Человек тот, видно со стороны, шел издалека. Походка у него была тяжелой, будто нес он на своих плечах непомерный груз не одной дороги. Так оно и было...
Вечер опускался густой, душный. Слышно, как летала, искала глупую беззащитную мошку степная птица. Такие вечера как божья благодать.
Человек постоял, огляделся, раздвинул пахучие кусты бузины и шагнул по пустырю куда-то в сторону от натоптанной и верной стежки, которую по всему видно, стали уже забывать. Вскоре вернулся, но не на стежку, а взял на этот раз немного правее от своего следа. Наконец он нашел то, что искал - старый, заросший ржавой, неживой паутиной, родник.
"А когда-то сюда тропинка была протоптана, досточки каждое лето укладывали", - подумал он.
Смахнув паутину, зачерпнул пригоршню родниковой воды и не спеша, отдыхая, несколько раз, напился.
- Некуда теперь спешить, - сказал он сам себе, напившись и утерев губы и подбородок. - Теперь уже пришел... Обязательно вернусь тебя очистить, - пообещал он роднику.
Под ногами захрустел крупный сухой песок. Теплый. Даже через подошвы туфель чувствовалось, какой он теплый. Человек свернул с дороги и пошел через пыльную полынь, вольно росшую повсюду. Этот запах давно ушедшего времени - такой густой и дурманящий, что его не могли заглушить минувшие десятилетия, он помнил везде, где бы не находился. В какое-то мгновение подумал: "Вот, родным духом теперь подышу вволю. Говорят, что полынь везде пахнет одинаково. Может кому-то и вправду одинаково. Но вот эта... Горше этой, видать, во всем свете нет".
Много раз представлял он себе эту встречу с землей, где родился, где пролетели его милое детство и счастливая юность. И сейчас, попросив водителя автобуса остановиться, не доезжая до городка, был непомерно счастлив, что идет родными до боли тропками, помня и ощущая все то, что ему до мелочей знакомо и дорого.
За его плечами остался долгий жизненный путь: военное училище, нелегкая служба во многих уголках необъятной страны и за ее пределами, потеря друзей, погибших в Афганистане и Чечне, безвременная смерть жены, брата и родителей.
Долгими бессонными ночами навязчивые думы дожить свой век на родине не давали ему покоя, и сколько не уговаривали его сын с невесткой и внуком остаться с ними, Петрович, как привыкли его все называть, упорствовал. А решив для себя, что уедет в родительский дом, который так и не смог продать, часто с улыбкой повторял:
- Где родился, там и пригодился.
Напившись из родника, Петрович вдруг заспешил, раза два споткнулся и остановился. Ноги отяжелели, словно вся усталость минувших жизненных дорог навалилась разом. И все же тяжесть эта была иной. По дну лощины он дошел до старого кладбища. Долго стоял на коленях перед могилами родных. Долго смотрел в землю, вдыхая горький и жаркий полынный дух, не только обжигающий гортань и глаза, но и проникающий в самую душу и запекающийся там, в ее потемках, больными сгустками.
- Эх, да словно ж вчера все было! - сказал он, качнулся и снова приник лбом к горячей земле.
Спустившись от кладбища вниз к родной, горбатой улочке, обсаженной кривыми разлапистыми деревьями, Петрович увидел свой дом. Подойдя, остановился, сердце екнуло. Не спеша, вошел внутрь. Кажется, вот здесь была их с братом комната... Вот там стояла большая пружинная кровать и швейная машина. Рядом была комната родителей, за нею комнатка бабушки с дедушкой, где на стене висели жестяные ходики, и стоял большой буфет. Его взгляд пробегал по этим остаткам прошлого, и на глаза наворачивались слезы от осознания, что только здесь, где сейчас встретились в пространстве и времени прошлое и настоящее, детство и зрелость, только здесь и можно оторваться от той маленькой узкой щелки, через которую человеку от роду дано смотреть на мир. Только здесь можно взглянуть в широкое окно и другого времени и другого пространства. Он сделал все так, как хотел. Он сделал все правильно.
Жизнь в родном доме у него вошла в такое ровное привычное русло, что иногда казалось, ее пределы сразу расширились, и появился в ней новый, очень сильный импульс. В повседневности и простоте маленьких бытовых дел была какая-то невыразимая прелесть. Даже в скрипе деревянных половиц и в дырчатости старых досок он находил необъяснимый комфорт. Все это было частью того душевного согласия, в котором проходили его будни. Кому-то могло показаться однообразным такое течение жизни, но Петрович хорошо знал ему цену. Точнее, понимал, что оно бесценно. Он любил в своих домашних делах обыденность, но только такую, которая имела осмысленные цели. На склоне лет он словно научился владеть секретом пространства и времени.
Петрович за вечерним чаем сидел в беседке, наблюдая, как пишет заданное на дом сочинение соседский Мишка.
- Мишка, рано тебе писать по этой теме, выбирай другую, - задумчиво говорил он, - ну что ты можешь написать о Родине в свои четырнадцать лет? Ведь что такое великое чувство Родины? Это источник сил и вдохновения! Негасимый пыл души! Радость и страдание. Это родной язык с его местным выговором, родная культура, история. Почему людей, как птиц, тянет в родные места? Зачем человек возвращается в отчий дом? Почему ищет земляков на чужбине? Об этом тебе еще рано писать, да, и не напишешь так, как надо! Без родины - это когда телу просторно, а душе тесно, но в твоем возрасте такого понять еще не дано.
Пламя заката столбом стояло над горизонтом, словно там, за мощным изгибом планеты, открылось огромное сопло и выбросило во вселенную все топливо его доселе неиссякаемой любви к своей маленькой неприметной для кого-то родине-родинке. А когда с наступлением темноты лохматое крыло Млечного Пути распростерлось над головой мягким величественным сиянием, Петрович замер. Он словно перенесся на тридцать лет назад в Баварию, где проходил военную службу и однажды увидел точно такую же завораживающую картину звездного неба, которая его потрясла. Созвездия словно высветили его жизнь в далеком будущем, он тогда этого не понял, и лишь сейчас все сошлось.
А планета двигалась по дуге орбиты, как и прежде...