Мама Володи так и не смирилась с выбором сына, и предпочитала держаться от них подальше. Они с папой оплачивали счета за квартиру, но никогда не приезжали в гости, и не пылали желанием увидеть внука.
В самый первый раз, когда Марина хотела вместе с Володей заехать к ним и показать сына, свекровь сразу расставила все точки над i.
— Моя квартира не рассчитана на маленьких детей, — не утруждая себя показной вежливостью, сказала она. — Воспитывайте его у себя дома.
Сын не оправдал ее надежд – вместо женитьбы на хорошей девушке выбрал эту пэтэушницу. Вместо блестящей карьеры и лучшего будущего – жилье на съемной квартире. Элита не должна подпускать близко к себе плебеев, и разрушать не нами и не в наш век заведенное правильное устройство мира. Иначе мир рухнет.
Сегодня мама решила их навестить. Войдя в небольшую, со старыми обоями в цветочек, квартиру, на ребенка она даже не взглянула. Миша играл с игрушками, и не обратил внимания на вошедшую в дом шикарную женщину, пахнувшую дорогим парфюмом.
Сын помог маме раздеться, аккуратно повесив длинную серебристую шубу из норки на плечики. Он заметно лебезил перед мамой.
Разумеется, мама даже не подумала переобуться – без каблуков она могла показаться ниже ростом, а это было совершенно недопустимо. Казалось, что годы только прибавляют Лидии Анатольевне шарма. Видимо, у нее был очень хороший косметолог, сохраняющий ее природную красоту в целости и сохранности, а макияж как будто бы наложил дорогой мастер перед самым ее приходом в семью сына.
— Может быть, она и спать с мужем ложится всегда с прической и макияжем, — подумала Марина, и ей стало стыдно за себя. У нее-то на первом плане, что приготовить мужу и сыну, как перед ними расстелиться, чтобы им всегда было хорошо.
Впрочем, понятно, почему свекровь выглядит как английская королева – у Лидии Анатольевны всю жизнь все хозяйственные хлопоты берет на себя домработница. Все свободное время можно было полностью посвящать себе, а во время непыльной работы гулять по магазинам и салонам красоты.
— Уж не завидую ли я своей свекрови? — подумала про себя Марина, и постаралась отогнать подальше крамольные мысли. Все, о чем она думала, тут же отражалось на ее лице, сейчас стоило взять себя в руки, сохранить выдержку и проявить все возможное гостеприимство.
Старые половицы прогнулись под каблуками свекрови, и противно скрипнули. Мама поморщилась, как от зубной боли.
— Вы сами все решили, — напомнила она молодым, наверняка прочитав Маринины мысли, — теперь сами все и расхлебывайте.
— Как будто бы мы жалуемся и просим помощи, — подумала Марина.
Горячо любимый муж ее как будто бы даже не замечал, казалось, что Марина растворилась в воздухе и исчезла из комнаты. Сейчас она сама себе казалась невзрачной серой мышкой, подобранной в каком-то жутком бомжовском подвале, и по недоразумению принятой в приличную семью. Семья теперь вынуждена ее стыдиться, но на улицу выгнать не может – им не позволяет воспитание.
Марина, стараясь не замечать явно выраженного презрения и пренебрежения, налила маме чашку чая, достав с полочки купленную по случаю чайную пару из сервиза «Мадонна», открыла коробку с шоколадными конфетами.
— Вы что тут, конфетами питаетесь?! — язвительно сказала Лидия Анатольевна, и холеными пальчиками со свежим маникюром брезгливо повертела чашку перед собой. Как назло, Миша накануне уронил эксклюзивную кружечку, и отбил краешек красивой позолоченной ручки.
— Вот раньше, в прекрасные дореволюционные времена, существовала традиция – выбирать себе пару из хорошо известной семьи, чтобы материальное положение, образование, – все было примерно на одинаковом уровне, — задумчиво сказала мама, аристократически выпрямив спину и стараясь поудобнее усесться на скрипучем стуле. Фраза звучала как выдержка из трактата «Неравный брак», только иллюстрации на стене не хватало.
— Заскрипел, паскуда, ну как же вовремя! — обозлилась Марина на стул.
А на кого еще здесь можно было обозлиться, чтобы не пострадать от язвительных замечаний и колких намеков? Мама продолжала делать акцент на ее плебейском происхождении и абсолютном неравенстве по отношению к любимому сыночку.
— Если бы я была чайником, я бы закипела, — подумала Марина.
К счастью, надолго задерживаться в столь тесном и непрезентабельном помещении не входило в планы свекрови.
— Так и будете всю жизнь по съемным квартирам мыкаться, если мы вам не поможем. Это был твой выбор, сынок, — сказала она напоследок, и своей аристократической походкой с гордо выпрямленной спиной направилась к выходу.
Во дворе уже стояла машина такси, предусмотрительно вызванная Володей. За Лидией Анатольевной громко захлопнулась входная дверь.
Муж был зол, и не просто зол, а в бешенстве. Все прошло совсем не так, как он планировал, а Марина, вместо того, чтобы расстелиться ковриком перед любимой мамочкой, умудрилась все испортить.
— Ты что, не могла понравиться моей маме? — резко спросил он.
— А что, твоей маме можно понравиться? — не сдержалась она.
Марина еще не знала, что ни одному мужчине нельзя говорить ничего о его родителях. Лучше вообще ничего – ни хорошего, ни плохого. В конце концов, это его родители, пусть, если хочет, их любит, если не хочет – не любит. Хочет – стелется перед ними, не хочет – не стелется. Ее это совершенно не касается.
— Не смей открывать свой поганый рот, когда муж тебе говорит, как нужно себя вести, — он взбесился, и со всего размаху ударил ее по щеке.
Марина открыла рот от неожиданности и изумления, а слезы тут же приготовились пролиться водопадом из широко распахнутых глаз.
— Не смей корчить обиженные гримасы, — взвизгнул муж, — все ваши детдомовские повадки, сопли и слезы мы уже давно изучили.
В тот вечер он впервые избил ее.
— Ты вела себя по-хамски, — сказал он, — пусть это станет для тебя наукой, чтобы ты свой рот лишний раз не открывала перед порядочными людьми! И посмей мне только сказать еще хоть одно слово о моей маме! Ты и мизинца ее не стоишь!
После визита мамы он не разговаривал с ней две недели. Молча приходил, молча раздевался, переобуваясь в приготовленные Мариной домашние тапочки, молча шел на кухню, ужинал и молча ложился спать.
В нем росло раздражение. Марина старалась стать как можно незаметнее, готовить ужин заранее, чтобы быстро накрыть на стол и уйти читать ребенку сказку.
После периода молчания наступил период воспитания. Она стала бояться того момента, когда он приходит с работы, ужинает с недовольной гримасой, а потом начинает учить ее жизни, часто применяя насилие.
Дальше становилось только хуже. Она не могла ни пискнуть, ни крикнуть – сын мог услышать, и перепугаться. Марина молча терпела побои, скрывала синяки и ссадины.
Ничто так не пьянит, как ощущение власти над беззащитной женщиной, за которую совершенно некому заступиться.
— Его можно понять, — думала Марина, — попробуй-ка с этими солдатами управляться, весь день на нервах.
В тот день муж пришел особенно злой. С порога он уловил запах картошки с грибами, пережаренной и немного пригоревшей.
Не разуваясь, он прошел на кухню, и увидел пригоревшую картошку.
— Что за угли ты тут приготовила? — нервно и злобно спросил муж, и со всего размаху выбросил картошку в мусорку вместе со сковородой.
Он вышел из себя, и накинулся на Марину.
— Не умеешь – не берись, — зло говорил он, — сука, навязалась на мою голову. Всю жизнь мне испоганила.
Он наносил ей удары сверху вниз – по плечам, по груди, как будто бы отбивая дробь на барабанах, ритмично и методично. Она закрыла лицо руками. Ей казалось, что он бьет не ее, а свою судьбу, заставившую его усыновить чужого ребенка и жить теперь с его матерью, которую он не любит, а только терпит из жалости.
— Его можно понять, — думала Марина, — а что бы я чувствовала на его месте?
Везде, где они появлялись втроем, – в парке, на детской площадке, в магазине, просто на улице, – тут же находились доброжелатели, которые сначала восхищались чудным ребеночком с прекрасными шоколадно-карими глазами, а потом, качая головой, сочувственно говорили:
— Ой, а как же у такого светловолосого папы родился сын с такими угольно черными волосами?
Доброжелатели произносили свои тирады разными словами, но смысл всегда сводился к одному – почему? Почему карие глаза? Почему смуглая кожа? Почему ребенок не похож на отца?
Марине хотелось плюнуть очередному интересующемуся в лицо, и спросить:
— А Вас, что, в детстве совершенно некому было воспитывать? Почему, почему вы все такие любопытные, такие всезнающие, и такие невоспитанные? Зачем вы лезете в чужую жизнь, зачем расспрашиваете, зачем судите?
Разве ей, не получившей высшего образования, необразованной работнице фабрики, могло придти когда-нибудь в голову обсуждать чужого малыша, чужого мужа, чужую семью?
— Как люди злы, лицемерны и глупы, — с горечью думала Марина, выслушивая очередное умозаключение образованных и знающих доброхотов.
Но оставалось возмущаться лишь внутри себя – любой ответ на лицемерный интерес очередного доброжелателя рождал целый диалог, монолог, и размеренное покачивание головой, означающее только то, что собеседник сделал для себя глубокомысленные выводы, а ее уличил в лицемерии, во вранье, либо утаивании правды.
Теперь она старалась на улице держаться как можно дальше от оживленных мест, гуляя с ребенком в глухих уголках парков или на безлюдных улицах, а приходя домой, делалась незаметной тенью. Увидев, что Марина покорно молчит, муж совсем распоясался. Он начал приходить со службы и систематически избивать ее.
Конечно же, он не был закоренелым преступником – на следующий день ему становилось стыдно, он привозил ей подарки, извинялся, баловал Мишу, задаривая его игрушками. По количеству радиоуправляемых машинок у ребенка можно было с легкостью посчитать нервные срывы супруга.
Сегодня он пришел со службы и принес Мише большую радиоуправляемую машину. Таких не было ни у кого – папе Павлу Михайловичу привезли ее из самой Японии. Машина управлялась и педалями, и пультом, у нее был настоящий кожаный руль, и брезентовый откидной верх.
Миша от радости не знал, какую включить кнопку – в огромной белой машине звучала музыка, и включался настоящий свет, и ближний, и дальний. Он сел на сиденье, и папа спросил, нажав одновременно кнопку скорости на пульте:
— Ты хочешь поехать? А права есть у тебя?
Машина взревела, как рассерженный зверь, фары загорелись рассеянным синим светом, и автомобиль рванул с места. Но, не успев доехать до противоположного угла комнаты, водитель неожиданно столкнулся с препятствием – огромным медведем, спокойно, развалившись всем своим мохнатым телом, сидевшим у мягкого кресла.
— Наезд на пешехода! — сказал муж, — дружище, ты отдавил Мишке лапу!
Миша тут же продекламировал стихи:
Завели машину с папой,
Отдавили Мишке лапу.
Все равно его не брошу,
Потому что он хороший!
Вместе с папой они покатились со смеху, а Марина утирала слезы радости, забыв о прежних горестях. Подумаешь, житейские истории, всякое бывает в семейной жизни. Что это за семья, в которой не бывает размолвок? Вон как они любят друг друга, обнимаются и веселятся! Все будет хорошо!
книга на ридеро Марина Орфан Обреченная