рассчитываясь пьянящей тарой за выполненную работу, хвалятся своей ловкостью и предприимчивостью – дёшево обошлось и забывают, что на страшном судилище и за это придётся ответить. Но мы не задумываемся и от души угощаем кого-то первой стопочкой, кого-то одариваем бутылкой водки, коньяка и толкаем человека, словно поезд под откос, в адское безумие, разрушая не только его жизнь, но и жизни всех рядом, успокаивая свою совесть тем, что мол традиция такая и не я первый это начал.
Наверное, подсознательно, испытывая чувство вины, что все мы друг пред другом в этом виноваты, люди добры и сердобольны к пьяницам и алкоголикам, считая эту зависимость тяжёлой болезнью. И странная мораль у нас получается: если у человека грипп – мы не угощаем его мороженным, если болит голова – стараемся не шуметь, а вот если человек пьяница, то смело наливаем и весело смеёмся над лишённым трезвого рассудка.
Смотришь, бывает, на это и чудятся дьявольские пляски, что крутит нечисть, вселяясь в слабых, подленьких, обезумевших и закручивает водка судьбы людские так, что и рассказать страшно, и слушать неприятно, а судеб таких много и у каждого вначале всё было хорошо…
Так и Марина с Иваном долго жили счастливо. Матери радовались, соседи временами завидовали. Марина учительствовала, Иван печником был, говорят – от Бога. Профессия редкая, творческая, важная, ведь всякое дело в доме от печки начинается. Ремесло требует не только знаний, накопленных веками, но и таланта – умения слышать печь, чувствовать её. Работая, сливался с ней Иван душой и не было лучше в округе мастера, чем Ванечка-печник – по молодости, печник Иван Трофимович – в зрелости. Руки золотые – особый почёт и уважение и всяк его норовил угостить.
Наливали щедро – не жалея и с собой давали – за дело благодарили. Традиция у нас такая. Как это «на сухую» человека отпустить?
И не заметил Иван, как пристрастился к выпивке. Постепенно так, вкрадчиво просачивалась беда в дом и скрытое зло, поднятое со дна бутылок, поселилось в семье. Дети с обидой в сердце покинули родительское гнездо, едва закончив школу и хотя жалели мать, но наведывались редко. А что они видели, приезжая? Алкогольный смрад, слёзы матери, ссоры, ругань. Что только Марина не делала! Как только не пыталась спасти мужа!
Уговаривала, лечила, заговаривала и ходила по близлежащим сёлам: «Не наливайте», – слёзно просила сельчан. «Конечно», – обещали люди и отводили взгляд, потому, что заведомо лгали: знали, что лучше Ваньки алкаша – как теперь его величали, никто печь не выложит, не починит, а он – пока не выпьет – работать не начнёт. «Наше-то дело какое? – рассуждали, – его жизнь в его же руках: захочет и без нас сопьётся. Мы ему в глотку насильно не вливали».
И… наливали… А Марину жалели и даже советовали выгнать спившегося Ивана: «Толк-то какой от него? Горе одно!»
Да какая жена выгонит мужа, тем более в селе? Будет терпеть и мучиться, любить и ненавидеть, каясь, ждать смерти и спасать, спасать, спасать…
Берегла до самой старости. Иван уже давно на самое дно опустился, домой-то не каждый раз мог дойти: свалится где-нибудь под забором и спит крепко, что младенец. Летом-то ничего, а вот зимой боялась Марина, что замёрзнет. Купила она саночки покрепче да побольше и в любую непогоду, если засветло не вернулся пьяный муж домой, отправлялась его искать.
Дороги, бывает, заметёт, на дворе темно, а она бредёт в валенках, утопая в сугробах и волочит за собой салазки, освящая путь фонариком. «Иван!» – подхватывает, завывая ветер, её зов и разносит над селом.
Найдёт, с трудом уложит, привяжет бельевой верёвкой и везёт еле-еле, согнувшись под ветром и смахивая слёзы шерстяной варежкой.
– Марина, брось его, не ищи, – сочувствовали соседки. – Ну замёрзнет – тебе же легче будет. Выплачешь, да заживёшь. Разве это жизнь у вас? Как же можно терпеть такое?
– Не мне решать. А как жить-то после? Болен он.
– А ты здорова! – не понимали, судили-рядили. – Помнишь, в прошлом году он всю рассаду, что ты под заказ на продажу людям вырастила, продал и пропил! Сколько времени ты после в больнице лежала?
– Я бы его уже давно подушкой придушила, – говорила одна, а вторая ей поддакивала, – да уж лучше смерть, чем такая жизнь.
– Лучше, – соглашалась Марина, – только грех на душу не возьму и вздрагивала, вспомнив, как гонял Иван чертей по комнате, допившись до белой горячки.
Февраль лютовал! Снежные метели сопровождались низовыми позёмками и в завирухе можно было заплутать меж трёх домов.
Стемнело, Ивана дома не было. Марина волновалась. Выглянет в окно – ограды своей не видать. «Что делать?» – металась от окна к окну. Выходила на крыльцо, за ворота: «Иван! Ваня…"
Не выдержала – оделась, саночки взяла… постояла и… вернулась в дом. Страшно было самой заблудиться – в снежной пелене ничего не видать. Горько заплакала, одна надежда теплилась, может оставят в такую непогоду заночевать. Позвали его накануне на окраину села посмотреть почему печь задымила. Ан – нет: печник дело сделал, его угостили и выгнали – кому в доме чужой пьяница нужен...
Так Иван и пропал. Нашли его недалеко от своего дома спустя три недели в оттепель. Лежал на боку, словно ребёночек, подложив ладони под щёку и согнув колени. Жалели – словами не выскажешь! И пополз по селу осуждающий шёпоток, что быстро перерос в гневный глас возмущённой толпы: «Бросила… в пургу… замерзать… специально… надоел. Избавиться решила! Жестокая…»
Чуть ли не убийцей Марину называли. Каждый своим долгом посчитал высказаться и все забыли, как поучали не искать, бросить, забыть и даже придушить подушкой. Вот, какие мы все мудрёные: лишь бы в чём, но осудить…
И каждый, рассуждая, верил в свою непогрешимость, в своё светлое будущее без пьянства и не задумывался, что никто в жизни не застрахован от судьбы Марины, тем более если имеет талантливого делового мужа, которому каждый посчитает своим долгом налить. У нас ведь так принято: сделал человек дело – благодарствуя, поднеси, а откажется: «Уважь!» Не отпустят, пока не уговорят. А больше выпил – меньше деньгами взял. Выгода налицо. А что жизнь человеческая? Да кто её жалеет, особенно чужую...
Нет, Ивана пожалели всем миром, когда Марина не спасла его. Не стало ей с тех пор житья в селе и уехала она к детям. Говорят, что сколько мужья водки выпили, столько жёны слёз выплакали. Ивана спаивали всем районом, однако заливалась безутешными слезами одна Марина, но на совести каждого, кто подносил рюмку, солёная горечь её беды.
Много минуло с тех пор времени, но история о том, как жена оставила замерзать в сугробе мужа, в селе не забывается – передаётся из уст в уста. До сих пор осуждают. Добрым словом поминают печника. Сокрушаются о пропащей его жизни и нелепой смерти. И никто никогда не повинился, что регулярно спаивал Ивана, посмеиваясь про себя, и брезгливо называл его алкашом. Мало кто задумался, что в этой грустной истории налитая ими стопка водки тоже сыграла свою немаловажную роль, а может именно она и стала решающей.
23.01.2020