ГЛАВА 33.
Сестры Нина и Татьяна Вавиловы не выглядели красавицами. Среди сверстниц вряд ли кто-нибудь выделил их взглядом, разве что за осанку, свойственную тем, кто занимается балетом. Иные девочки берут живостью общения, им во внешности прощают многое, называют «милашками», и с удовольствием приглашают в компанию. Но сестры не принадлежали к этому типу.
Поэтому мир мало интересовался ими, как, впрочем, и они миром. И всё потому, что в отсутствии нормальной семьи девочки выглядели странно в обществе. Когда они выражали свое мнение о человеческих отношениях или моральных ценностях, с ними старались не продолжать разговор.
Конечно, с годами сестры изменилась, и в достаточно зрелом возрасте были, вполне себе социальны. Но на момент нашей встречи они желали общаться только между собой, от чего выглядели не по возрасту высокомерными. Мне кажется, что одной из причин моего появления в доме на набережной Москвы–реки было решение Марины Юрьевны таким образом воздействовать на сестер, поскольку все другие возможности изменить их в лучшую сторону она исчерпала. А впрочем, ход мыслей тети Марины всегда был неизвестен. Умом тетю не представлялось возможным понять, лишь почувствовать ее настроение.
Тщательно скрываемую нелюбовь к Марине Юрьевне, сестры, естественно, перенесли и на меня. Хотя, как детдомовец, я умел налаживать отношения. Для меня это был не только вопрос выживания, я чистосердечно хотел иметь с людьми хорошие отношения. Но что я мог сделать, если сестры постоянно находились в своей комнате?
Поиграть с ними, или узнать что-нибудь о школе, где они учились, и куда меня тоже определили, не представлялось возможным. А Марина Юрьевна по вечерам работала в кассе, возвращалась поздно, и не могла знать, насколько «дружелюбна» атмосфера в семье. Чтобы не огорчать тетю, я придумывал позитивные истории, позволяющие ей предположить, что у нас все в полном порядке.
Следует заметить, что жившие на ферме девочки не играли с мальчиками, центром их внимания была Валерия Ким. Поэтому наш «пацанский» коллектив «варился в собственном соку». Определенное пренебрежение правилами гигиены считалось нормой. К примеру, мы не пользовались носовыми платками. Да и зачем они на природе, где даже туалетную бумагу заменяли листья лопухов? Что касается одежды, то, когда стираешь ее сам и руками, поневоле смиряешься, что белое становится неисправимо серым. И начинаешь считать, что масляные пятна, полученные от возни с трактором, только украшают брюки настоящего мужчины.
Помимо этих недостатков, у меня полностью отсутствовал этикет поведения за столом. К примеру, сестры пользовались бумажными салфетками, я же брал хлеб из хлебницы голыми пальцами. А в то время кожа на руках у меня была грубой и с настолько въевшейся грязью, что ее не представлялось возможным отмыть. Девочки отказывались сидеть рядом со мной, их « тошнило». Они кушали, когда я уходил с кухни.
Так же сестры всякий раз переглядывались и морщились, едва я употреблял в своей речи «неприличные» слова – «ложить», «ехай», и им подобные. Своей реакцией они желали показать, что я – неотесанная деревенщина, и никогда не буду им ровней.
В общем, сестры всячески старались найти во мне отрицательные черты, и ткнуть в них носом. Чтобы я не думал приставать с вопросом, почему, раз уж нам выпало жить вместе, они не только не дружат со мной, но и противятся даже нейтральным контактам.
Прологом к установлению взаимопонимания между нами стала история с котенком. Как-то ненастным зимним днем маленькое рыжее существо оказалось возле двери, жалобно мяукая от боли в лапках. Они были поранены битым стеклом, которого так много в Москве под снегом. Сестры пожалели котенка, занесли в квартиру, но что с ним делать дальше, не придумали. Они просто положили его в своей комнате, возле батареи отопления, и накрыли старой газетой.
Девочки хорошо понимали, что Марина Юрьевна не разрешит оставить животное в такой квартире, как наша. Они дождались, когда я вернусь из школьного бассейна, и, как ни коробило их идти на сближение, показали котенка мне.
Конечно не потому, что сестры потешили мое самолюбие, а из милосердия, я принялся оказывать помощь. Вспомнил, как помогал Марии Ивановне с такими же, найденными на улице, больными кошками. Сбегал в аптеку за жидким антибиотиком, вскрыл ампулу, и залил котенку в рот. А лапы промыл антисептиком и перевязал, как умел.
К утру больному стало легче, он попил молока. Однако долго пребывать в комнате у сестер он не мог, и мы с ужасом ждали, когда тайна откроется. К счастью, на стене дома появились размноженные на ксероксе объявления о пропаже котенка.
Втроем, страшно гордясь собой, мы отнесли животное к страдающей без любимца хозяйке. Она нас хорошо приняла, расхвалила за милосердие, и вознаградила коробкой конфет. На обратном пути девочки сделали то, что до этого случая казалось невозможным: они разделили конфеты на три части, и одну торжественно вручили мне.
Следующая причина, заставившая девочек пересмотреть наши отношения, оказалась довольно неожиданной. Они вдруг заметили, что старшие девочки, пользующиеся в школе определенным авторитетом, общаться с которыми было престижно (все–таки Москва, школа в центре, дети делились на детей «простых» и не «не простых» родителей) включили сестер в свой круг общения. Стали приглашать на дни рождения, или просто провести время вместе. Но… при условии, что сестры придут со мной.
Кличка «красавчик», так раздражающая меня в детдоме, и, естественно, о которой я предпочитал не распространяться, почему-то опять, применительно ко мне, возникла на новом месте жительства. Я был на год старше Татьяны, на два года старше Нины, но ровесником тем девочкам, что хотели меня видеть. И сестрам периодически приходилось просить меня об одолжении: чтобы я пошел с ними туда, куда им очень хотелось попасть.
По доброте душевной я соглашался, поскольку считал сестер такими же сиротами, как и я, которые в отсутствии полноценной семьи нуждаются в мелких радостях жизни. Хотя, пресыщенность московских детей из «высшего света» вызывала у меня отвращение. Я на этих званых мероприятиях, до которых девочки были так охочи, лишь улыбался, боясь сказать лишнего и испортить праздник.
Гораздо свободнее я чувствовал себя у Кимов, где, как и договорились взрослые, проводил каникулы. Причем постепенно Марина Юрьевна стала доверять Кимам, а те тете, и до такой степени, что простили ей даже мужа – алкоголика. В результате летом дачу Кимов посещали сестры, а зимой Валерия, приезжая в Москву за врачебной консультацией, ночевала в нашей квартире.
Идиллию тех лет нарушил лишь несчастный случай, как-то произошедший со мной на ферме. Нина раззадорила меня прыгнуть в речку с высокого дерева, а не с берега, как это делали все. Поскольку мне самому хотелось показать себя перед деревенскими ребятами, я прыгнул. Вышло красиво, но под водой я ударился о корягу и сломал руку. Хорошо еще, что с нами был Миша, самый старший из нас. Он нырнул за мной и спас от верной смерти: от болевого шока я не мог сам всплыть на поверхность.
Сломанная рука создала мне неодолимое препятствие, как на спортивной стезе, так и на пути овладения музыкальными инструментами. Марина Юрьевна вынуждена была оставить мне репетиторов только по вокалу и сценическому мастерству, чему я только обрадовался. У меня появилась возможность факультативно посещать занятия по информатике и записаться в радиотехнический кружок.