Оставшись одна, она села на каменные ступеньки набережной и заплакала.
Бессилие. Никаких шансов избежать отвращения и позора не было. Она опять не смогла найти денег. А вернуться домой без дозы для Андрея означало избиение и пытки для нее и для их дочки. Муж был вообще не щепетилен в способах заставить ее «идти на работу».
Барыга насиловал ее в ванной. Она видела в зеркало его длинные спутанные волосы, свисающие на словно инсультом перекошенное небритое лицо с неестественно красными губами и болтающийся на костлявой груди крест. Кто-то заглядывал в незакрытую дверь, смотрел и уходил. На его место становился другой любопытный зритель. Когда барыга кончал, ее стошнило. За это ей пришлось делать ему еще и минет. Как особую милость, она получила пол дозы «премии за сверхурочные».
Домой она шла совершенно опустошенная. Казалось, что заплеванный, провонявшийся мочой и залепленный жвачками лифт с огромным трудом поднял ее душу на последний, девятый этаж.
Открывая дверь в квартиру, наткнулась на соседа – шофера-дальнобойщика. Тот даже не поздоровался с ней, а просто оттолкнул с дороги тем, что у нормального человека называется животом. Значит, Андрей ее не дождался и снова продал Галю этому животному. Это почти не вызвало у нее никаких чувств. Только тупая игла вошла через глаз в мозг до самого затылка и заставила остановиться на пороге.
Почти равнодушно посмотрев в полуоткрытую дверь на своего голого истерзанного ребенка, она зашла в серую тесную кухню.
Андрей стоял спиной к ней в наушниках, курил, мерно раскачиваясь в такт какого-то дикого ритма, вырывающегося сквозь мембраны. В распахнутом окне было видно, как закатное солнце согревало набережную - место ее недавнего плача.
Положив шприц на стол, она взяла самый длинный кухонный нож. Подвинула ближе к мужу маленький детский стульчик и стала на него одной ногой. Тот даже не скрипнул под ее тяжестью. Лишь приложенное усилие немного изменило выражение ее лица. Нож как-то уж слишком легко вошел Андрею в основание шеи острием вниз.
То, что было когда-то человеком, рухнуло на колени, ударилось подбородком о подоконник, что дало ей возможность в последний раз заглянуть ему в лицо. Съехало щекой по грязному радиатору на пол. Череп как то пугающе хрустнул, ударившись о кафель пола. Его ладони, когда-то нежно гладившие ее тело, быстро и судорожно сжимались и разжимались. Пальцы дрожали. Ноги бились в диком танце. Ей стало смешно. То, что они когда-то называли «музоном» вырвалось на волю и заполнило собой все пространство кухни и ее разум.
Не обращая внимания на его еще дергающееся тело, она оперевшись о подоконник коленом, открыла пластик окна, стала на ноги и с тем же спокойным выражением лица, вышла в закат.