Свинтицкий нес голову за волосы. Голова беззастенчиво раскачивалась в его правой руке из стороны в сторону: давно ей не жилось так привольно. Горло имело индустриальный вид, торча в небо сосредоточенной заводской трубой. Левой рукой Свинтицкий отгонял от нее мух, привлеченных необычностью человеческой анатомии.
К Свинтицкому приблизился Савченко. Его непомерная то тяжких дум башка давно сплющила шею и вросла в плечи, которыми он слишком часто пожимал, чтобы выразить миру презрение. Вид Свинтицкого мгновенно взбесил его.
– Это как следует понимать? – нахмурился Савченко так, что под давлением бровей его голова еще глубже осела в ключицы.
– А, это ты Савченко? – приветственно приподнял Свинтицкий голову, как фонарь, с которым хозяин встречает ночного гостя. – Я тебя не сразу узнал. Что ты желаешь понять в этот прекрасный день?
– Что ты себе позволяешь, Свинтицкий?
– А что тут такого? – громогласно протрубил небесам Свинтицкий, а физиономия его головы в правой руке расплылась в идиотской улыбке, которую Савченко, к счастью, не заметил.
– По-твоему, голова – это авоська для овощей?
– Мне так легче дышится, – пояснил Свинтицкий.
Его голос диафонически доносился из жерла горла и щели рта, тревожа Савченко своей расфокусированностью.
– Ты же голову коленями задеваешь! Где такое видано?
– Она так меньше болит от напряжения нервов и скачков погоды.
– Голову нужно держать высоко и гордо, чтобы широта обзора способствовала глубине миропонимания!
– Меньше знаешь, крепче спишь, – спошлил Свинтицкий. – А чтобы думать, мне все равно нужно под ноги смотреть.
– Что с того, что тебе легче дышится, если кислород все равно в мозг не поступает.
– Когда я раскачиваю голову, она прекрасно проветривается.
К тому моменту Савченко уже убедился в неотразимости аргументов своего оппонента, но упрямство человека, безвылазно укоренившегося в своем мировоззрении, не позволяло ему признать поражение.
– Ну, а если ты ее где забудешь? – скатился он с онтологических высот на ристалище презренной прагматики. – Пойдешь в гости и оставишь на полке для шляп, в прихожей.
– Как можно потерять голову? – резонно возразил Свинтицкий. – В случае разъединения теряется скорее тело, от которого все равно сплошные проблемы здоровья.
Савченко ощутил знакомое чувство беспомощности, которое посещало его всякий раз, когда ему требовалось быстро обернуться, не меняя положения корпуса.
– Тьфу на тебя! – плюнул Савченко, но поскольку у него не было шеи, позволявшей резким наклоном вперед сообщить плевку целенаправленный импульс, слюна размазалась у него по подбородку.
– Тьфу, – показательно вежливо сплюнул Свинтицкий себе под ноги. – Вот так, культурно и ненавязчиво. И дворник не осерчает. А дворников, Савченко, следует остерегаться даже в хорошую погоду.
Савченко утерся рукавом и заплакал мелкими злыми слезами.
– А когда я реву, – добил его Свинтицкий, – то поворачиваю голову к ляжкам, чтобы никто не видел моей минутной слабости даже считанные секунды.
Тогда Савченко стиснул зубы, сжал кулаки и ловко пнул голову Свинтицкого, так что она выскочила из его правой руки и покатилась по земле.
– Получай! – резюмировал Савченко итог карательной операции.
Голова Свинтицкого катилась, точно отвалившееся от телеги колесо, и размышляла, насколько это позволяли ей бугры, ухабы и прочие неровности дорожного покрытия:
«А этот Савченко похлеще любого дворника... Всегда себе говорил: не жди добра от людей с глубоко посаженными органами жизнедеятельности. Интересно, куда я качусь? И что со мной станется, если я безвылазно застряну в какой-нибудь канаве? А, с другой стороны, что со мною сделают, если отыщут? И как там без меня мое нечастное дорогое тело?»
А в это время застывшее в изумлении тело Свинтицкого слегка покачивалось на ветру. Савченко хотел подтолкнуть его к падению, чтобы довести свой триумф до апофеоза, но заметил невдалеке постового и двинулся прочь семенящей и шаркающей походкой навьюченного осла, назидательно бормоча себе под нос:
«А я тебя предупреждал, Свинтицкий: голову положено прочно носить на плечах».