Пасмурное небо начало натягивать на своё лицо сумеречную маску, приближался вечер.
Где-то на западе, за горизонтом, мерцали яркие и красивые вспышки сопровождаемые раскатами грома, напоминали о том, что это война. Война, страшная богиня Смерти, пожирающая тысячи человеческих жизней за один миг, перемалывающая с человеческими костями танковые клинья, авиационные эскадрильи, мирные дома, сёла и города. Злобное лицо этой богини озарено безгубой сладострастной улыбкой, она приходит иногда во сне к Гриньке и издевательски обещает добраться до него. В полуразвалившуюся избу, из которой ушёл на войну отец и в маленьком гробу унесли Манечку.
В покосившуюся на изломанных и скрипучих петлях дверь кто-то тихо постучал. Гринька очнулся от сонного от вечного голода дурмана и нехотя крикнул:
- Входите, открыто же!
От кого прятаться, коли взять в хате нечего. Пайки, что мамка из райцентра приносит, экономно съедаются, ну как ими насытится? Работает она в госпитале, в райцентре, туда привозят раненых, и в основном хоронят их на школьном стадионе. Гринька много раз слышал, как мамка, утирая слёзы, рассказывала деду Макару о том, что лечить раненых нечем, кормить тоже. Все урожаи идут на фронт, а фронт в отместку шлёт похоронки с ранеными и самолёты с бомбами. Земля, погрузившись в глубокую печаль, была экономна на урожаи, случившаяся засуха уничтожила то, что должно было родиться.
На пороге стояли Машенька, Стёпка и Иван, детишки – погодки, из соседского дома, тёть Наташи дети. Машеньке четыре, Стёпке пять, а Ивану уже шесть годков. Батя их уже убит на войне, осиротевшие детишки от голода не особо восприняли столь скорбную весть. Гринька-то самый старший из них, десятый год пошёл. Выйдя в сени, он внимательно осмотрел детей, и сняв с верёвки мамкину шаль, заботливо ей укутал Машеньку. Стёпке достались скотные рукавицы, а на голове Ивана появилась отцовская ушанка, взамен платка-то.
Грустной гурьбой они вышли на крыльцо и осмотрелись. Морозы начали отступать, приближалась весна. Однако снег не собирался сходить, оттепель ещё не охватила деревню. Только зарево безгубой старухи на западе особенно ярко вспыхивало и слишком громко гремело.
- Гринь, мы больше не пойдём к Манечке? – спросила Маша – Ведь это же не навсегда, а вдруг она будет скучать?
- Не будет, Маш, она знает, что мы про неё думаем и будем так же скучать. Как она за нами. – Рассудительный Иван взял её за руку и подтолкнул зазевавшегося на сполохи войны Стёпку. – Пойдём?
Гринька вздохнул и повёл детскую ватагу в сторону околицы, дворами, чтоб никто не видел. Детской сущностью своей он понимал, что уже всё. Этой дорогой они больше не пойдут. Вспомнил долгие ночи, когда мама у пустой колыбельки тихо всхлипывала. Хмурый взгляд деда Макара, который на своих культяпках-протезах вернулся из райцентра, с лекарствами, но слишком припозднившись. Заливистый смех Манечки, Манюшеньки, которую вся деревня любила, как сильная простуда забрала сначала смех, потом и жизнь.
Лопата была упрятана под снегом, прямо возле кустарника. Гринька достал её и принялся копать небольшой земляной бугорок. Земля мягкая была, неоднократно перекопана, поэтому спустя минуты с помошью Стёпки они подняли маленький гробик. Открыв крышку из грубо отёсанной доски, дети достали свечи. Грьнька достал спички и начал их зажигать. Свечи церковные были, тёть Наташа их давно припасла, воцерковленная она. Дети подошли ближе к Манюшеньке. Личико было чуть румяно, и Гриньке показалось, что она улыбается.
- Обрадовалась, что мы пришли. Попрощаться. – Маша всхлипнула после этих слов, и запуталась в шали, пытаясь что-то достать из-за пазухи.
- Давай я! – Стёпка помог откинуть шаль, расстегнуть тонкое пальтишко – Вот она, доставай!
Маша достала мягкую куклу Лизу, предмет зависти всей деревенской детворы.
- Помнишь, я обещала подарить тебе её? – Маша наклонилась к Манюше и положила куклу рядом. – Извини меня, пожалуйста, что я сразу не подарила. А сейчас забирай, пусть она тебя радует там.
Стёпка, затем Иван начали плакать. Маша встала, и, сдерживая крик, скорчила мокрое от слёз лицо.
- Прощай, сестричка. Прости, что я тебя за чашку заругал тогда…
Когда гробик был накрыт, его положили на дно неглубокой ямы, дети замёрзшими ручками бросили туда по кому земли и Гринька начал закапывать. Ребятня плакала, все четверо.
Возвращались молча. Взрослые не дали им попрощаться с лучшей подружкой по детским играм, похоронили её сами. Костлявая длань Войны резким взмахом ударила по детям, а кто задумывался тогда, что кроме смерти и болезней есть ещё детская привязанность, дружба. Её не сберегали взрослые. Дети её сами пронесли через всё. Назло Войне.
Там, на западе, канонада прекратилась, на очищенном от туч небе появилась полоска уходящего в ночь Солнца.