Оценки комсостава царской армии, продолжение.ч.5
О Каледине и не только.
(Продолжение. Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2020/01/14/586)
Чтобы завершить рассказ об А.М. Каледине, посмотрим, как он воевал.
В начале Первой мировой войны Каледин был начальником 12-й кавалерийской дивизии, воевавшей на ЮЗФ (против австро-венгерской армии). Начальником штаба его дивизии тогда был полковник (впоследствии генерал) Эрнест Георгиевич фон Валь.
Э.Г. фон Валь написал очень интересные воспоминания о своем начальнике дивизии: «Кавалерийские обходы ген. Каледина», которые сейчас можно найти в интернете.
Надо сказать, что своего начдива, генерал-лейтенанта Каледина, Э.Г. фон Валь очень уважает и всячески расхваливает.
(И делает это вполне заслуженно, подчеркнем).
Каледин, действительно, был одним из лучших начальников кавалерийских дивизий русской армии.
Ему, также, очень повезло, что он воевал против войск Австро-Венгрии, которые были ЗНАЧИТЕЛЬНО менее боеспособными и дисциплинированными, чем германская армия.
Полковник Э.Г. фон Вальв своей брошюре неоднократно отмечает это обстоятельство:
«…австрийцы зачастую без упорства отказывались от основательно подготовленных операций;
В начале войны австрийские шрапнели были плохи. Ранения бывали, по сравнению с числом выпущенных снарядов, ничтожны. Пули даже иногда не пробивали сапог, или амуниции. Австрийцы стреляли всегда в одну точку и легко можно было обходить опасное место, если то не было дефиле.
Только через 6 месяцев были введены неприятные бризантные снаряды. Наши шрапнели в одно мгновение ранили значительное число людей и лошадей».
А вот о работе австрийского генерального штаба и кадрового офицерства, Э.Г. фон Валь, напротив, отзывается с большим уважением:
«Если принять во внимание отсутствие государственного патриотизма у 3/4 народов, населявших Австрию, и к этому прибавить столь поразительную разницу в мощности артиллерии нашей и австрийской, то надо отдать должное тем выдающимся заслугам австрийского генерального штаба, благодаря которым австрийская армия вообще оказала сопротивление.
Мы часто удивлялись быстрому отступлению австрийцев без достаточного к тому повода.
Правильнее было удивляться, как австрийское начальство вообще было в состоянии вести войну при таких обстоятельствах. Мы должны признать за противником большие организаторские таланты и поразительную работу офицерского состава».
Как бы там ни было, но австрийская армия нередко «прощала» нашим полководцам и русским войскам даже грубые ошибки, за которые германская армия их незамедлительно и жестоко наказывала.
Например, Э.Г. фон Валь рассказывает о том, что командир 24 армейского корпуса генерал от кавалерии А.А. Цуриков осенью 1914 года неоднократно ставил перед 12 кав. дивизией А.М. Каледина (которая тогда была подчинена 24-му АК) заведомо невыполнимые задачи по ведению глубоких рейдов в карпатских горах:
«…действия в горах не соответствуют свойствам конницы… Цуриков как офицер Генерального Штаба, и как бывший кавалерийский начальник, должен был это знать.
Приказание, полученное Калединым в Бориславе от Цурикова, противоречило основным понятиям о задачах конницы.
Оно было преступно, потому, что к тому времени уже подошли некоторые наши пешие части к Бориславу. Кавалерийская дивизия, могущая вести бой в горах лишь в пешем строю, по силе огня слабее одного баталиона.
Но так как спешенная конница в бою связана своими коноводами, то ее фактическая сила еще значительно меньше.
Кавалерия связана в горах дорогами. Она может только по дорогам двигаться и вследствие этого постоянно находится в положении колонны в дефиле…
Колонна кавал. с обозами по одной дороге представляет собой безконечную кишку. Одна лошадь занимает на дороге больше места, чем трое пеших. Вследствиe этого движение рысью невозможно - части немедленно растягиваются, и наезжая, задние останавливаются. Собрать войска для боя нет места, они всегда остаются в виде кишки».
Каледин получил приказание с 12-ой кав. и Сводной Казачьей Павлова, который ему подчинялся…идти вдоль тыла частей австрийцев, стоящих против левого фланга Цурикова в предгорьях Карпат.
Отчего эта задача не была дана пехотному полку, вдвое более сильному по огню, чем oбe дивизии вместе, и могущему лазить по горам и укрываться от огня за каждой складкой?
7-го октября Каледин выступил во главе 12 кав. дивизии. Павлову было приказано следовать по той же единственной дороге на разстоянии одного перехода.
Когда Брусилов узнал об этой задаче, он приказал Цурикову немедленно ее отменить и вызвать обратно Каледина. Но было уже поздно…».
В результате, кавалерийская дивизия Каледина в теснине гор попала под артиллерийский обстрел австрийцев и оказалась в тяжелейшем положении:
«Подойдя с головным полком около 5 часов вечера к Кропивнику, где передовой эскадрон вел перестрелку с противником, засевшим в деревне, Каледин был остановлен.
Наша стрелковая цепь не могла подняться в гору. Австрийцы открыли apтиллерийский огонь по колонне, стоящей, как всегда, открыто и представляющей собой отличную мишень».
В конце концов, благодаря умелому командованию Каледина, воинской удаче и низкой боеспособности австрийских частей, основной массе 12-й кав. дивизии удалось выпутаться из этой авантюры:
«Первая половина этой удачи была достигнута благодаря блестящим способностям и неслыханной смелости Каледина.
В благополучном уходе же дивизия обязана противнику. Нерешительность его являлась результатом переполоха, вызванного действиями того же Каледина, все же бывшиe в этом деле не могли не признать, что никакой гений не мог бы спасти положение, если противник проявлял бы хотя бы тень активности при фланговом отходе ...
Части, связанные барахтающимися в болоте лошадьми, по пояс или по горло в грязи помогая вытаскивать орудия, при отсутствии всякого пространства, чтобы оправиться, спешиться, принять боевой порядок, не могли оказать сопротивления. Однако отважному судьба улыбается.
Слава Каледина понеслась по всей армии, по всей Poccии... а Цуриков получил Георгиевский крест».
Тут важно подчеркнуть вполне откровенное признание начальника штаба 12 кав. дивизии о том, что в своем « благополучном уходе же дивизия обязана противнику» и «что никакой гений не мог бы спасти положение, если противник проявлял бы хотя бы тень активности при фланговом отходе».
С австрийской армией такие «номера» проходили, а вот с германской – нет.
О том, какая низкая боеспособность была у некоторых австрийских частей, говорит такой пример из брошюры Э.Г. фон Валя:
«В то время, как части вели бой на фронте, Каледин выехал с двумя эскадронами Белгородскаго полка на левый фланг. Горсть спешенных улан (около 70 человек) разсыпалась в цепь и шла в контр-наступление…
Когда стало темнеть…поднялись со стороны реки, куда двинулась цепь спешенных белгородцев, 2 колонны большой длины. Так как стрельба, очень интенсивная сначала, уже 1/4 часа прекратилась, а донесений о ходе дела не поступало, то можно было опасаться, что горсть белгородцев перебита.
Оказалось, что эти части взяли в плен остатки двух батальонов (более 1000 человек), перебив остальных, и вели их к своему начальнику дивизии.
Эти два батальона наскоро погруженные в Вене на повозки, по словам пленного австрийского солдата, профессора венского университета, и высадившиеся утром этого дня в Турка, должны были спешно двинуться на поддержку своих частей у Кропивника.
Люди не были обучены, при них не было опытного начальства. Вместо тыла своих частей, они неожиданно попали в плен белгородцев, которых не остановил вид такой массы противника…
Австрийцы, не зная численности атакующих, сдались.
Потом оказалось по 6 улан на каждые 100 пленных! Профессор объявил, что он ничего не понимает, что тут верно было что то не по правилам! Как это они, не начав войны, ее уже закончили? Этому он впрочем был явно рад.
Другой пленный - его товарищ - разделявший этот взгляд, интересовался "где и как они будут спать"…
Несмотря на нынешнюю силу огня 70 молодых белгородцев убивают 500 и забирают 1.000 человек в плен.
Это происходит оттого, что 200 австрийцев кадровых, способных сопротивляться, были задавлены 1.300 неспособными… Война кондотьерами менее безсмысленна чем венскими профессорами».
После выполнения предыдущего флангового прохода 12-й кав. дивизии, командир 24 АК генерал А.А. Цуриков поставил перед ней новую задачу, которую Э.Г. фон Валь охарактеризовал так:
«… Настоящая задача была равносильна посылке на убой при наличии пехоты и непосредственной близости нашего фронта. Каледин так оценил положение, взглянув на карту.
Все же приходилось исполнить безумное приказание начальника, не считающегося с пользой дела, а руководящегося соображением иного порядка».
Однако приказания (даже бездумные и преступные) на войне приходится выполнять:
«На следующее утро до разсвета Каледин выступил и около 9-10 час. дивизия дебушировала из ущелья между крутых гор в Ломна.
Немедленно начался обстрел ее слева, с фронта и справа. Снаряды рвались над авангардом так, что они перекрещивались под углом 180° и 90°. Стародубовский драгунский полк был спешен и ему было приказано занять вышеупомянутую гору на перекрестке у Ломна.
Через выход шириной в 4 сажени вытягивалась дивизия, и через него же она должна была уйти, как единственной точки, выводящей из мешка. С потерей этой горы отряд запирался.
Каледин приказал командиру полка умирать с полком, но не уходить. Однако гора оказалась столь крутой, что драгуны на нее не могли взобраться…
В этот раз австрийцы верно оценили обстановку и направляют главный удар в самое слабое место.
Каледин приказывает умирать, на месте, не отступая ни на шаг.
Положение безнадежное, так, как наступают густые цепи на спешенных стародубовцев. Стоя за забором из тонких досок, Каледин смотрит через него на готовящуюся катастрофу. Пули пробивают доски и превращают его в щепки.
Каледин не ложится как остальные офицеры, не отходит за постройку. Кажется, что он ждет от судьбы, чтобы она освободила бы его от дальнейшего. Он диктует начальнику штаба приказание для отхода дивизии с наступлением темноты.
И темнота, наконец, наступает, раньше, чем стародубовцы, сбитые в кучу, смяты окончательно…
То было незабвенное 28 октября 1914 года.
Дивизия под Исае и Ломна была послана на убой, но противник не сумел отрубить подставленную голову.
Из описанного периода видно, как нe следует применять кавалерию».
Вот так воевали даже лучшие (как Каледин) царские военачальники, в относительно благополучном для России 1914 году, против откровенно слабой армии Австро-Венгрии!
Обратите внимание, что в этом бою Каледин ДВАЖДЫ приказывает командиру полка «умирать, на месте, не отступая ни на шаг»! Такой ценой тогда приходилось искупать дурость и некомпетентность старших начальников.
Характерно, что командир 24 АК генерал от кавалерии А.А. Цуриков «За бои 1-11 октября 1914 в Карпатах был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени, а потом и вовсе пошел на повышение, став командующим армией!!!
Как говорит старая солдатская поговорка: «Кому война, а кому – мать родна!»
Ну, и чтобы закончить рассказ о Каледине и других военачальниках ЮЗФ, приведем еще пару примеров.
Как известно «первой шашкой империи» времен ПМВ у нас сейчас принято называть генерала Ф.А. Келлера. (В начале ПМВ он был начальником 10-й кавалерийской дивизии ЮЗФ).
Надо сказать, что Ф.А. Келлер был известен своей резкостью и вздорным характером.
О том, какая история случилась осенью 1914 года рассказывает Э.Г. фон Валь:
«Когда 12 кав. дивизия была послана в Калуш, на ее место должна была стать в Чарна 10-ая кав. дивизия. В деревне в течение одной ночи должны были разместиться две кавалерийские дивизии - 10-ая прибывала вечером, а 12-ая лишь на следующее утро выступала.
Каледин, зная резкость графа Келлера, не захотел лично с ним встретиться, чтобы условиться относительно расположения в деревне на эту ночь, и выслал к нему с этой целью начальника штаба.
Келлер заявил последнему, что "раз его дивизия прибыла, то ей и надо очистить все квартиры. Кого его люди застанут в избах - того они выбросят на улицу". (!!!)
Расчитывать на перемену его взгляда не было оснований, поэтому начальник штаба, взяв руку под козырек и сказав, что в таком случае произойдет ночной бой между дивизиями, вернулся к Каледину, которого ответ этот удовлетворил.
Однако люди оказались более братски настроенными, чем их начальник, и мирно поделили места, за небольшими исключениями, которые сами уладились».
Не правда ли, «замечательный» пример «дружбы и войскового товарищества» продемонстрировал тут граф Келлер?!
Угрожать своим же "христолюбивым воителям" из соседней дивизии «выбросом» их из изб, на ночь глядя, на улицу – весьма оригинальный способ внедрения «православного братства» и взаимопомощи на войне!
Хорошо, что солдаты, в этом случае, оказались НАМНОГО умнее собственного взбалмошного командира и «мирно поделили места» для ночлега в этой деревне.
Э.Г. фон Валь приводит забавный пример «компетентности» еще одного царского генерала.
«Каледин …поручил начальнику штаба распоряжаться за себя, принял его план обороны и приказал дать соответствующие распоряжения генералу Липовац.
Последний участвовал как уверяли, в 13 кампаниях: мексиканских, южно-африканских и многочисленных балканских. Он был принят на русскую службу, вероятно, зарекомендовав себя личной храбростью.
Вид у него был свирепый, а на боку висела кривая, как колесо, шашка. Он своими движениями старался показывать, что он ни перед чем не остановится. Ему-то и пришлось на карте разъяснить обстановку накануне боя у Чарна.
Он сразу остановил доклад словами: "Знаете, я Вам правду скажу, на местности я разбираюсь, но на этих планах? Вы бы лучше переговорили с моим начальником штаба".
Последний, полковник Ростовцев, талантливый офицер Генерального Штаба, после этого и принял распоряжения».
Этот самый генерал-лейтенант Липовац по своему происхождению был черногорцем по фамилии Йован Попович-Липовац.
С 9.12.1914 он был назначен вновь командиром бригады 9-й пех. дивизии. В январе 15 года его бригада временно подчинялась кавдивизии генерала Каледина и вела совместные боевые действия в горах на Ужгородском направлении.
Как видим из рассказа Э.Г. фон Валя, в картах престарелый генерал Липовац разбирался плохо.
Как выяснилось, он не слишком-то хорошо ориентировался и на местности:
«Когда на следующее утро начальник штаба по приказанию Каледина выехал, чтобы проверить, все ли части на местах, он у дер. Чарна встретил ген. Липоваца с еще более воинственным видом, чем в два предшествовавших дня. Он показал ему рукой на местные предметы, имевшие значение.
Но генерал остановил его, сказав: "знаете, если бы это по карте показали, то, конечно, легко бы проследить, - а так, - все эти горы, леса, - вы бы лучше начальнику моего штаба показали все это".
Последний и сделал все нужные распоряжения от имени страшного генерала».
Как видим, всей непосредственной боевой работой в пехотной бригаде «страшного генерала» руководил специально приставленный к нему «талантливый офицер Генерального Штаба, полковник Ростовцев».
И еще один любопытный момент из воспоминаний Э.Г. фон Валя.
Осенью 1914 года Каледин был назначен начальником конного отряда, в который вошла прибывшая на фронт конная «Дикая дивизия», сформированная из различных добровольцев воинственных народностей Северного Кавказа:
«В Лутовиско Каледин был назначен начальником конного отряда в составе 12 кав. дивизии и только что сформировавшейся кавказской туземной дивизии Великого Князя Михаила Александровича.
Элементы там были своеобразные, и население постоянно безпокоило Каледина жалобами».
Здесь Э.Г. фон Валь вместо того, чтобы прямо написать, что «туземцы» принялись грабить окрестное население, уклончиво пишет об их «своеобразии».
Вскоре это «своеобразие» усилилось:
«После ночи в Волковые у чеченцев оказалось значительное число заводных лошадей. На вопрос Каледина откуда они, его стали уверять, что чеченцы в темноте забрались к противнику и оттуда их увели.
Насколько это соответствовало действительно истине, трудно было проверить. Но несомненно, что в расположении отряда из католического костела в Волковые в эту ночь были взяты все церковные драгоценности, несмотря на меры внутренней охраны».
Попросту говоря, грабанули «туземцы» все церковные драгоценности из католического костела в Волковые, да и лошадок у местных аборигенов – тоже.
Но, может быть, зато они в бою продемонстрировали свое мужество и стойкость?! Читаем:
«Австрийцы значительными силами повели наступление, подготовив его сильным артиллерийским огнем.
Туземная дивизия, попав впервые в серьезный бой, не оказала сопротивления и ушла, оставив на месте одну 12 кав. див.
Каледину осталось неизвестно, куда она отступила и лишь через 2 дня удалось ординарцу найти князя Вадбольского, командовавшего левым участком, и собравшего туземцев за горной цепью...
На фронте 12-ой кав. дивизии наступала вся 24-ая венгерская дивизия. К вечеру мы понесли значительные потери. Надо было уходить, но тут от разъезда было получено донесение, что цепи противника двигаются вдоль горного хребта, отделяющего д. Скородне от Чарна, т. е. отрезают дивизию от ее пути отхода на Чарна-высокого перевала между крутыми высокими горами.
Вследствие отхода туземцев, австрийцы успели отрезать нам другой путь на северо-восток, к востоку от Лутовиско. Положение казалось безнадежным».
Стало быть, Дикая дивизия, не выдержав артиллерийского огня венгров, попросту бросила свой участок фронта и скрылась, в неизвестном направлении, да так удачно, что ее разрозненные части удалось обнаружить только спустя 2 суток.
Где все это время находился ее августейший начальник, великий князь Михаил Александрович, со своим штабом, Э.Г. фон Валь деликатно не сообщает.
Судя по этому, их тоже, в самый разгар боя, не могли отыскать.
Во времена «диктатора Сталина» командира дивизии, которая во время сражения без приказа бросила боевые позиции (и своих товарищей) и сбежала в тыл, в лучшем случае, могли разжаловать в рядовые, а саму дивизию могли и расформировать.
И правильно бы сделали!
В.к. Михаилу Александровичу, разумеется, никто и замечания не посмел сделать…
В результате этого бегства Дикой дивизии с поля боя, спешенная конная дивизия (Каледина) «дающая по огневой силе едва 1 батальон стрелков, держалась против дивизии (16 бат.) храбрых венгерцев с новой артиллерией (стрелявшей бризантными снарядами в то время, как пехота венгерцев пользовалась разрывными пулями, причинявшими ужасающие ранения)».
Пришлось принимать экстренные меры:
«…вся наша артиллерия была сосредоточена за высотой у Чарна, и батареи пристрелялись с утра точно к выходу из дефиле дороги, там где она шла параллельно горе до поворота на Чарна… Кавказскую туземную дивизию еще не удалось разыскать, но ее предполагалось сосредоточить там же. Подходящая к Чарна с тыла железная стрелковая бригада Деникина, ожидавшаяся из Устржик, должна была выручить конницу…
Массы противника приостановились…и только на следующий день широким фронтом перешли через горы по обе стороны дороги. На конный участок был поставлен ген. Деникин, а 12 кав. дивизия стала еще левее, где удалось связаться с кав. туз. дивизией, далеко ушедшей назад после боя у Лутовиски.
Но участия в бою она почти не приняла…
Дивизия Липоваца несла значительные потери: венгерцы стреляли разрывными пулями и бризантными снарядами, для которых не было мертвых пространств - часть осколков летела при разрыве в противоположную траектории снаряда сторону. Раны от разрывных ружейных пуль и от осколков были ужасны и помимо потерь действовали на моральное состояние неустойчивой дивизии.
Обстановка же не вынуждала отхода.
Стрелки дрались, как львы, и не думали отступать. Об этом начальник штаба донес Каледину, который категорически приказал держаться. Бой продолжался еще несколько дней, после чего венгерцы, проявив большую храбрость, начали отступать...
Отряд под Чарна одержал победу, благодаря геройской жертве стрелковой бригады».
Что же касается боевых подвигов непосредственно всадников Дикой дивизии, то Э.Г. фон Валь упоминает лишь о таком:
«В том месте, где накануне переправилась вброд через Быстрицу туземная дивизия, на следующий день и 12 кав. дивизия перешла на тот берег... На том берегу Каледин слез, чтобы выждать сбор всей дивизии.
Зайдя в избу, он отшатнулся от луж крови на полу.
Хозяин разсказал, что накануне здесь спрятались 2 австрийских офицера. Они на коленях умоляли туземцев о пощаде - но их зарезали на полу кинжалами.
Каледин поморщился и вышел на свежий воздух».
Строго говоря, жестокое (и ничем не обоснованное) убийство двух австрийских пленных офицеров «туземцами» было самым настоящим воинским преступлением.
Каледин, в данном случае, просто обязан был приказать начать расследование этого убийства и примерно наказать виновных.
Ничего этого сделано не было.
А безнаказанные убийства порождают новые преступления. Со временем, очередь дошла и до собственных офицеров…
Пожалуй, о Каледине и «туземной дивизии» - достаточно.
Вернемся теперь к воспоминаниям генерал-лейтенанта В.И. Соколова «Заметки о впечатлениях участника войны 1914-1917 гг.», где он рассказывает о других царских военачальниках, под командованием которых ему приходилось воевать.
Вот, что он рассказывает о командующем 9-й армии ЮЗФ, генерале от инфантерии П.А. Лечицким:
«…На Румынском фронте…мы познакомились с самим Лечицким.
Он действительно оказался тем каптенармусом, как его призвали в гвардии, грубым и бестактным, настоящим армейским бурбоном.
Чрезвычайно невыгодное впечатление он произвел приемом боевой 14 пехотной дивизии, прибывшей прямо из-под Корытниц, где она в течение полугода без перерыва билась с сильным врагом.
Дивизия как и весь VIII корпус, была отправлена в Румынию скороспело и выбывая из своего фронта, конечно, не была наделена всем интендантским довольствием по требованиям, а потому, пройдя еще по Румынии походным порядком по осенней распутице, прошла, буквально, без сапог и оборванной.
Вместо того чтобы, лично в этом убедившись, принять чрезвычайные меры к обмундированию дивизии, Лечицкий перед фронтом солдат обозвал полки оборванцами и разносил хозяйственную часть дивизии, как будто по ее вине солдаты оказались раздеты и разуты.
Расчет на дешевую популярность таким приемом у солдат с подрывом авторитета начальства достаточно характеризует облик нового нашего командующего армией.
Этой неприличной выходкой заботы Лечицкого и окончились, а дивизия так никакого содействия в деле интендантского снабжения от Лечицкого не получила и добивалась его своими заботами окольными путями.
Пути эти, однако, были долгие и чеpeз месяц после прибытия в Румынию, в половине декабря, дивизия пошла на позиции в снежные горы для смены румын все-таки босая, обернув ноги, вместо обуви, мешками, полученными от инженерного ведомства для укрепления позиций. Лечицкому это было известно.
Также как и Каледин, Лечицкий был скуп на поощрения, если войска терпели неудачи, проявляя отдельными частями выдающиеся подвиги.
В результате Лечицкий также не пользовался в войсках любовью».
Похоже, что свою обидную кличку «каптенармус» П.А. Лечицкий получил не зря. В погоне за дешевой популярностью, он публично «разнес» интендантов и хозяйственную часть босой и оборванной 14-й дивизии, но не принял действенных мер по ее обмундированию.
В результате, «дивизия пошла на позиции в снежные горы для смены румын босая, обернув ноги, вместо обуви, мешками, полученными от инженерного ведомства»!!!
Представьте себе настроения солдат, направленных в горы, зимой, «обутых» вместо сапог в холщовые мешки…
Сравните с тем, что вспоминал о Лечицком бывший военный министр Временного правительства (и впоследствии советский военный деятеляль А.И. Верховский:
«Лечицкий…с большим вниманием следил и за настроением бойцов, и за тем, чтобы они были сыты, одеты и обуты.
«Солдат без подошв — не солдат», — любил говорить Лечицкий и никогда не требовал от своих частей усилий, которые были выше их возможностей». (Мемуары А.И. Верховского «На трудном перевале».)
Как говорится, «почувствуйте разницу» в оценках военного министра «самой демократической армии мира» и боевого генерала, видевшего эту «заботу» Лечицкого своими глазами…
А потом многие господа офицеры очень удивлялись тому, что разутые солдаты, сидевшие в зимних горах, «вдруг» совершенно расхотели воевать с супостатом.
О последнем командарме, с которым ему довелось служить, В.И Соколов отзывается еще более жестко:
«Последнее полугодие моей службы на театре военных действий я провел в VI армии, которой правил Цуриков совместно со своим начальником штаба Радус-Зенковичем и комиссаром Липеровским; я умышленно привожу этот триумвират, потому что все командование Цурикова состояло в непозволительном лавировании совместно с Радусом-Зенковичем перед политической стороной командования, представителем которого был Липеровский, очень хорошо сознававший свое влияние; военная часть командования стояла на втором плане.
Приветливый внешне, с змеиной улыбкой на тонких губах ("с девичьей улыбкой, с змеиной душой"), Цуриков был типичным иезуитом, что особенно обнаруживалось при его обращениях к солдатскому комитету и вообще к солдатам, такие обращения редко не заканчивались излияниями в любви, подкрепленными слезами ("крокодиловыми"), фальшь эта чувствовалась не только интеллегентными людьми, но, я уверен, и также солдатами, которые ценят начальников не по словам, а о их делам, или вернее по отношению к солдату и его нуждам».
Упомянутый тут командарм Цуриков был тем самым генералом Афанасием Андреевичем Цуриковым, который осенью 1914 года, будучи командиром 24-го армейского корпуса, гонял по карпатским горам кавалерийскую дивизию Каледина, ставя перед ней бездумные и невыполнимые задачи.
Как видим, мнение генерал-лейтенанта В.И. Соколова о полководческих и человеческих качествах Цурикова полностью совпадает с оценками полковника Э.Г. фон Валя.
Под стать Цурикову оказался и его начальник штаба, генерал Лев Аполлонович Радус-Зенкович:
«Если Цуриков держал себя иезуитом, то Радус-Зенкович с полным цинизмом играл совершенно гнусную роль, перекрашиваясь во все политические колера, на чем и сломал себе шею.
Когда в армию дошли слухи об отмене наружных отличий, Радус одним из первых снял погоны на пальто, в котором он являлся в армейский комитет, а приходя оттуда в штаб, снимал пальто, оставаясь в кителе с погонами; это, разумеется, мелочь, но мелочь характерная.
Но не одни погоны снял Радус: он, смотря по ветру, становился природным украинцем, поляком, литовцем, будучи в действительности, кажется, болгарином.
Верить ему было совершенно невозможно, зная, что он для своих выгод предаст кого угодно и не остановиться ни перед чем.
Понятно, что такое сочетание командования было всецело в руках умного и честолюбивого Липеровского.
Что же касается до всех прочих, кроме политических, дел в армии, то высшее командование "не творило ни добра, ни зла и так земля его цвела".
Характерно, что оценка Радус-Зинкевича Соколовым: «Верить ему было совершенно невозможно, зная, что он для своих выгод предаст кого угодно и не остановиться ни перед чем», оказалась на удивление точной.
Сначала он подстраиваясь под «демократизацию» армии то снимал, то одевал погоны.
После Октябрьской революции добровольно вступил в РККА (1918год). В 1919–1920годах работал в составе Военно-Исторической комиссии. Был включен в списки Генштаба РККА от 15.07.1919 и 07.08.1920. (Разумеется получал при этом повышенный паёк).
В 1920 оставил службу в РККА.
Стал работать в представительстве Литвы в Москве.
В декабре 1920 года, при содействии литовского посланника Балтрушайтиса, выехал в семьей из России в Литву и поступил на службу в литовскую армию (14.02.1921). Получил назначение генералом для особых поручений при министре охраны края.
С 01.03.1924 постоянный член Госсовета Обороны.
01.01.1926 назначен на должность офицера по особым поручениям при министре охраны края на правах командующего корпусом.
Выйдя в запас купил имение Чючяляй в Клайпедском крае. После присоединения Литвы к СССР спокойно проживал в своем имении.
В 1944 предпринял неудачную попытку сбежать на запад, вернулся в Каунас и до самой своей кончины скрывался.
Чтобы у читателя не создалось впечатления, что В.И. Соколов давал только отрицательные характеристики своим военачальникам, приведем и несколько вполне благожелательных его оценок:
«В конце января 1917 года 14 пехотная дивизия перешла в IV армию, которой командовал Рагоза. В дивизии я его видел всего один раз и на меня он произвел благоприятное впечатление живого, энергичного и рассудительного начальника, доступного и отзывчивого; по видимому, при нем несколько преувеличенную роль играл его начальник штаба Монквиц, составивший себе не особенно лестную репутациию по первым боям в Румынии в печальное командование нашими войсками Зайончковским…
Начальником Румынского фронта был тогда Сахаров со званием помощника Главнокомандующего фронтом, каковое принадлежало Румынскому королю, но фактически все касавшееся русских войск дело находилось в ведении помощника.
Имея кратковременную встречу с Сахаровым в бытность мою еще в XVII корпусе, когда Сахаров командовал XXX корпусом, я более близко познакомился с ним в январе 1917 года, когда был вызван в комиссию по общим с румынскими войсками организационным вопросам.
В это свидание он произвел на меня впечатление дельного и вдумчивого начальника с правильным взглядом на стратегическое положение в Румынии и поэтому с большим сожалением узнал о замене его Щербачевым».
(О Щербачеве, который, кстати, был тестем вышеупомянутого полковника Э.Г. фон Валя, у меня довольно подробно было рассказано в этой главе: http://www.proza.ru/2017/11/28/1170.)
Поэтому ограничусь лишь короткой характеристикой, данной ему В.И. Соколовым:
«Щербачев, как мне казалось, уступал Сахарову в стратегическом кругозоре обстановки.
Кpоме того, он слишком откровенно отдавал предпочтение при замещении видных должностей своим прежним сослуживцам по академии, но профессура и боевой опыт не могут ставиться на одну доску, для самого ученого теоретика будут непонятны и даже незримы истины, добытые тяжким боевым опытом;
сужу по себе: окончив академию, я не переставал следить за развитием военного дела, покупал и изучал все выходящие капитальные военные сочинения, выписывал и читал военные периодические издания, явившись, таким образом, на войну с богатым военно-теоретическим багажом, но то что я перенес и выстрадал лично в тяжелых передрягах, в которых мне пришлось принять участие вдоволь, особенно за продолжавшееся в течение 2,5 лет начальствование славной 14 пехотной дивизией, не даром названной в прощальном приказе летом 1916 года Брусиловым железною, дало мне такое познания и опыт, о каком я не мечтал по своим книгам.
Щербачев смотрел иначе, отсюда выдвижение целой академической плеяды - Макшеева, Елчанинова, Головина, Алексеева, Геруа, из которых первые двое оказались крайне неудачны; может быть Щербачев в этом отношении лишь отдавал дань времени и системе нашего военного воспитания, когда чужой аттестации совершенно не верили, какова бы она не была и кем бы она не давалась, даже не справлялись о прошлой службе чужого кандидата, а держались Фамусовского "как не порадеть родному человечку?"
.
Так радели во всей армии еще и потому, что не знали людей, не знали своих подчиненных, особенно высшие начальники».
А вот, что В.И. Соколов вспоминает о своих предыдущих командармах:
«О двух командующих IV армией, с которой я начинал войну, о бароне Зальца и Эверте…
На меня Зельца произвел впечатление старого фронтового служаки прежних времен, простого и благородного.
Насколько он соответствовал, в стратегическом смысле слова, посту, сказать, конечно, при таком коротком знакомстве не могу, но думаю, что устранение его от должности за отступление армии, когда ее правый фланг совершенно неожиданно подвергся удару сосредоточенных сил австро-венгерской армии, было бы несправедливо, так как это решение было вынужденным обстановкой и было единственным выходом из создавшегося катастрофического положения.
Сохранив этим отступлением свою армию от полного разгрома притом в такой степени, что армия сдержала первый натиск австро-венгерцев, Зальца дал первые основания для блестяще затем развившегося наступления, III и VIII армий в обход австро-венгерской армии и их левого фланга, закончившегося полным поражением австро-венгерцев, доставившим нам почти всю Галицию.
Сухой, педантичный Эверт, давно известный в генеральном штабе как отличный, трудолюбивый начальник штаба всех категорий, так и остался начальником штаба в должности командующего, да и неудивительно, если почти вся его служба прошла на таких должностях - "род занятий предопределяет склад понятий".
Умев отлично устроить тыл и внутренний порядок в подведомственных войсках, Эверт ничем не проявил себя, как стратег и полководец, и ничем не выделялся в этом отношении из среды посредственности.
Как ближайший начальник и человек он был прекраснейший, скромный и благородный. В войсках его знали мало».
На фото: весна 1918 года. Начало развала "самой демократической армии мира". Военный министр - еще Гучков (это уже потом ему при встрече офицеры порой будут бить по физиономии).
Продолжение: http://www.proza.ru/avtor/plot204