— Пусть у людей будет лучше, чем у меня, ведь так как было у меня, хуже не бывает. — Подумалось ей, хотя она прекрасно знала, что бывает и гораздо гораздо хуже бывает, чем было у неё, просто в тот момент ей было настолько плохо, что она готова была, если не поверить, то хотя бы подумать о том, что хуже, чем было у неё, в жизни и быть не может.
Она много жила и много знала, и потому не могла даже мысли допустить о том, что она одна такая в этом мире, с такой судьбой, и всё равно порою, вот, как сейчас, ей казалось, что хуже и быть не может.
Но ей и впрямь было плохо, хотя бывало и хуже, но все плохое, скопившееся за долгие года её жизни, тяжким грузом давило сейчас ей на грудь, от чего казалось не было сил дышать, но всё равно она оставалась живой, значит и дышать могла, хоть только и через раз, с трудом переводя дыхание каждый раз после очередного вдоха или выдоха.
Сейчас было тяжко от того, что ей казалось, будто она вернулась в то своё состояние восьмилетней давности, когда полностью ослабла от жизни, от того, что с ней происходило и того, что эта жизнь сделала с ней, не щадившая её ни минуту, ни дня, не дававшая покоя даже тогда, когда казалось не должно было быть забот в том глубоком её детстве.
А в детстве были всё же заботы. Те, что заботило и беспокоило больше всего это маленькое неразумное ещё существо, маленького человечка по имени Лера, которая всегда мечтала о какой-то справедливости в этом мире и не для себя, а для людей, тех, которых видела и наблюдала вокруг себя, но не близких и родных, своих родственников, хотя они тоже были почти чужими для неё, а для незнакомых ей или знакомых, тех, которых она не знала хорошо или вообще не знала, они со своими судьбами просто промелькнули в её жизни, задержавшись в виде той несправедливости, о которой она вечно думала, а потом исчезли, оставив только шлейф раздумий для маленькой девочки опять на тему, почему этот мир так не справедлив, тёмен и опасен и совершенно не надежен.
В нём негде было укрыться, чтобы чувствовать себя в полной безопасности, опасность поджидала человека на каждом углу, это Лерочка знала точно, еще будучи маленькой девочкой, ищущей какой-то приют своим мыслям и даже своему детскому тельцу.
Это детское тельце уже с трёхлетнего возраста, когда сама она была ещё полностью не разумным созданием, зачем-то насиловал её взрослый родственник, пользуясь её детской наивностью и доверием, аж до её 12-ти лет. И девочка просто не знала, что может где-то укрыться, спрятаться от того, что с ней происходило, ей об этом никто не сказал. Не сказал и не пояснил, что с ней делает тот взрослый дядя, похотливые руки и такую же улыбку которого она помнила ещё долго, сохранив в памяти до той поры, когда была уже взрослой.
А потом, когда ей исполнилось 12 и она повзрослела, став маленькой, совсем ещё маленькой женщиной, о чем каждый месяц напоминал ей её организм и то истерзанное тельце, те же взрослые, но уже тёти, изнасиловали её душу, обвинив в своих собственных грехах, когда её, трехлетнюю малышку клали спать в одну кровать к тому взрослому дяде.
Они не знали, что ему нравятся маленькие девочки, такие как Лерочка, но и девочки не знали того, что он с ними делал, а тем более не были в этом виноваты, они были ещё совсем неразумными существами, только ступившими в эту жизнь для её познания, но вовсе не таким путем, на который она, эта их жизнь толкнула, сразу опрокинув в грязь. Пожалела лишь в том, что тогда же не наградила разумом и они даже не смогли понять с какой чудовищной жуткой несправедливостью уже в самом начале своей жизни столкнулись.
Что не отменило того, что спустя годы, в те самые 12 лет Лера почти все осознала, получив к тому же двойную порцию несправедливости, когда ещё и обвинили её в собственных грехах, переложив свою вину на её хрупкие плечи подростка, которые вечно зачем-то старались согнуть, не давая возможности до конца выпрямиться.
Она тогда уже поняла, как несправедливо с ней обошлись её же близкие и родные, хотя всегда чувствовала, что они чужие, хоть и единокровные чужие, и больше чуждые ей люди, считавшие, что её материальное благополучие, это всё, что ей нужно, без любви, без тепла и ласки, не зря она никогда не чувствовала себя в безопасности, вечно ища укрытия и не находя его.
Когда не понимала, почему не любят те, что рядом, думала будет любить тот, кто давно оставил, не понимая своим детским умом, что так не бывает и быть не может, не просто же так оставил ещё совсем крохой. А раз не понимала, то и продолжала надеяться на те чувства со стороны этого близкого ей человека безнадежно и страшно долго, почти до той поры, пока не ослабла в первый раз.
Всё верила в несбыточное чудо, хотя уже на 99 процентов была уверена в отсутствии справедливости в этом мире. Выросла и всё равно, если не верила, то надеялась, что хоть один оставшийся процент откликнется и будет принадлежать ей.
И это несмотря на то, что после того, как в 14 лет её изнасиловали снова, уже четверо взрослых парней, а её опять заставили ответить за чужие грехи, отправив в психиатрическую лечебницу отбывать за преступников наказание, которое она волей этой жизни отбывала 40 долгих лет, сидя на тяжелых психотропных препаратах с внушенной идеей о том, что они ей нужны. Для чего? Никто ей этого не сказал, а она сама не смогла понять, она опять была тем неразумным существом теперь находящимся под действием тяжелых наркотических средств, лишающих человека не только разума, но и воли к жизни, постоянно держа его на коротком поводке около смертельного порога, у которого и за которым он мог оказаться в любой момент.
Вот и Лера, всё скользя по этой жизни, почти планируя над ней, как бумажный игрушечный самолетик, неустойчивый и беззащитный, готовый в любой момент ринуться вниз и там остаться навсегда, так и не узнав до конца, что же это такое, эта жизнь, в которой нет ни капли справедливости и потому тот один процент никогда не мог бы принадлежать Лере, всё надеялась на чудо в своей совсем не чудесной жизни.
А жизнь её и впрямь не была чудесной, она только чудным образом оставляла Леру в живых, даже тогда, когда казалось, что уже всё, всё закончилось, но видно не всю боль ещё узнала и ощутила эта женщина, которую ей уготовила эта жизнь.
И потому семь лет, почти семь кругов ада, адских, не проходящих, не оставляющих ни на минуту, ни на секунду её и так истерзанное изнасилованное тело боли, которые закончились только после того, как она воочию ощутила на своих губах поцелуй смерти, когда оказавшись в лапах непрофессиональных врачей, впала почти в коматозное состояние, в котором жила своей жизнью, отдельной от внешнего мира, где её преследовали свои страхи и где она снова не чувствовала себя в безопасности. Но когда она всё же выплыла, утонув и погрузившись в болезненное пограничное состояние, не желая себе никогда преждевременной смерти, но встретившись с ней лицом к лицу, она поняла, что так и не обрела какого- то покоя и что ей суждено всю жизнь вот так маяться в этом мире, оставаясь живой только для того, чтобы вновь и вновь сталкиваться с той несправедливостью, что познала она в самом начале своего жизненного пути, оказавшись на его обочине, с которой ей предстояло постоянно выкарабкиваться, чтобы снова ударяясь лицом в грязь, вставать и идти дальше навстречу новой несправедливости, уже даже без надежды на тот один процент, она знала теперь наверняка, что та справедливость, которая иногда всё же встречается в этом мире среди людей, её просто обошла стороной.
Возможно, ей не надо было думать так много о других людях, тех незнакомцах, которым тоже досталось в жизни и порою гораздо сильнее, чем ей самой, удивляться каждый раз тому, за что такое людям, ни разу не спросив себя: а за что ей такое, на этот вопрос она давно знала ответ — просто это жизнь, которая часто без разбора наказывает ни за что. Не знала только или не хотела верить она в то, что это люди из этой жизни причиняют такое горе другим, делая эту жизнь до кончиков волос, ногтей и до обнажённых без мяса костей не справедливой, когда уже и казалось всё пережил, куда больше и куда ещё, ан, нет, чувствуешь, что всё ещё впереди, ещё и оказавшись в том же состоянии, как Лера 8 лет назад, когда в очередной раз выкарабкалась, еле выжив и страшно ослабев. Но сейчас она снова испытывала те же ощущения жуткой невыразимой слабости, ещё и отягощенные симптомами синдрома отмена препаратов, тех, ставших почти вековыми для неё, она чувствовала, будто снова, сначала та, почти кома и холодный ледяной поцелуй смерти и снова встреча со всеми несправедливостями этого мира, творящимися с помощью людей, и снова нет сил жить от жуткой усталости, что переполняет её истерзанное тело и такую же душу, которым никогда не обрести покоя, пока они живы, чтобы ощутить защищённость в этом полном опасностей мире, ту защищенность, которой так не хватало Лере и которую она искала вместе со справедливостью, всегда думая про себя: " Пусть у других будет лучше, чем у меня, ведь хуже, чем было и есть у меня, быть не может…"
Но она хорошо знала, что может и есть, но не хотела, чтобы так было даже у тех, кто отобрал у неё надежду на справедливость, не оставив даже того одного процента. Она так и не перестала думать о людях больше, чем о себе, и это тоже было в какой-то мере несправедливо по отношению к самой себе в том мире, где и так полно было несправедливостей, без учёта одного процента, не полученного Лерой.
Марина Леванте