-Хоть бы мне дожить, пока ты станешь постарше… пока ты пойдёшь в школу… пока ты перейдёшь в пятый класс…
Эта фраза сопровождала Динку, кажется, с того самого утра, когда, проснувшись, она увидела у своей постели вместо мамы старшего брата.
Он помог ей застегнуть пуговицы на платье, неумело и туго, так что больно было, заплёл косу, а на вопрос: где мама? – Ответил односложно. - На операции.
Динке было пять с половиной лет, и она не знала, что такое «операция», но спрашивать не стала, будто чувствуя, что спрашивать не надо.
Потом, позже, мама показала ей длинный синевато - розовый шрам у себя на поясе, от спины до живота.
Динка к тому времени уже знала, что такое «почка», и что их должно быть две. А маме теперь нужно жить с одной, потому что у неё - рак.
Собственно, последнего слова никто не произносил. Но оно жило неотступно рядом, притаившись где-то в щёлках пола, в трещинках белёных стен, прячась за оконными занавесками, и в листьях больших домашних цветов.
Мама воевала за жизнь, превозмогая физическую слабость и депрессию,скрупулёзно выполняя медицинские предписания,вычитывая в журналах и применяя любой совет, дававший хоть малейшую надежду.
Но самым главным мотивом драться до последнего была дочка, её,уже поздний, послевоенный ребёнок. Больше всего на свете мама боялась оставить Динку сиротой.
И отмеряя дочкиным возрастом время, она проживала каждый его отрезок как последний и «переставляла» Динку, будто дорожную вешку, на следующий этап. Изо всех сил стремилась к нему с надеждой вырваться из цепких лап болезни. И ведь надо же! Та однажды не выдержала и отстала.
Мама выздоровела, но привычка повторять: »Хоть бы мне дожить …», осталась. И Динка привыкла к тому, что расти надо скорее, что надо быстрее взрослеть. Зачем – она не думала. И, уж конечно, не понимала, что владеет неким особым знанием про жизнь, ещё скрытым для сверстников.
К двенадцати годам Динка и впрямь выросла вдруг настолько, что одноклассники оказались ей буквально по плечо. Возникшая физическая разница не только отделила её от ровесников, но заставила почувствовать себя чужой и в собственном теле.
Оно пугало начавшими расти болезненными бугорками на груди, неизвестно откуда взявшимися волосками под мышками и на лобке, кровью, однажды впервые испачкавшей нижнее бельё.
Голос не слушался и, ломаясь, то пускал петуха, то неожиданно басовито гудел так, что однажды подружкина мама, смеясь, назвала Динку «иерихонской трубой» .
Девочка смотрела на длинное, тощее отражение в зеркале и не узнавала себя.
А мама заводила с ней беседы о том, какой должна быть девушка и как ей следует вести себя. В этих разговорах были какие-то смутные намёки на возможные опасности со стороны парней, на то, что её могут как-то обидеть.
Динка недоумевала. Девушки, в её представлении были взрослыми. А себя Динка чувствовала обычной девчонкой, хотя и выше всех. Мальчишки в классе не обижали, ведь они росли вместе с ясельной группы. И если даже кто-то, случалось, мог крикнуть: «Тётенька, достань воробышка!» - Было, конечно, неприятно, но, в конце концов, не больно же!
А чтобы мама не волновалась, Динка крутила «мельницу» перед собой вытянутыми руками, показывая,как сумеет в случае чего «дать сдачи».
Динкин старший брат, совсем взрослый, студент, говорил Динке, что она большая и должна сама уметь постоять за себя.Та не спорила, хотя в душе ей хотелось, чтобы хоть раз он пообещал, как подружкам - их братья: «Если тебя кто обидит, ты мне скажи. Они у меня получат!»
Папа и вовсе не встревал. Он рано уходил на работу. Вечером топил печи, разогревал до прихода мамы ужин, читал свои газеты. С получки приносил Динке кулёк с конфетами «Кара-Кум». Карамельная крошка скрипела на зубах, как песок в пустыне. Отец вообще разговаривал мало.
А жизнь тем временем шла своим чередом. Училась Динка легко. Учителя единогласно отмечали её одарённость. Способность, увлекаясь чем-то, вести за собой других и вовсе удивляла, даже порой тревожила.
Однажды принесённая ею в класс скакалка обернулась повальным прыганьем через верёвочку всей школы.
Второй год Динка посещала студию классического танца. И целая параллель шестых классов записалась в кружок, разделив её страсть к балету.
Все помнили случай, когда Динка привела к директору школы весь класс, требуя сменить учительницу математики из-за бесконечных ошибок и неумения объяснять материал. Аргументы девочки были очевидны, и директриса, к чести своей, деликатно уладив проблему, не только сама взялась учить , но стала классным руководителем 6 «а» до самого выпуска.
Но в целом всё было нормально, и между контрольными, пионерскими сборами, лыжными походами подходила к концу самая длинная школьная четверть.
По утрам бывало ещё морозно, но к обеду с крыш капало, на дорогах появились проталины, всё звонче пиликали на ветках акации синицы и спорили меж собой взъерошенные воробьи.
Динка училась во вторую смену. Она долго искала куда-то запропастившийся ключ от квартиры и поэтому торопилась, боясь опоздать к уроку.
Школьный двор был уже пуст. Ребята, занимавшиеся с утра, разошлись. Динка шагала по чавкающей талым снегом тропинке, неся под мышкой раздутую от учебников и тетрадей папку.
Скульптура задумчиво сидящего с книгой Максима Горького, чьё имя носила школа, привычно белела у входа.
Из громко хлопнувшей двери сбежал по ступенькам мальчишка в растрепанной кроличьей шапке.Динка знала, что он восьмиклассник. С ним вместе учился Вовка, её сосед и приятель по лестничной клетке. И ничего больше. Она спешила на урок, а у него уроки закончились.
Поравнявшись с мальчишкой, Динка уже прошла было мимо, как внезапно сильный удар в ухо оглушил и едва не свалил с ног. Девочка споткнулась и остановилась, схватившись за голову руками. Папка упала в лужу.
От боли и звона в ушах в глазах потемнело, но Динка всё равно увидела, как ударивший её парень, не оборачиваясь, как ни в чем не бывало, в полной уверенности своей безнаказанности, развинченной походкой неспешно шёл своей дорогой.
Она онемело смотрела ему вслед, и слёзы градом текли по лицу.
За что? – Только одна мысль висела в звенящей голове.
Но сильнее обиды, несправедливости и боли возникло вдруг чувство стыда.
Её унизили! Просто так! Между прочим! Почему? Ведь она не сделала этому восьмикласснику ничего плохого!? Неужели потому, что такая большая?! Ну, нельзя же ударить от нечего делать! Она, что, даже своим видом вызывает отвращение!?
Динка с ужасом вдруг осознала, что не смогла защититься: не кинулась в драку, даже ничего не крикнула обидчику вслед. Как же так?
Девочка вдруг вытерла слёзы и быстро оглядела окна школы. Нет, кажется, никто не видел. Никому никогда она не расскажет, о том, что случилось. И не пожалуется ни Вовке, ни, тем более, дома. Стыдно! Так стыдно!! Но почему? Динка себе этого объяснить не могла. Она удручённо отряхнула мокрую папку и побрела к входу.
Возможно, тот неприятный инцидент постепенно стёрся и был бы забыт навсегда среди других горестей, которые не хочет хранить детская память.
Но не зря время взросления называют переходным возрастом, когда в жизни – одни противоречия, в душе – сплошные острые углы, оценки – категоричны, поступки – неожиданны. И вообще: либо - белое, либо – чёрное. Третьего не дано!
Дворец культуры, что располагался рядом с динкиной школой, был по-настоящему центром жизни заводского посёлка.
Взрослые и дети шли сюда, чтобы поменять книги в библиотеке, посмотреть новый фильм, на занятия в музыкальной школе.
Во Дворце был свой народный театр, два оркестра, несколько хоровых, вокальных, танцевальных ансамблей.
В красивых залах и фойе проводились все праздники, торжественно регистрировались молодожёны и совершеннолетние получали свои первые паспорта, а в выходные, по вечерам, гремела музыка молодёжных танцев.
До позднего вечера ярко светились большие окна фасада солидного здания в духе сталинского ампира.
Зимой перед входом сверкала огромная ёлка. Она медленно вращалась и мерцала бесчисленными разноцветными лампочками. А рядом высилась ледяная горка, и радостный детский визг заглушал вальсы из динамиков на заводском катке.
Торцом к длинному коридору второго этажа, по обе стороны которого обитые чёрным дерматином двери скрывали множество репетиционных, костюмерных, складских комнат, находился большой зеркальный зал с черным пианино в углу и балетным станком по периметру. Он был отдан в распоряжение балетной студии.
Чтобы попасть в него, девочки должны были в гимнастических купальниках пройти десяток коридорных метров из каморки, служившей раздевалкой.
Иногда это было не слишком приятно, поскольку на пути, случалось, возникали ускользнувшие от строгого глаза дежурных праздно шатавшиеся недоросли.
Они не упускали возможность отпустить в адрес голоногих девчушек какую-нибудь плоскую шутку или громко загоготать вслед.
Обычно руководительница или аккомпаниатор быстро наводили порядок, выпроводив с этажа непрошеных гостей. Но однажды студийки собрались в танцклассе, и прошла уже четверть часа, как должно было начаться занятие, а те всё не появлялись. Девочки, коротая время, разминались у станка.
Вдруг дверь приоткрылась, и в проёме показалась пацанская нестриженая голова. Потом к ней добавились ещё, и дверь распахнулась настежь. Группа из семи-восьми развязных подростков столпилась в проёме в предвкушении весёлого развлечения.
Понимая, что никакие призывы закрыть дверь «с той стороны» не возымеют действия, девчонки успели её захлопнуть и сунуть швабру в дверную ручку.
Но те, что толпились в коридоре, уже поняли, что взрослых нет и бояться некого. Они начали стучать и трясли дверь до тех пор, пока швабра не выпала.
Стайка перепуганных балерин жалобно вскрикнула и, сгрудившись в кучку, отступила в дальний угол.
На этот раз впереди шпаны стоял высокий парень в тёмно-зелёном пальто и кроличьей шапке с надвинутым на самые глаза меховым козырьком.
Динка чувствовала, что внутри у неё всё замерло от ужаса перед его наглой самоуверенностью, а ещё от того, что ей не за кого спрятаться.
Среди сверстниц, едва достигавших плеча, она стояла, как высокая ёлка между осинками. Девочка дрожала так, что слышала стук собственных зубов. И может быть, поэтому на слух почти не различала гогочущих возгласов у входа.
Долговязый парень лениво сделал шаг внутрь зала. И Динка вдруг неожиданно для себя ощутила, что всё её тело сжалось в тугую пружину, и эта пружина в мгновение разжалась, мощно бросив её вперёд, навстречу ненавистной шапке с оторванным козырьком!
С искажённым яростью лицом и сведенными судорогой пальцами вытянутых худых рук она разъярённой кошкой метнулась, готовая выцарапать бесцеремонные, насмешливо прищуренные глаза.
-Ты что, чокнутая?! Отвали! Чо те надо!? – Отшатнулся от Динки долговязый, загораживаясь локтем и машинально пятясь к лестнице.
Но сдернувшая с его головы шапку рука уже нещадно хлестала по щекам, не давая опомниться.
Отступая, парень споткнулся и кубарем опасно покатился вниз по широкой каменной лестнице. Следом посыпалась за ним и растерявшаяся свита.
Динка невидяще смотрела вслед. Потом, как будто очнувшись, швырнула в лестничный пролёт шапку и, тяжело дыша, медленно вернулась в класс.
-Ой, Дин, ну, ты даёшь! Что теперь будет?! Это же Лёнька Кучин!!! – Тараторили обступившие её девчонки, на смену паническому страху которых пришла бестолковая суета.
-Кучин так Кучин! – Отмахнулась она, но всё-таки позже, толкая тяжёлую входную дверь Дворца культуры, сторожась огляделась по сторонам, прежде чем выйти на улицу. Никто, к счастью, Динку не поджидал.
Собственно говоря, про братьев Кучиных знали все. Мать ростила их без отца и совсем не справлялась с воспитанием сыновей.
Они учиться не хотели, хулиганили, «сидели» в каждом классе по два года.
Она работала вместе с мамой Динки, бухгалтером. И частенько плакала после очередного вызова в школу или в милицию.
Старший, Мишка, коренастый здоровяк, был молчалив и необщителен. Он носил зимой и летом плоскую, будто приклеившуюся ко лбу блатную кепочку. Его часто видели в компании взрослых, сомнительного вида мужчин.
Мишка никого в школе не задирал, но от его молчаливой фигуры так и веяло скрытой опасностью, поэтому ребята держались от Кучина-старшего подальше.
Лёнька был младше брата на пару лет. Темноволосый, высокого роста и спортивного сложения, он был бы и вовсе хорош собой, если бы не развязная походка, привычка на уголовный манер сутулить плечи и вечно искривлённые презрительной усмешкой губы.
Он демонстративно не выпускал изо рта папироску, а на тыльной стороне кисти правой руки у Лёньки красовалась синяя наколка в виде встающего из-за горы солнца с расходящимися полукругом лучами.
Определённо, Лёньке нравилось производить впечатление этакого криминального «хозяина» жизни на пацанов помладше, и они ходили хвостом за своим кумиром: «тырили» в раздевалке из карманов или отнимали у малышей мелочь на папиросы, гуртом «разбирались» с тем, на кого он укажет, делали множество мелких пакостей, до которых вожак сам не снисходил.
Братья Кучины имели множество «приводов» в милицию, но ещё больше ходило о них пугающих слухов.
Каково же было удивление Динки, когда посреди следующего учебного года, на перемене вошла в класс завуч и привела с собой этого самого Лёньку, указав ему на последнюю парту у окна, прямо позади неё. Потом завуч вышла, а Кучин лениво прошёл между рядами и плюхнулся на своё место.
Динка решила про себя, что её это не касается и сделала вид, будто не заметила. Учитель неоднократно похвалил её на уроке, чем, вероятно, заставил обратить внимание и соседа сзади.
Несколько раз то в спину попадали, то на парту падали брошенные им скомканные комочки промокашки. Динка не реагировала.
Тогда он начал тайком слегка дёргать соседку за лямку школьного фартука, за кончик её роскошного «конского» хвоста, украшенного плоским чёрным бантом. Динка недовольно дёргала плечом, но даже не поворачивала головы в сторону Леньки. Ей стоило большого труда сохранять хладнокровие, но до звонка – продержалась.
Как только учитель покинул класс, вскочил со своего места и Кучин. Однако вместо того, чтобы пройти дальше, он остановился рядом с Динкой и схватил её авторучку, лежавшую в углублении парты.
-Кучин, что привязался? Положи на место! – Возмутилась девочка, но второгодник только выше поднял руку: - А ты достань, попробуй!
Он вертел авторучкой перед носом хозяйки в ожидании, что она попытается отнять. Но Динка оставалась на месте, и лицо её приняло равнодушное выражение: - Не дождёшься!
В отсутствие реакции Лёньке дразнить надоело. Он повернулся к девочке спиной и хотел, было, пойти дальше, держа авторучку на отлёте.
Что произошло с ней в следующую секунду, Динка и сама не поняла. Помнила только, что вновь испытала то же бешенство, как тогда, когда бросилась на хулигана в балетной студии.
Она схватила длинную заострённую пластмассовую ручку соседа по парте и, как нож, что есть силы, всадила её в спину обидчика.
Раздался вопль. Лёнька резко дёрнулся и, бросив авторучку на парту, ринулся вон из класса.
Динку трясло. Одноклассник вытащил из её стиснутого кулака своё перо и положил на место.
-Ты ж его, наверно, покалечила?! Острая же! Успокойся! Чего ты? Вот твоя авторучка. Он не забрал. Нашла, с кем связаться!
До Динки уже и так дошло, что её поступок никак не стоил лёнькиной шалости. Она чувствовала себя виноватой и понимала: даром ей это не пройдёт. Стало страшно.
Тем более, что вернувшийся со звонком Кучин, проходя мимо, тихо сказал, наклонившись: «Ну, выйдешь ты у меня после школы»…
Он молча просидел все уроки, а она с ужасом думала о том, что занятия слишком быстро прошли.
Чтобы оттянуть час расплаты, Динка так медленно, как только могла, несколько раз перекладывала принадлежности в папке.
Потом вызвалась поменяться местами с дежурной и тщательно, долго стирала мел с доски, мыла пол, передвигая каждую парту.
Она изо всей силы замедляла шаг, когда спускалась к уборщице наполнить чернильницы. Несколько раз застёгивала и расстёгивала пуговицы пальто, перевязывала платок на голове, снимала и надевала варежки.
Школа опустела. Маятник больших настенных часов сокращал мгновения, оставшиеся до роковой минуты. Динка ещё постояла в вестибюле, не решаясь. Наконец, вздохнув, взялась за ручку двери.
С высокого крыльца просторный школьный двор, освещённый желтоватым светом фонарей, казался гораздо шире. Он был пуст.
Девочка ещё раз, уже с облегчением, выдохнула и решила, что, пожалуй, через двор идти не стоит. Вдруг перехватит на своей улице?! Лучше – вправо, по тропке. Вдалеке - освещённый Дворец культуры. Всего-то перебежать пустырёк! Людей, правда, нет, но зато - ближе до дома.
Динка прошла уже метров сто пятьдесят. Скрипящая снегом тропинка бежала между высокими сугробами. Сумерки давно превратились в густой синий вечер.
Неожиданно впереди она увидела отброшенную невидимой рукой сигарету, красной искрой в темноте очертившую плавную дугу. Внутренний голос обречённо сказал: - Всё. Это Лёнька.
Отчего-то сразу отяжелели плечи, и мороз как будто пронизал до костей. Душа замерла щемящей точкой в груди слева.
Что делать? До школы – не успеть. Стоять и ждать? Кругом сугробы! Некуда бежать! И Динка против собственной воли ,шаг за шагом, с трудом переставляя ноги, двинулась навстречу… В голове вертелось: «будто кролик к удаву»…
Они почти поравнялись, как вдруг из темноты раздался низкий, с хрипотцой лёнькин голос: - Чего можно в школе до сих пор делать? Холодрыга такая! Ждать тебя столько времени! Давай папку-то! Давай-давай, понесу! Чёрт, тяжёлая! Напихает полную и таскает – надрывается!
Ничего не понимая, Динка отдала ему школьную папку и почти бессознательно сделала шаг по тропинке мимо отступившего в снег парня.
В следующий же миг до неё дошло: он теперь сзади!
Она вздрогнула и, прижав локти к бокам, подняв плечи, вся съёжившись, быстро зашагала вперёд, напряжённо, каждый миг ожидая нападения. Но Лёнька молчал и только двигался следом.
Так они и шли: она, испуганно – торопливая, как птица, готовая, кажется, вспорхнуть от любого неосторожного движения и звука. И он, растерянный и непонимающий, почему, прождав не один час и вконец задубев, вместо того, чтобы проучить, взял и несёт портфель этой чокнутой девчонки, да ещё плетётся за ней, как телёнок.
Он видел перед собой тонкий девичий силуэт. Коротковатое пальтишко не прикрывало подола школьной формы, а худые ноги, как карандаши в стакане, болтались в широких голенищах валенок с кожаными пятками. Головной красный платок «в клеточку», обёрнутый вокруг длинной шеи, был завязан сзади маленьким узелком.
И почему – то этот узел, и пальтецо, перетянутое на узкой талии потрёпанным пояском, и уродливые валенки совсем не портили её, легко и стремительно летевшую по искристому снегу.
Странная она! Днём смотрела презрительно,с чего-то кинулась в драку,а сейчас казалась такой хрупкой и беззащитной!
Почему-то хотелось заслонить собой, уберечь от чего-то! И идти за ней, долго, хоть на край света!
Обидеть?! Да он, кажется, убил бы сейчас любого даже за одну попытку подумать об этом!
Дойдя до угла своего дома, Динка вдруг обернулась и остановилась возле ярко горевшего фонаря.
-Живёшь тут? – Оторопело спросил Лёнька и протянул ей папку.
- Да.- Она неуверенным движением приняла ношу. Помедлила.- Что на меня нашло сегодня?! Ты прости за то, что я тебя… Больно, наверно?! – И голос, и глаза Динкины были участливы и тихи.
-Та…ладно, подумаешь! И больнее бывало. – Сам от себя, не ожидая, небрежно пробормотал тот.
Оба с удивлением наблюдали за белыми облачками, возникавшими на морозе от дыхания, которые мгновенно сливались из двух - в одно и тут же бесследно испарялись.
-Тогда - пока?! И в следующий миг за её спиной громко хлопнула входная дверь подъезда.
-Пока, - запоздало донеслось вслед.
Он потоптался немного. Вытащил папиросу из пачки, прикурил, пряча горящую спичку в замёрзших ладонях. Потом поднял воротник, сунул руки в карманы и, привычно сутулясь, быстро пошёл, не оглядываясь, прочь.
Это было в конце недели. После выходных Лёнька в школе не появился. Его вообще больше не видели. Говорили, что Мишка угнал грузовую машину с завода, а Лёньку взяли за соучастие.
Динкина жизнь потекла прямо и безмятежно, с учёбой, комсомолом, друзьями, выпускными экзаменами.
***
Сдав очередную университетскую сессию, она приехала в родительский дом на каникулы. Мама, как обычно нашедшая, что за экзамены ребёнок похудел, старалась вкуснее накормить. А в душе испытывала радость и восхищение, глядя на повзрослевшую дочь.
Модная стрижка очень шла ей. Пышные волосы блестели и,кажется, добавляли глубины взгляду серых глаз, способных неуловимо меняться в оттенках,- от голубого к зелёному.
Она по-прежнему оставалась самой высокой среди сверстниц, но на смену худой неуклюжести и угловатой нескладности пришла гибкая стать и лёгкое изящество движений.
Собираясь погулять с подружкой, Динка красила ресницы перед стареньким трюмо. Отец, нахмурил было брови, глядя на её радикальное «мини».
Коробка из-под блестевших чёрным лаком французских туфелек, купленных им для дочки по великому блату,стояла раскрытой.
Невольно залюбовавшись обутыми в модные "лакирки"стройными без изъяна ножками, он только смущённо крякнул и одобрительно кивнул.
Но заметнее внешних перемен в Динке было то, что произошло у девушки внутри. Дина теперь как будто светилась уверенностью. Обретённая ею свобода была осмысленной, проявляясь достоинством, с которым она держала спину, и носила голову на плечах.
Они с подружкой гуляли долго, рассказывая что-то, смеясь, перебивая друг друга. Ловя на себе восхищённые мужские взгляды, вскользь отмечали их и тут же легкомысленно отправляли куда-то в укромную копилочку вечного женского превосходства.
Но тёплый летний день, до позднего вечера не гасивший своего светила, заканчивался, и тополёвая веточка в руке уже не справлялась с тучами гудящих голодных комаров.
На перекрёстке девушки разошлись, и Динка осталась одна. На ходу припоминая что-то забавное, она улыбалась и думала о завтрашней поездке на пляж.
Неожиданно визг резиновых шин заставил остановиться. Велосипед резко затормозил прямо перед её носом, взметнув дымный фонтанчик пыли.
Динка слегка опешила. На неё смотрел и улыбался, опираясь одной ногой об асфальт и бросив руки на руль, незнакомый привлекательный брюнет. От её внимания не ускользнули дорогие замшевые кроссовки, настоящие «левиса», яркая ветровка и японские электронные часы на левом запястье.
-Привет! – Дружелюбно привстал с сиденья парень.
Динка не успела отвести взгляда от часов, как в глаза бросились многочисленные синие «перстни», наколотые на пальцах незнакомца.
Только что проглянувшее простодушное любопытство сменилось на её лице разочарованной холодностью.
-Привет! Динка, ты что, не узнаёшь меня? Я же Лёнька! Помнишь? Я Лёнька Кучин! – Повторял молодой человек.
-Привет, - наконец сумела выговорить, с трудом улыбнувшись одними губами, девушка, не узнавая в случайном встречном прежнего Лёньки – участника давно минувших событий собственных отроческих лет.
Перед ней теперь стоял чужой, какой-то бывший зэк, ( каких в ту пору было в городе немало), прикупивший модных шмоток у барыги. И,не факт, что на честно заработанные деньги.
Динка молча смотрела на него, не испытывая ни малейшего желания даже из вежливости задать хоть какой-нибудь незначительный вопрос.
Лёнька растерянно замолчал, напряжённо вглядываясь ей в лицо. Неприятная пауза затягивалась.
Вдруг он резко вывернул руль и, вскочив на велосипед так, что тот подпрыгнул, рванул куда-то в сторону, хрипло бросив, будто сам себе, на ходу: « Какая стала!»
Динка не оглянулась. Не проводила взглядом. Она лишь едва пожала плечом и легко пошла дальше, уже через пару минут забыв о внезапном Лёнькином появлении.
***
Возможно, фрагменты детства вместе с давно прожитыми подростковыми тревогами, страхами, открытиями так бы и остались лежать в пыли времени, если бы однажды на склоне зимнего дня пожилая женщина не наткнулась на них в антресолях своей памяти, не разложила по порядку и не написала рассказ.
Зачем? Ведь и так всем известно, что одинаково рождаясь, каждый человек проживает только свою судьбу. Выбирает ли он её сам, или судьба даётся свыше? Вопросы, вопросы…
Кажется, уж про себя-то знаешь каждую мелочь. Но вдруг приходит момент, и почему-то история жизни открывается на странице, где ты в свои двенадцать лет, и Лёнька-второгодник.
7-8 января 2020 г., хут.
Новоленинский