20
В субботу утром Александр поехал проводить Ларису: она собралась в деревню проведать маму. В пути до самого Балтийского вокзала не проронили ни слова. Лариса, видимо мысленно была уже в деревне, и отец в данный момент не вписывался в её мысли. Александр же решил, что её холодность, отстранённость продиктованы неприязнью. А ведь Зиночка говорила, что Лариса не считает его виноватым, будто бы она сама об этом Зиночке сказала. Солгала?
Александру стало паршивее, чем было. Неприятно заныло сердце, покалывая, голова как шар заполнилась монотонным звенящим шумом. Александр не пошёл в метро, а решил пройтись пешком до следующей станции, в надежде, что полегчает.
А в это время к нему пришла Зиночка. Вообще-то она знала, что утром его не будет, но, почему-то выйдя из подъезда, свернула не в сторону лицея. Возможно, ранний звонок бабушки смешал ее мысли. Вера Васильевна спешила сообщить радостную весть: Фимочке стало значительно лучше и, скорее всего, к вечеру её выпишут. И ещё Вера Васильевна сообщала о принятом решении: Фимочка всё же ещё слаба, за ней нужен постоянный досмотр, чтобы ей, Вере Васильевне, не разрываться между внучкой и подругой, она решила, что разумнее будет,
-…если Фимочка поживёт пока с нами. И за ней присмотрю, не дергаясь, да и за тебя надо взяться. Что-то с тобой неладное творится? Може, что болит? Нет? Не врёшь?
- Ба, когда я тебе врала? Не пори чушь.
-Всё равно не дело, что ты одна в квартире.
- Я не ребёнок.
- Да уж, взрослая тётя. Сейчас кругом такое творится…
- Ба, не зуди. Или я отключусь.
- Ладно. Жди вечером. Купи для Фимочки сочни, смотри, чтоб посвежее были. И карамелек мятных. Не забудь.
- Не забуду.
Соседи Александра маялись: с бодуна головушки раскалывались, «трубы пересохли», а опохмелиться не на что. В долгах были как в шелках, поэтому им в долг более не давали. Жена, презрев приличия, взяла сумку и отправилась по дворам собирать пивные бутылки и банки, а муж прилип к телефону, тщетно обзванивая дружков на предмет «сесть на хвост». То есть на халяву опохмелиться.
Входная дверь была почти нараспашку. Сосед сидел на кухне и терзал диск телефона. Время от времени, увидев в окно знакомого, бросал телефон и пулей вылетал во двор:
- Алё, алё, тормозни на минутку. Дело есть…
От него отмахивались, как от шавки-пустобреха.
К Зиночке он кинулся с той же прытью:
- Зинуля,…я, конечно, урод, прости, если наговорил тебе гадостей. Не дай загнуться, пожалуйста, как человека прошу. Сердце останавливается… Займи на бутылочку пивка… Вечером отдам, ублюдком буду, отдам тебе или Саше…
- Портвейн будешь?
- Зинуля…да я…я…
- Только не бухти. Получишь, если пообещаешь, что сегодня и завтра я тебя не услышу, и не увижу. И вообще перестанешь задевать Сашу.
- Ублюдком буду! Как рыба об лёд! Да я счас подлечусь, и к корешу поеду на дачу. Там халтуры море, за день бабки зашибу…
- Это мне не интересно. Если через час увижу тебя, то уже не стану бить по яйцам.…Я их просто оторву! Усёк?
- Зиночка, да я… Через полчаса слиняю…
Зиночка раскрыла портфель и вынула бутылку портвейна. Сосед сдавленно сглотнул, мелко затрясся.
На кухню ввалилась соседка, гремя пустыми бутылками в сумке.
- Не поняла? Я значит, как бомжиха пузыри по помойкам собирай, а ты…
- Тухни, шалава. Хватит и тебе. Я дал слово Зинуле, что мы исчезнем на выходные. Со мной поедешь, и тебе работу найду…
- Ладно, алкаши, я пошла в школу. Смотрите: если через час будете ещё здесь,…вы меня уже знаете. Мало не покажется.
Зиночка действительно прибежала через час. Соседей было не видно и не слышно. Максим как уже повелось, ещё вечером в пятницу уехал на дачу к напарнику.
Александр чувствовал себя неплохо после пешей прогулки. И они любились, самозабвенно отрешившись от всего мира.
- Алик, ау, ты о чём задумался?- спросила Зиночка уже после, когда они лежали отдыхая.
- Какая-то ненормальная ситуация… Ты сбегаешь с уроков…
- Плюнь. Уроки я пропускаю пустые. Отсиживать попу? Лучше я это время с тобой проведу. У меня хорошая память, прочту учебник и расскажу, что им надо.
- Им?
- А мне что-ли? Зачем мне вся эта химия-физика? Я же тебе говорила: буду дрессировщицей собак.
- Говорила. А как же дети? Спросит дочка…
- Это ещё не скоро. Когда спросит, тогда и будем разбираться. Что не поймём - у папы спросим. Ты ж у нас умненький-разумненький. Ой, мне пора линять: сейчас история будет, историчка такая вонючка, лучше не задевать… Пока, пока, не скучай.
Зиночка убегала. Александр некоторое время ещё лежал на удивление без дум, прислушиваясь, как в голове далеко-далеко на задворках шумит водопад, а в сердце ноет монотонно больной «зубик». Затем он вскакивал, как ужаленный, шёл на кухню, где, перекурив, принимался готовить очередную вкуснятину для Зиночки: в перемену, негодница, прибежит голодная и жаждущая. Древние римляне требовали: » Хлеба и зрелищ!», Зиночка требует: » Еды и любви!»
Во время перекуров, сидя у окна и наблюдая за воронами и кошками, Александр порой схватывал точно муху, пролетавшую мысль, осторожно брал за «крылышки», рассматривал. «Муха« была жирная, изогнутая вопросом: чем кончили римляне ясно, а чем кончите вы?
Настроение в целом было неплохое, не хотелось его портить мыслями о нерадостном, поэтому Александр живо отрывал «мухе» крылья, а саму смывал водой в раковину. Кукиш всем врагам и недоброжелателям! Всё у нас будет океюшки!
Кромсая мелко луковицу и поглядывая в окно, Александр увидел, как на крышу серой «мазде» запрыгнул белый кот, постоял, раздумывая, затем расслабленно завалился набок, блаженно растёкся.
Александр улыбнулся, вспомнив, как на даче докторши ночью Зиночка шептала ему самодельный стишок про кошку. И тотчас в голове стали складываться, как говаривал Высоцкий, «рифмованные строчки, положенные на ритмическую основу»:
Снится белому коту
с рыжинкой на голове,
что плывёт он на плоту,
по Фонтанке, по Неве.
А рядышком на льдине,
две вороны проплывают,
и себя воображают,
что они - пингвины.
Впали чайки в немоту.
Воробьи вослед кричали:
- Слава, Белому Коту!
А ворон не замечали.
А на Лиговском мосту
сидел зелёный обезьян
с оранжевою попкой.
Он ел задумчиво банан
и бутерброд с селёдкой...
А по тротуару быстро, почти бегом, шла Зиночка. Весь её вид будто кричал: «Еды и любви!»