Сашка нашла этот схрон случайно. От Тареда пряталась, когда он в воспитательном пылу, в очередной раз пытался ей объяснить «что такое хорошо, и что такое плохо». Дело-то было просто в брошенной на спинке стула одежде. Но Таред ненавидел непорядок в любом виде. А Саша предпочитала беспорядок. В нем легче жилось. Несовпадение мнений не всегда заканчивалось стычкой. Но едва заметив на лице наставника «воспитательное» выражение, означавшее, что кто-то уже успел «повоспитывать» его, Саша предпочитала улетучиться. Таред же в припадке наставничества, выбрав тему для разборов, не успокаивался, пока эту тему не изложит. Либо его не отвлекут более насущные дела. Вот Сашка и совершенствовала навыки скрытного передвижения и маскировки. Сбившись на кое-то другое неотложное дело, наставник забывал тему воспитательной беседы, и с ним можно было снова по-человечески общаться. Надо только схорониться на некоторое время.
Дверку Саша обнаружила под траченым молью гобеленом. Она почему-то была не закрыта, если не считать проржавевшего крючка. Если учесть, куда она вела – непростительное разгильдяйство. Но Саша, как смогла, исправила нарушения – смазала петли маслом, чтобы легко и тихо открывалась. За дверкой была стертая лестница, которая вела на галерею, такую низкую, что по ней можно было пробираться согнувшись. Либо стоя на одном колене, упереть в другое самострел и сквозь одну из неприметных бойниц поразить цель. Для этого площадка, похожая на полумесяц, над кабинетом гроссмейстера и предназначалась. У Сашки не было самострела, да и гроссмейстер давненько не вел тех переговоров, которые могли закончиться отказом, подкрепленным стрелой. А вот если сесть, опереться спиной о перемычку между бойницами, то акустика кабинета позволяла расслышать не только каждое слово. Но и условный сигнал, если бы таковой был.
В этот раз на «полумесяц» Сашку загнал вовсе не воспитательный пыл Тареда. В замке был гость. Настолько этому месту не подходящий, что даже напыщенные портреты предыдущих гроссмейстеров и каменные горгульи, навеки пришпиленные к фронтонам замка, косились на него с удивлением. Он выглядел выходцем с той, другой стороны монеты, которую Саша уже начала забывать. Сашка решила, что приглашать ее на переговоры никто не будет, стоит пригласиться самой.
Гость был одет в пиджак и галстук, щурил подслеповатые глаза, забыв на лбу очки в дорогой оправе. Он долго шарил в кожаном потертом портфеле, пытаясь их найти. Вежливый Маргод часто моргал ресницами, пытаясь придумать намек, подсказывающий местонахождение очков. Неделикатный Боран, посмотрев на мучительное рытье в портфеле, сказал:
– Да лбу они!
Гость вскинул руку, нашел искомое, надел, увидел мир:
– Спасибо! – с чувством сказал он, – вечно забываю.
Рыцари благовоспитанно кивнули.
– Чем обязаны такому приятному визиту? – светски поинтересовался гроссмейстер. Хотя на лице никакой приятности не было.
– Проблемы у нас, коллеги.
– Да? Какие? – Спросил безмятежно гроссмейстер. Хотя по лицам «коллег» было ясно, что ждали давно.
– Я вам оставлю, полистайте на досуге, – гость положил на стол пластиковую папку-скоросшиватель. – Это всего лишь статистика поведения Волны за последние три года и краткая аналитическая справка.
– Снова про пи-мезоны?! – неожиданно спросил Боран. Рыцари ошарашено обернулись к мастеру-мечнику, гость с удивлением поднял бровь:
– Вы разбираетесь в легких нестабильных частицах?
– Просто название очень похоже на то, где мы все …
– Сэр ап Греем! – сказал гроссмейстер, подвигая к себе папку. – Прошу высказываться по делу.
– Да, я вроде по делу. Вы бы нам, профессор, вкратце пересказали эту папочку.
– Желательно без упоминания пи-мезонов, – вежливо кивнул головой Маргод, – а то мы люди простые. Нас ваши словечки в тоску вгоняют.
– Сэр ап Элвейн! – желая восстановить главенствующее положение в разговоре, гроссмейстер хлопнул ладонью по папке и посмотрел на профессора: – господин Леман, не могли бы вы кратко описать… кх…проблему.
– Могу, – покладисто сказал профессор. – Возмущение поля Волны сначала возрастало незаметно, но за последние месяцы этот процесс пошел скачкообразно.
– Скачкообразно? Как лошадь?
– Именно так – как обезумевшая лошадь, несущаяся к обрыву. Без плавных переходов и понятных причин переходит от одного состояния к другому. И не к лучшему. А от худшего к наихудшему.
– И сколько у нас есть? До обрыва?
– Думаю, полгода, если процесс не станет двигаться в геометрической прогрессии.
– А потом?
– А потом? – профессор снова задвинул очки на лоб и поморгал глазами, – а потом ¬– уважаемый ап Греем почти точно сформулировал исход.
– Остановили в прошлый раз, силой вышней остановим и теперь! – заявил гроссмейстер.
– Одной вашей силы не хватит в этот раз. Параметры Волны сильно поменялись. Ознакомьтесь с папкой. Я из тех, кто уверен, что вам хватит понимания. Проинвентаризируйте имеющиеся мощности. Я вернусь через две недели. Тогда продолжим, – профессорский взгляд стал неожиданно жестким. Он встал, взял свой портфель и направился к двери.
– Не стоит провожать, я помню, где выход.
Никто особо и не порывался. Рыцари были слишком заняты ¬– рассматривали папочку под рукой гроссмейстера, как ядовитую змею.
После долгого молчания первым, как ни странно, отозвался Боран:
– А что это он такое про мощь… ности загнул? Что сделать-то?
– Проинвентаризировать! – сказал, склонный к языкам, ап Рован.
– А такой с виду приличный, грамотей еще, а ругается, как из Портового края…
– Если ты, Боран, сейчас же не закроешься, то я вспомню названия и других мезонов, – гроссмейстер говорил очень тихо, при этом сворачивая папочку в тугую трубку, от чего пластик трескался. Все присутствующие уткнулись взглядами в стол.
Гроссмейстер скрутил папку до конца, затем расправил на столе:
– Сэр ап Тенгвел! Как там Линза?
– Я, конечно, не видел, что в папке, но думаю, что обратно пропорционально тому, как ведет себя Волна.
– А по-человечески?
– Волна поднимается, Линза тускнеет. По ней пошли пока малозаметные трещины. Но профессор говорит, что изменения происходят скачкообразно – завтра можем проснуться, а Линза превратилась в осколки. Так по-человечески?
– Вполне! И что делать? Ждать пи-мезонов?!
– Искать источник подпитки извне.
– Что ты имеешь в виду?
– Сам знаешь, – буркнул Тенгвел.
Молчание в кабинете было таким густым, как засахарившееся варенье.
– Я хочу посмотреть на Линзу, – гроссмейстер тяжело поднялся, снова скрутил папку и пошел к выходу. За ним, со скрипом отодвигая тяжелые кресла, последовали остальные.
***
Линзу Сашка так и не увидела, эти двери в замке закрывались не на проржавевший крючок. Задавать вопросы о профессоре Сашка опасалась – они могли привести на галерею над гроссмейстерским кабинетом.
И вообще, задавать вопросы в той предгрозовой атмосфере, которая повисла в замке, было небезопасно – вот-вот скопившееся напряжение прорвется молнией. Куда ударит – в конюха безалаберно почистившего коня, в блохастого пса, дремлющего у крыльца или в неразумного кадета, очень любящего задавать вопросы?
И все же совсем молчать Сашка не умела. Поэтому выбрала самого безопасного в этом плане Борана и самую далекую от пластиковой папки тему:
– А я и не знала, что ты так лихо умеешь говорить на оркском! – восхитилась Саша.
– Кхм, да насобачился немного, – он был польщен, – эх, повоевали и с ними, и против них. Даже в плену немного посидел.
– Слушай, а ты не знаешь, что такое «ихгрэ»?
– Зверек такой степной, на лисицу похож. Паскудный зверек, если его напугать может выстрелить вонючей струей – не отмоешься. Сапоги, почти новые, пришлось выбросить, – вздохнул Боран.
– Надо же такие высокородные дамы, приближенные самой Матери Рекса, а в «вонючку» играют, – повеселилась Саша.
– У меня никогда не получалось, вечно я был вонючкой, – криво усмехнулся Боран, показывая здоровенные мозолистые ладони, – куда с этими веселуньями тягаться?
– Ничего, я за тебя отомстила!
– Ну, и то хлеб, не даром на тебя время трачу, – Боран подмигнул, они засмеялись.
– А что такое «вайэн»?
– Это, смотря как произнесешь первый слог. Вот так – «дочка», а вот так – «молодая самка сапсана». Самок охотничьих птиц и женщин они очень ценят. Самка – свирепей и сильней, без сомнения бросается на любую дичь. И степная женщина – такая же, только еще и коварная.
– А ну еще раз скажи эти слова! – Боран повторил.
– Почти незаметно разницы.
– Ага, у них много таких словечек, что если плохо слушал, не поймешь, поблагодарили тебя или послали. А вайэн не обязательно родная дочь, может быть и воспитанница, – он неумело улыбался и скорее не Саше, а своим воспоминаниям.
– Значит, «кхарэ вайэн их Чимэг» – воспитанница Чимэг?
– «Кхарэ»? – улыбка слиняла с лица Борана.
– Да, а как это переводится?
– Последняя, – Боран стал мрачен.
– И что это значит? – недоуменно переспросила Саша, но Боран уже поднялся и стал бродить вокруг тренировочного бревна. Саша знала, что в это время его лучше не трогать. Навертев дюжину кругов, Боран вернулся к Саше и спросил:
– Врать умеешь?
Сашка ошарашено пожала плечами.
– Значит, пока туда-сюда, ты должна придумать, что у тебя там, – он пальцем ткнул ей в живот, – болит по-женски. Иначе Нимэль меня не примет. А другой женщины под рукой нет.
– Ну, это плохо себе болячки придумывать… – пыталась отбиться Сашка.
– Я должен ее спросить. Если кто и знает… А Нимэль, только женщинам помогает. Наши раны от холодного железа, да в «угоду ненависти» не жалует. Разве что, как Тареда у смерти, уже запустившей когти, отбить.
Слово «последняя» вдруг приобрело осознанный смысл. Его лицо и «должен спросить» заставили Сашу сдаться.
***
Храм Ирды – одно название, а на самом деле россыпь камней, за которой поди-найди вход в пещерный поселок, где векую те, кто посвятил себя Ирде, милостивой и всепрощающей, помогающей легко прийти в этот мир и уйти из него. А между двумя этими дверями жрицы Ирды латали бренное тело и израненную душу, лечили и утешали.
Коней привязали к корявой груше-дичке и по каменистой тропинке поднялись к дубовой двери. Боран постучал, крошечное окошечко открылось, старенькая сестра уставилась на них полуслепыми глазами.
– Прошу милости Ирды! – сказал Боран.
– Не будет отказано во век, – окошечко закрылось, дверь открылась. Боран всегда удивлялся, зачем сначала дежурная сестра выглядывает в окошечко, если дверь открывается всегда и любому, даже если он и не произносит просительной формулы. Стоит только постучать. Казалось бы, какая непростительная беспечность! Но даже в самые темные времена храм Ирды не грабили, не жгли. И кто только не стучался в эти двери за милостью. Крамольные слухи ходили, но Боран им не верил, что даже оборотни проходили в эту дверь.
За дверью была довольно большая комната, частью природная пещера, частью вырубленная в толще камня. Комната чем-то отдаленно напоминала приемный покой больницы: полки, на них тазики с инструментами, склянки, свитки; свернутые носилки у стен: очаг, над которым всегда висел котелок с кипящей водой; три каменных стола для осмотра раненых. Боран помнил времена, когда этих столов не хватало – раненых осматривали и на застеленном полу, кровь едва успевали затирать, а все двери приемного покоя были открыты – время дорого, донести бы до операционного стола. Но сейчас все было чисто и пусто. Только дежурная сестра подслеповато щурилась на посетителей, сложив морщинистые руки на животе.
Боран что-то сбивчиво говорил, напирая на то, что ребенка надо показать сестре Нимэль. Саша неловко кивала головой. Старушка слушала-слушала, потом взяла Сашу за запястье прикрыла глаза, которые ей уже не особо служили. Чуткие пальцы были надежней:
– Напугал ребенка, валуцуга. Что там у вас ни одной женщины нет, чтобы привести девочку? – буркнула она и погладила Сашу по волосам. – А остригли-то, злыдни!
У Сашки сложилось такое ощущение, что сестры Ирды не были особо расположены к Ордену. Что там Боран говорил про «раны, полученные угоду ненависти»? Видимо, служительницы Ирды и рыцари смотрели на одно и тоже с очень разных сторон. Но жрицы Всемилостивой не отказывают никому. Просто Борана бы отправили б кому-то, кто легко латает увечья, нанесенные «холодным железом». А Сашку старушка-жрица все же отвела к Нимэль.
Жрица Нимэль была вовсе не стара. Сашка даже не могла б правильно ее описать. Светла? Спокойна? Чутка? Все не то! Она долго слушала сбивчивые глупые Сашкины слова – врать ей было стыдно. Потом задавала вопросы и легко щупала Сашин живот.
– Здесь не болит? – Сашка качала головой, – А здесь. А вот так?
А потом похлопала Сашу по руке и сказала:
– Все хорошо. Единственное, что меня беспокоит, что болит у твоего учителя. Это скорей не он тебя, а ты его привела.
Саша тяжело вздохнула:
– Выслушайте его, пожалуйста!
– Куда уже деваться? Зови!
Когда Боран зашел в кабинет, Нимэль спросила:
– По обыкновению прикрываешься детьми и женщинами перед атакой, рыцарь? Стратегия не изменилась? – жрица внезапно стала жесткой, даже жестокой. В ней осталось мало от той светящейся и чуткой, которой она была с Сашей. Странно было в ней видеть эту непримиримость. Боран стиснул зубы, набычился, но было понятно, чтобы не сказала Нимэль, он будет стоять здесь пока не получит то, что желает.
– Нам, – Сашка стала рядом с Бораном, – очень нужно узнать кое-что. Ну, очень!
– Вам? – уточнила жрица, – да… Орден не промахнулся с учеником. Может Чимэг и права…
– Про Чимэг и хотим спросить. Что с нею?
– Что за беда тебе? – Нимэль адресовала свой вопрос исключительно Борану.
– Беда! – твердо сказал мастер-мечник. – Не чужая, понимаешь?!
– Есть кто-то, кто не чужой и не враг тебе? – изумилась жрица.
Саша с Бораном промолчали, только девочка нащупала руку мечника и всунула свою ладошку в его, а он крепко сжал. Нимэль посмотрела на их руки и сказала:
– Вообще-то лекарскую тайну только близким говорят. Ну, да простит меня Ирда, думаю, что вайэн их Чимэг может ее услышать.
Она говорила коротко, жестко, не прячась за обтекаемыми недомолвками.
– Понятно?
Боран кивнул:
– Значит, это была не моя, а ее последняя веточка ирги, – он отпустил Сашину руку и пошел прочь. Саша собралась нагнать его, хотя, что говорить в утешение, не знала.
– Погоди! – велела Нимэль, – дай ему побыть самому. Ты не поможешь сейчас.
Сашка затопталась у порога, жрица похлопала рукой по лежанке, на которой недавно ее осматривала:
– Садись! – они вдвоем уселись на разных краях лежанки.
– Не обижайся! Просто… – Нимэль посмотрела Саше прямо в глаза, – мы с рыцарями не сходимся во многом. Но это не значит, что нам с тобой не о чем поговорить. Кроме придуманных хворей.
У Саши было множество вопросов. Как обычно. Но сгорбленная спина Борана была сейчас важней любого из них.
– Что, вот так просто могу прийти?
– К нам всегда просто, не надо ничего придумывать, только постучи. А еще она приехала только ради тебя. Той, что видит еще не сбывшееся, хотелось посмотреть на ту, что может его изменить.
***
Альэке стояла перед ергенеком юрты, как единственный оставшийся в живых защитник крепости. Она была твердо намерена не дать Саше увидеть слабости своей владычицы.
– А пойдем… – начала она. Но на Сашу что-то накатило:
– Я должна и я войду! Я – кхарэ вайэн их Чимэг!
– Впусти! – из-за ергенека раздался властный голос.
Ничего кроме голоса сегодня в Чимэг не осталась, она лежала на ковре, как бабочка, чьи зеленые шелковые крылья измял ветер, лоб покрыт испариной, влажные волосы не заплетены в косы.
– Что с тобой? – Саша села рядом, поджав ноги, погладила по взмокшему лбу, – я заплету, ладно? А то солнце высоко, а ты еще без кос…
Чимэг едва заметно кивнула:
– Пришло мое время уходить. Я не о чем не жалею. Я родила много сыновей и дочерей. И все они нашли свое место в этом мире: матери воинов, целительницы, тхемники, заводчики наралов и коней, есть даже умные, – она смеялась, как всегда заразительно, – Нарвуз – шаман, его даже на ваши конференции приглашают, он очень любит спорить о природе Волны и сдерживания. Ваши считают, это весело – пригласить дикого зеленого шамана. Навруз тоже любит повеселиться. Но когда-нибудь он ваших переспорит, мои дети упрямы. А жрицы говорят, пей этот мутный рассол – еще, глядишь, лето протянешь. Не нужен мне их рассол.
– Тогда зачем ты приехала, – с бесцеремонностью свойственной подросткам, спросила Саша, – говорят – лечиться.
– Наврузы воют, ветер носит, – подмигнула Чимэг, – учитель твой просил.
– Кто, Таред? – удивилась Саша.
– Нет, Боран, – ответила Чимэг, – нить, завязанная давно, прочна. Он сам не знал, о чем просил. Но огонь донес его смятение. Я раскинула кости, и решила посмотреть, что же так беспокоит моего давнего друга. Кости… они показывают много разных дорог. И большинство из них ведет к обрыву. Только одна из развилок, на которой ветер так силен, что сдувает пыль ложных следов, уводит в бесконечность Степи. У меня уже не хватит сил повернуть бег событий… Но я могу передать поводья в другие руки.
Сашка раскрыла ладони и посмотрела на них недоверчиво.
– Да, я тоже не знала, на что меня хватит. Но выбора не было. Или он был, но меня не устраивал. Сдаться? Это не про меня. Когда морозный ветер задувает в ночи костер, можно лечь и замерзнуть, потому что больше нет сил. Только вместе с тобой замерзнет все, что осталось от кочевья, когда поубивали всех мужчин и женщин, способных сражаться, – старики и дети. Мудрость и надежда. Если долго крутить стержень в углублении дощечки, стирая ладони, то дерево затлеет. Тогда положить клочок сухого мха и раздувать, раздувать. Если веришь, если хочешь – огонь зажжется. Только очень веришь, до кровавых мозолей. До стертых до мяса плечей – наралов убили вместе со всадниками, лошадей угнали, а кочевье надо вести подальше от наступающей зимы в более теплые земли, тянуть разобранные юрты и скарб, вместо лошадей. Надо только верить, иначе умрешь.
Чимэг взяла Сашу за руку:
– Все, что я могу передать тебе – веру в то, что рассвет приходит всегда.
–Ты приехала за этим, – Сашка не спрашивала, а утверждала.
– За этим. А еще затем чтобы ты увидела, что на мир можно смотреть вот так, – она протянула руку к затылку и накинула на лицо покрывало с бисерной маской. – Так я вижу тебя довольно плохо, а если сменить это на боевую маску, то только цель, которую надо поразить. А ты вообще меня не видишь. А вот если, – она неверной рукой откинула покрывало, – тогда мы видим друг друга настоящими. Мы можем улыбаться, подмаргивать, плести друг другу косы, играть в ихгрэ, пить кумыс. На масках нет ртов, они не нужны, когда встречаешься с врагом. А подняв их, мы можем разговаривать. Нам есть ведь о чем поговорить?
Сашка кивнула.
– Со всеми есть, о чем поговорить. Надо только не надевать маски. Альэке, подай мне баранью лопатку… и ту дрянь, что намешали мне жрицы – мне надо еще немного времени научить азам эту глупую вайэн.
Чимэг поднялась и пересела поближе к очагу в центре юрты. Она высоко подкатала широкий зеленый рукав и протянула руку с бараньей костью к огню. Огонь потянулся к Чимэг, облизал лопатку. От жара она потрескалась.
– Что видишь?
– Какого-то зверя, – сказала Саша, разглядывая потрескавшуюся кость. – Очень страшный, зубастый.
– Я всегда говорила своим детям, что на мир надо смотреть с разных сторон, тогда найдешь в нем свое место. И тебе стоит познакомится с этим, – Чимэг ткнула пальцем в трещины на закопченной кости. Только смотри обоими глазами и душой. Возможно, ты увидишь то, что не видят другие. Мои гадальные кости говорят – ты умеешь видеть по-другому.
Чимэг перевернула кость верх ногами – в трещинах проступил не волк, но человек: в коротком меховом плаще, крадущийся и недоверчивый, несущий в прижатых к груди руках какой-то сверток. Очень ценный для него, за который он был готов сражаться и умереть. Как это Саша разглядела в сплетении трещин на кости, она не понимала. Но человек повернул голову и глянул на нее из темноты прорех в белой кости. Глаза его разгорались яростью и … надеждой. Саша отшатнулась.
– Увидела? – удовлетворенно заметила Чимэг. – А ты спрашиваешь, зачем я приехала!
Вставай, бери сабли, мне уже легче. Пока не высыпался весь песок из моих часов… Локоть свободней! Кисть легче! Пальцы крепче! Ты птичка – так маши крыльями бойче. И взлетай! Взлетай, моя птичка…
***
Они снялись, когда ночь была на исходе. Когда Сашка прибежала к источнику Ирды, даже пыли не осталось от оркского кочевья. Только, держа под уздцы двух лошадей, стояла Альэке. Лицо ее было открыто, но бледностью напоминало маску.
– Она впала в забытье ночью, никого не узнает. Нергуй милостив, успеем довезти ее в Степь.
Сашка молчала, потому что не знала, что сказать.
– Ничего и не надо говорить, просто помни, мы тоже твое кочевье. Это подарок, – Альэке вложила в ладонь Саши уздечку Мышки. – Она без остановки может пройти сто лиг. Если выехать с рассветом, к закату будешь у приграничных кочевий. А дым костров бежит от кочевья к кочевью еще быстрей. Орки всегда примут вайэн их Чимэг.
Она пробежалась легким прикосновением по Сашкиным волосам, опустила на лицо бисерную маску, вскочила в седло и послала свою лошадь галопом.