Поезд прибыл на станцию вовремя. На улице еще прохладно, и мы с Сонечкой надеемся добраться домой до наступления жары. Не теряя времени, спешим на базар – может повезет, и там будет телега с Покровщины.
Подходим к базару и слышим громкие возгласы.
– Григоровка! Григоровка! Кто из Григоровки?
В сторонке толчется группа людей с громоздкими ящиками и сумками.
– Артисты, – объяснила женщина рядом, – приехали в Григоровку с концертом. До Григоровки восемнадцать километров, а их никто не встречает.
– Надо звонить в правление, – советует кто-то из толпы.
– У дежурного по станции есть телефон, может, он знает, как позвонить в Григоровку, – подсказывает дедок в соломенной шляпе. Мужчина в полотняном костюме, наверное, начальник, идёт на станцию, а мы отправляемся искать покровских.
Долго искать не пришлось. Возле забора, в тени клена, увидели большую телегу – гарбу, на которой обычно возят солому, запряженную парою волов, а рядом с ней деда Панаса. Мы поздоровались с дедом, и спросили, есть ли еще кто-нибудь с Покровщины (уж очень не хотелось добираться на волах).
– Нет никого. Я и сам приехал лишь потому, что надо было привезти сеялку на ремонт, а лошадей свободных нет.
– Ну, что же, поедем с Вами, все лучше, чем топать семь километров пешком.
– Я еще жду механика. Он придет, и тронемся, – сказал дед. – Кладите свои вещи и устраивайтесь поудобнее на соломе.
Вещей у нас немного – сумка с продуктами и небольшой чемодан, в который Сонечка сложила нашу одежду.
В это время возвратился начальник артистов, который ходил звонить в Григоровку. Дозвониться-то он дозвонился, но там о приезде артистов никто ничего не знает. Афиш никаких нет и клуб закрыт. Завклубом в декрете, а председатель лежит в больнице.
– Как же в филармонии договаривались? Куда нам теперь? Поезд на Полтаву пойдет только ночью! – с возмущением засыпали артисты вопросами своего начальника. Он выглядел растерянным и только повторял:
– Успокойтесь, успокойтесь! Что-нибудь придумаем.
– А что тут думать, – услышали мы мужской голос. Это пришел наш механик. – Едем к нам в Покровщину! Клуб у нас хороший, а рекламу мы организуем быстро – детвора всех оповестит. Зрителей будет предостаточно.
Артистов долго уговаривать не пришлось. Они быстро погрузили на телегу аккордеон в специальном ящике, большие пакеты (это оказались бандуры) и чемоданы. Дед Панас вывел волов с базара и сел рядом с нами на солому.
Дорога была строго очерчена двумя рядами пирамидальных тополей. Ехали мы медленно, как будто плыли по теплому упругому воздуху, полному запахов, жужжания пчел и шмелей, неясных шорохов. Пахучий и медлительный, колыхался он, лениво омывая окружающие постройки, деревья и придорожные кусты.
День распаляется, похожий на дымный пожар под синим, широко раздвинутым куполом неба. Открывается панорама. Воздух прозрачен, а золотые поля зреющей ржи и седоватые космы овсов так неподвижны, что кажутся застывшими.
Артисты, разморенные жарой и уставшие от волнений, молча созерцают окрестности, а мы с радостью разглядываем знакомые места, которые не видели два года. Впереди речка Оржица. Назвать ее речкой можно с натяжкой, скорее это ручей. Летом она становится совсем мелкой и узкой – вброд перейти ничего не стоит. Никто и не ездит через мост, да и волы дорогу знают. Вот и сейчас - сразу поворачивают к броду. Войдя в воду, останавливаются пить. Передние колеса телеги в речке, а задние – на берегу. Мы с удовольствием слезаем на берег и идём побродить по мелководью. Солнца не видно, но стоит такая духота, что артисты тоже не выдерживают – закатав брюки до колен, сняв рубашки, они с удовольствием окунают усталые ноги в воду, фыркая и смеясь, умываются, брызгают друг на друга прохладной водой. Так проходит некоторое время.
– Ну, пора трогать, – говорит механик деду.
Не тут-то было. Волы стоят, как вкопанные, лениво помахивают хвостами, отгоняя надоедливых слепней, и абсолютно не реагируют на понукания и удары батогом.
– Это надолго? – спрашивает механик у деда Панаса.
– А кто их знает. Теперь хоть бей, хоть кричи. Пока не отдохнут, не тронутся с места.
– А ехать еще далеко? – любопытствуют артисты.
– Километров 5 с гаком, если напрямую.
– Может они скоро пойдут?
– Может, – спокойно отвечает дед и тоже закатывает штанины.
Мы с Соней не знаем, что нам делать – ждать или идти пешком. Решаем: будем ждать. На какое-то время воцаряется тишина. Слышны вздохи волов и плеск воды.
Вдруг небо над нами разрезал ослепительный зигзаг молнии, и в ту же минуту раздался оглушительный гром. От неожиданности все присели и замерли. Волы же от испуга рванули вперед. Овес податливо стелется под их копытами зеленым ковром, от земли во все стороны летят куски грязи, а вода разбрызгивается яркой радугой. Волы подобны птицам, летящим над землей.
Бежали они, что было сил, подняв хвосты и запрокинув головы. Но куда!!! Нет, не в сторону дороги, не вдоль по воде, а прямо в поле, через канаву, придорожные рытвины. Все кинулись за ними, но увы! Догнать их невозможно! По примятому овсу валялись бандуры, аккордеон, раскрытые чемоданы, рубашки, еще какая-то одежда. На ходу артисты подбирали свои вещи, что-то кричали, одни остановились, другие бежали дальше. Своей сумки и чемодана мы не видели. Дед Панас остался далеко позади.
Пошел дождь.
Дождь… овладевает чувствами человека, напоминает о моментах его жизни или, наоборот, смывает все воспоминания. Он умеет очищать. Когда все очень плохо, я выхожу и просто стою под дождем…
Но это был не дождь. Это был настоящий ливень! Вода лилась на нас как из ведра, застилая пеленой все окружающее. Бежать дальше не было ни смысла, ни сил. Грязные, мокрые, растерянные все стояли, не глядя друг на друга, не зная, что делать дальше.
Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. И вновь с ленивой насмешливостью все окутал не боящийся ничего, надоедливый и ненужный зной. Первым опомнился механик.
– Далеко они не ушли. Я пойду, посмотрю, а вы подождите здесь, – сказал он и пошел по следу телеги. Мы пошли за ним.
Через десять-пятнадцать минут мы увидели наших беглецов, мирно жующих овес. Механик, взяв одного вола за рога, повел их назад. Наши сумка и чемодан лежали на телеге, солома наполовину высыпалась, а оставшаяся намокла. Садиться на нее совсем не хотелось.
К речке волов не повели, а сразу на дорогу, где мокрые, грязные и злые артисты сложили на телегу подобранные вещи, а сами пошли к воде хоть немного помыться и привести себя в порядок. Мы с Сонечкой тоже помыли ноги, но совершенно напрасно – на дороге пыль превратилась в жидкую кашицу и мы брели по самую щиколотку в этой грязи. Выглянувшее солнце и теплый ветерок быстро сделали свое дело – высушили нашу мокрую одежду.
До Покровщины мы добрались грязные, но сухие. Встречные с удивлением смотрели на нас и чумазых артистов – здесь никакого дождя не было.
Мы хоть и уставшие, но довольные, наконец-то, дома! Как понятна нам истина, что «дом не там, где дом, а там, где родные люди». Дедушка с бабушкой не могут на нас наглядеться, и мы от души радуемся встрече с ними, с Покровщиной. Приятно видеть их добрые лица, произносить близкие сердцу слова «бабушка», «дедушка».
Бабушка — особый статус, родной человек, который всегда утешит и пожалеет, накормит самой вкусной кашей с ароматной молочной пеночкой. Бабушка может стать лучшей подругой и яростным защитником твоих интересов на всю жизнь. Но, в моем случае, лучший друг и защитник — дедушка. Поэтому я не могу оторваться от него, а он нежно гладит меня и тихо вздыхает.
Радость встречи улеглась. Переодевшись, выпив холодного молока и рассказав о наших приключениях, мы, не поддавшись на уговоры отдохнуть с дороги, поспешили каждая по своим делам – навестить подружек, сказать, что сегодня в клубе будут выступать приезжие артисты из Полтавской филармонии. Оказалось, мы опоздали. Ведь хорошую новость нельзя держать в доме – она как птица, ей простор нужен. Мальчишки уже объездили все село на велосипедах, и все знали, что вечером в клубе будет концерт. Механик пообещал им конфет и бесплатный вход, так они и в соседние деревни не поленились поехать объявить о приезде артистов.
Вечером в клубе яблоку негде упасть – артисты не так часто балуют сельчан, а тут еще из Полтавы! Из филармонии! Билеты недорогие, малые дети, как всегда, бесплатно с условием не занимать места на скамейках, а сидеть на полу, на подоконниках или на коленях у родителей.
Артисты поют украинские и русские песни под бандуру и аккордеон. Многие из нас бандуру видят впервые, да и артисты стараются – песни, знакомые и не очень, льются одна за другой. В промежутках звучат смешные байки. Даже наше приключение с волами они, немного приукрасив, рассказывают интересно и смешно, все хохочут от души.
Концерт закончился, но артистам еще долго аплодировали, просили спеть или рассказать что-нибудь. Отпустили лишь после того, как завклубом сказал, что после концерта будут танцы.
Молодежь быстро расставила скамейки вдоль стен. На них устроились любопытные бабушки и детвора. Мы с Сонечкой тоже остались. Её приглашали танцевать, а я сидела, разглядывая собравшихся, многих не узнавала.
Заиграл аккордеон. Ритмы быстрого танца разлетелись по залу. Все, кто прятался в самом дальнем углу, даже те, кто, казалось бы, никогда не сможет сдвинуться с места, вышли в центр зала, в толчею, в сумятицу. Азартно, вприпрыжку, размахивая руками, вихляя ногами и бедрами, запрокидывая голову и не жалея сил, стали трудиться! Вот уж работают, так работают! Позавидуешь, поудивляешься! Даже не верилось, что позади рабочий день!
Зазвучал вальс. Его шутливо-изящная, нежная и гибкая мелодия словно покачивается на волнах аккомпанемента. Медленно плывет мелодия особой ночной красоты. Она покоряет сразу. Тихая задумчивость и в то же время страстность, ночная глубина и покой.
В зале сразу стало спокойнее, просторнее – вальс не все умеют танцевать. Кружится несколько пар, в основном девчата, а парни на улице – вышли покурить.
Вдруг я увидела, как кто-то очень знакомый пробирается в мою сторону. Да это ж Володька Хижняк! Он такой же кудрявый и красивый, как был. В школе о нем вздыхали наши девчонки, а он не особо обращал на нас, «малявок», внимание, но, когда играли в «ручеёк», всегда выбирал меня в пару. Мне стало жарко от одной мысли, что он сейчас пригласит меня на танец. За эти годы я из девчушки превратилась в подростка.
– Привет! – сказал он, подойдя ко мне. – Ты когда приехала, сегодня?
– Сегодня, вместе с артистами, – сказала я, заливаясь краской, и встала. Теперь краской залилось его лицо – я была на голову выше его.
– Садись рядом, – предложила я.
– Нет, спасибо, я ищу Кольку, он где-то здесь, – сказал он и быстро пошел в сторону выхода.
Мне было смешно и грустно. Подошла Сонечка. У неё тоже невеселые новости – Игнат (парень с которым она дружила) уехал в Харьков поступать в училище. Не поступив, домой не вернулся, остался у родственников.
Настроение испортилось, и мы продвигаемся к выходу. На крыльце среди курящих наш сосед – Василек. Увидев нас, он поздоровался и спросил:
– Вы домой? А чего так рано?
– Устали после дороги, да и некоторым спать пора, – кивнув в мою сторону, ответила Сонечка. – А ты с нами или остаешься?
Не ответив, Василек подхватил мандолину, с которой никогда не расставался, и мы пошли домой. Идти с Васильком не страшно, он со своей мандолиной всегда может отогнать бегающих собак, которых я боюсь - особенно после того, как меня укусила соседская Жучка. Она никогда даже не лаяла на меня. Но как-то я, не зная, что у нее маленькие щенки, хотела погладить ее. Видимо, она подумала, что хочу забрать щенков, и укусила меня за руку. Теперь я всех собак обхожу стороной.
Что не страшно с Васильком, это хорошо, но вот ходит он очень медленно – у него больные ноги. Когда-то давно, мальчишки пасли коров в поле. Там стояли скирды соломы. Была сильная гроза и от молнии одна скирда сгорела, а две другие, что стояли чуть дальше, уцелели. Вот мальчишки забирались наверх и прыгали или «съезжали» то с одной, то с другой. А Вася прыгнул на пепел, оставшийся от сгоревшей соломы. Оказалось, что под пеплом был жар. Мальчишки испугались и с криками «помогите» побежали в деревню. Женщины, работавшие невдалеке, услышали страшные крики. Когда прибежали и вытащили его из пепла, ноги были сильно обожжены. С тех пор он плохо ходит, часто ездит в Полтаву на лечение.
Вот мы и пришли. Сонечка с Васей, беседуя о чем-то, остались во дворе, а я пошла в хату. Тут темно, хоть глаз выколи, но я прекрасно знаю, что на столе стоит молоко и хлеб. Это неписаный закон – лампу не зажигаем, поужинали и спать. За этот длинный день я очень устала. Впечатления накладывались одно на другое. Мне казалось, что ничего сама не предпринимала, все делалось помимо меня. Как в поезде: кажется, будто сидишь, а на самом деле – едешь: за тебя едут.
Ночь сегодня выдалась удивительно красивая. Небо в звездной дымке, легкий ласковый ветерок, серп луны, с усмешкой смотрящей на землю. И чего некоторым не спится? Но это не про меня. Я устала от впечатлений и, не в силах ни о чем думать, заснула.
Сон окутал меня легким покрывалом волшебной сказки. Я провалилась в его мягкие объятия, чувствуя, как разливается по венам сладкая патока, кружа голову. Словно падение листа с кроны дерева в неспешном, легком и невыносимо грустном танце... И запах роз зимой... И шелест ветра, и медленное кружение снега…
Я проснулась, но лежала, ничем не выдавая свое пробуждение. В окно заглядывало звёздное небо и резкий серп луны. Мне довелось стать свидетелем краткого свидания дня и ночи. Рассвет легкой тенью неслышно подкрадывался к моей кровати. Сонный утренний ветерок забежал в ворота и коснулся штор полуоткрытых окон хаты. Деревья прячутся в густом тумане ожидания, когда же солнце поднимется выше и разгонит эти задремавшие на земле облака. Сизый прохладный рассвет неспешно прохаживается по соломенным крышам домов. Птицы еще спят, в саду стоит торжественная тишина, но утро уже смутно белеет, дрожит листва, предчувствуя зарю. Затаив дыхание, жду прощального поцелуя ночи, и все-таки пропускаю этот миг. Так не хочется отпускать эту ночь, но незваный день рассветом стучится в восточное небо. Просочившийся откуда-то свет говорит о том, что ночь ушла, рассвет все смелее прокладывает путь утру. Роса блестит кое-где на траве и по ней легкими петлями раскинуты лунные блики. И вот начинают перекликаться петухи, словно соревнуясь, кто громче и красивее пропоет свое «кукареку».
В Каунасе я бы еще спала, а здесь вся эта красота и воспоминания не давали мне покоя. Я прошлась босиком по росистой траве, как и раньше. Кажется, никуда не уезжала, не было этих лет разлуки.
Бабушка, увидев меня, удивилась:
– И чего ты встала в такую рань? Я еще и завтрак не готовила, Соня еще спит. Сейчас подою корову, дедушка погонит ее на выгон, а я затоплю печь, что-нибудь сварю на завтрак.
– Можно я отгоню ее сама? – предложила я свои услуги.
– А, боишься, что «кто не работает, тот не ест», – засмеялась бабушка, вспомнив старую притчу о невестке. – Ладно, обожди немножко и отгонишь.
По полусонной улице я следовала за нашей Маней. Она хорошо знала дорогу и спокойно шла. К ней то с одного, то с другого двора присоединялись другие коровы – хозяева просили принять «под присмотр» их скотину, отогнать на выгон.
Знакомый мне пастух ласково поздоровался и удивился, что гостья так рано встает.
– Посмотри, какие ранние наши покровские птички, – обратился он к подошедшему мужчине, – даром, что живет в городе, а характером – наша, деревенская.
– Так чья же ты будешь? – разглядывая меня, спросил подошедший.
– Да это внучка Моисея Сидоровича, его дочки Оксаны, помнишь? – ответил за меня пастух.
– А как же, помню. Мы в школу вместе ходили, только она была на пару лет младше меня. Да и школу она не окончила – уехала в город с каким-то летчиком.
– Этот летчик – мой папа, – запальчиво произнесла я, – он геройски погиб на войне!
– Извини, детка, не знал. Просто не один я был влюблен в неё, а она от нас сбежала. Где она сейчас? Здорова? Сама-то к нам надолго? – стал допрашивать он меня.
Но мне, почему-то, не хотелось с ним разговаривать. Не понравился мне его тон, да и вид тоже: угловатое лицо с тонкими губами, сам худой и согнутый, как бурьянина от ветра. Да и одет он в странную, ярко аляпистую, как будто бабью, кофту.
Я повернулась и, не отвечая на вопросы, быстро пошла домой. Не знаю, что было написано на моем лице, но дедушка все прочел сразу.
– Ну, и что случилось? Чего такая расстроенная?
Я, боясь расплакаться, что-то буркнув в ответ, пошла в хату. Соня уже встала и, умывшись, заплетала свои длинные волосы.
Через какое-то время пришла бабушка и позвала нас завтракать. На улице еще прохладно, и завтракаем мы под вишней. Никто меня ни о чем не спрашивает, и я очень рада этому. Не успели мы позавтракать, как возле ворот остановилась председательская бричка.
– Доброе утро, приятного аппетита! – гремит раскатистый бас председателя.
– Спасибо, садитесь с нами, – приглашает дедушка.
– Нет, я уже заправился. А у вас я вижу пополнение. Как, девчата пойдут на ланку?
Ланка – это делянка свеклы, или других овощей, которая выделена одному человеку. В этом году ланку сахарной свеклы взяла бабушка. За это назначают «трудодни», а осенью выдают сахар или зерно.
– Соня пойдет, а эта (дедушка указал на меня) еще мала для такой работы.
– А ты не хочешь заработать несколько трудодней для бабушки? У нас сейчас работа есть. Всех учеников просим приходить на плантацию сахарной свеклы собирать долгоносиков. Замучили совсем: подъедают молодые розеточки листьев, и свекла пропадает. За три бутылки долгоносиков даем трудодень. Подумай. Если сможешь, приходи к школе в семь часов. Работа до двенадцати. Долгоносики от жары тоже прячутся, и их не видно. Ну, я поехал, – сказал он и, прежде, чем мы ответили, уехал.
Бабушка была не в восторге от такого предложения. Ребенок только приехал - и на работу! Но, я, как подумала, что буду сидеть дома одна, а там соберутся ученики, может, придет и наша компания, сразу согласилась.
– Бабушка, дайте три бутылки, я иду.
– Зачем тебе три, ты хотя бы одну насобирала. Ну ладно, одну бутылку для долгоносиков, а в другую налью воды, пить захочется. Если надо будет, выльешь воду и собирай в нее.
И вот я уже возле школы. Там собралось много детворы – от первоклашек, до шести и семиклассников. Все устроились на две телеги и выехали за деревню. Перед нами широко раскинулись поля пшеницы, ржи, кукурузы, подсолнечника, где гуляет вольный степной ветер, щедро напоенный ароматом трав и полыни. От всей этой широты и простора захватывает дух.
Через полчаса мы на месте.
Плантация свеклы раскинулась до самого горизонта. Казалось, ей нет конца. Единственный ориентир – колхозный сад. Тополя хорошо видны и кажутся совсем рядом. Бригадир определил нам по два рядка и велел идти в сторону сада.
Долгоносиков, действительно, было много. Я чуть успевала с одного рядка на другой. Хотелось не пропустить ни одного. То ли мои старания, то ли неопытность, но я далеко отстала от основной массы учеников. Вначале хотела поспешить, не глядя на долгоносиков, но потом успокоилась – сад хорошо виден, не заблужусь.
Солнце было уже довольно высоко, когда я увидела недалеко от моих рядков белую рубашку. Я поспешила туда: между рядками свеклы, прикрыв голову кепкой, лежит мальчик, видимо, ученик первого или второго класса. В деревне без головного убора никто не ходит, может случиться солнечный удар. Он спит или с ним солнечный удар? Испугавшись, я вылила ему на голову оставшуюся в бутылке воду. Он вскочил, стал озираться вокруг. Увидев свою почти пустую бутылку, расплакался. Оказывается, сел отдохнуть и уснул, ведь встал рано, а бутылку забыл закрыть, и собранные полбутылки жуков расползлись.
Я, как могла, успокоила его, и мы стали вдвоем собирать долгоносиков в его бутылку. Бутылка довольно быстро наполнилась. Довольные, мы поспешили к саду, где нас уже ждали. Содержимое бутылок все высыпали в железную бочку. Бригадир полил туда керосину и поджег.
С чувством выполненного долга я пришла домой.
– Ну, как, работница, одной бутылки хватило?
Я рассказала о происшествии. Дедушка сказал, что поговорит с председателем – нельзя таких маленьких оставлять без присмотра. Ещё несколько раз я ходила на плантацию. К выходным бабушка с Соней закончили полоть свеклу на своей делянке. Не пошла и я. Но три трудодня заработала!
Дни тянулись медленно, мы ждали вечера. Вечером деревня преображалась. Сумерки становились все короче, а южное небо с новыми созвездиями все более и более открывалось.
Вечер тих, а воздух напоен запахом созревающих хлебов, садов… Природа в странной полудреме готова усыпить дневных, и разбудить ночных своих детей. От разогретой за день земли идёт пар, но прохладный ветер уже несет в деревню свежесть с полей. Тихо, спокойно. Так редко доводится остановиться и просто вздохнуть, осмотреться вокруг. Слышится говор, смех, песни.
Сегодня к Сониной подруге приехал брат. Он гармонист и этим все сказано. Сонечка и, конечно, я пришли самые первые и уселись под хатою на бревне. Вышел Николай и, ласково погладив гармонь, заиграл. Гармонь тихо, протяжно вздохнула, запела что-то грустное и нежное…. Пела для всех, а слышалось каждому, что поет только для него. Вспоминалось что-то хорошее, дорогое, свое. … Все сидели, не шелохнувшись, и даже не пели. Слушали. Наконец, он встал, пожелал всем спокойной ночи и ушел в хату. Собравшиеся тоже потихонечку разошлись, не нарушая тишины.
Дома ни дедушка, ни бабушка еще не спали. Они тоже слушали прекрасную музыку.
– Соня, а Николай городской или деревенский? – интересуюсь я.
– Конечно, деревенский. Ведь он родился в деревне, просто давно живет в городе.
– Нет, городской. Ведь уехал в город он еще ребенком, – поправляет ее дедушка.
– Но ведь он родился в деревне!
– Так что, по-твоему, если ласточка родилась в сарае, так она корова?
Соня задумывается, но с дедушкой не спорит.
– Как хорошо здесь, земля кругом, а в городе асфальт. Зимой он холодный, а летом от него так и пышет жаром. Вот и земля мягкая, теплая, на ней все растет и яблони, и пшеница, и помидоры, – задумчиво говорю я.
– Земля – на ней не только хлеб растет, но и сады, леса. Красоты не счесть, каждая травка – диво! Ты только подумай: бросишь зернышко – вырастет десять, посадишь глазок картофеля – вырастет куст. Тяжело пахать, сеять, нелегко растить, убирать, а какая радость от этого всего. Возьми рожь – две недели колосится, две наливается, две созревает. Нет сильнее радости, чем земля. Всю доброту, всю силу свою не жаль ей отдать, все равно она щедрее. Люди не всегда ценят ее щедрость. Вот, говорят, когда-то пшеница давала не один колосок, а пять. Урожай был большой, хватало и людям и скоту. Так люди не ценили, стали печь блины и ими вытираться, как полотенцем, класть их в колыбель, чтоб детям было мягко и тепло. Увидел это Бог и решил наказать человеческий род. С тех пор на пшенице, ржи и на других злаках стало расти по одному колоску.
– Дедушка, а на кукурузном початке сколько зерен было, много?
– Конечно много, а теперь на кукурузном початке всегда четное число рядов зерен, в основном, от восьми до двадцати двух.
– Придумаешь же ты такое! – вздыхает бабушка. – Пошли спать, ночь короткая, не успеешь уснуть, уже светает.
– А ты продли ее, как тот барин день продлевал, – улыбаясь, говорит дедушка.
– А как это – продлевал? Расскажи, – тут же прошу я.
– Давно это было, а, может, и не было, жил барин. Был он богатый, но очень жадный. Однажды нанял работников сарай строить. Утром показал, что надо делать, и пошел к другу. Посидел там немножко, потом прилег отдохнуть. Встал — стемнело, работники уже отдыхают. На другой день повторилось то же самое. Не успевает барин почитать или отдохнуть и уже вечер. Очень быстро проходят дни. Работники ничего не успевают делать. Только половину сарая построили. Задумался барин. Что-то надо делать. Так дело не пойдет. Пошел он к местному мудрецу и рассказал о своей проблеме.
– Не кручинься, ответил мудрец. Этой беде легко помочь. Я приду к тебе через пару дней и всё устроим.
Ждет барин, не дождется, когда придет мудрец.
На третий день он приходит, приносит с собой большое колесо. Приладил он это колесо к колодцу. Попробовал крутить – тяжеловато, но крутится.
– Ну, вот, – говорит он барину, – это машина времени. Она замедляет время, но ты должен ее сам крутить. Начинай сразу, как работники начнут работать. Крути его, пока они работают. Они не смогут закончить работу, пока ты крутишь колесо.
Обрадовался барин. Встал пораньше. Как только работники начали работать, он взялся за колесо. Стал его крутить. Правда, трудновато, но зато работники будут долго работать. Час крутит, другой. Сил нет, колесо уже еле-еле крутится.
– Все, – сказал уставший барин, – пора обедать.
После обеда он снова взялся за свою работу: надо же продлить день. К вечеру он так устал, что чуть дождался, когда хозяйка позвала всех ужинать. На другой день у него болели руки и ноги, но желание продлить день было сильнее. Крутит он свою «машину времени» и думает: «Славно придумал старик, день стал таким длинным, что можно и поменьше крутить».
Покрутив еще пару дней, он совсем выбился из сил.
– Все, сказал он жене, – день стал таким длинным, что пусть теперь работают без меня.
Снял колесо – «машину времени» – и отнес ее мудрецу.
– Ну, как, удалось тебе продлить день? – спросил мудрец.
– Еще как! Теперь день в два раза длиннее!
– Вот и ты, – обращается дедушка к бабушке, – попробуй продлить ночь. Подежурь пару ночей в саду, или на бахче. Увидишь, какая ночь длинная.
– Да ну тебя, – отмахивается от него бабушка, – хватит байки травить, пошли спать.
Но спать еще не хочется. Мы с Сонечкой спорим, кто завтра пойдет к тете Сане за абрикосами – мама велела сварить абрикосовое варенье. Бабушка, услышав наш разговор, насмешливо замечает:
– Вы, как тот слуга-лентяй, которому пить хочется, да лень вставать.
Ну, нас только зацепи. Мы в один голос просим бабушку рассказать об этом слуге.
– Да тут и рассказывать нечего. Барин лег спать, а слуга на лавке примостился. Лежит и бормочет что-то. Барин прислушался. Слуга спорит сам с собой. «Пить хочется, – говорит он сам себе, и сам же отвечает, – не умрешь до утра, только устроился удобно и вставать? Потерпи!»
Барин слушал, слушал и говорит:
– Иван! Быстро принеси воды.
Слуга бегом на кухню, налил воды в стакан и приносит барину.
– Попей сам, лентяй несчастный. Даже сходить попить ленишься!
Вот так и вы спорите, кто пойдет за абрикосами.
– Так ты еще про одних лентяев не рассказала, – слышим мы голос дедушки, – как дед с бабкой лежали на печи и хотели кушать. А кушать нечего, только сухари. Вот они тоже спорили, вставать или не вставать. Кто пойдет к колодцу по воду. Спорили-спорили и решили – чем воду носить, да сухари мочить, лучше с голоду помереть.
– Так это ведь то же самое. Похоже, наши девчата не хотят идти к Сане. Пойдете обе! Там два ведра абрикос, одной тяжело нести. А сейчас спите, – строго закончила бабушка.
Мы притихли. Сонечка что-то бормотала во сне, а я никак не могла уснуть. В хате было так тихо, что слышно, как сердце бьется в груди. Тук-тук, тук-тук. Интересно, почему оно бьется, а не спит, как спят глаза или руки? Надо будет спросить у нашей учительницы – Галины Петровны. Она все знает. А за окном темень. Вот это ночь, не то, что в Каунасе.
Огромное, бесконечное небо, полное звезд, и непонятно, чего в нем больше: темно-синего или этого пронзительно-серебряного блеска холодных небесных светил. У ночи свои законы, своя магия, свое предназначение. Она сводница, она разлучница, она надежда и она погибель, она зарождение жизни и она же несущая смерть. И поди, разгадай, чем станет следующая ночь для тебя. Ночью мир видится слегка иначе, чем днем.
Ночь! Мысли накладывались одна на другую и поплыли в школу. Почему-то вспомнился последний вечер. Мы с девочками танцевали украинские танцы, а Яша и Валера пели песню «Скажите девушки подружке вашей». Яша выразительно смотрел на Раю, а она как будто не замечала его взглядов и вздохов. Вот бы на меня кто так смотрел! Правда, когда уходили с вечера, Славка сказал, что пойдет с нами (я никогда не ходила одна, всегда шли всей компанией, а Славка не из наших – живет совсем в другой стороне). Но потом подошла его мама – учительница по химии – и сказала, чтобы он шел быстрее, их знакомый довезет до дома. Вот и все провожание.
Интересно, почему это я вспомнила о школе? Все ясно – я соскучилась по дому, друзьям, школе.
Но ничего, скоро уезжать. А я как-то раздваиваюсь: уезжать не хочется, но и домой тянет. Почему так? Ладно, об этом подумаю завтра. И сон, наконец-то, одолевает меня.
Утром, позавтракав, мы поспешили к тете Сане, надеясь управиться до наступления жары. Жила она на другом конце села, на развилке двух дорог. Одна дорога ведет на ферму, а другая в Осюки. Собаки у нее нет, и мы беспрепятственно входим во двор. Дома никого нет, тетя на ферме, а мальчишки где-то бегают по своим делам.
Абрикос, весь осыпанный крупными плодами, стоит посреди двора. Набрать два ведра ничего не стоит. Вопрос один – их рвать с дерева или подбирать с земли? К веткам даже подойти нельзя, абрикосы ковром лежат на земле. Не успели мы решить эту задачу, как пришла тетя Саня.
– Что задумались? – поздоровавшись, спросила она, – я сейчас уберу с земли, там уже есть порченые, а вы рвите свежие.
Граблями она быстро сгребла абрикосы в кучу, и мы приступили к приятному занятию. Плодов было много, все такие сочные и крупные, что мы быстро наполнили ведра.
– Может и Вам нарвать? – спросила Соня.
– Было бы очень хорошо. Пока вы нарвете, я затоплю печь, и поставлю сушиться. Только сначала надо вынуть косточки. Да и те, что себе нарвали, тоже почистите. Зачем косточки домой нести, их там полведра будет.
– Не помнишь, наверное, – обратилась она ко мне, – ты маленькая еще была, когда девчата залезали на высокие вишни, рвали ягоды в шаньки и, конечно, кушали, выплевывая косточки. А ты внизу собирала косточки и кушала, пока дедушка не заметил. Он нарвал ягод и научил тебя выплевывать косточки.
Конечно, я этого не помнила. Устроившись в тенечке, мы приступили к работе. Вскоре тетя Саня присоединилась к нам. Я смотрела на ее лицо и искала сходство с моей мамой. Нет, нет! Они совсем не похожи! (Сходство, конечно, было, но моя мама с модной прической, в красивом платье, да еще и на семь лет моложе, как тут сравнивать?). Но все равно, тетя Саня красивая. А как она любит веселье! Умеет петь и плясать, и выпить за компанию, и очаровывает всех своей искренностью и открытостью.
– Теть Сань, а почему Вы замуж не вышли? Вы такая красивая, – неожиданно даже для себя, спрашиваю я.
– Замуж? Что ты, кому я нужна с двумя детьми? Да и мужчин после войны в селе почти не осталось. Погибло много.
– А почему же тетя Катерина нашла мужа? – не отстаю я.
– Ну, она его не нашла а вымолила у Бога. Не всем такое дается.
– Как это «вымолила»? – спрашивает Соня.
– А очень просто. Похоронки мы с ней получили почти вместе – сначала я, через две недели она. Как и сколько мы плакали-убивались, знают только те, кто получал эти страшные «письма». А как боль немножко притупилась, Катерина стала в церковь ходить. Ей все время снился ее Семен. Он приходил к ней молодым и красивым, поэтому она верила, что живой он. Хотя сослуживец рассказал, как погиб Семен с двумя товарищами, как похоронили их в одной могиле возле какого-то лесочка. Но Катерина все равно не верила этому. В церкви она молилась за его возвращение и ставила свечу «за здравие». В пасхальные праздники на исповеди она рассказала священнику о своих снах и надеждах. Внимательно выслушав, батюшка сказал, что своими слезами да молитвами она не дает душе мужа покоя, поэтому он и приходит к ней во сне. Чтобы душа могла обрести покой, нужно успокоиться, молиться и ставить свечи за упокой. Катерина послушалась его совета, и Семен, действительно, ей больше не снился. На Троицу он снова пришёл к ней во сне и сказал, чтобы она не плакала, ведь скоро они увидятся. Сейчас у него болит нога. Как только заживет, так он и явится.
Однажды, идя с работы, Катерина увидела солдата, сидящего на лавочке возле правления.
– Чего ты здесь сидишь? Рабочий день кончился. Если нужен председатель, то он живет недалеко.
– Да нет, мне председатель не нужен. Я жду подводу на Осюки. До Покровщины я доехал с вашим зоотехником, а до Осюков мне не дойти.
– Ой, так ты будешь здесь сидеть до воскресенья. Сегодня уже все осюковские проехали, а завтра будет кто ехать или нет, никто не знает. А вот в воскресенье на базар обязательно поедут.
– Ну, что поделаешь, – грустно сказал солдат, – отдохну и пойду потихоньку.
– Куда ты пойдешь с костылем? Пойдем ко мне, переночуешь, а завтра видно будет.
За ужином гость в основном молчал. Поужинав, поблагодарил хозяйку и сказал, что завтра постарается решить свои проблемы. Катерина ни о чем не расспрашивая, постелила ему на Ванюшиной кровати, и, пожелав спокойной ночи, пошла спать, забрав с собой сына.
Ночью она проснулась от грохота. На ощупь дошла до лампы. Зажгла. Возле ведра с водой на полу лежал солдатик. Ведро с водой упало рядом. Воды там было немного, но солдатик был весь мокрый. Она стала тормошить его, но он, похоже, был без сознания. Разбудила Ванюшку, тот сбегал к соседке. Как ни пытались затащить солдата на кровать – не получалось. Тяжелый он. Сняли с него мокрую рубаху, накинули сухую кофту, перекатили на положенный рядом кожух, укрыли теплым одеялом и стали думать, что делать дальше. Фельдшер только в Гребенке. Телефон в правлении. Решили подождать до рассвета. Но солдат зашевелился – пришел в себя. Он сказал, что хотел попить и зацепился за что-то. Больше ничего не помнит. Теперь они с соседкой помогли ему подняться и уложили в постель. Утром Катерина приготовила завтрак сыну и гостю, но он попросил только пить. Увидев его раскрасневшееся лицо, Катерина принесла градусник. Температура была высокая. Напоив гостя чаем, она пошла на работу. По пути зашла в правление и рассказала председателю, что произошло. Председатель позвонил в медпункт. Дежурная ответила, что фельдшер на выезде, но как вернется, обязательно приедет в Покровщину. Катерина попросила нашу местную «скорую помощь» (бабку Параску) сходить к ней домой и посмотреть больного, а сама поспешила на ферму. Мы все помогли ей быстро справиться с работой. Прибежав домой, она застала там и бабку Параску, и фельдшера. Фельдшер успокоила ее, сказав, что ничего страшного нет. Солдат натер больную ногу, она распухла, отсюда и температура. Оставив таблетки, она наказала ему не вставать, полежать недельку и все пройдет. Бабка отварила какое-то зелье, наложила компресс на больную ногу и тоже ушла, сказав, что компресс надо менять, как только он высохнет.
Два дня пролежал солдатик у Катерины. Рассказал, что зовут его Игнатом, до армии не женился, потом война. Мать его два года была парализована, а в самом начале войны умерла. Отец жил пару лет один, потом принял пожить беженку с внуком из Юзовки, да так и остались они у него. Мальчику сейчас около десяти - двенадцати лет.
На третий день Игнат встал, но ходил слабо – болела нога, однако он решительно сказал, что сегодня люди будут ехать с базара, и он обязательно должен будет уехать. После обеда они уже стояли у ворот, ждали осюковских. Первая же подвода остановилась, но женщины, ехавшие на ней, не сразу признали в худом солдатике своего односельчанина. Извинившись и поблагодарив Катерину, он наклонился, обнял Ванюшку.
– Дядя Игнат, а ты к нам еще приедешь? – грустно спросил мальчик. Игнат, посмотрев на Катерину, уверенно сказал:
– Конечно, приеду. Вот подлечусь немного и приеду.
Приехал он через три месяца, поправившийся, загорелый, не узнать.
– Здравствуйте, глядя на Катерину, сказал он. – Вот я и приехал, примете?
Так и остался он в Покровщине. Ванечке заменил отца, а Катерина не нахвалится. Говорит, что это Семен прислал ей Игната. Слава Богу, живут ладно, мирно, дай Бог им счастья, – со вздохом закончила она.
Воцарилась тишина. Абрикосы уже очищены от косточек, но нам спешить некуда – на улице жарко, пойдем домой позже, как спадет жара. Молчание нарушила Соня:
– А что, это Катерина сама всем рассказывала свою историю? – спросила она.
– Что сама, а что калина, – смеясь, ответила тетя Саня.
– Какая калина? – не поняла я.
– Как это «какая»? Разве дедушка не рассказывал вам о говорящей калине?
– Нет, не рассказывал. Расскажите, тетя Саня. Ну, пожалуйста, расскажите, – стали упрашивать мы тетю Саню.
– Хорошо, расскажу. Только сначала абрикосы поставлю в печь, а вы свои засыпьте сахаром, да завяжите платочком от мух.
Покончив с работой, мы перешли за хату, там было не так жарко.
– Ну, слушайте, – начала она свой рассказ (очередную дедушкину байку). – В одной деревне жил пан. Хороший был человек, людей не обижал. Только вот всегда ходил в шапке: и зимой, и летом. Зимой шапка теплая – заячья, а летом из светлого фетра. Из дома выходил редко, гостей не приглашал, на женщин не заглядывался. Жениться не собирался. К нему ходил всегда один и тот же мужик Яков. Он помогал по хозяйству, был ему и слугой и другом. Яков жил бобылем, таким же не общительным, как и пан.
Что там случилось, никто не знал, но стал он на глазах чахнуть. Местная бабка «шептуха», приходила к нему, предлагала «пошептать» (полечить значит), но он не хотел ее слушать и попросил позвать своего дальнего родственника. Родственник пришел сразу.
– Послушай, сынок, – без обиняков начал мужик, – я чувствую, что работать у пана больше не смогу. Не хочешь ли ты работать вместо меня? Работа не трудная, платит пан хорошо. Я о тебе ему рассказал, и, если ты согласен, он примет тебя.
– Отчего бы не поработать? В этом году неурожай, подработать не мешало бы.
– Дело в том, что если ты согласишься, то это навсегда. Платит пан хорошо, только есть у него тайна, которую ты должен будешь хранить вечно.
– Он что, убил кого или ограбил?
– Нет, что ты. Пан честный человек, просто такая его доля.
– Ну, что же, я не болтливый, сохраню его тайну.
Так у пана появился новый слуга. Поначалу все было хорошо. Прошел год, другой. Жена была довольна – муж хорошо зарабатывает, на пана не жалуется. Работой не загружен. Но вот она замечать стала, что муж стал каким-то странным – молчаливым, задумчивым. Спросить ничего нельзя: или накричит, или повернется и уйдет из дому. Стала жена следить за ним – не завел ли он «любушку». Нет, никого у него нет. Ходит он только к пану, а потом долго сидит и о чем-то думает. Попыталась она выведать у него, что его так мучит, может, болит что, или барин обижает. Но ответ был один – все нормально. Так прошло еще пара лет. Мужик совсем занемог. Бабка-шептуха сказала, что болезнь внутри его грызет. Если ее выпустить, он поправится.
Жена стала умолять мужа, чтобы он ради детей, сказал, в чем причина его болезни. Наконец, он не выдержал, пошел в церковь и на исповеди рассказал батюшке, что его мучит.
– Когда я поступал к пану на работу, то дал ему клятву хранить его тайну до конца своей жизни. А теперь эта тайна мучит меня. Рассказать не могу и молчать нет мочи.
– Ну, этой беде можно помочь: пойди далеко в лес, вырой глубокую яму, спустись в нее и громко, несколько раз прокричи эту тайну. Потом зарой яму и посади там какой-нибудь куст или дерево.
На другой день мужик, взяв лопату, ушел в лес. Долго шел, оглядываясь, не идет ли кто следом. Наконец, уверившись, что ушел далеко, и кругом никого нет, он стал копать яму. Выкопал по пояс, но ведь батюшка сказал, что яма должна быть глубокой и стал копать дальше. Наконец, яма стала такой глубокой, что он видел только небо. Хорошо, он догадался привязать веревку к растущей рядом березе, а то не выбраться бы ему из этой ямы. Отдохнув, он встал и несколько раз громко прокричал: «У нашего пана ослиные уши! У нашего пана ослиные уши!»
Кричал он несколько раз и так громко, даже голос охрип. Довольный, повеселевший, держась за веревку, он вылез из ямы. С новой силой взялся за работу и вскоре засыпал яму землей. Оглядевшись, он увидел большой куст калины, а рядом совсем маленький кустик – отросток от калины. Осторожно выкопал он этот кустик и посадил на место, где была яма. На душе у него стало спокойнее. Он шел домой, чувствуя большое облегчение. Прошло несколько лет, мужик спокойно работал у пана и клятва его больше не давила. Но вот однажды, жарким летом, пастух погнал коров пастись в лес – в поле трава вся выгорела от жары.
Усевшись под кустом калины, он решил сделать дудочку. Дудочка вышла на славу – гладкая, звонкая. Но что это? Как только пастух подул в дудочку, послышался голос: «У нашего пана ослиные уши!»
Парнишка испугался и бросил дудку. Отрезав другую ветку, он вновь смастерил дудочку. Но и эта дудочка пела мужским голосом те же самые слова: «У нашего пана ослиные уши!»
Погнал он коров домой и показал отцу дудочки. Только отец подул в дудочку, как мужской голос, что есть мочи, прокричал: «У нашего пана ослиные уши!»
Отец велел сыну никому не говорить о той калине, но мальчик не утерпел и рассказал своему другу о необыкновенной дудочке. Друг рассказал еще кому-то, и вскоре по всей деревне дудочки пели о тайне пана.
Пан очень рассердился, что его слуга, которому он верил, предал его, но мужик рассказал, как все было, и господин его простил. На другой день пан уехал в город и его больше никто не видел. Не прошло и месяца, как объявился новый пан, купивший это имение. Новый пан был злой и жадный. Люди долго вспоминали и жалели о прежнем пане. А калину с той поры называют «говорящей». Ей нельзя доверять свои тайны, если услышит – расскажет всем. Вот и вся история о «говорящей» калине, а теперь обедать! – закончила тетя Саня свой рассказ.
После обеда солнце уже не такое жаркое и мы засобирались домой. По пути мы совсем по другому посмотрели на дом тети Катерины и пошли дальше…
Лето заканчивается гораздо быстрее, чем началось. Оно, как спелое яблоко, дозревшее к осени, катится куда-то по круглой земле. Пора уезжать. Как хорошо, что можно уехать! Хорошо потому, что уехав, можно вернуться. А что может быть лучше, чем возможность вернуться!
Мы собрали свои нехитрые пожитки, кучу подарков, принесенных родственниками. Рано утром подъехала телега. Дедушка обнял меня и, как никогда, заплакал. Я, конечно, тоже. Что делать. Жизнь состоит из встреч и разлук.
– Ты держись, моя девочка, знай, всю жизнь ты будешь идти против ветра, но от этого будешь лишь сильнее, – сказал он. Затем прерывистым голосом добавил: – Ты научишься многим вещам, о которых даже не знаешь, что они могут в тебе проявиться. Путь в жизнь ты должна пробить себе сама… Никогда про это не забывай… Никому не нужны чужие проблемы и заботы, они нужны только тебе… И никому больше…
Я, конечно, не поняла, о чем он говорит, но запомнила. Что это значит, я поняла через много-много лет.
Подошла бабушка и строго сказала:
– Долгое прощание – лишние слезы. С Богом!
Телега тронулась и мы долго еще видели дедушку и бабушку, стоявших у ворот и глядевших нам вослед. Свежо блестела мокрая трава. Звук от копыт лошадей был мягок и сочен. Беловатый пар поднимался над их залоснившимися спинами и боками...