Современные дети сложны - это бесспорно. В поисках проработанных решений я, будучи в отпуске, обратился к удачно, перед самым отъездом, подвернувшейся под руку книге "Педагогическая поэма" Макаренко, считающегося гуру в области воспитания трудных подростков.
Ход мыслей моих был примерно таков: "Понять подход, применить на практике, тем более, что с моими должно быть полегче - они ж не детдомовские, хоть и вредные!"
В толстенной книге, сразу же внушающей уважение уже одними своими 200 страницами, первые главы отведены рассказу о том, как завезли беспризорников и как мирными человеческими средствами Макаренко и его единомышленники несколько месяцев! пытались нормальными способами обратиться к совести, сердцу и разуму своих подопечных.
Те же вели себя вызывающе, хаос и неповиновение нарастали... В итоге, стало процветать воровство, беспредел, сотрудники сами убирали снег на территории, пока подопечные ходили на разбой и по ресторанам... В-общем, если исключить рестораны разбой и воровство из карманов, всё было прямо как у нас с нашими детьми.
В предвкушении педагогического чуда я жадно глотал страницу за страницей, как манны с неба, ожидая перелома в отношениях между воспитателями и воспитуемыми. И он наступил. Я ожидал чего угодно, но только не этого. Судите сами:
"И вот свершилось: я не удержался на педагогическом канате. В одно зимнее утро я предложил Задорову пойти нарубить дров для кухни. Услышал обычный задорно-веселый ответ:
— Иди сам наруби, много вас тут!
Впервые ко мне обратились на «ты».
В состоянии гнева и обиды, доведенный до отчаяния и остервенения всеми предшествующими месяцами, я размахнулся и ударил Задорова по щеке. Ударил сильно, он не удержался на ногах и повалился на печку. Я ударил второй раз, схватил его за шиворот, приподнял и ударил третий раз.
Я вдруг увидел, что он страшно испугался. Бледный, с трясущиммися руками, он поспешил надеть фуражку, потом снял ее и снова надел. Я, вероятно, еще бил бы его, но он тихо и со стоном прошептал:
— Простите, Антон Семенович…
Мой гнев был настолько дик и неумерен, что я чувствовал: скажи кто-нибудь слово против меня — я брошусь на всех, буду стремиться к убийству, к уничтожению этой своры бандитов. У меня в руках очутилась железная кочерга. Все пять воспитанников молча стояли у своих кроватей, Бурун что-то спешил поправить в костюме.
Я обернулся к ним и постучал кочергой по спинке кровати:
— Или всем немедленно отправляться в лес, на работу, или убираться из колонии к чертовой матери!
И вышел из спальни.
Пройдя к сараю, в котором находились наши инструменты, я взял топор и хмуро посматривал, как воспитанники разбирали топоры и пилы. У меня мелькнула мысль, что лучше в этот день не рубить лес — не давать воспитанникам топоров в руки, но было уже поздно: они получили все, что им полагалось. все равно. Я был готов на все, я решил, что даром свою жизнь не отдам. У меня в кармане был еще и револьвер.
Мы пошли в лес. Калина Иванович догнал меня и в страшном волнении зашептал:
— Что такое? Скажите на милость, чего это они такие добрые?
Я рассеяно глянул в голубые очи Пана и сказал:
— Скверно, брат, дело… Первый раз в жизни ударил человека"...
На этом месте я закрыл книгу и отложил её в сторону. Задумался. Ээх, Макаренко, Макаренко... Неужели другого пути не существует? Разве только выпустив наружу демона ярости и гнева, силой этого злобного духа можно привести несознательных людей в чувство и заставить уважать правила и следовать дисциплине?
Так я ничему и не научился. И по сей день думаю: не рано ли я остановился читать эту книгу? или всё-таки вовремя?