Летняя жара спала... настали тихие осенние дни. Засеребрилась паутина на кустах смородины: пришло очаровательное бабье лето. Солнце ходило низко и слепило глаза. Жители шахтерской Карловки принялись копать огороды. Игорь Макаров захватил в гараже лопату, пакет с бутылкой воды и отправился на свою «фазенду». Ели посмотреть на него со стороны, на походку, то и не скажешь, что он старик. А вот лицом он походил на древнего старца. Голова его была укрыта белым пухом, а щеки — седой небритой щетиной: ну, прямо спелый одуванчик. До его участка — рукой подать, прямо за домами раскинулись огороды. Раньше по этой тропинке ходил он со своей Раисой Михайловной... Уже год, как отошла она в мир иной, и теперь он горюет, тяжело переносит эту утрату. До этого же совсем он не думал о возрасте.
…Все беды, печали обходили его стороной. Жизнь их была налаженной. Он работал на шахту, а она — в школе. В свободное время осваивали они садоводство, овощеводство и цветоводство. Интересная у них была жизнь. Зимой изучали теорию, а весной знания свои применяли на практике. Так появился на участке садик, а на грядках зацвели тюльпаны, розы, пионы… Теперь же эту прошлую жизнь будто корова языком слизала. Померкли его деньки золотые, и радость куда-то ушла…
Сейчас Макаров мог бы и вовсе не ходить на огород. Овощи, фрукты он мог бы взять на местном рынке,— сколько там одному надо,— но дома ему, без дела, и того хуже. Этот огород для них был частицей семейного рая. Все там осталось, как было при ней: ухоженные грядки с цветами, плодоносящие яблони, груша, черешня и сливы. На грядке еще красуются зеленые огурчики, а на шпалерах дозревают крупные розовые помидоры. Догорают алые розы, темно-вишневые пионы. Все так же, в углу участка, стоит беседка, увитая виноградной лозой. Все тут застыло на месте, только не хватает ее. За десятки лет, сколько же сюда было вложено знаний, сил, а сколько радости они получали от своих увлечений!
Макаров быстро упарился, снял голубую футболку и продолжил копать. На этой полоске, после уборки картофеля, земля сравнительно мягкая, и копается легко. Лопата у него, что зеркало — сверкает на солнце. Она в почву входит как в масло. После короткой передышки, он снова продолжает свое занятие. Посмотрев на полоску, темнеющую свежими комьями земли, подумал: еще часок, и ему на сегодня хватит — будет привычная норма.
Работу его прервал подошедший сосед: Ложкин, мужчина невысокого роста, и притом совершенно лысый.
— Слава Иисусу, Игорь.
— Вовеки слава, Илья. Что-то ты рано собрался домой.
— Вишь, какое дело, поясницу у меня прихватило.
— Поменяй ручку на лопате. Она слишком короткая, а должна доставать до плеча. Как же твоя поясница не будет болеть, если работаешь согнутым.
— Я уже к ней привык и не замечаю.
— Приходи в гараж ко мне, наладим тебе инструмент. Ладно, чего мы стоим-то, пошли в беседку. Как там твои помидоры?
— Нема, ни помидор, ни огурчиков: посохли.
— Так поливать нужно было!
— Вода ушла из колодца.
— Ну, ты даешь,— так самый раз углубить его.
— Игорь, понимаешь, не до этого мне. Моя Мария ходить не может, мучиться с коленями.
— Господи, и у вас та же проблема. Илья, приходи сюда завтра с сумкой: наберешь помидор и огурцов. У меня их навалом.
— Спасибо, Игорь, добрая душа.
Илья, заметив на столе тетрадку в голубой обложке, сказал:
— Игорь, можно посмотреть, что ты там «накопал?»
— Конечно, Илья, оцени, хотя сегодня не клевый день.
Тот, полистав тетрадку, начал читать:
На Донбассе осень золотая,
А народ устал уж от войны.
Нет ей ни конца, ни края —
Погибают лучшие сыны
Игорь, это же прекрасно, ну прям Есенин! Помнишь у него: «Я иду по росе, я в ней ноги мочу, я такой же, как все, я пива хочу…»
— Илья, причем же здесь «пиво»?
— Игорь, это не я выдумал, а народ.
— Ладно, Илья, не преувеличивай.
Тот, глядя в тетрадь, продолжил читать:
Унылая, грустная песня
С утра звучит за окном.
Соседка купается в счастье,
А я живу с алкашом.
Только утро наступило,
И опять пришла беда:
Кошка масло все поела,
Не оставив и следа.
Лопата стихам не помеха —
Земельку копай не спеша,
И польза тебе и потеха —
Твоя молодеет душа.
— Игорь, а ведь хорошо выходит! Дома тоже пишешь?
— Нет, Илья, только, когда занят делом, и появляются строки.
— Ну, я смотрю, «накопал» их немало ты,— можно и книжку сварганить!
— Не, Илья, ты — единственный пока мой читатель и критик.
— Очень жаль, Игорь. — Крякнув, и почесав лысину, Илья продолжил читать:
Медведи все передохли,
И блохи заполнили лес,
Дела наши стали так плохи,
Что к жизни упал интерес.
Горилка не лезет уж в глотку,
Конопля гниет под окном.
Возьму у соседа двустволку —
И пусть все летит кувырком.
Глубокую вырою яму,
Засыплю там горе-печаль,
И если вдруг не увяну,
Начну есть инжир и миндаль.
Я лет своих не считаю,
Душою всегда молодой,
О жизни хорошей мечтаю,
Мне рано еще на покой…
Жгучее солнце перешагнуло зенит. И бабе Нюре с соседнего участка больно было смотреть. Приложив козырьком ладони ко лбу, она только морщилась от досады: и как она ни старалась навострить уши, — ничегошеньки не было слышно! Доносились лишь непонятное «…горилка… молодка…» Тьфу!.. Наконец, два ее соседа,— пеньки старые — бурно жестикулируя и о чём-то увлечённо споря, вышли из беседки и отправились, видать, по домам…