– Вставай, детка, вставай, донюшка, – тормошила Катерина дочь. – Солнышко уже высоко. Гуси заждались.
– И пусть. Я спать хочу, – не открывая глаз, пробормотала Оля.
– А кто же гусочек пасти будет? Брат с папой на работе. У меня делов непочатый край… – стянув с девочки цветастое лоскутное одеяло, мать поставила её на ноги, встряхнула. – Ну, же не балуй, одевайся.
Сонно покачиваясь, Оля натянула выцветший короткий сарафан, подошла к рукомойнику, намочила ладошки и потёрла лицо.
– Умывайся, как следует, и с мылом, – строго сказала Катерина.
– Вода холодная.
– Нормальная. В хате тепло…
Завтракая, Оля отрывала кусочек за кусочком от большого толстого блина, макала в миску с густой сметаной…
Пока она ела блин и запивала чаем, Катерина торопливо заплетала ей густые тёмные волнистые волосы с атласной розовой лентой.
– Вырастешь самой красивой девкой на селе! Все женихи будут твои, – улыбнувшись, она завязала бант на кончике косы, потом повязала косынку на голову дочери и чмокнула её в макушку.
– Я чичас хочу быть красивой, – Оля вытерла тонкие пальчики полотенцем и поднялась из-за стола. – А сарафан вон какой старый и короткий. Все коленки видны… А у Люськи – новый и красивый. Юбочка пышная-пышная!
Положив в холщовую сумку бутылку с компотом и два вчерашних пирожка с вишней, Катерина взяла куклу-пупса, завернутую в лоскут цветастой байки, и спросила:
– Колюньку будешь брать? – и, не дожидаясь ответа, сунула куклу в сумку.
– Мама, ты чего делаешь, это же дитё! Я его на ручках понесу.
– Не волнуйся. Ему мяконько на пирожках-то лежать… А про какую ты Люську говорила? Ты же с двумя Люськами дружишь.
– Про Белову, кого ж ещё! – Оля широко распахнула чуть припухшие со сна яркие карие глазёнки. – Потому что это у неё новый сарафан. Она вчера гуляла в нём и похвалялась. Такая вся вображуля. А я за себя со стыда сгорела.
Оле через месяц исполнялось шесть лет. За последний год она заметно вытянулась и выросла почти из всех своих одёжек.
Катерина виновато подумала:
«Страда. Спать некогда, не то, что шить. Вот и запустила дочку. Нехорошо», – виновато подумал Катерина и погладила дочь по голове:
– Успокойся, не сёдня-завтра будет тебе новый сарафан.
Оля радостно запрыгала вокруг неё:
– Мамочка, ты самая родименькая!.. Только сшей внизу не одну, как у Люськи, а две оборки, ладно?
– Да хоть десять…А туда дале, как маленько освобожусь, ещё платьицев тебе сошью. Ну, пойдём, модница, время не ждёт...
Неделю назад в хозяйстве было четырнадцать гусей. Все – белые, только шестилетнего вожака Пятнашку отличало серое пятно на голове. По утрам Катерина выпускала гусей на улицу, собственно, в проулок, где с одной стороны находился только её дом с огородом. Дальше простиралась степь. В метра ста от проулка бежала речка. Возле неё и паслись гуси. Назад возвращались сами и, если никого дома не было, расхаживали или лежали возле забора, терпеливо дожидаясь, когда им откроют калитку. В общем, эти степенные птицы хлопот своим хозяевам не доставляли. Но вот пропал один гусь. Катерина несколько дней держала стадо во дворе. Вчера рискнула выпустить – и опять пропал гусь. Может, ондатра их утащила? Или кто-то из сельчан повадился красть? И она решила отправить дочь выпасать гусей. Благо, недалеко...
– Гуси-гуси, га-га-га! – весело закричала Оля, подскакивая к сетке, огораживающей загон с гусями от двора. – Есть хотите? Да-да-да…
Отозвавшись громким гоготом, они вытягивали шеи, покачивали ими и хлопали крыльями, предчувствуя долгожданную прогулку. Оказавшись за двором, сразу помчались по улочке. Потом Пятнашка перешёл на быстрый, вперевалочку, шаг – и остальные птицы последовали его примеру, но, завидев реку, вновь размахивая крыльями, подскакивая и взлетая, с шумом ворвались в воду…
Мать с дочерью поднялись на небольшой пологий пригорок с кустиком молодого ивняка. Катерина поставила под ним сумку с продуктами и расстелила на траве сложенное вдвое старое покрывало.
– Вот твоё место, доча, – сказала она и осмотрелась. – Я туточки тоже пасла гусей, когда была малой. Даже меньше тебя… Запомни: гусей двенадцать штук. А не сможешь посчитать, так и не надо…
– Я смогу, – неуверенно возразила Оля.
– Тогда считай так: десять штук и отдельно ещё двоих – это и будут все гуси. Они быстро накупаются и выйдут на бережок. Это утки часами бултыхаются в воде, а гусям боле нравится травку щипать… Сама в воду не лезь ни в коем разе! А то водяной утащит.
Оля боязливо посмотрела на речку с островками ряски и широких гладких листьев кубышек с жёлтыми цветами.
– А какой он водяной?
– Его никто не видел. На берег он никогда не выходит, ног нет. Только хвост, как у рыбы, и руки.
– А братик купается в реке – и ничего.
– Васе уже тринадцать. А водяной хватает только маленьких детушек, если взрослых рядом нет.
От страха и любопытства смуглые щёчки Оли разрумянились.
– А наших гусей он съел?
– Дурашка! Никого он не ест, окромя лягушек и карасей.
– А щук?
Катерина перехватила испуганный взгляд дочери и подосадовала, что излишне настращала её. Хотя лучше переусердствовать, чем (Господи, помилуй!) выловить из воды своё чадо бездыханным.
– Только мелких щучек, – улыбнулась она ободряюще. – У него рот маленький, аки у нашего поросяти.
Живо представив водяного с мордочкой поросёнка, рыбьим хвостом и длинными загребущими руками, Оля поёжилась и брезгливо сморщила вздёрнутый носик.
– А зачем тогда он ловит деток?
– Не знаю. По дурости, наверно. Ты, главное, в речку не лезь, и всё будет хорошо…Ой, заболтала ты меня, болтушка! – спохватилась Катерина и протянула дочери гибкий прутик. – Если гуси разбредутся, подгони их сюда поближе. А я как управлюсь по огороду, за вами приду…
Оставшись одна, Оля с минуту смотрела на речку, где кроме её гусей, плавали и ныряли чужие утки. Яркий красивый селезень, раскрыв клюв, схватил бабочку, проглотил и забавно – быстро-быстро – задёргал хвостом. Ближе к берегу качались широкие листья кувшинок: видимо, задевая их длинные тонкие стебли, под ними проплывала рыба.
– Гуси-гуси, не разбегайтесь, я здеся! – на всякий случай крикнула Оля и достала из сумки своего пупса.
– Кто это так плачет-заливается? А это Колюня, заинька мой, – глядя в его неподвижные голубые глаза, нежно проговорила она и сняла с него лоскут. – Да ты описялся, сикун маленький! Полежи голышом, на солнышке погрейся, покуда пелёнка высохнет. А я цветочков нарву…
На берегу одиночно и группами росли высокие ромашки, реже попадались васильки и лютики. Оля перебегала от цветка к цветку, что-то бормоча себе под нос или восторженно вскрикивая. Через несколько минут на покрывале лежал собранный ею пышный разноцветный букет. Вновь завернув Колюню в лоскут и перевязав узкой ленточкой, она отнесла его к кусту.
– Поспи в тенёчке, деточка, а то солнышко припекает. А я управляюсь
по делам и покормлю тебя, – важно сказала она и глянула на речку:
– Ой, а где мои гуси?
Одного она увидела на отмели. Остальные паслись на склоне пригорка. Как советовала мать, Оля пересчитала их:
– Получается десять и один. А где ещё один? – и она дрожащим от волнения голоском позвала: – Гуси-гуси…
В метрах трёх от неё послышался шорох, и из высокой травы показалась белая, с серой отметиной красноклювая голова.
– Пятнашка, родненький мой! А я напужалась, что ты потерялся, – рассмеялась Оля и, успокоившись, села на покрывало лицом к речке, чтоб видеть всех гусей.
– А мне мама новый сарафан пошьёт, – связывая травинкой несколько ромашек – начало венка – сообщила она Пятнашке. – С двумя оборками, а, может, с тремя, если захочу. А вместо завязок на плечиках будут бантики. И два кармашка с воланчиками. А у Люськи только один карман…
Гусь, пощипывая траву, медленно приближался к ней…
– У меня будет сарафан, красивше чем у неё. В десять раз! – увлечённо продолжала Оля. – Пусть обзавидуется. Вобче-то Люська хорошая, но хвастунишка – страсть! Как будто она лучше всех…
Словно заслушавшись, гусь поднял и склонил набок голову, потом опять уткнулся клювом траву.
Оля помолчала, занятая нелёгкой работой: приходилось укорачивать длинные стебли ромашек, да и гнулись они при плетении хуже, чем у давным-давно отцветших одуванчиков.
Остановившись напротив неё, Пятнашка вытянул вверх шею и замер. Только быстро вращались крохотные красные глазки. Оля протянула руку, чтоб погладить его по гладкой широкой спинке… Неожиданно зашипев и взмахнув крыльями, он попятился, упал на спину: неистово дрыгая лапками, перевернулся на живот и неуклюже побежал к речке. За ним, растопырив крылья, ринулось всё стадо.
– Чего это он, как шамашедший?– удивлённо произнесла Оля и машинально оглянулась.
Неподалёку от куста ивняка стояла большая серая собака ( как подумала девочка).
– Так это тебя гусь испужался! – улыбнулась она. – Откуда ты туточки взялась? А, из дома сбежала, – ответила она на свой вопрос. – Голодная, наверно. Я тебе пирожков чичас дам…
Девочка подошла к кусту, где находилась сумка, и на лбу пупса, лежавшего рядом на траве, увидела паука.
– Ишь, расселся на Колюне, поганец! Пошёл отседова! – возмутилась она и, смахнув нахальное насекомое на землю, достала свёрток, развернула и протянула собаке на ладошках пирожки...
– На, кушай...
Собака не шевелилась, двигались только глаза.
Оля опустила пирожки на землю и отступила на шаг.
– Не бойся, бери…
Собака по-прежнему не двигалась.
– Привереда какая! – вздохнула Оля. – А наш Бобик всё ел. Он недавно подох. Мама сказала: «От возраста». Когда я родилась, он уже был старый. А перед смертью совсем постарел. Когда я с ним игралась, он весело лаял и вилял хвостиком… – шмыгнув носом, она потянула подол к глазам, а когда их протёрла, собака стояла так близко, что можно было коснуться её вытянутой рукой…
Катерина собиралась прополоть сорняк на грядках моркови и свёклы, но, передумав, взяла серп и пошла в самый конец огорода, где разросшиеся крапива и амброзия подступили вплотную к картофельным посадкам.
Подгнивший расшатавшийся плетень, окружавший огород, решено было не обновлять, а вдоль него высадить ряд слив. Они разрослись, местами сцепившись корявыми веточками. Пробравшись между ними, Катерина глянула на пригорок, увидела фигурку дочки, бегавшей по лужайке: как раз в это время она собирала цветы.
Минут двадцать Катерина срезала серпом сорняки, потом опять пробралась к изгороди и глянула на пригорок, сразу отыскала взглядом дочь, сидевшую на траве, ивовый куст и рядом какую-то непонятную фигуру: то ли человека, склонившегося к земле, то ли телёнка, то ли собаки…
Встревожившись, Катерина едва не перемахнула плетень, но бежать напрямую по ухабам и оврагам, поросшим высокой травой, – значило, потерять время.
Вернувшись во двор, из него выскочив в проулок, Катерина побежала к речке по травянистой колее и, наконец, чётко разглядела, кто стоял – правда, уже не возле куста, а возле дочери…
Оля сначала прикоснулась к жёсткой шерсти собаки, потом погладила:
– Хорошая собачка, не кусачая…Сейчас мама придёт, и мы тебя заберём домой. Будешь у нас жить. Я тебе кашки дам. С маслицем. Мама такую вкусную кашу готовит – пальчики оближешь…
Катерина не слышала тихого нежного бормотания дочери, но хорошо видела её со спины: упавшую на голые плечики косынку, задравшийся помятый подол сарафана, длинные прямые ножки и ручонку, гладившую спину животного. Женщина пошла тихо, боясь не то что окриком, а неосторожным шагом спровоцировать такое большую собаку на агрессию. По пути женщина подобрала камень и сучковатую палку, но пока держала их опущенными.
Прежде ни в степи, ни в селе ей не встречались бродячие собаки: все сидели в своих дворах на привязи.
«Странная псина, – невольно удивилась Катерина. – Её гладят, а она стоит, как статуя, даже хвостом не вильнёт».
Вдруг собака повернула к ней морду – и у женщины от ужаса на мгновенье закружилась голова: это же волк! волк! И она отправила своё чадушко прямо ему в пасть!
Совладав с собой, Катерина приподняла руки, показывая волку камень и палку.
– Не смей трогать моего робёнка! – медленно продвигаясь вперёд, шептала она, не сводя глаз с морды зверя. – Не смей! Забирай всех гусей,
но мою Олюшку не тронь! Уходи, слышь!
Волк отвернулся.
– Да что ж тебе нужно, а? – простонала Катерина. – Я тебе самолично принесу самого жирного гуся! Сегодня же. Слышишь? Только уходи! Уходи!
Волк выскользнул из-под руки девочки и потрусил по степи влево: где-то там за горизонтом находился лес.
– Доченька, кровинка моя ненаглядная! – не сдерживая себя, закричала Катерина, подбегая и обнимая Олю. – Слава тебе Господи, пронесло! Пойдём домой. Быстро.
– Ты собачку напужала, а я хотела её к нам взять, – огорчённо сказала Оля.
– «Собачку»?! – Катерина нервно хихикнула. – Да зачем нам нужен… нужен чужой пёс. Возьмём щенка и сами вырастим…Идём скорей, меня морозит. Простыла, верно.
– Гусей надо забрать, – напомнила Оля.
– Сами придут. Пятнашка умный, дорогу знает.
– А если их украдут?
– Значит, так тому и быть, – обняв дочь за плечи, Катерина повела её к проулку.
– Ага! Я их берегла-берегла, считала-считала, а теперя пусть украдут?! – выкрикнула Оля, отталкивая мать. – Больше я никогда в жизни не пойду их пасти. Вот!
– Не пойдёшь, это точно. Обещаю тебе. Ну, не дуйся, донюшка.
Но сбитая с толку странным поведением матери, прервавшую к тому же чудесную прогулку возле речки, Оля, на редкость разговорчивая девочка,
больше не произнесла ни звука, а во дворе всполошилась:
– Мама, мы Колюню забыли! Пошли за ним.
– Я сама его заберу. Вечером. Скоро нужно ехать на дальний участок. Полоть кукурузу. Я обещала звеньевой. К конторе подъедет грузовик. Если опоздаем, пешком и до ночи не доберёмся к месту.
– Колюня там один, как ты не понимаешь! – от возмущения у девочки затряслись губы. – Его всякие пауки покусают. Его могут украсть.
– Не украдут. Там мало кто ходит. А украдут – не беда, другого пупса купим.
– Играй сама с ним, а мне нужен этот, поняла! Ты злая, плохая! – и Оля разревелась…
Гуси вернулись домой все до одного… Поздним вечером, когда домочадцы легли спать, Катерина тихонько выскользнула за двери, осторожно вошла в птичий загон. Светила полная луна, и она без труда отыскала самую жирную гусыню, зажала ей рукой клюв, чтоб та не закричала, и отнесла в закуток за сараем, где обычно резали птицу.
Оттуда вышла с мешком за плечами и направилась к реке. Возле ивняка вытряхнула его содержимое и крикнула, повернувшись лицом к степи:
– Я тебе принесла, что обещала. Забери и больше здесь не появляйся.
Там же под кустом Катерина, к своей радости, нашла Колюню.