Сидим вдвоём с Ильичом на скамейке у подъезда. Вечер тихий и тёплый. Я расслабилась и любуюсь закатом. Просто отдыхаю и молчу. А деду хочется поговорить. Живёт один, бабку схоронил несколько лет назад, дети живут далеко, вот и просит его душа общения. Намолчится один себе в квартире, потом готов с каждым встречным поговорить ,лишь бы слушали.
-Вот ты говоришь, что народ лучше жить стал -,начинает дед, обращаясь ко мне.
Я ничего не говорю, я сижу молча, вытянув вперёд гудящие ноги.
-Конечно, в денежном смысле, наверно, лучше. Вон погляди, сколько машин на стоянке стоит, почитай, в каждой квартире машина, а то и две. Площадки для них не хватает. Никто пешком ходить не хочет. На работу едут на машине, детей в садик и в школу тоже на машине. Да и ребятишек теперь во дворе днём со свечкой не увидишь. Одного-двух родят и трясутся над ними, даже гулять в песочницу не выпускают. Сидят ребятишки целыми днями дома и в телевизор или телефон пялятся. Потому и больные , и толстые все -, делает умозаключение.
Он косит глазом на меня, как я отреагирую. А я одним ухом слушаю его разговоры, а сама думаю о другом. Почему закаты стали такого неестественного цвета? Раньше, когда солнце приближалось к горизонту, всё окрашивалось мягким золотистым цветом, а теперь в него добавляются какие-то новые оттенки, непривычные и вызывающе яркие. Как в фантастическом фильме. Ильич достаёт из кармана китайских спортивных штанов пачку сигарет и коробок спичек, прикуривает, делает затяжку и выпускает облако дыма. Я непроизвольно морщусь. Видя, что мне дым не нравится, начинает отгонять его ладошкой в сторону.
-Что мой дым тебе не глянется? Так и я не больно в восторге от него. Куришь сам не знаешь что. Вот раньше папирёсы были так папирёсы. "Беломор" или "Казбек" например. "Казбек"-то он дороговатый был, его редко покупали. А "Беломор"-то, почитай, каждый мужик себе позволял. Затянешься, так он до самых печёнок доходил. Хорошооо!-
Он блаженно закрывает глаза, видимо вспоминая те благословенные времена.
-А этот табак куришь, так никакого удовольствия. Кашель один-, и он заходится в кашле.
-Эх, дед, бросал бы ты это дело, последнее здоровье гробишь. Не мальчик уже, лет-то тебе вон сколько!
Дед обижается:-Да и ты сама-то тоже не молодайка! Вон внучка больше тебя, скоро замуж отдавать будешь. А мне без курева нельзя. Я лет с девяти им балуюсь, прокоптил все потроха. Начинал-то с самосада, у тятьки тягал. Табак в те времена на огородах выращивали, у нас тоже гряда была. Мамка тятьку постоянно за него пилила, говорила, что лучше бы капусту на этом месте посадить. Но тятька у нас был мужик суровой, только поведёт бровью, так матка и замолчит. И ухаживает всё лето за этой грядкой. А тятька к осени табак уберёт, развесит его на чердаке сушиться, после ещё дома на печи досушивает. А печка большая была, почти пол-избы
занимала, вот на ней мы ,ребятишки, и спали. Там же и табак досушивался. Дух от него стоял ядрёный. Потом тятька этот табак крошил, добавлял в него сушёной малины или смородинового листа и, когда курил самокрутку, запах шёл духмяный. Вот с тех пор я к нему и приноровился-
и он снова долго и натужно откашливается, наклонившись немного вперёд. На глаза наворачиваются слёзы, шея от напряжения краснеет, руки трясутся, всё его худое тело сжимается и , кажется, делается ещё худее. Под линялой рубашкой выступают острые лопатки. Мне делается его жалко и я говорю:
-Дед, вот чего ты один здесь маешься? Ехал бы к сыну жить. Там у них тепло, сын, внуки и правнуки будут рядом. Живи да радуйся. Я же знаю, что он тебя всё время зовёт к себе на Кубань переехать. Будешь вечером вот так сидеть в саду под яблоней и чай с вареньем пить. Может, и куреву своему попустишься …
-Нее, не поеду я никуда, здесь помирать буду. Вы уж, соседи, схороните меня рядом с бабкой. Жизнь с ней прожил и на том свете хочу вместе быть. Зачем мне к детям ехать ? Они уже сами старики. А тут ещё я нарисуюсь, что не сотрёшь, лишняя обуза. Невестка по молодости-то не шибко меня привечала, а теперь я и подавно ей не нужен. Характерная она.-
Ильич замолкает и тоже задумчиво смотрит на пожарище заката. Становится слышно, как звенят над ухом комары. Дед хлопает себя ладонью по шее, убивает присосавшегося кровососа, вытирает ладонь о колено :
-А варенье я не ем уже лет шестьдесят с гаком. Отворотило меня от него. Дело было в деревне, мы тогда на Ангаре жили. Я как раз в полную силу вошёл - молодой, здоровый, сильный , ну и, само собой, красивый и весёлый. Кровь с молоком в общем, причём кровь кипит, а молоко не киснет. Девки по мне сохли пачками. Ну, и я, разумеется, их не чурался. А варенье любил...мог литрами за раз съедать. Ягод по окрестным лесам было полно, знай бери да вари варенье. Мамка на зиму много запасала, гоняла нас в выходные за ягодами. С конфетами-то тогда не шибко густо в магазинах было, а с сахаром попроще. Молодые сладкое завсегда любят, вот и я любил-, Ильич засмеялся,- Ну вот, значит, как в парни-то я вышел, так и начал по ночам до самого рассвета с девками хороводиться. До самых петухов прогуляю, приду домой, прикорну на мал-час, а утром на работу. В общем, можно сказать, на износ жил-,
дед мечтательно прикрыл глаза, улыбаясь про себя. Было видно, что эти воспоминания греют ему душу.
-Вот так прихожу как-то затемно домой, проголодался - сил нет. Лампу в кухне зажигать не стал, чтоб родителей не будить. По той же причине и посудой не стал бренчать. Открыл тихонько буфет, достал оттуда хлеб и початую банку варенья. С крышками тогда туго было, я и не обратил внимания, что банка не закрыта. Уж больно варенье было духмяное, а ещё больше хотелось есть. И вот я откусил хороший кус хлеба и начал запивать его вареньем прямо из горла банки. А где-то глотке на четвёртом чувствую, что варенье шевелится у меня во рту. Что за чёрт! Кое-как проглотил первую порцию и решил посмотреть, что же не так. Зажёг лампу, заглянул в банку, а там кишмя кишит тараканами. Набилось их в открытую банку видимо невидимо. Выбежал на крыльцо, там и вывернуло меня до самого донышка. Думал, что все потроха через рот вышли. Вот с тех самых пор я варенье не только не ем, а видеть и слышать про него не могу.
Я от души расхохоталась, представив эту картину. А Ильичу, по всей видимости, было не до смеха:
-Ты вот смеёшься, а Ксюша моя из-за меня за всю свою жизнь варенья вволю не поела. Конфеты-то были, я всегда хорошо зарабатывал, а вот с вареньем было хуже...Дурак я был. Эгоист. А она меня любила и никогда в ягоды не просилась-, как-то тоскливо закончил он.
Мы опять помолчали. Время уже приближалось к половине двенадцатого, стало сумеречно и дневную жару сменила благословенная вечерняя прохлада. Домой идти не хотелось да и Степан Ильич, по-видимому, тоже не торопился на покой. Из окна второго этажа выглянул мой муж, поприветствовал деда и спросил меня:
-Ты сегодня спать собираешься? Или до утра будешь с дедом на скамейке дружить?
Дед как-то растерянно начал оглядываться по сторонам:
-Гляди-ка ты ! А ведь и правда стемнело!
-Ну что, Степан Ильич, пора на покой-, я начала приподниматься со скамейки и непроизвольно положила руку на поясницу.
-Что? Болит?-Ильич участливо заглянул мне в глаза.-Знаешь что, девка, ты завтра вечером опять выходи сюда. Я тебе хорошую мазь от спины принесу, мне внук из Вьетнама целую коробку привёз от всяких болезней. И от спины, и от коленок, и от хандроза. Они эти мази из змеиного яда делают и ещё из всяких гадов. Но вещь шибко полезная и хорошая. Я вон себе коленки вылечил. Почти совсем не болят-, он попытался молодцевато вскочить со скамейки, чтоб продемонстрировать мне чудодейственную силу вьетнамских мазей, но поднялся, как все старики, с кряхтением и слышимым щёлканьем в коленях.
-Придёшь? Я тебе ещё много чего расскажу-, он с надеждой глядел мне в глаза.
-Ладно, Степан Ильич. Только учти - без пряников я с тобой дружить не буду-, улыбнулась я деду.
Мы попрощались и разошлись каждый к своему подъезду. Уже со ступеньки крыльца я оглянулась и увидела его понурую спину.
Ночью я ворочалась, мяла подушку, а стоило задремать и передо мной появлялись тоскливые глаза Ильича со взглядом больной собаки.