В обеих комнатах было сухо и пусто. Эти комнаты наполняла едкая тишина, воздух, запруженный электричеством, врезался в грудь кольями.
В этих комнатах, окруженных правильной сеткой грамотно поставленных костных решеток, среди тканей сердечных мышц, кровеносных потоков реял сернисто-серый туман, рассеиваемый периодическими всполохами рдяно-красного и насыщенно-синего цветов. В одной комнате хаос постепенно начал приходить в привычную циркуляцию, взъерошенная пыль начала оседать на дно в районе желудка и вызывать такой естественный физиологический спазм…
…в это время в другой, намного более маленькой комнате, раздался оглушительный взрыв. Левитирующее электричество с мощным вступлением распалось на языки пламени и перекинулось на сердечные желудочки, заставляя их плавиться как на раскаленной сковороде, начиняя наостренными иглами гортань и поливая рассудок серной кислотой. Но взрыв был не одиночным. И не мгновенным. Половину своей силы он отдал вовне в момент трансформации тока в огонь, а оставшийся запас растянул в пронзительный крик, скрип, скрежет, наполнив миниатюрную комнату страшной какофонией убийственных звуков...
*****
Мать заглянула в комнату к своему десятилетнему ребенку, чтобы осведомиться, чем он сейчас занят. Обычно ее дочь не ограничивалась собственной территорией, а захватывала еще ванную или кухню, но сейчас во всем доме стояло мертвое спокойствие. Девочка присела на край ковра подле окна, и с ее точки обзора подоконник перекрывал все до той степени, что было видно только небо, он проглатывал даже макушки деревьев.
Раньше их было трое, полноценное единение, но теперь из нее вынули кусок души и выбросили за дверь, которая закрылась за спиной уходящего в неизвестность отца.
…За ее спиной скрипнула дверь в ее комнату, звук растекся по сознанию болезненным воспоминанием, после чего спустился к горлу и сжал в металлических тисках судорожно бьющееся сердце. В этот момент остатки непереваренной тоски, ненависти и горечи вырвались наружу в рыданиях, сотрясающих стены и приводящих в движение мелкие предметы.
Мать быстро подошла к дочери, осторожно обняла и поцеловала в лоб. Ребенок уронил лицо в ладони и сдержанно, насколько это было в его власти, всхлипывал. Она понимала, что, истязая темными чувствами себя, заставляет ощущения матери вторить ее. Мысли съедали рассудок, пережевывали мозжечок и, громко чавкая, сплевывали ошметки на затемненный шумами слух. Она чувствовала себя словно без руки, или ноги, или одного легкого, или без половины челюсти - когда отнимают что-то дорогое, это всегда чувствуешь, даже если раньше ты не ставил этого на вершину своих ценностей. Но лишь отсутствие чего-либо указывает на его место в твоей жизни.
Девочка лишилась органа, но ее отец потерял гораздо больше - способность чувствовать в принципе. Если бы только по своей воле! Но он задушил в себе собственными руками страсть к жене и любовь к дочери. Его можно было бы обвинить в убийстве, если бы то предусматривал закон.
Но сейчас он вышел за пределы этого мира, сомкнувшегося вокруг женщины и ее ребенка, утонувших в объятиях друг друга, излучавших единственное тепло, способное сейчас их спасти.
*****
Господин М. сидел на практически вмятом в пол диване перед меркло блистающим пикселями экраном. Клавиатурные кнопки содрогались под ударами пальцев, как крошечных молоточков.
Один удар. Второй. Целая очередь.
Бетонная комната осыпалась вдоль и поперек бледно-лунной дымкой, щелчок, нераспознаваемый слухом, - и взгляд господина М. на пару секунд ослепил яркий свет. На экране всплыло окно, Интернет-вкладка, отобразившая рекламу. Электропроводов.
Так полюбившуюся господину М. тишь надрезал легкий, едва уловимый шепот. Затем в воздух вонзился шорох, почти шелест, похожий на перебирание стопы бумаг. Сердечный клапан на дне души взвизгнул в своем последнем рывке.
Шорох раздался на противоположном конце комнаты, но перепонки уже были не способны его выхватить из умиротворения скромной квартиры. Из-за нарастающего звона, такого механического и не похожего на обычные слуховые помехи.
Чувство тревоги нарастало, потому что господин М. ощущал кожей какое-то движение, но ничто не могло его сориентировать. Под ногами что-то дернулось. Мужчина похолодел. Застыл. Обнаженных щиколоток коснулась склизкая, угрожающе шипящая кожица, оставляя после своих прикосновений брезгливые ощущения.
Змеи? Да их отродясь не видывали снующими по квартирам мирных жителей, тем более просачивающимися неведомым образом сквозь стены, пока хозяева вне дома сорят собственным временем.
Господин М. дышал размеренно, периодически задерживая дыхание и прислушиваясь, но любые звуки предательски рассеивались. Фоновый, неощутимый шум разряжал атмосферу и превращал комнату в вакуумный куб.
Рывок. Прочнейшие петли из неорганического материала стянули до посинения запястья и лодыжки. Во рту появился механический привкус, электропровода лезли с монитора и, влекомые его крупной дрожью и периодическими вскриками от неестественности происходящего, удивления потери органов слуха, но обострившегося чувства осязания, в абсолютно гробовом безмолвии скользили по коже конечностей.
Искра. Разряд. И мужчина уже отчетливо ощущает возгорание на каждой клетке организма. Электричество проходит через нервы вплоть до головного мозга.
Тонкие иглы вонзаются в кончики пальцев, в гортань над кадыком, вопль, разрывающий воздушное пространство, срывается с губ мужчины от невыносимого напряжения, когда узенькие булавки входят в зрачки...
И он видит. На мониторе возникает слегка подернутая рябью помех картинка.
Сердце не колотится. Оно сжимается в полужидкую субстанцию и расползается в размноженном состоянии между металлических трубок, по которым с неуловимой скоростью носятся электроны. Их он уже ощущал. Вернее, ему транслировалась об этом только информация, потому что заместо нервных окончаний виднелись срезы плотной лески.
Игла прошла глубже и обожгла очередным разрядом темя, залив его затем ледяным потоком механического чувства. Холод вперемешку с неслабым напряжением переместился к лобной доле, парализуя оба полушария, а затем вонзаясь в место, где расположен мозжечок… теперь уже микросхемная пластинка, к которой вела капиллярная проволока.
Толчок, заставивший все тело подпрыгнуть на месте. Скрип. Утробный, дребезжащий и как будто исходящий изнутри. Действительно - изнутри. На месте сердца мужчина увидел у себя медную шестеренку, которая с торжественным гулом начала вращаться. Этим движением она выводила из спящего режима подсоединенные к ней детали меньшего калибра, металл больше походил на бронзу или латунь.
Иглы подались в обратную сторону и высунули свои острые головки из организма господина М.. На них не было крови… лишь вязкое, тягучее вещество желтоватого цвета, прозрачное. Больше походило на машинное масло.
Мужчина почувствовал резкую встряску, прошедшую вдоль всего позвоночника, вытянувшую его, точно по стойке смирно. Ногти на руках словно выдирали пассатижами с особой изощренной методичностью. Но они буквально плавились. Обугленные остатки срастались с потемневшей и погрубевшей кожей, походившей по текстуре на олово.
В отчаянии господин М. бросился в неудержимую лихорадочную истерию, уронив лицо в ладони, лишенные четких «линий жизни», как о них просторечно отзываются люди.
В окне двоилась луна. Меж полуоткрытых жалюзи проникал промозглый ночной ветер. По комнате разносился приглушенный гул работающего компьютерного процессора. По полу ползли в своем статичном спокойствии витиеватые тени от разбросанных вокруг стола проводов и узловатых веревок, похожих на канаты.
На подножие кресла глухо капала ржавчина, источаемая стеклярусными сферами, впаянными в оловянную фигуру.
*****
Солнце ударило в окно розовато-оранжевыми всполохами. Внизу прозвучала первая канонада выхлопных звуков ранних автомобилей.
Маленькая девочка поднялась с кровати и тяжело вдохнула свежий утренний воздух. Ночью так много кажется иллюзорным видением и злой шуткой. И только рассвет, подобно компасу, безошибочно наводит тебя на верный путь во времени.
Память. Засевшая заноза, против которой бессилен пинцет, и она не отторгается телом, а наоборот, вживается все глубже. Боль утихает, но только до тех пор, пока эту занозу случайно не заденешь.
Ребенок прошел до двери и взялся за ручку. Девочка ощутила отчетливый, но едва слышимый толчок с другой стороны.
- Мама? – неуверенно вопросила девочка.
Извне донеслось частое дыхание. Затем ширканье под самой дверью. Как когтями. Хорошо наточенными.
Девочка в недоумении отстранилась и потянулась было за будильником, увесистыми и, точно реликвия, переходившим в ее семье по наследству, а потому представлявшим из себя в какой-то мере холодное оружие. Но тут последовал сначала резкий удар, едва не накренивший ветхую дверь, справившую уже ни один юбилей, а затем... щелчок ключа в замочной скважине, прозвучавший как выстрел.
Двустворчатая дверь, стилизованная под царские времена, разошлась. На пороге стояла внушительных размеров мягкая игрушка. Белая, пушистая, с невероятно проницательными, ядовито-зелеными, глубокими глазами, зрительно выпирающими из овального тела, не имевшего четко очерченной головы. Да еще с такими волшебно-розовыми лапками, до которых так и тянуло дотронуться.
Игрушка улыбнулась и... поднялась в воздух, искусно паря и приближаясь к слегка ошеломленной девочке. Она становилась все более аморфной, соединяясь с воздухом едва ли не на молекулярном уровне и то увеличивая свою прозрачность, то уменьшая ее, приближаясь к своему первоначальному виду.
Девочка застыла, как перед нападением хищника, стараясь не делать резких движений. Что-то в этом милом, на первое восприятие, неведомом существе было отторгающим. И одновременно таким простым и естественным, что не вызывало никаких негативных подозрений.
Стремительным взмахом неземное создание пересекло расстояние, удержавшее его и девочку на дистанции разделения. И прежде, чем вонзиться ей в грудь оказавшимися довольно длинными зубами, игрушка посмотрела ребенку в глаза. В упор.
Но девочка не разглядела в этом взгляде ни толики злобы, ненависти или остервенения. Только глубокое сочувствие и не менее глубокую скорбь.
Существо пролетело сквозь плоть ребенка, не повредив ее, но с силой вонзив зубы в сердце. Оно вылетело со спины, окрашенное в агатовый, беспросветно-черный цвет, но его внешность не перестала казаться мягкой. Только глаза из насыщенно-изумрудного перешли в бледновато-серый и стали напоминать грубый алмаз.
Девочка жадно глотала ртом воздух, грудная клетка горела и одновременно невыносимо зудела. Она успела присесть на край все еще расстеленной кровати, чтобы в лежачем состоянии привести себя в норму.
Она хотела позвать маму, чтобы та убрала эту агрессивную тварь из ее комнаты, ведь, в ее возрасте родители все еще олицетворение иконы... Но существо опустилось на подоконник, взглянуло на нее в финальном броске, издало звук, похожий на хмыканье и чих одновременно, пару раз моргнув, точно подмигивая, и, сделав полноокружное сальто, скрылось за оконным стекло.
Девочка натянуто улыбнулась и почувствовала значительное облегчение. Теперь она могла безболезненно впускать кислород в легкие.
- Доченька, просыпайся, завтрак уже на столе! – объявила появившаяся в проходе мама.
Девочка плавно опустилась на пол, нацепила любимые меховые тапочки с кроличьими мордочками и декоративными ниточными усиками, и направилась прямо по курсу на кухню, чтобы полакомиться излюбленной яичницей с беконом и горячими тостами с малиновым чаем.
*****
Господин М. проснулся. С невероятными усилиями он поднялся с места и попытался сделать шаг влево-вправо. Ему не позволяли раскиданные по всем углам комнаты провода и линии передач. Он, смакуя досаду на пересохших за ночь губах, с особым сладострастием рванулся вперед и, схватив целую охапку, яростно дернул на себя.
Очередной всплеск света. Мужчина явственно испытал на себе соединение мощи каждого проводка, подкрепленного металлическими сплавами. Он изогнулся от поразившего его костра. Знакомого, но абсолютно безболезненного. К нему пришла только волна, прокатившаяся от макушки до пят, слегка оторвавшая его от земли, но не доставившая дискомфорта.
Мужчина, поняв, что его неистовство полностью выведено наружу, не глядя взял все необходимые вещи и вышел на улицу. Мимо сновал людской поток, безмерный в своем количестве и неутолимый в своей раздражительности.
Господин М. вновь обретенным слухом распознавал скрип, который издавали его внутренние шестеренки при мельчайшем движении, даже при переминании с ноги на ногу какой-нибудь рычажок да заскулит, и мужчине постоянно казалось, что он привлекает к себе недюжинное внимание. Можно ли было слышать столь быстро рассеивающийся звон железных звеньев цепи, которая теперь была ему заменой живым тканям человеческого организма?
В любом случае, он чувствовал на себе взгляды. Живые. Одна консервативно одетая женщина, весьма привлекательная лицом, но явно не вышедшая фигурой, прошла в паре сантиметров от него, коснувшись его бесчувственных стеклярусов глаз своим въедливым, юрким и стреляющим на поражение взором, какой обычно разжигает сильному полу сердца. Но мужчина практически не шелохнулся. Лишь поморщился, потому что искусственные глазницы начали испытывать нарастающее давление, словно неумелый мастер надламывал по кусочку наточенным долотом.
Затем откуда-то сзади выскочил ребенок дошкольного возраста, который весьма гибко извернулся, чтобы не столкнуться с мужчиной, но попытать счастья обогнать своего друга или старшего брата, на голову выше него. Мальчик лишь невесомо проскользнул по правой руке господина М..
Снова удар током. Но в нем было намешано ранее испытанное ощущение. Умиление. Одна из деталей внутри механической системы мужчины дрогнула и запульсировала. Смягчилась. Она больше не была создана из металлического основания. Железо трансформировалось обратно в ткань, сотворенную природой из плоти. Она не способна была больше ни быть частью циклического движения, ни оказывать должного сопротивления. Жернова бесчисленных стальных соединений разрывали и перетирали ее беззащитное тельце.
Боль пронзила господина М. шипастой небрежностью, целостность металлического каркаса рушилась, а съедаемая преобразившаяся шестеренка исчезала между соединительных рычагов, смешивая кровавые брызги с топливом, которое по всему механизму гоняла работа всей системы.
По мозговому процессору пошли помехи, что было порождением детского смеха, отдававшегося внутри господина М. отчетливыми ударами, похожими на гонг. В одну из микросхем словно выстрелили из арбалета.
Дочь всегда смеялась, стоило ему появиться на пороге дома поздно вечером.
Удар. На этот раз шестеренка покрупнее. Собственная стальная решетка обратилась в мясорубку, злостно отрывающую от него по куску и с невероятным наслаждением измельчающую тончайшую живую мышцу. Все же куда проще стерпеть серьезный порез или перелом, но перемалывать остатки самого себя – опять же – внутри себя гораздо неприятнее.
Железо срывалось с креплений и падало на уровень бедер. Тиски сжимались в неприсущих машинам сокращениях. В стеклярусах плавала дымка картин, отображавшая лицо дочери. Чувства, казалось, погребенные в недрах памяти, рассудка и души, ядерным взрывом разносили металлические балки и шарнирные конструкции.
Впереди пылал огонь. Он отчетливо просматривался сквозь стекло глазниц. Оранжевое стекло, как в зеркальных очках, вырвало силуэт девочки. Он шел как раз по той местности, где располагалась ее школа. Совсем рядом.
Подобно слабо скрепленному мосту, стальной каркас разлетался, шестеренки, еще сохранившие металлическую форму, давали эффект циркулярной пилы, вырезая внутри наскально-погребальные рисунки.
Вал зрительных изображений скатился на проснувшийся от комы разум и закрыл мужчине обзор на все прочее. Он уже даже не видел приближающийся силуэт дочери, готовой при любом его слове броситься на шею любимому родителю и простить. Даже ноющую рану, которую не затянет время, от которой не отвлекут никакие дурманящие увлечения.
Между ними проскользнул мощный оркестр, наигрывающий настолько увеселительную мелодию, что девочка повернула в его сторону голову и завороженно застыла на несколько минут.
10 секунд. Грудная клетка разлетается в осколках, напоминающих гильзы. Бесполезные пластины, точно штыри, вспарывают себе выход наружу.
30 секунд. Олово расходится в стороны, с едва заметным подвыванием.
50 секунд. Медная шестеренка, заменитель сердца со свистом проводит продольный разрез от горла до живота.
70 секунд. Тело расходится на две симметричные половины.
90 секунд. Изнутри извлекается сама по себе, напоминающая восставшую мумию фараона, белоснежная, мягкая игрушка с овальным тельцем и ясными, изумрудными глазами.
110 секунд. Пушистое существо черного цвета с пепельной радужкой вонзает наостренные зубы в ротовую полость белого существа.
130 секунд. Взрыв...
Им все и заканчивается.
И им все начинается.
*****
Девочка сидела около окна так, чтобы из него было видно только небо. Белоснежное от облаков, описывающих причудливые виражи там, высоко наверху, гонимые ветрами всех возможных направлений.
Наконец-то.
Наконец-то ветры царствуют в высших атмосферах.
Рядом, практически вплотную с ребенком сидела мягкая игрушка. Полностью белая, только глаза... гетерохромные. Один излучал малахитовую притягательность, другой же таил в себе серебристо-туманную смуту.
Девочка одной рукой обняла пушистого зверя, наклонила голову так, чтобы устроиться поудобнее и смотрела.
Смотрела на бескрайний штиль небес, до которых сегодня штормам и буреломным безумствам не достать.
Наконец-то.
Наконец-то и ее брешь покроет солеными водами легкий бриз. И если небесный штиль недолговечен, то морскую гладь своей уютной, глубоко запрятанной комнаты, она никому уже не даст всколыхнуть...