Платеро и я. Смоквы

Ганс Сакс
   Был рассвет, туманный и сырой, хороший для инжира, и у нас было шесть штук, которыми мы собирались полакомиться.

   Всё ещё под большими столетними фигами, чьи стволы были связаны тёмным холодом, будто юбкой пышные бедра, дремала ночь. И широкие листья - такие носили Адам и Ева - накопили тонкую, жемчужную ткань росы, обелившую их мягкую зелень. Оттуда, изнутри было видно, сквозь упавший порочный изумруд, утреннюю зарю, что поднимала с каждым разом все быстрее бесцветные восточные вуали.

   Мы бежали, сумасшедшие, посмотреть, кто быстрее добежит до каждой фиги. Росилья сорвала со мной первый лист с одной из них, задыхаясь от смеха и серцебиения. "Потрогай здесь." Я положил свою руку на её , на ее сердце, над которым ее юная грудь поднималась и опускалась, будто внутри заключена маленькая волна. Адела едва умела бегать, полная крошка, и была давно раздосадована. Я нарвал Платеро несколько спелых фиг и положил их на старый пень, чтобы он не скучал.

   Адела начала перестрелку, разозленная своей неуклюжестью, со смехом на устах и слезами на глазах. Одна фига разбилась о мой лоб. Росилья и я продолжили, и, больше никогда ртом, мы поглощали фиги глазами, носом, губами, затылком, истошно крича и непрерывно падая, с ненацеленными фигами, в свежее золото рассвета. Одну смокву она пульнула в Платеро и это уже было целью её безумия. Так как он, несчастный, не мог ни защититься, ни возразить, я ответил за него, и мягкий голубой поток пересёк чистый воздух  во всех направлениях, будто стремительная шрапнель...

   Вдвоём смеялись, падали и уставали, отражая с земли женское плодородие...