В это утро с понедельника на пятницу мне не пришлось бежать на работу с блюдцем остывающе-хладнокровного кофеподобия. Не пришлось прыгать вниз по идущему вверх эскалатору, очертив голову и ломая ей стереотипность бетонных перекрытий. Не пришлось пытаться подняться на пентхаус несуществующего офисного здания в центре окраины мною горячо любимого и столь нежно проклинаемого мегалитического космополиса. Не пришлось стоять бок о бок, нос к носу, с глазу на глаз с такими же потеряно-обретёнными жожоба, чьи скромное обаяние, тонкий вкус и деликатная полипептидность были воспеты не одним поколением и не каждым подлокотником в самое небалуйся поражённых поэтов, поэтесс, атлетов и хостес. Стоять и одновременно двигаться. В известную неизвестность. В точку, которой нет ни в одной системе координат.
Стоять и одновременно двигаться. Быть частью системы. Задыхаться. Порвать с ней. Помириться. Съехаться, зажить душа в душе, завтракать каждый день жареным пуншем. Но каждый день – с новым ароматом ванили. Не как у всех.
Стоять... а потом мучительно медленно и подобострастно, переминаясь с ноги на ногу, как армия пингвинов, идущих на бойню, двигать (да славится сила трения!) под собою любую горизонтальную поверхность, которой не повезло оказаться в этом месте в это время. Двигаться на месте, осознавая, при этом, что этот путь – в один конец. И всё равно идти этим путём. Падать. Подниматься. И снова идти. Стоять? Нет! Двигаться. Жизнь – движенье! Гордость или предубеждение? Разум или чувства? Ни того, ни другого. Полтретьего. На часах моих стрелки снова поменялись местами, и я уже с трудом вырабатываю в себе хоть какую-то реакцию на эти условности.
Утро... Такое уютно-зловещее, сладо-мазо время. Успеваешь и понежиться и понедоумевать... мой завтрак состоит из «совершенно нестандартного»© жареного пунша, кофейных зёрен всмятку, растительно-машинного спреда и двух капель соуса Табаско. К слову, капли мне прописал наш обычный всерайонный, равноапостольный доктор Вандерпук, когда я ему пожаловался на бессонницу. Бессонница у меня, как водится, ночью. Тут он, признался мне доктор, бессилен, как и вся Авиценна, в целом. Утром же я, наоборот, с трудом продираю глаза... «По одной капле в глаз, сразу после пробуждения. В день – один раз», - гласила довольно перцептивно рецептура. «А если водолаз?», - спросил я поспешно... «Если водолаз – снимай маску и кури капустный лист». Всё гениальное просто. С тех пор я обращался к этому эскалопу за любым советом. Прогноз динамики курса лиры или арфы? Температура против ветра (против ветра он меня тоже предупреждал и даже, прости трение, заговаривал, но тщетно – моё лицо инвариантно ловит мною же пущенную в сторону очередного диктора с пропедевтического уличного плаката слюну)? Количество жил у рабочего «А» класса? Расстояние до ларька с марципановым сидром на солнце ночью? По любому вопросу я ему звоню. Причём – сразу в колокол. Звоню в колокол. А прилетает в бубен. Мою музыкальность всегда отмечали окружающие. В особенности – соседи снизу.
Утро... Солнца (как же мне хочется марципанового сидра!) из моих окон всё равно не видно. Они смотрят в пол. И никак не определятся: мужчина они или женщина. Третьего не дано. И не надо возражать, мол, есть прогрессивно-ретроградные общества в других уголках моей родной Океаны. Знаю, есть. Но они – там. А мы?
Утро... Это время для планов и рассуждений. Все используют его по-своему или никак. Мне же нравится сесть за свой блокнот и блокировать в нём ноты. Мелодию потом, правда, восстановить довольно сложно, так как линий в нём нет. Но есть поля. В этих полях и работают преданные своему делу, предавшие меня однажды навсегда, надежды на светлое будущее. Пусть коммунистическое, пусть альтруистическое... Хоть какое. Но нет же. Нет будущего. Надежд тоже нет. Хотя бы есть одежды. Это уже немало!Жареный пунш давно уже сморщился и со мной не дружит. От блюдца откололся последний осколок муранской судьбы. Пингвины смотрят на меня через то самое окно, ещё триста лет назад прорубленное в полу, как на неродного. Я лишь пожимаю плечами в ответ. Моим соседям по проруби это кажется вполне красноречивым и синегубным. Мы обмениваемся любезными, едва заметными улыбками. Они и я – часть системы. Океана – наш дом. Не будем портить друг другу полипептидность.Я вздыхаю о, в общем-то, неработающих надеждах и надеваю одежду и маску, решив навестить броненосцев из древнего рода Потёмкиных, обитающих клеткой выше. Курю пока ещё не легализованный капустный лист, смакуя каждую пролетарскую жилку...
В это утро с понедельника на пятницу мне некуда и незачем спешить.