Возможно, он и не один такой добренький?

               

      Старушка  соседка,  каждое  утро  ездившая  на  трамвае  в  поликлинику,  где  работала  гардеробщицей,  перед  сидящими  на  лавочке  бабулями  не  уставала искренне  расхваливать  соседа лицеиста  Никитку,  который  вместе  с  ней  ездил  по  тому  же  маршруту.  Почему  и  за  что его превозносила? А  Никитка  их  самым  коренным  образом  изменился  в  лучшую  сторону.
      Мол,  да-да!  Исправился  он  капитально.  Несомненно,  многие  знали  его,  как  шалуна  и  озорника  еще  с  детства  раннего,  не  говоря  уже  о  его  проделках  в  отрочестве  и  юности.  Мол,  ведь  лично  она  не  единожды  слышала, когда  Никитка  истошно  визжал,  в  очередной  раз  наказываемый  за  проказы  дедом-инвалидом  Григорием  Ивановичем.  Ввиду  отсутствия  у Никитки отца. И именно поэтому дед  Гриша  являлся  тем «заплечных  дел  мастером»,  осуществлявшим  приведение  назначенного  мамой  приговора.
        Только  вот  приводился  он  в  силу  неким  таинственным  и  наверняка  весьма  болезненным,  прямо-таки  иезуитским,  физическим  способом.  Да.  И об  этом  можно  было  судить  по  громкому,  отчаянному,  иной  раз  даже  исступленному, нечеловеческому вою с последующими  скулящими, этакими    жалобными  причитаниями  подвергнутого  экзекуции  Никитки.  И  соседка  из  интереса  часто  гадала: ну,  вот  чем  его  дедуля  Гриша  вразумляет?  Розгами?  Плеткой?  Ремнем? Или  горох  внуку  под  колени  подкладывает? 
      А,  может,  чего  хуже  удумал  дед,  ранее  долгое  время  охранявший    зэков  и  многому  там  научившийся?  Может,  именно  лишь  благодаря  его  наказаниям  внучек Никитка стал до такой степени  уважать людей  старых,  а  особенно  инвалидов,  немедленно  уступая  им  место  в  трамвае.  А  к  совсем  немощным  пассажирам,  еле-еле  передвигающимся  с  помощью  «третьей  ноги»,  то  есть,  клюки-трости,  Никитка  наиболее  неравнодушен.  Видимо, в  память  о  своем  недавно  усопшем  дедушке  Грише-воспитателе. 
      По  наблюдениям  старушки  соседки,  ездящей  на  одном  трамвае  с  Никитой,  при  виде  людей  стареньких,  а  как  уже  упоминалось, если  они  были  с  тросточками,  к  таким  он  аж  подскакивает,  лихорадочно  хватает  за  руку  и  усаживает  на  свое  место  чуть  ли  не  силой.  Во,  каким  добрым  стал  их  бывший  неисправимым  хулиган  Никита!  И  бабуля  с  материнским   воодушевлением,  и  искренним  удовлетворением,  то  и  дело  рассказывала соседям о его подвигах: попросту  необыкновенной  учтивости,  отзывчивости  и  милосердии  парня  к  инвалидам,  и  ко  всем  старше  его.
      Никита,  и  впрямь  честный  по  натуре  с  детства,  краем  уха  частенько  слыша расхваливания  в  свой  адрес подъездных  бабуль,  только  молчал,  краснел  и  сопел.  Но  смущался  он  совсем  ведь  и  не  от  гордости  за  «свою»,  якобы,  прямо-таки  «фантастическую  добропорядочность»  к  инвалидам  с  палочками.  Отнюдь  нет.  Ведь  вовсе  и  не  из-за  попусту  восхваляемого замечательного человеколюбивого  качества  алело  лицо  его.
      А  на  самом-то  деле  сгорал  Никита  от … стыда.  Да-да!  Потому  что    он  вообще  не  собирался  оправдывать  бесплодных  надежд  сидящих  на  скамеечке  бабуль,  и  их  хвалебных  од,  сейчас  считая  Никиту  добреньким  юношей,  а  не  всегдашним  отчаянным хулиганом.  А  вскакивал  он  с  места  от  испуга.  Вернее,  даже  некоего  животного  страха  от  оставшегося  с  детских  пор  ужаса,  который всегда  охватывал  его  при  виде  человека  с  клюшкой-тростью… Да,  тем  более,  находясь  в  замкнутом  пространстве.
      То  есть,  в  движущемся  транспорте, откуда  сбежать  слишком  быстро  не  получится.  Кстати  сказать, он  моментально  уступал  место  вовсе  ведь  и  не  человеку,  а … грозной  его  трости! Да-да! Ибо лично для Никиты  она  с  детства являлась именно  жестоким орудием пыток, этаким неотвратимым  возмездием  за  свершенные  им  многочисленные  хулиганские  проступки. Ведь  как  раз  за  них виноватый  Никитка  ежедневно  весьма  не  хило  получал по  попе  от  справедливого,  но  чересчур увлекавшегося  процессом  битья деда. К тому  же,  и  не  ремешком  обычным  охаживал  внучка своего.
      А  воспитывал  его  дед  не  им,  ибо  ремень  для  свершения  наказаний  нужно  было  еще  где-то  отыскать  потому,  что  предусмотрительный  Никитка  после  проведенной  дедом  предыдущей  экзекуции,  никогда  не  забывал  спрятать  куда  подальше.  Именно  поэтому-то  и  «ублажал»  его  азартный  и  неразборчивый  в  средствах  биения  инвалид-дедушка  обычно  тем, что у него постоянно находилось  под  рукой,  с  чем  он  не  расставался.
      Ну,  да.  С  тростью  своей,  с  которой  он,  по  сути  дела,  лежал   даже  и  в  постели.  И  как  раз  ею  дед  привычно  и  орудовал.  Хотя  тросточка  была,  вроде  бы,  тонкой,  но  зато  изготовлена  она  не  из  дерева,  а  из  крепкого  железа  хромированного.  И  этот  внедренный,  въевшийся  во  все  поры  панический  страх  перед  тростью-клюшкой  любой  модификации,    еще  с  детства  поселился  в  душе  Никитки,  а  поэтому-то  он  в  транспорте    вскакивал  вовсе  и  не  из-за  какого-то  там  уважения  к  старости,  или  очевидной  немощи  опирающегося  на  трость  инвалида,  или  старика.
      Совсем  нет.  А,  как  уже  упоминалось  выше,  бедного  Никиту,  словно  пружиной  подбрасывал  вкуренный  с  младых  лет  трепетный  ужас  перед  увиденной  им  тростью,  приносящей  ни  с  чем  несравнимую  боль  при  проведении  ею  экзекуции.  Даже  если  встречалась  трость-клюшка  и  на  улице!  Но  на  просторе  боялся  он  ее  меньше  потому,  что  можно  сбежать. Особенно  от  инвалида.  А  в  транспорте – там сложнее.  И  Никита  злился  на  бабку-соседку  за  неверную  информацию  о  его  шустром  и,  якобы, «добровольном»  вставании  в  трамвае  при  виде  кого  с  клюкой…
      Ну,  а  кто,  скажите,  на  его  месте  мог  бы  сознаться  перед  всеми  в  своей  трусости  перед  какой-то  тросточкой-палочкой  инвалида?!  Да,  никто!  Правильно  он,  Никита,  мыслит?  И  есть  тому  доказательства.  К  примеру,  знакомый  ему  парнишка,  студент-медик,  убедительно  сказал  и  даже  убедил  его  в  этом  с  помощью  своего  учебника  по  неврологии: любому,  даже  и  гениальному  человеку,  с  приобретенными  по  жизни  рефлексами  бороться  весьма  сложно.  Даже,  якобы,  почти  невозможно. 
      И  Никита  решил.  Мол,  ну  и  ладно,  ну  и  наплевать!   А  пускай  все,  видя  его  доброе,  человеческое  отношение  к  инвалидам  и  к  старым  людям  с  тросточками,  пусть  они  продолжают  думать  о  нем  так,  как  того  сами  желают.  Речь  ведь  о  том,  что,  мол,  он,  Никита, чересчур  уж  добросердечный  парнишка.  Но  кому, кому  от  этого  плохо?  Никому.  Вот  и  ладно.  А  что  на  самом-то  деле  там,  внутри  у  Никиты,  творится – всем  господам  знать  вовсе  и  не  обязательно.  Правильно  он  рассуждает?
      Ведь  вполне  вероятно,  и  среди  других  российских  молодых  граждан,  резво  уступающих  старым  людям  свои  сидячие  места,  Никита  вовсе  и не  единственный  «доброжелатель»?  И  в  огромной  России  наверняка  есть    парочка-тройка подобных трусишек-Никит?  Да-да. Разговор  о  тех  упертых  и  непослушных  внучках,  которых забывшиеся  дедули,  увлекшиеся  битьем  «только  с  воспитательной целью»,  подобным  же  эффективным  «палочным  методом»  с  удовольствием  наказывали  своими  тросточками-клюшками? А, почему, господа, сразу «нет»? В нашем мире  все  возможно…