Проезжал я недавно мимо госпиталя графства Кук, в котором проходил много лет назад резидентуру, а потом работал первые годы. Не узнать его – красавец! Огромные новые корпуса, всё в стекле и мраморе. Один из крупнейших и красивейших госпиталей Америки. И всё для бедных. Он всегда был очень знаменит. Какие замечательные клиницисты здесь работали! И как поддерживали друг друга! Здесь была открыта новая форма анемии и разработано её лечение. Здесь была создана одна из первых клиник по лечению СПИДа. Врачи из этого госпиталя занимали потом кафедры по всей стране. Если ты работал в этом госпитале, ты становился «своим». Мне повезло – этот госпиталь стал моим американским университетом.
Раньше, в моё время, здесь были старые корпуса с большими подвальными переходами похожими на бомбоубежище, где с потолка свешивались ржавеющие отсыревшие трубы. Эти подвалы снимали в одном популярном фильме об ужасах войны и в целом ряде телевизионных сериалов. Один из корпусов на задворках, в котором раньше, говорят, был морг, наспех отремонтировали и отдали отделению детской психиатрии, которым мне довелось заведовать. Здание выглядело более чем уныло, под стать его прошлому. Вдобавок, позади здания была госпитальная свалка столетней давности. Добавьте к этому, что сразу же за стеной начинались районы, куда без спецохраны советуют не соваться.
Представили себе панораму? Картина маслом! – как говорил один из героев одесского сериала. А пишу я об этом архитектурном кладбище потому, что именно здесь произошли самые счастливые и эмоциональные события в моей врачебной жизни. И было то, что может быть только здесь, в этом необыкновенном госпитале, где отражался весь мир, как в кривом зеркале.
Об одном из таких событий я вспомнил, когда, въезжая на роскошный паркинг, расположенный на месте моей бывшей клиники, увидел растущие на клумбе розовые кусты. Когда-то, точно на этом месте, точно такие же кусты роз высаживал я, за что едва не поплатился жизнью.
Память – парадоксальная штука. Чем дальше эмоциональное событие, тем ярче оно потом видится с высоты времени. Как будто ты взбираешься на гору, где-то на полпути оглядываешься назад и видишь прошлое, как на ладони, и свой путь, и свои метания на поворотах. Потом снова карабкаешься вверх, туда, не знаю куда, утопая в рутине и видя только спину впереди идущего. Жизнь похожа на альпинизм, только нет страховочной верёвки.
Каким-то образом, я прошёл конкурс на заведование отделением детской психиатрии. Штат большой. Представьте себе двенадцать американских врачей, психологов, социальных работников. И каждый имеет своё категорическое мнение обо всём. От лечения любой болезни до устройства госпиталя. На официальных собраниях диалогов не было – были монологи с противоположными, но категорическими заявлениями. Просто как в Сенате! Кнессет! Дума! Какое там «совещание»?! Либо вы сделаете, по-моему, либо я ухожу отсюда! И ещё, кроме собраний с официальными заготовленными отчётами, никто ни с кем не общался, поскольку здесь поклонялись великому достижению демократии – отдельной личности, возведенной в культ.
Не пугайтесь, Сталина или другого вождя, и даже героя здесь не признают. А если и появляется герой, его тут же съедают. Культ личности здесь понимают буквально. Личность – индивидуум – важнее группы и, даже, государства! В мою личную жизнь не лезьте! Это святое! А ваше – это ваша проблема, меня не трогайте! А вы тут со своими русскими идеями о дружной рабочей семье идите куда подальше. До вас работали спокойно, и вас переживём! Мечтал быть в начальниках – вот и получил!
Не зря мне кто-то говорил – бойся, что добьёшься, за что бьёшься.
А работали все тяжело, и отдавались работе душой и телом. Стационарного отделения уже не было, спасибо губернатору, который профукал деньги штата, предназначенные для здравоохранения. Кроме амбулаторных клиник, мы работали с детьми в педиатрическом отделении, в детской онкологии, в ожоговом отделении, в постреанимационной клинике. Не выходили из госпиталя сутками. Эмоциональные нагрузки были колоссальными. Имели ведь дело с обожженными, травмированными,
умирающими детьми.
Представьте себе, что к вам подходит ребёнок пяти лет в онкологическом отделении и спрашивает: «Доктор, я умру?». По законам американской медицинской этики, ты не имеешь права обманывать даже малышку. По правилам, ты должен ответить: «Да. Но мы будем с тобой». Малышки быстро раскусили глупость взрослых ответов и изменили вопрос: «Вон Джордж не дожил три дня до своего дня рождения, а я доживу?». Тут я смело вру: «Конечно, доживёшь, и даже проживёшь еще десять дней рождений!» Я даже не замечаю собственного кощунства, поскольку десять лет в этот момент кажутся вечностью.
В работу детского психоневролога входит безлекарственное обезболивание ребёнка при уколе в грудину для забора костномозговой жидкости или при очистке ран и смены повязок в ожоговом отделении. Вам нужно только один раз присутствовать при этом, чтобы это врезалось вам в память на всю оставшуюся жизнь! И вот этих тружеников-докторов мне надо было как-то объединить и организовать. Иначе накапливался эмоциональный взрыв.
Вы не поверите, если я вам скажу, что мне помогло. Ностальгия! От усталости, я переносился в то моё прошлое, когда в подвале нашей двухсотлетней больницы на Васильевском острове в Питере мы устраивали субботники и сделали наш собственный клуб с театром. И какие там у нас были праздничные вечера! А как нас это сдружило!.. Идея! Сделать субботник! Но как «продать» эту идею циничным от усталости, саркастическим индивидуалистам? Я решил использовать информацию главного врача, что бюджет госпиталя на следующий год снизится, что нам надо сделать что-то особенное для госпиталя, например... посадить розы! Идея, как вы понимаете, суицидная, но ничего более умного я не придумал, а напряжение росло.
Я долго готовился и подбирал ответы «за» на самые невероятные и каверзные аргументы «против». Собрал весь отдел и начал на цифрах показывать, что госпитальный бюджет будет резко урезан, и нам необходимо... создание детского парка на территории больницы. Это будет важно и для больных, и для имиджа, и что только мы своими силами... Я не успел договорить, как, к моему великому удивлению, народ проснулся. Внеш- няя надменная оболочка слетела, и все оживлённо обсуждали «как, кто и что». Наша секретарша через свою подругу – секретаршу директора – договорилась с техническим отделом, и нам дали трактор, подъёмник, и даже пару рабочих для очистки территории от труб и хлама. (Начальники, запомните: там, где не пройдете вы – там пройдет верная секретарша!)
Кто-то договорился, чтобы сделали деревянные настилы из мягкого дерева, поскольку дети с иммунодефицитными заболеваниями не должны ступать по сырой земле. Собрали деньги на кусты роз. Мы работали все субботы и воскресенья, и, через пару месяцев, там, где пахло гнилью, зацвёл розовый сад!
Наши собрания из молчаливых скучищ превратились в молодёжный галдёж с конкурсом идей. Когда наступило лето, мы приводили туда детей, и это была лучшая психотерапия. Кто-то предложил праздновать в этом саду дни рождения детей, больных раком. Не обошлось, конечно, и без казусов.
В нашем коллективе было четверо мужчин. Мы все играли с детьми, аккуратно подкидывали, сажали их на колени и вообще старались дать больным и травмированным детям как можно больше душевного и физического тепла. Однажды, одна очень официальная дама, хмыкнув в сторону нашего розового сада, заявила, что очень удивлена, что мужчины имеют столь тесный контакт с детьми и даже (какой ужас!) сажают их к себе на колени! Да это же сексуальная провокация! И не кажется ли вам подозрительным столь большой энтузиазм со стороны ваших сотрудников? Я поставлю этот вопрос на Совете Директоров!
Должен без шуток заметить, что шуток в Америке не шутят.
Я понял: «тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой!». Что делать? После группового «мозго- вого штурма» мы нашли выход: от имени нашего отдела я выступил с докладом на Совете Директоров.
Я доложил, что на основе современных данных о необыкновенной полезности тактильных стимулов, особенно объятий и, особенно для детей, нашим отделением детской психиатрии нашего замечательного госпиталя разработан новый метод лечения – «обнимательная тера-пия» (hug therapy). Для пущей важности я принёс известную книгу Эшли Монтегю «Прикосновение», где все это написано. Спасибо, очень уважаемая официальная дама, что вы подняли эту тему, столь важную для подготовки педиатров! Но наша клиника идёт дальше! Для поднятия эмоционального тонуса, морали и повышения продуктивности мы рекомендуем всем сотрудникам госпиталя и пациентам как можно чаще обниматься!
И, чтобы вы не сомневались – все согласились! Я же говорил, что здесь шутят всерьёз. (Наша школа демагогии – лучшая в мире!). С тех пор наша «обнимательная терапия» стала официальной и, более того, модной. Все стали хлопать друг друга по плечу, хотя до русских объятий и трехкратных лобызаний дело не дошло. Но, ещё не вечер…
Кто только к нам не приходил! И журналисты, и киношники. Когда принцесса Диана приехала в наш город, она посетила этот «паблик госпиталь», и директор с гордостью показывал высокой гостье наш садик как пример заботы администрации о простом народе, особенно детях.
Не знаю, литературный ли стиль следует за жизнью, или жизнь подчиняется литературным штампам. Как бы там ни было, должен признаться, что на высоте удач, так же как и во всех модных сериалах, появился убийца, точнее убийцы.
Убийцами были маленькие кошечки. Худющие, облезлые, с красными прожилками в глазах. Дрожащие и голодные. А главное, больные. Мы растерянно смотрели, как они перелезали через стену из соседнего района с массой помоек и прыгали на настил, оставляя свои «печати» там, где сидят больные дети. Они обгладывали наши розы. Я, наконец, догадался попросить секретаршу вызвать санинспекцию, чтобы убрали больных кошек с территории госпиталя.
Оперативность была почище медицинской скорой помощи. Через полчаса все кошки были сняты с настила и стен, упрятаны в санитарный фургон и куда-то вывезены. Вдобавок, весь наш сад был опрыскан дурно пахнущим зеленым дезинфицирующим составом. Перед нами было кладбище цветов. Почти как в песне: «Поникли розочки, завяли лютики».
«Ничего, – пытался приободрить я душевно потрясённых психологов, – мы снова наш, мы новый мир построим, ну, а затем…» (Вот как глубоко в нас интернационал вдолбили – словами пролетарского гимна заговорил!). Не знал я, что жить мне оставалось ещё полчаса.
Я, как был в халате, так и вышел из здания и пошёл к своей машине на дальний паркинг для сотрудников, ничего не видя вокруг. Вдруг шестым чувством пахнуло, как будто меня догоняет табун лошадей. Оглянувшись, я увидел дюжину медсестёр, несущихся ко мне. В секунду они окружили меня и что-то разъярённо кричали. По их лицам я понял, что совершил нечто ужасное, достойное казни. В глазах их читалась жажда крови. Все они были в медицинской униформе, с вышитыми на ней именами. Половина из них знала меня лично, но почему-то сейчас я был их злейшим врагом. Только заметив у каждой из них значок «Защита животных», я начал понимать происходящее.
– Ты загубил бедных, несчастных кошек, изверг! – наперебой вопили сестры.
– Там же были больные дети... – лепетал я.
– Но ты убил несчастных животных! – кричали они, всё больше входя в раж.
Я им – о детях, а они мне – о кошечках... Права бездомных кошечек взяли вверх над правами больных детей. Представьте себе дюжину японских борцов сумо, окруживших очкарика. Так это выглядело, вероятно, со стороны. Я чувствовал, что мои ноги вот-вот оторвутся от земли, и уверенные руки операционных сестер с деликатностью патологоанатома разберут меня на сувениры.
Почти теряя сознание, я услышал, как мой хрипящий голос выдаёт: «Да что вы, коллеги, я же давний сторонник защиты животных. Я послал больных кошечек лечиться!» Воспользовавшись секундным замешательством в стане врага и почувствовав почву под ногами, я патетически закончил: «Я даже деньги даю на их лечение». (Врать, конечно, грешно, но выдавать желаемое за действительное – иногда спасительно).
Народ остановил линчевание. Старшая группы сурово сказала: «Проверим!» И весь табун умчался громить исследовательский заповедник, выпустив из клеток дорогостоящих животных, необходимых для бесценных и небезопасных экспериментов. О чём, естественно, нигде не сообщалось. Умолчание об опасности – это не обман, а защита населения от лишнего стресса!
Я вернулся в здание. К счастью, секретарша еще не ушла домой, и я попросил её соединить меня с убежищем, куда отправили кошек.
– Да, их привезли, – сказали на другом конце. – Они
опасно больны, и мы их сейчас будем усыплять.
– Нет, – с ужасом воскликнул я. – Сколько вам нуж- но на их лечение? Я дам столько, сколько потребуется. Толь- ко не убивайте!
– Да?? Хорошо, хорошо. Да вы не волнуйтесь. А кто вы, собственно, такой? А, психиатр... Понятно…
Убедившись, что я и вправду прислал денег на лечение кошек и делал небольшие ежемесячные взносы в приют для кошек, мне выдали значок почётного члена организации по защите прав животных. Теперь борцы сумо в медицинских униформах охраняли меня и даже помогли восстановить наш розовый сад.
Хотите остаться в живых? Вступайте в ряды защитников прав животных!