С виду кажется, что мы в жизни как сыр в масле катаемся.
И все-то у нас ровно и красиво. Биография и жизнь легкомысленные. Порхаем. Что котелок у нас всегда правильно варит. Интуиция в порядке, удерживает от глупостей.
Но это не так.
Мы собственную личность уже критиковали где-то в наших сочинениях. Насмехались.
Также извинялись, что на некоторые личности смотрим пронзительным ироническим взглядом здешнего историка.
Сейчас мы себя еще попесочим. Чтобы вы не подумали, что мы в чужом глазу соринку видим, а в собственном и бревна не замечаем.
Замечаем. Еще как. Их много было, тех бревен. Ухмыляемся над нашим ротозейством, неудачами и вообще интеллектом.
А как иначе? Это помогает жить.
А то посмотришь на тех, которые не умеют над собой ухмыльнуться – ходят себе с коронами на голове. И как не мешают короны жить людям? Они же давят на голову. Жмут. Спать в них неудобно.
Значит, мы вам сейчас еще пару-тройку нашего головотяпства, неудач и промашек преподнесем. Расскажем, какая мы шляпа.
И вы скажете:
- Вот, действительно, шляпа!
Итак, читайте. История первая.
У нас тут в городишке много чего имеется по части природы. Даже глухариный ток прямо за околицей. Ну, за дачами. В двадцати пяти минутах бодрого пешего хода от многоэтажек.
Ясное дело, такое явление как токующие глухари не могло пройти мимо нашего ума и нашего развития. Было дело – упражнялись по этой линии. Удивляли супругу. Притащишь ей такой трофей. Она руками и всплеснет:
- Я не умею с такой птицей обращаться, делай с ней что хочешь. Я ее боюсь. Не разводи мне здесь бардака и диких запахов.
И дальше ругается. Своенравная бабенка. Упустили мы что-то в ее воспитании на каком-то этапе. Виноваты.
Тащим глухаря в гараж, там его обрабатываем. После сами варим. Супруга попробует кусочек. Поморщится. Личико воротит. Не по ней таежный товар и вкус. Голубая кровь у нее. Странно. Выросла-то в деревне.
А дети – те молодцы. Уплетали за милую душу. Папина порода.
Однажды мы на зорьке апрельским утром выследили матерого глухаря. На том самом ближнем току. Подкрались к нему по всей охотничьей науке, под его песню. Давай прицеливаться. А тот – поет во всю ивановскую, ничего не слышит и не видит…
Мы прицелились и хотели уже нажать на курок. А потом подумали – пусть еще попоет немного, послушаем…
Кто не знает – глухарь не совсем поет, как, к примеру, соловей. Он сначала щелкает, потом шипит как змей. Маленькая пауза и снова щелканье и шипение.
Словом, никакая это вовсе не песня, как пишут в мировой литературе. А просто ерунда какая-то.
Но есть в этом что-то завораживающее. Ну и само собой – приятно посмотреть, как эта громадная птица ходит по ветке туда-сюда и хвост веером распушает, сворачивает и снова распушает. Шею вытягивает изо всех сил…
Значит, стоим мы, как балда, спрятавшись за соседним деревом и любуемся этой божественной картиной. Не торопимся стрелять. А зря.
В какой-то момент внизу в поселке раздается резкий металлический звук. Это наш черемушкинский поселковый трамвай вышел на линию. Ну и растяпа машинист клацкнул железными колесами по стыку рельс.
Глухарь вздрогнул и моментально улетел…
Мы, было такое дело, расстроились. А потом сказали сами себе:
- Зато все живы!
И подались домой.
Нет, вы представляете – птица глухарь и трамвай. Кто не верит – приезжайте. Есть у нас тут трамвай. Прокатитесь. Тем более, он бесплатный. Возит себе рабочую силу туда-сюда; попутно и всю местную публику. Так издавна заведено.
Такая вот оплошка и неудача имели место быть в нашей биографии. Полюбовались лишку. Эстета из себя корчили.
Или еще случай. Давний. Из армейских лет.
Нам там привили комплекс неполноценности. По музыкальной линии.
Представляете – нам в армии запрещали в строю петь.
Вот, представьте картину.
Репетируется новая строевая песня. Каждое подразделение каждый понедельник перед командиром полка проходит с песней. Небольшое бравое пожарное, в котором мы служили – в том числе.
Вот мы все пятнадцать человек выучили слова, построились по росту в колонну по три и ходим. Голосим. Где с улыбками, а где с серьезными рожами. А наш командир в капитанском звании все это дело поправляет, требует души, самоотдачи, таланта и прислушивается.
Постепенно песня улучшается. Осталось довести ее до определенного совершенства.
Внезапно капитан останавливает строй и говорит нам лично:
- А ну-ка, рядовой такой-сякой, не пойте… Просто шагайте молча.
Через минуту восклицает:
- Теперь лучше! Практически идеальное звучание! А вам я запрещаю бубнить. Вы на парадах будете просто беззвучно раскрывать рот. Или можете петь, но только внутренним голосом!
Чем нанес нам глубокую душевную музыкальную рану…
После чего мы многие десятилетия избегали всяких контактов с пением и музыкой.
И нас это печалило. Нам иногда сильно хотелось подпеть друзьям где-нибудь у костра. А приходилось сжимать губы. Страдать. Глушить, давить в себе песню. Держать ее взаперти, хотя она рвалась наружу.
А потом мы по этой части нашли выход из положения.
В последние годы присмотрели таки себе тувинский простенький инструмент. Называется хомус. Его зажимаешь зубами и пальцем тренькаешь на нем. Получается, вроде как, зов степей и гор. Бесконечность времен. Движение древних караванов.
Эх, послушал бы нас сейчас тот прошлый капитан.
Так что – мы сейчас иногда радуем внучек этим дребезжанием. А иногда даже более широкую публику. У того же костра в наших таежных странствиях. Особенно, говорят, у нас хорошо получается, когда мы примем на грудь.
Мелодии так и льются.
Так что – не закопан в землю наш музыкальный талант. Эх, нам бы на сцену.
Но пока не зовут…
Теперь еще одна история. Мелкая, до невозможности. Но пусть будет. Для смеха.
Про клюшку для хоккея.
Мы ее в дальней поездке купили для себя. В молодые годы, когда с азартом играли в хоккей. Тогда в наших местах они продавались, конечно. Но отсталого качества, ломались. Их почему-то хрупкими делали сибирские производители. Еще невзрачными. Гнали вал и все тут.
У нас лично таких сибирских клюшек десяток уходило за сезон. Одно разорение для семейного бюджета.
А тут мы были в Ленинграде. В очередной командировке. Восьмидесятые годы тогда начинались. Само собой – подарки родным прикупили. А себе лично – клюшку. Она так и называлась – «Ленинград». Красивая. Блестящая, черного цвета. Цена дорогая – десять рублей. Оценили мы, что сделана по новой технологии. Подумали:
- Надолго хватит.
Подарки все в сумку сложили. Поехали в аэропорт. Клюшку в руке держим. В другой – сумка. Неудобно, обе руки заняты.
Приехали, давай сдавать багаж. Только клюшку туда не взяли. Ходим с ней по аэропорту. Все на нас смотрят. Как на Харламова.
После с клюшкой в самолет. Пристроили ее под сиденье. Летим. Приземлились в Красноярске. Дальше на поезд. Весь день с клюшкой провели, маялись. После в поезде. Потом еще на междугороднем автобусе до дома ехать. Морока.
Добрались до дома. Сынишка клюшку увидел:
- Папа, какая красота!
На следующий день – тренировка. В раздевалке все товарищи по шайбе охают:
- Вот это вещь!
Крутят, вертят ее. Завидуют. Передают из рук в руки.
Вышли мы на лед. Разминаемся. Перепасовку делаем и все такое. Один наш партнер нам шайбу посылает со средней силой. Мы ее останавливаем крюком клюшки как полагается… Только смотрим – тот крюк отломился. Беспомощно висит.
Брак.
У нас сердце кровью облилось. Желчь в небольших количествах поперла.
Покраснели мы. Да, досадно. Шуточки, издевательства в наш адрес слушаем от коллег по хоккею. Также соболезнования.
Главное – сколько с ней мороки было. Город Ленинград. Аэропорт. Красноярск. Поезд. Автобус…
Одна польза потом с нее была. Супруга на нее помидорный куст привязывала. Симпатичная картина. Все любовались.
А вы говорите, что у нас все в жизни как по маслу.
Жизнь, как видите, вставляла нам палки в колеса.
Водила нас за нос.