(из сборника «Годы кадетские 1963-1970. Киевское СВУ.»
"Беда принуждает ко лжи даже честных"
Публий Сир (85–43 гг. до н.
э.), древнеримский поэт
В выпускном, 11 классе я продолжал интенсивно работать над выполнением обещания, которое дал генералу Б.М. Кибардину (см. « 20. Беседа с генералом поворот судьбы».), то есть всё своё свободное время тратил на повышения уровня знаний по физике и математике. Как уже писал в других главах моих кадетских воспоминаний, времени не хватало катастрофически, ведь помимо повторения пройденного за все годы, нужно было учить и новый материал по всем предметам и некоторым новым, таким как - «обществоведение», где почти все определения нужно было заучивать наизусть (например формулировку понятия «коммунизма») и «военный перевод», ( экзамен на присвоение квалификации военного переводчика по английскому языку мы сдавали вместе с госэкзаменами).
Для того, чтобы успеть всё, нужно было выработать чёткую программу занятий: определить общий объем необходимого для повторения и изучения материала по приоритетам, его распределение по времени, количество задач, которые нужно было решить и количество новых слов и текстов по английскому, которые нужно было выучить за день, месяц и в целом до окончания обучения.
Поэтому я старался использовать любое возможное время: комсомольские собрания, уроки второстепенных предметов, общественные, культурные и увеселительные мероприятия. Пришлось пожертвовать в том числе и увольнениями в город.
Для того, чтобы пойти в увольнение нужно было записаться заранее в список, тщательно подготовить внешний вид. В увольнение отпускали только в парадном обмундировании: мундире с брюками на выпуск и в ботинках. Всё нужно было тщательно вычистить и выгладить. Иногда требовалось привести в порядок (укоротить, как правило,) причёску (это делали сами друг другу). Не допускались и нарушения формы одежды: расклешенные брюки, укороченные козырьки фуражек и т.п. поэтому пришлось бы уделить определённое время и на привидение всего этого в порядок. Получение в назначенное время парадной формы в каптерке, переодевание, длительное ожидание и прохождение осмотров внешнего вида - сначала дежурным по роте, а потом дежурным по училищу, раздача увольнительных, проверка документов, инструктаж и т.п. тоже требовало не мало времени.
Однако без всего этого можно было обойтись очень просто: ходить не в увольнение, а в самовольные отлучки.
Ведь практически с утра и вечера нас никто в воскресенье не беспокоил и не проверял.
Поэтому обычно после завтрака в воскресенье я потихоньку одевал шинель и в повседневной форме, а в сапогах и гимнастерке я чувствовал себя намного привычнее и комфортнее, чем в несколько сковывающем движения мундире со стоящим воротником, отправлялся домой. Добираться было удобно- пешком до Печерского моста возле которого останавливался автобус 77, шедший прямиком до Ленинградской площади, откуда нужно было пройти через двор до улицы Строителей, где жили мои мать с братом. За 6 лет в училище я ни разу на этом маршруте не встречал гарнизонных патрулей или училищных офицеров, которые моги бы меня знать в лицо, тем не менее пробирался по улицам очень осторожно, зорко просматривая каждую улицу перед тем, как вступить на неё, по возможности использовал для передвижения дворы.
В училище мы всегда мылись в своей училищной бане, где, как и в обычной в те годы городской, нужно было набирать воду в тазики из нескольких общих кранов с горячей и холодной водой. Хотя в зале было и несколько душей, но к ним обычно было много желающих. Для экономии времени в старших классах в бане я только менял белье, а мылся дома, в ванной, заодно и отогреваясь, подолгу лёжа в горячей воде и изгоняя холод, в избытке накопившийся в теле за неделю на гарнизонных тренировках к параду на взлётной полосе завода Антонова.
Что было особенно важно, дома мне никто не мешал, заниматься было очень удобно и моя подготовка проходила намного продуктивнее, чем в училище, где класс в выходные превращался в проходной двор, куда постоянно заходили все, кому ни лень и, естественно, сильно отвлекали внимание.
Однажды, это было зимой, вечером в воскресенье, как уже обычно, закончив занятия дома, я отправился в училище. Домой тогда всегда ездил с доставшимся от старшего брата солидным кожаным портфелем. в котором носил необходимые для занятий учебники. Уходил из училища и возвращался я обычно через забор, так было короче и не было риска столкнуться с кем-нибудь из училищных офицеров, которые как выпускника-семилетника почти все хорошо знали меня в лицо.
Думая о своём, я машинально осмотрел при подходе к забору окружающую местность на углу улицы Лейтенантской и бульвара Леси Украинки, там, где я обычно перелезал через забор. Сами улицы с наступлением темноты освещавшиеся уже уличным освещением просматривались хорошо и были совершенно безлюдны. Не спеша подошёл к и, поставив портфель в прорезь в бетонном заборе, одним махом перемахнул через него на территорию училища. И тут я сильно ошибся, не подумав, что с внутренней стороны забора может кто-то находиться. Там в палисаднике, располагавшемся между забором и зданием училища и отделенным от него асфальтированной дорогой, по которой мы каждое утро на физзарядке нарезали круги вокруг училища, обычно никогда никого не было. Зимой этот палисадник был покрыт снегом, со следами видимо таких же любителей нетрадиционного выхода из училища, как и я. Место это не освещалось и, естественно, совсем не просматривалось с улицы.
Но к несчастью, именно там в это время расположился в засаде училищный патруль- старший сержант сверхсрочной службы и двое суворовцев первогодков из 9 класса. Сверхсрочник был в училище то ли фотографом, то ли художником, а может комсомольским работником, сейчас это уже не вспомнить точно. Мы не раз встречались с ним в училищных коридорах, правда, никогда не общались лично. Но он очевидно хорошо знал, что я из выпускной, первой роты подполковника В.П. Салаты. Возможно знал и мою фамилию. А поэтому бежать от него не имело смысла, тем более с объемным и тяжелым портфелем, набитым учебниками. Да и это было мне уже не к лицу, всё-таки я был выпускником, да ещё последним семилетником*, с присущим каждому уважающему себя кадету, высоким чувством собственного достоинства.
Сержант, естественно, на следующий день, сообщил о моей самовольной отлучке командиру нашей роты и тот вызвал меня в канцелярию. Что оставалось делать? Признать свою вину? Но это было чревато неприятностями. Взыскание: наряд, или неувольнение меня не пугали. Гораздо хуже было бы, если в наказание мне откажут после окончания СВУ в поступлении в училище связи, куда я готовился и о чем договорился с генералом.
Пришлось отрицать очевидное, надеясь, что неправдоподобность моей версии случившегося как раз сыграет в мою пользу. Я изложил нелепое, на первый взгляд, малоубедительное, но тем не менее всё же возможное объяснение.
Мол, да, я перелезал через забор. Формально нарушил правила, не отрицаю. Но в самовольной отлучке то фактически не был. Ко мне приходил брат, он старше меня, ему уже 25 лет, вечно спешит, и чтобы сэкономить время, мы договорись встретится у забора на углу.
Он передал в портфеле кое-какие учебники и гостинцы: булочки и сладости. Мне было неудобно разговаривать через забор и я просто перемахнул через него, поговорил с братом и перелез обратно. А тут как раз и столкнулся с патрулём.
Моё объяснение обескуражило командира роты. Вроде бы с одной стороны полная чушь, но с другой стороны именно своей нелепостью и простотой вызывает сомнения: а вдруг и на самом деле так, ведь чего только в жизни не бывает? Можно было с чистой совестью замять дело, ограничившись порицанием. Я ведь был на хорошем счету к тому времени, секретарь комсомольского бюро взвода, учился уже только на 4 и 5, да и вешать на роту лишнее нарушение желания у подполковника очевидно не было. Старший сержант видимо никому больше из командования училища о происшествии не докладывал.
В конце концов меня вызвали на совещание ротного командования. Помимо В.П. Салаты, там были другие офицеры роты, секретарь парткома - преподаватель английского языка Г.Е. Тительман и молодая учительница Елена Краснянская, она тогда была уже коммунистом и членом комсомольского бюро роты. Пришлось, приняв виноватый вид, в подробностях повторить историю еще раз. Разумеется опросили и задержавшего меня старшего сержанта и даже молодых суворовцев, а потом все ещё очень долго уговаривали сознаться и рассказать правду, взывая к совести. Но я, как партизан, упорно стоял на своём. Наконец отпустили и долго совещались сами.
Я не ожидал ничего хорошего, но как ни странно, всё закончилась ничем. Мне почему-то не сообщили своего решения, и не наложили взыскания. О моей самовольной отлучке не объявили перед строем роты, как это всегда бывало с другими нарушителями дисциплины, меня не рассматривали и не клеймили позором на комсомольском собрании, не вызвали и на бюро ВЛКСМ.
А к весенним каникулам всё и совсем забылось.
Вся эта история тогда хорошо потрепала мне нервы, но и дала возможность извлечь полезный урок. В высшем военном училище, куда я готовился поступать, безусловно в подобной ситуации мне не удастся так легко отделаться. Меры воздействия там наверняка более строгие, чем в суворовском военном училище, где нам в вопросах выполнения требований дисциплины делали некоторые послабления. Вывод был один: там самовольные отлучки желательно не допускать. Из этого я и исходил в последующие пять лет, в Киевском высшем военном инженерном училище связи.
На фото - училище в конце 60-х , вид с бульвара Леси Украинки, хорошо виден забор и палисадник.
Примечания:
* "семилетники" - наш выпуск был последний 7-летний, мы учились с 1963 по 1970 года, оканчивая 11 классов. В 1964 году училище перешло на 3-х, а потом и на 2х летние сроки обучения с 10 летней программой.