Много-много лет назад в маленьком городке, расположенном среди полей засеянных урожайной пшеницей сандомирской - белозернистой и красноколосой - среди полей, где по межах росли раскидистые, дающие благословенную тень в испепеляющую жару дикие груши, проживал один человек.
Счастливый был и постоянно весел, так как ни в чем не имел недостатка. Была у него красивая, умная и хозяйственная жена, которая одарила его прекрасной дочкой. Имел также немалое богатство – дом на рынке, небольшой огород и полоску поля за городом.
Дни проходили для него спокойно и только удары часов на башне костельной, а также меняющиеся времена года напоминали, что время не стоит на месте, только постоянно двигается вперед, постоянно вперед.
Что еще можно пожелать от судьбы, кроме того, чтобы желудок всегда был полный, тело одето, согласие и любовь царили в семье? Кажется, что ничего. Да... Только это неправда, из всех мер достойных желания есть еще и здоровье.
Пока везло, никто в семье Матеуша – так звался этот человек – в печали не был. Но вот одного дня, едва только заря осветила небосклон, а побледневшие звезды еще не успели убежать перед наступающими золотыми лучами солнца, в дом Матеуша пришел гость непрошенный – болезнь.
Его жена, объятая лихорадкой и терзаемая ознобом, высохшими, потрескавшимися губами через каждые несколько минут просила напоить ее. И едва темно-оранжевый солнечный шар скрылся на западе за горизонтом, отошла тихо и незаметно в лучший мир. Отошла, оставляя мужа и осиротевшую дочку.
Горевал Матеуш, плакала девочка, которая была уже настолько большой, что понимала – никогда больше своей мамы она не увидит. Боль обоих была огромная. Настолько огромная, что не буду даже пробовать ее описать. А вообще, можно ли описать боль?
С той поры отец с дочкой жили тихо и молчаливо. Под крышей их дома не стало слыхать громкого смеха и трудно было отыскать беззаботную радость на лицах обоих.
Отцу и дочке хорошо было друг с другом, и обое судили, что в их жизни ничего не изменится, однако сильно ошибались.
Приятели Матеуша, когда собирались вместе с ним за кружкой золотистого пива с грубой шубой пены наверху, за влажным сосновым столом, в пивной находящейся на выходе одной из узких улочек, отходящих от рынка, повторяли:
– Ой, Матеуш, Матеуш! Не будь глупцом! Зачем тебе одному мучиться на свете? Возьми себе какую-нибудь женщину. Женись во второй раз! –посоветовал кто-то.
– Мало ли вдов желающих снова выйти замуж? – добавил другой.
– Да что ты ему вдову подсовываешь? Он же еще молодой мужик. Только что сорок стукнуло. На него еще не одна молодуха полетит, не одна девушка! – добавил еще кто-то.
– На него или на его добро? – ухмыльнулся старый шлепнога, которому кто-то в пивной заварухе потрощил ходулю.
Поначалу Матеуш даже слушать не желал подобных баек. Казалось ему, что повторная женитьба была бы не только изменой покойной, но так же и его дочке Марте.
– Дайте мне спокойствие! Дайте спокой-ствие! – повторял он.
И все же по мере течения времени, по мере привыкания к этой мысли, все чаще обдумывал в сердце советы компаньонов, пока не сказал сам себе:
– А действительно, почему бы это я не мог взять себе вторую жену? Дом был бы при-смотренный, ухоженный, мне не было бы грустно и одиноко, а Мартуня имела бы опекунку. Что женская рука в воспитании девочки, то женская, не то что мужская, твердая и неуклюжая.
Была середина лета. На костельной площади, распространяя сладковатый запах, цвели липы, а с лугов, расстилающихся за городом, долетал деликатный пряный запах настурции. Чудно было и зелено. Крепко пригревало солнце, временами только скрываясь за вуалью белых клубковатых облачков.
Где-то чирикали воробьи, где-то застре-котала пролетающая сорока. Загудел тяжелый шмель, зажужжала муха. На улочках городка сонно было и пусто – как обычно в воскресенье.
Но вот запели колокола. Их серебристый звон радостной волной поплыл над крышами домов. Костельные органы заиграли свадебную музыку. И тут же Матеуш поддерживая под руку, при мелодии марша повел к алтарю прекрасную молодую невесту. После всего была свадьба. Столы прогибались от разнообразия блюд. Водка, мед и пиво лились ручьями. Еврейская капелла взыграла от уха до уха!
Ох! Такой свадьбы не припоминали самые старые долгожители городища!
Только Марта, спрятавшись в самом далеком уголку маленькой комнатки на чердаке, уткнувшись лицом в подушку, плакала. Горечь заливала ей горло, какая-то непонятная боль сжимала ее, а слезы жемчужинками сбегали по щекам к уголкам рта, принося соленый привкус.
Потом пришли обычные, серые дни. Отец, наработавшись и набегавшись, каждую свободную минуту посвящал молодой, красивой жене. Нет, не перестал любить свою маленькую Марту, но как-то другие важные дела все же заслоняли ее.
Мачеха, хотя и ненавидела девочку изо всех сил, с самой глубины души, и донимала ее на каждом шагу, наказывала за все давние прегрешения, при муже и чужих людях показывала, что она для нее заботливая мать, понимающая и заботливая.
Годы текли, Марта росла и ничего не менялось. Не менялось до того времени, пока у мачехи не родилась сначала одна дочка, а потом вторая.
Теперь уже, полная своего превосходства, не скрывала ничего. Случалось, жестоко била сироту, даже и в присутствии ее отца, а когда он пробовал оборонять девочку, верещала, сколько только хватило сил:
– Так ты такой?! Такой?! Негодяй! Для нее, для своей Мартуси готов пожертвовать и мной, и своими маленькими дочками! Пойду к людям! Все им расскажу! Расскажу о твоей жестокости и несправедливости.
А в конце обычно начинала визжать так устрашающе, что ее слыхать было наверное в соседних домах.
После чего Матеуш – ради своего спокоя – замолкал и махнув рукой, отходил. Мачеха, видя свое превосходство над ним, распустилась вовсю и все дела в доме целиком прибрала к себе.
Муж ел нечасто и понемногу, Марта проживала в укрытии под лесенкой, и только прекрасная жена и ее две доченьки жили получше некоторых дворянок из богатых дворцов.
Спали на шелках, одевались в наибогатшие наряды, питались разнообразнейшими блюдами, не скупились себе на лакомства. Словом, райскую вели жизнь. Для Марты же оставались только старые тряпки, перелатанные и выцветшие, а на еду только остатки с обеда – в основном то, что какой –либо из двух младших сестер не могло уже поместиться в желудке.
Хоть девочка имела обиду на отца за то, что из-за его такой несвоевременной и необдуманной свадьбы, попала она в такую беду, но все же не жаловалась на свою судьбу, понимая, что жалобами все равно ничего не изменит, только отцу сделает больно. Понимала к тому же Марта ясно, что отец беспрерывно укоряет себя, что имеет столько добра, а старшая дочка такую терпит беду.
Однажды за завтраком Матеуш обратился к жене:
– Сегодня я должен поехать в столицу.
– А зачем это? – спросила женщина.
– Дела! Дела! Могу хорошо заработать, если поеду туда. – ответил он.
– Если должен!... – пожала плечами. – Все равно, когда там будешь, не забудь обо мне и моих дочках, купи какие-нибудь дорогие и оригинальные подарки. Хочу что-нибудь такое, при виде чего всем соседкам очи повылазили бы от зависти!
– Хорошо, моя драгоценная. Куплю что-нибудь оригинальное. Но хотел бы так же...
– Чего там хотел бы? – покосилась на него злым глазом жена.
– Ну, какую-нибудь мелочь... Для Мартуни…
– Я тебе дам мелочь! Я тебе дам мелочь! Смотрите-ка, люди. – верещала, и верещанье это временами переходило в визг. – Совсем надумал распустить эту девку! Лучше гони на работу эту бестолочь и чучело! Плетей ей всыпь, сильно уж гордая и с норовом!
– Но я вижу, что она без возражений каждое твое задание выполняет. – несмело запротествовал муж.
– Так что с того? Но как смотрит гордо!
– Не будь несправедливой, дорогая моя. –попросил он.
– Я несправедлива? Я несправедлива?! Оскорбил! Не переживу! Юстыся, Габрыся, подайте мне моей соли от обморока! Ох! Ох!
Пожал Матеуш плечами, надел на голову шапку, на плечи набросил накидку и вышел за порог.
Дела в столице пошли лучше лучшего, поэтому возвращался домой с добрым юмором. Позванивал тугим мешочком и усмехался сам себе.
Неуклюжая бричка подпрыгивала на выбоинах дороги. Тогда, время от времени он оглядывался через плечо, или прекрасные игрушки и богатые подарки для младших дочек и жены не повредились.
Но припомнил себе, что для бедной Мартины не везет ничего, нахмурился и хорошее настроение куда-то исчезло.
Начал ругать себя за мягкость и трусливость, что не хватило его на то, чтобы твердо и непреклонно настоять на правах своей старшей дочки.
Все же она была кровь из его крови, кость из его кости. Доброе, послушное, тихое дитя, которое никому – а особенно мачехе не вредило и дороги не переступало.
Стыдно ему сделалось за себя самого, что позволял помыкать дочкой и постановил, что отныне, несомненно, наведет справедливый по-рядок в доме.
Но тут же пришло ему на мысль, а потом представил себе это реально, что будет делаться, когда он захочет исполнить это намерение.
– Ох, Боже, Боже! – вздохнул. – Все бы выдержал. Любую муку, боль любую, только не эти вопли, не этот визг устрашающий... Нет..., нет... Видно еще не в этот раз…
Перестал думать и огляделся внимательно вокруг. На востоке небо потемнело грозно, затягиваясь полосой сизо-фиолетовых туч.
– Будет буря! Без сомнения будет буря! -подумал Матеуш. – А я в широком поле, где нигде не укроешься.
И подстегнул коня плетью, принуждая его к более быстрому бегу.
– Может успею добраться до дождя к тому лесу, что виднеется там на горизонте?
Все равно зря только подгонял животное. Зря выжимал с него последние силы. Едва минул небольшой, в общем, отрезок времени, как оловянно-синяя вуаль туч растянулась по всему небосклону. Сорвался ветер, сильно и зло ударил о землю, закружил, поднял кверху тучи пыли, придавил к земле пшеницу и жито, зашумел листвой придорожных кустов.
Чуть позже полетели крупные капли дождя, сначала одиночные, редкие и тяжелые, чтобы потом перейти в ливень, несущий на землю целые потоки воды, разбивающейся на еще твердой почве вмглистую пыль.
Загремело, словно кто-то передвинул на небесном куполе сотни пустых, жестяных бочек. Прошло еще немного времени и небо раз за разом начали освещать сверкающие зигзаги молний. Гром за громом начал ударять в вершины деревьев, растущих кое-где на межах. Ветер выл, дождь въедливо хлестал землю. Казалось, что наступил потоп и скоро весь мир скроется под водой.
Поскольку время шло уже к вечеру, густая темень окутала всю землю.
Матеуш съежившись и заслоняя лицо, продолжал упрямо двигаться своей бричкой вперед, веря, что должен же он когда-нибудь добраться до более спокойного места и найти укрытие.
Конь со все большими усилиями тянул воз, колеса которого вязли в липкой грязи. Проходили минуты, минуты сливались в часы, а конца езды не было видать.
– Ох, что будет? Что будет? – обратился он тихо сам к себе. – Заблудился. Где нахожусь – не знаю.
Понимал, однако, что лучше двигаться вперед, нежели останавливаться здесь, среди полей. Наконец местность все же изменилась. Равнина закончилась, началась холмистость.
Телега то съезжала на скорости со склона, то снова с трудом поднималась вверх. Нигде, однако, не было видать хотя бы какого-нибудь человеческого жилья.
Матеуш уж думал, что придется ему провести ночь на пустоши, в промокшей одежде, в холоде и с пустым животом, как вдруг неожиданно перед бричкой появились очертания какого-то огромного здания, в котором только одно окно освещено было золотистым блеском, какой нисходит от горящих свеч.
Был то замок на плоской и не слишком обширной верхушке одного из холмов. Широко открытые ворота в крепостной стене как-бы приглашали измученных путешественников.
Въехал в них Матеуш без колебаний, мечтая только где бы согреть тело, высушить одежду, насытить голод и отдохнуть после такой мучительной дороги.
Тем временем разпогодилось. Ветер разогнал тучи. На заискрившееся сотнями звезд небо с достоинством выплыл серебристый диск месяца, светя беловато и достаточно сильно.
В его блеске нашел конюшню. Была пустая, хотя кормушку до краев заполнял овес. Привязал здесь коня, который тут же принялся за еду. Сам вышел во двор, чтобы поискать укрытия себе.
Вошел через незапертые двери в замок, заинтригованный тем, что не видит живой души. Заглянул в каждую из богато – ба! еще и с роскошью! – обставленных комнат. Было пусто.
В столовой с удивлением обнаружил огромный стол, выложенный чудными узорами, весь уставленный супницами и тарелками с разнообразнейшей снедью. Чего там только не было?! Супы и подливы, рыба и мясо, блюда холодные и горячие, печенья и фрукты, вина разнообразные.
При виде пищи, Матеуш, подгоняемый голодом, который чувствовал очень остро, не задумываясь и не ожидая того, кому эта пища может быть приготовлена – просто набросился на нее.
Долгое время во всем замке не было слыхать других звуков, кроме жевания, плеска и бульканья вин, наливаемых из покрывшихся мхом кувшинов в кристально чистые бокалы.
Наевшись, Матеуш почувствовал в себе огромную сонливость. Пошел тогда в комнату, в которой заметил огромную кровать под балдахином, застланную снежно-белой постелью и как бы соблазняющую в нее лечь.
Разделся. Мокрую одежду старательно поразвешивал вблизи печки, в которой пылал яркий огонь и улегся на нежную простынь.
Голову положил на мягчайшую пуховую подушку, укрылся мягким пуховым одеалом, закрыл глаза и тут же погрузился в бездонную пучину сна без сновидений.
Солнце заглянуло в спальную комнату Матеуша сквозь небольшие толстые стекла, вставленные в оловянные рамки, ложась на побеленных известкой стенах радужными отблесками.
В густой короне раскидистого вяза какая-то пташка завела чудную трель, как бы желая таким способом поприветствовать пробуждающийся день.
Золотистые лучи дневного светила ра-створились в миллионах капель росы, осевших на стеблях трав, ветках кустов, кустиках других растений.
Бодрящий запах свежести проникал сквозь приоткрытые окна в середину комнаты. Матеуш, привыкший к раннему пробуждению, сел в постели и пальцами протер заспанные глаза.
Позже так потянулся, что кости захрустели, и бодро соскочил на пол, который был полностью устлан толстым, пушистым ковром, сотканным незнакомым мастером в далекой Персии гео-метрическим узором.
Одеться было делом одной минуты. Как только сделал это, еще раз – более детально – исследовал замок, не минуя ни подвалов, ни чердаков. Уверившись, что здание выглядит, как бы вымершим, пожал плечами, не имея намерения ни дожидаться, ни выяснять, какая здесь причина, вышел во двор, чтобы привести в порядок коня и двинуться в дорогу к родному городку. Верил, что теперь, днем, дорогу эту без труда отыщет.
Когда конь уже был в упряжке и только ожидал, когда хозяин сядет в бричку и стрельнув плеткой даст знак на отъезд, Матеуш подумал, что под конец может еще обойти ограждение замка и увидеть все, что находится в пределах крепостных стен.
Высмотрев узкую, но крепко утоптанную дорожку, смело свернул на нее. Вместе с нею повернул за могучую башню, выложенную огромными каменными плитами, скрепленными известковым раствором. То, что заметил, вынудило его повернуть голову.
Такой пред ним распростерся вид чудесный, что подобного не найдешь даже на картинах наилучших мастеров.
Стоял у входа на так же старательно ухоженный огород. Ровные, прямые дорожки, выложенные разноцветными камешками, как бы завлекали для прогулки среди деревьев, кустов, грядок и клумб, поросших коврами цветов.
Но все эти цветы были совсем другие, чем те, которые видывал до этого времени. Выглядели, словно картинки из сна. Лепестки их были насыщены такими красками, каких не встретишь в натуре. Подрагивая от дыхания утреннего ветерка, усыпанные миллионами блестящих капель, казалось говорили:
– Сорви нас. Сорви, пришелец из обычного мира. Сорви и люби! Сорви и удивляйся! Зачем мы должны здесь совсем без пользы расти? Хотим быть твоими, хотим кому-то служить…
И Матеуш кружил среди этих пречудесных растений. Широко открытыми глазами вбирал в себя красоту заколдованного сада, как бы желая ею насытиться на сегодня, на завтра, на послезавтра…
В этот момент его внимание приковал один цветок. По форме несколько напоминающий лилию. На высоком, стройном стебельке, густо покрытом чешуйчатыми листочками цвета черненного серебра с легким зеленым оттенком, покачивался кувшинчик ярко-красных лепестков, каждый из которых обрамлен был золотом. Из середины вырастали длинные, хрупкие пестики, заканчивающиеся фиолетовыми сборниками пыльцы. Среди них стоял крупный, массивный, золотистый пестик.
Цветок был до того прекрасный, что его вид просто забил дыхание в груди Матеуша. Долго насыщал глаза его красотой, а в конце подумал себе:
– Жена не позволила мне купить никакого подарка для Мартины, но не запретила все же чтобы привез из поездки цветок. Сорву теперь это чудо, дам его моей сиротке, пускай хотя бы им потешится.
Вытянул руку и без труда сломал хрупкий стебель. Но как только сделал это, в одну минуту ясное до этого небо затянулось темно-синими тучами и гром прокатился по небосводу. Земля задрожала раз и другой. Где-то недалеко ударила молния.
Из темной пасти отверстия, ведущего в подземелье под замком, сначала выкатился клуб вонючего дыма, потом мелькнул кроваво-красный язык огня, и уж затем выполз змей. Гад выглядел отвратительно,- шершавая, покрытая шишками и наростами шкура имела какой-то неподдающийся описанию цвет: не то коричневый, не то серо-зеленый, только на брюхе был грязновато-белый с желтоватым оттенком.
Хвост, заканчивающийся крупными игольча-тыми отростками, нервно бил о землю, а из широко разинутой пасти полной острых, словно бритва зубов, поочередно выглядывали то раздвоенный язык, то огонь. Чудовище имело только одну голову, но распускало вокруг себя такой смрад, что трудно было дышать.
Пораженного Матеуша парализовало до такой степени, что он не мог сделать даже маленького шажка, не говоря уже о том, чтобы смог убежать.
– Конец мне! Конец мне!
Эта одна-единственная мысль непрерывно крутилась у него под крышкой черепа.
Тем временем змей, остановившись перед человеком в каких-нибудь двух-трех шагах, обратился к нему с такими словами:
– Наелся и переночевал в моем замке. Хорошо. Был измучен, голоден и промокший. Все равно, зачем ты сорвал этот цветок? По какому праву, без крайней нужды, потянулся за чужой собственностью?
– Господин... Змей... – заикался Матеуш, не имея никакого понятия, как ему называть этого монстра. – Пощади, пан! Отдам тебе этот цветок. Могу за вред заплатить! Возьми, возьми! Это все мои деньги! – протягивал он на руке пузатый мешочек.
– Зачем мне эти твои гроши, червячина? – с насмешкой в голосе спросил змей. – Другого от тебя жду вознаграждения.
– Своим ясновидящим воображением я смог предвидеть и разглядеть не одну тайну. Знаю, кому и зачем ты сорвал этот цветок.-продолжил он. – Так вот, слушай. Если через один месяц и один день твоя дочка Марта не появится здесь и не станет моей женой, ты должен будешь умереть.
– Змей, сжалься над невинной! Столько плохого она уже познала в жизни, столько несправедливости встретила! Еще и ты хочешь ее мучить? – запричитал умоляюще мужчина.
– Молчи, человече! – крикнул змей. – Если ее родному отцу было безразлично, чтобы кровь из его крови, кость из его кости, старшей дочке жилось лучше и спокойней, то почему это я должен милосердствовать над ней? Над чужой!
Сказав это, повернулся задом к Матеушу и вползая обратно в подземелье, бросил на прощанье:
– Не вздумай забыть! Один месяц и один день!
– Чего так поздно вернулся, нерасторопа? –поприветствовала Матеуша у порога жена.
– Буря была, заблудился... – заикаясь, начал объяснять он.
– Иди переоденься и вымойся, воняешь, словно в дерьме искупался. – добавила жена.
Мужчина после возвращения домой не могл найти себе места. Ходил смутный, страх душил его железными объятиями.
Ел мало, не всегда понимал, что ему говорили. А вдобавок, не спал. А если временами удавалось ему впасть в беспамятство, будили его устрашающие кошмары.
Исхудал он, отощал, а под глазами появилась синюшность. Тем не менее, ни жена, ни одна из двух младших дочек не замечали, что с ним делается что-то недоброе. Одну только Мартуню поведение и вид отца занепокоили. И однажды утром она спросила:
– Папа, скажи мне, что тебя мучит? Что за червь печали вгрызся в твое сердце?
– Не спрашивай! Лучше не спрашивай, доченька! Оставь мое беспокойство мне!
Все равно Марта не собиралась отступать, а уверившись, что отца, похоже, и в самом деле что-то мучит, постановила, что должна это выведать.
Столько ходила за ним, столько надоедала, что он наконец сдался и рассказал дочке все, что его встретило в замке змея.
– Не пугайся, отец. – сказала Марта. – Если дело только в этом, повода пугаться не вижу!
– Дочка! Что ты говоришь?! Лучше я соглашусь умереть, чем так страшно навредить тебе, отдавая замуж за это чудовище!
– Ой, папка, папка! А что будет, если ты умрешь? Я ко всем трудностям привычная, выдержу и в замке змея. А вот что будет с моими младшими сестричками? Ведь мачеха ничего не сделает, ничего не умеет. В нищету они попадут беспросветную, а может и с голоду поумирают.
– Пойду к змею. – продолжила дальше. – От-дам ему свою руку. Ты же оставайся дома спокойно. Даст Бог, увидимся еще!
Расплакался Матеуш в голос, к сердцу Марту прижал.
– Драгоценность ты моя наибольшая. –шептал он и осыпал ее вололсы поцелуями. – Не заслужил, подлый я человек, на такое доброе дитя. Подумай еще, остановись. Может, не пойдешь, все же?
– Папа! Ведь змей не хочет меня убить или съесть. Он хочет взять менгя в жены, а это все же совсем другое. Наверно, не будет мне так уж плохо. Сам ведь рассказывал, что в замке невообразимая роскошь и полно всякого добра. А что змей воняет... Так что ж? Ко всему можно привыкнуть. К смраду, пусть и наихудшему, тоже. Не забывай, что я тебе говорила: кроме меня имеешь еще две дочки, младшие, а значит ты должен жить!
Когда подошел назначенный змеем срок, Марта, взяв дорожный посох в руки, двинулась поспешно по дороге, ведущей к усадьбе змея.
Боялась – это правда. Но может не столько самого змея, сколько новой, неведомой ситуации, – город, который после стольких лет жизни оставляла – быть может, навсегда – свой родной городок.
В узелке, висевшем на плечах, имела добрый кусок хлеба и сыра, и даже кусочек колбасы! Так как мачеха, выведав, что падчерица оставляет дом и не намерена в него возвращаться, дала ей это все щедрой рукой.
Через каждые несколько верст она отдыхала,
утоляя жажду во встречных речушках и родничках. Наконец, когда уже начало смеркаться, а птицы средь зарослей и в кронах деревьев придорожных начали совершать свои щебечущие беседы, на вершине холма, на фоне зари предвечерней на горизонте, заметила силуэт каменного замка.
Оглядев холм, уверилась, что все выглядит точно так, как описывал отец. Широко открытые ворота, казалось, приглашали путешествующих.
Огромный стол, уставленный разнообраз-нейшими блюдами и отборнейшими напитками, соблазнял. Уселась тогда и подкрепилась, не жалея себе наилучших кусков, которые запивала заморскими винами.
После ужина, отмывшись от грязи, улеглась на шелковую, свежую постель на кровати под балдахином и уснула.
Спала спокойно и крепко. Ничего ей не снилось, не мучил ни один призрак. Потому-то, когда солнце утром следующего дня заглянуло в спальную комнатку, встала бодрая и отдохнувшая.
С удивлением заметила, что ее изношенные лохмотья исчезли, а вместо них появилось белое платье такой чудесной работы, из такого дорогого материала, что даже жена самого бурмистра не могла бы о таком убранстве мечтать.
Подхватилась Марта на ровные ноги, застелила постель, умылась в огромной фарфоровой чаше, в которую кто-то налил уже теплой воды, пахнувшей чуть слышно фиалками. Потом она переоделась в этот восхитительный наряд и двинулась осматривать остальную часть замка.
Но далеко не ушла. Так как – переступив через порог огромного зала, в котором находился чудесно вырезанный с редкой древесины и инструктированный золотом трон, над которым была подвешена митра князя, – увидела... змея.
Стоял на своих коротких, мощных лапах и всматривался в лицо Марты.
– Не ошибся я, девушка. – сказал он. – Ты прекрасна.
– Спасибо, пан... змей... Как мне к тебе обращаться? – спросила она.
– Как хочешь. – ответил змей и прикрыл глаза. – Только не нервируй меня, тогда я начинаю смердеть.
– Но сначала спасибо тебе, змей, за комплимент…
– Никакого комплимента! Ты прекрасна – и все!
– Знаешь, зачем прибыла?-спросил через минуту монстр.
– Да, знаю. – сказала она.
– Ну и что ж?
– Люблю отца и не могу позволить, чтобы он умер.
– Какое же доброе ты имеешь сердце!... Слушай, Марта. Дарю жизнь твоему отцу. Не ожидал я, в общем, что у кого-либо хватит настолько любви. Можешь уйти... Можешь уйти... Не хочу принуждать тебя венчаться со мной. С чем-то, что тебе противно…
Змей отвернул голову и в это время девушка заметила, что в его глазах блестят слезы. Бросилась, влекомая порывом сердца вперед:
– Ты плачешь?! Почему?! Такой богатый, могучий, грозный?!
– Не спрашивай... Не спрашивай…
Хотел змей уползти, скрыться в своей норе, но Марта ему не позволила.
– Хочу с тобой повенчаться! Для того сюда пришла! Вернись! Не уходи! Уже давно избрала жизнь рядом с тобой. Выбрала в тот день, когда отец рассказал мне о тебе. Боже мой! Я не бросаю слов на ветер!... Вернись!
– Возможно ли такое? Неужели это вправду возможно? – прошептал змей. – Что бы кто-нибудь, какая-нибудь женщина сама, добровольно захотела отдать мне свою руку?
Уже не скрывал слез, сбегавших по его шершавой коже.
– Выполним церемонию. Не надо медлить. Пусть быстрее будет то, что должно быть.
Стали тогда рядом друг с другом: отвратительный, уродливый змей и прекрасная молодая девушка, и как только она произнесла слова присяги супружеской, как... змей сжался, поддался какой-то удивительной перемене, и не прошла даже минута, как возле Марты появился... человек.
Был это уродливый старик, с лысым, кое-где только поросшим редкими желтоватыми волосами черепом. Морщинистое лицо заросло несколько дней небритой щетиной. Руки его тряслись, глаза гноились, а изо рта текла слюна.
Старик, поворачиваясь к девушке, обратился с такими словами:
– Не знаю, правда, не знаю, как могу выразить тебе свою благодарность. Ведь только благодаря твоей бескорыстной любви, смог я после стольких-стольких лет избавиться от змеиной шкуры и вернуться к человеческому облику.
Раскинул широко руки:
– Иди же ко мне! Иди!
Марта, абсолютно не готовая к такому неожиданному обороту, борясь сама с собой, в конце все же превозмогла себя:
– Иду, муж мой. Ведь только что вступившая в брак молодая в знак согласия и любви обязана обнять и поцеловать в губы своего избранника.
И тогда, в тот самый момент, когда она ложила поцелуй на губы старика, случилась вещь удивительная! Уже не держала в объятиях того, кого только что обнимала, а... прекрасного молодца.
– Муж мой... – прошептала удивленная и восхищенная.
– Жена моя... – произнес юноша. – Наконец-то закончилось колдовство, которое давным-давно наложил на меня злой волшебник только за то, что не захотел сделать подлость. Но твое доброе сердце, до краев заполненное любовью, оказалось крепче всякого колдовства.
– Потому, что настоящая любовь любое зло победит. – заявила девушка.
Жили они долго и счастливо. Редко выезжали, редко принимали гостей. Лучше всего им было вдвоем...
пер. с польск. А. Дячинского