Исповедь
Никто, ни один не знал, как она страдала. Ибо ни одна земная женщина не любила так Сына Божия.
В первый миг, как Его увидела, охватило Марию отчаяние и любовь, сильнее раскаяния, опустилась к ней с неба на; землю. И прозрели глаза ее блудные, от Его ослепнув сияния. Как полюбит родник хрустальнейший воду в сточной канаве грязную? И что делать ей теперь, грешнице, чтоб Его заслужить прощение?
И Мария горько заплакала, и пошла за Ним собачонкою, поедая глазами Учителя, но не смея к Нему приблизиться, о земном, телесном не думая. Полюбила Мария Спасителя за Его чистоту безгрешную да за доброту беспредельную.
Пусть не стать ей Его апостолом, но сидела она, Его слушая, глаза в Него вперив огромные. И омыв слезой ноги Спасителя, утерев волосами прекрасными, умащала их миром и лилии галилейские пред Ним ставила.
И страшнее того, что был за ней, новый грех Магдалину мучает, травит душу ее ядом ревности. Велика любовь Иисусова, и для всех она цветет поровну. Не возьмет он Марию за руку, и не быть ей его невестою.
Даже мать его непорочная не желает принять, что сын ее отдан Господу на заклание, грехов мира во искупление. На Голгофе одной Марии и другой суждено потерять его.
Но все ж было то счастье великое, несказанное с мукой счастие.
А что же потом было? Скажи.
Были три черных дня, когда солнце и луна сошли с небосклона, и разверзлась под небом бездна, и загрохотало оно громом. Тогда время остановилось, и казалось, что уж не встанет больше солнце над нищей землею.
Время перестало бежать, когда водрузили его на крест. А до того, что же ты не скажешь, что было до того?
Могут ли уста человеческие сказать то, что было до того? Бог знает, пока она была блудницей, с ней всякое делали, но такого с нею не делали. Чтоб гвоздем да в живое, что только целовать можно. Это ж надо вначале разодрать кожу, разорвать вены, раздробить кости. Больно, больно, мальчик мой, о, как больно! Как гвоздем одним – пожалели второго! – пригвоздили стопы, что Мария часто – нет, как редко! – обнимала.
И ладоней она, бывало, касалась губами, но так редко, боясь, что заподозрят ее в грешном!
Ох, глупая, да о чем же ты, о пустом. Ведь уже проткнуты и ладони, и стопы, и нежную голову колет венец терновый (ах, больно, нет сил терпеть!). И покраснели озера в мире все, раз покраснели очи небесные, и залила кровь чело бледное. Утереть бы ее да подставить ладони свои никчемные, бесполезные под шипы терновые, лишь бы лица не касались невинного.
Петр проклятый, отрекся трижды, все они хороши, ученики – послушались, не смогли отстоять учителя. Я бы бодрствовала там с тобой, на что они тебе, Господи? Почто с собою не взял, Господи? Я бы вырвала меч у разбойников и, как тигрица защищает тигренка, бросалась бы на них, а пуще всего на поганого предателя. Никто не страшен был бы тебе за моей спиною, господи!
да ведь убийство грех, не велел нам Учитель
дороже жизнь его любых заповедей
но ведь будешь с Ним ты лишь до смерти, а потом в пути отправитесь разные. Не увидишь в аду ты Господа. И покинуть нельзя жизнь постылую, коли есть надежда на встречу с Ним.
Не об том затеяла спорить ты. Все равно тебя уж там не было.
Посмотри, как кровь течет по кресту деревянному, как облепили мухи Спасителя, как надломлены две руки его. И некому отогнать муху с лица прекрасного, поднести воду к губам пересохшим.
И остановилось время, и стояло проклятое, ни вперед, ни назад, и вздымалась тяжко грудь Спасителя, и не видел он ни ее, ни матери. Видел он лишь судьбу человеческую – не зря ль душу за них отдал, Господи?
Но разверзлось небо над бездною, и проткнули ребро Иисусово, и закапала кровь, и глава его на плечо, бессильная, рухнула. И погасли две ясных звездочки, две звезды для Марии на; небе.
И не всходили больше ни звезды, ни луна, ни солнце для Магдалины, и погрузилось во мрак все, и одна радость была ей: его обнимать колени. Никогда она прежде так их не обнимала. И лучше б еще не обнимала столько же.
Одна мать знала, как страдает Мария. Никого больше не могла Магдалина видеть. И прожили они страшных два вечера: первый плакали, второй молились. В утро светлое воскресения уже радовались за Спасителя, что достиг он предназначения. И почти смеялись уж женщины, ибо Дева Мария рассказывала, как играла с Иисусом маленьким, целовала ручки и пяточки, и заливался он смехом проказливым.
Но плакала Мария украдкою и во второй, и в третий день, и выплакала все глаза свои – потому, видать, и ослепла.
Ибо только слепая могла не признать Творца в садовнике.
Велика была ее радость, точно снег, затопивший горы. И бросилась она на колени, его обнять уж готова, к ногам прижаться устами, проверить, точно живой ли. Но и этого лишил Бог Марию – не позволил себя коснуться.
Но воспело сердце Марии, воспылало живой любовью. И бежали годы до встречи в небесах, словно дни пред свиданием.
Всепрощающ Господь: однажды он простил и прелюбодейку, и Марию со страстью греховной на престол вознес рядом с собою. Но поставил ей наказание: все терзается она ревностью, все не стать ей его любимою ученицей, рабой, невестою. Но закончится испытание, и настанет пора прощения: он посадит ее с собой за руку, и любовь воссияет их чистая.