Державю. откеда и куды. продолжение

 

6.     ANAHERRAT
 
   ЭПИГРАФ:

   «Всю жизнь я дул в подзорную трубу и удивлялся, что нету музыки. А потом внимательно глядел в тромбон и удивлялся, что ни черта не видно. Мы осушали реки и сдвигали горы, а теперь ясно, что горы надо вернуть обратно и реки – тоже».  Сергей Довлатов.
 

Глава1: НА КАЖДЫЙ ПОПКА ЕСТ СИКИТКА

Глава 2: ПО ГРОБ ЖИЗНИ

Глава 3: ХОРОШО ЛЕТИМ

Глава 4: ХОРОШО ЛЕЖИМ 

Глава 5: ПЫРСЯГА 

Глава 6: ANAHERRAT


Глава первая

                НА  КАЖДЫЙ  ПОПКА  ЕСТ  СИКИТКА

     Спускаясь с перевала,  Андрей увидел стойбище Сабыра в необычайном оживлении.  Многолюдное  семейство табунщика  растревоженным муравейником сновало,  толпилось возле фургона с   номерами иноземного региона.  Догадаться было нетрудно: в горное   захолустье,  надрываясь на пониженной передаче и отравляя воздух  сизым выхлопом смеси бензина с ослиной мочой, взобрался рынок с  наклейкой «Made inTurkey». Автобутик, сменивший дорыночную автолавку сельпо с керосиновыми лампами, остроносыми  галошами,  килькой в томате, хозяйственным  мылом. Заверение, что  «СОВЕТСКОЕ  -  ЗНАЧИТ ОТЛИЧНОЕ», турецкий подданный  заменил на прикольный слоган с восточным акцентом: «НА  КАЖДЫЙ  ПОПКА  ЕСТ  СИКИТКА». Это в корне меняло ситуацию. Было: бери что дают. Стало:  бери  что душе угодно.  Ну, или попке.  Причем, со скидкой.  Попок, слава  аллаху,  на стойбище пребывало много.  Конкретно - двадцать четыре.  Шестнадцать детских, одна ядреная попка Сабыровой снохи Айши, одна  (еще ядренее) старшей дочери Майрам,  две безразмерные старушечьи,  две крепкие жопы взрослых  джигитов и матерая, твердокаменная,   намозоленная крупом мощного иноходца жорго задница  ударника  колхозного производства. Особняком держался еще один филей  -  худосочный,  дряблый,  аксакальский. Он попирал подушки возле юрты  под  усохшим,  урюкоподобным  Хоттабычем.  Лицо его было обращено  к солнцу,  старик всматривался в слепящую космическую даль,  неотрывно,  как часовой Родины на дальнем пограничье. 

     -  Чон ата! Дедушка! Посмотри, какие жинса!  С дырками!
    -  Иттин баласы! Вот сукин сын этот Османгирей, - не отворачивая лица от  солнца, беззлобно ругался дед. - Совсем совесть потерял: везет турецкий  обноска, а деньги дерет за первый сорт.
    - Это не обноска, не секонд - хенд, дедушка, - демонстрируя дырки,  хвастались обновками правнуки. - Это мода такая. И в Бишкеке их носят. И в Москве.
    -  А в Бухаресте тоже дырявые носят? - уточнял дед.
    -  И в Бухаресте, - кричали мелкие.
    -  В Бухаресте всегда ходили в дырявых штанах, - заложив в ноздри  насвай, говорил аксакал. - А в сорок четвертом мужики сапсем без штанов ходили.  Елду-мулду прятал рубашка-мешок. Бабский сапсем. На ногах постолы,  онучи, на башке бараний папаха. Нищий народ. Никакой юрты нет.  Саманный землянка живут. Посреди землянка костер, таган - мамалыгу  варят. Вытяжка нет, тюндюк нет. Всё в дыму - война в Крыму. Копоть, сажа,  все черный - лицо, зубы, рубаха.

     Дед знал, что говорил. Продвинутый был. В семье гордились: евразиец! В  44-м году с войсками 3-го Украинского фронта пехотинец  Дыйканбаев  продвинулся аж до Румынии.

    Летом дело было, в августе. Ясско-Кишиневская операция началась  мощным наступлением Красной Армии. На левом фланге против наших  войск стояла третья румынская армия, в центре шестая немецкая, а на  правом фланге четвертая румынская. В штабах говорили: один в один со  Сталинградом. Маршал Толбухин для усиления атакующей мощи войск  поставил ефрейтора Акматалы Дыйканбаева против румын. Верил: этот не  подведет. Если чо, грудью на вражеский пулемет ляжет. Не зря под  Кишиневом медаль заработал. За отвагу. Отважный Акматалы занимал  ответственный пост начкона, командовал пленным румынским табуном.  Одну пленную кобылку прикомандировал к санинструктору Маше  Рохлиной, чтоб вывозить раненых с передовой. Бой-девка! В белом халате,  ни дать ни взять - акшумкар! Белый кречет. Обычно киргизы так называют  лихих джигитов. Но иногда и разбитную бабёнку. Эта точно была акшумкар.  Да еще с камчой. Под горячую руку не попадайся. Как-то мимо медсанбата  вели пленных фрицев. Один про Марию слово сказал на своем, на фрицком.  А она усекла: типа, на «б». Так она с этой камчой на него врукопашную. В  раж вошла - хлещет по чем попадя, не может остановиться. Не ровён час на  смерть забьёт. Сержант Парышкура - два метра ростом - сгреб Машутку в охапку, кое-как плетку отнял, сам крест-накрест огрел обидчика и махнул  конвоирам: быстрей, мол, уматывай. А камчу от греха подальше в Днестр  бросил.

      - Чон ата! - кричали мелкие. - Там есть и на твою попку жинса. Совсем  модный будешь. Как Филипп Киркоров.
      -  Чолок этек к;йн;г;м кийип турган кезимде,- отбивался главный  табунщик войск Толбухина. -  Когда я был маленький, в короткой рубашке, я  тоже был герой жопа дырой. - Зовите сестер, молодух - пусть дефиле  покажут. А мы с Андреем посмотрим. Отыр, Андрюшка. Садись. Вовремя  пришел. Посмотрим ихний попадыр-жопадыр.

      Андрей сел рядом с Акматалы, привалившись спиной к прогретой солнцем кошме.

    - Давай сюда, - командовал продвинутый дед. - Давай весь попадыр вокруг  юрты. Солнечный круг, небо вокруг.

      И турок Османгирей включился в дефиле с криком:  «Акция! Акция! На   каждый попка ест сикитка. Претапорте»! И вся орда, всё стойбище  включилось в pr;t-;-porter. И старухи, и даже Сабыр с дырой на левой  ляжке.

    -  Нет скакуна без сбитых копыт,  нет кречета без ободранных крыльев, -  подначивал главный зритель. - Смотри, Андрюшка, во все глаза!

     Акматалы был сокур карыя - слепой на оба глаза. Последнее, что  двадцатилетний ефрейтор видел собственными глазами, была белая нога  Маши Рохлиной в черном чулке, который подарил ей старший лейтенант  Евсюков. Он снял чулки как военный трофей с опрокинутой при  сопротивлении фрейлейн. Главный по табуну случайно подсмотрел, как  «саныструкта» Маша в укромном уголке санчасти, задрав полы белого  халата, натягивала чулок, разглядывая ногу и так, и этак. Такой ногой  опрокинет кого угодно. Сколько раненых мужиков на себе перетаскала! Они,  мужики, когда раненые, тяжелые, как мешок со свежим коровяком.  Особенно в кирзовых сапогах, залитых кровью. У Марии самой рука  тяжелая, может подкову гнуть. Акматалы видел, как она садовыми  ножницами  резала солдатские сухожилия. Бывает, ногу, руку оторвало, на  одних жилах висят,  не пришьёшь - резать надо. Человеческие ножницы  жилу не берут. Только садовые сучкорезы.
     И тут, пока Акматалы воровато, с замирающим сердцем, рассматривал  эту белую Машину ногу в черном трофейном чулке, поблизости грохнула  шальная мина,  и он от боли закрыл руками глаза и, очутившись на руках Маши, потерял сознание. После госпиталя слепому на оба глаза ефрейтору  Дыйканбаеву вручили орден Славы. Командир сказал: за подвиг. Но за  какой, не сказал. Мол, потом сам придумаешь. Скажешь пионерам: грудью  вражеский дзот закрыл, или танк ихний подбил. Новый, «Королевский  тигр», 68 тонн весу. Или самоходку атаковал на лошади.
    -  Ты в армии где служил? - спросил Акматалы Андрея.
    -  В Семипалатинске.
    -  Покажи башку.

      Андрей наклонился. Акматалы протянул руку, точно попал в голову,  осмотрел руками.

    -  Кашка баш! Лысая  голова.  Я так и знал - термояд. Там атомную бомбу  испытывали.
    -  Плутоний, - уточнил  Андрей.
    -  Вижу, вижу. На башке след остался, - отметил слепой.
    -  На солнце бликует, - прихвастнул Андрей. - Солнцеголовый.
    -  Сидоров. Сержант Сидоров, - повторил Акматалы, - знакомая фамилия.  У нас в роте тоже был Сидоров. Не твой родственник?
    -  Мой родственник, двоюродный брат отца Виталий, воевал под  Сталинградом. Добровольцем пошел после школы. В феврале сорок третьего ранили в  глаз, но ослеп на оба. Вернулся домой, в Пушкино, под Москвой - ездил без  глаз на велосипеде. С детства дороги помнил. Потом институт закончил,  юридический. Стал профессором.

    -  Я так и думал, - подытожил Акматалы. – Шумкардай  кароо - соколиный  глаз. Лучше зрячего видит. Иванов, Петров, Сидоров - у нас много было  таких.
    -  Еще Рябов, - подсказал  Андрей.
    -  Еще Рябов, - согласился Акматалы. - Не то, что Вайцзеккер какой-то. У  нас главная задача от ставки какая была? Прорвать оборону противника  северо-западнее Ясс и южнее Бендер, окружить и уничтожить главные силы  немецко-румынской  группы  армий «Южная Украина», потом поход вглубь  Румынии.  Шестая танковая армия генерала Кравченко по флангам ударила.  Всем Вайцзеккерам капут, братушка Антонеску руки вверх. Наш братушка, донской казак, думает: вот уже, вот совсем скоро домой. «Кони сытые бьют копытами. Встретим мы по-сталински врага», - запел вдруг орденоносный начкон Акматалы. И добавил  мечтательно:  Был бы у меня велосипед, я бы тоже катался. До самого Берлина. Еще  бы со страху наворотил подвигов. Еще бы на пару орденов Славы. Три  Славы - считай, Герой Советского Союза.

    -  Слава Героям! - закричали баласята в модных дырявых джинсах. Всех  героев земляков вспомнили. - Слава Дуйшенкулу Шопокову! Слава  Акматалы Дыйканбаеву! Спартак - чемпион!
    -  У них вот такой фуражка был, у румын, - показал Акматалы руками. - Вот такой околыш.  Как аэродром. А жопа - дырой. А кто такой Рябов - не  помню. У нас в батальоне Рябова не было.
    -  Он давно был, - успокоил Андрей. - В тысяча девятьсот четвертом году, на японской войне в  Манчжурии. Василий Рябов, пензюк. Город Пенза - слышал?
    -  Пензюк, пензюк. - Акматалы пожевал красивое слово деснами. - Были у нас пензюки. На коне, как мешок с говном. Не умеют. А твой Рябов кто? Артиллерия, кавалерия?..
    -  Пехота. Ростом маленький был, веселый - японцев, китайцев копировал.  Как ходят, как говорят. Его в китайца нарядили, на голову надели парик с  косой и послали в разведку, чтоб узнал, где враг стоит, сколько живой силы,  сколько пушек. Всё узнал, обратно идет. За сучок головой зацепился - парик  с головы съехал, его и поймали: банзай! Русский шпион! Потом в штаб  Русской армии с парламентером отчет о проделанной работе прислали. Так,  мол,  и  так:  запасной  солдат  Василий Рябов,  тридцати трех  лет,  из  охотничьей  команды  восемьдесят четвертого  Чембарского  полка,  уроженец  Пензенской губернии,  Пензенского  уезда,  села  Лебедевки,  одетый,  как  китайский  крестьянин,  семнадцатого  сентября  сего  года  был  пойман  нашими  солдатами  в  пределах  передовой  линии.  По  его  устному  показанию  выяснилось,  что  он  был  послан  к  нам  для  разведывания  о  местоположении  и  действиях  нашей  армии  и  пробрался  в  нашу  цепь  четырнадцатого  сентября  через  Янтай.

    Мальчишки,  услышав  сказку  про  японцев  и  русского  солдата,  прервали  pr;t-;-porter,  расселись  в  драных  джинсах  вокруг  деда  и  Андрея,  слушали,  раскрыв  рот.  Акматалы  поделился  мыслью.

    -  Сыржант  Парышкура говорил, что кыргызы на японцев похожи.  И меня, иттин баласы, звал  японцем.
   -  У них на государственном  флаге  солнце, - закричали школьники.  -  Как  у нас  в  Кара-Куле.  Солнце  на  ладони.  На  въезде  такая  бетонная  штука  стоит.  Эмблема города. И  президент наш  Акаев на японца похож.

   И  запрыгали,  заскакали  вокруг  юрты,  радуясь  дыркам  на  джинсах, которыми вошли в  глобальный  гламурный  контекст,  сравнялись  дурью  с  остальным  человечеством. Счастья  полные штаны!

    -  Кюн шаары!  Город  Солнца!   
    -  Алтынбаран  на  синем  небе пасется!
    -  Дедушка, пойдем  строить космодром для Золотого  Барана.

     Сказание  об  Алтынбаране,  о  Золотом  Небесном Баране  Акматалы  услышал  на  фронте.  Был  у  них  в  батальоне  рядовой  Кеша  Никитин  по  прозвищу  Звездочет.  Московский  паренек.  Все  звезды  на  небе  знал,  по  ночам,  когда  не  стреляли,  показывал:  вон,  смотрите,  созвездие  Тельца.  А  в  голове  созвездия  самая  яркая  звезда  на  всем  ночном  небе - Альдебаран.  Её  еще  называют  Глаз Тельца. Альдебаран  идет по небу вслед за Плеядами. 

     Кеша  и  сам  знал,  и  от  сослуживцев  не  скрывал,  что  расстояние  от  Земли  до  Альдебарана   65,1  световых лет,  его  светимость  в  150  раз  больше,  чем  солнечная.  Основной  компонент  вещества  звезды  -  гелий.  Эх,  мечтал  Кеша,  нам  бы  побольше  гелия!  Сжигая  это  топливо,  Альдебаран  расширился  до  38  диаметров Солнца.

    Акматалы,  малая  родина  которого  была  на  две  с  половиной  тысячи  метров  ближе  к  звездам,  чем  у  кубанцев,  астраханцев,  воронежцев  и  москвичей,  был  самым  прилежным  слушателем  планетарного  лектория.  Его  и  прозвали  Альдебараном.

     Под  руководством  слепого  Альдебарана   на  пологом  склоне  горы  мальчишки  выкладывали  из  камней  и  обглоданных  бараньих  черепов  большие  концентрические  круги   -  космодром  для  приземления  Золотого  Барана.  Дед  учил  находить  его  в  небе  над  пастбищем.  Говорил,  это  проще  пареной  репы.  Мол,  смотрите:  три  звезды  Пояса  Ориона.  Соединяешь  их  по  прямой  слева  направо  и  первая  яркая  звезда  на  линии  будет  Алтынбаран.  Это  наша  звезда. Звезда  кыргызов.  Видите -  оранжевая?

     Ночью  слепой  звездочет  не  видел  еще  лучше,  чем  днем.  Но  показывал  уверенно.  Любимая  внучка  Майрам,  студентка  джалалабадского  медучилища,  держала его  в курсе  последних  космических  событий.  События  обнадеживали  дедушку:  в  своем  собственном  внутричерепном  планетарии  он  ясно  видел,  что  как  раз  сейчас  беспилотный  космический  аппарат  «Пионер-10»  летит  к  Алтынбарану  и,  если  Бог  даст,  через  два  миллиона  лет  достигнет  звезды.  Но,  если  Бог даст,  Золотой  Баран  может  и  сам  навестить  землю  кыргызов.  Поэтому  на  всякий  случай  надо  построить  ему  космодром-кошару.  Лучшего  места  для  приземления  Алтынбарану  и  не  найти.  Стойбище  угнездилось  в  божественном  общежитии  гор  и  моря,  на  солнечном  склоне  хребта,  на  зеленой  лужайке  под  облаком, на  теплой  ладошке  Создателя,  той  самой,  которой  он,  провожая  в  мир  после изготовления,  легонько  хлопнул  кыргыза  пониже  спины:  мол,  иди  в  кущи  земные,  размножайся.  Будете  слушаться,  сделаю  каждой  попке  сикитку.

     -  Майрам,  хватит  жопадырой  вертеть,  -  резко  сменил  тему  Сокур  Карыя.  -  Пора  кобыл  доить.  Пора  Андреев  гастрыт  лечить.

    Андрей,  которого  месяц  назад,  в  мае,  привел  на  стойбище  к  отцу  бригадир  скалолазов-монтажников  Мамасалы Сабиров,  по  правде  сказать,  пристрастился  к  лечению,  хотя  и  не  верил  особо  в  рекомендованное  лекарство  -  парное  кобылье  молоко.  «Сто  пудов,  -  уверял  Мамасалы.  -  Проверено  на  всей  нашей  компании  альпинистов.  Мы  в  экспедициях  на  сухом  пайке,  на  консервах,  на  нервах  -  у  всех  то  гастрит,  то  язва  желудка.  Володя  Аксенов,  Леня  Каренкин,  Толя  Балинский,  Дима  Бушман…  Я  их  здесь  молоком  отпаиваю.  Одно  противопоказание:  сортир.  Сортира  на  стойбище  нет,  а  после  молока  -  дрисняк,  как  из  пушки.  Экстренная  дефекация,  по-научному.  Народ  не  успевает  штаны  снимать.  Бегом,  бегом  за  ближайший  валун,  на  общее  дристалище.  Без  всяких  “М”  и “Ж”.  Эльвира  Насонова,  когда  лечилась,  вообще  без  трусов  ходила  сюда.  В  юбке  -  задрала,  опустила,  и  все  дела.  Гастрит  как  рукой  сняло».

     Ну,  если  сама  Эльвира,  звезда  гильдии  альпинистов,  покорительница  Хан-Тенгри…  Андрей  рискнул.  Первую  дозу - литровую  банку - принял  с  отвращением.  Половину  мимо  рта,  на  рубаху  вылил.  Народ  вокруг  подбадривал:  «Ич!  Ич! Пей.  Скоро  привыкнешь».  И  правда  -  привык.  Иной  раз  и  добавки  просил  у  Майрам.  И  штаны  научился  в  руках  держать,  не  застегивать  ремень.  И  маршрут  на  дристалище  освоил,  перестал  стесняться,  стал  в  семействе  своим  человеком.  И  даже  вошел  в  авторитет  -  особенно  у  мелких  и  главной  лечащей  доярки,  саныструкты,  как  называл  её  дед.  Вспомнив  свои  школьные  художества  с  лобзиком,  чеканкой,  паяльником  для  выжигания  по  дереву,  навыпиливал  игрушек,  начеканил   картинок,  наклеил  масок:  Манас  Великодушный  и  его  мудрая  жена  Каныкей,  коварный  соперник   Конгурбай,  суровые  беспощадные  воины-аскеры,  крылатые  кони  тулпары,  кольчуги,  шлемы,  мечи.  К  всеобщему  шумному  восторгу,  оживил  собственное  детское  увлечение  -  карточные  фокусы  Амаяка  Акопяна  из  журнала  «Наука  и  жизнь».  Пуще  всех  ликовал  слепой  Акматалы:  «Покажи!  Покажи!»  -  кричал.  Он  до  старости  остался  ребенком  и,  похоже, сильно  привязался  к  Андрею.

     Была  у  слепого  и  своя  любимая  игра  в  войнушку:  он  ставил  внуков  в  строй,  командовал  «Равняйсь!  Смирно!  За  мной  -  шагом  марш!»  И  вел  на  парад.  «Тяни  носок,  Вайцзеккер!  Айн,  цвай,  драй.  За  Родину!   За  Сталина!»  И  шел  впереди,  тянул  носок.  И  кричал  вместо  команды  «Огонь!»  -  «Аминь!»

     Баласята  едва  успевали  за  слепым:  «За  Родину!  За  Сталина»!  И  бежали  с  горы  вниз,  к  морю.  А  дед  моря  сроду  не  видел,  спрашивал:  какое  оно?  Большое?  Балык  барбы?  -  Вот  такой  балык.  Сазан,  20  кило.  Как  баран.  Башка -  как  футбольный  мяч.

      Иногда  слепому  командарму  удавалось  втянуть  в  войнушку  Андрея.  Отсутствие  глаз  сохранило  в  старом  вояке  ребенка.   Мальчишки  во  главе  с  Акматалы  садились  верхом  на  палочки  и  скакали  на  врага.  Вайцзеккера  обычно  добивали  на  море.  Прибрежная  картина  поражала  воображение.  Водохранилище  отступило  метров  на  тридцать,  глинистое  дно  обнажилось,  потрескалось  на  солнце,  раскроилось  на  ячейки  гигантской  «авоськи».

   «Жулан!  Змея!»  -  заорали  вдруг  мелкие.  Андрей  увидел  только  хвост.  Огромная,  как  показалось,  анакондоподобная  змеюка,  виляя  мощным  упругим  телом,  уходила  под  воду,  в  мутную  зловещую  глубину.  Андрей  уже  видел  такое.  Как-то  отец  привел  их  с  Игорем  на  кладбище  кораблей  в  окрестностях  Рыбачьего.  Хотел  показать  Белый  пароход  своего  детства  -  «Советскую  Киргизию»,  флагман  Иссык-Кульского  флота,  на  котором  после  войны,  разорившей  родовые  гнезда  в  Ленинграде  и  Харькове,  семья  Сидоровых  плыла  в  Пржевальск  на  новое,  далекое  от  бомбежек  место  жизни.  «Советская  Киргизия»  давно  вышла  из  строя,  уткнувшись  ржавыми  останками  в  песок,  истлевала,  рассыпалась  в  прах,   возвращалась  в  гумус,  предоставляя  трюм,  рубку,  каюты  прохладной  темноте  и  ползучим  гадам.  Там  Андрей  и  увидел  огромную  страшную  змею,  не  спеша,  по-хозяйски  перетекавшую  из  одной  черной  дыры  гробницы  в  другую.  И  таких  покойников  и  покойниц  было  много.  Собственно,  вся  Иссык-Кульская  флотилия:  присыпанные  песком  баржи,   колхозные  баркасы,  катера  биостанции,  рыбацкие  плоскодонки. Тот  кладбищенский  ужас  поселился  в  страшных  снах  мальчика,  а  потом  и  взрослого  мужика  Андрея  Сидорова.  И  еще  неизвестно,  что  стало  первопричиной  его  гастрита  -  любимый  уксус  или  тот  кошмар  с  анакондой  в  чреве  покойницы  «Советской  Киргизии».

    У  этого  места  не  было  истории.  Одна  ГЕОГРАФИЯ  и,  само  собой,  КОСМОС.  На  пыльных  тропинках  далеких  планет…  Патриоты  из  Национальной  Академии  наук  пытались  протащить  в  учебники  еще  и  историю  в  виде  мифа  о  кыргызской  Гиперборее,  даже  провоцировали  пикеты  у  Дома  правительства  с  требованием  денег  на  подводную  лодку  для  исследования  дна  Токтогульского   моря.  Но  министр  финансов  оказался  недостаточным  патриотом.  Акча жок,  сказал.  Денег  нет.  Гиперборейцам  пришлось  ограничиться  мифами  геологов,  согласно  которым   в  эпоху  мезозоя  здесь  было  бессточное  озеро.  Акыны,  хоть  и  с  неохотой,  поддержали  версию:  мол,  тысячелетиями  Нарын  был  пленником Тянь-Шаня,  не  мог  вырваться  на  простор  Ферганской  долины.  Но уровень  воды  в  озере  из  века  в  век  повышался  и  наконец  поток,  прорезав  щель  между  хребтами,  стал  рекой  Нарын,  хлынул  в  южные  пределы,  где,  соединившись  с Кара-Дарьей,  устремился  в  Арал.  Русло  со  временем  углубилось,  раздалось  вширь,  образовалась  плодородная  котловина,  которая  во  второй  раз  была  затоплена  Нарынгидроэнергостроем,  стала  рукотворным  морем  в  триста  квадратных  километров  и  похоронила  стоянки  древнего  человека,  скелеты  мамонтов,  колхоз  имени  Тараса  Шевченко,  а  также  несколько  мелких  кишлаков  и  овечьих  кошар.  Чем  не  Гиперборея?  В  узком  двадцатикилометровом  фьорде  у  плотины  ГЭС  глубина  достигала  двухсот  метров.  Как  в  Балтике.  Разливаясь  по  котловине,  море  прогревалось  южным  солнцем,  в  теплой  мутной  воде  расплодились  водоросли, рыбы и гады.  Для внуков  Акматалы  это  был  личный,  семейный  Артек.

    Между  тем,  пионеры,  потеряв  интерес  к  анаконде,  теребили  своего  слепого  Кутузова:

    -  Дедушка,  а  ты  Крым  брал?
    -  Я  Крым  не  брал,  врать  не  буду.  Ни  Крым,  ни  Сывастопыл.  Крым  Иван  брал.  Триста восемьдесят седьмая  армия.  Сапун-гора.  Я  Кишинев  брал,  Яссы  брал,  румын  брал.

     На  эту  тему  у  слепого  кавалера  ордена  Славы  был  заготовленный  в  райкоме  и  выученный  наизусть  текст  для  военно-патриотического  воспитания  пионеров  и  школьников.  Цифры  просто  отскакивали  от  зубов.  В  очередной  раз  дед  сообщил  подчиненным,  что  в  ходе  Ясско-Кишиневской  операции  с  20  по  29 августа  немцы  и  румыны  потеряли  400  тысяч человек  убитыми,  ранеными  и  пленными.  Потери  наших  войск  составили  13200  человек  убитыми  и  54  тысячи  раненными.  И  добавил  то  ли  от  военкома,  то  ли  от  себя  лично: «МЕРТВЫЕ  СРАМУ  НЕ  ИМУТ».  В  глубоких  траншеях  черепной  коробки  слепого  вояки,  как  снаряды  на  минном  поле,  затаились  слова  военного  времени,  смысла  которых  он  чаще  всего  не  понимал.   

      Война,  отнявшая  у  сержанта  Дыйканбаева  глаза,  оставила  ему  много  памяти,  и  она,  полная  острых,  не  теряющих  свежести  впечатлений,  держала  его  в  прошедшем   времени,  как  корабль  на  якоре.  Порой  приходили  геополитические  видения.  Перевод  их  на  русский  язык  страдал  акцентом,  усиленным  возмущением.  Например,  тем, что  румунская дженщина ны  дает  Красной  Армии.  Даже  за  новый  салдацкий калсон.  Всыгда  давала, а щас ны  дает.  Толко  блок  НАТО  дает.  Жалап  такой  ныхарошый!  Варшавский  договор  смотрит на  блок НАТО  вот  так:  ны хады  на  васток,  ноги  прочь  Сывастопыл!  Договор  сырчает:  «Ставай,  страна  агромныя,  ставай  на  смертный  бой». 

    Хотя  и  настоящее  время,  живая  жизнь  семьи,  малой  родины  и  всего  человечества  находили  в  кавалере  ордена  Славы  отклик.  Андрей  с его  городской  биографией,  иным  образом  жизни  был  частью  человечества  и  существенно  обогащал  слепому  входящий  информационный  поток.  Под  вечер  поток  струился  деликатным,  душевным  ручейком.

    -  Сколько  у  тебя?  -  Двое. -  Мальчики? -  Девочки. -  Где?  -  В  Ленинграде.  Студентки.  Одна  заканчивает  Военмех.  Дипломная  работа  «Дроны,  летательные  аппараты  без  пилота».  -  Шпион?  -  Шпион.  Но  может  и  бомбу  сбросить.  -  Ой-бой!  Хиросима?  -  Паритет.  -  Миру  мир.  -  А  жена? -  Ушла.  -  Жалап?  -  Нет. Честная.  Сам  виноват.  -  Чужой  бабам  ходил? -  Не  очень.  -  Тогда  почему?  -  Не  сошлись   расписанием  жизни:  я  -  сова,  она  -  жаворонок.  Она  первый  сорт,  я  второй,  танцевать  вальс  не  умею,  носки  пахнут,  зарплата  маленькая,  программы  нет,  всё  на  авось… Она физмат  окончила.  Цифры  просчитала  до  девятого  знака  после  запятой,  а  там  меня  нет.  Там  уже  другой,  тоже  жаворонок и  с  физмата.

      Акматалы  обнажил  беззубый  рот,  расплылся  в  улыбке.

     -  Жаворонок.  У  нас  есть  сова.  Сабыр  говорит,  в  тоннеле  по  дороге  на  гребень  плотины  живет.  Там  темно,  все  слепые, все  сокур карыя.  Только  сова  видит,  крыльями  хлопает,  кричит:  ух-ух  нахира,   ух-ух  нахира-а-а.  А  жаворонок  здесь  кричит,  на  солнце,  с  двенадцати  часов  до  пятнадцати  ноль-ноль.

     И  застыл,  обратившись  к  солнцу  лицом.  Вроде  понял  про  девятую  цифру  после  запятой.  И  еще  чего-то  понял,  видать.  Чего-то  сослепу  сложил  в  голове.  Подвел  итог:  «ПРЫСЧАЙ НЫМЫТЫЕ  РАСИЙЕ  СТЫРНА  РЫПОВ  СТЫРНА  КАСПОТ  ИВЫ  МУНДЫ  РЫ  КАЛУПЫЙЕ  ИВЫ  ПАСЛУШНАЕЙ  НЫРОТ».  Панатно?
   -  Панатно,  -  соврал  Андрей.  -  Мундиры  голубые, а народ  послушный.
   -  Лермонтов.  Домашнее  задание баласятам  давали.  Я  тоже  учил. Прысчай  нымыты  йе расийе!  Два  мытый  белый нага,  два  черный  чулка.  Трофей. Тогда  молодой был,  в  два  глаза  смотрел. Она на неё похожа?
   -  Кто  она?  На  кого  похожа?
   -  Сюрёт.  Портрет  этой…
   -  Нефертити.
   -  Жинка  твоя?  Физмат -  девятая  цифра? 
   -  Нет.  Это  другое.  Мисс  Мира  до  новой  эры.  Это  для  Майрам.  За  лечение.
   -  У  нас  медицина  бесплатная.
   -  Ну,  тогда  подарок.  Сыйлык.
   -  Сыйлык  можно.  Я видел.  Майрам  хвасталась:  твоя Нефертити на  неё  похожа.

    Так  и  было  задумано:  втиснуть  в  маску  Царицы  Египетской,  в  её всему  миру  известный  портрет  с  короной,  курносую,  круглощекую  Майрамкину мордуленцию. Композиция  удалась,  модели  понравилась.  «Давай  зачетку  -  пять»!  -  оценила  работу  студентка  Джалалабадского медучилища.  «Саныструкта»  жалела  своего  пациента,  не  воротила  нос  от  его  рыгаловки,  спокойно  относилась  к  побегам  за  камень.  Когда  под  натиском  гастрита  или  гостеприимства  Андрей  оставался  ночевать  на  стойбище,  она  стелила  для  него  в  юрте  лишнее  одеяло.  «Расскажи  о  ней»,  -  приставала,  присоседившись.  Что  знал,  рассказывал.  Нефертити  еще  называли  Нефернеферуатон.  В  переводе "Прекрасны совершенства  Солнечного  диска».  Её  считали  воплощением  животворящей  силы  Солнца.  Для  древних  египтян  каждое  новое  утро  это  повторение  изначального  момента  сотворения  Богом  Вселенной.  «И  для  меня  тоже»,  -  бывало,  скажет  Майрам,  приблизив  лицо  к  Андрееву  уху.  А  что  удивительного?  Чем   овнопасущие  кыргызы  хуже  строителей   пирамид?  У  них,  пастырей,  пирамида  покруче  - Токтогульская  плотина.  И  солнце  рукой  подать,  кочует  по  синему   пастбищу  Золотым  Бараном.  С  Востока  на  Запад,  от  одной  горной  гряды  до  другой.

     Иногда  Акматалы  просил  сына  Сабыра:  дай  бинокль  посмотреть  в  звездное небо.  Смотрел  подолгу,  напрягая  своё  особое  внутреннее  зрение.

   -  Что  видишь?  -  спрашивал  Сабыр.
   - Солнечная  система  осью  эклиптики  переходит  из  созвездия  Рыб  в  созвездие  Водолея,  -  отвечал  звездочет. -  Кумган-суу  -  кувшин  с  водой  вижу.  В  духовной  сфере  всё  задом  наперед,  вверх  тормашками.  Глобализм  накрывает!  Пырстиж  совсем  поменялся.  Раньше  пырстиж  кыргыза  был  -  русская  жинка.  Большой  калым  за  русскую  бабу  давали.  Теперь  обратный  ход.

     Слепой  провидец  частенько  путался  в  показаниях,  менял  пророчества.  Иногда  угрозы  извне  приобретали совсем  страшный,  апокалиптический  образ.  Кривоногий  техник – осеменатор  Медетбек,  получив  диплом  Алма-Атинской  партийной школы и вернувшись в  Токтогул,  стал  инструктором  райкома  и  потребовал  от  Сабыра,  чтобы  тот  кастрировал  косячного  жеребца  и  перевел  кобыл  на  искусственное  осеменение.  Кобылы  ржали  на  него:  полный  Армагеддон!

    -  Солнце…  -  подставляя  сушеное  лицо  под  горячий  луч,  заводил  разговор  с  Андреем  слепой  фронтовик.  -  Я  его  видел  последний  раз  в  сорок четвертом.  В  Румынии.  Я  тебе  говорил:  там  у нас  была  саныструкта  Мария.  Оставайся  ночевать  -  барана  зарежем,  про  Марию  тебе  расскажу.

    Андрей  иногда  оставался,  вглядывался  с  Акматалы  в космические дали,  смотрел  на звезды,  на  Альдебаран,  слушал  про  солдата  Кешу,  которому  осколок  распорол  живот  и наружу  вывалились  кишки.  Маша  собирала  их  в  горсть,  пыталась  запихнуть  обратно,  наваливалась  на  этот  кровавый  ужас  грудью,  чтобы  зажать  амбразуру,  дотащить  раненого  до  хирурга.  Не  дотащила.  Помер  на  руках.  Последним было  слово  вечного пользования:  мама!

     1944  год  толкал  Красную  армию  в  спину:  быстрей,  быстрей.  Вот-вот  финиш.  Кубанские,  донские  казаки  пели  «Эх,  хоть  бы дожить  бы».  И  Акматалы  подпевал.  Представлял  джайлоо,  Токтогул,  ту  девочку  четырнадцати  лет,  Айсулу,  которая  ему  причиталась  в  жены  после  Победы.  Какой  она  стала  в  шестнадцать?  Небось,  ноги  не  хуже,  чем  у  Марии.  Эх,  хоть  бы  одним  глазком  посмотреть.  А  нечем.  Только  тактильным  зрением.  На ощупь.  На ощупь  была  красивая.  Он  сочувствовал  ей:  выдали  замуж  за  безглазого.  Но  всё  остальное,  слава  Аллаху,  в  порядке.  Господь  берег  слепого  на  всякий  случай.  Или  для  особого  случая.  Как  сына  своего  любимого.  Как  животворное  семя  для  новых  божьих  созданий. 

    Видение  Марии  в  черном чулке  оказалось  самым  ценным  военным  трофеем  Слепого.  Оно  засело  где-то  в  голове.  Или  в  паху.  Или  в  спинном  мозгу,  в  почках.  Заняло  пространство  в  бесполезных  глазницах.  Оно  было  с  ним,  когда они зачинали детей со своей Айсулушей.  Он  стеснялся,  стыдился,  но  ничего  не  мог  поделать.  Нога  преткновения,  третья  нога  взамен  пары  глаз.

    Айсулу  родила  семерых.  Не осрамила  ни  себя, ни фронтовика.  Сабыр  старший.  У Сабыра  старший  сын  Мамасалы.  Вот  кто настоящий  Ак шумкар.  Птица высокого  полета. Хан-Тенгри,   Пик Победы, пик Ленина.  Все  семитысячники  покорил.  Илбирс, говорят про него. Снежный  барс.

    Много  воды  притекло  с  той  зрячей  поры  новобранца  Акматалы.  Когда  он  уходил  на  войну,  Токтогульского  моря  не  было.  Бедный,  даже  Иссык-Куля  не  видел.  Хотя  до  него  всего-то  километров  шестьсот.  А  до  Румынии  -  по  прямой  -  тысяч  восемь.

    -  А  ртутные  столбы  -  какие  они?  -  приставал  с  вопросами  Акматалы.
    -  Какие  еще  столбы?  -  смеялись  мелкие.
    -  По  радио  говорят:  давление  семьсот пятьдесят девять миллиметров  ртутного  столба.

      Дети  были  в  восторге:  а,  правда,  какие  они,  ртутные  столбы?  Никогда  об  этом  не  думали.  Не  приходило  в  голову.  «Майрам,  какие  они?  Ата,  какие  такие  ртутные  столбы»?  И  дед  Акматалы  поддакивал:  раньше  никаких  столбов,  никакого  давления  не  было.  «Андрей,  какие  они»? 

    Андрея  осенило:  устроим  кукольный  театр,  поставим  на  ртутных  столбах  сцену.  На  них  будут  покоиться  нижние  слои  атмосферы.  А  верхние  слои  атмосферы   будут  беспривязные,  безопорные,  безудержные.  А  между  верхними  и  нижними  слоями  будет  спектакль  о  геройском  подвиге   русского  солдата  Василия  Рябова,  которого  озвучит  солдат  Акматалы Дыйканбаев.

    -  Джедай  -  банзай!  -  закричали  зрители  из  первых  рядов  партера.  -  Вайцзеккер  капут!

    Акматалы  поворчал  для  порядка,  мол,  театр  какой-то  придумали!  Аксакалов  не  спрашивают.  Раньше  всех  учили  аксакалы  -  что  было,  что  будет,  как  сейчас  следует  быть.  А  теперь  шиворот  навыворот.  Мальчишки   учат  аксакалов,  а  мы,  старики,  как  дети.  Выжили  из  ума.  Но  на  роль  Василия  Рябова  в  конце  концов  согласился.  А  чтобы  войти  в  роль,  потребовал  расширить исторический  контекст.  Андрей  пересказал  сюжет  отца,  показанный  в  программе  «Время».  После  рассмотрения  дела  полевым  японским  судом  Василий  Рябов  был  приговорён  к  смертной  казни.  Приговор  привели  в  исполнение  17  сентября  ружейным  выстрелом.  На  вопрос,  имеет  ли  что  сказать  перед смертью,  солдат  ответил: «Готов  умереть за  Веру,  Царя  и  Отечество».  Перекрестился  на  четыре  стороны  света,  с  коленопреклонениями,  и  сам  спокойно  стал  на  место  казни.  Письмо  японцев  заканчивалось  словами:  «Наша  армия  выражает  искреннейшее  пожелание  уважаемой Русской  армии,  чтобы  последняя  побольше  воспитывала  таких  истинно  прекрасных  воинов,  как  означенный  рядовой  Рябов.  С  почтением.  Капитан  штаба  Японской армии  Накамура».

   -  Чур,  я  буду  Накамура!  Чур,  я!  -  закричали  мелкие,  развивая японскую  тематику.  -  Ты  за  Луну  или  за  Солнце?
   -   Пропаганда,  -  сорвалось  с  языка  Акматалы  чужеродное  слово.
   -   Информация,  -  поправил  старшего  товарища Андрей.  -  Пропаганда  будет  потом.  В  две тысячи пятом  году.  В  России  отмечали  столетие  русско-японской  войны,  и  каждая  губерния  искала  патриотические  погремушки.  Пензюки  вспомнили  про  своего  Рябова.  Давай  останки  перезахороним!  Распилили  бюджет,  соорудили  надгробный  памятник,  привезли  пионеров  и  школьников,  военный  оркестр,  военную  команду  для  ружейного  залпа,  губернатор  Бочкарев  приехал,  митинг  устроили,  фуршет.  По рюмке хлопнули  с  губернатором  за  славного  пензюка,  по  второй  -  за  женщин,  как  водится,  за  пензючек.  По  третьей  -  за  японцев.  Мол,  люди  с  другой  планеты.

    -  На  нас,  кыргызов,  похожи,  -  как  собственное  наблюдение,  сообщил  слепой провидец  звезды  Альдебаран.   
    -  А  что  дальше  было?  -  требовали  продолжения сказки  про  солдата  Василия  Рябова  возбужденные  новыми  джинсами  баласята.       

     Про  «дальше»  архивная  сказка   была  такая.  Письмо  попало  в  русские  газеты,  дошло  до  Царя.  Царь  велел  восславить  народного  героя  и  дать  делу  всероссийскую  огласку.  6  октября  1909  года  прах  Василия  Рябова  привезли  на  Пензенскую  родину  в  деревню  Лебедевку,  с  помпой  захоронили,  имя  героя  навечно  занесли  в  списки  Чембарского  полка,  семье  (семеро  по  лавкам  в  хате,  крытой  соломой)  выдали  пять  серебряных  рублей,  перед  Государем  отчитались.

    -   А  что  я  буду  играть?  -  забеспокоилась  Майрам.  -  Мне  тоже  какую-нибудь  роль  дайте.
    -  Ты  будешь  играть Судьбу  в образе  императрицы  Нефертити,  -  успокоил  Андрей.  -  Будешь  отдавать  приказы  капитану  Накамуре,  чтоб  всё  делал  по  правилам,  по  закону.
    -   По  закону  военного  времени, -  уточнил  сержант  Акматалы.

    Майрам  тоже  возжаждала  погружения  во  времена,  что  были  до  нашей  эры.  Что  да  как  было  в  Египте  при  фараоне?  Сколько  было  у него  жен?  Какие  порядки?  Как  великая  держава  пришла  в  упадок?

    Андрей  изложил  краткое  содержание  древних  пергаментов.  Так,  мол,  и  так.  Жен  было  много,  но  гарема  в  классическом  понимании  этого  слова  тогда   не существовало.  Младшие  царицы   жили  в  своих отдельных  резиденциях  рядом  с  дворцом.  Одну  звали «Владычица  Верхнего  и  Нижнего Египта»,   другую  «Великая супруга царская»,  третью  «Супруга Бога».  Они  служили  верховными  жрицами,  вместе  с  царем  участвовали  в  храмовых службах  и  поддерживали  Маат  -  мировую  гармонию.

   -  А  почему  шея  такая  высокая?  -  вникала  в  детали  Майрам.
   -  Тогда  была  такая  гармония.
   -  А!  -  обрадовалась  собственной  сообразительности  студентка  медучилища.  -  Мисс  Египет.
   -  Бери  выше.  Мисс  Мира.  Женой  фараона  Эхнатона  стала  в  пятнадцать  лет.  У  жены  фараона  не  может  быть  короткой  шеи.  Считалось,  что  у  Нефертити  идеальные  очертания  лица,  совершенные  пропорции  носа,  подбородка,  шеи.  Эталон  на  все  времена.  Как  египетские  пирамиды.  Своим  очарованием,  красотой   голоса,  звуками  священного  систра  Нефертити  лучше  всех  других  жен  фараона  умиротворяла  Маат.  Вам  в  училище  говорили  -  есть  такой  гормон?  Гормон гармонии.  При  недостатке  этого  гормона  человека  может  накрыть  серьёзный  депрессняк.  Мужики стаканом  снимают,  женщины  истерикой  и  сексом.

     Вникая  в  египетский  контекст  XIV  века  до  нашей  эры,  размышляя  о  роли  личности  в  истории,  Акматалы  перенёсся  внутренним  зрением  в  тронный  зал  царя  Эхнатона,  стоящий  на  ртутных  столбах,  а  дама  сердца  царя  села  доить  кобылу.  Тут-то  из  джинсов  с  заниженной  талией  наружу  вылезла  инфраструктура:  молодые  ядреные  ягодицы  в  разрезе.  Типа  арбуз  пополам.  Как  говаривал  начальник  Андрея,  главный  архитектор  Кара-Куля  Вареник,  когнитивный диссонанс.

    -  Мингизип  чолок  байталга!  -  грохнул  камчой  по  голенищу  Сабыр.  -  Артыська!  Обрежу  косу,  посажу  задом  наперед  на  хромую  кобылу,  отправлю  с  позором…
    -  Она  еще  незамужняя,  девочка,  -  вступились  за  модницу  женщины.  -  Нет  ни  свекра,  ни  свекрови.  Некому  отправить  эрте;элгек;лк;салармын!  Только  в  Джалал-Абад  директору  медучилища.
   -  К  бесогону  Шершенбаю отправлю!  -  не  унимался  Сабыр.

     Шершенбай  это  серьёзно.  Это  круче  директора  медучилища.  Шершенбай  известный  на  всю  область  шаман  с  дипломом  экзорциста,  участник  республиканского  съезда  народных  лекарей.  Узкая  специальность  -  изгнание  бесов  бичеванием.  На  каждого  беса  -  отдельная,  специально  сплетенная   камча.  Для  изгнания  беса  из  незамужних  молодух  целитель  использовал  треххвостую  плетку,  распушенную  тонким  медным  проводом.  Строго  индивидуально,  согласно  стадии распутства  и  размерам  задницы,  прописывал  рецептуру:  сколько  ударов,  какой  силы,  с  оттяжкой  или  без.  На  съезде  был  в  центре  внимания,  проводил  демонстрационные  сеансы  бичевания.  К  экзорцисту  стояла  очередь.  Итоговая  резолюция,  подписанная  тремя  академиками,  двенадцатью  профессорами  и  семью  кандидатами  наук,  рекомендовала  открыть  при  мединституте  отдельную  кафедру  и  распространить  методику  по  всем  клиникам,  включая  Четвертое  главное управление  Минздрава.  Шершенбай   повысил  ставку  до  полутора  баранов  за  сеанс,  плюс  пятилитровая  канистра  кумыса.

    -  Дорого!  -  закричали  мать,  тетки  и  сестры  Майрамки.
    -  Дорого  да  мыло,  дешево  да  гныло, -  не  в  склад,  не  в  лад  вставил  слепой  знаток  русского  языка.
    -  Ладно,  на  первый  раз  сам  управлюсь,  своими  силами,  бесплатно,  -  смилостивился  Сабыр   и  достал  из-за  голенища  свой  инструмент  антиглобализма.  -  На  каждую  попку  своя  кузькина  мать. 

    Но несистемная,  оджинсованная  оппозиция,  повисла  на  руках,  загалдела:

    -  Сикитка!  Сикитка!  На каждый  попка  ест  сикитка.

     И  невестка,  беременная  жена  Мамасалы,  тоже  вступилась:  мол,  ничего  особенного  -  обыкновенная  гламурная  задница.  Потребовали вернуть  вопрос  в  правовое  поле.  И  Сабыр,  плюнув  на  имиджевые  потери,  засунул  камчу за  голенище.  Ворчал  под  нос: «Прав  Господь,  чем  баба,  мужик  лучше.  Глупая  совсем.  Мозги  в  дырявом  кармане  таскает.  Зад  -  перёд,  везде  дыра».  Однако,  вспомнив  про  свои  джинсы  с  дырой  на  ляжке,  поставил  точку  в  умозаключении:  «И  мужик  тоже  гамно».  Обойдемся  побиванием  камнями.  Если  еще  раз. 

    Потом  долго  еще  ворчал:  «Аз  воздам!  Аз  воздам!»  Родня  недоумевала:  откуда  таких  слов  набрался?  У  кыргызов  таких  не  было.

    Андрей  -  куда  деваться?  -  жакшы кёрюю,  положил  глаз  на  перфоманс  с  кобылой  и  дояркой  в  спущенных  джинсах.  Гламурный  фасон  джинсов  оказался  кстати.  Майрам  залезла  в  разрез  пальцем  и  почесала  ниже  поясницы.  У Андрея  рука  непроизвольно  дернулась  к  бинарной  заднице,  вроде  на  помощь.  На  живой  природе  в  горах  много  отчего  чешется.  То  репей  прицепится,  то  муравей  заползет,  то  блоха  прискочит.  Рай  он  не  только  для  людей,  лошадей,  баранов.  Прекрасно  себя  чувствуют  на  пастбище  гадюки,  каракурты,  скорпионы.

     Со  скорпионами  Андрей  встретился час  назад,  на  перевале.  Там  из-под  земли  родничком  выходил  ледниковый  ручеек.  Спасибо,  Мамасалы  предупредил:  захочешь  пить,  отдохнуть  у  воды  -  проверь  камешки,  под  каждым  сидит  скорпион.  И  точно.  Андрей  поднял  один  камень  -  сидит  зверюга,  убегать  не  собирается.  Воинственный.  Спеси  выше  крыши  -  хвост  трубой  и  в  атаку.  Другой  камень  отвалил  -  такой  же  гоношистый вояка.

      Каракурты,  фаланги  -  те  предпочитают  лежку  под  капотом  машины.  Там  тепло. У Майрам   в  штанах  тоже  тепло,  но  вряд  ли  залез  паук.  Скорее,  соломинка  или  мелкая  колючка.  Не  стоит  внимания  -  почесала,  стряхнула  искомое  и  принялась  за  дело.  Обмыла  тряпицей  кобылье  вымя,  зажала  в  кулаки  и  давай  по  очереди  отжимать  соски.  Андрей  только  приклеился  взглядом  к  обнаженной  натуре,  как  тут  же  в  левое  ухо  получил  скрипучий,  мерзопакостный  окрик:  «Куда?  Вуайерист  задристанный!  Тебе  сколько  лет,  дедушка»?  Внутренний  голос  явился.  Лицемер  и  ханжа  Вися!  Виссарион.  Андрей  отдернул  руку,  хлопнул  в  ладоши:  брысь!  Как  ляжет  глаз  на  что-нибудь  хорошее  -  обязательно  испоганит,  в  душу  плюнет.  С  ночи  начал  морочить  голову.

     Андрей  сидел  у  себя  в  малосемейной  общаге  за  кульманом  -  разгадывал  ребус  из  «Города  Солнца»  Томмазо  Кампанеллы.  Пытался  картинку  общего  вида  сооружения  перевести  на  понятный  архитектурный  язык.  Домашнее  задание  от  Вареника.  А  ему  досталось  от  самого  Хуриева.  Это  его  пунктик,  заморочка  -  Город  Солнца.  Тут  целая  эстафета.  Хуриеву  утопию  итальянца  передала  Галина  Николаевна  Серая.  По  просьбе  (практически  по  завещанию)  Зосима  Львовича.  Пожелтевший  средневековый  бестселлер  был  испещрен  его  пометками,  подчеркиваниями,  комментариями.  В  последнее  время,  перед  смертью,  первый  начальник  Нарынгидроэнергостроя  читал  её, как Библию,  частенько  призывая  жену,  чтобы  послушала  какой-то  забавный  отрывок.

    Хуриев  штудировал  и  текст,  и  комментарии  Серого,  добавлял  свои  заметки. Потом позвал  Вареника, Каракульского Гауди: «Валерий  Наумович, это по твоей части. Дисбаланс  у нас,  дисгармония.  Плотину,  гидротехнические  сооружения построили, как  храм. А город,  всю  гражданку  ухандокали в хлам. Город  Солнца!  Город  Солнца!  А  в  натуре что  вышло? Кастрюля без крышки.  Бульон  выкипел,  крышка  пригорела. – “Молодость  прошла,  климакс  среднего  возраста  наступил,  -  написал  в  комментариях  читатель  Серый,  -  а  на  гражданке  всё  те  же  бараки  молодости  нашей.  Даже  на  седьмой  площадке  с  панельными  пятиэтажками”. - Короче,  -  передавая  книгу  Варенику,  сказал  Хуриев, - пойдем  по Нарыну выше  -  на  Камбарату,  на верхний  Нарын, - надо включить креатив по твоему департаменту, по человеческому жилищу. А то перед рабочим классом неудобно. Позови на  рюмку  чая  Горбунова с Ошского  ДСК. Он хоть и с панелями  вместо  мозгов,  но  помечтать-то можно. Может, что-то из монолитного железобетона предложит.  И Андрея  заряди, пусть посоображает, пока молодой».

     Зарядку  Вареник  организовал  по  протоколу масонской  ложи,  в  скиту  старца  Зосимы близ  одиннадцатой  кошары. На  десятой, в  верховье речушки  Кара-Суу, остановились, чтобы наловить живцов  для рыбалки. На живца клевала радужная форель. Перед тем, как разложить снасти,    Вареник  повел  Андрея  по  каменистой  тропе  к  ивовой  рощице, которая необъяснимым  образом укоренилась на  крутом склоне горы. В  тени деревьев  скрывался  узкий  лаз  в глубь  расщелины.  «Ныряй»,  -  пинком  подтолкнул  Андрея  Вареник.  Нырять  пришлось  на  брюхе,  но  через  пять  метров  уже  можно  было  встать  на  карачки,  а  вскоре  и  совсем  выпрямиться.  Тоннель  оканчивался  довольно  просторной  пещерой,  к  изумлению  Андрея  обжитой  и  оборудованной  под  Красный  уголок:  конторский  стол  под  зеленым  сукном,  подшивки  газет,  портреты  членов  и  кандидатов  в  члены Политбюро,  вымпелы,  грамоты,  переходящие  Красные  знамена.  «Скит  старца  Зосимы  Серого»,  -  сообщил  экскурсовод  Вареник.  В  центре  скита  стояла  трибуна  с  главной  Книгой  старца,  с  его  Библией  -  «Город  Солнца». Такой вот  прикол  мозговитых шалопаев толкачевско-хуриевской закваски. Как только ухитрились втащить через лаз стройматериалы?

      «На  колени!» - скомандовал Вареник. Андрей исполнил команду. «Целуй! - поднес Книгу  масон. - Читай!»  Андрей открыл Книгу, не выбирая страницы, где-то посередине. Текст был  подчеркнут, скорее всего, самим Зосимой:

     «Казнь  исполнялась  только руками  народа,  который  побивает осужденного  камнями,  и  первые удары  наносят  обвинитель  и  свидетели.  Палачей  и  ликторов  у  них нет,  дабы  не  осквернять  государства.  Иным  преступникам  дается право  самим  лишать себя  жизни:  тогда  они  обкладывают себя  мешочками  с  порохом  и,  поджегши  их,  сгорают  сами,  причем  присутствующие  поощряют  их   умереть достойно.  Все  граждане  при  этом  плачут  и молят  Бога  смягчить  свой  гнев,  скорбя  о  том,  что дошли  до необходимости  отсечь  загнивший  член  государства.  Однако  же  виновного  они  убеждают и  уговаривают до  тех  пор,  пока  тот  сам  не  согласится  и  не  пожелает  себе  смертного  приговора,  а  иначе  он  не может  быть  казнен».

     -  Усёк? - тоном римского прокуратора спросил Вареник. - Теперь  клянись, что никогда  никому ни за что не выдашь тайну Каракульской ложи!

       Пришлось поклясться.
       На выходе из пещеры масон обратил  внимание  новообращенного на  ветви деревьев,  хвостами  свисающие к земле на манер модной прически «лошадь хочет какать». Ивовая  куща  тут была неспроста: под лошадиным  хвостом жил-поживал тихий родничок, явно имеющий отношение  к карстовому прошлому пещеры. Невдалеке развели костерок под треногой с  котелком. Форель  прыгала  рядом в зеленой  травке.
    -  Клянись в вечной верности  Городу  Солнца! - потребовал Вареник, наполнив стаканы из походной фляжки.
    -  Клянусь! – подтвердил позицию собутыльник.
    -  Теперь  ты  наш  с  потрохами.  Смотри,  если что! - почти всерьёз пригрозил Вареник.

 
     … Андрей, по  своему  совиному  обыкновению,  утруждал  мозги  по  ночам.  Прошлую  ночь  кумекал  над  Кампанеллой, вчитывался  в  слова,  вглядывался  в  иллюстрации,  в  потолок,  черкал  кохинором    на  ватмане.  Карандаш  ломался.

     -  Подвинь  рейсшину,  не  видно!  -  зазвенело  в  левом  ухе  Андрея. Источник звона  был  где-то  рядом.
    -  Виссарион?  Что  у тебя  с  голосом?  -  Андрей  послушно  сдвинул  рейсшину  на  край  планшета.
   -  Что-что…  Дихлофосу  наглотался.  Чуть  живой  остался.  Опять  эта  Ирка  твоя  приходила  посуду  мыть?  Ты  больше  не  подпускай  её  к  мойке.  Она,  дура  глупая,  суёт  везде  свою  добрососедскую  грудь,  всё  насухо  вытирает,  -  не  мог  успокоиться  Виссарион. 
   -  А  тебе  по  кайфу,  чтоб  неделю  в  мойке  копилась?  -  не  поддавался  на  конфронтацию  Андрей.
   -  Шпрехензидойч,  -  откашлялся  Виссарион.  -  Скажи  ей,  чтоб  мыла  без  химии.  Что  у  тебя  на  кульмане?
   -   Город  Солнца.  1602  год.
   -   Пирамида какая-то…
   -   Идеальный  город. Архитектурный  КАТЕХИЗИЗ.  Вместо  СНИПа.

   -   А  чертежи,  конкретные  параметры  есть?
   -   Только  рисунок  и  описание.  Но  реально,  в системе прямоугольных  проекций,  представить  трудно.  Окружности  на  аксонометрическом  изображении  искажаются.
   -  А  если   по  методу  Гаспара  Монжа?  -  Виссарион  приглядывался  к  рисунку,  прищуривая  то  один  глаз, то  другой.  -  Фронтальную  диметрическую  проекцию  не  пробовал?
   -  Тут  эллипсы,  -  оправдывался  Андрей.  -  Нужны  изометрические  проекции  окружностей.  В  первом  приближении  можно  построить  овал.  В  качестве  аналога.
   -  И  что?  -  наступал   Виссарион.
   -  Я  с  детства  не  любил  овал.  Я  с детства  угол  рисовал,  -  спрятался  Андрей  за  Когана.  -  Пытаюсь  восстановить  картинку  по  тексту: «Храм  прекрасен  своей  совершенно  круглою  формой.  Он  покоится на  толстых  и  соразмерных  колоннах.  Огромный,  с  изумительным искусством  воздвигнутый  купол  завершается  в  зените  малым куполом  с  отверстием  над  самым  алтарем. Алтарь  находится в центре  храма  и  обнесен колоннами».
   -  А  цифрами  что-то  есть?  -  топорщил  усы   Виссарион.  -  Метры,  акры,  дюймы… Для  точного  измерения.
   -  Только  шаги.  «Храм  имеет  в  окружности  свыше  трехсот  пятидесяти  шагов.  На  капители  колонн  снаружи  опираются  арки,  выступающие  на  восемь  шагов  и  поддерживаемые  другим  рядом колонн  на  широком  парапете  вышиной  в  три  шага».  Вот  попробуй  всё  это  перетащить на  ватман.
   - Убогий ты чертила! - Виссарион сложил усы в презрительную  геометрию. - Тебя еще на первом курсе учили: архитектон создает мысленный  облик будущего строения и фиксирует его на бумаге.
   -  Это  когда  будущее  строение. А  здесь  бывшее.  Да  еще  бывшее  в  чужой  голове,  а  не  в  натуре.
   -  Диплом есть, а широты мышления нет, - наседал Виссарион. - А что там про интерьер, про  дизайн?
   -  Есть  и  про  интерьер,  -  Андрей  полистал  страницы,  нашел  нужный  абзац,  подчеркнутый  прежними  читателями. - «Полхрама  блистает  ценными камнями.  Семь  золотых  лампад,  именующихся  по  семи планетам,  висят,  горя  неугасимым  огнем. Малый  купол  над  храмом  окружают  несколько  небольших красивых  келий,  а  за  открытым  проходом  над  галереями  много  просторных  келий,  где  живут  сорок  девять  священников  и  подвижников. Над  меньшим  куполом  возвышается  флюгер,  указывающий  направление  ветров,  которых  они  насчитывают  до  тридцати  шести».
   - Класс!  -  возбудился   Виссарион.  -  На  Кумторе  можно  и  золотыми  буквами.  Там  же  золото  добывают.
   -   Хуриев  и  посылает  на  Кумтор. 

     Андрей  уронил  карандаш,  стал  искать,  полез  под  стол,  повалил  табуретку.

  -  Осторожно! -  взвизгнул  Виссарион.  -  Ногу  отдавил.
  -  Какую?
  -  Семнадцатую.
  -  Ты  кто  такой  вообще?  -  Андрей  попробовал  перехватить  инициативу.
  -  Внутренний  голос.  Ахиллесова  пята  твоя.  Стыд  твой  и  Срам.  Вывожу  твое  темное  подсознание  на  чистую  воду.  Сколько  раз  говорил:  читай  Кафку.
  -  У  меня  и  без  Кафки  в  голове  барабашки.
  -  Не  барабашки,  а  тараканы.  Я  главнее  тебя.  Я  главный  редактор  твоего  безграмотного  естества.  Агент  социального  давления.  Короче,  СНИП  я  для  твоих  дремучих  инстинктов.  Нормы  твои  и  правила.  В  смысле  моральный  кодекс.  Но  когда  надо,  когда  вопрос  касается  инстинкта  самосохранения,  надеваю  личину  лицемера.  По  принципу:  «Мы  долго  молча  возражали».   
   -  Шизофреника  из  меня  лепишь!  Тихо  сам  с  совою,  тихо  сам  с совою…

    Андрей  нутром  чуял:  двойник.  Но  сдаваться  было  обидно.  В  конфликте своего  подсознания  со  своим  же  сознанием  он  стоял  на  стороне  первого.  Оно,  в  конце - концов,  старше,  ему  миллионы  лет,  тогда  как  сознание  пришло  семьдесят  тысяч  лет  назад,  когда  человечество   стало  жить  общагой  с  тонкими  межпещерными  перегородками  и  раздельными  кустами  для  экстренной  дефекации  от  плохо  прожаренного  мамонта.

  -  Чем  докажешь,  что  ты  мой  таракан?
  -  Вот.  -  Виссарион  по  стенке  над  мойкой  перебрался  к  мутному  кухонному  зеркалу.  -  Вот  смотри.  Удостоверение  двуличности. Прищур  глаз,  усы.  Узнаешь?
  -  Убери  лапу -  глаз  не  видно,  -  наседал  Андрей.  -  Что  это  за  окуляры!  Разве  у  меня  такие  глаза?
  -  Такие.  Эскизируешь?  И  потом это  не  совсем  глаза.  Это  телевизионные  тарелки,  -  самозабвенно  врал Виссарион.
 -  А  усы!  Что  это  за  усы?  У  меня  усы  вниз  -  как  у  Чапаева.  А тут  вверх, как у Сальвадора  Дали,  -  капризничал   Андрей.               
  -  Усы  имеют  прикладное  значение.  Это  антенны,  принимают  картинку  с  ретранслятора  на  Шамбале.  Сигнал  идет  из  Москвы,  с  Останкинской  телебашни  через  спутник  связи.  Восемьдесят две  программы.  Есть  и  эротические,  -  подкрутил  левый  ус  Виссарион.  -  И  вообще  хватит  придираться.  Не  забывай:  ты  же художник. Обязан  мыслить образами,  извлекать из бесформенных  масс  материала метафоры. 

     Андрей  с  досадой  отметил,  что  Виссарион  говорит  словами  Хуриева.  Бабай  требует  от  Вареника  и  его  команды  воображения,  фантазии,  полета.  Недавно  вернулся  из  командировки  в  Канаду,  привез  буклеты,  фотографии  -  варианты  жилого  модуля  фирмы  «Камеко»,  добывающей  уран,  золото,  редкие  металлы  в  труднодоступных  горах,  пустынях,  во   льдах.  Где  минус  сорок,  минус  пятьдесят,  а  где  плюс  пятьдесят.  И  вокруг  ни  души.  Никаких  городов,  местных  трудовых  ресурсов.  Приезжает  передовой  отряд,  ставит  жилой  модуль  со  всеми  удобствами  и - вперед.  Вахтовым  методом.  Когда  пойдем  вверх  по  Нарыну,  там  точно  такая  история.  Дичь,  безлюдье.  Высота  под  четыре  тысячи  метров.  Лунный  пейзаж,  лунная  температура.  И  надо  в  этот  пейзаж   вписать,  вживить  модуль.

    -  Вписать  можно,  -  занудствовал  Андрей.  -  Бумага  всё  стерпит.  А  вот вживить  -  вряд  ли.   Как,  например,  это  можно  вживить  в  контекст  развитого  социализма? 
   -  Легко,  -  парировал  Виссарион.  -  Люкс  для  членов  ЦК  и  обкома  партии,  люкс  для  шишек  из  Москвы.  Матрасы,  подушки  из  латекса.  Бельё  из  египетского  хлопка.  Ташкентский  ХБК  не  катит.  Салон  красоты,  маникюр-педикюр,  фитнес,  бассейн,  джакузи,   спецчайхана,  ашхана… Бабай  говорит,  кухню  выберут  через  тендер.  Турки  в  очереди,  французы. 
   -  Что  такое  спецчайхана,  мой  сознательный?  С  кальяном?  -   включил  иронию  Андрей.  -  С  гейшами?
   -  Там  этого  нельзя.  Давление,  сердце  выскакивает.  И  вообще  не  ёрничай.  Они  же  с  партбилетами,  начальники  социализма.  Ум,  честь  и  совесть… Давай  лучше  с  этим  разбираться.  С  Кампанеллой.
  -  Что  говорит  Вареник?  Есть  какие-то  идеи?  -  шарил  лапами  по  кульману  Виссарион. - Он  же  прагматик.
  -  Его  в  экологию  потянуло.  Нам,  говорит,  нужен  ковчег.  Разновидность  ЗЕЛЕНОГО  ДОМА.  Жилой  модуль.  Замкнутый  контур  в  форме  эллипса  адаптируем  под  сэндвич.  Это  главный  конструкционный  материал.  Наружная  обшивка  -  шпон  из  тяньшанской  ели,  внутренний  -  из  арчи,  посреди  набивка  из  овечьей  шерсти. Два  яруса.  Душевно,  экологично  и  антикоррозийно.  Никакой  химии.
    -  А  где   наше  место? -   почесал  левым  усом  за  правым  ухом Вися.
    -  По  канадскому  проекту  вам  места  нет.
    -  Ты  чо,  манчестерюнайтед,  совсем  уже?  Как  ты  себе  это  представляешь  -  жилой  модуль  и  без  тараканов?
      -  Тараканы  в  голове.  Как  положено.
     -  В голове,  в  голове!  -  передразнил  Виссарион.  -  Даю  ус  наотрез,  не  наша  голова.  Гнильцой  попахивает.  Западом.  Нам  надо  с  восточной  башкой  дружить. 

      И,  отступив  в  тень  чертежного  стола,  щелкнул  гипандрием.   

    -  Выключай  свет,  урбанист.  Скоро  утро.  Пойду,  отложу  яйца.


     Андрей  почувствовал:  начинается.  Во рту  пересохло,  лицо  покрылось  испариной,  пот  липкий,  стало  подташнивать.  Ни  с  того,  ни  с  сего  явилась  отрыжка.  Пытался  отвлечься.  Посуду,  что  ли,  помыть? Дело  привычное.  И  даже  не  отвратительное.  С  детства  отцом  приучен.  Отец  ловко  придумал:  к  шкафчику  над  мойкой   приклеивал  тексты  песен  - смотрели  слова  и  пели: «Забота  у  нас  простая,  забота  наша  такая:  жила  бы  страна  родная  и  нету  других  забот».  Втроем  мыли  и  пели  -  отец  и  Андрей  с  младшим  братишкой  Игорем.  Один  моет,  второй  вытирает,  третий  на  полку  ставит.  Семилетний  Игорь  любил  про  лошадь: «Запрягай-ка,  тятька,  лошадь,  рыжую,  лохматую.  Я  поеду  по  деревне  -  милую  сосватаю».  Время  бежит  быстро  и  не  противно,  что  пальцы  в  жирном.  Счастливые  минуты.  А  теперь  даже  кажется  -  самые  счастливые. 

    Боль,  привычно  начавшаяся  в  животе,  опоясала,  засела  высоко  под  ложечкой,  ушла  в  нижний  отдел  грудной  клетки,  прихватила  левое  подреберье.  Только бы  не  дошло  до  рвоты.  Общага  -  стенки  между  комнатами  фанерные,  звука  не  держат.  Проснется  Ирина,  будет  стучаться,  откроет  своим  ключом,  начнет  причитать,  ахать.  Мол,  чертов  уксус!  Он  льет  его  в  суп  и  в  кашу.  Наверняка  сжег  желудок  или  что  там  еще  -  поджелудочную.  Лицо  серое,  землистое.  Нос  заострился.  Надо  к  доктору,  в поликлинику.  Сдать  анализы,  сделать  рентген,  то,  сё.  Да  разве  уговоришь?  А  что  она  может  сама?  Потрогает лоб  губами,  накапает  валерьянки,  пощупает пульс,  заставит  проглотить  таблетку  но-шпы.  Уложит,  укроет,  а  то  и  сама  рядом  приляжет.  Согреет  теплым,  отзывчивым  телом.  Выключит  свет.  Положит  Андрееву  руку  себе  на  добросердечную  грудь  или  в  низ  живота.  Так,  без  особой  надежды.  Вроде  как  до  востребования.  Иной  раз и  востребуется.  А нет  -  и  так  славно.  И  боль  отступает.

    Как  ни  давил  тошноту  -  прорвало.  Тазик  был  наготове,  но  напор  такой,  что  всё  мимо.  Ирина  тут  как  тут.

     После  всех  дел,  когда  отлегло,   когда  Ирина убралась,  вымыла  пол,  вытерла,  замочила  обрыганное,  проветрила,  уложила  бедолагу  в  койку,  накрыла  одеялом,  прилегла  сама,  засмеялась.

   -  Чего?
   -  Да  так.  Ты  с  какого  года?
   -  С  пятьдесят восьмого.
   -  Это,  значит,  сколько  тебе  было  в  шестьдесят шестом?  Восемь?  Ой,  мамочка  родная!  Мальчик  мой!  А  мне  тогда  восемнадцать  стукнуло.  Мы в  Кара-Куль  этот  с  Севера  приехали  с  подружками.  Из-под  Вятки.  Я  техникум  закончила,  по  связи.  Устроилась  телефонисткой  на  почте.
    -  И  чего?
    -  Смех  и  грех.  Как  раз  в  шестьдесят шестом  чуть  с  отцом  твоим  не  согрешила.  Господь  уберег.  В  январе  как  раз  перекрывали  Нарын.  Усубалиев  приехал,  все  шишки.  Из  Москвы  начальство,  из  Минэнерго,  академики.  На  берегу,  на  створе  вагончик  поставили  штабной.  На  одной  половине  Усубалиев  с  гостями,  другую  оборудовали  под  радиотрансляцию  -  чтоб  не  только  во  Фрунзе,  чтоб  до  самой  Москвы.  По  «Маяку»  шла  трансляция.  Говорили:  первый  раз  из  такой  глухомани.  Мол,  новая  страница  на  Всесоюзном  радио.  Я  почему  в  курсе?  Наш  министр  связи  Торопкин  -  хороший  был  человек,  вечная  память  -  своими  руками  эту  радиотехнику  собирал,  монтировал,  проверял.  Ну,  и  всех  связистов  на  уши  поставили.  А  когда  «Маяк»  объявил,  мол,  наши  корреспонденты  ведут  прямой  репортаж  с  перекрытия  Нарына,  он,  Торопкин,  Усубалиеву  «Спидолу»  под  ухо  подставил.  Тот  слышит  два  голоса  одного  человека.  Толкачев  Леонид  Азарьевич  команду  даёт: «Начальнику  автотранспортного  предприятия  товарищу  Добротворскому  -  начать  отсыпку  негабаритов  в  проран!»  Один  голос  по  мегафону,  другой  -  из  Москвы,  по  радио.  И  пошла  канонада.  Из  Москвы  кричат:  убавьте  уровень  шума!  Какое  там  «убавьте»!  КРАЗы  бетонные  тетраэдры  сбрасывают,  Нарын  ревет,  огрызается, ему  эти  бетониты - как  семечки.  Вся  надежда  на  шестидесятипятитонный  БелАЗ,  первый  такой  в  Советском  Союзе.  Усубалиев  видит:  вот  он,  динозавр,  поднял  кузов,  валит  в  реку  связку  тяжеленных  бал-балов  и  Москва  об  этом  на  всю  страну  и  во  всех  подробностях.  Да  еще  с  фамилией  шофера  -  Борис Амиранов.  Мол,  обряд  боевого  крещения  гиганта  советского  автомобилестроения.  У этого  шестьдесят пятого  монстра  шасси  номер  один.  У  него,  Усубалиева,  глаза  на  лоб:  чудо  какое!  «Кто?  Как?  Откуда»? -  «А  вот,  -  говорит  Торопкин, -  за  стенкой  корреспонденты передают.  Хатаевич  и  Сидоров,  вы  его  знаете.  Шесть  выходов  в  эфир  за  день»!  А  связь  через  нас:  «Аппаратная,  как  слышите?  Один,  два,  три… Уберите  хрипы.  Поднимите  уровень»… А  куда  выше?  Напряжение  -  руки,  ноги  трясутся.  Но  справились.  Москва  нам:  «Спасибо,  девушки.  А  где  наши  корреспонденты»?  Так  они  далеко  еще.  От  узла  связи  до  створа  восемнадцать  километров,  и  те  по  горам.  Через  час  газетчики  набежали:  «Правда»,  «Известия»,  «Комсомолка»,  «Труд»…   Им  тоже  телефон  подавай  -  диктуют  по  своим  бумажкам.  А  эти,  с  «Маяка»,  Сидоров  с  Хатаевичем,  так  и  не  появились  на  почте.  Не  познакомились  мы  с  ними.

    Идем  с  работы.  Поздно,  тьма  кромешная.   Недалеко  от  стекляшки  -  кафе  «Юность»  -  двое  забулдыг  на  четвереньках  шарахаются:  «Ты  меня,  Лёнь,  уважаешь? -  А  ты  меня,  Вов,  уважаешь».   Назюзюкались  уважаемые  плодово-выгодным  джалалабадского  розлива.  «Мы  их  сделали! -  бьют  себя  в  грудь.  -  Мы,  - кричат, - всю  газетную  шелупонь  порвали.  Имеем  право  на  заслуженный  отдых.  А  где  у  вас  тут  отель»?  Отель!   Ага,  щас.  В  нашем  караван-сарае.  Ну, не  бросать  же  таких  уважаемых  на  улице.  Январь,  колотун-байке    минус  семнадцать.  Да  с  ветром.  На  створе  чуть  невесту  не  заморозили.  Видугирис  тогда  учудил:  уговорил  Серого  в  сценарий  перекрытия включить  свадьбу  для кино. Как раз шофер Стасик  Родюков с альпинисткой  Светкой,  у  Бушмана  работала,  на  участке  освоения  склонов,  подали  заявление  в  ЗАГС.  Стаса,  как  передовика,  посадили  на  первый  КрАЗ,  а  рядом  невесту  в  белой  фате.  Эту  свадьбу  по  «Маяку»  на  весь  Союз  распиарили.  А  кто  они,  эти  пиарщики,  что  за  физиономии,  мы  ж  не знаем.  Эти  пьяненькие  талдычат,  мол,  шофера  мы  командированные.  Ну,  шофера  так  шофера.  Взяли  к  себе  в  общагу.  Положили  с  собой.  Кавалеры  до  подушки  головы  не  донесли,  уснули  мертвецким  сном.  Прощай, девичьи  надежды.  Утром  глядь  -  документы  из  карманов  попадали.  Смотрим:  шофера-то  наши,  оказывается,  из  Всесоюзного  радио.  Те  самые.  Специальный  корреспондент  Хатаевич  Леонид  Рувимович  и  собственный  корреспондент  Сидоров  Владимир  Григорьевич.  Владимир  Григорьевич  как  раз  в  моей  койке  почивать  изволили.

    «Смишно»,  как  сказал  бы  Вареник,  любивший  щегольнуть  новоязом поколения пепси.  Еще  бы  добавил:  ржунимагу.

     С  отцом  Андрей  познакомился  в  Свердловске.  Его,  трехлетнего,  мать  привезла  из  родного  гнезда  во  Фрунзе. Так  сказать,  предъявила  в  натуре.  До  того  -  всё  в  письменном  виде  и  буклет  в  виде  гармошки  из  маленьких  фотокарточек:  щекастый  бутуз  в  клетчатом  пальтеце,  в  кепке  -  вылитый   Игорь  Ильинский.  Родился  в  отсутствие  отца,  из  недоношенной  двойни.  Братишка  -  кило  триста  -  тут  же,  в  роддоме,  помер,  Андрей  -  кило  семьсот,  синенький  -  продолжил  жизнь  в  шумной  квартире  бабки  Тамары,  которая  руководила  и  молодой  матерью - студенткой,  и родней по  линии  Сидоровых.  Купала,  не  вынимая  сигарету  изо  рта,  пепел  стряхивала  в  корытце,  пробовала  воду  локтем.

     При  первом  знакомстве  на  Урале  отец  показался  Андрею  страшным  мужиком грубой  уличной  породы  с  красным  обветренным  лицом.  Ладони  жесткие,  царапали,  когда  отец  брал  за  руку,  проводил  по  щеке.  Работая  землекопом  -  кайлом,  клиньями  и  кувалдой  вспарывал  мерзлоту, -  он  рыл  траншею  для  прокладки  канализационных  труб.  Вес  и  объём  фигуре  придавали  ватные  штаны,  валенки,  телогрейка,  шапка-ушанка.  Уши  завязывал  шнурком  на  затылке.  Была  зима,  адский  холод. 

     В  пятницу,  по  семейному  графику,  именно  он,  отец,  забирал  Андрея  из детского  сада.  Сначала  шли  в  соседний  с  садом  зоопарк.  Там  жили  вежливые  зебры,  здоровались,  кивали  головами.  Андрей  отвечал  тем  же  вежливым  манером,  кланялся.  После  зоопарка  шли  на  трамвайную  остановку,  отец  брал  Андрея  за  грудки,  одной  рукой  поднимал  над  головой  и  таким  манером  втискивался  через  плотную  толпу  в  вагон.  Ехали  долго,  на  окраину  города,  где  улица  Чайковского  пересекалась  с  улицей  Трактористов.  По пятницам  в  саду детей  спать  не  укладывали:  короткий  день.  Андрей  ухитрялся засыпать  в  трамвае,  зависши  под  потолком  на  отцовой  руке.  С  него  падали  валенки,  шапка,  варежки,  шарфик.  Всё  это  им  выбрасывали  из  вагона  в  открытую  дверь,  когда,  продравшись  через  толпу,  они  вываливались  на  остановке.  До  дома  еще  топать  и  топать,  минут  двадцать  пешком  -  мороз  лютый,  вьюга  в  лицо.  Сил  нет  идти.  Отец  по ходу  сочинял  оперное  сопровождение:  «Андрей,  Андрей,  самый  главный  воробей.  Не  боится  он  мороза,  не  боится  он  пурги.  Не  текут  из  носа  слёзы.  Десять  пальцев,  две  ноги».  Ария  ненадолго  отвлекала  Андрея  от  страданий,  на  очередной  десяток  шагов  против  ветра  он  чувствовал  себя  сильным,  ничего  не  боящимся  дядей  Степой,  милиционером.  Но  скоро  снова  приходил  в  отчаяние,  и  отцу  приходилось  сочинять  новую  арию  про  осла  и  собаку:  «Гав, - сказала  мне  собака.  -  Я  сказал  собаке  - гав.  Будет  наш  Андрей  иакать,  а  ишак  кричать  гав-гав».  Андрей,  как  завороженный,  кричал  «и-а-а»!

    Он  был  честный,  порядочный  человек.  Искренний. Самокритичный.   Рассказывал:  «Сегодня  в  садике  целый  день  рисовали  птичек.  У  всех  детей  птички  как  птички,  а  у  меня  херня  какая-то»  -  «Кто  это  сказал?»  -  «Алевтина  Ивановна,  воспитательница  наша».

     Когда  во  дворе  лепили  из  битума  пирожки,  а  потом  продавали  их,  как  в  магазине,  Андрей  покупал  и  ел  взаправду.  «Скорая  помощь»  еле  откачала. Про пожар во дворе  рассказывал:  «Плиехала  пазяльная  масина  и  пливезла  пазяль».

    Мать  Андрея  плакала,  требовала  вернуться  в  тепло, во  Фрунзе.  У  отца, как  всегда, не  хватило  характера  противостоять  (да,  собственно,  и  аргументов  против  не  было  -  копать  ямы,  шурфы,  траншеи  можно  было  и  в  теплых  краях),  они  оставили  квартиру  на  улице  Чайковского  угол  Трактористов  и  уехали  к  мамам,  папам,  бабушкам,  дедушкам,  в  тепло,  где  были  яблоки  и  Радиокомитет,  который  вооружил  отца  рабочим  инструментом  в  виде  неподъёмного  магнитофона  «Репортер-2»  и  динамического  микрофона,  похожего  на  гранату  «лимонка».  Сперва  отец  скучал  по  кайлу  и  грабарке,  а  потом  пообвык  и  стал  колесить  по  горным  дорогам  Тянь-Шаня.  В  1965  году  родил  семилетнему  Андрею  брата  Игоря.  Андрей  в  школе  хвастал:  папа  у  меня  молодец  -  утром  яичницу  мне  пожарил,  в  школу  отвел  и  еще  братика  родил.  Мама  участвовать  в  этих делах не  могла,  так  как  в  это  время была  в  больнице. 

    Отец  мотался  по  республике,  всё  больше  по  верхним  ярусам.  Строительство  грандиозного  тоннеля  на  дороге  Фрунзе – Ош,  снеголавинные  станции  на  перевалах  Тюя-Ашу,  Ала-Бель,  каскад  ГЭС  на  Нарыне,  заоблачные  пастбища.  Летом  брал  сыновей  с  собой  -  ночевали  в  палатке,  поближе  к  воде,  к  речке,  разводили  костер,  пекли  картошку,  варили  чай  с  дымком.  Обожали   поездки  на  Иссык-Куль.  Как-то  в  затоне  Чолпон-Атинской  биостанции  на  лодке  подплыли  вплотную  к  стоящему  на  якоре  необитаемому  катеру  гидрометслужбы.  Катер  протянул  руку  через  иллюминатор  и  спросил  женским  голосом:  «Мальчишки,  хотите  пирожок?  С  яйцом  и  рисом».  Игорь  всерьёз  поверил,  что  корабль  может  говорить  человеческим  голосом  и  что  у  него  есть  человеческие  руки.  Пирожков  вкуснее  в  их  жизни  не  было.  Хотя  они  были  без  уксуса.

     -  Постарайся  заснуть, -  ворковала  Ирина.  -  Я  рядом  побуду.
     -  Почитай,  -  попросил  Андрей.
     -  Ты  как  маленький,  -  широкое  лицо  женщины  засветилось  материнской  улыбкой.  -  Ну,  ладно.  Боюсь,  я  раньше  тебя  засну.  Где  она? 

    «Город  Солнца»  открылся  на  странице  о  вкусной  и  здоровой  пище.

     «Пищу  их  составляют  мясо,  коровье  масло,  мед,  сыр,  финики  и разные овощи. Сначала  они  были  против  того,  чтобы убивать животных,  так  как  это  представлялось  им  жестоким,  но,  рассудив затем,  что  одинаково  жестоко  убивать  и  растения,  также одаренные  чувством,  и  что  тогда  пришлось  бы  им  умирать  с  голоду,  они  уразумели,  что  низшие  твари  созданы для  высших,  и поэтому  теперь  употребляют  всякую  пищу.  Старики  едят  три  раза  в  день  и  понемногу;  община  ест  дважды  в  день,  а  дети  – четыре  раза.  Живут  они  по  большей  части  до  ста  лет,  а  некоторые  и  до  двухсот».

     После  вчерашнего  приступа  с  позорной  рыгаловкой  при  Ирине  Андрей  чувствовал   себя  погано,  голова  раскалывалась,  руки  дрожали.  Слава  богу,  утром  не  надо  наводить  порядок,  замывать,  застирывать.  В  комнате  было  прибрано,  посуда  вымыта,  в  мойке  сухо.  Опять  зануда  Виссарион  будет  ворчать.  На  столе  стояла  бутылка  кефира,  лежали печенье  и  записка:  «Заходил  Петр  Федорович,  будить  не  стали.  Просил,  как  оклемаешься,  заглянуть  к  нему  в  кадры.  Есть  небольшое  дельце.  Варенику  скажет  сам:  мол,  приболел.  В  медсанчасть  записала  на  17.30.  Ирина».  Кто  просил?  Глянул  в  казенное  общежитское  зеркало   над  умывальником,  увидел   жалкого,  несчастного  недотепу.  Зеленый,  выпотрошенный,  под  глазами  чернуха,  небритая  щетина.  Краше  в  гроб  кладут.  Побриться,  что  ли?  Или  сперва  по  кефиру?  Как  бы  так  прошмыгнуть  к  Шинко,  чтоб  никто  фейса  не  видел?

     Петр  Федорович  под  два  метра  ростом,  широкий,  припадающий  на  левую  ногу  громогласный  шагающий  экскаватор.

     -  Заходи,  дорогой.  -  Поднялся  от  стола,  заваленного  папками,  канцелярским  мусором,  в  полтора  шага  достиг  Андрея,  пристально  оглядел.  -  А  давай-ка  я  щас  отвезу  тебя  в  медсанчасть.  УЗИ-МУЗИ,   желудок,  поджелудочную… Доктора  свои  люди.  Щас  позвоню  Якову  Моисеичу.
    -  Ни  в  коем  случае!  -  заверещал  Андрей.  -  Ни  в  коем  случае!
    -  Владимир  Григорьевич  не  простит,  если  что.  И  Казбек  Бексултанович.  Он  обещал  твоему  отцу,  что  лично  присмотрит.  Сам  он  в  кардиологии  сейчас,  в  Бишкеке.  Подозрение,  что  инфаркт  на  ногах  переходил.  После  сессии  Жогорку  Кенеша.  Глотни-ка  вот  эту  таблеточку.  Легче  станет.

     Андрей  безропотно,  не  уточняя,  что  и  для  чего,  проглотил  пилюлю.

    -  Как  там  Владимир  Григорьевич  в  Воронеже? Что  пишет?
    -  Его перевели в Москву, спецкором по  европейской России. Последнее письмо  прислал  после  командировки в  Пензу.  Снимал  там перезахоронение  героя  русско-японской  войны  некоего  Рябова,  пензенского  крестьянина.
   -  Помню,  помню,  -  пробасил  Пётр  Федорович.  -  Видел  этот  репортаж.  А  к  нашим  не  ездил?  В  Малахово.
   -  Был  и  в  Малахово.  Заодно  в Савино,  в  музее  Руднева,  капитана  крейсера  «Варяг».  Это  рядом.  Пишет,  наткнулся  на  интересные  документы:  узнал,  как  становятся  героями.   

     Петр  Федорович  в  принципе,  как  опытный  кадровик,  хорошо  знал  эту  процедуру.  Но  подумал,  что  раньше,  в  царские  времена,  было  как-то  по-другому. Для  Сидорова-старшего  тема  оказалась  новой.  Отец  находился  в  плену  всем  известной  песни:  «Наверх  вы,  товарищи, все  по  местам.  Последний  парад  наступает.  Врагу  не  сдаётся  наш гордый  “Варяг”,  пощады  никто не желает»!  Герои!  У  кого  какие  вопросы?  Между  тем,  оказалось,  что  вопросы   были  у  главного  героя.  Честный,  благородный  офицер  Всеволод  Федорович  Руднев  спрашивал  себя:  как  так?  За  что?  Чудны  дела  твои,  Господи!  Ассиметричны  очевидной,  документальной  правде.  Сам-то  он  свои  действия  в  Чемульпо  считал  просто  позором:  корабль  угробил,  один  офицер  и  30  матросов  убиты,  шесть  офицеров  и  85 матросов ранены  и  контужены,  ещё  сто  получили  лёгкие  ранения.  Готовился  к  суровому  и  заслуженному  осуждению  на  родине.  Каково  же  было  его  изумление,  когда  по  прибытии  в  Одессу  их  встретили  с  триумфом,  а  в  Петербурге  на  площади  Зимнего  дворца  моряков,  как  героев,  приветствовал  сам  император.  Команду  пригласили  на  торжественный  обед  во  дворец,  где  по  этому  случаю  были  приготовлены  специальные  обеденные  приборы,  которые  после  торжества  отдали  морякам.  В  подарок  от  Государя  всем  вручили  именные  часы  под  впервые   исполняемую  песню  о  геройской  гибели  «Варяга».  Пропаганда  била  информацию  по  всем  статьям.  Поразили  Всеволода  Федоровича  и  японцы.  Император  Японии  наградил  Руднева  орденом  Восходящего  солнца.  Опять  же  в  знак  признания  героизма  русских  моряков.

    Петр  Федорович  переложил  папки  на  своем  безразмерном  столе,  постучал пудовой  связкой  ключей  от  многочисленных замков  и,  глянув  на  портрет  меченного  в  темя  Генерального  секретаря,  смещенного  со  стены  в  угол  кабинета,  молвил:

   -  Когда  страна  прикажет  быть  героем,  у  нас  героем  становится любой.
   -  Любой?  -  позволили  себе  усомниться   Андрей.
   -  Любой.  Даже  еврейской  национальности.  У  нас  всё  четко.  Райком  запрашивает  списки  по  параметрам:  национальность,  профессия,  партийность,  пол,  описание  подвига,  предыдущие  награды.  «Гертруду»  дают  только  после  ордена  Ленина.  Не  перепрыгнешь.  Зосим  Львович  попал  в  игольное  ушко:  в  списках  было  забронировано  одно  место  для  еврея  с  орденом  Ленина,  руководителя  производства.  До  него  несколько  лет  назад  был  еще  один  такой:  председатель  колхоза  имени  Героя  Советского  Союза  панфиловца  Дуйшенкула  Шопокова Янкелевич  из  Сокулукского  района.  И  всё.  Партия  решила:  мало  евреев.  В  Москве,  в  Минэнерго,  кандидатуру  Зосима  Львовича  поддержали.  За  ним  ведь история  отрасли:  Днепроггэс,  Волжская  ГЭС,  Саратовская.  Позже  подавали  документы  на  Казбека  Бексултановича.  Подвиги  есть  -  национальность  подкачала:  осетин.  Их  квота  уже  выбрана.  Дали  второй  орден  Ленина.  Кстати.  Казбек  Бексултанович  тебя  на Кумтор  командирует.  С  Вареником.

    -   Я  знаю.  Он  нас  жилым  модулем  загрузил.  На  следующую  пятилетку  -  для  Верхне-Нарынского  каскада.

    -  Вот-вот.  Я  командировку  оформляю.  От  Бишкека  на  Кумтор  вертолетом.  Договорились  с  канадцами.  Подозреваю,  что  с  Верхним  Нарыном  и  связан  инфаркт  Бабая.  Второй  уже.  Завис  этот  каскад.  Жогорку  Кенеш  блокирует  расходы.  Это  же  был  всесоюзный  проект.  Отдельно   взятой  Киргизии  не  по  плечу  и  не  по  карману.  Им  и  Токтогулка   теперь  лишняя  морока.  Расходы  на  эксплуатацию,  ремонт…  Металл  устает. - И  понизив  голос  до  шепота,  добавил: -  Академии  Наук  поручили  разработать  варианты  малых   ГЭС  для  чабанских  стойбищ.  Бросил  в  ручей  резиновый  рукав,  снял  с  телеги  колесо  -  вот  тебе  ротор,  статор  и  лампочка  Ильича.  И  все  дела.  Наш  депутат,  Мамасалы,  рассказывает:  чабанов  посылают  на  курсы  электриков.  Чабан  тире  электрик.  Жираф  большой,  ему  видней.  А  пока  давай  к  Якову  Моисеичу.  Срочно.  А  то,  не  дай  Бог,  на  Кумторе  что  случится.  Горная  болезнь,  кровь  носом  идет.  Там  четыре  тыщи  с  полтиной  высота.
     -  Мне  бы  до  Якова  Моисеича  к  Сабыру  сходить.  К  отцу  Мамасалы.  Я  им  сыйлык  обещал,  подарки,  -  заныл  Андрей.  -  Они  меня  кобыльим  молоком  пользуют.  Говорят,  Аксенову  помогло,  Эльвире  Насоновой.  Зосим  Львович  у  них  бывал.  На  гору  поднимался.
     -  Каждое  утро,  -  подтвердил  Петр  Федорович.  -  Для  подзарядки  батареек.
    -  А  умер  он  от  чего?
    -  Яков  Моисеич  написал:  инфаркт. А  Галина  утверждает:  от  моральных  страданий,  несовместимых  с  жизнью.  Мол,  глянет  с  перевала  на  плотину  -  восторг!  Глянет  на  город  -  одно  расстройство.  Ушел  в  мир  иной.

   И  заместитель  секретаря  парткома  Петр  Федорович  Шинко  перекрестился.

    -  Мы   сейчас  американцев   ждем.  Все  на  ушах.  Всемирная  ассоциация  сейсмологов.  Двенадцать   человек  с  переводчиками.  На  мне,  как  всегда,  гостиница,  быт,  банкет.  Расширяют  сеть  мобильных  станций  в  зонах  повышенной  сейсмоопасности.  В  том  числе  в  зоне  нашего  каскада.  Бишкек  дал  добро.  Какой-то  научный  десант  с  авиабазы  «Манас»  уже  заземлился  -  как  раз  на  стойбище  Сабыра.  Ты  там  поосторожней.  Наши  товарищи  из  Комитета  подозревают,  что  научный  аспект  это легенда,  прикрытие. 

     Петр  Федорович  достал  из  сейфа  папку  особой  секретности  и,  прижав  палец  к  губам,  мол,  говорить  шепотом  у  меня  не  получается,  дал  Андрею  почитать  избранные  страницы.  Речь  шла  об  испытаниях  климатического  оружия  в  рамках  программы  ХААРП на  Аляске.  Полигон  Гакона,  60  квадратных   километров.  По сути,  это  одна  гигантская  антенна,  направленная  в  небеса.  Газовая  электростанция   генерирует  излучение  в  полтора  миллиарда  ватт.  Самая  мощная  установка  в  мире.  ХААРП  посылает  лучи  в  ионосферу  –  там  возникают  кипящие  сгустки  энергии.  Ионные  линзы,  разогретые  СВЧ-воздействием  в  десятки  мегаватт,  выводят  из  строя  боеголовки  баллистических  ракет.  Тратят  сотни  миллионов  долларов  по  ведомствам   ВВС  и  ВМФ.  Всё  это  залегендировали  под  отдел  по  изучению  Северного  сияния  и  подчинили  Пентагону.  Причем  одному  из  самых  закрытых  отделов  –  отделу  перспективных  вооружений.  Зона  покрытия  электромагнитных  полей  от  Северного  полюса  до  экватора.  По  сути,  это  крупнейший  элемент  климатического  оружия  США.  Оно  вызывает  ураганы,  провоцирует  землетрясения,  излучает  волны,  воздействующие  на  человеческий  мозг.

     -  Возьми  на  всякий  случай  каску,  -  сказал  Петр Федорович.

     Вооруженный  секретной  информацией,  с  каской   для  сохранения  мозга  от  излучений  Андрей  ступил  на  тропу  Зосима  Серого. 

       Как-то  всё  библейски  сходилось  у этой  горы  на  краю  географии.  Ну,  первое:  могила.  На  парткоме  решили  похоронить  основателя  города  Зосима Львовича  Серого  на  выступе  скалы  над  Кара-Кулем,  в  начале  подъема  на  гору  Авла,  с  которой  открывается  вид  на  его  главные  творения:  двухсотметровую  бетонную  плотину,  машинный  зал гидростанции  в  нижнем  бьефе  и  водохранилище  в  верхнем  бьефе.  В  обкоме  партии,  в  ЦК  поддержали,  приняли  постановление,  чтоб  памятник  поставить  за  счет  бюджета. 

     От  него,  от  памятника,  и  начал  свое  восхождение  Андрей.  Стеллу  с  барельефом  Героя  соцтруда  окружало  стадо  коз  без  пастуха.  Козы,  потоптавшись  на  невкусных,  высохших   цветах,  на  могиле,  поднимались  по  круче,  выщипывали  былинки  на  осыпи,  перепрыгивали  со  скалы  на  скалу  на  тонких  ножках – пружинках. Переговаривались  интеллигентским  блеянием.

    Машина  Серого  Газ-67  по  прозвищу  «козлотур»  тоже  из  этой  библейской  оперы.  Шинко  рассказывал:  Серому  много  раз  предлагали  заменить  -  он  ни  в  какую.  Ездил  без  водителя.  По  своей  колее.  Другой  не  было.  Где  эта  колея?  Она  и  тогда  не  была  дорогой.  Скорее,  тропой.  Подъём  градусов  пятнадцать  –  это  в  среднем.  А  местами  все  тридцать.  На  спуске  еще  опасней.  И  как  он  разворачивался?  Колесо  висело  над  пропастью.  А  теперь  и  тропы  нет  -  всё  галькой  завалило.  Один  неверный  шаг  - и  загремишь.  С  обрыва  лететь  полтора  километра.  Беркут  парит  ниже,  пишет  восьмерки  над  плотиной.  Где-то  неподалеку  гнездо.  Орлы,  барсы,  летающие  бульдозеры,  подвесные  монтажники  над  бездной,  украшенной   голубым  витиеватым  узором  Нарына.  Волшебный  песенный  край.  Если  глянуть  на  землю  с  большой  высоты.

       У  Андрея  пересохло  горло.  Пить  хотелось.  С  собой  ничего  не  взял,  понадеялся  на  тот  самый  родничок  со  скорпионами.

    -  Ты  чего  пыхтишь?

     Откуда ни  возьмись,  Виссарион  объявился.  Андрей  сел  на  гранитный  валун,  огляделся.

     -  Ну,  привал  так  привал,  -  согласился Виссарион.  -  До  точки  Синая  еще  с  полкилометра.  И  круто  вверх.
     -  Какой  Синай?  Почему  Синай?  -  подивился  загогулине  тараканьей  мысли  Андрей.
     -  А  что  же  еще!  -  на  голубом  глазу  врал  Виссарион.  -  Подобно  Моисею,  который  восходил  на  гору  и  напрямую  получал  от  Господа  заветы,  как  жить  евреям,  беженцам  из  Египта.  Так  и здесь.  Скрижали  на  все  случаи  жизни.  Что  пить,  что  есть,  как  производить  потомство.  Как  из  горной  реки  извлекать  электричество.  Он,  Господь,  и  реки  здесь  устроил  как  водопады.  Перегораживай  плотинами,  накапливай  сток  и  сбрасывай  на  турбины,  на  рабочие  колеса.
    -  Какой  Господь!  -  не  сдавался  Андрей.  -  Чо  ты  гонишь,  мифотворец?  Это  Хрущев  распорядился. 
    -   Хрущев,  -  передразнил  Виссарион.  -  Жертва  черепно-мозгового  плоскостопия!  А  Леонида  Ильича  забыл?  А  Турдакуна  Усубалиевича?  - Виссарион  ткнул  в  небо  правой  указательной  лапой. -  Господь  сам  решает,  чьим  голосом  пошутить.  Прикалывается:  мол, кремлевский  проект.  Это,  мол,  и  есть  Его  воля,  воля  Божия.  Он  шутит,  а  вы  верите  в  Политбюро.
    -  Хорошие  шуточки.  На  такие  деньги  попали!  На  миллиард  рублей.
    -  Вот-вот.  А  смысл?  Нам  с  тобой  за  сорок  уже.  Пора  научиться  думать:  зачем?  Мне  кажется,  -  понизив  голос,  сообщил  Вися,  -  что  первым  засаду  понял  Зосим  Львович.
    -  Про  что?  -  так  же  шёпотом  переспросил  Андрей.
    -  Тормоз  ты.  Не  догоняешь.  Про  кидалово  это.  Про  восьмидесятый  год.  Про  коммунизм  -   что  это  советская власть  плюс  электрификация  всей  страны.  Эксплуатация  послевоенного  энтузиазма  широких  народных  масс.  Помнишь,  сокур карыя  рассказывал,  как  в  сорок пятом  солдаты  пели  «Одержим  победу,  к  тебе  я  приеду»?  У  каждого  были  эти  мечты,  всякие  благоглупости  -  Город  Солнца  и  всё  такое.  Курам  на  смех.  Он  и  помер,  Зосим  Львович,  чтобы  не  слышать  народных  избранников  из  Жогорку  Кенеша.  Сейчас,  поди,  в  гробу  переворачивается.
    -  У  тебя  нет  баночки?  -  свернул  разговор  с  опасной  колеи  Виссарион.
    -  Какая  еще  баночка?  -  подивился  Андрей.
    -  Для  анализа  мочи.  Майрам  тебе  говорила.  Щас  бы  посадили  в  баночку  двух  скорпионов  -  пусть  выясняют,  кто  круче.  У  них  это  по - серьёзному.  Не  на  жизнь,  а  на  смерть.

     Баночки  не  было.  Обошлись  натурными  наблюдениями.  Андрей  поднял  еще  несколько  камешков  -  и  еще  несколько  возмущенных  скорпионов  ринулись  в  бой  с  поднятыми  хвостами.  Скорпионы  не  терпят  оскорбления.  Бескомпромиссные.  Недаром  во  времена  фараонов  они  служили  орудием  убийства.  Если  скорпион  не  в  состоянии  отомстить  обидчику,  он  прибегает  к  самоубийству. 

     -  Нам  бы  с  тобой  такой  характер!  -  позавидовал  Виссарион.  -  Амбиций  нам  не хватает.  Честолюбия.

    «Вот зануда! – смял окурок Андрей. – Весь в меня. Или я в него. И  ведь  прав  насчет характера».  Но  тут  же  попытался  оправдать  себя.  Мол,  наследственность  такая.  Мол,  человека  делает  прошлое.  Более  того,  человека  делает  позапрошлое.  Хотя  валить  на геном  было  нечестно.  Его  личный  геном,  по  крайней  мере,  состоял  из  двух  ветвей.  По  материнской  линии  гонору  выше  крыши.  Особенно  у  бабки  Тамары.  Малограмотная,  невнятной  таборной  родословной  -  то  ли  цыганка,  то  ли  румынка  по  фамилии  Мардарь  -  сумела  захомутать  дворянского  отпрыска,  потомственного  инженера  Семенова  из  семьи  создателя  Исторического  музея  на  Красной  площади  в Москве.  «Мы  Семеновы!»  - это  была  её  главная  фамильная  ценность.  И  мать  Андрея  была  заражена  этим  вирусом.  И  сестра  матери.  И  младший брат.  Да,  мы  такие!  Мы  Семеновы.  Но  Андрей,  увы,  был  Сидоров.  И  по  отцу,  и  по  деду,  и  по  всему  Сидоровому  корню  из  Тамбовской  деревни  с  говорящим  названием  Дурово.  Ничего  не  попишешь,  характером  Андрей  уродился  в  отца,  человека  лишенного  честолюбия,  карьеризма,  амбиций,  наконец.  Отец  ничего  не  добивался  потом  и  кровью,  плыл  по  течению,  выезжал  на  способностях.  Ему, как говорится,  давалось.  Без  особых  усилий.  Без  участия  силы  воли  и  силы  духа.  Хотя -  и  это  странно  -  на  всех  поворотах  судьбы  он  был  в  топе,  в  первой  тройке.  В  призах,  в  цветах.  В  школе  серебряная  (не  золотая!)  медаль,  в  спорте -  в  сборной,  но  не первым номером, в  профессии  -  финалист ТЭФИ,  но  не  лауреат.  Небезуспешный,  однако,  и  не  успешный.  Не  сказать  что  второго  сорта.  Скорее,  первого.  Но  и не  высшего.  В  компании  -  не  солист,  второй  голос.  Не  то  чтобы  заурядный.  Однако  и  незаурядный  -  перебор.  Скорее,  наполовину  полный,  чем  наполовину  пустой.  Чтобы  быть  в  призах,  достаточно  таланта.  Чтобы  стать  чемпионом,  требуется  характер.  Характер  бьёт  талант  в  одни  ворота. Не  возникал,  приспосабливал  условные  рефлексы к  обстоятельствам,  имитировал.  Не  жил.  Как  бы  жил.  Проколотое  колесо,  из  которого  через  незаметную  дырочку  тихо,  по-английски  уходила  страсть.   

     Осознавая  генетический  комплекс  вины,  отец  пытался   как-то  подправить  биологический  код  сына  истинным  коммунистическим  воспитанием,  был  не  прочь  переложить  личные  родительские  заботы  на  широкие  плечи  НарынГЭСа,  подвергнуть  мелкотравчатого  участника  архитектурной  массовки  Гипропроекта  высокочастотному  духовному  облучению Плотиной.  Каракульцы,  и  даже  сам  Зосим  Львович  Серый,  не  последний  человек  в  синедрионе  мудрецов,  всерьёз  принимали  красное  словцо  комсомольского  пустозвонства:  «МЫ  ПОДНИМАЕМ  ПЛОТИНУ  -  ПЛОТИНА  ПОДНИМАЕТ  НАС».  К  небу.  К  Леонардо,  Микеланджело,  Гауди.  Как  поднимают  Собор  Парижской  Богоматери,  Кельнский собор, пирамида  Хеопса,  пирамиды  майя… Отец,  наивно  веривший  в  магическую  силу  слова,  надеялся,  что  такая  Плотина  поднимет, подправит  генетику,  заразит  амбициозностью  сына.  Рассчитывал,  что  Андрей  сумеет  прыгнуть  выше  головы,  как  прыгали  обрученные  с  Плотиной  Серый,  Толкачев,  Хуриев,  Шангин,  Бушман,  Шевелев…  Мол, у  людей  этой  когорты шея  устроена  особым  образом,  без  механизма  оглядки.  Они  могут  только  вперед  и  выше.  Первым  делом,  первым делом…  кто  бы  сомневался  -  Плотина,  конечно!  Плотина  по  статусу  -  с  большой  буквы,  человек  -  с  маленькой.  Он  для Плотины,  а не  она  для него.  Плотина  -  инженерный  шедевр,  машинный  зал -  дворец для турбин, отделанный  зеленым мрамором. А  мы, служители Высоты,  как-нибудь обойдемся бараками,  железными  вагончиками, времянками, перекантуемся в  «кастрюле без  крышки», плюс сорок в тени. Без  горячей  воды,  с удобствами  во  дворе, несовместимые с ванной, биде, мягкой постелью, кондиционером, стиральной  машиной, салфетками…  На первых порах. Вот построим Плотину и заживем, после электрификации всей страны при полном торжестве социализма, во всеобщем Городе Солнца.  Людям снятся иногда голубые города…  А пока… Кстати, отец, хлебнувший прелестей барачной жизни в уральской тайге на очередной Всесоюзной стройке коммунизма, был из той же породы верующих в это «пока». Хотя, повзрослев, мог бы заодно и поумнеть, присоединившись к тем согражданам /в очередь – страшно подумать! - за гражданином  Серым и гражданином Хуриевым/, кто понял, что нет  у нас ничего более постоянного, чем «временные трудности». Краска с голубых городов облупливается быстрее, чем строятся Плотины, бараки становятся местами постоянного проживания, а удобства во дворе своим зловонием забивают  самые концентрированные запахи тайги.  Крамольные мысли стали закрадываться в головы строителей светлого будущего: ни одна, даже самая высокая Плотина не должна быть выше человека, какого бы роста он ни был. Да, кефир, да клистир и теплый сортир. Позже это назовут либеральными ценностями, раньше это называлось мещанством. Фу, мерзость!   Фу, мерзость!   
     -  Я  же  говорил  тебе:  Лейла!  -  как  коленом  в  пах  врезал  Виссарион.  -  Сейчас  всё  было  бы  по-другому.
     -  Но  она  же  убежала  с  лейтенантом,  -  согнувшись  от  боли,  захныкал  Андрей.
     -  А  ты  где  был?  В коме,  что  ли?  -  наседал   усатый  садист. 
     -  Да  пошел  ты!  - пытался  отбиться  Андрей.
     -  Правда  глаза  колет.  Зря,  что  ли,  она  приезжала  к  тебе  в учебку?
     -  Обе  они приезжали.
     -  А  когда  с  Людой  расходились,  кто  решал?
     -  Она.
     -  А  ты  когда-нибудь  что-нибудь  сам  решал, нерешительный мой?
     -  Тень,  знай  своё  место!  -  сорвалась  с  языка  цитата  из  любимого  отцом  Шварца.
     -  Маленького  обидеть  может  каждый.  Не  стыдно?  -  покачал  головой  Виссарион. -  Все  на  земле  братья.  Одни  по  разуму,  другие,  вроде  нас  с тобой,  -  по  недоразумению.  Третьи  просто  меньшие  братья.  На  Страшном  суде удобная  отмазка:  мол,  братьев  меньших  никогда  не  бил  по голове. 

     Андрей  внимательно,  с  ног  до  головы  оглядел  меньшего  брата. На  вид  он  был  обыкновенный  Blattella  germanica - таракан-прусак,  или  таракан-стасик  из  семейства  больших  рыжих  тараканов,  распространенных  везде,  где  обитает  человек.  Бедра  уплощенные, снизу  вооруженные  шипами.  Брюшко  из  девяти  стернитов,  наружный генитальный  аппарат  представлен  пластинкой  гипандрием.

     -  Голограмма?  -  уколол  от  бессилия  Андрей.
     -  Не  совсем,  -  не  поддался  на  конфронтацию  Виссарион.  -  На шестьдесят  процентов  голограмма,  на  сорок  -  натурал.  Согласно  модификации, вытянутая  форма  тела,  хитин  коричнево-рыжего  цвета.  И вообще!  Таракан  это  звучит  гордо!  -  хлопнул  себя  в  грудь  седьмой  лапой  сверху  Виссарион.  -  Ты  знаешь,  что  тараканы  самые  выносливые  насекомые?  Тебе  месяц  прожить  без  пищи  слабо? А  он  может!  Может  на  сорок пять  минут задерживать дыхание,  замедлять  сердечный  ритм.  Японцы  доказали:  именно  мы,  тараканы,  унаследуем  землю  после  того  как  люди  истребят  себя  какой-нибудь  радиоактивной  дурью.  У  нас  сопротивление  радиации  в  пятнадцать  раз  выше,  чем  у  человека.  Крепче  только  плодовые мушки.
    -  А  ты  тщеславный,  Виссарион  головы  моей!  -  усмехнулся  Андрей.  -  Но  что  ты  смыслишь  в  любви,  иноходец  неногопожатный?
    -  У  меня,  знаешь,  какая  дама  сердца!  Всем  твоим  Нефертитям  Нефертити!  От анального  тергита  вообще  крышу  сносит.  Эротическая  ассиметричность!  Между  грудьми  чешуйка  с  дырочкой.  Гипандрий  на  все  девять  стернитов  каменеет.  А  можно  и  без  гипандрия,  партеногенетическим  путем.  Чтобы  не  портить  фигуру.  Сейчас  в  моде  длинные,   членистые  церки,  круглые  глаза,  узкая  талия  и  плоские  животы.  В  таракане  всё  должно  быть  прекрасно!  Подъём,  -  скомандовал  Вися,  спустившись  с небес.   
    -  Куда  торопиться?  Дай  докурю,  -  пробурчал  Андрей.  -  Что-то  ноги  немеют.  Парестезия,  как  говорит  Ирина.
    -  Мурашки  в  конечностях?  Ну,  блин,  у  меня  толерантности  на  тебя  не хватает.  Ирка  права.  С  куревом  надо  завязывать.  Во  всем  баланс  нужен.  И  первым  делом - кислотно-щелочной.
   -  Я  уксусом  поддерживаю, -  оправдывался  Андрей.  -  Ежедневное употребление  одной-двух  ложек  уксуса  повышает  уровень «хорошего» холестерина.
   -  Уксусом  глупо.  Я  лично  баланс  усами  поддерживаю.  Вроде  базарного  канатоходца.  Пошли.  Что-то  мне  не  комильфо.  Копыта  чешутся,  церки  зудят,  в  девятом  стерните   давление  подскочило.  Придаток  сводит  судорогой.
   -  Сырьевой,  что  ли?
    -  Эрогенный.  Вторичные  половые  признаки.  Пройдемся  по  земле,  что  сочится  медом  и  млеком.  Парным  кобыльим.  Чуешь?

    Андрей  потянул  носом,  принюхался  -  нет,  не  чует.  Огляделся  по  сторонам:  камни,  выжженная  красноватая  земля.  Инопланетная,  марсианская.

     -  Трогай,  Куриёсити!   Ать-два  левой!  Ать-два  правой!  Двигаться  надо.  Килограммов  семь  лишнего  веса!
     -  Наследственность,  -  оправдывался  Андрей.   -  Мама.  У  неё  с  лишним  весом  проблемы.  И  сердце.  Порок  митрального  клапана.  А  последнее  время  грудная  жаба  давит.   

       Не  успели  отойти  двух  шагов,  как  оно  бабахнуло  -  гром  и  молнии  среди  ясного  неба.  Черное  облако  поднялось  из-за  перевала  и  затмило  солнце.  Свет  погас,  в  кромешной  тьме  среди  дня  проявились  звезды,  и  на  их  фоне,  содрогаясь  в  турбулентном  экстазе,  в  сверкающих  сферах  взыграли,  заплясали  красные  шары  плазмоидов.  Земля  кыргызов  взбунтовалась,  поднялась  на  дыбы,  с  адским  грохотом  сбрасывая  со  скал  каменистые  осыпи,  увесистые  глыбы  гранита.  Смерч  гигантским  винтом  вонзился  в  небо,  и  на  его  острие  показался  всадник.  Он  пришпорил  коня  и  помчался  поверх  облаков,  оставляя  за  спиной  конус  спутного  следа  наподобие  того,  что  срывается  с  закрылков  «Белого  лебедя»,  сверхзвукового  стратегического  бомбардировщика.  Скорости  нарастали,  вихревой  шлейф  захватил  полнеба,  адский  фейерверк  осыпал  огнями  плотину  ГЭС,  каньон  верхнего  бьефа  и  всю  Токтогульскую  котловину,  на  дне  которой  закипало  белыми  барашками  море  ледниковой  воды.

    -  ХААРП!  ХААРП!  -  запричитал  Андрей,   упав  на  колени.  Храбрые,  амбициозные  скорпионы   бросились  наутек.
    -   Каску!  Доставай  каску!  -  в  панике  вопил  Виссарион,  пытаясь  выдернуть  левый  ус  из-под  булыжника.

      Неужели  оно?  То  самое,  о  чем  по  секрету  рассказывал  Петр  Федорович  Шинко.  НАТО  пришло  на  Восток.  Неужели  америкосы  проводят  испытание  климатического  оружия? 

     Андрей присмотрелся  к  всаднику.  Сабыр.  Точно  Сабыр.  На  своем  жеребце   -  скачет  поверх  облака.  Машет  широкими  рукавами стеганого  халата.  Что-то  ловит  в  воздухе,  какие-то  летающие  тарелки.  Ловит  и  собирает  в  безразмерный  курджун,  пристегнутый  к  седлу.  Дроны,  догадался  Андрей.  Шпионские  беспилотники.  Наконец  увидел  воочию  объект,  который  был  темой  диплома  старшей  дочери  Юлии.  После защиты  Андрей  получил  от неё  письмо  с  цитатами  из  рассекреченной  брошюры:  «Беспилотники  меняют  лицо  современной  войны.  Армия  США,  например,  имеет  на  вооружении  восемь  тысяч  дронов.  Лучшие  -  MQ-1B  Predator  и  MQ-9  Reaper,  способные  нести  четыре  ракеты  Hellfire  с  лазерным  наведением».

     Буйство  стихии  длилось  секунд  пятнадцать,  не  больше.  Андрей  открыл  глаза  -  синее  безоблачное  небо,  горы  на  месте,  Виссарион  на  плече  возле  уха.

    -  Ты  чего?  -  спрашивает.  -  Крик  поднял,  глаза  закатились… Я  даже  испугался.  Глюки?  Какие  таблетки  тебе  ночью  давала  Ирка?
    -  Но-шпу,  наверное.  Она  всегда  дает  но-шпу.
    -  А  Петр  Федорович?
    -  Понятия  не  имею.  Петр  Федорович  плохого  не  даст. - Хочешь  сказать,  ничего  не  было?  Смерч,  землетрясение.  Сабыр  на  облаке.
    -  Это не  Сабыр.  Это я,  сын  Сабыра,  Мамасалы,  -  раздался  голос  сверху.

      Андрей  поднял  голову  -  на  горе,  над  местом  привала  стоял  Мамасалы  в  ботинках  со  стальными  триконями,  с  альпинистской  страховкой,  ледорубом  и  крючьями.

    -  Извини,  Андрей.  «Живой  камень»  из-под  ноги  выскочил.  Чуть  осыпь  не  сорвалась.  Тут  гнилая  скала.  Мы  с  ней  намучились,  когда  дорогу  прокладывали.  И  бульдозером  подрезали,  и  ломами  выковыривали  «живые  камни»,  сетками  завешивали.  Всё  напрасно.   Надо технику  безопасности  соблюдать,  каску  носить.
   -  В  рюкзаке  она.  А  ты  чего  там  делаешь?
   -  Вот,  -  показал  железяку  Мамасалы,  -  дрон.  Пиндосы  с  нашего  стойбища  запускали  -  один  в  воду  упал,  другой  на  горе  грохнулся.  Я  координаты  засек.  Промышленный  шпионаж.  Наш  сосед  Ишембай  производит  электроэнергию  из  навоза.  Двадцать пять  ватт  на  один  кубометр  бараньих  фекалий.  Если  человечьи -  сорок  ватт.  Энергоемкое  говно.  Представляешь,  сколько  киловатт  можно  выработать  на  нашем  дристалище?!  Это  же  полигон  альтернативной  энергии  будущего.  Пиндосы  хотят  украсть  технологию.  Фотографируют  с  беспилотников.  Поднимайся  сюда -  ихний  звездно-полосатый  НП  отсюда  видно.

     Андрей  не  смог  признаться,  что  страшновато,  что  парестезия,  что  ночью  был  приступ,  а  только  что  глюки  навестили.  Оторвал  задницу  от  теплого  валуна,  попрощался  с  воинственными  скорпионами.

    -  Держи  веревку - я  подстрахую,  -  подбадривал  Мамасалы.    

    Андрей   обмотался   страховкой  и,  стыдясь  своей  громоздкости,  неловко  нашаривая  ногами  уступы  и  более-менее  прочно  сидящие  камни,  полез  на  гнилую  скалу.  Наградой  за  восхождение  стал  пейзаж,  открывшийся  с  верхней  точки.  Токтогульское  море  лежало  бескрайним  зеркалом,  отражая  горный  окоём  цвета  молодой  конины  в  зеленом  борще.

    -  Вот,  -  предъявил  Мамасалы  дрон  для  осмотра.  -  Вещдок.  Я  его  в  Жогорку  Кенеше  покажу.  В  Комиссии  по  контролю.  Если  чо,  по  линии  МИДа  ноту  в  американское  посольство  забабахаем.  Подержи  эту  штуку  -  я  бинокль  достану.

     Андрей  с  опаской  принял  вещдок.  Аппарат  оказался  легким,  несерьёзным.  Повертел  так  и  этак,  выискивая  шпионскую  начинку,  глазок  видеокамеры.  Похвастался  дипломом  дочери:  мол,  наши,    россияне,  тоже  не  дремлют.  С  Юлькиной  помощью  догоняют  пиндосов. Вместе  со  спутниками  дроны  образуют  интегрированные  компьютерные  сети,  позволяющие  командиру  низового  звена  видеть  всё,  что  происходит  вокруг.

     Мамасалы  не  отреагировал,  возился  с  биноклем,  наводил  на резкость.

      -  Пидарасы!  Ты  посмотри,  чем  они  там  занимаются!

    Андрей  нашел  окулярами  американскую  юрту  и  обомлел.  Два  голых  пиндоса, не  стесняясь  дневного  света,  занимались  сексом.  Белый  пиндос  стоял  на  карачках,  черный  пиндос  молотил  сверху.  Вот  тебе  и  райская  картина!  Андрея  стошнило.

    -   У  нас  в  Кара-Куле  народу  двадцать  тысяч  и  нет  ни  одного  пидараса,  -  вернув  себе  бинокль  и  зрелище,  сообщил  Мамасалы.
    -  Откуда  знаешь?
    -  У  нас  каждый  человек  на  виду.  Без  всяких  дронов.  Если  не  дай  Аллах  что,  в  парткоме  бы  мигом  разобрались.  Надо  Майрамке  сказать,  чтоб  больше  к  пиндосам  ни  ногой.  Никакого  им  кумыса,  никакого  каймака,  боурсаков,  чучука.  Никакого  сайлык-майлык,  конской  колбасы.  Пошли  они!

     Мамасалы  с трудом  оторвал  бинокль от извращенцев и через локоть  ловко наворачивал страховочный шнур.
     -  Мне  мелкие  давно говорили  про  ихнюю пидарасию. От мелких  не  скроешь - они  всюду пролезут. Но я думал,  брешут. Ох, рынок  этот  продажный! Отец пиндосам юрту сдал  как  недвижимость.  За доллары!  Османгирей  попутал. Мол, будешь со  мной  зелеными  бумажками  рассчитываться, а сомы экономить, складывать в банку.

     -   Я,  наверно, обратно  пойду. В  Кара-Куль, - заныл Андрей. - Мне надо в  командировку собираться. На  Кумтор.

    Но  Мамасалы удержал: дети ждут, Майрамка ждет. Вы  театр какой-то  придумали.  На  ртутных  столбах. Дед  Акматалы текст для  своей  роли  придумал: «ОДИН  АМЕРИКАНЕЦ  ЗАСУНУЛ  В  ЖОПУ  ПАЛЕЦ  И  ДУМАЕТ,  ЧТО  ОН  ЗАВОДИТ  ПАТЕФОН».

     Спускаясь  к  стойбищу, Мамасалы  всё прикладывался к биноклю, с  отвращением  наводил  резкость,  смачно  плевался,  растирая плевки  триконями.

     Съёмная юрта под  американским флагом  стояла  на солнечной стороне  склона,  отгороженная от стойбища  небольшой  горкой,  усеянной  кучками  земли  над  кротовыми  норами. Кроты,  кроты - повсюду! Шпионский  андеграунд.  Бросая  вызов  миролюбивому  человечеству, НАТО нагло шло на Восток. Шло ввысь - через  авиабазу «Манас», шло  вглубь - через  сейсмоопасные  ходы под Токтогульскую  плотину. И что еще опаснее - через  женщину. В  Пентагоне всё  просчитали: баба,  падкая  на  гламурный  экстерьер, лучший  агент  влияния, проникающая  мягкая  сила. Наивное  дитя  гор,  необремененное  культурным  background’ом  типа  туалетная бумага, зубная  щетка,  прокладки, кружевные трусы и  презервативы,  красотка Майрам, конечно же, попалась в сети. Пиндосы  напоили  её  кока-колой,  угостили  жвачкой, показали скайп  и  вай-фай,  подарили  голубую  канистру  из-под  питьевой  воды  и  глянцевый  журнал  с  фотографиями  участников  гей-парада. Пропахшая кумысом  студентка  джалалабадского медучилища  клюнула  на  предложение принять участие  в  кастинге  невест,  который  объявило  на  авиабазе  гетеросексуальное  солдатское  меньшинство.  На  занятиях  по  иностранному  языку  учили  кодовые  слова,  открывающие  сердца  туземных  красоток:  махаббат,  сюйюю,  ашыктык.  Слова  разные,  значение  одно:  любовь.  В  смысле – натуральная,  традиционной  ориентации.  «Бул менин  сюйгёнюм»  -  это  моя  любовь.  На  базу  пидарасы  по  электронной  почте  послали  портфолио  с  фото,  где  Майрам  позировала  в  дырявых  джинсах  и  в  короне  царицы  Нефертити.  Успокаивали:  с  отцом,  матерью  договоримся.   Нет  такой  проблемы,  которую  нельзя  решить  с  помощью  доллара.  В  том  числе  и  проблема  Родины.  Короче, родинаны сюйюю  мы  берем на  себя.  Это  недорого.

     Между  тем,  репетиции  в  театре  на  ртутных  столбах  из  шутейных  занятий  вышли  на  уровень  серьёзного  культурного  мероприятия.  Костюмы  и  маски  Андрея  произвели  фурор.  Решили  буквы  сценария  не  придерживаться,  довериться  импровизациям.  «Василий-сан  Рябов,  -  требовал  капитан  штаба  японской  армии  Накамура,  -  открой  военную  тайну  многоуважаемой  русской  армии».  А  японцы  меньшего  звания  доставали  допросом:  «Ты за  Луну  или  за  Солнце»?  И  если  Василий-сан  Рябов  отвечал:  «За  Луну»,  его  ставили  к  стенке:  «Значит,  за  советскую  страну»!  Если  он  выкручивался:  мол,  я  за  Солнце,  мелкие  тыкали  в  него  пальцем,  кричали:  «Значит,  за  пузатого  японца»!  И  опять  ставили  к  стенке.  Отсутствие  логики  никого  не  смущало.  «Уважаемый  Василий-сан  Рябов,  признавайся,  какое  секретное  оружие  вы  будете  применять  против  нашей   досточтимой  японской  армии?  Когда  ваши  американские  союзники  сбросят  на  нашу  Хиросиму  и  нашу  Нагасаки  атомную  бомбу?»  «Не  скажу!»  -  гордо  отвечал  Василий-сан   Рябов.  «Джедай  -  банзай!  -  кричала  массовка. -  Глабализм!  Исторический  вандализм!»  И  Судьба  в  маске  египетской  царицы  Нефертити  повелевала:  «Капитан  Накамура,  согласно  традициям  нашей  любезной  Страны  Восходящего  Солнца  предоставьте  уважаемому  шпиону  Василию-сан  Рябову  последнее  слово  и  приведите  приговор  в  исполнение!»   И  Василий-сан  Рябов  выходил  в  центр  сцены  и  клал  поклоны  на  все  четыре  стороны  света,  говоря:  «Военной  тайны  я  вам,  уважаемые  японцы,  не  выдам.  А  умру  за  Веру,  Царя  и  Отечество.  Смерть  немецким  оккупантам,  япона  мать!»  И  перекрестившись,  Василий-сан  вставал  с  колен  с  гордо  поднятой  головой:  мол,  хрен вам,  а  не  военная  тайна.  И  тогда  Судьба,  махнув  белым  платочком,  приказывала  капитану:  исполняйте!  И  капитан  Накамура  командовал:  «Огонь,  пли!»  Команда  палила  из  деревянных  автоматов,  Сабыр  стрелял  в  воздух  из  охотничьего  ружья,  дед  Акматалы  картинно  хватался  за  сердце  и,  выдержав  паузу,  укладывался  на  спину,  женская  половина  труппы  в  голос  рыдала.  Все  были  в  восторге  друг  от  друга,  кричали  «браво!»,  хлопали  в  ладоши  и  поднимали  с  земли  главного  героя.  Сокур  карыя  кланялся.  Андрею  дарили  цветы  люпина  и  шалфея,  поздравляли:  «Ымынынык!» Премьеру  назначили  на  районный  День  животновода.

      Примадонне,  влюбленной  в  режиссера,  сохранить  свою  личную  военную  тайну  не  удалось.  Расчувствовавшись  после  генеральной  репетиции,  Майрам  призналась  Андрею,  что  она  не  прочь  выйти  замуж  за  пиндоса.  Мол,  с  процедурой,  с  кольцами,  платьями  у  них  на  авиабазе  «Манас»  всё  в  порядке.  Одно  плохо:  духовности  им  не  хватает.  Андрей   демонстрировал  европейскую  толерантность,  а  вот  дед  Акматалы,  воинствующий   адепт  Варшавского договора,  в  сердцах  материл  Майрамку:  «Артыська!  Нашингтон  твою  за  ногу».


      …Солнце,  испустив  последний  луч  сквозь  пухлые  облака,  зашло  за  Верблюжий  перевал,  тьма  положила  под  себя  стойбище  Сабыра,  как  вдова-солдатка  на  четвертый  год  войны  кладет  под  себя  сбитого  летчика,  вернувшегося  без  рук,  без  ног.  Темень  -  хоть  глаз  коли.  Весь  свет  вселенский  сгрудился,  сосредоточился  в  одной  единственной  точке  -  в  костре,  на  котором  женщины  варили  в  огромном  бешбармачном  казане  шорпо  из  бараньей  головы.  Время,  передав  будущее  в  руки  Аллаха,  сменило  галоп  будничной  суеты  на  дремотную  трусцу,  а  вскоре  и  вовсе  остановилось  на  тихий  ночлег.  Прикорнуло  под  бульканье  варева  и  потрескивание  арчовых  кореньев  в  костре.  Снимая  длиннорукими  ложками  пену  из  казана,  передовицы  колхоза  имени  Шевченко  изливали  из  горла  своё  недавнее  хохлацкое  прошлое.

Ой,  зацвіла  рожа край  вікна...
Ой, мала я  мужa  пияка.

    Сабыр  рассказывал  Андрею,  что  в  60-х годах  колхоз  имени  Шевченко  гремел  на  всю  область,  получал  переходящие  красные  знамена.  В  школе  была  китепкана  (библиотека)  с  книжками   Тараса  Шевченко  на  украинской  мове.  В  четвертом  классе  учили:  «Як  умру,  то  поховайте  мэнэ  у  могили  сэрэд  стэпу  широкого  на Украйне  мылой».   

     Славное  былое,  расцвеченное  радужными  колхозными  трудоднями,  профсоюзными  грамотами,  шаловливой  возней  на  кошме  под  одеялом,  медалями  материнской  славы,  посиделками  с  подружками-хохлушками  из  Жмеринки  и  Бердичева,  крепко  засело  в  подкорке  луноликих,  узкоглазых  певуний.  Мова  Тараса  ласкала  связки  кыргызских  жинок. 

Нічого не робить,  тільки  п'є,
Як прийде  до дому, жінку  б'є.

    Слепой  ясновидец  любил  пристроиться  к  этому тихому  ночному  костру,  к  сладкому  аромату  вареной  бараньей  головы,  к  теплым  бабьим  телам,  к  знакомой  с  юности  песне,  к  мове,  налегающей  на  «ы»  и  «э»,  к  Дунаю,  где  увидел  ту  самую  белую  девичью  ногу  в  черном  чулке,  ногу  преткновения  всей  его  жизни.  Высоким,  скрипучим  голосом  участвовал  в  хоре:

"Не бий  мене,  муже,  не карай,
Бо  покину  діти,
Бо  покину  дрібні, а  сама  поїду за  Дунай!"

   -  Давай,  Андрюша,  подпевай,  -  требовал  дед.  –  Давай,  худо  бэз  тэбэ  одному.

    Сокур  карыя  привлек  Андрея  к  своему  легкому,  обезжиренному  телу,  которому  нечем  было  потеть.  Положенная  ему  по  статусу  аксакала  вареная  баранья  голова,  курдючное  сало  не  откладывались  под  кожей,  на  стенках  сосудов,  сердца  и  печени,  а  минуя  пищеварительные  органы  и  желудочно-кишечный  тракт,  прямиком  направлялись  в  духовную  карму.  В  черепной  коробке  слепого,  в  беспросветном  её  пространстве  оказались  зарыты  слова  из  военного  словаря.  Время  от  времени,  к  месту и  не  к  месту, они  взрывались.  Слепой  мог,  например,  обозвать  Майрамку  словом  «коллаборационистка».  Оставшись  без  зрительного  контакта  с  миром,  не  озабоченный  мелкозернистыми  подробностями  быта,  он  воспарял  к  самым  верхним  слоям  Вселенной,  сосредоточивался  на  мыслительной  деятельности,  на  её  высшем  этаже,  на  философии.  Не  каждый   на  стойбище  мог  понять  игру  разума  титана  мысли.  Поэтому  Акматалы  особенно  ценил  Андрея.

     -  Как  ты  думаешь,  -  заводил  разговор   старый  солдат,  -  чем  отличается  человек  от  животного?
    -  Животное  машет  хвостом,  ходит  на  четырех  ногах,  -  туповато,  не  чуя  извилистых  поворотов  мысли  собеседника,  отвечал  Андрей.  -  Иные  ходят  на  двенадцати,  а  то  и  восемнадцати.  Тараканы,  например.
   -  Не  угадал,  -  радовался  неожиданной  находке  собственной  мысли  Акматалы.  -  Вот,  например,  жеребец.  Ему  никакой  разницы  нет,  какие  у  кобылы  ноги.  Вошла  в  охоту  -  он  кроет.  А  мужчина  смотрит:  какой  зад  у  женщины,  какой  перёд,  какие  ноги,  какие  чулки  на  ногах.
    -  Если  белые  ноги  и  черные  чулки,  -  понял  Андрей  элегантный  философский  посыл  слепого. -  Картинка.  Образ.
    -   Вот,  вот,  -  утвердил  формулу  Акматалы.  -  Мужик  любит  не  бабу,  а  образ  бабы.  Картинку.  Сперва  форма,  содержание  потом.  А  я,  как  ослеп,  стал  на  лошадь  похож.  Ты  Майрамке  скажи,  чтоб  не  ходила  к  пиндосам,  не  крутила  жопам  дырой.  Она  мне  ихний  журнал  показывала:  там  мужики  в  бабских  трусах.  Шпионы!  В  башке  тарелка  для  дальней  связи  -  штаб  АНБ,  Генсек  НАТО.  У  них  Бога  нет,  ни  одной  частицы  бозона  Хигса.

     Андрей  подумал,  что  Майрамка  не  из  тех,  что  убоится  пиндосов.  Тем  более  в бабских  трусах.  И за  Дунай  поїдэ,  и  за  океан,  и  нэ  дай  божэ,  щоб  на  нэї  рука  якого  заокеанца засратого  поднялась.  И  для  генома  ихнего  Майрам,  как  бомба  замедленного  действия:  она  в  их  плавильный  котел  таких  дронов  накидает,  что  через  поколение  все  пиндосы  станут  духовными  кыргызами.  Андрей  хотел  было  поделиться  свеженажитой  мыслью  с  Акматалы,  но  тот  вдруг  сменил  тему.

    -  Правда,  что  твой  отец  в  Харькове  родился?  Мову  розумие?
    -  Розумие.  Когда  они  с  мамой  эвакуировались  в  Чалдовар,  тильки  на  мови  балакал:  роспрягайтэ,  хлопцї ,  коней,  тай  лягайтэ  спочивать.

       Ночь  была  на  их  стороне  -  теплая,  звездная.  По  ощущению  Акматалы,  где-то совсем  близко,   на  расстоянии  всего-то  65  световых  лет  от  Земли  голубым  гелием  светился  любимый  Альдебаран.  Большой,  38  диаметров  Солнца.  Акматалы  огорчался:  их  космодром  маловат  для  посадки  звезды.  Он  слегка  завидовал   прорицателям  из  Города  Солнца,  о  которых  ему  читал  Андрей.  У  них  было  два  больших  глобуса.  На  одном  изображение  неба,  на  другом  -  изображение  земли.  А  на  своде  главного  купола  красовались  все  звезды  от  первой  до  шестой  величины,  и  под  каждой  в  стихах  были  указаны  ее  название  и  силы,  которыми  влияет  она  на  земные  явления.

      В  обсерватории  табунщика  Сабыра  не  было  глобусов,  зато  купол  юрты  завершался  круглым  отверстием  тюндюка,  через  который  звезды  напрямую  проникали  в  спальню  табунщика  и  его  домочадцев.  И  песня  их  лилась  прямо  в  открытый  космос,  пахнущий  бараньим  шорпо.  На  зависть  пиндосам,  которые,  зарывшись  в  кротовые  беззвездные  норы,  копали  под  великую  кыргызскую  плотину,  загоняли  в  её  интимные,  сейсмочувствительные  глубины  шпионские  импульсы  своих  термоядерных  токамаков. 

Ой, як я на лодку сідала,
Правою ручкою,
А білим  платочком  махала.

    -   А почему твой пензюк Рябов не открыл японцам военную тайну?  -  спросил  Акматалы.
    -   Потому что не знал ничего. Знал бы, открыл.
    -   Я так и думал, - завершил тему слепой.

     Он  думал. Котелок варил днем и ночью. И с ним была саныструкта  Мария. Иногда  являлась  мысль и о той немецкой фрау, с которой в  качестве  трофея снял чулки старший лейтенант Евсюков. И даже о тех русско-немецких и немецко-русских детях, которые  родились у трофейных  женщин  по обе стороны фронта.

Ой,  як  я  вернулась  до  дому,
І  горшки  побиті, І  плошки не  миті,
Ой, а  діти  плачуть, Їсти  хотять.

    Колыбельная уводила Андрея в сладкий, безмятежный сон  без  Виссарионов. «Потерянный рай», - засыпая под бульканье ароматного  варева в казане, бормотал Андрей. Он видел Майрам под кобылой в  дырявых  джинсах  с  заниженной  талией,  которые  открывали  постороннему  взгляду  молодое,  круто замешенное крестьянское тело, еще  не  переутомленное мужским притеснением.



               
Глава вторая.            

                ПО  ГРОБ  ЖИЗНИ



   - Дура я, дура набитая! - рыдала на плече Клавдии Петровны Толкачевой Галина  Николаевна Серая.
   - А я тебе что говорила? - заливалась ответными слезами Клавдия Петровна. - Я тебе  тогда еще говорила… Какой это год? Ну да, 77-й. Господи! Жизнь промелькнула. Домой  надо было везти. В Одессу. На худой конец, сюда, в Москву. Лежали бы рядом, душа в душу, на одном кладбище. И мы бы с тобой чаще встречались. Водочки бы выпили,  помолчали. Ты когда в этом гребаном Кара-Куле последний раз была?
   -  В прошлом году.
   -  И что?
   -  Стоит один одинешенек. Позабыт, позаброшен. Посреди коз. Там целое стадо. Топчут  свой же горох из-под хвоста. И камни ожили, заиграли. Сверху вниз, сверху вниз катятся,  сыплются, погребают. Постамент уже по колено засыпали. Через год-два завалят и памятник.

    И обе вновь залились слезами, вымывая из груди соль общего горя. Галина Николаевна  вспоминала давно умершего мужа, Клавдия Петровна хоронила своего, свежего покойника. Какое счастье - не пеплом в урну, в землю хоронила! И кстати, согласно  завещанию. Оказалось, когда еще написал, в советские времена, при партбилете. После  похорон Серого. Втайне от жены. Когда открыли завещание и Клавдия Петровна увидела наставление о погребении, вспомнились слова Леонида Азарьевича о решении партийных  властей похоронить Зосима в Кара-Куле и поставить памятник: «Переход на Тот свет  слишком серьёзное дело, чтобы доверять его обкому партии. Деньги на гроб, на венки, на  поминки - пожалуйста. А перелет из света в тень - это с Богом надо решать». Клавдия  Петровна помнит: тихо сказал. Хотя при его левитановском голосе шепот не получался.  Но тут случай был совсем особый. Речь шла об Ином. Ином с большой буквы. Об Ином  мире, о котором партийному человеку, члену бюро горкома и думать было нельзя. «Нет,  весь я не умру», - в шутку, но с вызовом говаривал главный инженер Толкачев в трудные минуты производственной жизни. Люди думали, что это какое-то иносказание, фигура речи. Леонид Азарьевич умел загнуть чего-нибудь этакого.

      В гробу Леонид Азарьевич был красен цветами, парадным костюмом и общей  благостью. Лицо сохранить не удалось. Это было изможденное годами лицо старика,  маленького, с седеньким пушком на голове, незначительного, хотя и при орденах. Как бы  некий сокращенный вариант Леонида Азарьевича. «Мы таперича не то, что давеча», - переглянулись вдовы.         

     Хоронили на Востряковском кладбище, недалеко от могилы Хуриева. Среди провожантов в последний путь было немало и тех, кто провожал туда же Казбека  Бексултановича: знатные люди из Гидропроекта, из Русгидро, из МИСИ, из поселка  Загорской  ГАЭС, из тульской Малаховки, где в собственном поселке, как на запасном  аэродроме, компактно заземлились выходцы из Кара-Куля, в основном пенсионный  отстой. Один человек в черной кипе представлял сам себя. Ничейный, ниоткуда. На инженера не похож. Ну, разве что на инженера человеческих душ.

     Говорили прощальные речи, и было что сказать. Главный инженер знаменитой  Всесоюзной стройки на киргизской реке Нарын, начальник строительства первой в стране  гидроаккумулирующей ГЭС под Сергиевым Посадом, профессор Московского  инженерно-строительного института, кавалер орденов и медалей, автор монографий,  изобретений, ноу-хау Леонид Азарьевич Толкачев был на самом деле человеком-эпохой в  мире гидроэнергостроения. А по части бетона, по праву, считался гением. Что и отметил  выступивший на погребальной церемонии Вилен Сергеевич Шангин, в 80-х годах  преемник Толкачева в Кара-Куле, а ныне заведующий сектором Гидропроекта. Особое  место в своей обстоятельной речи он посвятил токтогульскому методу бетонирования  массивных гидросооружений, который был разработан и внедрен под руководством  дорогого Леонида Азарьевича.

   - Бескрановый! - победоносно вскинул руку Вилен Сергеевич. - Собственной  конструкции мини-самосвалы, мини-бульдозеры! Пакеты вибраторов. И в три смены!  Передвижная металлическая опалубка на низовой грани. И что особенно важно, между  блоками в межсекционных деформационных швах устанавливали опалубку из железобетона и она оставалась в теле плотины.

      Речь Вилена Сергеевича вызвала оживление у собратьев по инженерному разуму. Они  представляли тело плотины, каждую его трещинку, родинку, впадинку, каждый его  пупырышек. Товарищи из научно-исследовательского сектора стали подсказывать  оратору про свой вклад  в плотину и метод. Вклад был поистине интимный. Они нежно  прикасались к этому телу, контролировали режим его экзотермического разогрева и  последующего остывания в блоках, а так же внутри массы всего уложенного бетона. Одновременно с бетонированием внутрь блоков они заложили тысячу триста восемьдесят  пять дистанционных приборов контроля в самых, как подчеркнул оратор из сектора, интересующих науку местах. Кроме традиционных пьезометров для наблюдения за  фильтрационным давлением и расходами, там были оригинальные приборы слежки за  напряжениями бетона в теле плотины, за гидростатическим и гидродинамическим  давлением воды на верховую грань плотины.

    В лебединую песнь влилась тема холодной войны, строительства подземной ГЭС  второй очереди, тайной, на случай атомного нападения. Тоннель на гребень плотины проектировался как противорадиационное убежище для персонала и жителей города.

   Один из романтиков НИИСа сравнил любимую плотину с пирамидой Хеопса и привел  неоспоримые данные в пользу Токтогульского колосса, который к тому же стоит на  голове. Пирамида Хеопса усечённая, первоначальная высота 150 метров. Тогда как   высота Токтогульской ГЭС - 215 метров. Сторона основания египетской пирамиды 200  метров, а длина основания плотины по потоку вместе со зданием ГЭС  240 метров. В продольном сечении по оси плотины длина 292 метров, по подошве - 40 метров. Что  любопытно,  подчеркнул докладчик, продолжительность возведения обоих гигантов  примерно одинакова: десять лет. И стоимость тоже. Если перевести в рубли и  пересчитать курсы валют, получается полмиллиарда рублей.

    Сидорову показалось, что сам усопший дрогнул и даже приподнял голову в намерении  поучаствовать в разговоре на милую сердцу тему. А когда зашла речь о пуске первого  агрегата, труп Леонида Азарьевича улыбнулся Сидорову персонально. Улыбкой авгура,  знаком Ордена, или просто подельников, которых связывало некое общее понимание подтекстов жизни и даже прямое участие в афере.

     Он и был крупной аферой - тот пуск первого агрегата. Шел последний день декабря  1974  года. Товарищ Усубалиев пообещал товарищу Брежневу трудовой новогодний  подарок. Леонид  Ильич подарки любил,  пусть даже и трудовые. Зосим Львович Серый торопил монтажников, потирал руки, приговаривая: «От сих до сих течет река, согласно  линии ЦК». Беспокоило водохранилище: пару лет подряд были маловодные годы,  проектный напор в верхнем бьефе не набирался. Сделали ставку на временную схему. Генеральный проектировщик немного покапризничал, поупирался, мол, при низком напоре в движущих сегментах агрегата возникнут опасные вибрации, но всё же аферу  согласовал. С научной точки зрения, было интересно посмотреть на поведение радиально-осевой турбины в непроектных условиях.

     Пуск был назначен на 31 декабря 1974 года. Раньше всё равно не успевали. А позже -  срыв планов, соцобязательств, пипец очередным орденам, званиям, премиям. К тому же  прекрасный повод совместить полезное с приятным. С Новым, 1975 годом. Заготовили  ящики с шампанским, банки с камчатской икрой, завалили столы закусками, виноградом,  гранатами, персиками из Ферганы, привезли мангалы для шашлыка, котлы с пловом из  узгенского риса, самса, манты, чебуреки, чайные самовары, установили мощные динамики для музыкального  сопровождения. Не просто праздник, а праздник праздников. Венец колоссальной  работы! Всё по высшему разряду.

     Для программы «Время» в приоритетном порядке определили точки съёмок, места для  записи синхронов, но Сидорова всё равно била дрожь. Хотя для неё были другие  причины. На створе свирепствовал жуткий колотун, метель обжигала лица колючей снежной крошкой, мочевой пузырь взывал к опорожнению, у деревянных будок скапливались очереди из бедолаг, которым невтерпеж. Биотуалетов тогда не знали.   

     В машинном зале в лихорадочном темпе заканчивались пуско-наладочные работы.  Зосим Львович Серый окучивал высоких гостей из ЦК, Ошского обкома партии, из  Минэнерго. Пусковым процессом командовал  главный  инженер Толкачев.

     И вот вся цепь приборов Спецгидроэлектромонтажа дрогнула стрелками мониторов, ожила. Последняя перекличка постов: к пуску готовы! Командующий смотрит на  Сидорова: а программа «Время»? Готова! Толкачев на полную мощь включает своего  Левитана: «Поднять затворы! Запустить турбину на малые обороты»! Пошла! Пошла  родимая! Сначала на низких нотах, потом выше и выше. Ура! Каски вверх, объятия, поцелуи. И вдруг… А как же без этого «друг». Как черт из табакерки, вынырнул русский характер. Натура русского человека. Ну да, то самое, о чем позже гениально скажет премьер Черномырдин: «Никогда не было и вот опять».

     Черт вынырнул не из табакерки, а натурально из стены. Из стены машинного зала, примыкающей к плотине. Черт принял образ шумного фонтана, хулигански размахивающего мощными струями воды. Залп был явно направлен в сторону агрегата. Недолет, слава Богу. Площадка разворота транспорта  на глазах стремительно превращаться в бассейн. Камера программы «Время», чудом не залитая водой, фиксирует ЧП. Что это - авария или катастрофа? У Толкачева оценка ситуации занимает секунды. Генерал! Настоящий генерал. «Опустить затвор! Стоп  агрегат»!  Ничего особенного. Мелкая пакость: над потолком машинного зала притаилась дренажная скважина для сбора профильтровавшей воды. При отделке стен зала ее примакияжили цементной штукатуркой и забыли. А когда открыли затвор, рабочим напором выбило штукатурку и вода по скважине хлынула в зал. Как говорится, водичка дырочку найдет. Всего и делов: скважину ликвидировать, швы зацементировать. Работы на пять – шесть дней. Вопрос, как быть с подарком товарищу Брежневу? Толкачев - Сидорову: «Что скажем в программе «Время»? Когда состоялся пуск? - А так и скажем, как было. На холостые обороты когда поставили? 31 декабря 1974 года. Это главное. Дальше детали, мелкие неувязки, наладка, обкатка. Фонтан из сюжета вырежем. Не будем волновать главного зрителя программы «Время». Правильно, товарищ Усубалиев? Правильно, товарищ Серый. Разведем два события: пуск агрегата и  постановку его под рабочую нагрузку. Ни одна лампочка Ильича в единой системе электроснабжения страны не дрогнула. Никакого материального ущерба социализму. Ура, товарищи! С  Новым годом! Открыть шампанское!

     Под нагрузку первый агрегат Токтогульской ГЭС поставили 6 января 1975 года. Цифра «шесть», конечно, не самая красивая, лучше бы «семь». И так перебор шестерок. В 66-м году перекрыли Нарын. Шесть, шесть, шесть… Явно где-то поблизости черти водятся. Но Леонид Азарьевич тем и велик, что догадывается, в курсе, держит в голове фактор «русского человека». Об этом факторе, кстати, и Сидорову говорил на самом первом свидании начинающего репортера с Токтогулкой: «Ты не переживай, что в «железках» не понимаешь. Я тоже не очень. И вообще не царское это дело. «Железки» дело прораба. А за нами – человеческий фактор. Вот видишь, Вася написал: «Здесь был Вася». Зачем он здесь был? Куда пошел дальше? Какие следы оставил на Земле? Узнал, есть ли свет в конце тоннеля? Смерть это конец или начало? Наши категории «Васино счастье» - «Васино несчастье». Где ему лучше – в Городе Солнца или в «Кастрюле без крышки»? Чтобы осмыслить наставления главного инженера, Сидорову понадобились годы и годы в социалистической, а затем и в капиталистической России, когда он сам, лично, на собственном опыте убедился: умом Россию не понять. И вообще ум не главное в жизни русского человека. Есть ли жизнь на Марсе, ему знать важнее, чем какую пенсию он будет получать на старости лет. Но в тот момент, момент пуска первого агрегата Сидоров был правоверный государственник, приверженец Кремля и Госплана. Его, например, беспокоил вопрос, что будет с тоннелями /сорок  километров!/ потом, когда всё закончится и строители уйдут. Леонид Азарьевич отшучивался: будем хранить шампанское. Или плодовоягодное «Угут - татту» из Джалал-Абада.

      Леонид Азарьевич Толкачев уходил в мир иной с чувством исполненного долга и, как  показалось Сидорову, в хорошем настроении. На этом свете пожил немало, 82 года. Жил  плотно, достойно. Клавдия Петровна плакала. Жалко Лёню: в старости он плохо слышал,  порой невпопад отвечал или невпопад улыбался. Из-за этого выглядел глуповато.

    -  Галя, - сквозь слезы спрашивала вдова Клава вдову Галю, - вы с Зосей долго гуляли на холостых оборотах?
    -  Дня три, - зарделась Галя. - Мне восемнадцать было уже, сок брызжет, а он напористый был, руки прыткие.
    -  А где первый раз он тебя под нагрузку поставил?
    -  В палатке. 
    -  И мы в палатке. У нас оказался один спальный мешок на двоих. А что пели в палатке?
    - «Пьём за яростных, за непокорных, за презревших грошевой уют. Вьётся по ветру  «Веселый Роджер», люди Флинта гимн морям поют».
    - А мы пели: «Люди Флинте песенку поют».
    - На Вуоксе. Речка такая. На Карельском перешейке. Там водопад грохотал, Иматра.  Осень была. Красотища. И гнус замер. Рай на земле. Рядом с Раем погранзастава, граница на замке, покой. Одна война кончилась, вторая не началась. Думали, вообще пронесет. А вы с Леней когда?
   -  В 41-м, в мае. Варзоб. Памирская речка. Скорпионов прогнали из-под камней,  палатку поставили и давай. Ненасытный. Бывало, за ночь и пять раз, и шесть. А кто против?

        Клавдия Петровна подошла к гробу, поцеловала Леонида Азарьевича, шепнула на ухо: «Старый дурак с комсомольским значком. Вечная память».

      Погребальные прения, между тем, набирали философскую высоту. Представитель Загорской  ГАЭС, видимо, по причине близости к Троице-Сергиевой лавре, перешел к  вопросу: «Есть ли жизнь после смерти»? Вопрос из категории риторических. Конечно,  есть. И, обратившись к квантовой физике, Загорский мыслитель озвучил доказательства.  Привести полную версию надгробной версии не смог бы и сам покойный /хотя, казалось, слушал внимательно/, несмотря на всю свою ученость. Разве что в кратком пересказе.

     Физик - теоретик Роберт Ланца из Университета Wake Forest в Северной Каролине  утверждает, что понятие смерти существует лишь потому, что со времен античной  Греции человечество приняло биоцентрическую теорию, согласно которой жизнь  творит мир, а не наоборот. Люди привыкли думать линейно и называть небо голубым, потому что именно таким они его видят. Мы привыкли воспринимать жизнь, как смесь  карбонатов и молекул. Однако все может быть абсолютно не так. На самом деле, в мозгу человека есть  рецепторы, на которые можно повлиять и небо будет казаться зеленым или красным. Юнг с помощью интерференционного эксперимента доказал, что  свет это волна, длину которой можно измерить. В ходе эксперимента свет из одного  источника пропускали одновременно через два отверстия в препятствии. При этом одна  волна делилась на две, за препятствием они накладывались, делая участок света более  ярким. А там, где волны не накладывались, более тусклым. Отсюда прямой вывод: смерть не является окончательным завершением жизни, а, скорее всего, переходом в  другой параллельный мир, где ее нет.

      И тут все дружно подхватили мысль Роберта Ланца. Особенно красноречивы были  люди из Русгидро, которые в процессе эксплуатации водяных мельниц своими глазами видели русалок. Причем многократно. Зав кафедрой гидроэнергетики и использования  водных ресурсов МИСИ подтвердил существование параллельного мира ссылками на  Исландию с её, так называемым Huldufolk - «скрытым народом». Шестьдесят процентов  исландцев верят в гномов, троллей, фей и эльфов. Многие видели их собственными  глазами. Исследователь Магнус Скарфединссон собрал семьсот свидетельств о встречах с  представителями параллельного мира. Он подсчитал, что существует тринадцать видов эльфов, четыре вида гномов, два вида троллей и три вида фей, описанных еще в  средневековых исландских сагах. Во дворах сельских жителей стоят небольшие  деревянные домики, специально построенные для соседей из другой реальности.  Выглядят эти существа, как обычные люди в старомодной одежде. В быту используют кресала для разжигания огня, свечи, мышеловки, берестяные короба, лапти, горшки печные и ночные, ухваты, колодцы и коромысла для ведер с водой.

     Цифры произвели впечатление. С цифрой не поспоришь. Да и Галина Николаевна  лично могла подтвердить: в Карелии, на Вуоксе тролли были реальной частью их  пограничного мира. Этого мира и Иного. Глазами вроде не видела, а кожей, сердцем чувствовала. Да и на Памире упорно говорили о скрытом народе. О двухметровом и волосатом «Васе», которого по-научному звали Снежным человеком Йети.

      - А этот, в пейсах, откуда? - Галина Николаевна показала заплаканными глазами на  человека в кипе. - Среди наших такого вроде не было…
     -  Синагога. В Марьиной роще, - прошептала Клавдия Петровна. - После инфаркта Лёня туда захаживал. Первый раз зашел  - оконфузился. Снял шапку, как в церкви. К нему человек из местных: «Вы что - не еврей»? В синагоге, оказывается, шапок не снимают.  Лёня нашелся: я, мол, еврей начинающий. Постоял на краю, заглянул  Туда и вспомнил про Бога. Заодно и про Землю Обетованную. До этого сроду не вспоминал. Ну, дали ему  кипу общего пользования. Слово за слово, так и познакомились. Изя его зовут. Изя  Абрамович. Ребе.

       Не дождавшись представления, реб Изя взял слово сам: «Шалом, господа комсомольцы. Я  извиняюсь. Я из Марьиной рощи. Мы с Лёней приятели. И он просил  меня, чтобы я пришел на его похороны и, по возможности, устроил их по Закону. Я, мол,  знаю братьев моих гидромудрых, я сам такой - забетонируют всё живое, закатают душу в  бетон. И вижу:  таки он был прав. И в общем бикицер на вашу бетонную тематику. И  слава Господу, умер не в субботу. Ибо если день смерти - йорцайт - приходится на  субботу по еврейскому календарю, всё идет шиворот навыворот. Ни благословения, ни  разрыва одежды. Порядок есть порядок. Что надо еврею при перемещении его покойного тела из морга в дом? Всего-навсего положить на живот кусок хлеба. Слава Богу исполнили. Кто из товарищей провожантов понимает по-арамейски? Нет? Я так и знал. Что за люди! Неужели нет ни одного порядочного иудея?

     -  На 1 октября 1967 года в Кара-Куле было семнадцать, - прошептала Клавдия  Петровна на ухо Галине Николаевне.
     -  Точно? На семь тысяч работающих?
     -  Точно. Я же в кадрах сидела. Писала справки для Абдрахманова, в горком. Для  доклада к 50-летию Октября. Всесоюзная стройка. Дружба народов, 123  национальности.  Русских 5842, киргизов 652, татар - 598, украинцев - 320, узбеков - 198, белорусов -53,  немцев - 43, башкир - 38, казахов - 10, осетин - 13, чувашей – 16, корейцев  - 9, евреев 17.  Начальник строительства, главный инженер, главный технолог, начальник участка  освоения склонов, директор Большого бетонного завода, начальник Гидроспецстроя, начальник Гидромонтажа, главный по гражданскому строительству. У меня этот текст вот где! Сколько раз перепечатывала.
    - Я извиняюсь, - отреагировал на справку ребе в кипе из Марьиной рощи, - как это понимать? Я имею в виду еврейский вопрос в отдельно взятом Кара-Куле. Это недоработка органов или какой-то расчет тех же органов?

    Инженеры озадачились. На планерках говорили о других вещах, справки для товарища Абдрахманова шли в обход их гидротехнического сознания. А в самом деле, как так получилось: что ни главный, то еврей. Что скажет Русгидро? Вы же преемники Минэнерго, вы играли кадрами.

    - Не, не мы. Мы только предлагали. А утверждали в ЦК, - оправдывался представитель Русгидро. – Там народ тертый, вряд ли что по недосмотру проскочит. Семь раз отмерят. Скорее всего, расчет. Проект этот  Токтогульский считался темным, с технической стороны на грани авантюры. Никто никогда ничего подобного не возводил, опыта нет, без срывов, провалов не обойдется, потребуют искать виноватых. А кто заварил кашу? Хрущев Никита Сергеевич. Но кто на него вину повесит? А если не он, то кто? Мысль улавливаете?

    - Не дураки, улавливаем, - заговорили магистры высоковольтных скреп державы. - Если в кране нет воды, значит выпили жиды! Кто же еще?
    - А если все сложится, если построят, слава многонациональному советскому народу с товарищем Брежневым во главе! - пошел на подъём товарищ из Главка. - И национальные кадры подоспеют на главные должности, зря, что ли, декан строительного факультета товарищ Толкачев вторую зарплату в ФПИ получает? Ура товарищу Толкачеву! И товарищу Абдрахманову тоже ура.

      Оратор от Русгидро победоносно обвел глазами других товарищей, как бы ожидая от них троекратного «ура». И товарищи, просветленные версией коллеги, готовы были поддержать его своим «ура», но спохватились при виде неуместного человека в кипе, напомнившего им про йорцайт: собрались-то не за здравицу, а за упокой. Хотя сам покойник не обиделся бы и за «ура». 

     Клавдия Петровна, подобно шаману, закрыла глаза, впала в транс и, раскачиваясь из  стороны в сторону, завела мантру: «Об улучшении работы с кадрами свидетельствует  рост партийной прослойки среди инженерно-технических работников. Если в 1965 году  среди них имелось 85 членов и кандидатов в члены партии, то в сентябре 1966 года, через  год после принятия Постановления  ЦК КПСС, их стало 164, увеличение почти в два раза. Большое внимание уделялось привлечению на стройку и закреплению местных  национальных кадров. Количество киргизов, работающих на строительстве, увеличилось  по сравнению с октябрем 1963 года на 210 человек».

     -  Ой, сбилась, - открыла глаза Клавдия Петровна. - Абзац пропустила. Про  образование. Лёня, помнишь? - пробил в ЦК, чтоб в Кара-Куле открыли филиал  строительного факультета ФПИ.  Тебя деканом назначили. Мы гордились: уже в 1968  году все руководящие должности и линейный персонал строительных управлений были укомплектованы специалистами с высшим и средним специальным образованием. В затылок руководящим евреям дышали.
   -  А на практику - помнишь? - приезжали вьетнамские и кубинские студенты, -  добавила Галина Николаевна. - Вьетнамцы - мелкота. А у кубинцев были гарные парни.  Не хуже евреев. 17 говоришь? И ты в этом списке?
   -  Хохлушка я. Из-под Воронежа, - с досадой призналась Клавдия Петровна. - Деревня  Девица. Мы сало солили на всю область. Меня по ошибке восемнадцатой записали. А  потом исправили, перевели в украинцев, триста двадцатой. Леня переживал: Сашку  нашего в Израиле не признают евреем. У них национальность по матери.
   -  Бедный Сашка, - посочувствовала Галина Николаевна. - Он где сейчас?
   -  В Штатах. В каком- то научном центре. Тема: теория Хаоса. Не успел на похороны приехать. Я хлопочу в рабануте, чтобы меня в еврейство перевели. Но там такие  чинодралы, на хромой козе не подъедешь.
   -  Ой, не говори, - поправила вдовий платок с кружевной черной вуалькой Галина  Николаевна. - Я сама эти круги ада прошла. Жиды, а конверты не берут. При советской власти такой бюрократии не  было.
    - Пробьёмся! - с угрожающим выражением Родины-матери заверила вдова Леонида  Азарьевича. - В синагоге  талдычат: надо соблюдать. Я соблюдаю. Щас у меня статус  онен, скорбящая значит. А как засыплем могилу землей, стану авель. Жена в трауре, то  есть. Тут строго. Первые семь дней шивы нельзя выходить из дома, сидеть только на полу, нельзя надевать кожаную обувь, мыться горячей водой и - вникай! - вступать в  сексуальные отношения. Семь дней терпежу! А в мои 73 каждый день - как дар Божий. Ночь упустишь - не наверстаешь.
       И кинулась к гробу, зашептала в холодное ухо: «Не переживай, Леня. Зашью. Каюсь -  грешная, только два раза тебе изменила.  Дура, скажешь? Точно, точно дура. Два раза всего за пятьдесят лет нашей жизни с тобой! Ты - то, поди, побольше, жидомасон мой горячий. Недавно застукала. Бес в ребро.
      По молодости Леонид Азарьевич не обращал внимания на то, что он еврей. Он был  комсомолец, никто не помешал ему поступить в столичный вуз, окончить его с красным  дипломом. В отличие от многих московских сверстников он не уклонялся от  распределения в Тмутаракань, в глухие уголки социалистической родины. Хотя еще  неизвестно, что было бы, пожелай он  уклониться, остаться  в столице. Лёня Толкачев  был романтик, готовый ехать за туманом и запахом тайги хоть на край света, знал пару  аккордов на гитаре, а уж голос! Бархатный бас-баритон. Клава, как все женщины, любили ушами и потеряла голову с первого звука. «Дан приказ: ему на запад, ей в другую сторону.  Уходили комсомольцы на гражданскую войну». С особым чувством вторила Лене: «Если  смерти, то мгнове-ен-ной, если раны - небольшой». Отдалась по первому зову, без  раздумий. Помнит: ночи на Памире черные, звезды крупные, яркие. Потому что от Памира до звезд  рукой подать. Слезы вновь брызнули, как тот фонтан в машинном зале  под Новый, 1975 год. Клавдия Петровна рывком кинулась к гробу, уткнулась лицом в  лицо Леонида Азарьевича и, не зная ни православной, ни иудейской молитвы, будучи  простой комсомолкой из-под Воронежа, затянула вперемежку с рыданием: «Дывлюсь я на нэбо тай думку гадаю: чому я нэ сокил, чому нэ литаю». Галина Николаевна Серая к  подружке приникла, присоседилась голосом и рыданиями: «Чому мэни, Боже, ты  крылэць нэ да-ав, я б зэмлю покынув, тай в нэбо злитав». И затихли на время, утирая друг дружке слезы. Аккуратно. Чтоб не размазать тушь на ресницах. И в тишине отчетливо  прозвучало: «Завидую»! Это у Вилена Сергеевича Шангина вырвалось из глубины души.  Он всю жизнь завидовал Лёне Толкачеву. Он был и моложе и, возможно, талантливее. Но ходил у него в замах. А уж такой женской любви, такой Клавы… Эх, да что говорить! Завидовал.

    Наверное, не он один в э ту минуту позавидовал усопшему. Вдовы, между тем, чуть  угомонились, а бетонщики продолжили трамбовать душу Леонида Азарьевича. Это с его подачи Кара-Куль принял на вооружение слоган про Плотину, которая нас поднимает. Бригада «снежного барса»  Мамасалы Сабирова, зависая на страховках, записала этот беспартийный текст гигантскими буквами на отвесной скале в створе Токтогульской плотины, на 130-й  отметке. Плотина и впрямь каким-то непостижимым образом поднимала бульдозеристов, бетонщиков, монтажников, инженерно-технический персонал, плановиков и бухгалтеров в горние выси, к высшим просторам и смыслам, для которых в партийном лексиконе не было подходящих слов.

     Как известно, пути Господни неисповедимы. Даже после первого инфаркта Леонид Азарьевич не ощутил своего еврейства. Только после второго. Ребе Изя приобщил его к Торе, на полках рядом с Толстым, Чеховым, Достоевским нечаянно, негаданно появились Книги бытия. Пожилого профессора из  МИСИ ждали открытия. В Ветхом завете, в частности, открылась технология  армирования бетона. Солома! Увы, всё уже было. Строители пирамид всё открыли до строителей коммунизма. 
    «И в тот же день фараон дал повеление приставникам над евреями и надзирателям,  говоря: не давайте впредь народу соломы для делания кирпича, пусть они сами ходят и  собирают себе солому. А кирпичей наложите то же урочное число, какое они делали вчера и третьего дня, и не убавляйте; они праздны, надо дать им больше работы,  чтоб они не занимались пустыми речами. И вышли приставники народа и надзиратели его и сказали: так говорит фараон - не  даю вам соломы; сами берите, где найдете.   
    И рассеялся народ по всей земле Египетской собирать жниво вместо соломы. Приставники же понуждали их, говоря: выполняйте урочную работу свою каждый день,  как и тогда, когда была у вас солома».

       -  А ты говоришь, мы Токтогульские, мы изобрели метод! - подначивал ребе  Изя. – Ничего нового! Вся строительная технология прописана в Книгах Бытия! Вот она, арматура. А чтобы залинковать раствор, использовали птичьи яйца. Если замесить на яйцах страуса, крепче железобетона. В пищу эти яйца всё равно не идут. Не кошерные.

      Леонид Азарьевич вникал в СНИПы Господни. Что кошерное, что нечистое… Век  живи, век учись начинающий иудей, осознавай избранность и предназначение.   
     «И тебя избрал Господь, чтобы ты был собственным Его народом из всех народов,  которые на земле.
     Вот скот, который вам можно есть: волы, овцы, козы, олень и серна, и буйвол, и лань,  и зубр, и орикс, и камелопард. Всякий скот, у которого раздвоены копыта и на обоих  копытах глубокий разрез, и который скот жует жвачку, тот ешьте. Только сих не  ешьте из жующих жвачку и имеющих раздвоенные копыта с глубоким разрезом:  верблюда, зайца и тушканчика, потому что, хотя они жуют жвачку, но копыта у них не  раздвоены, нечисты они для вас; и свиньи, потому что копыта у нее раздвоены, но не  жует жвачки: нечиста она для вас. Из всех животных, которые в воде, ешьте всех, у которых есть перья и чешуя; а всех тех, у которых нет перьев и чешуи, не ешьте:  нечисто это для вас.
     Не ешьте никакой мертвечины; иноземцу, который случится в жилищах твоих, отдай ее, он пусть ест ее, или продай ему, ибо ты народ святой у Господа Бога твоего».

     Всё в этих СНИПах восхищало Леонида Азарьевича. Особенно норма про иноземца,  которому можно впарить негодное, а еще лучше продать с выгодой. Ибо ты народ святой у Господа твоего и значит ты прав. Приятно было и что с кадрами в Кара-Куле партия не промахнулась, назначив на все ключевые посты  представителей избранного народа. Всех, кто был в наличности, все семнадцать. Хотя, по правде сказать, эти семнадцать  были поверхностными евреями, не соблюдавшими ни суббот, ни кашрута, и собственноручно, на скорую руку сляпанный Кара-Куль был им милее, чем далекий Ерушалаим. Господи, прости их, неразумных, поверхностных евреев. Дай им время для постижения смыслов и раскаяния. Хотя бы тех смыслов и того душевного раздрая, которым терзался в последние годы начинающий иудей Зосим Серый, когда он, как Дух над Плотью, восходил на Гору, которую именовал Синаем. В завихрениях ума, а можно сказать в зауми каракульского старца плотина из гидротехнического сооружения перевопощалась в синагогу, секретарь райкома КПСС Абдрахманов - в раввина,  а планерка на участке освоения склонов - в молебен. Планы, сроки, соцобязательства, партсобрания шли по разряду богослужения, блаженного витания в облаках с ОТБЛЕСКАМИ  СЧАСТЬЯ. Быт возносился на высоту Бытия, жизнь обращалась в Житие, слово - в заповедь. Сердце каракульского Моисея, прикрытое Золотой Звездой Героя социалистического труда, стонало: «О, Кара-Куль, сердце моё! Зачем мне жить вдали от тебя? На что смотреть мне вдали от тебя глазами, полными слез? О, бараки моей комсомольской молодости! В генах, что ли, сидят? ГУЛАГ души моей»!  А что – могло быть иначе? Ведь и здесь, в забытой богом Тмутаракани, первые колышки забили подневольные забойщики коммунизма под руководством генерала НКВД  Поддубко. И именно ему, генералу НКВД, в апреле 1962 года с трибуны X1Y съезда комсомола Киргизии посчастливилось объявить вверенный ему режимный объект Всесоюзной комсомольско-молодежной стройкой, после чего бразды правления перешли в гражданские руки ударника Днепрогэса товарища Серого. Народу понаехало со всех концов страны, так же и матчасть  – Москва, Ленинград, Харьков, Запорожье, Новосибирск, вся советская география. Турбины, умная автоматика, тонкая электроника, точно скроенное железо, уникальные, штучные изделия - это по линии  министерств группы «А», так сказать, высший сорт, а «гражданка», жильё, ЖКХ – как всегда, по линии группы «Б», из остатков. «А» и «Б» это наша страна, сынок, страна Абыкакия. И мы с тобой, сынок, абыкаки. Так уж заведено у нас: блоху подковать могём, в космос могём, а на утюги, холодильники, сапоги, дамские трусы и лифчики усердия не хватает. Не бары, небось, - считают в Кремле, - и так сойдет. Бывало, с таблеткой валидола под языком Моисей Нарынгидро протестовал: почему это мы не бары!  И с вызовом призывал стреноженных СНИПами архитекторов: «Выкиньте бараки из головы! Придури вам не хватает, архитектурных излишеств, железобетонного кандибоберу». И вздыхал: «Нам бы в штат ввести парочку единиц вненормальных, которые считают, что дамские трусы главнее статора, ротора, трансформатора. Может даже, они и есть самое главное в  жизни. Мы же придумали ненормальные профессии: монтажник-скалолаз, бетонщик-высотник. Добавим: поэт- сантехник, канделябр-электрик, акын - раб лампы. Позовите Тамару Константиновну. Надо озадачить плановиков с финансистами: пусть разработают ставку. Без дуракаваляния не построим социализм с человеческим лицом. Если строго по СНИПам, ничего лучше кастрюльки не получится. Не лицо, а гримаса. Тамара Константиновна, вы тарифы продумайте. И не жадничайте. Чтоб не меньше, чем у Мамасалы  Сабирова. Я с министром договорюсь».

       Между тем, Изя из Марьиной рощи окончательно завладел вниманием провожантов. И  проповедь его силой мысли превосходила бетонные плиты, замешанные на суперцементе марки «портланд». И сказал Изя: «А теперь то же самое, только другими словами. На арамейском.
«ЙИСГАДАЛ  ВЭЙИСКАДАШ  ШМЭЙ  РАБО:  БЭОЛМО  ДИ  ВРО ХИРУСЭЙ  ВЭЯМЛИХ  МАЛХУСЭЙ  ВЭЯЦМАХ  ПУРКОНЭЙ ВИКОРЭВ  МЭШИХЭЙ». И сказав, оглядел собравшихся у гроба и понял: мимо.
    - Что? Никто? Никто не знает кадиш? О Господи! А еще доценты. Чему только вас учили в академиях?
      Ребе Изя медленно обвел глазами собравшихся. Видно было: проникал глубоко, в самую душу. Почему-то дольше других задержал взгляд на душе Вилена Сергеевича. С укоризной покачав головой, сказал как бы ни к селу, ни к городу: «От твоей Наташки у меня мурашки». И тут же обнадежил покойника: «Вдова ушедшего в мир иной семь дней не должна вступать в сексуальные отношения». И сменив бытовой голос приятеля на трубный глас проповедника, продолжил: «Да возвысится и освятится  Его великое имя в мире, сотворенном по воле Его; и да установит Он  царскую власть Свою». Запомнили? Когда еврей умирает, в рядах тех, кто верит в единого Бога и претворяет в  жизнь Его слова, возникает брешь. Но когда сын или другой родственник становится на  его место и продолжает его дело в этом  мире, душа покойного торжествует. В этом и заключается смысл того, что сын покойного говорит «Кадиш ятом» - «Кадиш сироты».  Если у покойного нет сына, «Кадиш ятом» говорит его брат. Если нет сына и брата,  говорит хазан, уполномоченный синагоги. То есть я. А ваше дело в нужных местах - я  буду делать паузы - отвечать хором: «Амен. Амен, йегей шмей раба». Да будет великое  имя Его благословенно! Мудрецы наши говорят, что если еврей отвечает «Амен, йегей  шмей раба», вкладывая в это все силы своей души, то на Небесах отменяют вынесенный ему приговор, даже самый тяжелый.   Понятно? Итак. «Да возвысится и освятится Его великое имя в мире, сотворенном по воле Его; и да приблизит Он приход Машиаха Своего - при жизни вашей, в дни ваши и при жизни всего Дома Израиля, вскорости, в ближайшее время, и скажем: амен»!
     Ребе Изя сделал паузу.  «Амен»! - нестройно возгласили гидросооруженцы, даже те, кто не имел отношения к нации избранных /но таких было не так много/. - «Амен, йегей шмей  раба». И тут раздался звук, отсутствие которого беспокоило Сидорова. Мобильник!  Без него атмосфера отдает  мертвечиной. И тут жизнь ворвалась. Трубка разразилась резким звонком и легковесным рингтоном - сороковая симфония Моцарта. «Интеллигент, твою мать»! - дёрнулся Сидоров. Нахальный вызов мобилы подчеркнул особенность момента: это было сборище лузеров, выпавших из сети. Полковнику никто не звонит. Вне роуминга, блин.  Нормальные люди настоящего времени живут, не отрывая глаз от экрана смартфонов, айфонов, планшетов. Они сверлят глазом окошки гаджетов с таким исступлением, будто  пытаются выведать там дорожную карту к Истине. Они в сети! Они на связи! О, Инстаграм души моей! Иные  блаженно улыбаются: видать, нашли её, Истину. Где-нибудь в бутиках, в секс-шопах, на порносайтах. А подержанные унылые господа, будни которых оживляют лишь очередные похороны коллег и сверстников, уже не ищут ни счастья, ни истины. Проехали. «Осторожно, двери закрываются».

     - Извините, я сейчас не могу. Я на кладбище, - прошептал хозяин трубки.

      Хазан Изя раздраженно метнул в паству: «Я же просил отключить мобильники»! - и   продолжил Кадиш-Йорцайт.  «Да будет великое имя Его благословенно во веки веков! Да будет благословляемо и  восхваляемо, и прославляемо, и возвеличиваемо, и превозносимо, и почитаемо, и  величаемо имя святого Творца, благословен Он, и скажем: амен»!

        И сказали. Наконец, проповедник смилостивился над паствой, завершив кадиш по-русски.
    -  Да будут дарованы с Небес прочный мир и счастливая жизнь нам и всему Израилю, и скажем: амен!
      И, глядя на Клавдию Петровну, переходящую из статуса онен в статус скорбящей авель, деловито сообщил:
     - Первую трапезу после похорон готовят друзья или соседи. Надо обязательно съесть что-то круглое - фасоль или вареное яйцо.
   - Съедим круглое, - ответил за всех скалолаз-монтажник Мамасалы Сабиров, представлявший на мероприятии младшее, национально ориентированное поколение. Разумеется, кавалер ордена  Ленина. Разумеется, депутат Верховного Совета. Разумеется, член ЦК. - Съедим круглое и горячее. Прямо из тандыра. В Малахово. Наши уже звонили: жертвенную лошадь доставили из Башкирии, костры под казанами развели.

     На поминки в Малахово ехали вереницей автобусов. Сначала под впечатлением  Кадиш-Йорцайт обсуждали, причем тут прочный мир и счастливая жизнь в Израиле, когда провожаем в мир иной гражданина России на Востряковском кладбище? Никто не против мира в Израиле, но нельзя ли расширить географию счастливой жизни во всемирном масштабе, типа «Миру – мир», или хотя бы «Слава КПСС»? Потом тема Израиля как-то иссякла. А когда на мосту через Оку  запахло Русью, в старых дураках с  комсомольским значком проснулась интернациональная молодость, ожила, вспенилась трепетом личной жизни и запела словами, которые знали все.

Над палаткою стелются низкие тучи,
Кувыркается в воздухе сером листва.
Это всё чепуха, будто я человек невезучий,
Ни к чему нехорошие эти слова.

 С неба льётся вода дождевая,
Лишь бы сердце не мёрзло во мгле.
Что ж ты, ветер, поёшь? Не того отпеваешь,
Я иду, я ещё оставляю следы на земле.

    Тверже всех слова знали женщины. Скорбящая Клавдия Петровна и сидящая рядом Галина Николаевна, восстанавливая в памяти милые сердцу картины производственной и личной жизни в молодые годы, с энтузиазмом начинали очередной куплет.

 На привале портрет в рюкзаке откопаю,
 Положу на ладонь дорогие черты.
 Пожелтело лицо, а любовь всё равно голубая,
 Как земля, если глянуть с большой высоты.

       В Малахово приехали к вечеру. Поселок завораживал роскошным видением Золотой  Орды времен Куликова поля на фоне медного зарева. Чисто, блокбастер. В центре картины царственно воздымалась большая белая юрта для курултаев высшего ранга. Вокруг теснились юрты  поменьше - для хозяйственных нужд и подсобного персонала. Подсобники в рабочих чапанах  хлопотали у горячих тандыров - пекли лепешки. На семи кострах в необъятных казанах нарубленная гигантскими кусками варилась конина. Молчаливые женщины, украшенные серебряными и медными монистами, в безразмерных платьях белдимчи и сафьяновых ичигах разделывали кишки жертвенной кобылицы и начиняли чучук нутряным салом и ливером. Щедро оплаченные профессиональные плакальщицы кошок айтчуулар при появлении автобусов из Москвы приступили к отработке ритуала, вдохновенно исторгая скорбь, рвали на себе волосы, царапали лица. Станиславский не смог бы придраться: всё подлинно, натурально, до крови. Так положено поминать ушедшего к Аллаху знатного кыргыза. Леонид Азарьевич Толкачев, по убеждению токтогульских потомков Батыя, был истинным кыргызом. Крупным, не меньше батыра Аджимулука. Он переступал с вершины на вершину, подобно шагающему экскаватору, и горы под его ногами тряслись на семь баллов по шкале Рихтера. А однажды, в сердцах, батыр Талкачу кетменем своротил скалу преткновения в Нарын, отчего в долине разлилось море, развелась сырость и аксакалы, познавшие благородную болезнь радикулит, стали кавылять, заложив руки за спину. Настоящие, номыр-помыр, кавылеры!

     Легендарный Талкачу, конечно же, оставил на камнях отпечатки своих подошв и ладоней и краеведы показывали туристам гранитные валуны, которыми он жонглировал, как в цирке. Аксакалы рассказывают, что Талкачу на праздниках животноводов после благодатного дождя двумя руками брал радугу за концы и выгибал её в обратную сторону. Умел удивить народ!

     Приехавших с кладбища москвичей усадили в ханскую юрту и перед поеданием поминальной конины озвучили родовой кадиш на хрестоматийном языке предков. Лексикон камлающего молдо в островерхом войлочном ак - калпаке с узором бараньего  рога содержал гораздо больше знакомых слов, чем арамейский раввина Изи. Даже без перевода русское ухо угадывало, что речь идет о великих батырах по имени Серыгол и Талкачу, вооруженных «зрычатка и пытыл зажигания», а также орудиями большого  калибра - гынаратыр, трынсфарматыр. Ой-бой! Нарын - ривер дражит, своим руслом нэ быжыт, сапсем смирный. Ны тудым, ны судым. Был мал-мала рычка - стал балшой море.  Сары. Желтое, значит. От глины с горных склонов. Зачем море? Ны знаем. Кагда-ны-буд  в камунызма прыгадыца.

     Согласно сказанию, Талкачу сильно прибавил в габаритах - рост, сила, аппетит,   магнитное и электрическое поля внутри и снаружи. У него повысилось давление - 180 на  240. Волосы стояли дыбом, как антенны. Голова барражировала в верхних слоях  атмосферы. При ходьбе за спиной бушевал шамал, воздушные потоки пугали  турбулентностью. Плечами Талкачу упирался в борта ущелья, глаза извергали  высоковольтные молнии, уста изрыгали громовые децибелы, на лбу горели лампочки  Ильича мощностью сто пятьдесят ватт. В карманах таскал зрычатку: левый карман  -  дынамыт, правый карман - пластыт. Как даст! 

     Сказитель вдруг прервал мантру, открыл  глаза, поднял к небу, задумался.

   - Пардон! - сказал. - Ны так. Наоборот: правый карман - дынамыт, левый карман -  пластыт. Эпос надо всё точно, как в аптеке.

      Анамнез батыра, включал также точные замеры кардиограммы, холестерина, глюкозы,  сведения о каждодневном меню. Талкачу кушал за один присест два полуторагодовалых барана, выпивал кумыс от дюжины белых кобылиц. Он сменил вероисповедание, национальность и родовую принадлежность, перешел в журт таласских саяков.   
     Эпос населяли злые и добрые духи. Среди добрых чаще других упоминались Биражна,  Кысыга и кара-гуль Быназырхута. Главного злого духа, шайтана звали Дымшиса. Он  ведал запасами гыныраторов и трансфырматыров. Жадный, курва! Японский катырпилар ны дал. Дорого.

     Остатки недоеденной лошади завернули в платки, чтоб забрали с собой, угостили  детей и родственников. Так положено у киргизов.
     Москвичей разобрали по домам малаховские каракульцы. Сидоров оказался в компании с Вареником, начальником проектной конторы жилищного сектора, куда Хуриев определил Андрея. Планировалось, что со временем, когда Андрей обрастет Кара-Кульской патиной, переболеет плотинным вирусом, его переведут в Малахово для архитектурных излишеств, типа кафе, дома культуры, парикмахерской, наконец. Ну, и свой дом построит -  назло и вопреки СНИПу. Пусть уходит от «бараков мечты», если так уж невмоготу.   

   - Вернусь в Кара-Куль, - поделился планами Вареник, - полетим с Андреем на Кумтор. Там канадцы золото роют в горах, а вместо бараков поставили жилой модуль из сборных  конструкций. Постоянно жить на Кумторе нельзя: четыре с половиной тысячи метров над уровнем моря, горная болезнь, обмороки, кровь из носа. Работают вахтовым методом. Но в человеческих условиях. Хуриев дал задание изучить и внедрить на Верхнем Нарыне. Хотя яснее ясного, это работа в корзину. Будущее каскада зависло над пропастью суверенитета.

      Вдов, Клавдию Петровну и Галину Николаевну, забрала к себе Тамара  Константиновна, жена преемника Хуриева на посту начальника всея Нарынского каскада Владимира  Шевелева. Тамара была кореянкой и, как многие корейцы, обладала феноменальной памятью на цифры и при сменах начальства оставалась первой дамой экономического блока управления. Цифры были убийственные. На электроэнергию суверенной Киргизии не было спроса. Вроде как зря старались. Последнюю надежду подала та  самая, эпическая черная роза Востока Беназир Бхутто, премьер-министр Пакистана с  дипломами Гарварда и Оксфорда. Она лично приезжала в Киргизию, беременная. В Оше  поднималась на святую гору Тахт-и-Сулейман просить милости Аллаха. И за дитё, и за  себя лично. На благо своей страны намеревалась купить нарынское электричество. Дело за малым: как доставить в Пакистан? Надо построить ЛЭП через земли пуштунов в  Афганистане. На том и расстались. А вскорости Черная роза навсегда отбыла в небеса. Скорее всего, в Рай.

    -  А куда подевался этот инопланетянин из Марьиной рощи? - вспомнила вдруг Галина  Николаевна. - Он не поехал в Малахово?
   -  Я звала, - объяснила Клавдия Петровна. - Ни в какую. Ему нельзя конину. Бог не велит. Конина да еще с кумысом. Мясо и молоко вместе. Практически смертный грех. А вам, кстати, как конина? Не жестковата?
   -  Жестковата. На похоронах Зосима Львовича, помню, резали годовалого жеребенка,  еще не знавшего ни седла, ни упряжки. Тот был сладкий, сахарный, - вспомнила Тамара  Константиновна.
    -  А кумыс? Леня любил, - всплакнула авель Клава. - Особенно Суусамырский.
    -  Башкирский  -  не то, - согласились каракульцы. -  Высоты не хватает, высоты над уровнем моря. Одно дело равнинные луга, другое дело альпийские.
    -  Вот сукин сын этот Изька! –прорвало Клавдию Петровну. – Вслух, при всех:  теперь тебе по закону для скорбящих, никакого секса. У тебя семь дней шива.
    -  Бедная, - посочувствовала подруге Галя Николаевна.
    -  Издевался поп иудейский! На возраст намекал…
    -  Наоборот, Клава: на потенциал. Ты у нас еще ого-го! Особенно если в кожаных туфлях на стуле и нога на ногу. Сегодня-то можно.
    -  Тамара, а свечи у вас есть? Надо, чтобы все семь дней авелута в доме горели свечи.

     Свечи были. Владимир Николаевич нашел, выключил мертвый электрический свет,  чиркнул спичкой, зажег живой огонь восковых свечей. Атмосфера преобразилась. Из густой тени в углу веранды, из мира иного вышел Леонид Азарьевич, подсел к столу, по-хозяйски положил руку на колено Клавдии Петровны, беззвучно запел.

         Разрываются в воздухе тучи на части,
         Появляется первая в небе звезда.
         Это всё у людей называется счастьем
        На земле, на которой любить нам всегда!

       Никто и не удивился. Девять дней душа усопшего здесь еще, рядом с живыми. Всё  слышит, во всем участвует. И в хоре, и в обсуждениях. По окончании песни Леонид  Азарьевич потрепал Клавдию Петровну по щеке, встал и, шутливо погрозив жене пальцем, мол, смотри мне! семь дней!,  исчез, ушел в мир иной.

     -  Два раза всего, - утерла слезу авель  Клава. - И то - когда дело было? Сорок лет назад.  Там в купе, в вагоне морячок ехал на дембель. Соскучился. Сама не знаю, как всё  случилось.
    -  Химия, - объяснила Галина Николаевна Серая.- Не виноватая ты.
    - «Мы долго молча возражали», - без осуждения пропел из «Кохинора» Владимир  Николаевич.
    -  Володь, - обратилась к мужу Тамара Константиновна, - завтра на обратном пути в  Москву завезешь нас в Поленово, чтоб успокоить Клаву. Там картина на эту тему - во всю стену. По Евангелию - Христос и  грешница. Книжники и фарисеи привели к Иисусу  женщину, замеченную в прелюбодеянии, и сказали, искушая его: "Моисей в законе заповедовал нам блудниц побивать камнями. Ты что скажешь? - Кто из вас без греха?» -  ответил  Иисус. И сказать нечего. Не переживай, Клава. Кто из нас без греха? Не мы придумали химию. В крайнем случае, исповедуемся и покаемся. Правда, Володь?
    - Пойдем на воздух, покурим, - уклонился от прямого ответа Владимир Николаевич.

      Ночь накрыла Малахово. Черная, непроглядная. Как напоминание о Мире Ином. Огоньки сигарет освещали носы курильщиков. Зябко стало. К Владимиру Николаевичу бросилась лайка Агата, прильнула к руке.

   -  А водка и правда качественная, - выпустив дым, сказал Владимир Николаевич. -  Спасибо Апасу Джумагуловичу. Я с ним по телефону говорил. Сам на похороны  приехать не смог, прислал соболезнование и сыйлык на поминки. У него ликеро-водочный бизнес в Домодедово. Фирменная фишка – очистка «лепестками» из Кара-Балты, технология уранового производства. Для поминальной трапезы сделали партию, десять ящиков «НарынГЭС  арагы», на этикетке  плотина Токтогульской  ГЭС.

    Чокнулись за Апаса Джумагуловича, бывшего Председателя Совета Министров Киргизии. Беспокойный человек, чуткий, душевный. И водка уж точно не хуже  «Путинки».

     -  В Кара-Балте спиртзавод был предприятием коммунистического труда, - продлил  тему Владимир Николаевич. - Когда в 91-м сыновья  первых лиц делили между собой активы, один подмял под себя ГСМ, а другой - спирт. 

     Сказал и осёкся. Что-то крупное, темное пролетело рядом. Сгусток какой-то темной  материи, темнее ночи. И все почувствовали. Даже лайка Агата хвост поджала.

    -  Страшно?
    -  Страшно.
    -  Птица Сирин тут рядом живет. Неясыть длиннохвостая. Днем спит, ночью  шарахается.

      То, что Владимир Николаевич назвал Сирином, улетело в параллельное измерение,  растворилось во тьме. Остался звук, протяжный, нечленораздельный? АНАХЕРА-А-АА…

     -  Он, - встрепенулась Клавдия Петровна. - Лёня! Он. Точно он.

       Никто и не возражал. Понимали: Леонид Азарьевич Толкачев, смеясь, расстаётся с прошлым, включая любимую Клаву и Нарынский гидроэнергетический каскад.

     -  Нахера, нахера, - бурчал под нос Владимир Николаевич. - Процесс нравится. Я  люблю ГЭС строить.



Глава третья

                ХОРОШО  ЛЕТИМ

     Хоронили Александра Дмитриевича Дрозда узким кругом достойных, конкретных людей. Человек двадцать, не больше. В основном мужчины.  Дорого одетые - длинноносые лакированные туфли, итальянские пиджаки,  элегантные галстуки, белые, тонкие рубашки от LouisFabel и Giovanni,  золотые перстни, бриллиантовые запонки. Солидным господам соответствовало и престижное, даже пафосное место упокоения: Волковское  кладбище на Благовещенском взгорье в Сергиевом Посаде, рукой подать от  Лавры. Роскошью форм и отделочных материалов мемориал возвышался над простонародными  надгробьями обширного города мертвых. Втоптанный в  грязь, свергнутый с профессионального олимпа Александр Дмитриевич в  самых смелых своих  мечтах не мог представить себе такого превосходства на переходе из этого мира в иной. Он  возлежал в окружении массивных  черных крестов, куртуазных мраморных изваяний, гранитных художеств по  эскизам модных дизайнеров. Гроб был из ценного дерева, с ручками, с бархатной обивкой. По счастливому стечению обстоятельств /или по знаку  свыше/, в час погребения зазвонили колокола Лавры. Отпевание совершал авторитетный среди прихожан отец Михаил из кладбищенской церкви Воскрешения Лазаря. Прощальную гражданскую панихиду на краю могилы начал Петр Николаевич Монтекрист, человек высокого роста, очень худой, с наколками на запястьях крупных кистей под белоснежными манжетами.  Наблюдательный человек без труда мог догадаться, что руки Петра  Николаевича, как и всё его большое тело, были носителями специфического культурного слоя строго охраняемых северных галерей. Такой охране могла  бы позавидовать даже галерея Уффици.
     Петр Николаевич сказал, что хотя Александр Дмитриевич не был  человеком их близкого круга, партнеры взяли на себя ритуальные  процедуры, выделили почетное место на своем приватизированном участке из  уважения к особым заслугам усопшего перед страной, народом, а последний год и  перед их авторитетным сообществом. Товарищ Дрозд в  недалеком прошлом был настоящим генералом, в смысле, генеральным  директором Токтогульского каскада электростанций, который вырабатывал  несметное количество киловатт-часов низкой себестоимости, был  заслуженным  изобретателем СССР, руководил беспрецедентными  /правильно сказал, без «н» перед «д», как это сплошь и рядом в речи нынешних хозяев высоких  кабинетов/ операциями по сборке  крупногабаритных турбин и доставке их самолетом «Руслан» из Харькова на военный аэродром в Андижане с последующей транспортировкой через  горные перевалы армейскими тягачами «Ураган». Заводская сборка  гигантских металлоконструкций, требующая микронной точности, избавляла  технологию от доводки кувалдами на строительной площадке и обеспечивала  казне миллионы рублей экономии, а народнохозяйственному комплексу  страны полугодовой выигрыш во времени. Этих слова провожающие встретили аплодисментами, но Петр Николаевич погасил их властным жестом, а затем передал слово другому солидному господину с  мужественными чертами лица, украшенного шрамом на шее, - Сергею  Васильевичу Врубелю.
Сергей Васильевич сообщил, что лично он знал Александра Дмитриевича  не так много времени, но зуб дает /зря он так, подумал Петр Николаевич/, что  гений производства электроэнергии был конкретным порядочным  человеком, не выёживался /тут Сергей Васильевич нашел соответствующий месту действия синоним/, содержал в идеальном порядке рубильники,  розетки, наружную и внутреннюю проводку, проводники и полупроводники их загородной резиденции. Короче, генерал был свой в доску, неожиданно и очень кстати  оказался толковым лепилой, умело перевязывал, делал уколы, если чо, ставил клизмы, компрессы, врачевал самодельной мазью, гидравлической системой дыхания по методу академика Неумывакина и очень прискорбно, что такой человек скончался преждевременной смертью  от тромба, закупорившего его собственную кровеносную систему. Мир праху его! Сергей Васильевич повертел головой вправо и  влево, ослабляя давление галстука на шрам. Позже Вареник узнал, что этот нервный тик остался с того времени, когда неправильные бородатые люди в  горах пытались взять Сергея Васильевича, по их выражению, за красный  галстук. Не успели, подфартило - пришли  свои, правильные, безбородые. Взяли за красный галстук бородатых.
     Третий оратор Гиви Кондратьевич Арестофан сокрушался, что покойник не успел осуществить планы по строительству «гидрушки» на лесном ручье, протекающем близ их резиденции. По замыслу Александра  Дмитриевича, микрогэс гарантировала мали… пардон, резиденции надежное автономное электроснабжение и зимой  освободило бы голову от мороки с дровами для буржуйки. Пусть земля ему будет пухом.
     Следующий спикер, Эммануил Генрихович Незабудков, не удержал слезу, вспомнив, как Александр Дмитриевич, читал ему вслух страшную книжку одного стрёмного итальянца про город Солнца. Типа, город особого режима. Как в шизо, но с сексом по строгой государственной разнарядке и  физиологической необходимости. От сих до сих. Ни одна женщина в этом городе не могла  вступать в сношение с мужчиной до девятнадцатилетнего  возраста, а мужчины не назначались к производству потомства раньше  двадцати одного года или даже позже, если они имели слабое телосложение.  «Прикинь - а!» - оглядел собравшихся у гроба господ Эммануил  Генрихович. Господа, прикинув, скорбно кивали головами: беспредельщики.  А Эммануил Генрихович /для своих  - Эмма/ продолжил цитировать  шизоидные правила сексуального поведения в городе Солнца. Некоторым  юношам позволялось и до двадцати одного года сочетаться с женщинами, но  только с бесплодными или же с беременными, чтобы не доводить дело до  запретных извращений. Пожилые начальники заботились об удовлетворении   половых потребностей более похотливых и легко возбуждающихся, узнавая  об этом или по тайным их просьбам, или наблюдая их во время занятий в  палестре. Однако же, держал колоду, раздавал карты и назначал козырей только авторитет службы  деторождения, подчиненный непосредственно правителю Любви. Тем же, кого уличат в содомии, делали выговор и заставляли носить на шее башмаки в знак того, что они извратили естественный порядок сочетания полов. При повторном преступлении наказание увеличивали  вплоть до смертной казни.

    -  Ты слушаешь? - закричал Андрею в ухо Вареник.
    -  Слушаю. Плохо слышно.

    Они уже полчаса летели в вертолете, позади осталась Чуйская долина,  впереди чернела теснина Боомского ущелья, в которой геликоптер заскучал  и стал набирать высоту. После унылых колхозных пейзажей разворачивалась  яростная, режущая глаз  картина первозданного Хаоса. Господь то ли  недоработал, то ли специально оставил первоначальную натуру, как  космический сад камней.
     -  До меня очередь так и не дошла, - прокричал  Вареник. - Нас там  человека три было каракульских. Еще четверо москвичей, из гидропроекта.  Организаторы обзванивали по записной книжке Дрозда. Кого-то не было в роуминге,  кто-то проигнорировал, суета заела. Я Александра Дмитриевича последний раз видел, кто бы догадался! - в лесу. Зимой, в Москве, на  Варварке. Там комнату выделили  им, ветеранам, от главка. Совет мудрецов. Дрозд был мудрецом по Нарыну, пытался впарить РАО Верхне-Нарынский  каскад. Тему переносили из года в год, чувствовалось: дохлый номер. Хотя про запас карту держали. Может, пригодится в геополитических играх.  Встретились случайно. Он говорит, поедем ко мне, посидим по - человечески, у меня в распоряжении целый дом отдыха. А рядом, говорит,  если захочешь, Загорская ГАЭС. Наши построили, каракульские, под  началом Толкачева. Интересное сооружение. Миллион двести тысяч  киловатт  мощности, как Токтогулка. На электричке добрались до Сергиева  Посада, там машину раздобыли, внедорожник. Заехали в лесную, богом  забытую глушь. Какой-то заброшенный пансионат. Окна выбиты, крыша  деревьями прошита. Он себе директорский номер приспособил. Рамы  застеклил, буржуйку раздобыл, дров напилил, наколол. Бойлер поставил,  душевую кабину. Каждый день брился. Обязательно костюм, свежая  рубашка,  обязательно галстук. Рассказывает: как-то ночью шум-гам,  стрельба. Оказалось, бандитская малина. Пять звезд. Серьёзные люди, в   законе. И ничего, обошлись без хамства. С понятием, с  уважением к возрасту и заслугам  перед Родиной и братвой. Погоняло дали - генерал - камердинер. Типа, смотрящий  по камере. Продукты, снабжение - как в Средмаше. Allinclusive. «Александр Дмитриевич, - говорят, - хочешь - рыбинку доставим, хочешь - зажигалку, или батончиков. Будешь жарить, сколько эрекции  хватит. Ты не стесняйся - живое дело». Эх, ма, ротор - статор. Лучшие годы жизни!

      На сороковой минуте полета под геликоптером открылась нескончаемая,  пронзительная синь Иссык-Куля и в восходящих потоках над ним стало  сильно потряхивать. МИ-8, взбудораженный крупной дрожью, то и дело  проваливался в глубокие воздушные ямы, в желудках пассажиров холодело,  руки искали опоры, голова жаждала приюта в Божественном провидении. Канадский инженер Жан, летевший с коллегой Джеком на очередную рабочую вахту, шевелил губами, читал Книгу Бытия: «И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды,  которая над твердью. И стало так».

    -  Гарно! - восхитился второй канадец Джек, разглядывающий Киргизию  через иллюминатор.

      Канадцы были украинского происхождения, в недавнем комсомольском  прошлом Ваня и Женя, вращались в кругах патриотической диаспоры,  кокетничали знанием мовы. 

    -  А щоце там? - интересовался Жан. - А цэсэло Полтавка, - подыграл Жану Вареник. - А ось там сэлоТарасовка. А дальше Червоный прапор, Кызыл-Диканька, Покровка,  Сретенка, Преображенское. - Що? Заблукалы? Мабуть, цэнэ Кыргызстан, а нэзалэжнаВкраина? - троллили  канадцы. - А дэ ж аборигены? - Щебудуть. Щепонаидуть, - успокоил Вареник.

     Андрей приник к иллюминатору. На вертолете летел первый раз в жизни. Правду сказать, большого удовольствия не испытывал. От железной бочки, занимавшей четверть пассажирского отсека, разило керосином,  подташнивало. Картина, лишенная крупных  планов, деталей, после первых  минут полета над озером стала просто нейтральным открыточным фоном.

    -  Ускользающая красота, - констатировал Вареник. - Не Айвазовский.
    -  И не Дивитан.

    Виссарион высунул ус из своей отолярингологической темницы. Как  всегда, гундосил, вытирал сопли, которые скапливались в местах его постоянной дислокации, в сообщающихся тоннелях, штреках, пазухах, гайморовых полостях.

    -  И не Левитан, - подозрительно покосившись на Андрея, подтвердил  Вареник. - Никакой драматургии. Тишь да гладь и Божья  благодать. Окурок некуда сплюнуть. Токтогульское море с перевала Сабыра круче. Твой слепой друг Акматалы был бы разочарован. 

     - Я плохо помню Дрозда, -  прокричал Андрей Варенику. - Когда я  приехал в Кара-Куль, его уже не было.
     - Его обидели. Скверная история. На втором агрегате случилась какая-то мелкая  авария. Он сам полез ремонтировать, не туда сунул руку, отрезало  палец, уехал в Бишкек на операцию. Его за глаза обвинили в аварии и на  место генерального срочно поставили товарища Иманалиева. Заодно оттяпали  коттедж на Пойме: мол, служебный. Александр Дмитриевич сгоряча уволился, уехал в Нурек на рядовую работу.
     -  Он звонил отцу из Нурека. Отец переживал, что на похороны не успел. Был где-то в командировке. Чем, кстати, кладбищенская история закончилась?
    - Силовой операцией. На словах Эммануила Генриховича про содомию и смертную казнь раздался выстрел и Петр Николаевич, простреленный в голову, аккуратно упал в яму, предназначенную для Александра  Дмитриевича. А рядом пали еще двое участников прощальной церемонии. Господа в итальянских костюмах, бриллиантовых запонках и галстуках залегли на могилы, за мраморные изваяния, откуда ни возьмись, стволы  появились. Батюшка поп из церкви Воскрешения Лазаря, повозившись под рясой, достал пистолет Макарова. Оказался очень умелым стрелком - до пострига, выяснилось, воевал в Афгане, десантник, без пяти минут Герой России. Хотя причем тут Россия? Вернулись без ног, без рук, без глаз - а Россия говорит: я вас не посылала. Это Советский Союз. Афганцы обиделись, пошли по вагонам с концертами и протянутой рукой, на  гонорары церковь построили. Пристрелят кого по профессиональной  привычке, по динамическому стереотипу руки - покаются. Батюшка  отпустит грехи. Что им смерть? Привычное дело, бытовуха. Как шипами розы уколоться. Кровь за кровь,  смерть за смерть. Цена жизни - копейка. Это я в штаны наложил. К счастью, бой был скоротечный. Два трупа и раненый с нашей стороны, три трупа - со стороны понаехавших из Махачкалы. «Повыр-мовыр, номур-помыр, - констатировал  Калбек  Мамыркалиевич,  ответственный за поминальный плов. - Какую обедню, бл…испортили, суки»! Ну, правда, обидно было, все так чинно шло, благородно, базар тщательно отфильтровали, душа радовалась, водочка класса премиум дожидалась, в казане с андижанским рисом томился сладкий дагестанский барашек… Как не понять это «бля» Калбека Мамыркалиевича?  Но это была единственная прореха в фильтре базара. Простили. В конце концов, восточный человек, МГИМО не кончал, всё по фене да по фене, культур-мультурный словарь ограниченный. Петра Николаевича из ямы /без суеты, деловито/ достали, лужу крови песочком прикрыли, Александра Дмитриевича в яму положили, землей засыпали, крест поставили. Новопреставленных воинов батюшка перекрестил: «Афганы вы  мои, афганы! Пасынки мачехи-родины»! Велел по-быстрому перенести к  нему в нижний предел для совершения положенных процедур. А Эммануил  Генрихович, зажимая кровь на рукаве, всё пытался привлечь слушателей к печальной повести о невыносимом сексуальном режиме, который ввел начальник Любви в городе Солнца.
      «Когда мужчины и женщины на занятиях в палестре, по обычаю  древних спартанцев, обнажаются, то начальники определяют, кто  способен, а кто вял в совокуплении и какие мужчины и женщины по  строению своего тела более подходят друг другу; а затем после тщательного омовения допускаются к половым сношениям каждую  третью ночь. Женщины, статные и красивые, соединяются только со  статными и крепкими мужами; полные же - с худыми, а худые - с полными,  дабы они с пользою уравновешивали друг друга. К совокуплению  приступают, только переварив пищу и помолившись Богу небесному».

      Пассажиры уткнулись головами в иллюминаторы, углубились в  созерцание амбициозной киргизской земли, напичканной ураном, радоном и  мелкодисперсным золотом. Вертолет отклонился от морской синевы, ушел  вправо и стал набирать высоту, поднимаясь над твердью Терскей-Алатоо по  узкому каньону с риском задеть винтом скальные борта. Порой простор  расширялся, горы оставались внизу хаотическим лежбищем окаменевших  динозавров и ящеров. Геликоптер вписывался в изначальный космический  контекст, inpotentia, в образе птеродактиля.

   -  Я люблю речи у гроба, - сообщил Андрею Вареник. - Стоя на Краю, на Пороге, спикер концентрируется на сакральном, как бы празднуя победу текста слов над их смыслом.
    -  Например? - попытался сдвинуть мозги с тормоза Андрей.
    -  Например, Эммануил Генрихович. Утерев слезу, он сформулировал  сокровенное: НУ ЛАДНО - СТАЛИН. ВЕРНИТЕ, ХОТЯ БЫ, БЕРИЮ. 

      А на кой хрен авторитету Эмме Лаврентий Берия - линейной логикой не  осилить. Это к психотерапевту, тут диагноз. Можно представить, как приятно было бы интеллигентному Эммануилу Генриховичу Незабудкову услышать от доктора в очках и белом колпаке: «Батенька, да у вас душевный разлом, вызванный столкновением конфликтующих идей, ценностей, эмоциональных реакций, верований, наконец». «Во бля»! - сказал бы Эммануил Генрихович, победоносно бросив взгляд на простонародье, лишенное такого душевного разлома между идеями и ценностями. У них на корпоративном Волковском кладбище, на могиле авторитета Сёмы Благоверного золотой краской по белому мрамору так и было записано: «Всё для человека, всё во имя человека». Кто сказал, что это главная европейская ценность? Ворюги! Наша она, истинно социалистическая. Правда, еще в плоть и кровь не вошла. Пока в лозунгах пудрит мозги. И не только у искалеченных войной афганцев. Зосим Львович Серый интернациональный долг в Афгане не отдавал, а диссонансом идей и верований обзавелся.

     Ни с того, ни с сего у Андрея вспотели ладони. Руки вспомнили эту историю раньше глаз. В иллюминатор он увидел тот самый полуостров, что разделяет заливы санатория «Киргизское  взморье» уранового комбината и дома отдыха Академии Наук. Клин пустынной земли, заросший облепихой, аконитами, населенный фазанами, змеями, ящерицами, километров пять шириной. Вид сверху открывал плоскую безмятежную картинку,  раскрашенную в жовто-блакитные цвета. Трудно было представить, что в этом благостном, лишенном видимой драматургии местечке они едва не отдали концы.
     Генеральный директор комбината Ежов подарил отцу на две июльских  недели свой санаторский коттедж. Отец взял с собой Андрея, влачившего  телегу жизни архитектора панельных микрорайонов во Фрунзе. Коттедж поразил Андрея буржуйской роскошью: две спальни, просторная гостиная с импортной югославской мебелью, какой-то особый японский телевизор, гигантский немецкий холодильник, хрусталь в баре, ванна и туалет с хромированной сантехникой, бильярд с помпезным столом. До той поры слово «Средмаш» мало что говорило Андрею. Нечто абстрактное, далекое, секретное - «Почтовый   ящик». Офисные женщины за соседними кульманами  шушукались про сказочное снабжение, копченую колбасу, «шпроты», красную икру, мандарины без новогоднего повода. Теперь он сам вступил на территорию страны Мандаринии. Здравницу за тремя шлагбаумами украшали роскошные розарии, павлины на лужайках, теннисные корты, эллинг, яхты. Отец, любитель гребли, получил в полное распоряжение капроновую двухвесельную лодку, легкую в управлении, ходкую. Ни до, ни после ничего подобного в жизни Андрея не было. И про отцовский статус он здесь кое-что понял. С корреспондентом программы «Время» даже Генеральному Директору Уранового Комбината не западло выпить виски в приватной комнате отдыха, соединенной с рабочим кабинетом.
    Через неделю Игорь нагрянул: у них, у сборной по пятиборью, лагерь в соседней Долинке. «Ах вы, буржуи! Я тоже так хочу». Помахали теннисными ракетками на корте, погоняли шары на бильярде, потом втроем сели в лодку, поплыли к академикам – приятели отца позвали на пиво с вяленым чебачком. Обогнули мыс и тут он врезал - внезапный, неподвластный прогнозу «горняк», дует с гор в сторону моря. Сначала отнеслись легко: ну, дует и дует. Неужели не справимся? И – раз! И – раз! Весла рвут упругую толщу воды, отец меняет галсы. И - раз! И - раз! Приятное сопротивления воды, координация сил: спина, ноги, плечо. Лодка слушается, скрипят уключины. Но что-то странное накатывает. Берег уходит. «А ну, дай-ка я». Андрей садится за весла. И - раз! А вот уже и белые гребешки с легким намеком, волна качает, несет суденышко в открытое море. Игорю не терпится: дай-ка я. Игорь на веслах с трех лет. В те ранние солнечные годы отец сажал его в лодку с утра, как проснется. Бабушка Паша варила ребенку манную кашу,   
вооружала кастрюлькой и ложкой, потом они с отцом вместе и по очереди гребли в тихом затоне, разглядывая длинные плети водорослей, причаливали для купанья, по малой и большой нужде, потом наступал час еды. Отец, как кочегар в паровозную топку, закидывал Игорю в открытый рот кашу. Тот уминал её за милую душу и мгновенно засыпал на корме. Два часа сна на воде, полдник и снова на веслах. В четыре года Игорь уже плавал брассом и управлялся с лодкой самостоятельно. В пять лет отец определил его в секцию пятиборцев. Тренер Мирошников у бортика командует водоплавающей группе: по порядку номеров - рассчитайсь! Первый,  второй, третий, четвертый…. Шеренга по росту, Игорь в конце, самый младший. На первой тренировке разревелся: считать умел только до десяти, а тут оказался восемнадцатым. К окончанию школы стал мастером  спорта. В общем, в лодке сидели не слабаки. Однако же, и «горняк» пёр, как танк, напролом. Отец  принимает весла от Андрея - что-то липкое, красноватое. Кровь! Чего у  тебя? - Мозоли лопнули. У отца мозоли старые, задубели. В прямом  смысле. Он с пятиборцами в дубовой роще у физкультурного  института по деревьям  обезьянничает, на ветке подтягивается. Весла на воду! И – раз! Вода барашками вскипает, недружественная, холодного бутылочного цвета. Как же так! Мы же свои, нас четверо: трое в лодке и за бортом Иссык-Куль, родная с детства стихия. И вот уже лодку захлестывает, и надо вычерпывать воду. А нечем. Беспечность, легкомыслие, никаких спасательных средств. Вся одежда - плавки. А ну-ка Сидоровы - раз, два - взяли! Еще раз. В четыре руки. Или мы не мужики? Или мы не Сидоровы? И уже грозовой темной тучей надвигался вопрос: за что?
    А «горняк» всё гонит и гонит лодку от берега - тупо, равнодушно,  предательски. Обидно. Как же так! Иссык-Куль - мы одной крови. Да, мы знаем: ты  можешь закусить удила! Когда  навстречу друг другу задуют ветры из Боома и Кара-Кола, такой смерч поднимается! Конец света. И как раз в этом месте, в срединной части акватории. Дьявольская круговерть волн  и ветров. «Горняк» по баллам умеренней, без завихрений. Но упертый, как  бык. Они не собирались бросать вызов этому зверю, хотели просто  покататься на легкой веселой лодочке. Два весла, три пары рук, три головы.  Концентрат Сидоровых.
    Струхнули, честно сказать. Еще шаг и прощайте, товарищи, все по местам, последний парад наступа-а-ет. Пришел час парадной одежды. А на них только плавки. О, Провидение! О, Боги! Как его, главного по морской  стихии? Посейдон? У Андрея в виске стучит: за что? за что? Отец вне подозрений. Как жена Цезаря. С незапятнанной репутацией. В детской поликлинике, куда носил Игоря в первые три года жизни, висел на Доске почета лучших  родителей. У него даже греха прелюбодеяния не было. Хотя…А Римма? Римма уже была. Со всем полноценным любовным воодушевлением. Ну, Римма это святое. Короче, рано Сидоровым уходить, еще пригодятся.

    С отцом Андрей познакомился в Свердловске. Его, трехлетнего, мать  привезла из родного гнезда во Фрунзе. Так сказать, предъявила в натуре. До  того - всё в письменном виде и буклет в виде гармошки из маленьких  фотокарточек:  щекастый бутуз в клетчатом пальтеце, в кепке - вылитый   Игорь Ильинский. Родился в отсутствии отца, из недоношенной двойни.  Братишка - кило триста - тут же, в роддоме помер, Андрей - кило семьсот,  синенький  -  продолжил жизнь в шумной квартире бабки Тамары, которая  руководила и молодой матерью студенткой, и немногочисленной родней по  линии Сидоровых. Купала, не вынимая сигарету изо рта, пепел стряхивала в  корытце, пробовала воду локтем.
     При первом знакомстве на Урале отец показался Андрею страшным  мужиком грубой уличной породы с красным обветренным лицом. Ладони  жесткие, царапали, когда отец брал за руку, проводил по щеке. Отец был землекопом, кайлом, клиньями и кувалдой вспарывал мерзлоту, рыл  траншею для прокладки канализационных труб. ЖКХ, типа. Вес и объём фигуре  придавали ватные штаны, валенки, телогрейка, шапка-ушанка. Уши  завязывал шнурком на затылке. Была зима, адский холод. 
     В пятницу, по семейному графику, отец забирал Андрея из детского сада.  Сначала шли в зоопарк по соседству с садом. Там вежливые зебры  здоровались с Андреем, кивали  головами. Андрей отвечал тем же вежливым  манером, кланялся. После зоопарка шли на трамвайную остановку, отец брал  Андрея за грудки, одной рукой поднимал над головой и таким манером  втискивался через плотную толпу в вагон. Ехали долго, на окраину города,  где улица Чайковского пересекалась с улицей Трактористов. По пятницам в  саду детей спать не укладывали: короткий день. Андрей ухитрялся засыпать  в трамвае, зависши под потолком на отцовой руке. С него падали валенки,  шапка, варежки, шарфик. Всё это им выбрасывали из вагона в открытую  дверь, когда, продравшись через толпу, они вываливались на своей остановке. До дома еще топать и топать, минут двадцать  пешком - мороз лютый, вьюга в лицо. Сил нет идти. Отец по ходу сочинял  оперное сопровождение: «Андрей, Андрей, самый главный воробей. Не боится он мороза, не боится он пурги. Не текут из носа слёзы. Десять пальцев, две ноги». Ария ненадолго отвлекала Андрея от страданий, на очередной десяток шагов против ветра он чувствовал себя сильным, ничего не боящимся дядей Степой, милиционером. Но скоро снова приходил в отчаяние, и отцу приходилось сочинять новую арию, типа: «Гав, - сказала мне собака. - Я сказал собаке «гав». Будет наш  Андрей иакать, а ишак кричать гав-гав». Завороженный Андрей кричал  «и-а»!
     Он был честный, порядочный человек. Искренний. Самокритичный.  Рассказывал: «Сегодня в садике рисовали птичек. У всех детей птички как  птички, а у меня херня какая-то. - Кто это сказал? - Алевтина Ивановна,  воспитательница наша».
     Когда во дворе лепили из битума пирожки, а потом продавали их, как в  магазине, Андрей покупал и ел взаправду. «Скорая помощь» еле откачала.  Про пожар во дворе рассказывал: «Плиехала  пазяльная масина и пливезла пазяль».
    Мать Андрея плакала, требовала вернуться в тепло, во Фрунзе. У отца не  хватило характера противостоять, да, собственно, и аргументов против не  было,  копать ямы, шурфы, траншеи можно и в теплых краях. Они оставили  квартиру на углу Чайковского - Трактористов и уехали к мамам, папам,  бабушкам, дедушкам, в тепло, где были яблоки и Радиокомитет, который  вооружил отца рабочим инструментом в виде неподъёмного магнитофона  «Репортер-2» и динамического микрофона, похожего на гранату «лимонка».  Первое время отец скучал по кайлу и грабарке, а потом пообвык и стал  колесить по горным дорогам Тянь-Шаня. Параллельно родил семилетнему  Андрею брата. Андрей в школе хвастал: папа у меня молодец - утром  яичницу мне пожарил, в школу отвел, а вечером братика мне родил. Мама  участвовать в этом деле не могла, так как в это время была в больнице. 
    Отец мотался по республике, всё больше по её верхним ярусам:  строительство грандиозного тоннеля на дороге Фрунзе – Ош, снеголавинные  станции на перевалах Тюя-Ашу, Ала-Бель, каскад  ГЭС на Нарыне,  заоблачные пастбища. Летом брал сыновей с собой, крепил мужскую дружбу романтикой - ночевали в палатке, поближе к воде, к речке, разводили костер, пекли картошку, варили чай с  дымком. Обожали поездки на Иссык-Куль. Как-то в затоне Чолпон-Атинской биостанции на лодке подплыли вплотную к стоящему на якоре катеру  гидрометслужбы. Катер протянул руку через иллюминатор и спросил женским голосом: «Мальчишки, хотите пирожок? С яйцом и рисом». Игорь всерьёз поверил, что корабль может говорить человеческим голосом и что у него есть человеческие руки. Пирожков вкуснее в их жизни не было. Не хуже, чем те, что из битума на улице Чайковского угол Трактористов.

     В общем, обижаться на голодное детство Андрею не приходилось. Оправдываясь за свои неудачи и промахи перед занудой Виссарионом, он валил на геном.  Мол,  человека  делает  прошлое.  Более  того,  человека  делает  позапрошлое.  Хотя валить  на геном  было  нечестно.  Его  личный  геном,  по  крайней  мере,  состоял  из  двух  ветвей.  По  материнской  линии  гонору  выше  крыши.  Особенно  у  бабки  Тамары.  Малограмотная,  невнятной  таборной  родословной  -  то  ли  цыганка,  то  ли  румынка  по  фамилии  Мардарь  -  сумела  захомутать  дворянского  отпрыска,  потомственного  инженера  Семенова  из  семьи  создателя  Исторического  музея  на  Красной  площади  в Москве.  «Мы  Семеновы!»  - это  была  её  главная  фамильная  ценность.  И  мать  Андрея  была  заражена  этим  вирусом.  И сестра  матери.  И  младший брат.  Да,  мы  такие!  Мы  Семеновы.  Но  Андрей,  увы,  был  Сидоров.  И  по  отцу,  и  по  деду,  и  по  всему  Сидоровому  корню  из  Тамбовской  деревни  с  говорящим  названием  Дурово.  Ничего  не  попишешь,  характером  Андрей  уродился  в  отца,  человека  лишенного  честолюбия,  карьеризма,  амбиций,  наконец.  Отец  ничего  не  добивался  потом  и  кровью,  плыл  по  течению,  выезжал  на  способностях.  Ему, как говорится,  давалось.  Без  особых  усилий.  Без  участия  силы  воли  и  силы  духа.  Хотя -  и  это  странно  -  на  всех  поворотах  судьбы  он  был  в  топе,  в  первой  тройке.  В  призах,  в  цветах.  В  школе  серебряная  (не  золотая!)  медаль,  в  спорте -  в  сборной,  но  не первым номером, в  профессии  -  финалист ТЭФИ,  но  не  лауреат.  Небезуспешный,  однако,  и  не  успешный.  Не  сказать  что  второго  сорта.  Скорее,  первого.  Но  и не  высшего.  В  компании  -  не  солист,  второй  голос.  Не  то  чтобы  заурядный.  Однако  и  незаурядный  -  перебор.  Скорее,  наполовину  полный,  чем  наполовину  пустой.  Чтобы  быть  в  призах,  достаточно  таланта.  Чтобы  стать  чемпионом,  требуется  характер. Характер  бьёт  талант  в  одни  ворота. Не  возникал,  приспосабливал  условные  рефлексы к  обстоятельствам,  имитировал.  Не  жил.  Как  бы  жил.  Проколотое  колесо,  из  которого  через  незаметную  дырочку  тихо,  по-английски  уходила  страсть.   

     Осознавая  генетический  комплекс  вины,  отец  пытался   как-то  подправить  биологический  код  сына  истинным  коммунистическим  воспитанием,  был  не  прочь  переложить  личные  родительские  заботы  на  широкие  плечи  НарынГЭСа,  подвергнуть  мелкотравчатого  участника  архитектурной  массовки  Гипропроекта  высокочастотному  духовному  облучению Плотиной.  Каракульцы,  и  даже  сам  Зосим  Львович  Серый,  не  последний  человек  в  синедрионе  мудрецов,  всерьёз  принимали  красное  словцо  комсомольского  пустозвонства:  «МЫ  ПОДНИМАЕМ  ПЛОТИНУ  -  ПЛОТИНА  ПОДНИМАЕТ  НАС».  К  небу.  К  Леонардо,  Микеланджело,  Гауди.  Как  поднимают  Собор  Парижской  Богоматери,  Кельнский собор, пирамида  Хеопса,  пирамиды  майя… Отец,  наивно  веривший  в  магическую  силу  слова,  надеялся,  что  такая  Плотина  поднимет, подправит  генетику,  заразит  амбициозностью  сына.  Рассчитывал,  что  Андрей  сумеет  прыгнуть  выше  головы,  как  прыгали  обрученные  с  Плотиной  Серый,  Толкачев,  Хуриев,  Шангин,  Бушман,  Шевелев…  Мол, у  людей  этой  когорты шея  устроена  особым  образом,  без  механизма  оглядки.  Они  могут  только  вперед  и  выше.  Первым  делом,  первым делом…  кто  бы  сомневался  -  Плотина,  конечно!  Плотина  по  статусу  -  с  большой  буквы,  человек  -  с  маленькой.  Он  для Плотины,  а не  она  для него.  Плотина  -  инженерный  шедевр,  машинный  зал -  дворец для турбин, отделанный  зеленым мрамором. А  мы, служители Высоты,  как-нибудь обойдемся бараками,  железными  вагончиками, времянками, перекантуемся в  «кастрюле без  крышки», плюс сорок в тени. Без  горячей  воды,  с удобствами  во  дворе, несовместимые с ванной, биде, мягкой постелью, кондиционером, стиральной  машиной, салфетками…  На первых порах. Вот построим Плотину и заживем, после электрификации всей страны при полном торжестве социализма, во всеобщем Городе Солнца.  Людям снятся иногда голубые города…  А пока… Кстати, отец, хлебнувший прелестей барачной жизни в уральской тайге на очередной Всесоюзной стройке коммунизма, был из той же породы верующих в это «пока». Хотя, повзрослев, мог бы заодно и поумнеть, присоединившись к тем согражданам /в очередь – страшно подумать! - за гражданином  Серым и гражданином Хуриевым/, кто понял, что нет  у нас ничего более постоянного, чем «временные трудности». Краска с голубых городов облупливается быстрее, чем строятся Плотины, бараки становятся местами постоянного проживания, а удобства во дворе своим зловонием забивают  самые концентрированные запахи тайги.  Крамольные мысли стали закрадываться в головы строителей светлого будущего: ни одна, даже самая высокая Плотина не должна быть выше человека, какого бы роста он ни был. Да, кефир, да клистир и теплый сортир. Позже это назовут либеральными ценностями, раньше это называлось мещанством. Фу, мерзость! 

   - Андрей, ты чего? Тебе плохо?
   - Мне хорошо. Задумался. Правда, что ли, первые колышки в Кара-Куле забили зэки?
  - Скорее всего. А как иначе, если первым начальником был генерал НКВД?

     Канадцы, между тем, затеяли дискуссию над журналом с картинками  НЛО: гуманоиды и некие архитектурные мечтания.

    - Вот смотрите, - кричит канадец, показывая Варенику и Андрею  журнальное фото. - Проект вашего парня, из России. Егор Орлов, Казанский  архитектурно-строительный университет, дипломная работа «Cybertopia».  Сочетание цифровых и физических миров, город, который мгновенно  изменяется в зависимости от потребностей его жителей. По мнению автора,  аналоговые города исчезнут, а на их место придут цифровые, виртуальные поселения, кибермиры с внутренней географией и со своими законами физики.
    - Реально, в системе прямоугольных проекций, такой пейзаж представить трудно, - Андрей никак не мог выбраться из паутины ночных дебатов с Виссарионом.
    - Это вызов, мой друг Снипер-Чехов, - откручивая пуговицу на Андреевой куртке, прокричал Вареник. - Вызов здравому смыслу, природе и даже Городу Солнца.
   - По большому счету, весь мир это посланный нам вызов неопределенностей, - подключается к разговору канадец Жан с Книгой Бытия. - И найти себя в этом перепаде изменений невероятно трудно. Куда идем?
     - Этот вопрос не имеет ответа в принципе, - стало ясно, Жан сел на любимого конька. - Человек слаб. Нет ни одной астрологической эпохи,  когда бы человечество справилось с вызовом Творца. Не зря конец Эпохи  Рыб назван Концом Света. Вся Библия полна предсказаний близкого  крушения. «Силы небесные поколеблются…земля и все дела на ней сгорят».  И у всех пророков плач по Вавилону: «Пал, пал Вавилон…»
     -  Кюн бюттю, - поддержал тему Вавилона Вареник.
     -  Что это значит?
     -  Конец света. Кокустан болгон  бюлгюн. Армагеддон.
     -  Истинно Армагеддон. В обращении Христа к ученикам астрологи видят  символ:  «При входе вашем в город встретится человек с кувшином воды;  последуйте за  ним  в дом, в который войдет он, там приготовьте Мне  пасху». Кувшин воды - созвездие Водолея. По пророчеству Захарии, две  третьих человечества будут уничтожены. А это четыре миллиарда. Из трех  человек останется только один. Это круче, чем крах империи инков.
     -  Круче, - согласился Вареник. - Анахера тогда всё?
     -  Что это такое - анахера? - спросил Жан.
     -  Ну, это такой синоним слова «смысл». Анахера значит, в чем смысл.
     -  В чем смысл - это хороший вопрос, - догнал, наконец, канадец Джек. -  Мы строим вокруг себя свой мир с вызовом: мне ваша реальность надоела, мою реальность творит мое воображение. Мой мир в книге, в музыке, живописи. Я строю вокруг себя «personal  space» - личностное пространство, свою персональную экологию.  И я в нем живу.
     - Мой друг Андрей, тоже строит свое пространство, - подхватил тему  Вареник, - мечтает рвануть за флажки от СНИПов. Одни называют таких мечтателей маргиналами, другие - странными людьми. В Х1Х веке их называли лишними  людьми. Хотя они были во все времена - люди, которые рвут паутину привычных связей и отваживаются на честный, откровенный разговор с самим собой. Так сказать, тихо сам с собою, с внутренним голосом: зачем? почему? доколе?

     Вареник, довольный своей эскападой, продолжать посыпать раны солью, мол, от СНИПа  не убежишь, он твой скелет, несущий каркас. Он прорастает, как трава сквозь асфальт.

     -  Как тебе это нравится? - проскрежетал над ухом Андрея Виссарион. - Мы с тобой, оказывается, лишние люди. Ветром надуло. Полагаю,  космическим. С Альдебарана.
     -   Шел бы ты, альдебаранец по сокращению штатов, как аппендикс. За  ненадобностью.
     -   Сам ты аппендикс, антигерой нашего времени! - обиделся Вися.

     Свернул рыжие усы в трубочку, ушел в тень гайморовой пазухи, включил тараканье радио. По радио пели: «Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной». Что-то кололо в бок, хрящик какой-то сложной носовой перегородки. Иной мир, мир иной. Надо вписываться, а не получается.  Оправдываясь за свои неудачи и промахи, Андрей валил на геном.  Мол,  человека  делает  прошлое.  Более  того,  человека  делает  позапрошлое.  Его  личный  геном,  по  крайней  мере,  состоял  из  двух  ветвей.  По  материнской  линии  гонору  выше  крыши.  Особенно  у  бабки  Тамары.  Малограмотная,  невнятной  таборной  родословной  -  то  ли  цыганка,  то  ли  румынка  по  фамилии  Мардарь  -  сумела  захомутать  дворянского  отпрыска,  потомственного  инженера  Семенова  из  семьи  создателя  Исторического  музея  на  Красной  площади  в Москве.  «Мы  Семеновы!»  - это  была  её  главная  фамильная  ценность.  И  мать  Андрея  была  заражена  этим  вирусом.  И сестра  матери.  И  младший брат.  Да,  мы  такие!  Мы  Семеновы.  Но  Андрей,  увы,  был  Сидоров.  И  по  отцу,  и  по  деду,  и  по  всему  Сидоровому  корню  из  Тамбовской  деревни  с  говорящим  названием  Дурово.  Ничего  не  попишешь,  характером  Андрей  уродился  в  отца,  человека  лишенного  честолюбия,  карьеризма,  амбиций,  наконец.  Отец  ничего  не  добивался  потом  и  кровью,  плыл  по  течению,  выезжал  на  способностях.  Ему, как говорится,  давалось.  Без  особых  усилий.  Без  участия  силы  воли  и  силы  духа.  Хотя -  и  это  странно  -  на  всех  поворотах  судьбы  он  был  в  топе,  в  первой  тройке.  В  призах,  в  цветах.  В  школе  серебряная  (не  золотая!)  медаль,  в  спорте -  в  сборной,  но  не первым номером, в  профессии  -  финалист ТЭФИ,  но  не  лауреат.  Небезуспешный,  однако,  и  не  успешный.  Не  сказать  что  второго  сорта.  Скорее,  первого.  Но  и не  высшего.  В  компании  -  не  солист,  второй  голос.  Не  то  чтобы  заурядный.  Однако  и  незаурядный  -  перебор.  Скорее,  наполовину  полный,  чем  наполовину  пустой.  Чтобы  быть  в  призах,  достаточно  таланта.  Чтобы  стать  чемпионом,  требуется  характер.  Характер  бьёт  талант  в  одни  ворота. Не  возникал,  приспосабливал  условные  рефлексы к  обстоятельствам,  имитировал.  Не  жил.  Как  бы  жил.  Проколотое  колесо,  из  которого  через  незаметную  дырочку  тихо,  по-английски  уходила  страсть.   

    
      Терскей заполнял географию между Иссык-Кулем и Китаем  фантасмагорией горных хребтов, поражая пассажиров вертолета пейзажами Страны Хоббитов.
    Из кабины вышел  командир экипажа Грязнов.
  -   Кто  тут  Сидоров?

      Андрей  сознался: я Сидоров.

   - Привет отцу передай. Мы с ним на леднике Голубина зависали, они с камерой спускались на внешней подвеске. На ретранслятор «Баубаш-ата» летали - один шаг от пропасти. Чуть с работы не  выгнали за нарушение техники безопасности. Он где сейчас? Последний репортаж, что я видел, из Кирилло-Белозерского монастыря.
    - Он писал: рядом с Кирилловым Ферапонтов монастырь. Там сохранились фрески Дионисия, - подтвердил Андрей.
    - У нас монастырей нет, а чудес навалом. Мы щас чуток отклонимся от стандартного маршрута. Есть на что посмотреть. Потом расскажешь отцу.  ЗИККУРАТ. Космодром инопланетян на зависть Спилбергу. Мы этот космодром облетим по кругу.

     Зиккурат предстал отдельно стоящей конструкцией в виде гигантской бочки из отполированного базальта. Макушка срезана, как ножом, ровная  площадка размером с футбольное поле, проколотое черными дырами. Вне  всяких сомнений, рукотворный модуль стартового комплекса.

     - Поразительно! - запричитали канадцы. - Точно такое же сооружение  нашли в штате Вайоминг. - Один в один. Престол Дьявола посреди равнины. Высота 400 метров, диаметр основания 300 метров, диаметр вершины 80 метров. Всё в тумане легенд - НЛО, трехглазые гуманоиды из Иных миров. Нашли органику внеземного происхождения. Якобы, этот занесенный из Космоса гумус дал начало Земной жизни. Якобы, в пещерах скрыты лаборатории, откуда пришельцы наблюдают за землянами.         

    Командир Грязнов поддержал канадцев.

    - Это точно. Академик Спирин доказывает: жизнь занесена к нам из  Космоса. И все мы немножко инопланетяне. Сто тысяч лет назад произошел гравитационный коллапс в молекулярном облаке. Образовалась протозвезда, окруженная сгустками вещества. Из них потом сформировались Меркурий, Сатурн, Юпитер и прочие планеты, включая Землю. В космических реакторах появился мир РНК, зародилась жизнь. На Землю органику занесли метеориты, четыре миллиарда лет назад.

    Грязнов был серьёзен, будто пересказывал виденное собственными глазами.

    - На этот престол наши скалолазы поднимались: Мамасалы, Балинский, Аксенов, - сообщил Вареник. - Там тоже слой биомассы. Толстый. На штык лопаты. Взяли  пробу - оказалось, птичий помет. Экскременты ястребов. Академик Алтымышев использует эти экскременты в бальзаме «Тяньшань  мюрёгю». Вытяжки входят в рацион космонавтов.
    - А как вы объясняете, что такие же сооружения существуют и в других  точках планеты? - наседали канадцы.
    - Типовые сооружения Всемирного Разума. Всё строго по генеральным  СНИПам.  Даже отдельные Недоразумения. Тот же Хаос.
    - Я же тебе говорил, - пропищал в ухо Андрею Виссарион. - Формула  Хаоса, догматы Разума.

     Андрей прикинул в уме: когда в его жизни появился этот зануда  Виссарион. Точно! Как раз в той истории с «Горняком», чуть-чуть и кранты.  И  не умели молиться. Тогда и прорезался внутренний голос. А что он мог?  Какие такие особые слова знал? Только «мама»! Все слова на Краю в двух  слогах: «Мама!» Но вслух ни один из троих не произнес. Ладони в кровище,  нестерпимо саднят от соли, а они гребут, гребут…
      Оно пришло в один миг - избавление. Будто лопнула пружина. Или Он  услышал: «Мама»! И не обиделся, что не Его, Господа, призывают. Потому  что «Мама» это и есть Творец, Создатель. Это одно из  Его имен. Может,  самое  главное. «Если чо, говорит, так и молитесь: Мама! Хоть в голос, хоть  шёпотом, хоть про себя. Я услышу».
     Вёсла хлопнулись в воду и, лодка, до той минуты бывшая игрушкой в  руках Морского дьявола, вдруг прыгнула каким-то невероятным реактивным  манером, перескочила через волну, плюхнулась носом в провал между  гребнями и рванула к берегу. Легкая, счастливая, как законная мужняя жена, опроставшаяся от бремени.
      Героического эпоса типа «Прощайте, товарищи» не случилось. Господь  решил: не сегодня. Потом, как-нибудь в другой раз. А пока по заданной  формуле, по учрежденному в Небесах СНИПу. «Горняк» дует ровно час сорок, на сорок первой минуте сдувается, увядает, как доблестный орган  Геракла на исходе легендарной ночи, когда он сочетался с пятьюдесятью дочерями гостеприимного царя Феспия в награду за убийство Немейского льва в горах Киферона.
     Из последних сил догребли до берега, до отцовских приятелей,  перегрузили  лодку на  бортовую машину и отправили к месту приписки, а  сами, бесславно, по-тихому прошмыгнули  в директорские апартаменты на  «Москвиче» орнитолога Эмиля Шукурова с пакетом вяленого чебачка в утешение.

     - По мне, так лучший аналог жилого модуля - юрта, - пошевеливая усами, талдычил в ухо Андрея Виссарион. - И вообще, в принципе, по характеру,  архитектура это не наше призвание. Если бы не отец…
    - А что  отец? - огрызнулся Андрей. - На чистого художника, куда-нибудь  в Суриковское я бы не потянул.

     Разговор был беззвучный, но Вареник расслышал. И конечно, не мог не  вставить свои три копейки.

    - Ты же резво начал. С дипломной студенческой работой сходу попасть в  список реальных, юбилейных объектов - это круто. «Ай пери», салон  красоты на улице 22-го партсъезда, центр столицы. В Гипрострое  прикалывались: нашему  Сниппер-Чехову повезло с прорабом. Сам  Усубалиев, первый секретарь ЦК. Каждую неделю отчет на планерке: как  план, как график? Чуть что - секир башка.
    -  Чач тарач. Парикмахерская.
    -  Не скромничай. «Ай пери»! Салон, мрамор розовый, мрамор белый,  зеленый, гранит, лестница, как в оперном театре, зеркала…Это вам не панели  ДСК.  Кстати, Усубалиев знал, что ты сын того самого Сидорова, из телевизора?
    -  Вряд ли. Просто повезло. Но отец не был в восторге: как можно  сравнивать  Плотину и парикмахерскую! Ему подавай масштаб, высоту  замысла, Город Солнца. Вот и сбагрил меня Хуриеву, так сказать, в хорошие  руки, мол, для них, хуриевских, СНИПы не писаны. Потому что никто никогда ничего подобного не строил. Нет аналога. Сами пишут нормы и правила. Там бульдозеры летают, аки херувимы. Там боги горшки обжигают.  Говорил, Токтогулка и ему самому дала другие измерения в жизни, другую реальность, другое мироздание. Он верил, что как-то впишется в светлое будущее. Типа, завтра будет лучше, чем вчера.

    Смешная загогулина судьбы: салону «Ай пери» выпала роль каменного цветка, украсившего улицу 22-го партсъезда, ранее носившую имя Сталина, заглавную, назначенную лицом города. Здесь положили первый во Фрунзе асфальт, пустили первый троллейбус. Отец вспоминал, как они, пацаны, цепляясь железными крючьями за троллейбус, катались по улице на «снегурках», прикрученных веревками к валенкам. Случайно ли, что именно здесь, на этой улице, между панельными коробками Дома быта и ЦУМа  вписался его дипломный проект? Пройдет наше время, придет не наше, иное, придут, иноземные, может, с Альдебарана, небритые, бородатые, лысые под Гощу Куценко, или косматые, как Перельман, - спросят: а где здесь постричься, побриться, соорудить «ирокез»? А вот она, пожалуйста, парикмахерская, «чач тарач», здесь делают «секир башка» опасной бритвой, точеной на кожаном ремешке.

     Повыр – мовыр, номыр – помыр… В  церках у седьмого гипандрия Виссариона загрохотала кастрюля. Андрей глянул в иллюминатор: так и есть, внизу урочище Алтын Арашан, золотой родник. Там он, третьеклассник, взятый отцом в командировку на Иссык-Куль, пережил сказочный ночлег в палатке на берегу горной речки. Вечером на костре варили уху из радужной форели, которая стаями сновала между каменных валунов. Андрей заведовал дровами, разжигал костер и не заметил, как их стоянку со всех сторон обступила кромешная темнота. Светлое пятно сгрудилось близ живого огня, который с треском пожирал ветки сухого арчевника, брызгал искрами, играл тенями на лицах отца, оператора Ивана Васильевича и шофера Эдуарда Егоровича. Силы тьмы явно превосходили силы света, ночь атаковала бивуак под усиливающийся грохот реки. Отец пытался приободрить Андрея любимой песней про красных кавалеристов, что смело идут в бой под началом Буденного и Ворошилова. Андрей знал все слова, подпевал: «Братишка наш Буденный, с нами весь народ. Приказ голов не вешать, а смотреть вперед»…Котелок после ужина убрать поленились, оставили на перекладине над кострищем, там же кружки, походные тарелки, алюминиевые ложки. Сны смотрели в спальных мешках. А под утро вскочили сперепугу под грохот кастрюль, кружек и ржание. Ущелье утонуло в тумане, трава в инее, зуб на зуб не попадает, табун лошадей посудой гремит. На другом берегу юрта табунщиков. Зовут чай пить. Этот мир придуман не нами.

    - Правда, что ли, отец верил, что завтра будет лучше, чем вчера? – переспросил Вареник.
    - Как все шестидесятники.
    - А мне казалось, неглупый мужик. Если по телику судить.
    - А что не так?
    - Почему завтра будет лучше? С какой стати? Кто начертал? Темное прошлое – светлое будущее… По мне так каждый новый начальник хуже предыдущего.
    - А как же демократия, сменяемость власти?
    - Демократия ничего не дает. Пустое дело. Ленин – Сталин – Хрущев – Брежнев - Горбачев – Ельцин…И что? И куда? Развал великой империи Романовых. Можно и так: Чингисхан – Батый – Мамай - первый секретарь ЦК Усубалиев. Какая Орда была! Золотая! А чем кончилось? Независимый Кыргызстан. Осколки битой посуды. Самая низкая зарплата на пространстве Союза.
    - Не слишком ли высоко? Давай поближе к земле. Подозреваю уязвленное самолюбие. На языке Батый со Сталиным, а на уме Серый - Хуриев – Шевелев. Поговаривают, был вариант Серый - Хуриев - Вареник. Это лучше? Это светлое будущее? Город Солнца?
    - Утопия. И Вареник, и город Солнца, и светлое будущее со всей его демократией. Со времен Ветхого Завета мало что изменилось. Во всяком случае, смертные грехи – те же: жадность, гордыня, зависть, уныние, прелюбодеяние… Не пожелай раба своего, не пожелай осла…Всё было тогда и всё осталось, как было.

    Можно было спорить и спорить, но Андрей уклонился от диспута. Тем более, что в главном Вареник был прав: светлое будущее ни у Андрея лично, ни у Нарынгидроэнергостроя  в целом не просматривалось. Даже у костра в Алтын Арашане было светлее. Говоря о большом и высоком с большой буквы, отец действительно путал смыслы, сравнивал соленое с длинным. Что есть большое и что есть малое? В личном пространстве Андрея не поклонялись Пирамиде Хеопса. Куда ближе ему было малое, дурашливое пространство кукольного театра. Оно шарахнуло его в раннем детстве. Свердловск, 1961 год, гастроли театра Сергея Образцова, самый знаменитый  кукольный  спектакль ХХ века  «Необыкновенный  концерт». Комическое  ревю, в котором куклы пародируют артистов разных жанров: оперные певцы, танцоры, цирковые дрессировщики и фокусники. Отец, тогда еще студент УрГУ, проходивший  практику в газете «Вечерний Свердловск», получил задание написать рецензию. Служебное место в первом ряду, право прохода за кулисы, по ту сторону, за грань. На спектакль взял с собой Андрея. Образцов не прятал кукловода за ширму, манипулировал марионетками в открытую, на сцене, вместе с куклами танцевал, пел, погибал, если требовалось по сценарию. Отец, разглядев некий подтекст, фигу в кармане, назвал рецензию «Люди - куклы», сделал акцент на слове «марионетки». Завотделом Наум Бухаров текст отредактировал, фигу убрал, заметку напечатали, мир не перевернулся, а, между тем, куклы без шума вошли Андрею в подкорку, рядом с ночевкой в Алтын - Арашане и песней, которой отец отгонял ночные страхи: «Веди, Буденный, нас скорее в бой. Пусть враг дрожит, пускай пожар кругом» … Засыпал, как правило, после слова «сысэр» в конце самой оптимистичной строки: «Ведь с нами Ворошилов, первый красный офицер. Сумеем кровь пролить за СССР, сысэр».

    -  Уж не хочешь ли ты сказать, что сам стал марионеткой, заложником судьбы? - врезал ниже пояса Вареник. - Между прочим, мужчина, названный Андреем, по натуре мечтатель, человек увлекающийся, непоследовательный, никогда не знаешь, что ему придет в голову в следующую минуту. Что скажешь?
    -  Да пошел ты! - попытался соскочить с темы Андрей.
    -  Ну, ладно, мечтатель. Не хочешь, как хочешь. Как твои питерские?  Пишут?
     Питерские писали. Последнее письмо было от Татки.

    «Пап, привет! Живем мы хорошо. Растем не по дням, а по часам, весим  уже почти семь кило, что для наших трех месяцев многовато. Но педиатр  сказала, что рост у нас тоже немаленький (выросли на 10 см с рождения),   потому мы гармоничное создание гераклического сложения. Сходство с  Гераклом добавляет наше раннее  умение переворачиваться на живот. И  хоть дается нам это с трудом, мы упорно отказываемся смотреть на мир  снизу вверх».

    Андрей уперся глазами в облако, возникшее перед геликоптером по закону  Хаоса. Тьма и туман делали картину мутной. Ничего удивительного, энциклопедист Вареник всё поставил на место: солнце вызывает испарение воды с поверхности моря, в результате чего образуются облака, беременные дождями.

    -  Этого еще не хватало! - запротестовали канадцы Жан и Джек. - В  Ветхом завете про дождь не сказано. Там ясная погода.

    И Вареник подтвердил, хоть и с неохотой.
  «И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да  явится суша. И стало так. 
    И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо.

     - Хочется уважать себя, а не получается, - как-то мимо нот, но глубокомысленно подытожил тему Вареник. - И до пенсии еще двадцать лет, если не повысят возраст. Что делать будем?
    - Что, что? Я в кукольный театр пойду. Наконец, делом займусь. А у тебя с чего эти настроения? Армагеддон, апокалипсис…
    - Да знаю, сам знаю: человек, надувающий щеки, глупеет. Человек, говорящий «я старый дурак», имеет шанс исправиться. Но не до конца. Окончательное поумнение настигает человека за минуту до отделения души от тела.
    -  А ты ща на какой стадии поумнения?
    -  На предпоследней. Хуриев приехал из Москвы с пустыми руками: денег нет и не бу…- кричал Вареник. - В главке говорят, переходите на самофинансирование, ищите покупателя электроэнергии, продавайте, если сможете. Больше никаких соплей, никаких голубых городов с бараками – в тренде жилые модули, вахтовый метод. Верхний Нарын практически на той же высоте, что и Кумтор.
     - Мы давно отказались от базовых городов, - подхватили тему канадцы. -  Неэкономично, неэкологично.
    - Десять лет назад главной проблемой были «зеленые», - возмущался  Жан. - Теперь новая напасть: женщины, гендерные проблемы. Женщины  рвутся в Космос, в Океан, в Антарктику, на шельф. Феминизм стервенеет. Подашь даме руку – затаскает по судам: сексизм, покушение на её права.
   -  Пежопники провели исследование, - поделился наболевшим Джек. - В ходе опроса 75% респондентов мужского пола заявили, что в моменты интимной близости над ними доминируют их партнерши. 15% французов заявили, что они стесняются заниматься сексом при свете.
   -  Что за протестный смешок? - выражение лица Андрея показалось  Варенику неадекватным.
   -  Да так, глупости. Майрам из своего медучилища занесла: «Пиндос-миндос, кишентухес и взасос»!

    Пиндосам доставалось! Майрам как-то принесла из их шпионской юрты честно заработанный чаевой доллар. Андрей увеличил рисунок на бумаге,  сделал из неё  кораблик и пустил по Токтогульскому морю. Вся военная команда во главе со слепым главнокомандующим Акматалы  прыгала под кричалку: «Америка России подарила пароход - огромные колеса и ужасно тихий ход».

     Услышав про американцев, канадцы перевели гендерную тему из  бокового притока в мейнстрим. Вспомнили американских мормонов. Их Церковь Иисуса Христа Святых Последних Дней процветает. Сорок тысяч мормонов живут в полигамном браке. Сам основатель Церкви Джозеф Смит имел одновременно восемьдесят жен. Причем мормоны берут в жены девочек в возрасте13;15 лет. И что главное, эта тенденция набирает силу, мормоны захватывают властные  кабинеты в Белом доме, в Пентагоне. Старейшина мормонов Брюс А. Карлсон - директор службы космической разведки США.

    -  А  как у вас? У вас есть мормоны?
    -  У нас, мусульман, в матрице - шариат, -  не моргнув глазом,  пристроился к тюркам Вареник. - Мы  придерживаемся минимума: каждый  мусульманин может иметь четырех жен. Про открытые гаремы пока не  слышно, но это дело времени. Вот разбогатеет начальство на золоте Кумтора  и возродит старые добрые традиции ханов и падишахов. Так что, наши люди  с вашими мормонами легко найдут общий язык. Правильно я говорю?  -  Вареник предательски перевел стрелки на Андрея. - Его подружка Майрам - интернейшнл выиграла кастинг невест на американской авиабазе «Манас» и  выходит замуж за афро-американского красавца. Там свадебный флэш-моб,  двенадцать пар. Американские солдаты и киргизские красавицы.  Посмотрим, чья генетика круче. Можете не сомневаться: был Вашингтон,  будет Нашингтон.

    Андрей не вмешивался в разговор, помалкивал, хотя имел что сказать.  Точнее, спросить. Однажды вечером, вернувшись из шпионской юрты  пиндосов, Майрамка ошарашила его новым понятием: «Они сказали, что у меня настоящая бразильская попка. Это хорошо или плохо»? Андрей,  естественно, был не в курсе и тут вдруг /просто с языка сорвалось/ решил  переадресовать вопрос Майрамки международной общественности.

    - О! - зацокали языками канадцы. - Бразильская попка - это нечто! - В  Бразилии культ женской задницы. За её формы бьются лучшие умы, светлые  головы. Самый популярный национальный конкурс - Мисс «Бум-бум». Так  они называют попу. Считают, что она в два раза сексуальнее, чем грудь.  Карнавалы это триумф крутой задницы. Существует множество школ по  взращиванию бум-бум: фитнес, режим питания, пластическая хирургия. И  если у вашей Майрамки действительно бразильская попка, то на американском континенте она далеко пойдет. Однако для работы в нашей  компании женщин подбирают и по другим критериям.    
    - Вот, вот оно! - Джек рылся в киргизско-русском словаре. – Нормативдер дииштеп белгил;. По требованию властей о привлечении  местного населения к работе предприятия, мы проводим набор женщин-операторов посудомоечных машин, уборки пищевых отходов, официанток.  В основном это вуменс из  Кара-Кола и соседних аилов Иссык-Кульской  долины. Мы разрабатываем нормативы поведения персонала в кухонной  зоне. Пункт первый: запрещается выносить продукты за пределы пищеблока. Это абсолютно новая для нас проблема. Нигде прежде мы с ней  не встречались. Каждый день охрана на шлагбауме фиксирует массовый  вынос продуктов из ресторана. Каждый день скандалы с ж;л;куур, с  воришками. Повесили таблички на их языке: Уурлук  кылу  болбойт -  воровать категорически запрещается! Они говорят: мы не ж;л;куур, мы несуны. Всегда так было. А как иначе? У нас в каждой семье за дастарханом  по двадцать ртов. Мы, говорят, не золото ваше выносим, а картошку, мясо,  лапшу. А нас, администрацию, еще и обвиняют в гендерной дискриминации:  ЦРУ,  прекратите слежку, уберите ваши видеокамеры. В суд подадим! В Гаагу! 
    - Там, на видео, такие бразильские попки! - захихикал Жан. - На кухне, в  подсобках, в прачечной.
    - Живое дело, - философски заметил Вареник. - И никуда нам не деться от этого! Как ты считаешь, Андрей?

     Андрей никак не считал, и вообще избегал темы «клубнички». Стеснялся,  черт побери! Хотя Виссарион, спрятавшийся в гайморовой полости,  подкрутил усы: «А ты говорил, модуль без тараканов. Таких модулей не бывает».
     Вареника, между тем, понесло.

    -  Советская власть ликвидацией публичных домов породила проблему женской занятости. Отправила слабый пол укладывать шпалы, валить лес.  Это женское дело. А зарабатывать самым естественным, нормальным  женским  ремеслом - сексуальными  услугами - нельзя. Бред. После  революции в стране с этим делом был порядок: красноармейцам выписывали талоны на соитие с комсомолками. Никакого лицемерия. А теперь Хуриев ломает голову над проблемой занятости женщин, тратит деньги на завод для вторых рук. А надо бы не завод, а публичный дом. Легальный, с налогами в городской бюджет.
    -  Ну, не все же дамы Кара-Куля, например, готовы пойти в проститутки, -  попытался возразить Андрей.
    -  Женщин не знаешь! Всё дело в цене вопроса, - спокойно парировал  Вареник. - Какой будет тариф на секс-услуги. Совместным решением  парткома и профкома можно установить такой тариф, что главный  бухгалтер, скажем, или технолог, или проектировщица из нашего бюро в  очередь станут. А если труженица публичного дома будет знать, что каждый  третий рубль из дохода заведения идет на развитие отечественной  энергетики, так это вообще вызовет прилив патриотизма! Не нужно ездить в  Минфин с протянутой рукой. Реальное самофинансирование.

     Вареник победоносно оглядел пассажиров. Чувствовалось, это был не  экспромт. Обдуманная, выверенная концепция.

    -  И волки  сыты, и бабы целы. Это вам не шпалы заколачивать, не мешки  с цементом на горбу таскать. Жрицы любви! Истинно женская работа.

     Канадцы признали: Кумтор проблему секса не решает, загоняет в тень.  Компания мониторила проблему в разных плоскостях. В частности, изучила  статистику запросов мужчин на сайте знакомств за сутки:
- для создания семьи – нет запросов;
- для серьёзных отношений –  три запроса;
- для секса без обязательств – 3590 запросов.

     Обратились к Томмазо Кампанелле: как у него, в Городе Солнца, с  запросами?  Книга была под рукой.
     «Они почитают недопустимым, если родители меньше, чем за три дня  до совокупления запятнали себя семенем. Если какая-нибудь женщина не  понесет от одного мужчины, ее сочетают с другим; если же и тут она  окажется неплодною, то переходит в общее пользование, но уже не  пользуется почетом, как матрона, ни в Совете по деторождению, ни в  храме, ни за столом. Это делается с той целью, чтобы ни одна не  предотвращала сама беременности ради сладострастия».

     Прав был Эммануил  Генрихович: это нам надо? Зона строгого режима. Без сладострастия, без изнеможения. Живого, блин, человека потеряли. Слова «блин» Эммануил Генрихович старался избегать, но в тот раз сорвалось. Накатило. Мускулы мысли напряглись, она воспарила, широко расправив крыла: не только, блин, человека потеряли, - поколение на глазах уходит. Глобально. Высоколобое, почитающее совесть и понятия. Эммануил Незабудков отвернулся от публики у гроба и заплакал – сперва ушами, потом плечами и всей спиной. Так ему стало обидно! Как будто опоздал на похороны собственной матери.

    Вареник углубился то ли в зрелище из поднебесья, то ли в себя и понятия из недавнего прошлого, когда советские люди ходили друг к другу в гости без приглашения. Просто с бутылкой водки и гитарой. И поразительно - все знали слова!

На привале портрет в рюкзаке откопаю,
Положу на ладонь дорогие черты.
Пожелтело лицо, а любовь всё равно голубая,
Как земля, если глянуть с большой высоты.   

    -  У тебя случайно не роман с санитаркой звать Тамаркой? - Вареник  ткнул Андрея в бок.
    -  Театральный. Кстати, спектакль имел успех на районном празднике  животноводов. Диплом второй степени.
    -   А сюжет?
    -   История солдата Василия Рябова. 1905 год, русско-японская война.
    -   Эк вас занесло! А у санитарки твоей какая роль?
    -   Судьба. Судьба в маске царицы Нефертити.
    -   Судьбу лучше бы слепому отдать.
    -   Его тоже не обидели.  Аж две роли дали: солдата и царя Николая. У него, можно сказать, ключевая реплика.

    Андрей пересказал мизансцену, которой гордился как режиссер.   Размышляя, отчего японцам войну просрали, Государь, собрал на плацу  своих министров и генералов и, привстав в стременах, с высоты любимого  жеребца, как с трибуны, слово Царское молвил: «Вы поняли, Ваши  высокоблагородия,  как поступать надобно? - Так точно, Ваше Величество,  поняли», - хором ответили Их высокоблагородия. И по выпученным глазам  и выпяченным подбородкам благородиев  Государь понял: ни хрена не  поняли. Потому что они про героического пензюка думали, а он, Государь,  про истинное благородство японцев им толковал. Царственный Акматалы, тронул шпорами  палочку,  которая изображала коня, и повернул его крупом в лица министров  и генералов. Конь пукнул, государь сплюнул: с такими молодцами  Россию-матушку обязательно просрём. Не в четырнадцатом, так в  семнадцатом году.   

    -  Круто для кукольного театра на празднике животноводов, - осмыслив  ситуацию, признал Вареник. - Сам придумал или…
    -  Или, - признался Андрей. - Мы на репетициях обсуждали эту мысль.  Всё так и сбылось, как предвидел Государь. И в четырнадцатом, и в  семнадцатом. Хотя насчет семнадцатого года Акматалы возражал: мол, если  бы тогда не просрали Россию, не было бы независимой республики  Кыргызстан со своим Президентом и национальной валютой. Но Майрамка сказала: историческая судьба такая. Против судьбы не попрешь.

     Вареник рассмеялся: вот как иной раз рифмуются сюжетные ходы.  Эммануил  Генрихович рассказывал о сокровенной мечте Дрозда вернуть в  Россию самодержавие. Хотя бы в качестве нравственного камертона. Совесть совсем потеряли, глобально. Хоть демократы, хоть либералы, хоть консерваторы, хоть православные патриоты, - ничего не получается, воруют без зазрения совести, потому что всё это временщики. Ни перед предками,  ни перед потомками не отвечают. У них - ХОДКА во власть! Кому пятнашка досталась, - доволен, кому семёрицу зарядили, - счастлив. На уме одно: урвать побольше, пока при власти. Все мечтают о пожизненном сроке. Это хоть и близко к самодержавию, но всей равно не то. Временщики  во власти воруют у народа, народ - у государства. А царь может только у себя. Потому  что он и есть государство, а народ его налогооблагаемая база. Может, действительно имеет смысл вернуть его Величество Государя императора. Только не Николая Второго, а лучше Александра Третьего. А  еще круче Ивана Грозного. В общем, ЖДЕМ  17-го  ГОДА.  В  17- м  ГОДУ У НАС ОБЫЧНО УСТРАИВАЮТ  РЕВОЛЮЦИЮ.

     Эммануил Генрихович однажды застукал Александра Дмитриевича за вокализом в сортире. Дрозд, в полной уверенности, что слушателей в доме нет, пел в полный голос.

    Боже, Царя храни! Сильный, державный, Царствуй на славу нам, Царствуй на страх врагам,
Царь православный. Боже, Царя храни!

      Александр Дмитриевич даже обсуждал тему возвращения царизма в  Россию с Петром Николаевичем. Но тот не поддержал. Сказал, что русский человек без воровства не может. Не идентифицирует себя как русский, потому что ворует не ради личной  выгоды, а по зову сердца. И власть по  менталитету просто не может быть другой, потому как народная, избранная  большинством голосов. И хватит, мол, революций. Сказал, что именно  сейчас, при этой власти, достигнут исторический консенсус, наступил золотой век криминала. Мы здесь решаем! Мы не позволим! Чуть не поссорились. Петр Николаевич вежливо так, но твердо сказал: «Вы  извините, генерал, но вы идиот. Вроде как Иннокентий Смоктуновский в роли  князя Мышкина». По словам Эммануила Генриховича, Петр Николаевич особо упирал на конфликт конфуцианской этики и  демократических постулатов. Мол, конфуцианство и демократические  институты плохо совместимы. Потому что для конфуцианской этики  важно  уважение к старшему, к пахану и прочее. Основная проблема, с точки зрения  Петра  Николаевича, это столкновение  разных  ценностных систем, разных  смыслов. Александр Дмитриевич частично поддержал доктрину Петра Николаевича: сейчас, когда начался новый этап развития цивилизации,  какие-то представления пора брать в других, неевропейских цивилизациях - китайской, японской. Сегодня они могут работать даже лучше, чем сто лет назад. От глобализации ни спрятаться, ни скрыться. Нужно формировать универсальный этос, искать точки соприкосновения между культурами и религиями. При этом Александр Дмитриевич цитировал швейцарского мыслителя-теолога Иоганна Кюнка. А Петр Николаевич гнул свою линию: мол, между политикой и гуманизмом всегда были сложные отношения, и в особых обстоятельствах политик имеет право попирать какие-то нормы.  Если человек думает о государстве, ему достаточно действовать по понятиям. С этим Александр Дмитриевич не соглашался, считая, что политические ошибки стали глобальной угрозой для человечества и поэтому главнейшая потребность нашего времени - внедрение морали в политику. Гарантом морального очищения власти могло бы стать возвращение на российский престол Романовых. Александр Дмитриевич состоял в переписке с принцем Кентским Майклом, прапраправнуком Николая I, двоюродным братом королевы Великобритании Елизаветы II,  внуком  английского короля Георга V. Майкл Кентский еще не стар, родился в 1942 году, окончил военное училище, где выучил русский  язык, получил профессию военного переводчика и служил в штабе  военной  разведки. После отставки в звании майора пытался заняться бизнесом. Разумеется, неудачно. Не царское это дело. Снял два телевизионных фильма - о  королеве Виктории и о Николае II. Шептались, что Майкл Кентский масон и даже, по некоторым данным, глава Великой ложи Востока. После 1992 года неоднократно бывал в России, радуясь постоянству национальных нравов: «Ну, слава Богу! Воруют, как при прапрадеде Николае. Даже круче. Миллиардами»!

     У Петра Николаевича с Александром Дмитриевичем были тёрки по  поводу бизнеса на Нарынском  каскаде. Александр Дмитриевич не советовал влезать в киловатты: цена копеечная, ликвидности нет. Лучше заняться аквой. Засуха третий год, вода дорожает, идет нарасхват. Узбеки готовы  платить налом или акциями золоторудного комбината в Навои. Кто крышует? Алмазбек. Ну, с этим договоримся. Накрайняк лишим послевкусия жизни. Там у нас кореш с Афгана, министр вооруженных сил. Или с Быком порешаем, на люминь махнем, на Кольский ниобий.

     -  Кажется, подлетаем, - сообщил Джек, глядя в иллюминатор. - Видите? Вон наша тарелка, жилой модуль.

     Сверху картинка была - в Лувр не ходи. Конструкция сияла каплей росы на осеннем, багряном листе брусники. Модуль элегантно, без вызова окружающей среде вписывался в рельеф, был как бы вровень с человеком, соразмерен его росту и естеству.

     - Газ, горячая вода, тепло, сто программ телевидения - незачем городить города! - хвастались  канадцы. - Рабочий поселок это горы мусора, уродство, незаживающие раны земли. А тут пришли, построили, отработали,  разобрали конструкции, мусор подмели, карьеры рекультивировали. Солнечные батареи сложили - идем дальше. При каскадном строительстве - идеал.

    Зря они, модульеры! Лучше бы жевали, чем говорить эти слова. Всем  известно, слово материализуется. «Идеал» материализовался, быстро и каким-то парадоксальным образом. Вокруг божественной, сияющей на солнце капли росы образовалось кольцо черной, агрессивной движухи.

    -  Они тоже играют в поло? - дивился Джек.
    -  Улак  тартыш, - объяснил Вареник. - Игра джигитов. Дерут козла.

     Вскоре изображение прояснилось деталями: ни мяча, ни козла. Со  свирепостью мамаевой орды конница атаковала жилой модуль. Джигиты,  вооруженные камчами  и палками, яростно громили идеальную конструкцию.

    -  Луддиты! - запричитали  канадцы. - Луддиты 21-го века! Погромщики!  Дикари!

    Из пилотской кабины вышел Грязнов.

    - ЧП у нас, непредвиденные обстоятельства. Бугинцы подняли мятеж  против «Камеко». Садиться нельзя, могут взять в заложники, покалечить  машину. А керосин на исходе. Сядем на полигоне Рыжий  Баран. Там российский торпедный завод.

    Вареника как током пробило.

   -  Андрей, надо срочно связаться с отцом!
   -  Что такое? Почему срочно?
   -  Может, через военных на Рыжем  Баране. Или  вернемся в  Кара-Куль - у Хуриева прямой московский телефон.
     -  Да в чем дело-то?
     -  Мятеж, слышал же! Это же предвестник. В 1916-м году тоже был бунт - кыргызы против царя. А через год, в 17-м русские спохватились. Царя - в  отставку, штурм Зимнего, Ленин на броневике. Кыргызы всегда в авангарде исторического проггресса, на год впереди. Если они в этом году бунт устроили, значит в России на следующий год.

     Вареник потирал руки,  как Лопахин, купивший вишневый сад.

    -  Вот она - колыбель русской революции! Какой Петроград? Кара-Кол! Черная рука, 1916-й  год. У кого есть бинокль?

     Бинокль оказался у Джека. Пошел по рукам: что там? Что там?   Блокбастер! Куликово  поле! Битва леса со степью. Напротив модуля, на возвышении красовалась ханская юрта под красным знаменем. На нем был текст, но из-за ветра, который рвал, волновал полотнище, читался с трудом. Джек управлялся с чтением по складам: ИМ-ПОР-ТО-ЗА-МЕ-ЩЕ-НИЕ. КОНСЕРВНУЮ  БАНКУ - НА  ПОМОЙКУ,  КЫРГЫЗСКУЮ  ЮРТУ  -  НА  СТРОЙКУ!

     -  Луддиты! - вырывая друг у друга бинокль, кричали Джек и Жан. - Модуль им поперек горла. Консервная банка! Комфорт, чистое белье,  гигиенические пакеты, all inklusiv…Юрту им подавай! Клопов, тараканов… Импортозамещение, блин, как у вас говорят.
      -  А что? Юрта - в этом что-то есть. В принципе, с точки зрения  архитектора,  даже такого перфекциониста, как мой друг СНИПер-Чехов,  действительно идеальная модель сборно-разборной конструкции, - провоцировал  канадцев  Вареник. - А если еще стены  выложить сэндвич-панелями с прослойкой из овечьей шерсти, - это выбьет все козыри у «зеленых».
     -  Я же тебе говорил, - проскрежетал в ухо Андрею Виссарион. -  Гениально вписывается в натуру, адаптация по норвежскому варианту.  Трехмерная Божественная недвижимость. 

    Грязнов выглянул из кабины: вы, мол, осторожнее, не налегайте на один  борт. Мы еще один круг заложим, спустимся чуть пониже. Нам самим интересно, из-за чего сыр-бор.

    -  «ХВАТИТ  ЛАПАТЬ  НАШИХ  БАБ»! А это они о чем?
    -  Это они о шмоне,  который вы устраиваете на шлагбауме.
    -  Так они же воруют еду! 
    -  Это, по  вашему закону, они воруют. А по их понятиям,  восстанавливают социальную справедливость.
    -  Между прочим, ваш Пржевальский писал про вороватость киргизов.
    -  Вот в 16-м году они ему это и  припомнили: решили сбросить памятник неполиткорректного генерала в Иссык-Куль. Дело, конечно, непростое. Там гранитная  глыба 350 тонн, бронзовый орел - три метра размах крыльев,  шестьдесят пудов весом. Обмотали канатами, запрягли двадцать быков - тянут-потянут. Двух быков  утопили - памятник ни с места.
   -  Ну, что-то там отвалилось.
   -  Два листочка с оливковой ветви в клюве орла. Зато тренд какой  заложили! Щас по всей России война с памятниками идет. То Сталина  свалят, то Ленина, то Дзержинского на Лубянке. А в авангарде кто?  Кыргызы!  Еще в 1916-м ! История…
     -  А чего отцу-то звонить? Что за срочность?

       Вареник  руками  развел:

    -  Ну, ты - ботва! Он у тебя четвертая власть. Пусть огласит: с Городом Солнца  полный облом. Не суйся в чужой монастырь со своими  СНИПами. У них свой особый путь, у нас свой особый.

    Приземлились на бетонном плацу в/ч  Кой-Сары. Поужинали с моряками в воинской столовке, где в 1956 году потчевали Хрущева. В том же году,  после  посещения Иссык-Куля его и скинули. Несварение желудка. Может,  всё было бы иначе, если бы он читал Томмазо Кампанеллу:

     «У них не бывает ни подагры, ни хирагры, ни катаров, ни ишиаса, ни  колик, ни  вспучиваний, ни ветров, ибо все эти болезни происходят от  истечения и вспучивания, а они телесными упражнениями разгоняют  всякую влагу и ветры. Поэтому позорно быть замеченным в плевании и харканье: они утверждают, что это признак или недостаточных  упражнений, или нерадивости и лени, или опьянения и обжорства».


   -  Так что этот твой Незабудков Эммануил Генрихович – я не расслышал – ты говорил, он музыкальный был, с особым слухом, - вспомнил Андрей.
   - Черт его знает.

   Вареник не удивился вопросу. Тема спикеров похоронных речей на похоронах Дрозда взбудоражила обоих. Эммануил  Незабудков выделялся особым образом.
   - Я узнавал: у него была редкая, можно сказать, уникальная специальность – медвежатник. И не просто медвежатник, а еврей - медвежатник, через дефис. Как у нас на Токтогулке: скалолаз-монтажник. Медвежатник вскрывает сейфы отмычкой, контролируя действия ухом. Тончайшая слуховая чуйка, абсолютный слух. Покойный Дрозд уверял, что у Эммы в башке, как минимум,  полдиплома Одесской консерватории. А то и целый диплом. Вот и прорвало на похоронах. Говорит, страна у нас, как женщина, - ушами любит. Изнасилуем речку гэсами-шмэсами  - в трубы трубим: ура! Покорили! Хороним авторитетного человека – маршами громыхаем: «Умер наш дядя, нам жалко его. Он нам в наследство не оставил ни подагры, ни хирагры»… По мне, говорит, всё это только на уши давит, а душу не греет. По мне, говорит, самая душевная музыка это когда в СИЗО ведет меня конвоир по железной лестнице, топаем в четыре ноги - бемоль, диез, бемоль, диез… Ни скрипкой, ни голосом не передать. Прямым ходом без нотной грамоты в душу ложится. Вот это Чайковский так Чайковский.




Глава четвертая

                ХОРОШО  ЛЕЖИМ

     Усопший лежал в богатом гробу посреди просторного овального зала в центральном  доме работников искусств на Пушечной. Отдельно стояла, ожидая своего часа,  значительная, как рояль, лакированная крышка из дорогого благородного дерева.  Возможно, из бразильского палисандра. Невидимые стереофонические динамики  посылали вибрации светлой скорби Stabatmater от достойнейшего маэстро Перголези. Сидоров представил себе чопорное великолепие Венского симфонического оркестра:  дирижер - сумеречный монстр из Иудеи, похожий одновременно на усопшего Элина и  процветающего Темирканова, умный печальный взгляд смертельно усталой собаки,  ниспадающие в пол, к лакированным лодочкам концертные платья на женщинах  виолончельного кроя, точеные шахматные фигуры хористов в глубине у задника, две  прекраснейшие дивы - сопрано и контральто - на авансцене в декольте  -  грудь впереди,  как аванс перед зарплатой, партитуры в руках, нераздельные в созвучии, как душа и тело  до последнего вздоха.

     Живописное искусство было представлено портретом покойного, написанного  арбатским мазильяни для пафосных прижизненных торжеств. С портрета покойный  смотрел на себя, лежащего в гробу, большими, красивыми, живыми глазами. Смотрел и,  кажется, не узнавал. «Ты кто? - вопрошал висящий лежащего. - Не припоминаю такого.  Зачем закрыл зеркала души? Почему нет раввина»? Умерший коммунистом не удостаивал ответа, безмолвствовал под покровом цветов. Рисунок лица острыми штрихами выдавал руку сюрреалиста. Холодная желтая кожа его модели обтягивала скулы, щеки ввалились, нос, наоборот - возвышался над остальным лицом, шею уродовал свежий рубец. Не многие из провожающих смогли заставить себя поцеловать это лицо на прощанье.

   -  Кто знает, сколько сегодня стоит такой гроб?

    Хотела шепотом, получилось во всеуслышание. Ну, оторва эта Миронова! Пузырьки ушли -  брют остался. 

   -  А чо? Что-то не так? Самый актуальный вопрос для нашего контингента, -  оправдывалась  Миронова. - Я хоть и откладывала себе на гроб, но на такой…Правда, сколько такой стоит? Степанюк, ты всё знаешь. Говорят, ты в гробовом бизнесе щас.

    Степанюк, как человек из Кремлевского пула, снимавший протокол, допущенный к Самому,  действительно знал если не всё, то, конечно, больше других. Тем более в данном вопросе, так как освещал знаменитые гонки кремлевских старцев на лафетах.

    -  Не совсем в этом бизнесе. Наш рекламно-издательский центр сотрудничает с   ритуалом. - Степанюк достал из кармана записную книжку, полистал. - Креативных  похорон не так много. А пафосных сколько угодно. Вот самый последний случай.   Тридцатилетнего бизнесмена в Москве похоронили за один миллион долларов. Основная сумма была потрачена на гроб ручной работы, костюм покойного, катафалк и  поминальную трапезу. 
  -  А Япончик,  - подхватил тему Свищенков из выпуска. - Помните, писали? Самыми яркими за последние годы стали похороны главы русской мафии Япончика, убитого киллером. Шикарный гроб несли на огромном флаге, в яму к покойнику бросали  бриллианты и «ролексы», целая армия криминальных  «ритуальщиков» дежурила на кладбище месяц, чтобы не раскопали и не разворовали.
   -  Серьёзные люди серьёзно подходят к серьёзному делу, - подставила под поцелуй  густо нарумяненные щеки шумная староста всех компаний Ирка Терёшкина. - В совке это было не принято. Ушел - и нету. В никуда. С концами. А по какому разряду похороны, кто плакал, кто  смеялся, это ему, покойнику, до лампочки. В гробу все без карманов. И т.д., и т.п. А вот и нет. Уходят Туда. Есть какое-то Там, Тот свет. С большой буквы. Сакральное!
   - У меня есть знакомый дизайнер-гробовщик, развил тему рекламный агент из Кремлевского пула. - У него был заказ разработать дизайн в духе времени. Это были друзья одного автогонщика, который рассекал на «прокачанной» тачке по смертельно  опасным трассам. Хотели сделать шумахеру подарок. У него был рак мозга четвертой  стадии, и было ясно, что гонять ему в этой  жизни осталось недолго. А он всегда мечтал о  желтомFerrari. Просили разработать проект «Гроб Ferrari». Так вот представьте, в  России ни одна контора не взялась за изготовление. Нашли производителя в Англии.  Завязался совместный бизнес под слоганом «ПОХОРОНЫ  ПО-РУССКИ». Идея какая?  Поскольку душа уходит в вечность, то гроб это транспортное средство, которое  доставляет в пункт назначения. Ребята консультировались в церкви, церковь    благословила. Мол, идея о смерти физической и переходе в жизнь вечную созвучна всем  религиям.
   -  У нас по Вечной жизни теперь есть свой консультант, - съехидничала Миронова. -  Обещал  прийти. Кто с Крутовым связывался?
   -  Должен быть, я звонила, - подтвердила член оргкомитета Терёшкина. - Как без него?  Он у нас самый русский.
  -  Я бы сказала, наиболее русский, - приутюжила текст Миронова.
  -  Вот, ё-мобильтвою, времечко настало, - посетовал бородатый симпатяга Галкин,  комментатор Космических полетов, свой человек на Байконуре, доживающий   репортерский век в заштатной, но патриотичной кинокомпании «Родина». - В прошлом году в Москве была выставка ритуальных принадлежностей. Иностранцы привезли  несколько гробов, сделанных специально для русских. Один был в виде бутылки водки.  Кстати, сейчас он стоит в музее на Старом Арбате.

      Было полное ощущение, что почивший в бозе Леня Элин прислушивался к разговору,  хотел и сам вставить словцо. В  новостях работал по широкому фронту - авиация, ж/д,  авто, стройки, всегда имел что сказать. Он был хорошим товарищем, для некоторых  другом, для кого-то, возможно, и больше, чем другом. Зампред Лазуткин называл его  Лёней. Женщины в прощальных речах у микрофона говорили, какой это был красивый,  яркий мужчина. Употреблялось и новомодное слово «мачо». Слезы были, но очень  умеренные, без экзальтации, могущей уколоть Веру. Вера, жена, сидела у изголовья -  эффектная блондинка под черной вуалью, лет на двадцать моложе, с неисчерпанным ресурсом. Её знали, обращались по имени, подходили с выражением соболезнования,  целовали усохшими стариковскими губами в обескровленные щеки. Целовались и друг с другом, ритуально, близорукими, полинявшими глазами, щурясь, всматривались в лица  и огорчались, видя в целуемом визави собственное отражение. Кому за семьдесят, кому под  восемьдесят. Калерии так вообще без малого девяносто. Пенсионный отстой. Списанные,  отстраненные, обиженные, в траченных молью свитерах, в обветшалых штанах, в замызганных ботинках. У зампреда самопроизвольно дергались плечи, у замглавреда  паркинсонили руки, режиссер припадал на ногу, оператор поддерживал спину руками. Лучше бы не смотреть. Лучше бы слушать радио.   

    К Сидорову подошла женщина, которую он был обязан знать, но не узнал. Глаза  расширенные, полные неизбывного, болезненного изумления. С выпуска? Из корсети? Стенографистка? Стенографистки были первыми читателями его текстов из Фрунзе и Воронежа. По телефону сложились добрые заочные отношения. Может, кто-то  из них? Физиономия Сидорова зависла в режиме ожидания. С трудом сделал вид, что  обрадовался. На всякий случай даже чмокнул куда-то в висок.

     - Вижу, Володенька, не узнали. Стенбюро, - затрепетала плечиком незнакомка. - У нас  же контакты вслепую, только по голосу. Теперь нет диктовок. Работаем на расшифровках.  Цифра, новые технологии. Половину бюро сократили. А вы теперь в ВГТРК?  Документальное кино? Как же вас отпустили из программы «Время»!

      У дамы из стенбюро волосы были выкрашены в бирюзовый цвет. Читались вызов и одновременно неуверенность в себе. Надо полагать, подолгу смотрелась в зеркало,  фантазировала, хотелось что-то изменить к лучшему, прибавить чего-нибудь к тому, что  досталось от мамы с папой. Тут бы завлечь кокетливым локоном, губы выделить  коралловой помадой, ногти в тон прическе накрасить зеленым. Но всё вышло как-то сумбурно, пятнами. И как-то впустую. Даже в обратную сторону. Сидорову смотреть было больно. Спасибо гению камеры Юре Прокофьеву - подошел с фотоаппаратом: «чи-из»! Скроили нечто вроде улыбочки.

     Юра Прокофьев, сильно прибавивший в весе, вернулся к злободневной теме подорожания гробов и кладбищенских участков.

   -   Я лично прикупил местечко. С видом на речку, в деревне, где дача. Во-первых, там  дешевле. Во-вторых, это как страховка на случай, если придет смертный час, а денег тю-тю. Время такое, сами знаете. В-третьих, там церковь рядом и батюшка знакомый. Насчет  места, насчет отпевания договорились.
   -  Правильный маркетинговый ход, Юра, - одобрил Степанюк. - Кстати, в Китае  принято покупать гроб при жизни. А богатые китайцы даже возят гробы с собой в  путешествиях: вдруг смерть застигнет в дороге. Наш партнер из Ритуала говорит: в  России были две волны покупки гробов при жизни. Первая - во времена тотального  дефицита, вторая - во время дефолта. Люди покупали гробы впрок и не скрывали. Сказать  соседу, что купил себе последнее пристанище, всё равно, что похвастать покупкой дачи.  В жирных нулевых эта мода ушла, а после ввода санкций снова начали скупать про запас.  Как телевизоры, холодильники, стиральные машины. Деньги-то обесцениваются. А гроб  вещь необходимая, практичная.   

      Тут и Сидоров вспомнил историю из своих поездок в любимое Пошехонье. Известные  своим юмором пошехонцы назвали муниципальное ритуальное агентство «Добро  пожаловать». Режиссер местного музыкально-драматического театра предложил тему для водевиля. Как-то раз позвонили ему из этого самого «Добро пожаловать»: «Вы же делаете  декорации, костюмы. Значит, сможете и похоронное действо оформить. У нас заказчик  - девушка, выпускница театрального вуза. У неё саркома, жизни осталось на месяц-два,  сыграть на сцене не успела, отец пообещал дочери: сделаем. Там старинная барская  усадьба догнивала, в Красных Лопухах. Дом с колоннами, но без крыши. Так вот построили вокруг колонн сцену с роскошным занавесом, постамент в виде катафалка,  изготовили стеклянный гроб как образ хрустального ларца. По замыслу режиссера,  девушка засыпала в ларце в ожидании прекрасного принца с «поцелуем  Вечности».  Сшили парчовое платье с отделкой из вологодских кружев, искрящуюся вуаль, фраки для  участников церемонии. Заготовили массу цветов экзотического происхождения. Зрители  собрались. И вот ведь мистика! Согласно сценарию, прекрасный принц  наносит  «поцелуй  Вечности». Принцу процедура по вкусу - он наносит для верности  контрольный «поцелуй  Вечности». И в ужасе чувствует: губы у девушки холодные.  Между двумя поцелуями отдала Богу душу.

      - Сюр! Сюр меня! – запричитала Миронова. А режиссер Калерия, нашедшая в  мизансцене с девушкой подтверждение собственных творческих убеждений, выдала текст, мол, жизнь - театр и все мы в нем актеры.

      После отставки Горбачева, заявление которого она снимала в Кремле, её всё меньше  занимали в повседневных оперативных съёмках, что, наконец, высвободило время для чтения книг. Читательница сделала важные открытия. Например, выяснилось, что классики приписывали себе многие её личные, приватные мысли. Даже те классики, что  жили в семнадцатом, восемнадцатом веках, а то и до нашей эры. Шекспир, в частности, был просто напичкан её формулировками. Но она ему плагиат простила.

    -  Царство небесное! - перекрестилась Калерия. - Раба любви к театру. Володь, как её  звали?
    -  Вика… Кажется, Вика. Виктория.
    -  Преставилась раба любви к театру Виктория. Царство Небесное. Вечная память.

    -  Какая, блин, вечная память! - с досадой процедила Терёшкина. - Вот ушел Женька.  Уж какая была знаменитость! Ушел Димка. Звезды, лауреаты Госпремии. Сколько лет  прошло? Всего ничего. А кто, кроме нас, стариков, помнит? Ушли и с концами. Я своих  студентов с журфака спрашиваю: вот были в программе «Время» Синицын, Белов,  Герман Седов - корифеи журналистики. Никого не знают! Вот Катя Андреева - это да.  Ванечка Ургант, Андрюша Малахов…
   -  Всё проходит. Всё в гумус уходит.
   -  И в какой гумус! Хатаевич, Федорович, Таня Комарова, Саша Каверзнев…Какие  цветы должны расти на таком гумусе! 
   - Ага. Вчера герла принесла сценарий «Автобиография Преподобного Сергия  Радонежского», - добил новое поколение шеф-редактор кинокомпании «Родина» Галкин.  - Автобиография! «А что не так»? - спрашивает. Сивокобылицы, блин! Ногти  -  зеленые, волосы - синие, юбка - до пупка, слово «неандерталец» пишут раздельно. А чо! Раз есть неандертальцы, значит, есть андертальцы.   
  -  В Гугле видели? - подхватила причитания доцент Терёшкина. - Там для таких тёлок  запустили подначку. Как стать русалкой? 27200 запросов за месяц. Как стать вампиром?   60 400 запросов за месяц. Как стать умнее? Сто пятьдесят запросов.
  -  А на хрена умнее? За что боролись, на то и напоролись. Страна победившего, блин,  секссимволизма! Гей, славяне - дуй в Гейропу! Кругом мундиры голубые и в жопу  ядерный народ. 

     Тема была на языке и в сердцах. Со страстью, неожиданной для собравшегося у гроба  пронафталиненного  комьюнити, перебирали громкие имена, смаковали подробности,  пробовали на вкус новомодные слова и словечки из лексикона сочинителей  автобиографии Сергия Радонежского.

     - А что власти умнее? Кто в Думе сидит? Новый закон читали? Запрет на кружевные труселя. Оказывается, вредно для бабского здоровья.
    - А ну, секс-бомбы, признавайтесь, кто тут у нас ТАТУированный? -  требовала бойкая  на солёное словцо Чернуха.
   - Уж полночь близится, а Германа всё нет, - как всегда, не вписавшись в контекст,  пропела  Калерия. - Зато современные женщины доминируют в сексе. Научно доказано.
  - А наши-то  мачи и не знают, - возвращаясь к повестке дня, панорамировала глазами  Миронова. - Хренпредержащие копытом бьют!

      Сидоров переходил от одной кучки провожантов к другой, не отстранялся от  пустопорожних лобзаний, наносил ответные. Машинально уводил нос в сторону: изо рта целовальщиков дурно пахло. Отметил: раньше на похоронах сверстников этого запаха не  было. Дожили. Проблемы с кишечником, желудок не справляется с пищей, зубы гниют,  кариес точит. У кого и зубов нет. Общая гнильца. Загнивание. От женщин еще и мочой попахивало. Куда денешься: старческое недержание. Запах мочи перебивали духами  «Новой зари». От букета подташнивало. Пытался принюхаться к себе. Неужели и сам такой? Не должно быть. На днях в поликлинике, где ему заполняли санаторно-курортную карту, доктор Афанасьева /ну, такая прелесть!/ с детской непосредственностью обрадовала: «У вас прекрасная моча»!  ЭКГ похуже, застукали микросистолу. Но больное сердце не пахнет. Нервишки, правда, ни к черту. По ночам  судороги. Но и это, слава богу, без запаха. С зубами вообще никаких проблем: зубов нет, заменили керамикой. Акопян подтвердил: «Старик, хорошо выглядишь».

    -  Леня на юбилей приглашал. 75 лет. Я не смог. Был в Сербии, в командировке, -  оправдывался Сидоров. - По местам убитых наших собкоров: Ногин, Куренной. 91-й год.  Фильм снимали.
   -  Молодцом держался, - вспоминал Акопян усопшего Элина. - Рассказывал анекдоты,  пел даже. Он же ГИТИС окончил. Всё рвался на сцену, юбилейные сборища вел, мастер  тостов. Двенадцать лет назад сам Давыдов провел тотальную резекцию. Думали,  пронесло. А в прошлом году нашли метастазы. Неоперабельные. Ты как - на работу или в  крематорий? Сжигать будут.
   -  Мне еще на работу надо.
   -  Красава. Ты один при делах остался. Цифру осваиваешь?

   -  С цифрой проблема. Она меня в гроб вгонит. В новостях всю технологию перевели в  цифру. И черновой монтаж на авторе. Мальчики, девочки впереди - у них пальчики  быстро бегают. Быстрее мозгов.
   -  Сифра есть - ума не надо, - с акцентом на киргизское прошлое Сидорова поддакивал  Акопяну Свищенков. - А кто же будет человечину снимать? Ты ж, Володь, у нас один  такой. После Синицына и Белова. Простонародный. От сохи.
   -  Обойдутся без человечины, - скромничал Сидоров. - Да и в самом деле, зачем в  новостях человечина? Я, честно говоря, удивляюсь, что меня, ватника, так долго терпели  в программе. 
  -  Ватник, блин! Я этих сетевых хомячков… Уткнутся в планшет -  вроде вся информация перед носом. Между прочим, предками добытая. Твори! Создавай! И что? Где ваш  новый Шостакович? Где ваш Ландау? Где Малевич, Шагал, Кандинский? Я, Володь, разочарован. Ты не сдавайся, держись.    
  -  Я держусь. Моча на уровне, - похвастал Сидоров. - Хотя всем нам скоро кранты. И с хорошей мочой, и с дефективной. Всему человечеству. Не читали книгу «Шестое  вымирание: неестественная история»? Через 80 лет с лица Земли исчезнет половина всех  живых видов.
  -  Что-то слишком быстро. Раньше говорили про миллионы лет. Кто это пророчит?  Нострадамус? Глоба? Джуна?
  -  Элизабет Кольберт. Лауреат Пулитцеровской премии обозреватель «TheNewYorker».   
  -  Эк тебя занесло! - подивился Акопян. - Нон-фикшн снимаешь?
  -  Очевидно-невероятное мракобесие, - подхватил тему космический Галкин. - НЛО  вернули, гуманоидов. Армагеддон. Страшилки такие: мол, в истории Земли было пять случаев массового вымирания. Самый  масштабный катаклизм произошел 250 миллионов лет назад - с планеты исчезли  96% морских и 70%  сухопутных видов. Понадобились еще миллионы лет, чтобы флора и фауна восстановили биобаланс. И вот сейчас мы снова на пороге исчезновения.

     Часть аудитории переключила внимание с похорон отдельно взятого Элина на шестое всеобщее вымирание. Слава богу, ни одному из присутствующих дожить до него не грозило.

      -  Он пугает, а мне не страшно, - процитировала себя начитанная Калерия.

        Но Галкин уже не мог остановиться. Очутившись в центре внимания, повышал градус  кликушества.

     -  Когнитивные функции - интеллект, память, гнозис, концентрация внимания -  деградируют. Люди изменяют пейзаж Земли, убивают зверей, массово уничтожают  тропические леса, транспортируют живые существа из их естественной среды обитания  на другие континенты, закачивают миллиарды тонн углекислого газа в атмосферу и  океаны. Одна треть всех рифов, треть всех пресноводных моллюсков, акул и скатов,  четверть всех млекопитающих, пятая часть всех пресмыкающихся и шестая всех птиц  направились к реке забвения. Главная причина - изменение климата. Из-за глобального  потепления возникли новые  грибки и вирусы. Народы размножаются безбожно. Чем  кормить? Дрянь  всякая, ГМО. Короче, 80 лет - и давайдасвидання.

      Глашатай Армагеддона победоносно оглядел слушателей.

  -  Ну, ты,  Галкин, мозг! - прервала проповедь Терёшкина. - Не тяни одеяло на себя. Кто у нас сегодня главный герой? Оттоптались на пэтэушницах - и хватит. Переводим жизнь в контекст жития невозвращенца нашего Леонида Элина.

      Ритуальная процедура пляшет от печки. В смысле, от крематория. Там всё расписано  по минутам. Конвейер. На панихиду два часа. Слово от коллег из программы «Время»,  слово от КБ Сухого, где покойный подвизался последние годы. Public Relations -  рекламные  проспекты, буклеты, биографии начальников. Летчик испытатель, Герой  России закатил панегирик на двадцать минут. Мыслям тесно, словам просторно.  Миронову вообще занесло не в ту степь. Мол, до этого дня думала: ну, что Лёня? Один из  нас. Не лучше, не хуже. А после сегодняшних речей поняла: лучше. Мне, мол, о таких  похоронах мечтать не приходится. Ни зала в ЦДРИ с Перголези, ни гроба из палисандра,  ни цветов, ни речей. А в землю или в печку проситься - еще не знаю. Надо подумать.

      Тут и думать нечего, - про себя решил Сидоров. Конечно, крематорий. Хотя и на  кладбище сейчас меньше хлопот, чем при советской власти. Не надо самим выкапывать яму, рвать жилы, опуская  гроб, закапывать. Теперь всё это покупается в ритуальном сервисе. Никакой  самодеятельности. Во Фрунзе, когда сорокалетние хоронили своих семидесятилетних - а они уходили чередой, один за другим, - у Сидорова от лопаты ладони загрубели, покрылись мозолями. Он, как профессиональный землекоп в молодости и честный, добросовестный трудяга по жизни, всегда первым хватался за лопату. И профессионально отмечал характерные особенности грунта. В Киргизии рыть было в сто раз труднее, чем,  скажем, в Воронеже. Сплошные  камни - лопатой не возьмешь. Нужны кайло, лом. Семь  потов сойдет, пока яму выроешь. В Воронеже копать могилу одно удовольствие:  чернозем, лопата входит, как нож в масло. Там тоже пришлось хоронить родителей сотрудников - подошли годы. Ну, и Кирюшку схоронили. На высоком берегу степенного Дона, играющего на солнце тугим, могутным телом. Выбрали с Риммой райское место на краю соснового бора. От реки поднимался свежий ветерок, загонял в ноздри очищенный фитонцидами хвойный дух. Кирюшу завернули в её  персональный  ковер, уложили в глубокую могилу и дали волю слезам. Никогда так не плакали. Даже когда хоронили близких. Кирюша была лучше, чем человек. Она была сама любовь. Любила страстно, чувственно и без всякой корысти. Полное имя Кэри. Пудель шоколадной масти. Двенадцать лет. Матерь многих щенков.

    -  Ты давно в Киргизии был?

     С троекратным по православному чину целованием подошел Саша Крутов. Александр  Николаевич теперь, при деловом костюме с галстуком. Явился с опозданием, уверенным  размашистым шагом приблизился к усопшему, положил цветы, перекрестился. Духовный.  Наиболее русский. Идеолог имперского Возрождения, хозяин «Русского дома» -   издательство, православные телепрограммы, семинары. В слове, которое немедленно  получил от ведущего церемонии, представился скромным учеником покойного, младшим товарищем.

     В 80-х уроженец Поморья Саша был в первой тройке лиц программы «Время». Когда в  1993-м собкора Сидорова в суверенном уже Кыргызстане объявили персоной нон-грата, приезжал на выручку. В руководящих кабинетах московского гостя встречали, как важную персону, возили по адресам «жалоб трудящихся», на встречу с прокурором, вице-премьером, жаловались на Сидорова, который ухитрился обидеть всех разом. Президент Акаев обижался: что я, признанный демократ, хуже диктатора Каримова? Языковеды обижались, что Сидоров оскорбительно перевел на русский новое  название столицы Бишкек, обозвал кумысомешалкой, мутовкой, миксером /со ссылкой на  Большую национальную энциклопедию под редакцией первого секретаря ЦК КП  Киргизии товарища Усубалиева/. А на самом деле Бишкек это имя великого батыра земли  кыргызской. Депутаты Жогорку Кенеша обижались, что в сюжетах Сидорова работают русские, а кыргызы пляшут и поют, что шовинист Сидоров нагнетает межнациональное  напряжение, в издевательских тонах комментируя Указы о переименованиях городов, рек, улиц. Имеем, мол, полное право. Река Нарын стала Нарын - ривер, город Таш-Кумыр стал Таш-Кумыр - сити, улица Пушкина стала авеню Тоголока Молдо.  Правительство обижалось, что Сидоров дискредитирует его, показывая, как русские бегут  с «острова  демократии» на материк в Россию, бьются локтями в очередях за железнодорожными контейнерами, министры обижались на язвительные новости о том, что они  вместо постаревших русских жен берут себе кыргызских  молодух, мол, оставлять русских стало непатриотично. Обидчивей всех оказался прокурор. Потребовал привлечь господина Сидорова к уголовной ответственности за то, что тот в сюжете про национальную валюту сом обозвал кыргызов баранами. Причем хитрым, завуалированным путем, через иносказание «молодец против овец, а против молодца  -  сам овца». 

      В редакции газеты «Слово  Кыргызстана» знатному московскому телекомментатору показали подборки писем читателей под рубрикой: «Руки прочь от Сидорова»!   

      «Уважаемый Аскар Акаевич! Коллектив «Нарынгидроэнергостроя» на протяжении многих лет знает В. Сидорова как честного и объективного журналиста. Развязанную  против него кампанию травли расцениваем, как сдачу провозглашенных в республике  демократических принципов и усиление реакционных сил. Уважаемый Аскар Акаевич!  Мы уверены, что Вы незамедлительно вмешаетесь и восстановите статус и доброе имя хорошего журналиста. Казбек Хуриев, генеральный директор АО  «Нарынгидроэнергострой».

      Художественный руководитель русского драмтеатра Владислав Пази отозвался язвительной репликой: «Очевидно, пришла пора учредить в составе Правительства  министерство «Правды» /по рецепту Оруэлла/. Судя по тому, как искаженно  выворачивается смысл ироничной русской пословицы «молодец против овец», да еще со ссылкой на «письма трудящихся», способные кандидаты на службу в таком министерстве  в недрах правительства есть». 

    Редактор «Слова» Александр Малеванный достал из шкафа бутылку «Кыргыз  коньягы» пять звезд, разлил по граненым стаканам.

    -  За  правду!
    - В смысле? - не уклоняясь от самого процесса выпивки, уточнил на всякий случай  московский гость.
   - Орган Центрального Комитета коммунистической партии Российской Федерации газета «Правда» проявила профессиональную  солидарность. Мы перепечатали. Специального корреспондента на тему «нон-грата» поставили - Григорову Римму Юрьевну. Она мониторит письма трудящихся, ведет подборки, иной раз выделяем целые  полосы.

      Выпили  по первой, закусили конфеткой из безразмерного редакторского стола с двумя  тумбами.  Крутов, изучив пятизвездочную этикетку «Кыргызоньягы», углубился в  газетный текст. 

     «Далеко не всегда правдисты согласны с комментариями тележурналистов  «Останкино».  Однако новость о том, что корреспондент «Останкино» Владимир  Сидоров объявляется персоной нон - грата просто шокирует. Неужели правительство предпочитает розовый сироп вместо пусть и горькой подчас, но правды жизни»?

       Под слова о розовом сиропе сам бог велел разлить по второй. Александр Иванович  Малеванный, тертый калач, побывавший в ЦК замзавом отдела пропаганды, налил  Александру Николаевичу Крутову и Владимиру Григорьевичу Сидорову. Вторая пошла  хорошо.

      «Мне много лет довелось  работать бок о бок с Владимиром Сидоровым и могу свидетельствовать: его как журналиста не упрекнешь в бесстрастном подходе к жизни. Ибо Кыргызстан для него не страна пребывания, как пишет пресс-служба, а Родина.  Виктор Широков.  «Правда»,  16  сентября  1993  года.

       Не успели в кабинете редактора Малеванного разлить по третьей, как по вертушке позвонил  пресс-секретарь Акаева Кабай  Карабеков: «Аскар Акаевич приглашает Александра Николаевича и Владимира Григорьевича в свою резиденцию на Иссык-Куле». Вопрос был исчерпан. Аскар Акаевич извинялся за коллег из Правительства, парламента и прокуратуры, поднимал тост за программу «Время», обещал, что русский язык станет в Кыргызстане вторым государственным и цитировал соответствующие моменту строки из Тургенева про великий и могучий. На закуску подавали молодого барашка и конскую колбасу чучук.

    -  Никаких обид, - успокоил Президента Сидоров. - Был бы я кыргызом, стал бы националистом. У нас, здешних русских шовинистов, за спиной есть империя, у евреев – Земля обетованная, а у кыргызов запасной земли нет.

      Аскар Акаевич оценил алаверды потенциального националиста и даже ошарашил  предложением: а давайте, Владимир Григорьевич, мы вас выдвинем в Жогорку Кенеш. Наши товарищи в орготделе просчитали электоральную базу: чабаны вас поддержат. В Кочкорке так на все сто процентов. Говорят: нам хороший корреспондент достался.

      - Володь, он где щас - Акаев? - спросил Крутов. - Симпатичный  мужик.

    Симпатичный, спору нет. Но почему-то скрыл, что о травле Сидорова «Der Spiegel» написал. Немцы вынесли сор из избы. «Der Spiegel» для имиджа Президента посерьёзней, чем «Слово Кыргызстана».

    - В Москве он. Иностранный членкор Российской Академии Наук. Путин прикрыл. Работает в НИИ  МГУ над  прогнозом мировых экономических кризисов по системе Кондратьева. Экономический Нострадамус. Перезваниваемся.
   - А этого, Пази, который Оруэлла помянул, я здесь видел, в Москве. На гастроли приезжал, из Питера. Управляет в «Ленсовете» самой Фрейндлих.
  - Нет уже Владислава Борисовича, - рука Сидорова, так сказать, от себя лично, без участия головы, потянулась перекрестить лоб. - Умер, вечная ему память. Инфаркт.
 - А Хуриев? Вы с ним дружили?
 -  В 94-м похоронили. На Востряковском  кладбище. Зимой хоронили - промерзли до костей.

      На похороны приехали из Братска, Красноярска, Усть - Илима, с Зеи, Буреи. Великие  гидростроители. Говорили: он лучший из нас. Человек поднебесья. Недаром Казбек. Вся голова в кучевых серебряных облаках. Сидоров вспомнил, как в Сикстинской капелле смотрел, задравши голову, фрески  Микеланджело. Седовласый Саваоф осетинской наружности отделял свет от тьмы.   "Вначале сотворил  Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет».
Саваоф был представлен художником в двух проекциях - лицом к зрителю и задом, с голыми  ягодицами. Всемогущий творил в окружении сивилл и крылатые херувимы сопровождали бригаду Творца повсюду.
     Чего-то Сидорову не хватало в этой поэме трудового экстаза. Бульдозеры! Он мысленно вписал их вместо херувимов. Бульдозеры порхали мотыльками, махали  гусеницами. Картина укомплектовалась, наполнилась божественным реализмом. И  увидел Бог, что это хорошо. И особенно похвалил, что не какие-то японские «Камацу», а  русские С-100. Они крепче, надежнее.

    - Помнишь эти полеты? - Толкачев раздобыл где-то мерзлую ветку и, рисуя на снегу  между гробами схему, объяснял коллегам технологию переброски бульдозеров по воздуху с левого берега Нарына на правый хуриевским методом. - Вот тут крутой изгиб  реки, а там в реку вклинивается скальный выступ. Через него с берега на берег проводим хорду. Один конец троса закрепляем на этом берегу, второй вытягиваем бульдозером вдоль него же, середина троса садится на выступ с другого берега. Заземляем дальний  конец, скалолазы крепят на выступе третью точку и воздушная переправа готова. Полгода  сэкономили. Пока дорогу в обход тянули, пока мосты наводили. А там уже площадка  готова, вибраторы воздух подают, спецГЭМ тоннель сверлит. Чья голова? Казбека!

       Толкачев оторвался от чертежа, окинул участников панихиды взглядом именинника: каково ноу-хау! В учебник! В инструкцию! Забыл, видать, что не на  производственном семинаре - на похоронах. Вечная память! Пусть земля будет пухом.   

     От того Толкачева, который был главным инженером на Токтогулке, остался только  роскошный Левитановский голос. Профессор МИСИ, признанный профессионалами  главным спецом страны по бетону, Леонид Азарьевич скукожился в маленького старичка с нечаянной спесью на нижней губе. Клавдия Петровна, жена профессора, сказала Сидорову: «Говори громче - он не слышит». Толкачев, возможно, сгущая краски,  рассказывал, что настольной книгой Казбека был «Город Солнца» Томаззо Кампанеллы.  Иной раз за рюмкой чая в кругу инженерной братии первопроходец Кара-Куля  цитировал  главы великой Утопии. И когда для прощальной речи пришла очередь Леонида Азарьевича, он не преминул вставить слово от Кампанеллы. Мол, была в городе  Солнца особая Книга, куда заносили тех, кто изобрел или открыл что-нибудь полезное  или же оказал крупную услугу государству в мирном, либо в военном деле. Ну, вроде как Хуриев. И возвысившись голосом до Левитана, Леонид Азарьевич сообщил сокровенное: мол, Казбек Бексултанович мечтал построить не просто сооружение для  выработки гидроэлектроэнергии, а именно Город Солнца. И под влиянием той же Утопии покойный в здравом уме и твердой памяти написал в завещании, чтобы после смерти тело его обратили в благородную и живую стихию огня, которая исходит от солнца и к солнцу возвращается. И лично он, Толкачев Леонид Азарьевич, сожалеет, что родственники  уговорили  убрать это пожелание из завещания. Хотя он и понимает: семья хочет иметь  место, куда можно прийти с цветами, привести внуков, правнуков. Чтоб был памятник. Но не в Кара-Куле, а в Москве, где живет почти вся его осетинская родня.

     Позже, на поминках, закусив горькую огурцом и селедкой, Толкачев дышал Сидорову в ухо: «Представляешь, в Городе Солнца ставили  памятники с изображением героев, чтобы красивые женщины, предназначенные государством для деторождения, смотрели на них во время беременности». Сидоров подумал, что родственники Хуриева правы: в Кара-Куле смотреть на изображение героя уже некому. Русские, сказавшись евреями, уехали в Израиль, а киргизы в Москву понаехали. Время безумства храбрых прошло, уступив стабильности. Может, всё было бы иначе, прочнее, долговечнее, если бы перекрытия рек и пуск гидроагрегатов приурочивали не к съездам КПСС, а, например, к Рождеству Христову, к Пасхе, на Благовещенье Пресвятой Богородицы. 

    -  Степанюк, - с прощальным поцелуем выдала сокровенную мысль Миронова, - а  можно купить гроб по ипотеке? Как - никак недвижимость, домовина…
   -  Нашему брату старперу вряд ли банк даст кредит по ипотеке. С нашей  пенсией не расплатишься. Вот если на подставное лицо. Или на родственника помоложе…
   -  А если через крематорий, это дешевле будет? 

      С  панихиды в ЦДРИ все, кроме родственников покойника, разъехались по домам.  Крутов - в «Русский дом», Сидоров - на «Яму», Пятая улица Ямского поля, 19, телеканал  «Россия - 1». От метро «Кузнецкий мост» с пересадкой до Белорусского вокзала. Из вонючей бомжеватой толчеи подземки вышел к церкви старообрядцев - белой на  траурном фоне бизнес-центра «TOTSVET» с иконой святителя Николая Угодника.  Дальше два пути: или через мост по Ленинградскому проспекту, или по Бутырскому валу.  Выбрал  Бутырский, вдоль железнодорожной ветки в Шереметьево. Тут тише и роднее.  Улица Новолесная, параллельная Лесной, где убили Анну Политковскую. На Бутырском валу 26/3  в кирпичной  девятиэтажке жил двоюродный брат Виталий. Слепой на оба глаза профессор юриспруденции. Зрение потерял под Сталинградом, в 42-м. На фронт ушел добровольцем со сверстниками после десятого класса. В журнале «Огонек» про знаменитость напечатали очерк с фотографиями. С братишкой садились, бывало, на шестиметровой кухне, разливали  бутылку «Столичной» под селедку с картошкой и пели «Степь да степь кругом, путь далек лежит». Ика, жена Виталия, одноклассница, оберегая здоровье мужа, не очень жаловала визиты родственника. Профессор цыкал на неё, любил эти братские посиделки. 

     Давно не стало брата Виталия, рак гортани.

    От  Бутырского вала надо спуститься по железным ступенькам в овраг на рельсы, посмотреть в обе стороны и по шпалам пересечь овраг на другую сторону. А там, через  автомойку, подпольное казино конкретных пацанов, шиномонтаж с узбекской чайханой выйти на 5-ю улицу Ямского поля, пройти по скользкой жиже из  реагентов до улицы Правды, мимо «Планеты фитнес» до модерновой стекляшки в синей рамке. Тут она и есть – теперешняя контора Сидорова, ВГТРК. Тёплое местечко.

      - А давайте, Владимир Григорьевич, помянем корифея программы «Время» Леонида  Элина, -  предложила Людмила Николаевна, работавшая прежде в «Останкино» и лично знавшая усопшего.

      Евгений  Васильевич в предвкушении копытами застучал. У них в шкафу было всё, что нужно для поминания.

  -  Владимир Григорьевич, вы на метро ехали? - спросила Ольга Валентиновна. - В  Яндексе пишут: на Зеленой ветке остановили движение - женщина бросилась под поезд.

     Посудачили об альфа-самце  Льве Николаевиче и небезупречной девице Анне Карениной. Опять же, помянули недобрым словом голубых: «И этот»? - «Не может быть»! - «Еще как может»! - «Все они»!

    За столом у окна зажужжала медицинская техника. Лилия Алексеевна достала прибор для измерения кровяного давления. Измерила себе и всем желающим. Суммировали, поделили на восемь - нормально вышло, средняя по палате 130 на 75. Самооценка повысилась. У соседей через стенку /проверено/ на пять делений хуже.

    -  Запулять? - спросила Людмила  Николаевна. - У нас сегодня итальянский. Лаваццо. -  Можно, - дал отмашку Сидоров.  -  Я лимон принесла из буфета, - поддержала Лилиана Вячеславовна. -  А у меня сушки, - обрадовала Ольга Владимировна.  -  А как там эта? Мадам Грицацуева? - поинтересовалась Людмила Николаевна.  -  Которая? - уточнил  Сидоров. - Ну, эта. Валька. С тараканами в голове. - А-а-а…Валька еще ого-го. Замуж собирается. Голову покрасила. Госдуму несет за  кружевные трусы. - Говорю же - с тараканами. Она замужем три раза была. - А Катька из видеотеки?  - Вот стерва! Говорит:  тебе правда 78? - Правда. А что? - А выглядишь на 77. Зеленый, говорит, тебе идет. - Чай готов, - сообщила Лилиана Вячеславовна. -  С чабрецом и китайской травкой.

      Как славно, душевно! Сценарий дня расписан по минутам: в 14.07 - чайная пауза. К чаю - умные мысли из очередного синопсиса. Эразм Роттердамский… Он-то откуда?  Оттуда же. Из продюсерского центра «ЕМГ». Ссылка: «Устранить ложь - значит  испортить представление, потому что именно лицедейство приковывает к себе взоры зрителей. Но и вся жизнь человеческая есть не что иное, как комедия, в которой люди,  нацепив личины, играют каждый свою роль, пока хорег не уведет их с просцениума».   

   -  Владимир Григорьевич, вам из Питера звонили, - вспомнила Наталья Анатольевна. -  Внучка Юля. Не могла дозвониться по мобильнику.
   -  Точно, - спохватился Сидоров. - На панихиде выключил телефон и забыл включить. -  Алло, Юля! - Деда, Татка родила. Матвей, Мотя. 3450 граммов весу, 52 см росту.

     Сотрудники, ясное дело, в курсе ожиданий Сидорова. Старшей правнучке Свете десять  уже. Правнуку Андрюше на днях отметили год. Тот родился богатырем: пять двести и  пятьдесят четыре сантиметра. Это Юлины. И вот первенец Наташи. Переживали: должна  была в среду, а уже пятница.

    -  Гип-гип-ура прадедушке Владимиру Григорьевичу! Разливайте, Евгений Васильевич!

      Евгений Васильевич, на словарь которого сильно повлияли прежние места работы в ареале северных оленей, маляву контрагенту из ЕМГ дописывает.

     - У меня и хавка есть. Корефан прислал, из Карелии.

      Красная икра появилась. Самой первой свежести. Слабосоленая. Ах, ах. Наш дом – обком. Ну, так хорошо, так душевно. Поздравили прадедушку, углубились в работу. Работа это святое! ЕМГ, единая медиагруппа всех задолбала. Вот уж андертальцы! Или Неандертальцы?

    -  Между прочим, Бродский, будучи профессором Колумбийского университета, точно  так же жаловался на своих американских студентов: тупые, необразованные,  самодовольные,  -  обострила тему андертальцев энциклопедист Людмила Николаевна. -   На лекции по Гамлету спросил, кто знает, где это славное Датское королевство? Понятия  не имеют!
  -  Везде и во все времена, - вступила в дискуссию шеф-редактор фильма о  республике ШКИД  Наталья Анатольевна. - Представьте смятение учителей царского  времени, когда после революции за парты сели дети рабочих и крестьян.
   
    Согласились на том, что, не разливши по второй, не понять, как они, взрослые, профессиональные трудяги оказались в услужении агрессивных андертальцев. Причем за копейки.

    Закусив сальцем после «второй», шеф-редактор Сидоров потыкал пальцами в клавиши компьютера. На экране открылся  текст: «Дракон, поедающий свой хвост. Так великий индийский маг Нагарджуна называл таинство превращения ртути в золото. «С помощью ртути я избавлю человечество от страданий», - говорил  алхимик». Это был синопсис из «GoldMedium”, очередной продукт новомодного мракобесия - мифические свойства ртути: «Ртуть была топливом загадочных летательных аппаратов виманов. Индийские целители и сегодня лечат ртутью инфаркт и рак. А в Европе лечили сифилис».

    Виманы, виманы, непредсказуемая траектория полетов, параллельная реальность или… А на хрена, собственно, весь этот Нагарджуна с его виманами российскому зрителю? Мало что ли отечественных виманов? Ступа с бабою Ягой, печь под задницей Емели… Темы фильмов утверждались на седьмом этаже, где сидело руководство. Там, видимо, считали, что мало сказок не бывает. Ну, ясен пень, мы рождены, чтоб сказку сделать былью… или пылью… или солью…солью жизни Российской империи… российской скрепой… А что седьмой этаж? Сам Пушкин Александр Сергеевич: «Над вымыслом слезами обольюсь». И вообще по части сказок…Там чудеса, там леший бродит…Сказочная страна…

    На исходе третьей молодости, оторвавшись от живой жизни трудящейся глубинки, от пенсий, ЖКХ, сельхознавоза, закрытых школ и фельдшерско-акушерских пунктов, от недорода, наводнений, мора, лагерей и колоний строго и общего режима, нон-грата Сидоров как бы воспарил в невесомости от низкого реализма к высокому сюрреализму, к тонким смыслам, и даже за пределы всякого смысла, сменил скучный жанр репортажа на веселые бредни научпопа. Преодолевая стеснительность, из проекта в проект он перерабатывал ртуть в золото. На главном государственном канале, с расчетом на коллективное бессознательное массовой аудитории и приличный рейтинг.

   -  Между прочим, Владимир Григорьевич, - оторвавшись от компьютера, возвестил  Евгений Васильевич. - «Яндекс» утверждает, что самые дорогие похороны в ХХ веке  были устроены не нашему Япончику, а японскому императору Хирохито. На его похороны было потрачено 76 миллионов долларов. Из них 24 миллиона ушло на  похоронный кортеж из семидесяти автомобилей, 22 миллиона - на строительство  павильона в парке Сиднзюку - Гёэн, где над телом покойника провели погребальные  обряды.

     Народ дружно подхватил актуальную тему: похороны это по графе ЖКХ? Или  отдельно? Как в этой отрасли народного хозяйства с импортозамещением? Доска - наша,  гвозди - наши. Лак, обивка, дизайн…Ужели сами не можем! Мы же в космос! У нас танки «Армата»… Все уткнулись в интернет, выяснилось: не потянем, не заместим. Ну, если только баррель не рванет за сто пятьдесят. Цифры убивали. Похороны Папы Иоанна Павла Второго в 2015 году обошлись намного дешевле, чем похороны Хирохито. Всего на всего 9 миллионов рублей. Причем затрат потребовали не столько погребальные ритуалы,  сколько обеспечение безопасности и организационные вопросы. В Рим прибыло четыре  миллиона паломников, а на самой траурной литургии в Ватикане присутствовало 300 000  человек. А вот стоимость похорон принцессы Дианы всего лишь в семь раз выше  стоимости похорон Япончика: семь миллионов шестьсот семьдесят тысяч долларов. Главные затраты пришлись на похоронный кортеж, который в течение нескольких часов  сопровождал тело леди Ди в поездке по улицам Лондона. Если бы так же разрешили  возить тело Япончика по улицам Москвы, по стоимости они бы сравнялись.

     Удивительная страна Россия! Опять же, новая историческая общность, непобедимый сексуальный натурализм. Никаких пидарасов! Матерый, неунывающий пипл!  Кстати, и убыль пипла приостановилась. Стабилизировалось число. Материнский капитал, то, другое…

    -  Опять дожди! - оповестила народ Наташа Злобина. - Когда же солнце, когда синее  небо, витамин «Д»…
   - Что ж, каБмин затоплю, буду пить… Хорошо бы и гроб прикупить, - размечтался  Евгений Васильевич.

     Кстати. Про пипл и его музыку. Тогда на Иссык-Куле Аскар Акаевич - сама  любезность - уговорил комментатора Крутова /ну, и Владимира Григорьевича,  естественно/ остаться на пару дней. Красота, бабье лето в серебряной паутине, еще можно купаться. Отдал распоряжения, указания по размещению и обслуге, сам уехал по своим государственным делам в столицу, а гости возражать Президенту не осмелились, остались в люксах высшей знати. В резиденции народу пять - шесть единиц отдыхающих  из управления делами, и те женщины. То ли юристы, то ли экономисты. Ходили на солнечный пляж, отягощали льготными телами привилегированные лежаки, погружались  в прохладную, прозрачную воду. В заливе на пристани стоял белый кораблик и голосом Ольги Зарубиной распевал песню, которая, подобно вирусу, заразила всю Россию со  странами СНГ.

    На теплоходе музыка играет, а я одна стою на берегу,
    Машу  рукой, а сердце замирает, и ничего поделать не могу.

    Такая милота! Не московская - провинциальная девушка. И как попала в нутро  простодушного народа, в самое яблочко! И вальяжные дамы из управления делами Президента заразились народным простодушием. За ужином, предварительно хлебнув в номере коньячку и ослабив на пару пуговиц бдительность, распевали с опасными сотрапезниками про теплоход, руку и замирающее в одиночестве сердце.

     Наутро, когда корреспондентам подали автомобиль из Президентского гаража, дамы вышли проводить. А одна дама, дородная, поначалу холодная, даже надменная - не иначе  замзав! - неожиданно сделала резкий шаг к Саше и, покраснев, чмокнула в щеку. И Сидорову, который вечером постучался в люкс Крутова, а тот не открыл, стало ясно: у  них было. И было хорошо. Не зря замирало сердце.

    Ты приехал сюда и, казалось, тогда, что ты мне предназначен судьбой.
    А потом целый год я ждала теплоход, чтобы вновь повстречаться с тобой.

    Разобравшись со смертельным другом и Нагарджуной, Сидоров глянул в календарь: ё-мобиль! Скотина! Завтра годовщина смерти Андрея. Сколько же лет? В 2006-м. А могила там, за пять тысяч верст. Остается церковь. Свечку поставить, лоб перекрестить. Как ты там, сынок? Надо ехать - втемяшилось в голову. В Кара-Куль! В Кара-Куль! 

    Билет забронировали по интернету.

   -  Вам в оба конца, Владимир Григорьевич?
   -  Пока в один.

     На Комсомольской пересел в электричку. Москва -3, Маленковская, Яуза, Северянин, Лосино-Островская, Лось, Перловская, Тайнинская… Пока доехал до своих Мытищ девять раз услышал предупреждение: «Осторожно, двери закрываются». Это о чем? Застряло.



                Глава пятая

                ПЫРСЯГА


     -  Туруу! Ким баруу? Стой, кто идет!

     Дверь сортироподобной деревянной будки взвизгнула на ржавых петлях, нехотя отворилась и на свет божий из тьмы явился благообразный Аладдин в рваном ватном халате, остроносых азиатских галошах, желтой каске  Гидроспецстроя и с ружьем. Сидоров вздрогнул от неожиданности. Не чаял  встречи. В Кара-Куле, на развалинах мертвого города не попалось ни души.  У подъезда панельной пятиэтажки на седьмой площадке полчища мурашей доедали обрывки змеиной кожи, сброшенной после линьки. На Пойме, где в 70-е прошлого века обитала инженерная аристократия, хозяйствовали одичалые козы. В результате их активной  жизнедеятельности элитные коттеджи претерпели необратимые структурные изменения. Засыпав веранды, кухни, спальни, гостиные пахучим горохом из-под хвоста, стадо переформатировало заброшенные хоромы в пятизвездочные кошары с осколками хрустальных люстр и веселой дранью тюлевых занавесок. Взгромоздившись передними ногами на подоконники, желтоглазое поголовье с удивлением рассматривало пришельца через тусклые окна. Сидоров провел пальцем по стеклу: «CosaNostra». Слой пыли засвидетельствовал: давненько не было здесь женщины с тряпкой. И вот поди ж ты, на пустынных, обесточенных задворках столицы Кыргызского электричества - человек с ружьём. Он вышел из сторожевой будки у шлагбаума перед черной змеиной пастью тоннеля, в которой терялась автомобильная колея для служебного пользования, и наставил берданку на  Сидорова.

     -   Ким баруу?
     -   Рыклама. Мен балсуу, -  пытаясь отшутиться, поднял руки вверх  Сидоров. Мол, я иду. Один, без оружия.
     -   Кагаз барбы? - продолжил допрос часовой.
     -   А как же! Есть кагаз.

     Сидоров достал из кармана служебное удостоверение. Часовой прислонил берданку к будке, взял документ, нашарил за пазухой очки и по складам прочитал русские буквы: «Сидоров Владимир Григорьевич, программа «Время», корреспондент». Аксакал без спешки изучил слова, спустил очки на нос и поверх линз уставился на пришельца.

     -   Сидоров…Время…

      И вдруг соединил буквы со смыслом: Сидоров? Корреспондент? Нон грата! Руки прочь от Сидорова!

    -  Я лично, вот этим рукам подписывал то письмо, - осветил лицо  подобием улыбки хозяин берданки. - Сто двенадцать фамилий из нашего  колхоза имени Шипченки. Я Сабыр, отец Мамасалы, он про тебя говорил. Говорил, тебя съесть хотят. Белый дом дал задание прокурору. Азамат! Живой остался. 
   -  Рахмат, аксакал. Спасибо за поддержку. Прокурор задний ход дал. Не по зубам оказался.
   -  Не по зубам, - засмеялся Сабыр и показал собственный рот, без зубов. – Андрюшка твой сын?
   -  Мой.
   -  Мамасалы приводил его на джайлоо лечить гастрыт. Парное молоко из-под кобылы пьёшь, потом штаны не застегивай - сильно дрыщит. Гастрыт  через неделю кирдык. Он где сейчас, Андрей?
   -  Нету Андрея. Похоронили в Бишкеке.
   -  Ой - бой! У нас живой был. Кукольный театр показывал. На ртутных  столбах. Зачем уезжал? И Мамасалы ушел в другой мир.

     Обнялись. Помолчали отцы, пережившие сыновей. В самый раз бы бутылку арака. А есть? Есть. Сабыр полез в будку, вынес чыгырмак -  самогон из кумыса… Как раз на два стакана осталось. И еще на понюх пол лепешки. Не чокаясь, выпили. Светлая  память! Прослезились. У стариков слезы, как у баб, близкого залегания. Эх, старость не радость.

    - Извини, брат, с этим пропуском о главном забыл, - спохватился Сабыр. -  Сам-то как? Денсоолугунуз  кандай?

    Действительно, не по-кыргызски вышло. У кыргызов этот вопрос при встрече задают первым: денсоолугунуз  кандай?  Как здоровье? Зачем пришел, с чем пришел, есть ли пропуск, - это потом. Таков закон гор. Главное – здоровье.

    - Здоровье в порядке – спасибо зарядке. Сидоров порылся в рюкзаке и достал папку с документами. - Вот – читай. Выписка из истории болезни № 1888. Хорошая цифра, три восьмерки. Тут мелко написано, давай я сам прочитаю, мне так приятней, а ты слушай. «Кожные покровы обычной  окраски. ПРАВИЛЬНОГО ТЕЛОСЛОЖЕНИЯ. Костно-мышечная система в норме. В легких дыхание проводится во все отделы, хрипов нет. Тоны сердца ясные, ритмичные. Пульс 80 ударов в минуту, удовлетворительных свойств. Живот мягкий, безболезненный во всех отделах. Симптом Пастернацкого отрицательный с обеих сторон. Активные и пассивные движения конечностей сохранены в полном объёме». Представляешь?
    -  Поздравляю, - искренне порадовался Сабыр. - А Пастернацкий – это про что?
    - Это про почечные колики. Нету их, ни с какой стороны нету. А эритроциты на месте.
    -  А болезнь какая? За что в больницу попал?
    -  Тромб! Сперва грешили на суставы: хрящи стерлись, жидкость усохла. Народ что рекомендует? Подорожник, конские каштаны. Всё мимо, ничем не проймешь эти хрящи, даже лопухами на водке. Опухать стала левая, судороги корежат – спасу нет. Может, на УЗИ? Посмотрели на узи – идиот! – бегом в хирургию! Тромб болтается, в секунду может бедренную вену перекрыть. И кранты. За милую душу сыграл бы в ящик с лопухом на коленке. Вовремя застукали. Два дня подготовки, утром на каталку и в операционную под нож к профессору Дебёлому Юрию Владимировичу. Наркоз, разрез, вену перевязали, зашили – всего и делов-то, сорок минут, давление на операционном столе 140 на 80, как в начале, так и в конце операции. Мана результат.      

     Сидоров победоносно потряс бумагой над головой. Он таскал эту справку как главное удостоверение личности, берег пуще льготного проездного билета. Никогда в жизни не было у него такой замечательной похвальной Грамоты. Это было ПРОИЗВЕДЕНИЕ! Это была ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ!  Владимир Григорьевич выучил её  наизусть. «Поверхностная бедренная вена на уровне средней трети бедра визуализируется неоднородная головка тромба, флотирующая в просвете на протяжении 17,0 мм, основание локально фиксировано по передней стенке, в нижней трети тромб обтекаем кровотоком со всех сторон». Обтекаем! Со всех сторон! Кровоток монофазный! Общая бедренная вена проходима, глубокая бедренная вена  -  проходима, берцовые вены - проходимы. И самое главное:  «ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЕ ОТПРАВЛЕНИЯ В НОРМЕ». В норме, черт  побери! Что по большому, что по маленькому. «Выписывается на амбулаторное лечение». Зеленку на шов и сверху бумажный пластырь. И все дела. А вы пугали. С особым вниманием стал присматриваться к дамским чулкам, не столько с известным мужским интересом, сколько в практическом смысле: как там всё устроено, как с ними управляются. После операции чулки прописали ему самому, в обязательном порядке, компрессионные, пожизненно. В аптеке других не было – только черные, итальянские. Сперва никак не мог натянуть, вернулся в аптеку, попросил помощи у тамошней женщины продавца. Оказывается, нужен специальный шелковый носок для скольжения. Со временем сам приловчился.

   - Во, гляди, - задрал штанину Сидоров. – Зимой, летом, с утра и до вечера, на ночь снимаю. Профессор Дебёлый сказал, можно на одной ноге, а если в самолете – на обе.

   -  Красиво, - одобрил Сабыр. - Отец рассказывал: такой черный чулок на белый нога на фронте видел. В медсанбате. Медсестра там была, белый, белый, очень красивый. Как увидел – ослеп. Они с твоим Андреем дружили.

    Да, да, Андрей писал ему – слепой на оба глаза фронтовик Акматалы, строил на джайлоо космодром для приземления Альдебарана, кукольный театр, мальчишки, любимая внучка Майрам, автобутик турка Османгирея, движуха в дырявых джинсах. Телега жизни шумно громыхала по горным серпантинам: «На каждый попка ест сикитка». Сосед Сидорова по койке Миша, которому пах брила медсестра Наташа, телегой жизни называл двухъярусный стол на колесах с кастрюлями, трижды в день оповещавший палаты зычным басом больничной кормилицы тёть Клавы: «борщ»! Это было сущее вранье - никакого борща в борще не было, пустая капустная баланда без мяса. Люди ответственные за меню, видать, беспокоились за скорость пищеварения едоков, чтоб при опорожнении у них не было запоров, чтоб не засиживались в туалете, который был один на этаж. Этот сортир, по существу, был единственным черным пятном в оптимистических покоях сосудистой хирургии.

    - Сабыр, а ты - то как? – перевел стрелки Сидоров на ответный «денсоолугунуз кандай». - Почему здесь? Где твой табун? Как дела, как жена, дети, внуки. По рассказам Андрея, твое стойбище где-то рядом.
   - Беда пришла в наш кишлак, - уложив бутылку в ящик за будкой, сообщил Сабыр. - Полный, блин, мигаполис.   
  - Какой еще мигаполис? - пытался уловить мысль Сидоров.
  - Полный, - подтвердил Сабыр. - Урбанизация, блин. Шипченка колхоз полный кирдык. Мигаполис кишлак кушает, кость ни оставит, асфальтом душит, кровь пьёт, мозга сухой, стучит в черепной каропка. Ни адын живой дом ни остался. Трава на крыше растет. Лошадь кричит: как туда  подниматься? Давай назад Пыржывалски. Дед Алдыбаран космодром не достроил, на тот свет ушел. Ну, ладно. Старый был. Жинка моя молодой была - тоже померла. Товарищ Шинко дохтура привозил. Дохтур сказал:  стресс, кровь мало, иммунитет мало. Какой такой стресс? Никогда стресс не  был и вот… Детям кишлак ны надо, юрты ны надо, жинсы с дыркой надо, живачка надо, кока-кола – все в мигаполис ушли: Бишкек, Москва, Мытищи.  Майрам Гином Ньютона ушла. Слышал такой?
    -  Гином не слышал. Слышал Бином Ньютона?
    -  Гином, - порывшись за пазухой, Сабыр достал мятый доллар. - Она теперь пиндос-миндос. Муж черный,  дети черный. Карточку прислала - коркунуч! Кошмарный ужас! Пиндос на авиабазе «Манас» служил. Коллективный комсомолско-пиндосский свадьба играли. Двенадцать черный жених, двенадцать наши невесты, ак-куу, белые лебеди, красавицы, Мисс Ала-Тоо, Мисс Джалал-Абад. Ночь - день. Госдеп сказал: надо ихнюю американскую породу улучшать. Гинафонт. Гином Ньютона.

     Стало ясно, одной бутылкой чыгырмака не обойтись. И Кара-Куль, накрывшийся цементной пылью урбанизации, надо помянуть, и Серого Зосима Львовича помянуть, и Толкачева Леонида Азарьевича, и Казбека Бексултановича Хуриева, и Александра Николаевича Дрозда, Азриляна  Михаила Абрамовича…  Какие люди! Все ушли. И Беназир Бхутто, черная роза Востока, луч надежды кыргызской энергетики, тоже ушла. Сидоров снимал её визит в Киргизию, восхождение на Сулейман-гору в Оше. Она хотела купить для родного Пакистана Токтогульские киловатты. Уже по цене сторговались: по центу за киловатт. Не успела подписать бумаги. Пала жертвой террориста-смертника. Эх, житьё-небытьё! Надо, надо и Беназир помянуть, да ящика чыгырмака не хватит. 

    -  А где Шевелев Володя? - вспомнил Сабыр последнего из русских начальников. - Давно не видел? Живой?
   -  Живой, слава Аллаху. В России, под Тулой. На реке Оке. Ока – ривер. И Тамара Константиновна с ним.

    -  Добрая  байбиче, - похвалил человек с ружьём. - Все цифры в голове таскает, вся таблица умножения. Как помещается? За такой байбиче надо выпить. Чыгырмак жок, шампан бар.
    -  Шампан бар? Откуда, - изумился Сидоров.
    -  Тело плотины! - Сабыр поднял вверх указательный палец. - Сорок километров тоннели -  температурный рыжим лучше всякого погреба. Один тоннель - консервы. Главпродукт, стратегический запас. Вход строго воспрещен. Если какой атомный взрыв, если пиндос-миндос, если НАТО на восток. Еще тоннель /номур десят/ - шампан. Завезли на пуск четвертого агрегата. Слух был - сам  Биражна приедет. Лианит  Ильич.

    Сидоров вспомнил Леонида Азарьевича Толкачева: «Шампанское хранить будем. Устроим Токтогульскую Массандру». Это в каком году было? Третий агрегат пустили в феврале 77-года, четвертый -  марте. Один за другим, быстро. А параллельно уже строили Курпсай. Хуриев назначил начальником Курпсайской ГЭС молодого Шевелева. На вырост. В 74-м определились со створом. Шевелев показывал Сидорову это место - сидели на черном гранитном валуне у самой воды. Нарын рычал барсом, кидался на камни, словно догадывался о новом покушении. Посчитали цифры, даты - выходит, шампанское полувековой выдержки.

    -  А давай, Сабыр, откроем шампань, - возбудился от нахлынувших  воспоминаний Сидоров. - Устроим гульбарий.
   -  Построим гульбарий, - повторил Сабыр приятные уху слова и растворился в темени тоннеля.

      Бутылка была покрыта серой цементной пылью. Холодненькая! Открытие Сидоров взял на себя, выстрелил пробкой, разлили в расписные чайные пиалки. Нормально играло! «Киргизское мускатное». Фрунзенский шампанвинкомбинат.  Старая, добишкекская еще марка. Из Чуйских  виноградников, северный ареал. И винодел знаменитый, директор комбината  Ашот Аракелян. Армянин. Автор «Кыргыз  коньягы» - в липовых бочках с дубовой французской стружкой.

    На закуску Сабыр достал жесткие шарики соленого курта из верблюжьего молока и засохшие боорсаки. Чем Бог послал. Еще послал вяленую конину мясокомбината «Киргизово». Чокнулись пиалками - без звона. Помянули  Шинко Петра Федоровича - он главнокомандующий был по снабжению, по укладке НЗ на случай войны и визитов начальства. Эх, Петр Федорович! А где хрустальные бокалы к шампанскому? Недоработка, товарищ Шинко. А где он сейчас, Петр Федорович? На похоронах Толкачева не было. Говорят, из Кара-Куля уехал на малую родину, в Вятские поляны России. Там и помер. Давно уже. Светлая память. Скучал по винограднику на пойме, где он творил своё каберне под шашлычок. В Вятке виноград не водится, там клюква, морошка, комары да мошка. И никакой Всесоюзной стройки. Тишина. От неё и скончался Петр Федорович Шинко.

    -  А пойдем, друг Сабыр, поднимемся на плотину, - всплакнул Сидоров. -  Я за этим пришел. Попрощаться.
   -  Пропуск есть? - спросил часовой и покосился на ружьё.
   -  Откуда? Никого же нет, чтобы выписать пропуск.
   -  Без пропуска нельзя, - отрезал Сабыр. -  Рыжымный объект. Пропуск с  печатью ГКНБ  КР. Подпись Мырзакул-начальник. Вот такой красный  лампас. Гынарал. С Пашкой Грачевым дружбаны - вместе Афган воевал.
   -  Какой ГКНБ! Какой Мырзакул! Он еще в 2003-м ушел в Жогорку  Кенеш. Депутат от чуйников. Помер уже. Пойдем.
   -  Не могу. Пырсяга давал. Номыр-помыр, а приказ не отменил.
   -  Бери ружьё, пойдем вместе. Вроде ты меня поймал. Я под конвоем.
   -  Сказал же: пырсяга. Если кто без пропуска, - стой! Стрелять буду. Читай кагаз.

    Кагаз был прибит ржавыми гвоздями к сторожевой будке. Написан по-русски: «При нормальном режиме работы на ЦДП постоянно имеют право пребывать Директор каскада ГЭС  и его заместители, Главный инженер  каскада ГЭС  и его заместители, Начальник Токтогульской ГЭС, пять начальников служб, инспекторы по технике безопасности и правилам технической эксплуатации, а также представители государственных  инспекций». И подпись: главный инженер Токтогульской ГЭС Толубаев Т.М.

    -  Это кагаз номыр один, - Сабыр скроил официальное лицо. - Еще приложение. Читай.

     Кагаз-приложение гласило: «При ликвидации аварии круг допуска сокращается. Директор каскада ГЭС и его заместители, Главный инженер  каскада, Начальник МСРЗА, Начальник СИТБ и Начальник ОДГ КТГЭС».

     Толубаев Т.М… Кто такой? - перебирал фамилии Сидоров. Главный  инженер… Директор ОАО «Электрические станции» Салайдин  Авазов.  Министр энергетики Автандил  Калмамбетов. Никаких Ивановых, Петровых,  Крюковых. Никаких Бушманов, Рутманов, Эпштейнов, ни одного из тех семнадцати, что вершили дела в 60-х. Полное кадровое замещение. Через много лет, уже в Москве, в 2012 году, перелистывая среднеазиатские страницы Интернета, наткнулся на убойный заголовок какой-то узбекской газеты: «Кыргызы сломали Токтогульскую ГЭС». Текст запугивал: «27 декабря в два часа ночи по местному времени был аварийно отключен гидроагрегат №4 Токтогульской ГЭС в связи с увеличением давления до 10 атмосфер под крышкой турбины. Тут же появились апокалиптические комментарии. Сам  Салайдин  Авазов признался: «Авария на Токтогульской ГЭС аналогична той, что произошла на Саяно-Шушенской ГЭС в России… Мы оперативно выявили неполадку и предотвратили крупномасштабную аварию»…Ай, да кыргызы! Выявили, предотвратили. В подтексте: не то, что русские, Саяно-Шушенские. А уж узбекам вообще лучше бы помолчать…«Как известно, -  писал господин Авазов, - авария на СШГЭС стала следствием разрушения шпилек крышки турбины. На Токтогульской ГЭС шпильки целы. Ждем развития событий».

    События развивались хорошо, планомерно. Правильно сделали, что не  запаниковали. Выяснили причину аварии: разрушение лабиринтного  уплотнения гидротурбины. «Ну, Аллах Акбар»! - выдохнул министр энергетики Автандил Калмамбетов и поспешил на пленарное заседание в  Жогорку  Кенеш успокаивать депутатов.

     - Если говорить простым языком, - объяснил он, - то уплотнение это как  сальник в автомобиле. Во время сбоя сразу же сработала сигнализация,  персонал сделал обход, сам остановил агрегат, осушил затворы и приступил к ремонту. Сравнивать инцидент с аварией на Саяно-Шушенской ГЭС нет  никаких оснований.
    -  Как это нет оснований! - повысили голос зеленые на голову депутаты. -  Эти турбины, как и Саяно-Шушенские, с того же Ленинградского металлического завода. Сделаны в те же годы. 35 лет назад! Износ! Усталость металла!

     Депутаты потребовали провести аудит усталости всех ГЭС каскада. О  результатах доложила член наблюдательного совета при Минпромэнерго  профессор Валентина Касымова: Уч-Курганская ГЭС изношена на 97,3  процента, износ гидротурбин Токтогульской и Курпсайской ГЭС 54,6  процента, трансформаторов - 70, гидрогенераторов - 77, высоковольтных  выключателей - 82, устройств релейной защиты и автоматики - 98,3. а паровых котлов Бишкекской ТЭЦ - от  98 до100 процентов. То есть их  ресурс практически исчерпан, так сказать, туши свет. Шум в зале накрыл  концовку доклада заслуженного деятеля науки КР. Выдержав паузу,  Валентина Махмудовна доконала собрание.

   -  Из-за нехватки денег компании не могут провести даже плановый  ремонт, не говоря о капитальных вложениях.

     Узбеки молчать не стали: коррупция! Кыргызы воруют деньги из западных грантов! Азиатский банк развития вложил в энергосектор Кыргызстана $130 миллионов. Где они? Только на консультации по проекту модернизации Токтогульской  ГЭС потратили $9,5 миллиона. А в  консультанты позвали компанию Fichtner GmbH&Co.KG, которая и готовила проект восстановления Токтогулки. Случайность? - ехидничали узбеки. Натравили пчел против меда.   

    Братья-казахи подбросили дровец в топку. Мол, Токтогулка подводит не первый раз. Из-за неё 16 апреля 2009 от электричества было отключено практически 60 процентов Алма-Аты. Это происшествие казахи назвали  беспрецедентным. «Стоит ли удивляться, -  писали зарубежные  злопыхатели, -  что Кыргызстан не воспринимают как надежного партнера и относятся к нему, как к стране третьего мира, где нет ни четкой стратегии,  ни грамотных управленцев? Кыргызы легко берут в долг, надеясь, что его  спишут».

     Клеветники - что с них возьмешь! Но хуже всего, что правы в своей клевете. Какая серьёзная компания будет тратить на консультации 15 процентов от стоимости проекта? Как объяснить, почему размер гранта в несколько раз превышает кредит? Изучив проект АБР, член совета директоров ОАО «Северэлектро» Сапарбек  Аргымбаев удивился, что $5,5 миллиона предусмотрено на «непредвиденные расходы». Такая предусмотрительность означает только одно: откаты, коррупцию. Чтобы не потерять энергосектор, совет директоров надо формировать не по  родственным связям, как сейчас, а по профессиональным качествам. К ним, кстати, относится и знание иностранного языка. Официальный язык АБР английский и все материалы по проекту только на нем. Кыргызская сторона настаивает на русском. Увы, безуспешно. Приходится срочно учить язык  Шекспира.

    -  Таких друзей за жопу и в музей, - вспомнил Сидоров солдатскую фигуру речи. - Схожу-ка я, Сабыр, на Тот свет.
    -  Стой, рука верх! - наставил берданку собутыльник.
    -  Ты что, Сабыр, совсем уже сбрендил! - возмутился Сидоров. - Я же свой.  С  1962  года свой, с первых колышков. Сто раз проверенный, сто раз поднимался на плотину.
   -  Рыжим есть рыжим. Дынамыт бар бы?
   -  Динамит жок. Нет динамита.
   -  Тротил бар бы?
   -  Тротил жок.
   -  Квивален бар бы?
   -  Жок. Нет эквивалента.
   -  Покажи карманы.
   -  Вот смотри, - вывернул карманы штанов Сидоров.
   -  Задний карман, - потребовал Сабыр.

    Сидоров полез в задний карман и нащупал странное бумажное уплотнение. Развернул - ё-моё! Билетики из Парижского метро двухлетней выдержки. После ужина в Греческом квартале /консоме, средиземноморская мешанина с моллюсками под густую кипрскую «Кумандарию»/, безъязыкие, заблудились с Риммой в потускневшем, обезлюдевшем городе, вышли не на  ту сторону метро, до двух ночи искали свой отель, впали в отчаяние. Спасла женщина с огромным сенбернаром, которого вывела по нужде. Оказалось,  отелей с таким названием четыре штуки. А нужный - рядом, метров пятьсот:  налево, направо, через мост, еще налево и за углом. Ноги натерли до  волдырей. Провались этот Париж с его вялотекущей Сеной, блохастыми  клошарами и оккупированной черномазыми барыгами Эйфелевой башней!

    -  Видишь - никакой тротил, никакой квивален нет.
    -  Тогда пырсягу давай! -  потребовал недоговороспособный Сабыр.
    -  Клянусь Богом, Царем Царей и Беназир Бхуттой! И билет есть. Тикет! В  метро и во все тоннели мира.

      Парижские билеты произвели на Сабыра впечатление. Он повертел их так и этак. Подумал: еще и французский надо учить. «Как сказать «Стой, стрелять буду!» по-французски»? - спросил Сидорова. Тот сплоховал: из этой фразы он знал по-французски только восклицательный знак. Оттого, собственно, и в ночном Париже заблудились.

    - Ладно, - опустил ружьё Сабыр. - Иди. Сирамно патрон жок. Только сперва график читай. Технику безопасности.

    Сабыр подвел Сидорова к доске объявлений, насаженной на пеньки арматуры, торчащие из бетонной стены входного портала. Объявлений было не много. Точнее - два. «Не стой под стрелой»! И «ЖЕР ТИТИРЕЕ» - график  землетрясений: 1889 год - Чиликское землетрясение магнитудой 8,3 балла,  1895 год - Красноводское - 8,2  балла, 1902 год - Кашгарское  - 8,1 балла,  1911 год - Кеминское - 8,2 балла, 1992 год - Суусамырское - в эпицентре 10  баллов.

    Это же совсем рядом, отметил Сидоров. И свежее. Значит, ближайшие сто пятьдесят лет можно не беспокоиться.
    На Суусамыре расписание обрывалось и Владимир Григорьевич указал  Сабыру на недоработку:

    -  Когда следующее?
    -  Скоро, - обнадежил Сабыр. - Магнитуда 7,4, эпицентр - Кетмень-Тюбе. Таласо-Ферганский тектонический разлом. В трещину заходит вода, земная корка под плотиной тудым - судым ходит, сдвигается на 8–10 миллиметров.  Каждый год! Сейсмограф докладывает: постоянная вибрация. Иди осторожно, держись за стенку.

     И нахлобучил на голову Сидорова свою желтую каску с черным лейблом Гидроспецстроя, без каски, мол, у нас не положено. И вообще, предупредил, береги башку. Там кто-то есть. Кто-то живет, кто-то летает.

    - Ать-два - левой! - скомандовал Сабыр. - До встречи.

     И это последнее «до встречи», как показалось Сидорову, было сказано с каким-то особым значением. Сам Сабыр при этих словах привстал с деревянного ящика из-под чыгырмака, взмахнул рукавами халата и с возгласом «голгофа!» вроде как отделился от земли. Не очень высоко,  правда, метра на полтора. Оптический обман, подумал Сидоров. Под влиянием муската фиолетового поверх чыгырмака. И это странное для кыргыза слово: «голгофа». Откуда знает? И почему  подмигнул? Мистика, обман, точно обман. И не только оптический. Ну, ладно, до встречи так до встречи.

     Предъявив темноте билет Парижского метро, Сидоров, вошел в тоннель, отдав себя на произвол темноты.

    Плотина строилась в расчете на подземные толчки в девять баллов, но чем черт не шутит. Последний раз анализ прочности плотины проводился в 1973 году. Институт сейсмологии национальной Академии наук пугал:  сооружения нуждаются в серьезном сейсмическом исследовании. Плотину  может прорвать и это приведет к самой сокрушительной в истории Средней  Азии катастрофе. Три миллиона жителей Ферганской долины накроет потоп, подобный Всемирному.

    За себя лично Сидоров не беспокоился. Что будет, то будет. Возможно,  разъяснится загадка того странного сигнала, что явился участникам  перекрытия Нарына 6 января 1966 года. Насторожил уже сам перебор  шестерок. На переходе из ночи в утро узкую полоску неба над бортами ущелья прочертил некий светящийся объект. В НЛО тогда мало кто верил. Страна  жила верой в лучшее, в близкое коммунистическое будущее, к которому каракульцы имели самое непосредственное отношение, ибо сказано было:  коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны. Этим слоганом потом украсили циклопических размеров грот машинного зала ГЭС. Увидев неопознанное светило, решили: Спутник летит. Космос подает Знак Победы. И ведь свершилась! Ура! Ура! Перекрыли Нарын. Загнали его в  искусственное русло, в обводной тоннель, пробитый в левобережной гранитной скале. Сидоров с магнитофоном и камерой не раз бывал на этом яростном фронте строительства светлого будущего. Был, так сказать, в курсе. Имел  значок ударника метростроя за репортажи из тоннеля, прострелившего Верблюжий перевал на уровне облаков. То была адская черная дыра длиной три с половиной километра.

    Здесь, в Токтогульской теснине длины было меньше, но ада побольше. Подземное пространство озарялось вспышками электросварки. Рабочий класс резиновыми сапогами топтал, расплескивал желтый пунктир фонарей, отраженных в лужах на корявом бетонном полу. Седые своды аркой смыкались в сизом полумраке на высоте четырехэтажного дома. Глубину и высь рассекали кресты прожекторов и фары ревущих бетоновозов. Из мрачных джунглей опалубки, арматуры проступали темные фигуры проходчиков с пневматическими молотками. Производственные команды тонули в скрежете бульдозерных гусениц, грохоте бурильных станков,  насосов, лебедок, скиповых подъемников, в пронзительных воплях сирен. Висящие под потолком в тесных железных корзинах архангелы Гидроспецстроя разбуривали бетонные своды, закачивали в раковины цементный раствор, разделывали швы блоков. Штормовки в цементной  корке. Лица в цементе. Цемент в носу, в глотке, в легких. Кажется, даже в мозгах. Поставь на главной аллее ВДНХ – Вера Мухина отдыхает.

      Ступив навеселе под бетонные своды тоннеля и, удаляясь от света, Сидоров за неимением факела зажег гимн, застрявший в подкорке в ранней юности: «Когда восстанет из праха для суда грешный человек, так пощади его, Боже! милосердный Господи Иисусе, даруй ему покой».
Lacrimosa, часть «DiesIrae», секвенции в реквиеме Моцарта. Они, школьники, распевали Лакримозу у Александра Юрьевича Кологривова, городского сумасшедшего, жившего в земляной лачуге близ парка имени Панфилова во Фрунзе. Половину землянки занимали полки с пластинками мировой классики. На вторую половину приходились железная койка, платяной шкафчик, стол с  проигрывателем, тумбочка с посудой и чайником, керосинка, две табуретки. Сидящие упирались друг другу в коленки.

    Александр Юрьевич, по слухам, боковой потомок Пушкиных, промывал школярам души опусами Перголези, Баха, Генделя. Лакримозу Моцарта знали наизусть.

LacrimosadiesillaQuaresurgetexfavilla
Judicandus homo reus. Huic ergo parce, Deus:
Pie Jesu Domine, Dona eis requiem. Amen.

   Александр Юрьевич заведовал музыкальной редакцией Киргизского радио, ходил с прямой аристократической спиной, с тростью для форсу, с продуктовой авоськой и с бородой а ля критик Стасов. Борода в те времена была вызовом парткому и лояльной общественности. Впрочем, одна на весь город она служила Кологривову пропуском в театры и филармонию. Билетов он не покупал принципиально. Кто бы осмелился остановить его!

    Во время войны семейство Кологривовых эвакуировалось во Фрунзе из Смоленских пенатов. Университетов Александр Юрьевич не кончал, только  гимназию, манеры впитал с молоком матери, с детства говорил по-французски. Однажды, услышав по радио выступление французского посла, удостоил похвалы за произношение. Ни на фортепиано, ни на скрипке не играл, но знал, кажется, всю музыкальную литературу. Разумеется, классику. Полвека вел на радио концерты - загадки. В  60-е наглухо законсервировал фонотеку в благородном давно прошедшем времени, защищая молодежь от нашествия прыгающих и танцующих Abba, Boney M, Beatles, Пугачевых, Лундстремов. На удивление, был здоров телом. Не признавал сквозняков, мигрени, подагры, остеохондроза. В 74-м году получил /благодаря кампании по сносу землянок в центре столицы/ однокомнатную хрущевку на выселках и, не прожив там года, умер, отравившись заплесневелой колбасой.

    В  гробу лежал в поношенном сером пиджаке с правительственной  наградой - медалью «За трудовое отличие», которую выдавали в массовом порядке в год 100-летия со дня рождения Ленина. На групповом снимке награжденных Сидоров стоял плечом к плечу с Александром Юрьевичем. Лица как бы одушевленные песнью: «И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди».

    На кладбище приползли никому не известные старики и старухи в  довоенных одеждах с запахом нафталина. Дамы шушукались, осуждали брата усопшего, который не приехал на похороны, не смог преодолеть некую идеологическую междоусобицу. Брат был той же Кологривовской масти  -  высокий, костлявый, с прямой спиной. Но без бороды.  Аристократическое нутро выпирало наружу пристрастием к лошадям -  он служил на Иссык-Кульском конном заводе №  54, основанном офицерами времен Николая Михайловича Пржевальского. В жокеи брат не годился по причине громоздкости тела, тяжелого даже для дончака. Был начконом.

     На похоронах Сидорову дали слово, но он ничего не сумел сказать, ограничился невнятным бульканьем в горле. Lacrimosa, уединившись в укромном уголке его памяти, промолчала там до конца церемонии.

     Не к месту и не ко времени пришла на ум мыслишка, что ему лично лежать в такой позе, на спине, на плоских досках неудобно: голова не укладывается на общей горизонтали со спиной, ноги сводит судорога. Надо бы заранее попросить родню, чтобы положили на правый бок. Дорога предстоит дальняя, всё может быть. Но об этом рано. «Какие наши годы»! - хорохорился Сидоров. Вторая молодость в самом зените. Он еще ого-го! Он еще подтягивался на дубовой ветке пятнадцать раз. Его коробило, когда на базаре к нему обращались «дед». Пенсия «по старости» настигнет его в Воронеже, где он заведовал корпунктом «Останкино» и мотался по областям красного зюгановского пояса, выдавая в эфир по три - четыре сюжета в неделю. Кровь из носу. В буквальном смысле. Тексты на коленке, не слезая с колеса. Два года не оформлял пенсию, потом в собесе заставили писать объяснительную. Пенсия была копеечная, несущественная при долларовой зарплате в конверте. Да и времени ходить по собесам, толкаться в очередях со стариками и старухами не было. «Новости - наша профессия». Бежал, бежал. К 65 добегался до синусовой брадикардии. Пульс упал до 40 в минуту. Доктора решали: кардиостимулятор или терапия? Терапевты победили, с помощью бета-блокаторов восстановили проводящую кровеносную систему, вывели  пульс на 60. И он продолжил бега.

      Гроб был неподъёмный. Из катафалка до ямы еле-еле донесли вшестером. Поставили на табуретки. Кто-то начал, было, отвинчивать крышку. Батюшка /откуда? кто позвал? /, прервав на секунду молитву, вполголоса спросил: зачем? Винт завинтили в обратную сторону. Батюшка завершил «Вечную память» и сказал: можно. Ступая через вязкую глину, подошли двое землекопов в клетчатых рубашках: сухопарый, двадцатисемилетний красавец Ахмет и русский курносый  парень Сашка, того же возраста. Вдвоем, без особой натуги подняли гроб за ручки, перенесли через свежую насыпь земли к яме, протянули под гробом ремни, сноровисто спустили груз на дно. Аккуратно, ничего лишнего, тютелька в тютельку, размер в размер. Подождали в сторонке, когда провожающие бросят в могилу ритуальные горсти земли, взялись за лопаты. Легко, сноровисто заполнили яму, довершили наземную часть могилы, обрезали откосы штыками лопат, обхлопали глину грабарками, вдавили в податливую насыпь крест, черными лентами  прикрепили три венка. Выпрямились, оглядели работу - остались довольны собой. Профессионалы! Пошли к машинам. Перед тем, как положить инструмент в багажники, без суеты, скребками и припасенными тряпками по-хозяйски очистили лопаты от глины, соскребли грязь с ботинок, сели в машины - Ахмет в черную «Волгу», Сашка - в белую. Разъехались в разные стороны - Ахмет в Попеновку, Сашка в седьмой микрорайон. До следующей рабочей сходки на кладбище. На сегодня других заказов не было. В Попеновке жена поставила перед Ахметом пиалу с айраном, жменю зеленого лука, кинзы и теплую лепешку из тандыра, Сашкина жена нарезала сала, Сашка налил стакан водки, выпил и приступил к борщу.

    Александр Юрьевич Кологривов ушел в небытие. Там, возможно, примкнет к душам предков из рода Пушкиных.

     … Углубившись в кромешную тьму коллайдера, Сидоров нутром почувствовал, что и сам приближается к небытию. Каждый шаг, умножая прошедшее, сокращал его земное будущее. Краткость дороги к финишу ощущалась почти физически. Когда же, когда? Есть ведь часы! И циферблат светится! Да здравствует фосфоресценция! В точке пересечения между прошлым и будущим зябко было, зябко и сыро. И что-то с обонянием. Потянул носом – запахов нет. А слух? Ау! Ау! - крикнул в трубу, труба ответила, типа «Уа! Уа»… Ну, слава Аллаху, слух при нем. Эх, нам бы день простоять да ночь продержаться. Из каких-то многоходовых глубин Сидорова наружу вырвался глас Ивана Сусанина: «ЧУЮТ ПРАВДУ. СМЕРТЬ БЛИЗКА. МНЕ НЕ СТРАШНА ОНА. СВОЙ  ДОЛГ  ИСПОЛНИЛ  Я». Советское радио 50-х запело гипербасом Максима Дормидонтовича Михайлова. Говорили, что этим голосом он тушит церковные свечи. Сейчас бы сюда Аладдина с волшебной  лампой. Или хотя бы со свечой. Фосфоресценция не помогала. Темнота казалась тяжелой, как трансформатор. Ноги у Сидорова /обе - и левая в чулке, и правая без чулка/ подгибались, а голова была светлая. Наверное, благодаря «Угуттатту» Джалал-Абадского  розлива. Стараясь понизить хлипкий тенорок до баса, Сидоров оглашал подземные ходы и пустоты: «Ты взойдёшь, моя заря! Над миром свет прольёшь. Последний раз взойдёшь, лучом приветным горя».

    О, черт! Больно же! Кто-то из архангелов Гидроспецстроя в спешке не спилил, оставил торчком в полу железный пенек арматурины, Сидоров  врезался в него и еле удержал равновесие вальсом. Раз-два-три, раз-два-три… Они сошлись плечом к плечу - опера и балет. Пригодился совет Сабыра «держись за стенку». Да и Сусанин поддерживал своей активной гражданской позицией.

      Ты взойди,  взойди,  заря! Над миром свет пролей!
      Взгляни на Русь мою, лучом её ты согрей!

     Иди да пой – оперы хватит надолго. Труднее было с дыханием. Дыхания не хватало. Тоннель на гребень плотины был длинный, километров семь и все на подъём, закручивался серпантином. Солнечный свет от входного портала исчез за первым же поворотом, а тусклые фонари электрического освещения давно вышли из строя. Темень пронизывала до костей. Сидоров контролировал звуковые локации, придерживаясь левой рукой бетонной стены, склизкой, сырой, холодной. Перед глазами некстати явился график землетрясения от Сабыра. Когда следующее?

    Не отрывая руки от стены, Сидоров шел на подъём. Тоннель уходил влево и, вроде, так и должно было быть. Сначала влево, потом вправо. Плавно. Согласно сопряжениям. Раз - два - три.  Раз-два-три… Он это умел -  вальс бостон. Со школьных вечеров. Потом успешно «бостонил» в колхозном клубе на Урале, в Камышловском районе, где студентом первокурсником извлекал из-под снега картошку - во имя рапорта о трудовом подарке к очередной годовщине Великого Октября. В культурную программу битвы за урожай входили танцы в сопровождении потасовок с местными пэтэушниками. Само собой, будущие журналисты выглядели бледно против будущих токарей и фрезеровщиков, вооруженных самодельными заточками и кастетами. Сидоров не был первым парнем на деревне, но пара вальсов с колхозными барышнями перепала и ему. Почти за даром, фингал под глазом – сущий пустяк.

  …  Раз - два - три. Раз - два -три…Тоннель черным витиеватым ходом поднимал Сидорова в мир иной, подъём становился всё круче, сердце стучало под горлом, ноги напоминали о профессоре Дебёлом. Да и поминальные посиделки у входа в этот чертов коллайдер давали о себе знать. Чыгырмак был так-сяк, теплый, а мускат фиолетовый пятидесятилетней выдержки оказался на славу.

     Сидоров похлопал сырой бетон свода: держись, мол! Стена презрела амикошонский жест праздного пешехода и, как показалось Сидорову, даже отстранилась, ушла в сторону. В общем, так и должно быть: серпантин вилял бедрами. Всё нормально, если бы не померещилась чертовщина. Она подмигивала желтым глазом козла отпущения из аристократических коттеджей на пойме. «Совсем обнаглели! - приободрил себя Владимир Григорьевич. - Отделим овнов от козлищ. Кого на бешбармак, кого на всесожжение? Как там было»? Господь сидел на горе, в кучевом облаке, теребил бороду в ожидании жертвы от своего народа. Иной раз, как свидетельствует Писание, мог сыграть с иудеем злую шутку. Просто так. Проверяя на вш… Прости, Господи, чуть не сорвалось с языка. Прости, Господи, совсем уж кощунственная мысль: не Ты создал человека, а он Тебя. Возвысил над собой, делегировал права начальника, права карать и миловать. И требовать жертвы. О чем в Книге Бытия во всех подробностях.

    -  Карацгылык! - выругался Сидоров и, в очередной раз стукнувшись головой о бетонную стену тоннеля, стал дожидаться беды. Казалось, тьма тут не сама по себе, а злонамеренная, уполномоченная кем-то сверху. Неужели он?  Неужели тот странный часовой с берданкой, соглядатай безвременья? Как могло вырваться из его уст это чужеродное слово «Голгофа»? Может, почудилось. Владимир Григорьевич физически чувствовал, как тоннель высасывает из него живые соки. Противостоять силам мрачного тяготения становилось труднее и труднее. «Нежилец, нежилец», - тосковал Сидоров. Если конец, скорей бы. Вроде назначено было. Вроде, обещано было на отметке 215 метров от основания плотины, в запредельном, свободном от силы гравитации пространстве открыть сокровенные смыслы. Зачем так высоко?
      Оформляя в редакции отпуск за свой счет, Сидоров невнятно объяснял начальству, что надо, мол, позарез слетать в Бишкек на кладбище, на могилы  родителей, сына. Они рядом, в одной оградке. Дед Гриша и внук Андрей.  Как там дедовщина? Держит ли слово шофер поливальной машины, который на похоронах узнал Сидорова /вот она телевизионная слава!/ и обещал  присмотреть за могилами?   

      Как-то стало невмоготу. Работа на ум не идет, мысль ускользает, воробушек колотится о ребра грудной клетки. Надо бы облегчить душу,  может, поплакать даже, покаяться. По правде сказать, сам неважным был сыном, недодал родителям тепла. И Андрею тоже. На похоронах ком  подкатил к горлу: «Безотцовщина, безотцовщина». И что-то совсем несуразное бормотал про черепно-мозговое плоскостопие. Друзья шушукались: у Володи крыша поехала. Хоронить собственных детей - у кого не поедет. В общем, про черепно-мозговое плоскостопие - это не к медикам.  Это по линии постмодернизма. Игры мутного разума в жмурки. На стол к хирургу Андрея положили с острым холециститом. Хотя в свидетельстве о смерти патологоанатом Пахман черным по белому написал: острый инфаркт миокарда. И ни слова о плоскостопии.

    Начальство Сидорова было покладистое, вошло в положение. Может, лучше бы не входило.   

    … Неужели в темноте совсем потерял координацию? Сидоров попытался протестировать психику. Попасть пальцем в собственный нос с первой попытки не получилось. Концы не сходились с концами. Темнота путала измерения, пожирала пространство, заползала во все дыры в теле, в нутро, под одежду, набивалась в карманы, давила цементной тяжестью. Закон  всемирного тяготения ёрничал, показывал язык. Сидоров ощущал себя стрекозой в цементном растворе. Веки не разомкнуть, глаза теряли функциональный смысл. Спасибо коже - обострился тактильный контакт. Хотя и кожа, превращаясь в бетонный корсет, лишалась чувствительности. Теплая плоть на ходу застывала девушкой с веслом. Ни пота, ни слез.

   Продолжая косить под Максима Дормидонтовича, Сидоров, пытался взбодрить себя героической арией: «Мой горький час! Мой смертный час! Господь, меня ты подкрепи»!

      Но подкрепление всё не шло, заблудилось в темных закоулках. Учащались приступы клаустрофобии, информационного голода. Сидоров чувствовал, как тело превращается в склеп, грозящий замуровать живую душу. Владимир Григорьевич приставил локоть к бетонной стене, ладонь к уху, пытаясь услышать, о чем тикают приборы, распознать подсказки из фундаментальных глубин. Но услышал только учащенный стук собственного сердца, впадающего в отчаяние. «Интер жок. Интер жок, - повторял и повторял Сидоров. -  Выхода нет. Никакого, прости Господи, ясновидения».  Ужас обуял: в какую сторону идти? Где вперед - где назад?  Безвыходность. Безысходность. Шайтан принял облик доцента Чокубаева, который во Фрунзенском политехе преподавал первокурснику Сидорову начертательную геометрию. Доцент не смог превозмочь топографического кретинизма студента. Впрочем, и сам  доцент, похоже, страдал той же неизлечимой болезнью. От неопознанной аксонометрической проекции Сидорова качнуло в сторону словесных выкрутасов на факультете журналистики в Свердловске. «Камо грядеши, Господи?».
  …  Вдруг бетонный пол тоннеля сдвинулся влево, а Сидорова повело вправо. Потом обратно. Голова пошла кругом. Под сводами ожили фрески бульдозеров с гусеницами на брюхе. Бульдозеры парили легкими птицами и Саваоф подавал им руку, как в шестой день творенья, когда увидел свет и похвалил себя, что это хорошо, гораздо лучше, чем без света, и в седьмой, день с легким сердцем можно почить от всех дел своих в праздности. Шабаш, одним словом.
   
     Мир уходил из-под ног, из памяти, терялись метки пространства и времени, как в рассыпчатой пустыне  Гоби. Сидоров самым натуральным образом впал в беспамятство. Похоже, настиг рецидив той  странной болезни в студенческой молодости Сидорова после укуса клеща на берегу уральской реки Чусовая. Температура за 40, рвота, понос, судороги.   

   -  Где я?
   -  На улице Чайковского.
   -  А в прошлом году был на улице Трактористов.

     Врачи долго не  могли поставить диагноз, лечили от паратифа, менингита, пока не сделали пункцию спинного мозга. Оказалась редчайшая болезнь - черепно-мозговое плоскостопие. Спинной мозг выдаёт команды в противоход нормальной психике и физиологии, отказывают рефлексы, в памяти стирается напрочь всё, записанное в прежние годы жизни. Сплошное белое пятно. Нечто  подобное было у Сидорова в раннем детстве, после тяжелой малярии в Армении. 1944 год, 17-я погранзастава близ древней столицы Урарту  Ани, ставшей жертвой апокалиптического землетрясения. Он, шестилетний,  прозрачной, невесомой, практически бестелесной бабочкой улетал в Иной мир. Потом случилась эта странная болезнь на Урале. Лекарств от черепно-мозгового плоскостопия в стране не было. 99 процентов за то, что из палаты вынесут вперед ногами. Но Сидоров, по недоразумению, попал в один счастливый процент. При выписке лечащий врач предупредила: во-первых, черепно-мозговое плоскостопие чревато рецидивом, а во-вторых, через мутацию генов передается по наследству.

   … Раз - два - три.  Раз - два-три… Вальс  бостон, левое - правое. Сидоров нащупывал баланс. Что такое счастье?  По Юрию Карловичу Олеше, это когда человек по утрам поет в клозете. Или когда три левые цифры повторяются справа. Сидоров заметил, что арифметические упражнения хороший способ скоротать время в лабиринте Тяньшанского коллайдера. Что такое 76 минус 75? Всего один год. Зато 365 дней. 14 из них они с Риммой провели в Абано-Терме под Венецией. Знаменитые со времен Луция Лициния  Лукулла горячие источники донесли целебную силу до эры Берлускони и его друга Путина. Спина, колени и вся опорно-двигательная система Сидорова с благодарностью отзывалась о термах с уникальным набором минералов и сервисе класса «всё включено». «Не хочу домой»! -  причитала Римма. Четырнадцать дней близ Венеции напоминали о  быстротечности времени и приближении 77-го года со дня рождения Сидорова.

     После горячих терм Владимир Григорьевич возлежал на зеленой лужайке у голубого, пронзенного солнцем бассейна с планшетом на голом животе. На почте его ждал подарок.
    Пересылаемое сообщение. 11.07.2014, 17:17, <tashunchik1@yandex.ru>:
 «Дедуля, привет! Вот и мы. Наш улыбака продолжает улыбаться.  И совсем скоро наша улыбка станет зубастой, ожидаем пополнения на  днях. Из последних достижений: научились ползать по-пластунски, лихо перелезаем из своей кроватки в мамину (стоят вплотную друг к  другу без решетки).И если раньше с утра мама могла еще минут 15 притворяться спящей и ей ничего за это не было, то теперь мама получает по лбу большущей пятерней, мол, нечего валяться, царь проснулся»!

      Однако, династия! Наташка, Татка, Ташунчик появилась на свет во Фрунзе. На вынос ребенка из роддома собралась довольно большая толпа. Медсестра с конвертом окинула взглядом родню в поисках отца. Андрея отмела без раздумий: пацан пацаном. Затерялся в заднем ряду,  незначительный, второстепенный. Мял букетик. Якова Ивановича, тестя Андреева, тоже отмела: дед - никаких сомнений. Наметанным глазом определила: вот он, папаша. И сунула конверт с дитятей Сидорову старшему. Для деда слишком молод. Для отца - в самый раз. И дед Володя не оплошал, безбоязненно принял кроху, откинул верхний край одеяльца, сам поглядел и другим дал. В уверенных руках  сорокалетнего деда дитё улыбалось, признало родню.
     Аводя, так он был переименован из Володи, оказался умелым дедом. По разным случаям сочинял стихи типа:
    Встали краны очень рано.
    Начинают строить дом.
    Пиво пить пойдут потом.

     Была дача. Шесть соток на крутом боку глубокого ущелья с шумной речкой Аламюдюн. Она несла воду тающих снежных вершин, течение быстрое, мокрые камни скользкие, вода холодная, купаться опасно.

   -  Ни в коем случае! - кричали в спину Аводе и Татке, уходившим к речке по крутой тропинке среди лежбища гранитных валунов.

     Сначала нужно было соорудить лужу. Аводя каменным бруствером отводил от речки арык, загонял воду в углубление на песчаном берегу в укромных зарослях облепихи, доводил глубину до колена, выдерживал  паузу для нагрева купели, и начиналась возня с брызгами, ползание  крокодилом, езда на мокром слоне, плавание вверх брюхом и просто шумное хулиганство. «Я с тобой не играю! - Я с тобой не буду разговаривать! - Прекрати на меня молчать»! И так до гусиной кожи, до тех пор, пока зуб на зуб не попадает. Потом процедура обтирания маленького мокрого тельца большим махровым полотенцем, смены мокрых трусиков на запасные. И вдруг отчаянный вопль: «Кавова»! Оказывается, за процессом переодевания трусов из кустов облепихи наблюдает бессовестная корова, спустившаяся на водопой. Уставилась большим глазом, молчит. «Кавова»! - девичья стыдливость проклюнулась. Дед, хоть и мальчик, не в счет. С дедом они одно единое, нераздельное. Даже в минуты разногласий.

     Для Аводи Сидорова с планшетом у бассейна это был привет из Небесного Далёка. Чуть слеза не навернулась. Давно ли это было? В каком веке? В прошлом, в двадцатом. Купальщице четыре года. 

     Деду Андрею с  внуком Мотей познакомиться было не суждено. Плотина, которая, по мысли Сидорова, должна была напоить сына целебным молоком жизни, стала его гробницей. А врачеватели, любимые люди Сидорова, братья по духу и разуму, светозарные херувимы, сами оказались жертвами ложной Гравитации, полегли в братской могиле, в бетонном склепе дьявольского Зиккурата - обольщенные и покинутые. Всё не так оказалось, всё не так. Надо было что-то делать с наследственным черепно-мозговым плоскостопием Андрея, а его лечили от гастрита.
    Прости, сынок. Где ты сейчас? 

    Когда родители переживают своих детей, - что это? Опечатка в скрижалях судьбы или изощренное наказание Господа? «Виноват! Виноват! - распинал себя Сидоров. - Был бы хорошим отцом, был бы поближе, этой смерти и не случилось. Что такое гастрит? Всего лишь болезнь. Ну, да, еще сердце. И моральные страдания третьей степени. Есть ли в каком-нибудь Израиле, в Германии микстуры для мотылька, намочившего божьей росой крылья, покрытые цементной пылью?

    Сидоров стыдился: восьмой десяток, а лечить практически нечего. Кровоток монофазный, общая бедренная вена проходима, берцовые вены – проходимы, физиологические отправления в норме. В венецианских термах просто валяет дурака. Витаминизируют с Риммой суставы, кожу, глаза. Глаза не нарадуются. Вот в бассейн погружаются две молодые армянки водоизмещением полтонны. Раблезианские телесные массы! Молочные железы, как двуглавый Арарат. Улеглись в термы, достали из лифчиков айфоны: «Ал-лё, Ашотик! Ну, ты  как? Ну, ты когда? А мы щас»… Живые.  Жизнеутверждающие. Соскучились. Интересно, что из себя представляет Ашотик? Как в ночи погружается в эту телесную массу? Вряд ли сам имеет такое водоизмещение. Наверняка уместился бы в лифчике вместе с айфоном. Ну, разве что нос армянский торчал бы. «Ал-лё, Ашотик, ты скучаешь? Я тоже. У меня сердце тук-тук - слышишь?»… 
 
    Про сердце Сидорову напомнил человек с ружьем, Сабыр: мол, хоть и выглядишь ты не на 77, а всего лишь на 75, к сердцу на подъёме надо  прислушиваться. Потихоньку. «Шашпа. Быстро нельзя. Покататься на лафетах еще успеешь. В тоннеле дефицит кислорода, движок тыр-тыр,  чихает, включай пониженную. Если одышка, если голова кружится, в глазах диверсификация, если боль в груди, если шатает туда – сюда, если «кансинтрасия внимания сапсем мала» - вот тебе жвачка: сорок семь трав и еще валерьянка. Хорошо активирует».

    Такую бы жвачку Хуриеву, когда он, держась за перила, спускался из зала заседаний Жогорку Кенеша в вестибюль. На сессии обсуждались государственный язык и энергетическая независимость Кыргызстана. Повестка грозила раскачать лодку. Местное, подкаблучное Президенту телевидение помалкивало. Инакомыслящие массы из горных кишлаков обложили Белый дом юртами в расчете на московскую камеру. «Сидоров! Сидоров идет», - кричали дозорные Кыргызмайдана. Оппозиция высыпала из юрт,  разворачивала перед Сидоровым лозунги типа: «УЗУРПАТ АКАЕВ - ЧЕМОДАН, ВОКЗАЛ, РОССИЙСКАЯ  ПЕДЕРАЦИЯ». Ничего личного - только бизнес, невинный бизнес неимущих масс, за которым торчали уши американского посольства. От текста пованивало долларом. Демократы, сепаратисты и воины исламского халифата жаждали дать Сидорову интервью. Сидоров брал. Депутаты, Президент и прокурор обижались. И даже привлекали. 

     Депутаты Жогорку Кенеша делились на северных и южных, на степных и высокогорных, на ошуйцев и чуйников, на великодержавных таласартов, богоизбранных нарынитов и правоверных жалалабатов.  В геополитическом разрезе 43 процента депутатов были всесоюзники, 57 процентов - внесоюзники. Впрочем, цифры каждый день менялись местами в зависимости то того, кто считал. Хуриев был белой беспартийной вороной, как бы отсебятником, в проценты не входил и всегда гнул невпопад. В тот день он гнул за великий, могучий, правдивый и свободный. Мол, без него пропадем, без него не узнаем про гидравлику, начертательную геометрию, сопромат, функцию и дисфункцию, про всё многообразие мужских и женских болезней. В общем, необходимо дать русскому языку статус второго государственного. Однако, депутаты палаты правого полушария в согласии с депутатами палаты левого полушария объявили белой вороне демарш типа АНАХЕРА.

    АНАХЕРА № 1.  Зачем нам, кыргызам, русский? В новой геополитической реальности нам нужен американский язык. Мы уже перевели на него аэропорт «Манас» и кыргызскую географию: Нарын-ривер, Кара-Куль-таун и т.д.

    АНАХЕРА  № 2.  Зачем нам русские лечебники по мужским и женским  болезням, если у нас есть бальзам «Арашан», вмазь «Тяньшань мюрёгю» и автор вмази академик Алтымышев?

    АНАХЕРА  № 3.  Зачем нашему суверенному государству метастазы СССР в виде всесоюзных высоковольтов Нарынского энергетического каскада. Они несут свои миллионы киловатт поверх конкретного чабанского стойбища к генеральным рубильникам неподконтрольного нам Светлого будущего. Наше Светлое будущее в нашем суверенном прошлом. У нас тренд на децентрализацию и родоплеменное государственное устройство, вернемся в благословенные сайылаймагы, атамекены, улусы! Для их электрификации достаточно мини ГЭС. Правительство поручило Академии Наук разработать варианты персональных ГЭС при каждой юрте. Бросил в ручей брезентовый рукав, снял с телеги колесо - вот тебе  ротор, статор и лампочка Ильича.  Неужели, иронизировали авторы демарша, отсебятник Хуриев не в курсе, что минимизация это мировой тренд? В норвежском городке Ларвике, например, есть дом площадью 200 кв. метров с крышей, преобразующей солнечный свет в электричество? В стены вмонтированы фотоэлектрические и солнечные панели, компенсирующие выбросы углекислого газа. Электромобили в Ларвике заряжаются от домашней розетки и, подобно батарейке, служат накопителем для избыточной энергии.

    -  Это же чушь собачья! Не минимизация, а пуштунизация, - горячился капитан высоковольтной энергетики. - Это возврат к пещере, костру, жировому светильнику!

    Депутаты возмущено засвистели, зашикали, раздались крики о пятой колонне, требования лишить слова на три заседания и вообще отобрать мандат. Лоббист поднебесных кюншаарников, доцент женпединститута  Энержай Факир Улуу /в недавнем прошлом член бюро райкома КПСС/ ворвался на трибуну и под одобрительные крики «Туура! Туура!» осадил приверженца устаревшей гидравлики и радетеля русского языка.

   -  Аксакал, искьюзми.

     Энержай Факир Улуу хотел сказать «дедушка», чтоб покрепче уесть. Но под воздействием толерантности, уважил нейтральным - «аксакал».

   -  Искьюзми, аксакал. У вас оптика старая. Смените очки. А заодно и часы. Они сильно отстают. Мы, избранники народа, обязаны шагать в ногу со временем и видеть глобальные тренды. Наш тренд - экология. Наш долг освободить душевный кыргызский народ от навязанного нам бездушного урбанизма, засилья мегаполисов, от всяких ДСК и камвольно-суконных комбинатов. Мы, дети зеленой травы под Солнцем, будем потреблять его энергию по умолчанию, лежа на боку посреди джайлоо. Без проводов, всяких ЛЭПов и трансформаторов.

  -  Туура! Туура! - поддержали депутаты коллегу. - Правду говоришь,   Энержай Факир Улуу. На фиг нам все эти ГЭСы - ШМЭСы, вся эта  гигантомания. Вчерашний день! Даёшь движки на электроимпульсах непосредственно из атмосферы. Мы пойдем на грозу, заарканим молнию!

      И тут же, скандируя «На грозу! На грозу!», проголосовали за сокращение школьных уроков новейшей истории, русского языка и тригонометрии, а сэкономленные бюджетные миллионы сомов решили перенаправить на программу создания солнечных батарей и фотоэлектрических стеновых панелей.

      Посрамленный Казбек БексултановичХуриев, еще вчера пинком открывавший дверь в московских министерствах, близоруко щурясь, тяжело, как бы, под гнетом своей несовременности, спускался по мраморной лестнице из зала заседаний Белого дома в малахитовый вестибюль. Хмыкал себе под нос: «Правы кюншаарники: проморгал смену вех и времен, весь этот глобальный анахеризм». Конечно же, знал, что в той же Норвегии электричество получают из соленой  морской воды. В Италии, Испании три процента всей электроэнергии вырабатывают  с помощью солнечных батарей. Это факт и депутаты палат левого и правого полушария в курсе! Не зря едят хлеб демократии. Конечно, отстойный Казбек Хуриев в свое оправдание мог бы привести некие аргументы, сеющие сомнения в неизбежности торжества демократии. Бывали случаи, когда большинством голосов решались неправедные дела. В качестве  примера он мог привести историю с запиской жены Пилата Клавдии Прокула во время суда над Иисусом: «Не делай плохого Праведнику Тому. Я ныне во сне много пострадала за Него». И Пилат был готов послушаться, говоря иудеям, что не видит греха в этом Иисусе из Назарета, и призывал к милости, уговаривал ограничиться бичеванием и, если мало законных пятидесяти шести ударов, можно умножить до 98 с разбивкой на варианты: 59 ударов бича с тремя концами, 18 - с двумя концами и 21 - с одним концом. Но подстрекаемая членами синедриона толпа всё требовала и требовала от римлянина: «Распни его»! Под давлением толпы Пилат согласился на смертный приговор, сказав своё знаменитое «умываю руки». Раб толпы. Толпа ставит на трон, толпа свергает. Это крест демократии. Хочешь удержаться во власти - потакай толпе. А какой расклад сил в массе? Умных - ложка на бочку,  талантов - раз – два и обчелся, о гениях - говорить  нечего. Толпа, по природе своей, играет на понижение, консервирует порядок середняков и двоечников. Нет пророка в своем отечестве. Даже чудеса, которые на глазах толпы творит этот странный чудак из Назарета, не дают ему оправдания. Не дай Господь власти большинства!

    Да, отсебятник Хуриев мог бы рассказать эту печальную историю обобщенному, собирательному Пилату - депутатам ошуйцам, чуйникам, ферганитам, таласартам, джалалабатам, нарынитам, а также кюншаарникам. Не в качестве угрозы -  исключительно для расширения кругозора. Но как-то скучно стало дразнить гусей и под лопаткой кололо. Укатали сивку крутые горки. И тут схватился за сердце. Сполз на ступени. По чистой случайности рядом оказался Сидоров, поднимавшийся в зал заседаний после съемок Кыргызмайдана.

   -  Валидол! У кого есть валидол?

     Умирать прямо там, на лестнице в здании Жогорку Кенеша Казбек Бексултанович Хуриев не стал из деликатности, постеснялся. Умер чуть позже, в столице бывшего СССР. От моральных страданий несовместимых с жизнью.

     Двадцать лет прошло со дня похорон - Москва, Востряковское кладбище, лютый холод, тьма народу со всех концов страны, которая умерла на три года раньше Хуриева, не совместившись с гласностью, перестройкой, а главное - со свободой. Она оказалась тяжкой обузой, как бы выстрелом в ногу себе. Заберите! Заберите себе эту свободу! И никто не берет. Может, тебе, Сидоров, пригодится свобода?

     - Чур, чур меня! - заверещал Сидоров, - Издеваетесь? Кажется, влип. Где же выход из этой бетонной темницы? Куда дел жвачку на сорока семи травах от Сабыра? 
    
      Недаром говорят, у страха глаза велики. Темнота, напугавшая Сидорова своей беспросветностью, сильно расширила глаза, обострила обоняние, слух, психические генераторы страха. В другой раз не обратил бы внимания на покалывания в боку, онемение и мурашки в ногах. А тут запаниковал: все симптомы парестезии. В ноздри проник слабый запашок болота, почудился плеск воды. С чего бы? Что-то дрогнуло под ногами. Скорее всего, глюки. Поездка в Иерусалим как-то не к месту вспомнились, Евангелие от Матфея о Землетрясении в Тот день: «Иисус же, возопив громким голосом, испустил  дух. Завеса в храме разорвалась надвое, сверху донизу; и земля  сотряслась; и камни расселились». Геолог Джефферсон Уильямс из Supersonic Geophysical и его коллеги из немецкого Центра Геофизических Исследований, изучив три подземных слоя около пляжа Эина Джеди Спы на Мертвом море, подтвердили: было! Между 26 и 36 годами нашей эры точно произошло землетрясение. А наступление темноты в день распятия Христа объяснили песчаной бурей. Вопрос, кто инициировал  то землетрясение и ту песчаную бурю, остается открытым.

      Такой же открытой оставалась и дата ближайшего Токтогульского землетрясения. Таласо-Ферганский тектонический разлом мог шарахнуть в любую минуту, даже вопреки утвержденному Сабыром графику. Опасность катастрофы увеличивали и некоторые конструкционные особенности станции. Из-за узости каньона, в  котором разместился машинный зал, турбины и генераторы  расположили впритык, очень тесно. И авария на одном из агрегатов могла вызвать взрывной обвал всего сооружения. Слава богу, агрегаты стояли. Отчасти благодаря вороватым сыновьям кыргызских  властителей,  которые оставили каскад без воды. Но тектонические  процессы шли своим чередом, вне зависимости от Президентов, их сыновей и даже законов Жогорку Кенеша. Армагеддон наступал.

      В 1976-м году, когда в Узбекистане не хватало воды на орошение, Шараф Рашидов на Политбюро в Москве выторговал убийственное для ГЭС решение: открыть задвижку нижнего бьефа для экстренного пропуска воды. Задвижка заилилась, не поддалась гидравлике. Пришлось взрывать с риском для сооружения. Сила взрыва была близка к пятибалльному землетрясению. Жрецы от науки собрались на плотине, наполнили ведра водой, ждали всплеска. Вода не шелохнулась, не дрогнула. Проектный коэффициент надежности 1,9  выдержал натурное испытание.

      Сидоров весь обратился в нос и ухо. А потом и в горло. И этот агонизирующий ухогорлонос выдал вдруг нечеловеческий вопль: «А - на - хе – рра»! В ответ что-то ухнуло с шумом и полетело, едва не сбив крылом каску Сидорова. Неужели он самый -  Коджоюн, Хозяин Тьмы, о котором предупреждал Сабыр? Сидоров пытался краем памяти ухватить души ушедших по персоналиям. Гуло, Новицкий, Бецик, Шангин, Болдырев, Пыка... Сливки инженерной аристократии, технологи  гидротехнического совершенства. Ни один не дожил до пятидесяти. Не их ли души поселились в тоннеле, на подступах к любимому телу плотины, к верхней её отметке? Здесь! Где же им быть! Стая  перелетных душ на пути в потусторонние пределы. Ангелы в гробнице собственного рукоделия. Возводили великую ПИРАМИДУ коммунистического величия, а построили ГРОБНИЦУ. Склеп для  собственных душ.

      Слава богу, встряска длилась недолго. Удаляясь в неизвестном  направлении, шум оформился в нечленораздельное звуковое охвостье «на - хе - рра - а – а». Эхо захлопнулось, и вновь тоннель заполнила гробовая тишина. Земная кора еще чуть подрагивала. Но уже молча. Мертвый объём водохранилища загнивал, застаивался болотом, рабочие колеса турбин, забыв предназначение, оцепенели на цифре ноль. Сидоров обратился к успокоительной магии цифр, можно считать баранов, можно верблюдов. Девятый вал. Почему? Семь нот. Почему только семь? Никакой логики. Седьмое небо. Семь дней. У того же  Кампанеллы в «Городе Солнца»:  «город имеет в поперечнике свыше двух миль, а окружность его равна семи. Разделяется город на семь обширных поясов, называющихся по семи планетам. Из одного пояса в другой попадают по четырем мощеным улицам сквозь четверо ворот, обращенных на четыре стороны света». Сорок сороков, счастливый трамвайный билет - левый ряд цифр  равен правому. 36 и 6, 120 на 80. 200 на 120. 60 в минуту. Может, счастье и вся эта ахинея от пульса. Пульс явно был больше шестидесяти. Вдруг левая, можно сказать, путеводная рука, скользящая по стенке тоннеля, провалилась, Сидорова качнуло вбок, сердце грохнулось в аритмию, цифры давления задергались, внутриутробный Сусанин возопил: «Смерть близка! Мне не страшна она». Но тут заполошная левая рука уткнулась в препятствие, тактильный контакт подтвердил: железо. Под нажимом железяка взвизгнула и подалась вперед. Не иначе, как дверь. Темнота глумилась над Сидоровым. Он выставил вперед обе руки и трусовато двинулся вглубь сутулого подземелья. Через несколько шагов руки нашарили гладкий, без сучка и задоринки холодный предмет и вскоре Сидоров опознал находку. Ну, конечно, она - бутылка, тяжелая, полная, явно ноль семь. В первую секунду даже обрадовался: нет, не разминулся с удачей. И тут же снова пробил озноб: неужели та самая, из запасов Петра Федоровича?  Неужели дал кругаля, неужели вернулся туда, откуда начал? До склада, где Сабыр добывал шампань, когда закончился чыгырмак. Винный  погреб Шинко был явно недалеко от входного портала. Круг замкнулся, поход в Мир иной бесславно провалился. Душа, как показалось Сидорову, с огорчением, не спеша расставалась с местом постоянного пребывания в его утомленном теле. Он силился вспомнить слова  духоподъёмной арии, но вместо «Свой долг исполнил я. Прими мой прах, родная земля», выдал перл тетки из селедочного ларька на Мытищинском базаре: «Нам бы денег помноже да мужика помоложе». И тетки в очереди заговорили: надо взять на ум.

     На том Сидоров отключился. И все цифры его семидесятисемилетней жизнедеятельности с легким шорохом обнулились.





Глава шестая

                ANAHERRAT

      На выходе из тоннеля, из мрака на свет Божий Сидорова ослепило. Большое солнце, не стесненное бортами ущелья, клонилось к закату за гранью гористой пустынной земли. Земля была незнакомая, потусторонняя. Владимир Григорьевич попытался сообразить сам-то он по какую сторону - жив или помер. Однако, по некоторым признакам,  понял, что скорее жив: коленки саднит, спину ломит, руки в ссадинах, ноги не держат, голова трещит. Уже хорошо. Живым  трупом рухнул на бетон, в горле пересохло, смертельно хотелось пить. С трудом  приоткрыв веки,  увидел странную картину: на бетонной панели, по-восточному скрестив ноги, в стеганом халате и в иудейском котелке вместо строительной каски восседал Сабыр. Перед ним стояло эмалированное ведро полное чистой воды. Сабыр чужим, изменившимся  голосом обратился к Сидорову, как к знакомому, с которым  недавно общались:

   -  Явился - не запылился. Тебя только за смертью посылать.
   -  Пить, пить, - прохрипел Сидоров.
   -  Прииди ко мне, благословенный, - отложив в сторону ружьё, простер обе руки навстречу вышедшему из тьмы Сабыр. - Наследуй Царство,  уготованное тебе от создания мира. Ибо алкал Я, и ты дал Мне есть; жаждал - и ты напоил Меня; был странником - и ты принял Меня; был  наг - и ты одел Меня; был болен - и ты посетил Меня;  в темнице был - и  ты пришел ко Мне.
   -  Когда это был ты в темнице? - изумился цветистой речи Сабыра  Сидоров. - Когда алкал, когда ходил нагишом?
   -  Давно. До Рождества Христова, - понизил градус словес Сабыр.

      Страж тоннеля отцепил от ведра цепочку с алюминиевой солдатской кружкой, зачерпнул воды, подал жаждущему.

       -  Эксперимент провожу. Ты, когда шел в тоннеле, почувствовал?
       -  Что? Что я должен был почувствовать?
       -  Вот! - Сабыр поднял  палец. - Одиннадцать и семь десятых баллов  по шкале Рихтера. И ничего не почувствовал. И вода в ведре … Я  думал, расплещется. Ничего подобного. Ни капли. Даже не  шелохнулась. Крепко сделали, на совесть. Точно ничего не почувствовал?
      -  Вроде что-то дрогнуло под ногами. Но я подумал: просто ноги не  держат. Суставы сносились. 
      -  Дрогнула и всё, - удовлетворенно подытожил  Сабыр. -  А это ведь только тоннель, дорога к плотине. Не основное сооружение. Не машинный зал. Другая марка бетона, другая арматура, другой сейсмопояс. Мог и завалиться.

     Сабыр обвел пространство рукой и, следя за этим жестом, Сидоров с ужасом увидел, что близ плотины ничего нет, никаких гор, ни правобережной вершины Авла, ни левосторонней скалы Чон-Тегерек. А солнце-то, солнце! Такого здесь никогда не бывало. Обычно оно всходило из-за гор и заходило за горы, короткий день, в девять уже темнело. А тут, боже ты мой! - космический  простор, каменистая пустыня  какой-то чужой  планеты, Токтогульское море исчезло с лица земли. И все горы окрест пали ниц, осыпались, стали бесформенной грудой камней. Бугристый,  красноватый  развал песка, гальки, булыжников от  горизонта до горизонта.  И над всем этим планетарным  плоскостопием, без всякой опоры на дружественные плечи тяньшанских  исполинов, в  одиночестве, отдельно взятая, нерушимая, возвышалась плотина Токтогульской  ГЭС.  Все  215  метров.

     -  А что с людьми?  Где они?
     -  Сегрегация. Abhaediss egregar eoves. Отделяю овнов от козлищ.

      Сидоров заподозрил неладное, поднял глаза на Сабыра в иудейском котелке. Почему котелок, откуда? И акцент не тот, и слова складывает не по-кыргызски. И разрез глаз подозрительный, цвет, глубина, верхние скулы…

   -  Ты кто вообще? - преодолевая страх, спросил Сидоров.

     Сабыр отозвал руки со лба, приподнял котелок и с тихой печалью сказал:

   -  Я Господь твой. Создатель. Автор всего и вся.

    Как ни был ошарашен Сидоров, всё же решил ответить на шутку шуткой.

   -  Пырсяга  давай! Авторское свидетельство.
   -  Пырсягу?  Щас дам тебе  пырсягу. Авторское свидетельство ему! -  возмутился  Господь.  - Фома неверующий! Вот повешу за причинное место! Чудо, видишь ли, явить ему надо. А шампанское  на  входном портале  хлестал?  Мускат фиолетовый по заказу? Это не чудо? Так и поверил, что  Петр Федорович Шинко превращал воду в вино?

     Господь глянул в ведро с водой, как в зеркало. Качнул сосуд, расплескал изображение.

     -  Котелок иудейский его смущает. Саваоф  я - не только Бог иудеев. Всехний. Всех  народов. На Том свете и на этом. И во всей Вселенной от частицы Бозона до черных дыр. Земля и небо лишь частный случай, игра Моего всемерного разума.
    -  И воздушные массы ты перемещаешь?  -  попытался съехидничать  Сидоров.
    -  Ну, - добродушно  ответил  Господь. - Кто же еще? Иной раз передоверяю гидрометцентру,  иной раз пускаю дождь самотеком.  В первый день сотворил Я небо и землю. Земля же была  безвидна и пуста, и тьма зияла над бездною, и Дух Мой носился над водою. И сказал Я себе: да  будет твердь посреди воды. И стало так. И  сказал Я себе: это хорошо. Усёк теперь, чадо моё неразумное?
  -  Усёк. Сотворение мира, Ветхий завет - кто не знает. А вот маскарад  этот: на той стороне тоннеля ты Сабыр в каске, на этой - Господь в котелке.
 -  Я же Всемогущий. Истинно говорю. Всемилостивейший и Всемогущий.

    Саваоф подкинул котелок и ловко, как в цирке, попал в него головой без помощи рук. Затем прошелся по плотине походкой Чарли Чаплина и запел, точно попадая в ноты: «Он  выйдет  из  вагона и двинет вдоль  перрона. На голове его роскошный котелок». Подмигнул.
     -  Могу в любом виде явиться. Могу вообще без плоти, одним Духом. Могу концентратом Духа, могу импульсом, короткими  волнами, инфракрасным  излучением, гравитацией, магнитным посланием. Большей частью среди  народа живу - видимый и невидимый. Общаюсь не только в церкви – в очередях, в поликлиниках, в метро, на улицах, площадях, на воровских сходках, в ночных клубах, в борделях. Мимикрирую под конкретную ситуацию. Какой народ, такой и я. Состою из страхов народных, света и тьмы, надежд и мечтаний, его замыслов, помыслов, иной раз и подлых, но большей частью высоких, благородных. За блудниц заступаюсь, Каину дал раскаяние, щедрому дал передышку, трусливому дал коня. Нотной грамотой поделился с народом, синтаксисом и пунктуацией. На арамейском могу, на мове, на суржике, на урду, по-кыргызски могу. Например, аялдар даараткана кайда? Где женский туалет? Щас уже не актуально. Могу воду перехимичить в шампанское, могу в плодовоягодное «Угуттатту». Ты что предпочитаешь?
    -  Лучше мускатное фиолетовое.
    -  А  может, намешать тебе уксуса с желчью. Хорошо утоляет жажду. Когда сын мой Иисус на Голгофе,  перетерпев все мучения, возопил: «Жажду!», один римлянин, участник казни, надел на  копье губку, обмакнул  ее в уксус с желчью и поднес ко рту мученика. Это народное средство,  снадобье притупляло боль и утоляло жажду.
   -  Помогло? Утолило? – вспомнив пристрастие сына Андрея к уксусу, заинтересовался Сидоров.
   -  Сын мой отказался. Он желал испить всю чашу страданий в полном сознании. Потом обратился ко Мне: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой». Наклонил голову и скончался. Как и было задумано. В  общем, даю тебе на  выбор: мускат  фиолетовый или уксус с желчью.
   -  По мне, лучше мускат фиолетовый, - заканючил Сидоров.
   -  Ну, мускат так мускат. Бери, расхлебывай. Ведра хватит?

     Сидоров напряг память. Во всех источниках - китайских, индусских, индейских, иудейских, христианских - Господь представлен в образе мужчины. А почему, собственно? И спросил:

  -  А женщиной можешь?
  -  Совсем крыша поехала! - вращая глазами и озираясь по сторонам, не слушает ли кто посторонний, заговорил Господь. И на всякий случай изменил голос, закосил под Сабыра. – Истина гаварю: мушчина – номур адын, баба - номур три.
  -  А номер два? - попытался уточнить Сидоров.
  -  Номур  два - русский баба, - поделился Истиной Творец. - Сам ны знаю,  как получился такой нысусветный  прадукт: он и лошадь, он и бык, он и баба и мужик. Полный, блин, феминизм. Под вечер творил в поте лица. Сапсем устал перед шабатам.

      На чуть-чуть, на секунду солнце, еще не достигшее горизонта, скрылось за легкой дымкой,  сумеречные  лучи  сомкнулись на  котелке, ореол погас и собеседник Сидорова исчез  из виду. Только что  был - и  нет его. И в мгновение  ока на месте благообразного  аксакала с серебряной  бородой возник юный губастый эфиоп с красивой лакированной кожей. Юноша пускал мыльные пузыри, с интересом исследователя наблюдая пустопорожний полет невесомых радужных шариков.

   -  Хочешь? - губастый протянул трубочку Сидорову.

     Сидоров помотал головой.

   -  А хочешь, будешь первым человеком, который может укусить собственный  локоть? - сказал  эфиоп, ослепив Сидорова белозубой улыбкой. -  Или с цельным мозгом без полушариев. Разочаровался я в своих творениях с разделенным сознанием. Дал им Закон у горы Синай, всё в подробностях - и устно сказал Моисею, и письменно через скрижали. Моральный кодекс дал - трудно ли выучить? Десять заповедей всего. Ну, и кое - что по мелочи, на каждый день. Не пожелай жены ближнего  твоего, не пожелай дому ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ни всего, елика суть ближнего  твоего. Кажется, чего проще: плодитесь и размножайтесь. Вот и весь смысл вашей жизни. А поскольку земля не резиновая, кормовая база ограничена, дал систему сдержек и противовесов: на вирусы – вакцина, на зайцев – лиса, на саранчу – воробьи, на воробьев – китайцы, на китайцев – пиндосы, на русских – совесть. Силой слова Федора Михайловича внедрял в сознание.
   -  Лучше бы на русских - Сталина, - подал голос Сидоров. – Сталин в этих делах эффективнее совести.
   -  Не, Сталин это чистая самодеятельность русской интеллигенции. Садомазохизм, перебор самобичевания.  Хотя не спорю: ГУЛАГ отличный повод для покаяния, когда совесть проснется. Совесть и покаяние – вот истинные берега русского человека.

    Господь расстроился, выпустил из трубочки очередную стаю мыльных пузырей, проследил полет.

    - Так всё хорошо начинали.  Обещали коммунизм построить по моим заветам. Я им апостолов зарядил:  безбожный Ленин, братоубийственный Троцкий, неукоснительный Дзержинский Феликс. Продналог отменил, НЭП организовал. Вперед и с песней: «Союз нерушимый республик свободных»… Думал, всем народам будет пример. Нет, развели гласность, перестройку затеяли, от коммунизма, блин, отказались. Чем коммунизм-то плох? Происки заокеанских партнеров. Демократии, видишь ли, в коммунизме мало. Свободу слова подавай, независимый суд, выборное начальство.
  -  Да, помню: «Судей не злословь и начальника в народе твоём не поноси». С  Твоих слов записано?
  -  С Моих. Что не так? Дети отбились от рук, матерятся, наркоту употребляют, рабы не почитают господ своих.
  -  Значит, и рабство с Твоего изволения? - ехидно подсунул вопросец Сидоров.
  -  С Моего, - ответил Господь. - А что? Мой логос. Евреи были в рабстве у Фараона. Я отпустил. Теперь  жалею.
  -  Выходит, зря Чехов выдавливал из себя раба по капле?
  -  Выходит, зря. За то и наказание понес - палочкой Коха. Рабство надо уважать, рабство надо любить. Я же вам заповедовал: если купишь раба еврея, пусть он работает тебе шесть лет, а в седьмой год пусть выйдет на волю даром; если он пришёл один, пусть один и выйдет; а если он женатый, пусть выйдет с ним и жена его;  но если раб скажет: люблю господина моего, не пойду на волю, то пусть господин поставит его к двери, или к косяку, и проколет ему ухо шилом, и он останется рабом его вечно». Вникай: рабом вечно. Рабом по любви! Рабой любви… А вы как? «Мы не ра-бы. Ра-бы не мы».
    -  Это не я! Это не я! – запричитал Сидоров. – Я раб. Истинно говорю. Тот самый, прикованный к веслу. Всю жизнь греб, из сил выбивался, а на финише трах-бах: а-на-хер-ра? Из ниоткуда в никуда. Рядовой я, безответственный, двумя руками за рабство.
    -  Да уж, да уж, - смерил взглядом Господь Сидорова. – В твоем возрасте стыдно быть рядовым. Пора бы за что-нибудь отвечать. Кишка что ли тонка? Или кокетством гордыню перекрываешь? Или самодовольство зашкаливает? Помню, где-то ты похвалялся: «Пока сам не напишешь, почитать нечего». Сам-то как объясняешь высокомерие?
    -  Парадигма кривая, - попытался сойти за умного Сидоров. 
    -  Парадигма! - передразнил Господь. – От политтехнолухов набрался? Переведи на язык Бунина, Чехова.
    -  Ну, это такая жизненная установка: мне друг дороже истины.
    -  Нормально. А в чем прикол? Вот у Путина такая же парадигма. Однако же она не помешала ему стать Президентом. Наоборот даже – помогла.
    -  У него правильные друзья, а у меня неправильные.  Моим друзьям истина дороже меня.   
     - А что есть истина? – усмехнулся Господь. – Я в рукаве припрятал. Неужели нашли ответ?
     - В точности неизвестно. Однако есть варианты. Одни считают, что истина в зачатии. Мол, в этом парном процессе – замысел Божий. Другие считают, что в родах: в них исполнение замысла. Но девяносто восемь процентов считают, что истина в злате. Типа, на земле весь род людской чтит один кумир священный, он царит над всей вселенной. Тот кумир телец златой.
    -  Помню, помню, - наморщил чело Всевышний.  И, лукаво подмигнув Сидорову, озвучил любимый рэп-слоган. – Кэш бэк на всё. И на это, и на это, и на это, и на то. И на то, о чем мечтаешь, и на то, к чему привык. И на многое другое - навсегда везде и всё.

     Господь снял с себя иудейский котелок и положил его перед собой на бетонную плиту, как бы вымогая у прохожих кэш бэк за исполнение. Прохожих не было. Всевышний хотел, было, прогневаться.  А на кого? Только на себя. На всем белом /покуда еще белом/ свете остался один единственный раб Божий Сидоров без копейки в кармане.
   
   -  Ну, ну, бессребреник мой, - как бы погладил по голове неразумное свое дитя Всевышний. -  Как славно быть ни в чем не виноватым совсем простым солдатом…
   -  У  меня командного голоса нет. И вообще язык не поворачивается: «Смирно! Вперед! За Родину! За Сталина»… В самом крайнем случае могу: «Смирно, пожалуйста… За Родину, пожалуйста»… Ну и за Сталина, если можно…
   -  И за меня не можешь? – поинтересовался Господь.
   -  Только за Римму, - потупился Сидоров.
   -  Вот как? – изумился Господь. – Нас, так сказать, на бабу променял? Только ночь с ней провозжался – сам на утро бабой стал…

     И тихо, с всеобъемлющей кротостью Отец Небесный завершил тему откатов и властолюбивых друзей.
 
    – Ох, не ведают, ох, не ведают, что творят.

    И сказав слово вещее, приступил к многоточечному молчанию.
    И в молчании поднял глаза к небу, восстановил в памяти то давнее сретенье у горы Синай, обставленное, как сказали бы сегодня, по лекалам блокбастера. Что и говорить, произвел впечатление. Гора Синай дымилась оттого, что Он сошел на неё в огне; и вся гора сильно колебалась; и звук  трубный становился сильнее и сильнее. Бедолага Моисей лепетал в страхе, жалко было смотреть. А Он, огнедышащий, нагнетал: «Жертву! Жертву во имя любви ко мне. Где Авраам?»!  И явился, дрожа, Авраам. И Он стал искушать Авраама, сказав: «Возьми сына твоего, единственного, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение». И что же Авраам? Провел себя, как зомби и трус. Встал рано утром, оседлал осла своего, наколол дров для всесожжения, и, связав сына своего Исаака, положил на жертвенник поверх дров.

    «Сына своего, - вздрогнул Сидоров. - Это про кого? Неужели так можно и про Андрея? Жертва. А кому? И вспомнил Писание: «И простёр Авраам руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего. Но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: не поднимай руки твоей на отрока, ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога  и не пожалел сына единственного для Него».

     Никогда не мог понять Сидоров, зачем Ему, Всемогущему, жертвы? Зачем кровь? Для  испытания  веры?  Из тщеславия?  Из гордыни?  Жертвы выстраивались в длинные причудливые ряды. За что Бог послал нам Отечество, которое всегда требует жертв? Что было бы с Русью без жертв монаха Пересвета, крестьянина Ивана Сусанина, комсомолки Зои Космодемьянской, коневода Акматалы Дыйканбаева? Берет Господь жертвы, не стесняется. И поштучно, и миллионами.

    Идиот! - бичевал себя Сидоров. - Сам отдал сына в жертву Бетонному Молоху.

    Тема жертвоприношения паранойей засела в голове Сидорова. «Не ведают, что творят»… На похоронах Андрея повторял, вспоминая, кто сказал это? Когда, по какому поводу? И вспомнил. Иерусалим, Храм Гроба Господня. Очередь паломников кольцом обнимала Кувуклию. Православный люд на коленях припадал к  алтарю мраморной часовни, где Он был погребен и на третий день воскрес. Римма приникала к Христову камню, освящала серебряный крестик, свечи, обереги.  Два статных монаха  /греки? армяне?/ вполголоса читали Слово Господа в предвестии Великой Субботы, когда в очередной раз свершится Чудо явления Благодатного Огня.
    Да, истинно, там и тогда: Йерушала;йм, Голгофа, 33-й год новой эры, 14-й день месяца нисан, третий час по местному, иудейскому времени или в девять утра по-нашему. В тот самый час, когда римские исполнители казни подняли Его на Крест, раздался голос Иисуса с мольбой за своих  убийц: "Отче, прости им, ибо не ведают, что творят". И он, Сидоров, на кладбище довел себя до истерики: чем он лучше римских карателей? Сам, своими собственными руками собственного сына прибил к Кресту под пустой звон о поисках света и смысла, гармонии Истины и Красоты, воплощенных  в Плотине. Была благая  мысль освободить сына от засилья косноязычных  протоколов, от мелочной опеки СНИПов. На самом деле, на небеса, к свободе от собственных страхов и чувства неполноценности Андрея поднимали детские игры в куклы, в театр, который стоит на ртутных  столбах, в космодром  слепого солдата, бегство в зыбкое зазеркалье, эмиграция в мир, где не надо врать, лицемерить, где достаточно  быть собой.    

      Грубая, постыдная даже, ошибка Сидорова была  именно в понимании  масштаба, в расчетах. Он слепо верил в таблицу умножения для начальных классов, в очевидную арифметику. 215 метров это много, высоко? А два сантиметра это меньше, ниже? Что есть большое, существенное  и что малое, несущественное? В Норвегии, где Сидоров снимал документальный фильм о тамошней  гидроэнергетике, ГЭС была такой же мощности, что и Токтогульская, при этом ни над кем особо не возвышалась, не выпендривалась. Наоборот даже: как бы стеснялась своих габаритов. Никакого бахвальства миллионами кубов бетона, миллиардами кубов воды в искусственном море. Гигант индустрии был вровень с человеком. Подъехали на  микроавтобусе, уперлись в неброскую зеленую горку, директор станции,  не вылезая из машины, ткнул пальцем в какую-то кнопку, гора, как в сказке про тысячу и одну ночь, раскрылась и они очутились в просторном гроте. Там, под зеленой шубой горы, трудились турбины разной мощности,  оповещая о самочувствии агрегатов ровным гулом. Водоводы, упрятанные под лужайками, тихо и незаметно подавали воду из дальних  источников.  «А где люди? - удивился  Сидоров. - Дома. У них же есть телефоны. А здесь один человек. Дежурный. На всякий случай». Была проблема с форелью: ГЭС мешала ей нереститься. Перед форелью  извинились - построили при станции завод для оплодотворения икры. Окрепших сеголеток  выпускали в море. Форель для еды работники рыбзавода покупают в магазине. Рассказать нашему брату, засмеют: ну, тупые варяги!

    -  Тупые, - подтвердил молодой и красивый эфиоп,  - а какой социализм забабахали! С человеческим лицом!
 
    Господь скорчил лицо варяга Сигурда, стерегущего золотой клад карлика Андвари, и запел: «Мы в море родились – умрем на море». И стукнул ведром с фиолетовым мускатом по бетонному гребню плотины, метнул длинную, многоамперную  молнию, окутав Сидорова густым грозовым облаком, громыхнул гулким раскатом.

    -  Страшно? - спросил, выпучив глаза с белками на черной палисандровой физиономии.
    -  Страшно, - признался Сидоров. - А зачем страху-то нагоняешь? Без  страха, что ли, нельзя? По - доброму, по любви.
    -  Сначала Я и хотел по любви. Адам, Ева, сюси-масюси, вторичные  половые признаки для красоты. Смотрю на себя - не нарадуюсь. Думаю, вот будет духовная любовь. А они всё на секс перевели. На плоть. А плоть гнездилище греха. Игрушка Дьявола. Надо бы сразу о презервативах  подумать - не подумал. Каюсь. Пришлось отлучать, адом стращать, погромы устраивать,  инквизицию заводить, пытки. Кого в костер, кого на кол, кого ядом кураре, кого ремонтом у соседей этажом выше. Думаешь, Мне не жалко? Иной раз у Самого слезы наворачиваются. А надо принимать решения. Эх…

    Саваоф всплеснул рукавами ватного халата табунщика Сабыра и снова исчез, ушел в невидимость, в темное междомеСтие. Как будто убрал себя монтажом через затемнение на стыке двух видеокадров. Исчез и вновь оказался в кадре. В той же локации, что и молодой губастый эфиоп, сидел Казбек Бексулатнович Хуриев в желтой строительной каске, из-под которой  выбивались  густые  серебряные кудри.

   -  Стоит! - любовно  похлопал  Всемогущий Хуриев бетонное тело плотины. - Я вот своим узко заточенным  инженерным умом что думаю: если протянуть лазерный луч от этой плотины до горы Арарат и на него навесить караван «Камазов» с гуманитарной помощью сирийцам…

     Творец прислонил ухо к трубе, выходящей  наружу из бетонного тела плотины, пробормотал под нос: «Тикают»! Закрыл глаза, посидел в раздумье, зачерпнул кружкой из ведра, спросил Сидорова:

    -  Хочешь еще?
    -  Не-а.
    -  А может, армянского коньячку?  Осетинской водки не предлагаю - с  водой женят.
    -  Хуже нет, когда есть выбор, - скривился Сидоров, будто хлебнул уксуса. - Сорок сортов сыра, пармезан, суджук, тридцать сортов колбасы, двадцать сортов пива... Голова кругом. По мне два  варианта: сыр есть - сыра нет. Всё. И никаких пармезанов, никаких выборов. В принципе! 

    Саваоф Бексултанович Хуриев, склонив голову на бок, с каким-то особенным интересом вгляделся в Сидорова, пытаясь выловить крупицу смысла в наборе словес, уводящих в сторону от ответа на простой вопрос: ты ему про коньяк, он тебе про выборы с демократией. Демагогия чистой воды. Не найдя в русском адекватного слова, выругался по-кыргызски: келжирек! Может, должность какую ему придумать, участь, поворот судьбы… Теперь уж поздно, пятница на исходе. И сказал обыкновенным, не трубным, товарищеским голосом:

      -  Сам вижу: накосячил в шестой день творенья. Свобода выбора и есть первородный грех. Она, свобода, и есть главное Зло. До Добра уж точно не доведет. Прав был Фараон: народ надо в рабстве держать. Для его же счастья. Я лично отгородил на Земле специальные зоны рабского счастья.  Общего режима, строгого режима. В строгой зоне концентрат счастья плотнее. Иной раз, при правильном начальстве, зашкаливает. И приучать к счастью лучше с малолетства. И никаких УДО. На полную катушку. Чтоб не на кого было сваливать: не я, мол, не я. Всё, мол, по воле Божией. Менять надо Человечество. Всё заново. Скурвились. Как ты думаешь?
   -  Совсем?
   -  Совсем. Тотально.

     Саваоф порылся в карманах безразмерного хитона, извлек нечто материальное размером со спичечный коробок, пощелкал пальцами по крышке, поднял глаза на Сидорова.

   -  Идеолокатор тонкой настройки. Я вот щас Сам с Собой советуюсь, каким способом эффективней осуществить геноцид народов моих. Есть, по крайней мере, три способа. Первый, уже испытанный - Армагеддон, серия земных катаклизмов, вулканы, Всемирный потоп. Второй - биологическое  оружие: лихорадка Эбола, чума, спид, опять же палочка Коха. Тоже было. Рутина. Хочется чего-нибудь  посвежее, поцивилизованнее. Я на днях сканировал одну виброхреновину из сайта NASA. Там интересный вариант. Он, правда, разработан против Russia. Но можно распространить на всё поголовье. Помню, в самом начале бытия Я окружил Землю магнитной  оболочкой для защиты от солнечного ветра. Ну, ты знаешь, ветер создаёт потоки ионизированных частиц со скоростью до полутора миллионов  километров в час. Если этого щита не станет, Земля превратится в пустыню. Небольшие дыры я проделал еще в июне 2008  года, а в декабре смотрю: расширилась!  Ширина - в четыре раза больше диаметра Земли, длина - в семь раз. Такими темпами через год-полтора огромное количество плазмы беспрепятственно войдет в атмосферу и Земля  превратиться в Марс. Как ты, Сидоров, думаешь, может, этот процесс ускорить? Зачем тянуть год - полтора?  Можно на раз-два-три. В конце концов, я же Всемогущий.
    -  А я как же? Мне тоже будет полный трендец? - расстроился Сидоров.
    -  Полный. Но без боли. Тромб пошлю: раз - и кончено.

      Господь, куражась, приставил  пистолетом к виску палец, щелкнул языком. 

    -  Хотя…  Хотя… - Творец включил в мозгу озарение, вспомнил Мюллера из «Семнадцати мгновений весны». – А вас, Штирлиц, я попрошу остаться. Для вас есть еще один вариант. Я на днях твой роман прочитал - мне понравилось.
    -  Какой еще роман? Никаких романов после «NAROD@.SRU» я не писал, - оправдывался  Сидоров.
   -  Как же! Как же! Не скромничай, - усмехнулся Господь. - А в  электричке. На компьютер  перевести еще не успел, а в голове-то сложил. От Меня не скроешь. «РЫЖАЯ» называется. Могу весь роман процитировать, от первого слова до последнего. С грамматическими ошибками. Кавычки открываются: «На голове знойная медь, на  указательном пальце - янтарь величиной с орех, в трусах - золотая осень. Дай на пращанье абищанье, что ни забудешь никагда… Где  тройка? Почему  электричка? Проклятые вопросы  русской красавицы». Всё. Точка. Конец романа. Поздравляю!  Короче - Я тебя к Бессмертию приговорю.
    -  А щас я где - при смерти или уже? - поинтересовался польщенный вниманием читателя Сидоров.
    -  На пороге, - сообщил Творец. - Ни жив, ни мертв. Такое уже бывало с тобой. Помнишь, мама привезла тебя на быках из Чалдовара и Кара-Балты с перитонитом. Доктор сказала: поздно, умер ваш мальчик. Четыре года было тебе. Мама Меня вспомнила, вымолила операцию, я поддался, через семь дней оживил. Говорили Чудо. Я отложил тогда, подумал, пусть поживет, потом придумаю зачем.
    -  Она из Харькова была, доктор, эвакуированная. Как мы с мамой. Папа приехал в зеленой фуражке – пограничник: «Как ты, сынок»? – «Паганэнько». Я тогда на украинской мове розмовлял. Поехали с отцом служить на границе под горой Арарат. Там уже я на армянский язык перешел. На заставе и День Победы встретили.
    -  Этот День Победы порохом пропах, - прослезился Господь. - Наломали мы дров – стыдно вспомнить. О времена, о нравы! 

        Смеркалось. Саваоф, подперев голову кулаком, сидел на Престоле Славы своей, усыпанном острыми цветными  обломками Авлы и Чон-Тегерека. Нарын, переставший быть рекой, бесшумно  расточал  воды свои в безбрежное пространство, уходил в Тартарары, заполняя впадины и земные трещины. С чувством исполненного долга Создатель хоронил творенья собственных рук. Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног. Бородой Всемогущего играл  солнечный ветер, прорвавшийся сквозь дыру в магнитной оболочке планеты.
 
     -   Как думаешь, - за неимением другого собеседника поделился Господь с Сидоровым, -  может, вообще время отменить? Как физическую категорию. Оно мне ни к чему, оставлю безвременье. А с тобой так решим:  дам тебе послушание работать по профессии, согласно диплому УрГУ, Епистолом. Будешь про меня епистолии  писать. В смысле Евангелия. Всё истлеет, а епистолии останутся. Сам знаешь: рукописи не горят. Хотя это неточно. Проверим в процессе армагеддона.
   -  Я Епистолом не хочу, - закапризничал Сидоров. – Я видел Твоих Епистолов. Скучные они,  постные. Без юмора. Ты посмотри на иконостас – как будто с членов Политбюро писали, с Черненко, Суслова, Грамыки:  бороды отпустили, мочеиспусканием мучаются.
    -  Их можно понять, - согласился Творец, - они культ личности создают. Дело нешуточное. К тому же дохлое в принципе. Ибо сказано Мной: не сотвори себе кумира. Короче, не до юмора им.
    -  А нет юмора – откуда взяться уму? Юмор есть – ума не надо. Они же в организме на одной закваске. Тебе нужны такие пропагандисты? Ща народ на пропаганду без матерного слова плохо клюет. Ему, народу, КВН подавай, Петросян-шоу, Вечерний Мудозвон, 95-й квартал, Борис Джонсон, Трамп, наконец. 
   - А ты, значит, весельчак у нас… Типа, Comedy Club. Ну, хорошо, я не возражаю. Юмор, но в определенных границах,  без зубоскальства, без этого, как его… без постмодернизма. Как у Михал Михалыча. Будешь при мне нормальным веселым тараканом резвиться. Сам понимаешь, таракан - это мне как два пальца о бетон. Если хочешь, будешь писать с большой буквы: так сказать, Ваше Всёнашество таракан – оптимист. 
   -  Какой еще таракан? - заныл Сидоров.
   -  Как у Андрея, сына твоего. Прусак. Членистоногий, с церками.  Красава! У членистоногих  жизнестойкости больше, они и без воды могут, и в агрессивной среде, на помойке… А имя тебе дам Эргазм. Помнишь такого? Эргазм Дамский.
   -  Проходили, - буркнул  Сидоров. – Только не Эргазм и не Дамский, а Эразм Роттердамский. На втором курсе. «Похвала глупости».
   -  Вот, вот, - продолжил  Создатель. - «Бесстыжий льстец наряжает ворону в павлиньи перья,  старается выбелить эфиопа и из мухи делает слона». В общем, будешь у Меня Эргазмом блин Сидоровым - Токтогульским. Через дефис. Как Мамин – Сибиряк, Лебедев-Кумач. За тобой славословия, епистолы. Можешь с юмором, как договорились. А в свободное время будешь Смотрящим по деэволюции. Работа непыльная, но требует тщания, внятного почерка: в скрижалях будешь записывать хронологию Конца Света. Я это дело пущу на самотек. А ты следи, Ваше Всёнашество Эргазм Токтогульский, мониторь. Я тебе в глаза новые фоторецепторы вставлю, сверхчувствительные. Или инкрустирую в лоб глаза, как у стрекозы – они на все 360 градусов смотрят.
      
     Господь зачерпнул из ведра, принюхался, сделал мелкий глоток, покатал жидкость во рту, медленно вкусил.

   -  Мускат фиолетовый. Урожай 1984 года, Чуйский плодовинкомбинат, - констатировал Творец.
   -  Я лучше со всеми, с подавляющим большинством, по-человечески - на тот свет, - пытался выбить преференции Сидоров. -  Я с Риммой хочу. Мы договаривались: в один день, в один час. Нам нельзя друг без друга.
  -  На Тот свет парами не ходят. Только поодиночке. Каждый со своими грехами, - видно было, Господь начинает сердиться, теряет терпение.
    -  У неё нет грехов, - веря в собственные заблуждения, продолжал занудствовать Сидоров.
    -  Кипит Мой Разум возмущенный! - Всевышний топнул ногой. - Подкаблучник гребаный!  Предам гласности!
    -  Какая гласность? - поймал Господа на слове Эргазм блин Токтогульский. – Никого же нет.
    -  Это я так, - как от надоедливой мухи, отмахнулся Господь. - Не в буквальном смысле. Фигура  речи. Решение принято. Будешь наряжать ворону в павлиньи перья, эфиопа перекрашивать в белоруса. Как все ваши пропагандисты.
    -  А для кого писать все эти произведения, хроники, комиксы? Ты же всех читателей собираешься в расход пустить.
    -  Тебе скока лет, Ваше Всёнашество? И до сих пор не сообразил? Писатель, если настоящий,  пишет для собственного удовольствия. Это потом уж думает, за сколько рукопись впарить.

     Творец наклонился, аккуратно, двумя пальцами посадил Сидорова к себе на ладошку, поднес к лицу, перевернул на спинку. Дыхательные стигмы прусака вздулись от напряжения, одиннадцатый сегмент плотно прикрыл анус, церки на кончике брюшка сомкнулись над яйцекладом. Смешной! Как футболист, защищающий мужское достоинство от штрафного удара.   Сидоров пытался перевернуться, отчаянно сучил лапками, подбадривая себя нецензурной лексикой. Впрочем, лексика была неразборчивой, в общем потоке звуков более-менее отчетливо выделялась какая-то богамать. Господь не обижался, добродушно посмеивался, мол, давай, давай рыжик, ищи правильные слова, найдешь – помогу. Ты же врал приятелям, что знаешь Бога в лицо, хвастал,  будто и Бог знает тебя в лицо. И это сущая правда, ибо на самом деле я всех знаю в лицо и каждого беру за руку и веду неисповедимыми путями через перипетии судьбы. Это трудно понять разумом. Как Россию. Это за гранью Разума, это из области Чуда. Припрёт нужда - поверишь в Чудо. Например, в то, что Иисус превращал воду в вино. Хотя и не он один. Это превращение прекрасно освоили в городе Токмок, на Чуйском плодовинкомбинате. И даже в промышленных масштабах.
 
   -  Не боись, Епистол блин Токтогульский, - Творец поставил Сидорова в исходное положение лапками вниз.  -  Будет тебе чудо-скороварка в аду и Страшный суд с комиксами.
 
    Нимб над строительной каской Творца заискрил. Солнце садилось за облысевший, освобожденный от гористого окоёма горизонт, тень плотины рассеивалась, отступала на Восток под знаком космической лемнискаты, ведущей к началу начал.

    -  Пиши, - скомандовал Всемогущий.  -  Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те, которых нельзя было видеть глазом,— словом, все жизни, свершив печальный круг, угасли... Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого, и эта бедная луна напрасно зажигает свой фонарь. На лугу уже не просыпаются с криком журавли, и майских жуков не бывает слышно в липовых рощах. Холодно, пусто, страшно.
    - Так это же Антон Павлович, - изумился Сидоров. – Что ж ты чужими словами? Плагиат. Надо бы хоть в кавычки взять.

       Сказал так и осекся, глянул вниз, ниже пупка, туда, где только что были ноги, две штуки. А теперь-то? Уже? Сорок, что ли? Еще не успел посчитать. Сколько левых? С какой начинать?
 
    - Это еще надо посмотреть, кто у кого слова спер, - ухмыльнулся Творец. – Он потому и знаменит во все времена, что моими словами говорит. Пиши дальше. Через один день после исчезновения  людей  на  планете  начнутся отключения  электроэнергии, так как запасы топлива  электростанций  некому будет пополнять. Через семь дней после  глобального геноцида на атомных  электростанциях  испарится вода, охлаждающая рабочую зону реакторов. Это приведёт  к авариям и катастрофам типа Чернобыля и Фукусимы, к радиационному заражению  окружающих территорий. В городах будут, с одной стороны, бушевать пожары, с другой, всё  зальют  зловонные  потопы сточных  вод из-за прорывов канализационных  систем. Города,  расположенные ниже уровня моря, будут затоплены. 

   -  Однако, милосердия тебе не занимать, зеленоглазый мой, - засучил тараканьими лапками Сидоров.

    Всевышний вновь обратился в эфиопа, и, вращая большим и выпуклыми глазами, возопил:
 
    -  Молилась ли ты на ночь, Дездемона? Короче, мой рядовой бессребреник, открой скрижали, и пиши. Через пятьдесят лет начнется активный процесс разрушения каменных и бетонных зданий. Сооружения из металлоконструкций подвергнутся коррозии. Сойдут с орбиты и упадут в воду все околоземные искусственные  спутники. Солнечные батареи покроются толстым слоем пыли и не смогут  улавливать солнечный свет. Разрушение хранилищ  ядовитых веществ приведет к  массовым  отравлениям  живой природы. Записал?  А ты, Эргазм, блин, Токтогульский, будешь следить, чтоб всё чин чином, час в час. По воле Божьей. По Моей, стало  быть. Будешь контролировать самоуничтожение Твердых  Бытовых  Отходов. Целлулоид, всякая хрень, пакеты, гаджеты, кинопленка, пластиковые бутылки  из-под пива «Жигулевское»? 

    Творец сыпал цифрами размашисто, не скупился на нули, точность до десятых, сотых, тысячных  его не интересовала. Таблицы  умножения не ведал,  да и ведать не хотел. Анахера, говорил.  Если чо, если сильно  надо, цифирь, нудную разработку вариантов, версий поручал своим вороватым  госкорпорациям - КГБ, NASA, КНДР, Счетной палате, лично Кудрину, Мытищинскому Расчетному центру коммунальных  услуг.   
    «Через сто лет после исчезновения людей обрушится большинство масштабных, особо прочных сооружений человечества - от Бруклинского  моста до Биг-Бена, от Египетских пирамид до Великой Китайской стены. Все современные носители информации - бумага, магнитные  ленты,  лазерные  диски - перестанут существовать. Память о цивилизации будет уничтожена. Аминь».

   -  На первой странице вверху справа с Моих слов сразу пиши - чтоб точно было. Эпиграф. Кавычку открой: «Господь сам решает, каким  способом свой Завет объявить. Может тушкой, а может чучелкой. Может Ниной Заречной, может Никитой Хрущевым. Или коллегиальным решением ЦК компартии, Совбезом ООН. Это и есть воля Божия. Мой завет. ИСТИНА в последней инстанции. Догоняешь?

     Окончив диктовку, Господь на минуту исчез из виду и вновь объявился высоким стройным эфиопом в чалме, в длинных белых одеждах. Стоя в легкой лодочке без усилий он греб веслом, медленно удаляясь за лиловый, струящийся от жары горизонт. Соответственно сану, Творец был красив, как арабский принц, и знал об этом, и даже жалел, что подверг полной гекатомбе  женщин, у которых всегда пользовался успехом. И вдруг застукал себя на человеческой слабости: захотелось лайков. Легкой тенью набежало облачко самокритики: мол, поторопился с упразднением homosapiens. Окрест ни одной натиформы. Но что сделано, то сделано. И прогнал сомнения. Не Божеское это дело назад пятиться.

   -  Чего стоишь? - бросил Господь своему Епистолу. - Следуй за мной.
   -  А как! – ужаснулся Сидоров. - Добровольная дефенестрация? Здесь высота, сам знаешь, семьдесят этажей. Один шаг и костей не соберешь. 
   -  Эх, Епистол ты мой Сидоров, блин, Токтогульский, Эргазм хренов, ты где задержался со своей таблицей умножения для первоклассников? Не догоняешь? Здесь другие измерения -  высота, длина, гравитация, магнетизм, безвременье, скорость. Вербальный анализ, линейная логика не канают. Ты включай правое полушарие, напрягай фантазию, ищи метафоры. Облаком в штанах, к примеру, витай. По теории струн. Не слыхал? Постмодерн физики. Не требуется подтверждения ни опытом, ни здравым смыслом. Здравый смысл это вчерашний день, отстой. Главный критерий истинности - Чудо. С большой буквы пиши. Добру и Злу внимая равнодушно, ступай между струй. Привыкай к новой ирреальности, к темной материи. И поторапливайся - скоро шабат.

    Сидоров, закрыв глаза, агонизируя фибрами души, судорожно перебирая тонкими лапками, рванул с плотины в Армагеддон.

    -  Давай, давай, - подначивал Создатель Всего и Вся.- Витай! Цоб! Цоб цобэ! Гэпай. Догоняй. У нас же взаимная приговоренность с тобой. Типа, ты моя Римма. Или я твоя Римма. Это теперь  без разницы. По судьбе и по рифме. А по должности ты, Епистол, должен ловить каждое моё слово, Былое и Думы мои. И чтоб складно было. Ну, типа: «Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа - это я... я... Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню все, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь».
 
     Сидоров, блин, Токтогульский изо всех сил старался угнаться за горизонтом. Но тот уходил, как, бывало, уходил коммунизм от советского человека. То за 80-е годы, то за 2008, с рекордными ценами на нефть. А Господь плыл на лодке - всё дальше, не спеша, с чувством глубокого удовлетворения. Наступало время Песни Песней. И Он воспел: «Во субботу день ненастный – нельзя в поле, эх, нельзя в поле рабо – тать»… И Епистол Сидоров блин Эргазм Токтогульский во всё своё тараканье горло возопил: «Е-ой, е-ой, нельзя в поле работать». И Господь, поощряя Епистола, продолжил вторым голосом: «Мы пойдем с тобой, дорогая, во зеленый, эх, во зеленый сад гулять. Не про нас ли люди бают… е-ой, е-ой, люди бают, говорят»…

                ПОТОМ


     Всё свершилось по слову Господа. Ровно через сто лет после исчезновения людей всё рукотворное обрушилось - и железобетонное, и хлопчатобумажное, и крупногабаритное, и мелкотравчатое. Порох, бумага, виниловые пластинки, флэшки, жесткие диски, даже пластиковые бутылки из-под  «Жигулевского» растворились в общем небытии. Ни Бруклинского моста, ни Египетских пирамид, ни Великой Китайской стены, ни башен вороватого  олигарха Полонского в деловом центре Москвы, ни украинского Славенска  после неоднократного умиротворения  национальной  гвардией. Очистилось входящее информационное  пространство. Исчезли существительные,  прилагательные,  которым не на кого было облокотиться, опали, стерлись в пыль причастия и деепричастия. Пустая, невостребованная, плоская от горизонта до горизонта в бурой пыли лежала Земля. И над всей этой неодушевленной, безмолвной горизонталью планеты возвышалась одна  единственная  вертикаль высотой 215 метров над уровнем всепоглощающего мирового Океана. Кто бы сомневался! Это была она, плотина Токтогульской  ГЭС. Сама по себе, одинокая, без опоры на Тянь-Шанские горы. И в глобальной тишине слышалось то, чего не было слышно при жизни людей, в шуме реки Нарын, в грохоте гроз, бурлении магмы в неспокойных, сейсмоопасных  недрах под фундаментом сооружения. В большом бетонном теле бился пульс. Они тикали! Вся тысяча триста восемьдесят пять дистанционных приборов контроля жизнедеятельности плотины.  Сейсмографы, как в старые, добрые, сейсмоопасные времена, чертили свои синусоиды и сопровождающий это черчение ультразвук вписывался в общую рабочую фонограмму.

   -  Анахера-а-а! - раздался восторженный глагол с небес.
   - АНАХЕР- а-а, - грохочущей колесницей прокатилось эхо от восточного края Вселенной до западного.
   -  АНАХЕР-а-а, - утробным рыком в три октавы ответила твердь от Крайнего Севера до Крайнего Юга.
   -  Аллилуйя! - исторгнул логос во всеуслышание Творец. - Да здравствует Победа дури над здравым смыслом! Я всегда говорил: правое полушарие круче левого. Сидоров, блин, Эргазм Токтогульский, открывай скрижали, пиши епистолу: через 700 тысяч лет после Армагеддона грядет Новый Ледниковый  период  /в скобках пиши: «без Тарасовой»/, через три пятилетки - пришествие мамонтов, через сто двадцать три года волей Моею вернемся на круги своя, устроим Презентацию Нового человека: шесть пальцев на руках, короткий хвост, полукрылья, без аппендикса и с одним полушарием, левым.

     Таракан Эргазм, устроив скрижали на бетонной плите Зиккурата, в такт Слову Божию морщил усы и, за неимением рук, писал верхней левой ногой.

   -  Национальность будем указывать? Чтоб потом споров не было, кто первый - армяне или кыргызы?
   -  Пятую графу не меняем. Первые, как всегда, - кыргызы. Апробируем в пилотном проекте. Это не пиши. Потом, если чо, поменяю. Чем хороши кыргызы? Во-первых, у них нет спеси улучшать Царствие Божие, покорять реки, уродовать почву плугом, делать запасы на зиму, ломать голову -  в чем смысл жизни. За ними не водится тяжкий грех любопытства: а что потом? Не берут в голову глупости типа «а если будет ребенок», не предохраняются. Плодятся и размножаются. Сколько дал им Я, за то и чон рахмат. Живут недолго, согласно кормовой емкости пастбищ. Истинно говорю Себе: на сегодняшний день кыргызы самое совершенное Моё творение. На каждый попка будет им от меня сикитка.

    Творец задумался, снял с головы котелок, почесал в затылке, пробурчал под нос: «А что потом? А что потом? - она  спросила  шепотом». И рек сам Себе: «Чо тут думать? Кюн бюттю. Кранты в смысле. Каюк». 

    -  Пиши, Епистол Эргазм: Истинно говорю вам - больше никаких баб. Ну их.