Участнику Великой Отечественной войны Михаилу Ефимовичу Михайлову 79 лет, но выглядит он боеспособным мужчиной. Он всегда такой был, говорит.
— Родом я из Марьевки. Она в 12 километрах от Яи находится. Красивое село, луга заливные и дали с косогора на десятки километров проглядываются. Знаменито оно ещё и тем, что в нём родился известный на всю Россию кузбасский поэт Василий Фёдоров. Кстати, мне сподобилось с ним начальные классы осваивать. Нормальный тот парень, Фёдоров, был. Задиристый, но в меру. Мальчишка вечно с цыпками на руках и вдруг – поэт. Удивительно! Хотя, что тут такого? – Брат моего отца, бывший младший офицер царской армии, во время революции перешёл на сторону большевиков. В 1918 году он был расстрелян в Томске белыми. Теперь ему с его соратниками в Марьевке памятник установлен, и цветы в благодарность к подножию люди приносят. А моего отца, за то, что он хорошо трудился , в 1930 году раскулачили и сослали с семьёй в Нарым.
Через несколько месяцев, правда. Я с попутчиками сумел вернуться в Марьевку и стал там жить у деда с бабкой, помогал им вести домашнее хозяйство, а потом работал в колхозе. Учиться больше не мог – так что в 12 лет стал вполне самостоятельным человеком. Всё решал за себя сам. В восемнадцать лет взял да и женился и переехал в посёлок Невский Барзасского района. Кончил курсы буровиков, стал работать в геологоразведочной партии буровым мастером. В 1939 году меня забрали в армию. Дома остались двухлетняя дочь и шестимесячный сын. Служил я во Владивостоке. Когда началась война с Германией, мы стали проситься на фронт. Долго не отпускали. Думали, что Япония на нас нападёт. И только в 1942 году, в июле, я оказался на фронте. 2 августа прибыли мы под Ростов. Определили нас в 362-ой пехотный полк 126-ой артиллерийской дивизии. Я получил должность ездового и к ней – лошадей. Поступило сообщение, что враг форсирует Дон. Наша часть была загружена в эшелон и направлена в Котельников.
При подъезде к Котельникову ночью неожиданно состав был остановлен. Мы разгрузились и только отошли от станции, как нас обстрелял наступающий немец... В полку не у всех солдат было оружие. Командование предполагало нас полностью вооружить на передовой. До неё же мы не добрались. В артдивизионе на пушку всего было четыре снаряда. К тому же, в настоящих боях из нас мало кто участвовал. Грохот, огонь, взрывы, крики, стоны первых раненых, свистящая вокруг осколками и пулями смерть…
Первый бой в моей жизни. Не забыть такое, сколько не живи, я всегда буду помнить, как кусал руки от бессилия, от невозможности ответить очередью из автомата в ответ на их выстрелы. Разметали нас немцы тогда по степи. Что там говорить – страшно было и спрятаться совершенно негде. Но опытные командиры быстро восстановили порядок в своих подразделениях. Рассредоточились мы, развернули пушки и вступили в бой с наступающими под прикрытием танков немцами. 12 танков их сожгли. Притих враг – отпор почувствовал. Ночь ведь – не знают они, что мы из себя представляем. А наша часть, использовав передышку, снялась и на запасные рубежи скорым маршем отходить начала. Двенадцать человек, в том числе и я, остались для прикрытия отхода. На вооружении у нас десятка два бутылок с зажигательной смесью, да по паре обойм к винтовкам. Думали, сомнут и не подавятся.
Только немцы и не думали на нас нападать. Обошли стороной по степи. Видя, что от нашего стояния толку мало, решили мы к своим пробиваться. Двадцать дней к ним выходили по безводным Сальским и Калмыцким степям. Шли по ночам, чтобы не обнаружили немецкие самолёты. Пару раз нас здорово потрепали. По дороге к нам примыкали отбившиеся при отступлении солдаты, офицеры других частей. Чем питались? Галетами – по три на сутки приходилось.
От многочисленных врагов мы отстреливались и уходили в сторону, мелкие отряды уничтожали. За счёт стычек пополняли своё вооружение, забирали провиант у убитых. К войне привыкли, смирились с её тяготами за несколько первых дней. Смерти не то что-бы перестали бояться, скорее, надеялись, что она обойдёт стороной. Да и с врагом надо было биться. Другого если не дано. За первый год войны мы наслышались о зверствах фашистов, пропитались к ним ненавистью и мечтали об одном – побольше их уничтожить. И на фронт то рвались с единственной целью – добраться до них.
На двадцатые сутки мы достигли передовой. К Волге вышли под Чёрным Яром. Нащупали брешь в линии окопавшихся войск противника и ночью благополучно пересекли её. Когда к своим приблизились, то нас встретили огнём. Но бог миловал – никого не зацепило. Нас пропустили через линию фронта и доложили в ставку главнокомандующего фронта. Оттуда пришло распоряжение отправить окруженцев в штрафной батальон.
Нас опросили, чтобы установить личности, и повели в сторону города Красноармейска. На подходе к нему колонну встретил генерал на «Эмке». Спросил, что за люди. А мы-то артиллеристы в основном были. Выпросил он нас в ставке. Однако в расположении его части мы пробыли всего сутки. Командир нашего родного полка узнал о нас, не поленился приехать из Сталинграда и забрал всех с собой. В составе 126-го полка артиллерийской дивизии и находился я до конца войны и своей службы.
Когда после окружения я попал в свой полк, то из ездовых артиллерии был переведён в кавалеристы батальона связи. На коне развозил пакеты с донесениями и приказами командирам батальонов, полков, рот. Риск был большой: всадник – цель заметная. Обстреливали меня часто.
Со временем у меня обнаружилась хорошая зрительная память: стоило мне внимательно всмотреться в карту, как в мозгу надолго запечатлевались названия и места расположения нужных частей, схемы подъездов к их штабам. Поэтому никогда я не плутал и вовремя доставлял донесения. Такая способность начальством высоко ценилась.
Ко всему прочему меня избрали комсоргом батальона. Если выкраивалось свободное время, обязательно встречался с комсомольцами, помогал в организации их быта и досуга, выходил с их проблемами на командиров полка и дивизии. То есть находился я в самой гуще событий дивизии. Позднее, в 1943 году меня приняли в партию.
Обороняли мы в Сталинграде Мамаев курган, за сад Лапшиных дрались. Немцев очень прельщали эти стратегические пункты. Они ежедневно делали неоднократные попытки выбить нас с этих позиций. Жарко нам приходилось. То, что оставшиеся в городе люди верили, что мы не сдадим город, что дальше Волги враг не пройдёт, являлось, мне кажется, одним из немаловажных факторов упорной борьбы за Сталинград.
В декабре 1942 года под Сталинградом началось наступление наших войск. Мы действовали в Южном направлении. Освобождали Ворошиловградскую область, Донбасс, Запорожье. Зиму 1943 года просидели на Турецком валу, у Сиваша, на Перекопском перешейке. Во время наступательных боёв очень часто нам, кавалеристам, приходилось ездить в разведку, уточнять местоположение убегающего от нас врага... Для этого нужно было объезжать и населённые пункты. Тоже, я скажу вам, задание, при выполнении которого не всегда можно в живых остаться.
Однажды послали нас втроём в такую разведку. Подъехали мы к одному селу, там немцы. Не успели они убраться – загружали свой транспорт. Залегли мы, и давай стрелять по ним. Такой тарарам подняли! Они в грузовики свои мигом заскочили – и ходу из деревни. Одного замешкавшегося немца нам удалось пленить. Обрадовались мы такой лёгкой победе, отправили своего командира, молодого лейтенантика, с пленным в штаб обо всём доложить, а сами дальше поехали.
Достигли следующего села дворов в пятьдесят. С огородов прокрались к одному из домов, постучались в окошко. Открыл нам мужчина средних лет. Сразу понял, кто мы, обрадовался. Он нам поведал о том, что в селе проживают в виде родственников десятка два бежавших из плена бойцов и окруженцев. У каждого из них есть припрятанное оружие. Мы наказали мужчине собрать их во дворе дома. Через полчаса, объяснив собравшимся, как надо действовать, разбившись на группки, рассредоточились мы по деревне. Открыли стрельбу одновременно. В селе стояла малая линейная часть и хозяйственный обоз с обслугой. Обезумевшие от страха немцы начали отходить. Линейную часть мы пропустили, а обозникам преградили дорогу и предложили сдаться. И те, здраво рассудив, предпочли не сопротивляться.
Ночью шёл дождь, а под утро ударил мороз. Полушубок мой так заледенел, что у него отломились рукава. Мы повели колонну пленённых нами немцев, человек в сто, с их груженным на повозки снаряжением в свой штаб. В штабе нас похвалили за проявленное геройство и пообещали меня представить к ордену Красного Знамени, а тех «добровольцев», что нам помогли захватить обозников, командующий армии влил, как и нас когда-то, в штрафроту и отправил воевать с фрицами. Они же были рады тому, что наконец-то определились. Большинство из них отличились потом в боях, кого-то убили, но двое из этих «добровольцев» ещё живы. После войны мы встречались. А я за тот случай получил бы тогда заслуженный орден, да только когда с наградными листами начальник нашего штаба поехал в штаб армии, по дороге в машину попала бомба…
Разведка не всегда заканчивалась для нас удачей. В одну из вылазок, нас было четверо, коней наших побили под нами, и мы вернулись к своему командиру с сёдлами на загривках. Полковник Мыльников дал распоряжение выделить нам лошадей из числа захваченных на конезаводе. Приезжаем мы в хозчасть, а в загоне голов тридцать разных мастей гарцует. Солдаты хозчасти разрешили брать нам лошадей, какие понравятся. Приглянулся мне рыжий, крупный и статный жеребец, я и оседлал его. И парни себе выбрали по лошадке.
Уехали мы. Но оказывается на моего Юрку, так я назвал жеребца, успел положить глаз командир хозчасти. Узнав об этом, я отогнал лошадь пастись подальше и тем самым сохранил её. Правильно сделал, как оказалось впоследствии.
Ох, и умная была животина! Как обстрел начинается – найдёт выбоину или воронку, ляжет в неё, прижмётся к земле и лежит. Над нею осколки снарядов и пули свистят, а ей хоть бы что. Не пугается. А закончится пальба, вскочит на ноги и щиплет травку возле только что развороченных минами земляных буртов. Мои приказания Юрка мигом выполнял. Под его командой все лошади курьеров паслись, и ни одна от табуна не отбилась, не затерялась. А ел он всё подряд. Я его за то, что он меня отовсюду на себе выносил, жалел и любил. Приучил к столовым объедкам. Каша, суп, кисель, селёдка солёная – всё несу ему. И он приучился есть без разбору. Оттого и гладкий у меня стал, справный. Одно плохо как отлучусь, из сумки седельной зубами паёк вытащит и слопает. А я потом голодный маюсь весь день. Во всём остальном удовлетворял меня по всем статьям. И за это холил и берёг я его, как зеницу ока. Более года на нём воевал. Потом уже, когда мы за немцев всерьёз взялись и стали преодолевать за сутки по 70-100 километров, я сменил коня своего на мотоцикл. Впоследствии одного из сыновей я назвал Юркой – увековечив тем самым память о своём боевом друге.
На Перекопском перешейке фронт установился надолго. У немцев в этом месте была крепкая оборона. Наша армия для наступления накапливала силы всю зиму. В апреле 1944 года, прорвав оборону противника, наши войска вступили в Крым. Территория полуострова была очищена от немцев за месяц. В начале мая мы уже стояли перед Севастополем. Немцы сбрасывали с самолётов листовки, в которых похвалялись, что советские войска обороняли этот город только восемь месяцев, а они будут стоять здесь ещё восемь лет и не отдадут нам город. Бойцы читали эти листовки и посмеивались. Теперь мы были уже не те. Знали, на что способны. Подступив к самому городу, мы были уверены, что отобьём его у немцев в течение ближайших дней. Так оно и случилось. 11 мая 1944 года Севастополь был освобождён…
Как раз перед штурмом Севастополя, 8 мая, я был ранен. И очень глупо всё это получилось. Вечером вышли из штаба на улицу пригородного посёлка, перекуриваем, делимся впечатлениями. Каждый старается припомнить всё, что он знает о Севастополе. Город находился ведь от нас всего в нескольких километрах. Скорая встреча с ним, этим красивым южным портовым городом волновала наши сердца. И вдруг слышим, к морю летят самолёты. Задрали головы – пять «Илов». Я говорю: «Какие красавцы, в последний раз на город летят. Скоро начнётся».
И в это время один из самолётов, отделившись от группы, резко спикировал на нас и сбросил бомбу. Это было так неожиданно, что мы не успели и шелохнуться. Кого-то подняло в воздух взрывом. Двое оказались убитыми. Осколками ранило нескольких. Меня – в лоб. Из головы кровь цвиркнула, как фонтан. Почувствовав резкую боль, я на мгновение потерял сознание. Успел, прежде чем совсем отключиться, удивлённо подумать – неужели смерть? По всей видимости, лётчик принял нас за немцев. Нас, раненых доставили в медсанбат. Доктор ощупал мой осколок и сказал, чтобы никому пока не давал его вытаскивать: будет хуже, можно повредить мозг. Нам обработали раны, собрались отправлять в госпиталь. Но если моих друзей ранило в руку и ногу и они не могли обойтись без лечения, то я, полежав немного в постели, очень быстро пришёл в себя. Отставать от своей части не хотелось, и я, выкрав свою одежду, сбежал в батальон. Не мог представить себе, как это я из-за такой царапины не буду участвовать в штурме Севастополя. После освобождения города наша дивизия расположилась на Малаховом кургане, и я в течение мая чистил для бойцов картошку. Это мне командир предоставил такую работу с учётом полученного ранения. Лоб за месяц зажил, а осколок так и остался в нём.
Потом в боях на Западном направлении меня в голову ещё два раза ранило. Но это были лёгкие ранения. А однажды, ещё на Перекопе, рядом с окопом, где я спал в выкопанной в стене нише, взорвался снаряд. Стену окопа вместе с землёй и мною подняло в воздух, но остался невредимым. Только в голове после этого с неделю шумы стояли, и солдаты потом надо мною смеялись: «Мюнхаузен на ядре летал, а ты – на перине».
После освобождения Севастополя нашу дивизию перебросили на Белорусский фронт. В Литве были где-то уже к осени. Сплошного фронта не было, и мы с немцами друг за дружкой ходили – не разберёшь где кто. Однажды на привале, натянув плащ-палатку, в стороне ото всех заснул. Утром проснулся – тишина. Вокруг никого нет. Раздвинул кусты – немецкие танки стоят. Много. Немцы у костров сидят, завтракают. Наверное, наши по тревоге снялись ночью. А у меня мешок с 7600-ми пакетами. Иметь на руках в таком положении документы я побоялся, и спрятал мешок в лесу. А сам пошёл на запад. До линии фронта добрался за двое суток, а вот перейти её не смог, как ни пытался. Пять суток выискивал проход. На пятые сутки наши пошли в наступление, немцы в спешном порядке стали отходить. И когда на дороге появились советские войска, я выбрался из захоронки. Командир наступающей части созвонился со штабом, и буквально через час к нам на «воронке» подъехал представитель НКВД с командиром батальона связи, моим командиром.
Оказывается, спрятанные мной пакеты были очень ценными, и за их пропажу командира ожидал трибунал. Конечно же, он очень обрадовался моему появлению. В течение трёх суток мы с ротой солдат никак не могли найти пакеты. И всё-таки я отыскал их. Пакеты были целы. За то, что сумел их сохранить, не допустил, чтобы они попали в руки врага, меня наградили медалью «За отвагу».
Осенью 1944 года в Пруссии произошла ещё одна история: я вместе с генералом, командиром дивизии, чуть не оказался в плену. Штаб дивизии находился в подвале дома владельца отбитого нами имения. При штабе находились взвод пехоты и миномётный расчёт. За час до нашего наступления немцы танковой атакой захватили имение. Пехота и миномётчики отступили. Танки ворвались во двор. Наружу не выйдешь. Заперлись мы в подвале и ждём, что будет. Всё наше вооружение – несколько пистолетов. Немцы нас сразу не заметили. Генерал сообразил, что делать. У нас была рация, так он по ней связался с советской танковой частью. Которая должна была проходить в это время в километре от имения, и попросил командира выручить его. Сообщил координаты. Наши танкисты в несколько минут достигли имения и с ходу вступили в бой с немцами. Те отступили, мы же были спасены.
А день Победы я встречал на чердаке: когда наша дивизия, не дойдя 50 километров до Берлина, остановилась в расположенном на берегу Балтийского моря посёлке, немцы взорвали дамбу, и хлынувшая морская вода затопила посёлок и нас. В этот момент и передали нам известие о том, что Германия капитулировала. Вот и пришлось отмечать это событие на чердаке. А всё равно это для всех нас был самый ожидаемый праздник!...
Хорошо воевал М. Е. Михайлов. Об этом говорят его награды: орден Славы третьей степени, медали»За отвагу». «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За взятие Кенигсберга». Имеются и благодарности Верховного Главнокомандующего за отличные боевые действия по прорыву обороны немцев на Перекопском перешейке, по освобождению от немецко-фашистских захватчиков Севастополя, по прорыву обороны противника юго-западнее Шауляя. За овладение крепостью и главным городом Пруссии-Кенигсбер-гом. Медаль «За Победу над Германией» он тоже имеет.
С 1950 года М Е Михайлов проживает в посёлке «Разведчик», до 1973 года работал старшим мастером Глушинской геологоразведочной партии. Вырастил пятерых детей. Теперь и внучата у него подросли. И над всем этим «мирным» подразделением он – главнокомандующий. Разве не боевой старик?..
1996 год.