Манекены

                МАНЕКЕНЫ
                СКАЗКА-АНТИУТОПИЯ

    Было начало зимы. Легкий морозец и серая дымка окутали город почти до самого горизонта. Курятся печные трубы частных домов. В зале заседания горсовета душно,— в воздухе смешались запахи духов, дезодорантов, терпкого кофе и от нервических припадков — запахи вспотевших тел. Матвей Романыч, городской голова, нетерпеливо вытирал платочком взмокшую шею, трехуровневый подбородок и, покрывшиеся испариной красные щеки. В ушах его стоял невообразимый шум из спорящих голосов, от которых лицо градоначальника болезненно кривилось, а глаза недовольно и с тревогой смотрели в зал. Это заседание порядком утомило Матвея Романыча. Еще бы!..— уже больше часа все обсуждали: куда потратить оставшиеся после установки городской елки тысячу рублей. Правда, елку еще даже не начали устанавливать, но все предположили, что будет такой остаток. Не бог весть какая сумма, но из-за нее на заседании разгорелись нешуточные страсти. Тысяча позарез нужна была всем — деньги хотели депутаты, коммунальщица, финансист, три школы и одна поликлиника, и даже представитель от погребальной канторы в лице члена Совета ветеранов, не моргнув глазом, предложил освоить эти деньги. Должно быть, в этой тыщи есть страшная всем необходимость, если из-за нее вспыхнула такая борьба?— градоначальник тревожно ерзал в кресле,— а ведь он еще не сказал главную новость, которая уже третьи сутки его беспокоила. Когда споры, наконец, утихли и обессиленный горсовет впал депрессию, Матвей Романыч взглянул на собравшихся и обреченно выдохнул:
— Господа, у меня к вам неприятнейшее, так сказать, известие…
    В зале горсовета наступила настороженная тишина.
— Господа,— упавшим голосом продолжил градоначальник,— к нам едет Господин.— Матвей Романыч покосился на портрет Солнцеликого,— Конечно, он может проехать мимо по дороге, но ведь никто не застрахован… — может остановиться и выйти…
— Господи! Господи! Господи…— заломила руки коммунальщица.
— Чур! Чур! Чур…— запыхтела финансист.
— Может, все-таки, мимо проедет своей, так сказать, дорогой?..— неуверенно пробормотал представитель от погребальной канторы.
— Это вы верно подметили — «своей дорогой»!— гордо подхватил депутат Едросов,— У Него все дороги свои!
— А эту дорогу, если мне не изменяет память, начали строить еще лет десять назад.— не без иронии вставил Коммунистов.
— Так ведь построили!
— Да, ровно десять километров.— не удержался от сарказма Коммунистов,— Только представьте себе, за десять лет десять километров осилили.
— Слава! Слава Солнцеликому!— вскричал Едросов,— Никогда еще в современной истории не строились проекты такого размаха и за такой срок…
— Господи! деньжищ-то сколько вбухали!..— изумленная вскричала финансист.
— Не нам считать.— горько усмехнулся Коммунистов,— Нам только платить придется,— дорога-то платная.
— А вы только ноете и жалуетесь.— проворчал в ответ Едросов.
— Хватит!— громыхнул голосом Матвей Романыч,— Лучше скажите мне, как Господина встречать будем?..
    На несколько минут вопрос бессильно повис в глубокомысленной тишине. На лицах заседателей появилась тень озадаченности, даже некоторой растерянности; Матвей Романыч тоже погрузился в свои размышления, потому что ни ему, никому другому не приходилось встречать такого человека, которого видели лишь в телевизоре, но никогда вживую. Первым заговорил справедливоросс Герман Маркович:
— А дорога-то, если мне не изменяет память, проходит через город, прямо по центральной улице.
— В том-то все и дело,— заворочался в кресле градоначальник,—мимо нас. А все потому, что могли бы свернуть, но захотели, видите ли, сэкономить…
— Это так похоже на нашу партию!— горячо воскликнул Едросов и сверкнул глазами,— Вот выбрали свой путь и никуда не свернули…
— Да, это вы верно подметили,— ядовито скривил губы Коммунистов,— вы всегда предсказуемы,— не свернули в сторону, а вот если бы свернули, хотя бы на пару километров, не надо было бы выселять людей из их домов, чтобы через их участки проложить дорогу.
— Ах, что вы попусту переживаете?..— нетерпеливо развел руками Едросов,— Нашли о ком сожалеть. Они, кстати, получили жилье…
— Ну, если сарай можно назвать жильем…— неуверенно пробормотала коммунальщица.
— Вера Павловна, вам ли не знать,— Едросов нервно крутанулся на стуле и критически посмотрел на женщину,— денег нет, понимаете ли?.. и едва ли предвидятся. Пусть потерпят, такая вот политика.
— Потерпят.— громыхнул голосом градоначальник,— А если начнут возмущаться, оставим навсегда в сараях.
— Я целиком вас поддерживаю.— благосклонно заговорил Едросов, — Вы, Матвей Романыч, правильно понимаете политику партии — ни в коем разе не поддаваться им. А то ведь на шею сядут и ножки свесят. Решительно надо пресекать их недовольства. В этом партия вас всегда поддержит.
— Кто бы сомневался,— вы же одним лыком шиты.— ухмыльнулся Коммунистов,— Только вот в чем загвоздка — эту самую дорогу еще прошлой весной с талым снегом смыло…
— Да не преувеличивайте.— беззаботно отмахнулся Едросов,— Там всего-то крохотный кусочек возле моста смыло, а все остальное еще неплохо держится.
— Держится.— через губу согласился Коммунистов,— А мост может не выдержать…
— За три года расшатался,— поддержал Коммунистова справедливоросс Герман Маркович,— держится на честном слове. Как бы он под Солнцеликим не обрушился.
    При имени Господина градоначальник насторожился и глянул на его портрет, затем перевел взгляд на коммунальщицу и сказал:
— Надо бы от снега мост почистить, в прошлый-то раз его завалило сугробами так, что не проехать было.
— И чем же я по-вашему должна его почистить?..— Вера Павловна вопросительно глянула на портрет и, как будто ему пожаловалась,— Снегоуборочная еще с прошлой зимы стоит в разобранном виде.
— А у вас что ли лопаты кончились.— раздраженно буркнул Матвей Романыч.
— Лопаты есть, только работать некому.
— То есть, как некому?
— А вот так! Лопаты есть, а работничков нет. Людям платить нечем, денег-то нет.
— И не предвидятся.— тотчас вставили финансист и Едросов.
— Надо было в сложившейся ситуации объявить субботник.— градоначальник переметнул взгляд на начальника отдела образования и хищно улыбнулся,— Я думаю, учителя смогут в этом благородном деле нам помочь…
— Я полагаю, что не откажутся.— Ядвига Карловна, все время сидевшая тихо, как мышь, не смогла отказать градоначальнику,— Мы всегда готовы выйти…
— Вот и хорошо! А после премируем.— довольный, сказал Матвей Романыч.
— Денег нет!— хором отозвались финансист и Едросов.
— Заладили: «денег нет», «денег нет»! Надо изыскать откуда-нибудь. Вот хотя бы у больницы…
— Господи! У нас-то откуда деньги?!— вскричала главврач.
— Ужмитесь.
— Да куда нам ужиматься? И так ужались до невозможного. Скоро людей некому лечить будет.
— Вот только не прибедняйтесь. Вы недостаточно провели оптимизацию. Вот в соседнем городе так оптимизировали, что на освободившиеся деньги приобрели аппарат МРТ.
— Только работать на ихнем МРТ никто не умеет.— усмехнулся Коммунистов,— Специалистов нет.
— А смертность у нас недостаточно высокая.— неожиданно вставил представитель от похоронной конторы,— Народ отказывается умирать. Говорят, лечится травами и спиртом.
— Вот видите? Народ у нас еще живенький.— градоначальник кивнул головой,— Так что оптимизируйтесь дальше.
— Вот и порешали, где взять.— удовлетворенно сказал Едросов.
— Прямо-таки, гора с плеч.— согласился Матвей Романыч,— Дело за малым осталось — укрепить мост. У нас, кстати, на всякий такой случай имеется отец Захарий. Совершим все крестный ход, как это было при его сдаче, и, глядишь, годика три еще простоит.
— А для верности, чтоб мост крепче был, посадить под него человек двадцать, полицейских,— опять же, для порядка.— вставил Едросов,— Если что, поддержат.
— Это очень хорошая идея,— согласился градоначальник,— Кто его знает, какая там процессия с ним будет.
— Да машин-то не меньше десятка полтора.— авторитетно заметил представитель от похоронной канторы,— Меньше с ним не бывает.
— Будем надеяться, что кортеж ребятки удержат.— Матвей Романыч нетерпеливо поворочался в кресле и после недолгого раздумья предложил в этот день выдать полицейским побольше пайка.
    Потом было еще много всяких разговоров о том, как встретить Господина, чтобы, не приведи, Господи! не зарыться лицом в грязь. Коммунальщица, Вера Павловна, не моргнув глазом, предложила высадить на главной улице ели и сосенки, а почерневший от копоти снег, в эстетических целях, накрыть синтепоном. Матвей Романыч благосклонно кивнул женщине и записал предложение в свою зеленую книжечку. У Едросова от нахлынувших патриотических чувств начался нестерпимый зуд на седалище и ляжках, он нетерпеливо ерзал на стуле и, наконец-таки, предложил все дома на центральной улице закрыть баннерами, на которых красовались бы невиданные новостройки и отреставрированные старинные особняки; встречающих Господина горожан он предложил одеть в цвета национального флага. Матвей Романыч уже хотел записать, но неожиданно с места подорвался Коммунистов, его, как видно, тоже охватил зуд, но не патриотический, а зуд справедливости.
— Вот на всякую дребедень у вас, товарищ, деньги находятся… Зачем, скажите, этот маскарад?! Средств на эту вашу затею в городе нет и не предвидятся…
— У нас на складе с прошлого мероприятия остались серые и синие робы…— вставила коммунальщица.
— Вот в них-то и оденьте.— согласился Коммунистов,— А на головы предлагаю красные шапочки.
— А как же цветы?!— вскричал с места представитель от погребальной конторы,— В таких торжественных случаях цветы — необходимый атрибут.
— Где же мы найдем столько живых цветов?— спросил градоначальник.
— Да я не о живых цветах говорю. У меня на складе море красных гвоздик и роз, от живых не отличишь. Если мало будет, ради такого случая распотрошим венки… Для города это будет стоить сущие пустяки.
    Матвей Романыч благосклонно кивнул и записал в свою зеленую книжечку. Собрание горсовета под одобрительные вздохи было закончено.
    Весь текущий день и два следующих дня на кануне приезда Господина в некогда сонном городке закипела жизнь. Откуда ни возьмись, вдруг выросли на центральной улице молодые ели и сосенки, черный снег закрыли синтепоном, и улица засверкала первозданной белизной, как от свежевыпавшего снега. Фасады домов-развалюшек украсили баннеры с особняками невиданной красоты и новостроем. Наконец, рытвины на дороге спешно засыпали щебнем и закатали новым асфальтом. Учителя, с лопатами в руках, чистили от снега мост. После проделанной работы им торжественно вручили благодарственные письма с заверениями Едросова, что их честный труд останется в сердцах и памяти горожан. Церемония вручения прошла под гармошку на том же месте при унылом молчании самих виновников мероприятия. Когда Матвей Романыч увидел угнетенные лица учителей, он вздрогнул и подумал, что с такими постными лицами нельзя встречать Солнцеликого. Но активистов со всего города набралось не больше двадцати человек — несколько дряхлых старушек из Совета ветеранов, несколько школьников и чуть-чуть молодежи. Не густо,— поморщился Матвей Романыч,— хоть бы еще с десяток… И вспомнил, что видел в каком-то магазине манекенов, они были совсем, как живые люди. А почему бы и нет?..— в толпе никто не разберет — живой ли человек или кукла. И тотчас распорядился изъять из магазинов манекены и одеть их в робы. Когда все было сделано, Матвей Романыч облегченно вздохнул, поужинал и с легким сердцем, и сладостными мечтами забылся сном.

    В четыре часа утра, когда над городом еще стояла непроглядная хмарь, сквозь которую с трудом пробивался призрачный свет луны и сыпал снег, показались два больших автобуса. Тяжело покачиваясь своими серебристыми боками, минуя бескрайние, заснеженные просторы, они тихо вошли в город и по главной улице направились к центру города. На потонувших в темноте улицах было сонно, даже собаки, прятавшиеся в своих конурах, предпочитали молчать. На площади автобусы развернулись и напротив администрации встали и с тяжелым вздохом открыли свои двери. Через минуту в металлическом чреве машин началось движение, и наружу стали выходить люди в сером камуфляже и строиться в шеренгу. Следом за автобусами на площадь выехал черный внедорожник с загадочным государственным знаком — «О666АД». Строгие хромированные линии, сверкающие холодом на бампере машины, и буква «L», грациозно изогнутая в круге, напоминали, что ее владелец не привык отказывать себе ни в чем, и обитал в таких высоких сферах, что спускался вниз в исключительных случаях. Прокатившись до конца шеренги, внедорожник остановился, приглушил фары и бесшумно отворил заднюю дверь. Люди в камуфляжах тотчас замерли, вытянулись по струнке и повернули свои суровые лица в сторону маленького, круглого человечка, который выкатился из машины и закосолапил было на своих коротких и кривеньких ножках навстречу двухметровому великану, но остановился и посмотрел на него снизу-вверх. Великан уверенно отчеканил шаг по рыхлому снегу, остановился в метре от коротышки, согнулся в поясе и, сверкая на погонах двумя золотыми звездами, навис над ним точно кряжистая скала. В предутреннем воздухе стояла звенящая тишина, однако их заговорщицкий шепот бесследно терялся в безмолвии,— если бы не пар, который клубился возле их ртов, можно было подумать, что эти двое пристально разглядывают друг друга. Закончив таинственные переговоры, они без всяких церемоний разошлись — маленький важный человек загрузился в свой внедорожник; военный, проводив взглядом уплывающую в темноту машину, не сходя с места, глухо рыкнул в морозный воздух, и камуфляжная шеренга повернулась и двинулась по улице на выезд из города.
    Ясное, морозное утро восхитило обитателей маленького городка, впервые за несколько недель небо над городом стояло синее, не замутненное серой дымкой, а выпавший за ночь снег даже не успел почернеть, молодые ели и сосны, которые высадили накануне, были укутаны густым, бархатным инеем и сверкали под солнцем. Матвей Романыч проснулся утром от скрежета за окном. Не может быть.— подумал градоначальник, узнав в скрежете работу снегоуборочной машины,— Откуда?.. Но потом вспомнил о визите Господина и подумал, что одного его имени достаточно, чтобы в городе появилось то, чего не могло быть раньше. Он обратился мыслями к его образу и пожелал, чтобы эти машины продолжали чистить улицы до конца зимы. Радость градоначальника была преждевременной, вдруг ниоткуда взявшиеся машины расчищали от снега только одну — центральную — улицу. Остальные за ночь превратились в заснеженные непроходимые трущобы. Матвей Романыч проезжал мимо, и сердце его сжималось от внезапно нахлынувшего страха. Поселившийся в сердце градоначальника страх был не случаен, не прихотью его расшатавшихся нервов,— что если вздумается Солнцеликому свернуть с главной улицы, и отеческим взглядом посмотреть на город?..— его хваленный АУРУС застрянет в беспросветных трущобах — вот тогда не избежать ему отставки с позорной припиской «в связи с утратой доверия». С тяжелыми думами градоначальник остановился у входа в администрацию.
    Предчувствия Матвея Романыча не обманули — здание, в целях безопасности, заполонили подозрительные личности, они как серые мыши, сновали по коридорам власти, чего-то вынюхивали и пристально смотрели на здешних обитателей. В кабинете градоначальника поселился какой-то важный тип, он вальяжно развалился в его кресле, пил кофе и поплевывал в мусорное ведро. Матвей Романыч покрылся холодными мурашками,— как бы чего не спросили и не потребовали вывернуть свои карманы. Но важный человек ничего не спросил и не потребовал, лишь предложил градоначальнику временно освободить кабинет от своего присутствия,— Господина, знайте ли, нервируют неизвестные личности. Матвей Романыч в замешательстве стоял посреди кабинета, бесцеремонность странного субъекта очаровала его и в то же время подействовало на него угнетающе. Если он так нагло плюет в мусорное ведро градоначальника, то в кабинете простого чиновника он позволяет себе харкнуть сразу на пол… Наверное, город, которым руководил Матвей Романыч был таким маленьким и незначительным, что и сам его градоначальник в глазах важного типа представлялся таким же малозначительным. Совершив в голове умозаключение не в свою пользу, Матвей Романыч сразу зауважал неизвестного, который уж в его-то собственных глазах виделся ему птицей высокого полета.
— Позвольте спросить, товарищ… гражданин…— с глупой улыбкой залепетал градоначальник,— Может быть, Солнцеликий соизволит после утомительного пути отдохнуть… то мой кабинет в полном его распоряжении, и я мог бы быть полезен, если что подать…
    Важный человек недовольно посмотрел на градоначальника, но потом лицо его смягчилось и озарилось снисходительной улыбкой.
— Ваш кабинет Ему не потребуется и ваши услуги тоже.— на лице типа повисла безмятежная улыбка,—  А вы держитесь в стороне. Не выделяйтесь. Он, конечно, может подойти и неожиданно спросить, а вы отвечайте Ему: «Все хорошо.»
— «Все хорошо!», «Все хорошо.»,— несколько раз повторил Матвей Романыч и, вновь очарованный важной персоной, вышел из своего кабинета,— «Все хорошо!», «Все хорошо!», «Все хорошо»…

    Солнцеликий прибыл с небольшим опозданием. Вся администрация во главе с градоначальником стояла возле маленькой трибуны, проход к которой постелили красной, ковровой дорожкой. На всем был пафос, но не было радости. Коммунальщица сетовала под ухом Матвея Романыча, что зря застелили землю синтепоном, что после встречи его надо снять и убрать куда следует. Коммунистов выпятил грудь колесом, на лацкане его пиджака сверкал значок КПРФ, в руках он держал гвоздику, которую ему вручил представитель от погребальной канторы. «Вручать гвоздичку не обязательно.» — глаза представителя печально скользнули по костюму депутата. Едросов, на всякий случай, отошел от всех в сторонку,— он единственный, на лице которого играла безмятежная улыбка. Активисты и манекены — все одетые в одинаковые синие и серые робы, так смешались друг с другом, что со стороны нельзя было отличить живого человека от куклы. Остальным жителям городка снисходительно позволили смотреть на Господина издалека, они стояли за плотной стеной оцепления из целой армии полицейских и шептались. За мгновенье до появления кортежа откуда ни возьмись появилась группа неизвестных, все они одеты были в новенькие, синие комбинезоны и белые шапочки. Вновь прибывшие, как близнецы-братья, сильно походили друг на друга — все улыбались и благодарно смотрели на подъезжающий кортеж Солнцеликого. Но некоторые отличия, Матвей Романыч про себя все же отметил,— одни держали в руках большие гаечные ключи, другие — лопаты, и только у одного в руках была новенькая ударная дрель, с которой, как видно, этот человек не расставался ни днем, ни ночью. Бесцеремонно оттеснив назад аборигенных обитателей городка, они заняли лучшие места и с подозрением косились на странных людей в изрядно потасканных робах,— глаза их неподвижно смотрели в даль, а на лицах застыла печать вечного отсутствия,— даже, когда кортеж Солнцеликого подкатил к трибуне, и народ взвыл от изумления, и поддался вперед, чтобы лучше видеть, они бесстрастными истуканами остались стоять на своем месте.
    Матвей Романыч пребывал в состоянии расслоения личности — одна личность, поддавшись народному волнению, хотела броситься в ноги Солнцеликому и дотронуться до его священного тела; другая, наоборот,— пригвоздила его к трибуне и не пускала вперед, требуя при любой погоде сохранять невозмутимую мину; была еще одна личность — между двумя,— очень любопытная, но стеснительная. Зато состояние Едросова было близко к религиозному припадку, он страстно воздел руки к небу и вскричал:
— Господи! Он — Солнцеликий!
    И всем телом поддался на встречу Господину. Но чьи-то крепкие руки тотчас схватили его, и строгий голос предупредил, что к телу допускают не всех, только доверенных лиц. Коммунистов остался в стороне, но еще больше выпятил грудь со значком КПРФ на лацкане пиджака, и стал похож на красного гусака. Он смотрел на Солнцеликого и все больше удивлялся,— с чего это такие восторги?.. Внешность самая обыкновенная — маленький, щупленький, лицо среднестатистического гражданина, скорее невзрачное, чем выдающееся. Вот лицо губернатора — очень даже запоминающееся. Губернатор на голову выше Солнцеликого, широк в плечах, благородная седина густой шевелюрой отливала на солнце серебром, на круглом лице сияла хлебосольная улыбка, и лукавая усмешка в глазах. Губернатор стоял за спиной Солнцеликого и хозяйским взглядом приценивался к толпе. С ним рядом стоял еще один колоритный господин — он был меньше Солнцеликого, но сразу бросался в глаза — крутощекое, полное, серое лицо, на котором высыпала изумрудного цвета сыпь, похожая на мелкие рыбьи чешуйки; большой, хищный нос то и дело чиркал по морозному воздуху; в щелках его желтых глаз сквозил олигархический взгляд. Коммунистов смотрел на это неведомое существо и чувствовал, как мелкая дрожь пробирает его до костей,— этот тип явно был не из человеческого рода… Было еще несколько важных персон, но среди них депутат, как ни старался, не увидел своих однопартийцев, и он тотчас сдул свою напыщенную грудь и спрятал значок.
    Наконец, Солнцеликий в окружении свиты и крепких молодцов поднялся на трибуну, и народ замер в ожидании.
— Граждане россияне!— суховатый голос распространился по площади,— Товарищи. Сегодня исторический день — мы открываем дорогу. Сотни тружеников самоотверженным трудом приближали этот незабываемый момент — строители, инженеры и эффективные менеджеры,— благодарю вас за ваши старания. За каких-то десять лет мы построили десять километров отличнейшей дороги — дороги в светлое будущее нашей страны.
    Аплодисменты и восторженные крики взметнулись в воздух — это кричали вновь прибывшие, неизвестные, в новеньких синих комбинезонах. К ним присоединились еще около двух десятков голов из числа немногих городских активистов. Другие обитатели городка стояли за полицейской стеной и перешептывались. Их оповестили, что этот отрезок улицы будет платным, и чтобы проехать по ней из одной части города в другую, надо будет оплатить неслыханную мзду. Даже с пеших обещали брать плату, конечно, если нога местного аборигена рискнет пройтись по этой дороге. Неслыханная новость сквозняком пролетела в толпе, и люди стали тихо роптать.
— Товарищи. Нам предстоит сделать еще много дел. Думаю, что в следующие десять лет все вместе мы сможем построить еще десять километров и связать ваши города отличнейшей трассой, по которой к вам помчатся инвестиции.
    При загадочном и волшебном слове «инвестиция» градоначальник посветлел лицом, Едросов был близок к обмороку, и только на лице Коммунистова скользнула саркастическая усмешка.
— Граждане! Россияне.— продолжал Солнцеликий,— Как рабы на галерах, вкалываем мы в окружении врагов нашей великой Родины день и ночь. Но гниющему Западу и проклятой Америке не удастся разделить братские узы народов России и далекой Африки! Наше голубое топливо потечет через океан в неведомые страны, и это значительно повысит уровень жизни людей Зимбабве, Конго и других стран далекого континента. Мы построим там школы, больницы, театры и бесплатные туалеты, и это поможет нам в будущем укрепить наши добрососедские отношения. Потому что, если там люди будут жить хорошо, значит, и мы сможем надеяться на лучшую жизнь здесь…
    Долгие аплодисменты и восторженные крики опять взметнулись в воздух. С первых рядов в небо полетели синие и белые шапочки, за ними с небольшим опозданием полетели и красные. Едросов тоже что-то хотел подбросить в воздух, но при нем не было ничего, с чем он готов был бы без сожаления расстаться. Зато Матвей Романыч был в замешательстве, он никак не мог сообразить,— при чем здесь Африка. Может быть, в скором времени мимо них проведут заветную трубу и достояние народа прольется теплом в каждый дом, и наконец, можно будет свободно вздохнуть и дышать чистым воздухом?.. Коммунистов сдулся окончательно, речь Солнцеликого его немного обескуражила, и он отодвинулся от трибуны, поближе к народу, в дебрях которого уже начинался шепот.
    Закончив свою блестящую речь, Солнцеликий в окружении крепких молодцов двинулся к людям в новеньких, синих комбинезонах. Они окружили его плотным кольцом и, потрясая над головами гаечными ключами и лопатами, в вспышках фотокамер обещали ему в следующие десять лет построить уже не десять километров дороги, а целых двадцать. Но Господин снисходительно им улыбнулся и сказал, что пока хватит и десяти. И люди согласились. Затем Солнцеликий жал всем желающим руки и ласково смотрел.
— Все идет по сценарию!— взахлеб закричал в ухо градоначальника Едросов,— Нас наградят!..
    Матвей Романыч махнул рукой, его беспокоили Африка, газовая труба и недружественный ропот, который доносился до него со стороны обитателей городка, которые стояли на задворках счастья. Но беспокойство внезапно пропало — перед ним стоял Солнцеликий и сверлил его строгими и неподвижными глазками. Градоначальник едва не рухнул перед ним на колени, мысли, которые его осаждали перед этим, теперь показались ему богохульством, и он закричал давно заученную фразу:
— Все хорошо! У нас все хорошо!..
    И все могло бы закончиться хорошо… Если б не старуха, неизвестно откуда вдруг взявшаяся и протиснувшаяся прямо к Солнцеликому. Она рухнула ему в ноги и запричитала:
— О, Государь! Заступничек!.. На тебя одного моя надежа, на тебя одного уповаю я, господи!..— старуха обхватила колени Солнцеликого, подняла глаза вверх и продолжила причитать,— Государь! Горюшко у меня великое — холодно в доме моем и сыро!.. Супостаты дерут мои старые жилы, требуют непомерные деньжища… Уголек, Государь, нонче непосильно подорожал. А пенсии моей хватает, чтоб только ножки не протянуть — семь тыщь всего-то. А с водичкой беда у нас, третий год колонка не работает, и приходится мне на старом своем горбу таскать ее за два квартала…
    Пока старуха причитала, двое молодцов пытались оторвать ее от колен Солнцеликого, но она ни в какую не хотела отцепляться. Но тут Господин сочувствующим взглядом посмотрел на старуху и сказал:
— Тебя услышали, старая женщина. Встань же с колен, и я обещаю принять меры… Хочешь, я построю в вашем городе спортивный комплекс и сауну. Скажи, где ты хочешь, чтобы я это построил?
    Старуха поднялась с колен и с недоумением посмотрела на Солнцеликого.
— Да я, батюшка, не про сауну глаголю. Мне, батюшка, уголек чтоб подешевле был и водичку провели.
— Я тебе про сауну говорю, будет там и тепло, и водичка.— с невозмутимым видом сказал Солнцеликий, он отвернулся от старухи и громко объявил,— Вот наша первостепенная задача, чтобы каждый гражданин мог высказать свою озабоченность и справедливо мог ожидать улучшения в своей жизни.— закончив вещать, он шепнул человеку в черных очках,— Проверьте старуху, может ее заслали, чтобы сорвать мероприятие.
— Это может быть иностранный агент.— согласился таинственный тип в очках.
     Человек с олигархическим взглядом платонически улыбнулся, большой рот его открылся, и Матвей Романыч с ужасом увидел раздвоенный, змеиный язык, а глаза его стали похожи на глаза рептилии. Он склонился к уху Солнцеликого и зашипел:
— Несомненно, ее подослали, чтобы все испортить.
— Она подкупленный иностранный агент.— подтвердил другой таинственный человек в очках.
    В тот же миг двое молодцов оторвали старуху от Господина и, подхватив ее, незаметно скрылись с ней. Явно удрученный неожиданным подвохом, Солнцеликий недружественно посмотрел на градоначальника, и тот понял, что карьера его начинает стремительное падение. В глазах Матвея Романыча потемнело, земля под ногами, как будто накренилась, его сильно качнуло, и он упал бы в ноги Господина, но Вера Павловна, все время стоявшая позади, вовремя схватила градоначальника за руку и с невозмутимой улыбкой удержала его на ногах.
    Все смешалось в голове градоначальника — Африка, олигарх-рептилоид, Солнцеликий, дорога, которая ведет в никуда и, наконец, взметнувшаяся в воздухе красная лента. Городской оркестр заиграл Марсельезу — рептилоид зашипел и выпустил из пасти свое жало, из правого рукава его пальто вдруг вылезла трехпалая лапа, острыми, как бритва, когтями он торжественно разрезал ленту и сразу сунул одну ее часть в карман, и отступил в тень Солнцеликого. Другая часть ленты досталась губернатору, с лица чиновника долго не сходила хлебосольная улыбка, но взгляд его стал настороженным. С благоговением он принял из рук Господина ленту и поклялся хранить ее, как хранят великую святыню — в своих апартаментах. Ритуал с разрезанием ленты завершился.
    Матвей Романыч очнулся и увидел перед собой радостную физиономию Едросова. Депутат был счастлив — он прикоснулся-таки к Телу Солнцеликого и успел загадать желание. Старое предание, доставшееся ему еще от Едросова Старшего, который до последнего своего вздоха обитал в чертогах Государственной Думы, гласило: если кто коснется Господина рукой, то любое его заветное желание вскоре может исполниться. Теперь Едросов Младший мог справедливо ожидать счастья, в котором до последних дней пребывал его предок. Матвей Романыч ждал для себя совсем иного разрешения своей участи. Когда открытие дороги завершилось, Солнцеликий направился было к кортежу, но вдруг остановился и удивленными глазами посмотрел на человека в серой робе — он стоял неподвижно и ничем не выдавал своих чувств. Глаза его бесстрастно глядели на него, как на человека ничтожного, ничем не примечательного. Губы его плотно сжаты и растянуты в презрительной улыбке. Господин подступил ближе к человеку и с нарастающей в душе тревогой стал еще пристальнее смотреть в его лицо. «Он меня не любит?..— мысль болезненно чиркнула по сердцу Солнцеликого и вогнало в ступор,— Меня все любят. Все!..— птицы в небе и обитатели морских глубин, и все человеки. А этот бездушный истукан стоит и странно смотрит на меня…» Он обернулся и вопросительно глянул на приближенных, но все они вдруг отступили назад и испуганно потупили взгляды. Никто не решался сказать ему, что перед ним самый обыкновенный манекен. На несколько минут площадь погрузилась в настороженную тишину — все смотрели на куклу и ждали, что она зашевелится и что-нибудь скажет, и это будет спасением для всех. Матвей Романыч едва держался на ногах и молил бога, чтобы все разрешилось в одночасье. Но тишина проникла в душу, заглушила все его чувства и окунула в мрачные предчувствия, но потом неожиданно пролилась умиротворением во всем теле, и он слабо улыбнулся. Из этой тишины родилась простая мысль,— никто из них никогда не скажет Солнцеликому, что перед ним кукла, да и сам Солнцеликий никогда не признается, даже самому себе, что его напугал обыкновенный манекен, потому что и сами они так похожи на манекенов. Прошло еще несколько секунд безмолвия, и воздух прорезал одинокий, гортанный голос:
— Карр! Карр! Карр…
    Серая ворона внезапно сорвалась с карниза городской администрации в воздух и своим криком растревожила других птиц, которые все это время заседали на крыше. Они взмыли в небо и наполнили воздух своими голосами. Солнцеликий недоверчиво покосился на стаю — серой, каркающей тучей она пронеслась над площадью; потом он глянул на манекен и спешно повернул к машине. Через минуту кортеж развернулся на улице и покатил прочь из города. Едва он скрылся из виду, налетел ветер, он сорвал с земли синтепон и баннеры с фасадов покосившихся домов,— и все стало привычно глазу — серо, обветшало и тоскливо. Обитатели города разбрелись по своим домам, шепотом обсуждая по пути Солнцеликого, кортеж и его приближенных, но никто даже ни пол словом не обмолвился о дороге.
    Площадь можно было бы назвать совсем опустевшей, если б не застывшие на снегу в наступающих сумерках печальные фигуры, о которых странным образом все забыли.