Пётр и Ленин
Испокон веку в центре деревни всегда жили крепкие, хозяйственные мужики. Пётр Осипыч Печурин, в народе Печурка, принадлежал именно к таким; мало того, он ещё и являл в деревне власть, возглавлял единственную бригаду в деревеньке Тележиха, чуть более полусотни семей.
Пётр Осипыч, за пятьдесят, высокий, сухопарый, слегка сутулый, на голове большая бородавка, предательски проглядывавшая сквозь поредевшие кудри. «Я тут вам не апостол, а сам Господь Бог», – « в минуту тихую, задумчивую» говорил он про себя… Нельзя сказать, что власть его распространялась до бесконечности, но животноводо-полеводческим процессом, ни шатко ни валко, он управлял. Любил калдырить, покуражиться иногда, и шастать по бабам. Детей они с женою не родили, не завели по какой-то тайной причине, однако по деревне беспрепятственно пара подростков – его производства – бегала.
Пётр Осипыч только что отобедал наваристым борщом с мясом, прикусывая квашеною капустою с луком, придавил всё это чёрным грузинским чаем без сахара, а тем более варенья, и уселся у камелька на маленькую табуретку с подушечкою. До вечерней дойки ещё далеко: покурить и вздремнуть пару-тройку часов. На хозяйстве всё ладно. Рано, по темноте, обежал дворы, телятники, заскочил на конюховку, потом на открытую, продуваемую, у речки, тракторную стоянку с кривою разлапистою талиною на берегу, дабы лишний раз указать механизаторам их место в производственной цепочке. Хотя они и без него знали, куда и зачем тарахтеть.
Пётр Осипыч взял с приплечка коробок, встряхнул, там дробно застучали крепенькие, сухие спички. Не глядя (он наводил ухо на динамик, вещавший о новых достижениях советской власти), тихо достал первую попавшуюся, и поднёс огонёк к цигарке, то бишь «козьей ножке». Но прикурить в этот раз ему не удалось, тому помешало одно обстоятельство…
Пётр Осипыч сладко и протяжно рыгнул… и выронил спичку. Метнув взгляд на жену (та на него сурово смотрела), шустро задавил лапостью валенка в литой галоше несостоявшийся очаг возгорания.
Не спеша выбрал другую, с большой неровной серой шишечкой, чиркнул; отщелкнувшаяся часть головки, жужжа пчелою и шипя серою (всё это он – раздельно – уловил), поднялась вверх и ударилась в угол с божничкою. И скрылась за иконами.
Пётр Осипыч всё это действо проследил, прикурил быстро, не спуская глаз с Матери Божьей, смотревшей на него всё понимающими скорбными глазами. Очнулся, когда прижгло пальцы. Бачурка замотал рукою, заматерился, поминая и Бога, и мать... Вскочил, и, дымя, как паровоз, кинулся к образам – над Матерью Божьей поднялась тонкая струйка дыма. И запахло…
– Ты чё, дурак старый! – От стола, от посуды, зло прикрикнула Нюра. – Совсем ополоумел, бросаисся, куда не нада. А ещё партейный!
Пётр Осипыч, не обращая внимания на брехню, пнул к углу табуретку, взобрался, пошебуршал, и выудил на свет божий красненькую десятирублёвую купюру. Посунулся к окну, на свет: аккурат на месте лика Ленина зияла дыра.
– Ах ты, паразит, вона иде прячешь деньгу!? Да я табе счас! – Крепкая, круглая Нюра с тряпкою наперевес пошла на мужика.
Пётр Осипыч прыганул с табуретки, и, прикрывая рукою с червонцем репообразную седую голову, рванул к выходу, по пути сгрёб с лавки шапку, фуфло, долбанул плечом дверь, и выкинулся в сени. «Ну, вот, поспал». Он уже стоял у крыльца, в ограде, напяливая на себя одёжку. Подумал продолжительно, уставясь в припорошенную ноябрьским снежком землю, и двинул через дорогу. К Стёпе.
Степан Иванович Куролесов твёрдо стоял в ограде, курил, собирался проехаться на деляну, отрядить куму дерева на дрова. Серый конь – запряжённый – наготове у ворот. Стёпу издалека видно: широкоплечий, здоровый, как монумент.
Степан Иванович вернулся с войны поздно: попал в плен, подробностей, как, куда угодил, никто не знал, он никому не рассказывал, даже по пьянке, да никто и не осмеливался расспрашивать. Хотя, кое-кто знал, но помалкивал…
Они появились в Тележихе с женою ещё до войны, из Шебенистого, дальней, расползшейся деревни. Работал в совхозе бригадиром, ушёл в объездчики: присматривать за лесом и ездить на Серке, коего и содержал на своём подворье.
Приехали на уборку урожая шофера из Горьковской области, загуляли по вечеру, как обычно, и один из них, сдрав шары, заблажил:
– Так это же Курочкин, полицай, он у нас разъезжал на паре по деревне. В ходке, на серой паре. Курочкин – это он! Я ещё пацаном был. У него ещё наколка на руке…
Кто-то в деревне услыхал… Никто бредням шофёра, конечно, не поверил: зачем клеветать на большого уважаемого человека, лесника. Шофёр проспался, и, насупившись, снова за баранку – возить кукурузу, на силос.
Но запомнили: бабы шептались, мужики рассуждали.
– Ну, еслиф и был, эта, в плену… вернулся поздно, значить, заслуженно, таперя чист. Советска власть, она завсегда разберётса.
К Степану Ивановичу шли за советом. Вот и Пётр Осипыч пришёл.
– Слухай, Стёпа, – быстро, посмеиваясь, заговорил Пётр Осипыч, заглядывая в серьёзные серые глаза, – тут так получилось…
Пётр Осипыч бережно развернул червонец. Степан Иванович долго рассматривал купюру, обернул и на другую сторону.
– Что скажешь, Стёпа?
– Менять надо.
– Хэ, менять!? Дак, ведь могут подтянуть за яйтцы, – Пётр Осипыч затоптался на месте, словно застоявшийся жеребчик. – Шутить никто не будет!
– А ты ещё подпали. Только номер не сожги.
– Да как палить-то, Стёпа, сожгёшь совсем. Могут спросить: где Ленин?
– Пробуй, – тон бархатного голоса Степана Ивановича не изменился. – Ленина, допустим, давно нет – помер.
– Нет-то, нет, но ведь он вечно живой. Вон, в мавзолее лежит.
– Ну, и ладно, пусть лежит, тебе-то от этого какая польза?
– Да прав, прав ты, Стёпа, – вздохнул Пётр Осипыч, и взглянул на руку с самокруткой. На запястье синело не то восходящее, не то закатное лучистое солнце. И ещё добавил, взглянув на гору за рекою, где в лесу петлял тракт:
– Эх, в город надо ехать, снова на попутках маяться. Шутошно ли: три бутылки!
Степан Иванович молчал.
Пётр Осипыч поехал не сразу, выбрал момент в непрерывном производстве, и юркнул в эту щель, оставив деревню на счетовода.
* * *
В банке, у двери за столом – милиционер в синей форме, на малиновом околыше слабо светится кокарда. Пётр Осипыч остановился, поздоровался.
– Чего тебе?
– Деньги заменить надо.
– Что случилось?
Пётр Осипыч суетливо достал купюру.
– Не знаю, возьмут ли… Окно номер четыре.
В прохладном мрачном коридоре Пётр Осипыч отсчитал своё окошко в серой стене, всунулся, как в амбразуру. Худосочная девушка долго и, как показалось Петру Осипычу, недовольно крутила купюру.
– Обождите, – молвила, наконец, и покинула пост.
«То ли никто не проминает, смурная… Скорее всего», – размышлял Пётр Осипыч.
Ждать пришлось мучительно долго. Где-то в недрах банка вновь стукнула дверь с дребезжащим стеклом, дробные шаги, к окошку. Вот она.
– Деньги пошлют на экспертизу. Приходите через неделю. – И снова ткнулась к своим бумагам.
У Печурки ёкнуло в животе, и зажгло внизу, у пупка, он быстренько повернулся - и на выход.
Милиционер смотрел прямо, вдоль коридора. Пётр Осипыч толкнул высокую толстую дверь с большими деревянными ручками – на концах литые бронзовые набалдашники – и вышел на свежий воздух.
– Эй, гражданин, стой! – крикнул из-за квадратных столбов милиционер. Пётр Осипович вздрогнул и оглянулся, милиционер без пистолета. «Вот и всё».
– Ну-ка, подь сюда! – махнул страж.
«Ну, вот, сам залез в пасть, мать твою. Алчность… Теперь зафиксируют: узнают, где живу, кем работаю…»
Пётр Осипыч стоял на обочине, напротив, через дорогу, на площади - обувной магазин. Бежать бесполезно, обзор великолепный, да и люди кругом, бдительные граждане уже обратили на него внимание.
Пётр Осипыч поплёлся на ватных ногах к столбам, к милиционеру.
– Гражданин, что же ты не зарегистрировался? Пройди снова к четвёртому.
Девушка, с тем же кислым выражением, выговорила:
– Что же Вы убежали без квитанции? Как бы Вы получили свои деньги назад? Давайте документы.
– Нет у меня документов, – быстро ответил Пётр Осипыч.
– Как, нет?
– Нет с собой, дома забыл.
Девушка серьёзно, даже с укоризною, посмотрела на Петра Осипыча.
– А зачем Вы тогда пришли без документов!? Вы же взрослый человек.
Девушка продолжала смотреть на Петра Осипыча снизу, как-то выразительно, у неё порозовели щёки, теперь она выглядела даже симпатичнее. Было заметно, что она ищет выход из ситуации.
– Тогда так: я сейчас схожу, заберу деньги и верну Вам. А Вы в следующий раз приходите с документами.
По дороге на Разъезд Пётр Осипыч заскочил в «магазин-сарай», так называли жители деревянный дом, взял курева, «махотку».
Когда сошёл с попутки на краю села и направился в лесок, к дому сплавщика, за спиною заверещали тормоза. Пётр Осипыч вздрогнул, похолодел, оглянулся. С кузова, из-под тента, уже спрыгивали милиционеры в синих шинелях, в кабине, старший, толкнул дверку:
– Только быстро: раз, два!
Те, двое, уже бежали к Петру Осипычу. Сурово глянули на бригадира в пробеге, и – за деревья, в кусты - на ходу распахивая полы шинелей...
На переправе, в лодке, ловко маневрируя среди круглых лепёшек и островков шуги, Василий Иванович, скрывая улыбку в белой бороде, спросил:
– Как, отоварили?
Бригадир быстро взглянул на сплавщика, замычал неопределённо, махнул рукою.
– Ну, ну. Ничего, обойдётся. Когда опять поедешь-то?! – Бурчал Василий Иванович, тихо, невыразительно – сразу и не разберёшь.
Пётр Осипыч откровенно уставился на старого энкэвэдэшника.
– Это я к тому – когда тебя ждать.
– А-а-а. Пока, не знаю, – взбодрился до состояния бригадира Пётр Осипыч.
Вскарабкавшись по тропинке крутого скалистого берега, Пётр Осипыч, взмокший, запыханный, распахнул полушубок – заматерился на весь лес. Кругом на многие километры горы, тайга…
Достал злополучный червонец, тщательно разорвал на мелкие кусочки, покатал ещё в горячих ладонях, посмотрел по сторонам, сошёл с дороги. Прах развеял по кустам. Постоял немного…
– Вот так-то будет… – он хотел сказать «надёжнее», но вместо этого натужно крякнул.
Вышел на свои следы, вырвал из-за пазухи чекушку с водкой, отгрыз засургученную пробку, приложился – до последнего булька. Не морщась, покрутил в задумчивости пустую посудинку (в голове всё ещё пульсировало: «три пузыря»), и закинул подальше. Закурил беломорину, расправил плечи…
– Да пошли вы все н-н..!
Быстро зашагал по мёрзлой гулкой дороге. Ему ещё оставалось несколько километров до деревни.
Он знал – дойдёт по морозцу легко.
2019г.